а) В 1935-40 г. г. по обвинению в идеологических преступлениях были арестованы сотни тысяч советских граждан, в том числе и множество ученых, литераторов, мастеров искусств, гибель или длительное заключение которых существенно обеднили нашу культурную жизнь, ослабили нашу науку.
      б) Но в те же самые годы фашистская разведка действовала весьма эффективно, в чем нам пришлось убедиться, когда началась война. Настоящим шпионам только благоприятствовали истерическая шпиономания, охота на мнимых "врагов народа", весь тот панический, универсальный, но именно поэтому самоубийственно бесплодный произвол, который в народе называют ежовщиной, бериевщиной, а точнее всего - сталинщиной.
      в) Подготовка таких процессов, преследования талантливых молодых литераторов и случайных прилитературных озорников, фрондирующих студентов, школьников, "смогистов", психически неуравновешенных людей и т. п. сами по себе становятся игрой в "идеологические поддавки" и вместе с тем ослабляют энергию, необходимую, чтобы своевременно предотвращать реальный вред, приносимый субъектами вроде Пеньковского, Рунге и т. п.
      4. Понятия справедливость и гуманность у нас, к сожалению, все еще принято считать абстрактными, относительными; понятие "ленинские принципы" так часто употребляется всуе, что для многих и впрямь стало риторической абстракцией; поэтому взываю только к политическому здравому смыслу, к трезвому осознанию действительных интересов государства и партии, исходя прежде всего из этих интересов.
      а) Необходимо пересмотреть решения судов, которые принесли и продолжают приносить нам вред.
      б) Необходимо отстранить от работы прокуроров, следователей и судей, ответственных за эти процессы.
      в) Необходимо предать гласности обстоятельства, сделавшие эти процессы возможными, подробно осветив точки зрения как обвинения, так и защиты. Той части нашей обществен-ности, которую несомненно дезориентировала предшествующая информация газет и пропагандистов, следует объяснить, почему репрессии, применяемые как средства идеологической борьбы и воспитания, оказываются только вредны.
      г) Необходимо отстранить ведомства охраны общественного порядка, госбезопасности, прокуратуру и суды от вмешательства в идеологическую борьбу и культурную жизнь. Ведь есть многообразные партийные, общественные, научные и творческие организации, есть многочисленные кадры квалифицированных журналистов, ученых, литераторов, пропагандистов и др., которые на 54-м году существования нашего государства могут и должны вести идейную полемику и политико-воспитательную работу, не прибегая к аргументам тюрем и лагерей.
      д) Необходимо, наконец, понять, что все, кто настаивает на подобных судах и приговорах и вообще на административных репрессиях в подобных случаях, тем самым только дискредитируют государство, объявляют его идейно и нравственно несостоятельным, утверждая, что для его защиты нужен произвол.
      Февраль 1968 года.
      Ответа на это письмо не было. Но 17 апреля 1968 г. Секретариат правления Московской писательской организации вынес мне строгий выговор. В сообщении об этом заседании Правления было, в частности, сказано: "Секретариат... отметил, что в некоторых заявлениях содержится откровенная клевета на характер общественных процессов в нашей стране. Например, в заявлении Л. Копелева указывалось, что у нас "ленинские принципы так часто употребляются всуе, что для многих и впрямь стали риторической абстракцией." И это произносится с таким апломбом, будто не партии и ее решениям мы обязаны успешной борьбой с последствиями культа личности, а тем клеветникам, которые позволяют себе поучать весь наш идеологический фронт и предъявлять постыдные обвинения советской общественности. Естественно, что такого рода заявления и политические фальсификации, передержки вызвали законный гнев и протесты, которые содержатся в письмах трудящихся".
      Непонятным осталось, как могли "трудящиеся" узнать о моем письме, которое тогда еще нигде не было ни оглашено, ни опубликовано.
      ОТВЕТ СТАЛИНЦУ
      Выступление на собрании Секции прозаиков Московской организации Союза писателей во время выборов Бюро секции 13 марта 1968 года.
      Я хочу дать отвод Горбачеву. Этого человека я сегодня вижу в первый раз, но считаю необходимым дать ему отвод - политически необходимым. Он выступил здесь от имени редколлегии журнала "Москва" и безоговорочно защищал опубликованную этим журналом поэму Сергея Смирнова и очерк Чивилихина. Поэма, очерк и все выступление Горбачева представляют вполне определенную политическую линию - стремление реставрировать культ Сталина. Эта линия противоречит решениям двух партийных съездов - 20-го и 22-го, подтвержденным 23-м. Горбачев и те, кого он защищал, пытаются реабилитировать Сталина. Это вовсе не вопрос истории, а очень злободневная проблема. Тот, кто сегодня вопреки общеизвестным фактам пытается реабилитировать Сталина, помогает злейшим врагам нашей страны, помогает маоистам, прямым наследникам сталинщины, помогает западно-немецким реваншистам, которые, ссылаясь на высказывания и политическую практику Сталина, пыта-ются реабилитировать Гитлера. Я считаю, что человек, вольно или невольно содействующий реставрации сталинского культа, не должен участвовать в руководстве нашего объединения. Поэтому я буду голосовать против Горбачева и призываю других поступать так же.
      На это выступление никто не возразил, несмотря на предложение председателя. Открытым голосованием и подавляющим большинством голосов кандидатура Горбачева была отстранена.
      РАЗГОВОР В МОСКОВСКОМ КОМИТЕТЕ КПСС
      Запись разговора с Ю. Н. Верченко* в Московском городском комитете КПСС 18-го марта 1968 г. в 15.00.
      В. Здравствуйте. К сожалению, нам с вами не удалось познакомиться раньше по издательским делам.**
      К. Но я вам благодарен за издание моего "Брехта".
      В. Однако книга подверглась критике.
      К. Да, была поганая статья Дымшица. Но были и другие отзывы.
      В. Да, статья Дымшица была действительно несколько слишком... Но в ней есть и рациональные зерна. Однако я пригласил вас сегодня для того, чтобы говорить по другому поводу, к сожалению, значительно менее приятному и для вас и для нас. Хочу говорить с вами по поводу ваших писем и выступлений. Ведь вы писали письма?
      К. Какие именно вы имеете в виду?
      В. Письма по поводу последнего процесса. В Секретариат ЦК, в Верховный Суд и даже адвокатам. Потом вы подписали еще одно письмо, обращение, кажется, в Верховный Совет о том, что на процессе была нарушена законность. Еще вы писали в "Тагебух", передавали интервью и, наконец, недавно, кажется, в пятницу, вы выступали в Союзе писателей.*** Я должен вам сказать, что взгляды, которые вы высказывали в этих письмах и в этом выступлении, ваше утверждение, будто у нас происходит реставрация сталинизма и что процесс был беззаконным, и оценки нашего исторического прошлого - все это противоречит линии нашей партии. Мне это очень неприятно говорить, но это именно так.
      К. Не могу с вами согласиться. Линия партии для меня определяется ее программой, решениями съездов и соответствующими документами. В письмах, о которых вы говорите, в ответах на вопросы журнала "Тагебух" и в отводе, который я дал на предвыборном собрании Горбачеву, я защищал именно партийную линию, защищал ее от явных попыток реставрации сталинизма или, как у нас говорят, "культа личности". Такие попытки в последнее время предпринимаются все чаще. Например, под предлогом юбилейного года в многотиражных журналах "Октябрь", "Москва", "Огонек", иногда и в газетах. Да что я вам буду перечислять - вы сами отлично знаете. И к этим попыткам имели прямое отношение процессы. Решения 20-го и 22-го съездов, подтвержденные 23-м, требуют восстановления ленинских норм партийной и государственной жизни, требуют восстановления законности и борьбы против культа личности и его последствий. Но этот процесс так же, как процесс Синявского и Даниэля, грубо нарушает нашу законность, а выступления, вроде выступлений Смирнова, Чивилихина, Горбачева, прямо направлены к реабилитации Сталина.
      В. Нет, это не так. Я сам был на процессе. Там все доказано. Наше государство не может позволять, чтобы против него беспрепятственно вели борьбу вражеские силы, чтобы распространяли антисоветскую литературу, устанавливали связи с антисоветскими зарубежными организациями.
      К. Но ни Галансков, ни Гинзбург ничего этого не делали. Их в этом даже не обвиняли. Гинзбург собрал материалы по делу Синявского и Даниэля и направил их в наши организации.
      В. Нет, их обвиняли и доказали... все это одна шайка. Я был на процессе, а вы не были. Откуда вы знаете?
      К. То, о чем я говорю, я знаю из разных источников. А вас, простите, видимо, дезориенти-ровала атмосфера, созданная на процессе. Неужели можно всерьез говорить об опасности антисоветской организации, которая посылает своего агента "на связь" через десять месяцев после того, как уже были арестованы те, с кем он должен был связаться? Об этой комедии писали во всем мире. Это очень грубая провокационная работа.
      В. Опасная или не опасная, но это вражеская, антисоветская организация. Она существует за рубежом, она ведет борьбу против нашей страны. Я был на процессе, я видел этих очень неприятных субъектов.
      К. Допускаю, что они неприятные, может быть, даже очень. Но ведь это не уголовно наказуемые качества. А мне, и не только мне, как вы тоже знаете, доподлинно известно, что ни Галансков, ни Гинзбург никакого отношения к этой организации не имели. Однако, я вижу, нам не убедить друг друга.
      В. Да, вы меня убедить не можете. Но вернемся к главному: вы утверждаете в ваших письмах и выступлениях, что у нас происходит реставрация сталинизма, вы пытаетесь перекинуть мост от тех нарушений законности и несправедливых репрессий, которые происходили во время культа личности, к нашей сегодняшней жизни. Вы обвиняете наши журналы и писателей - партийные журналы и партийных писателей - в том, что они нарушают решения съездов; а между тем, это не так. Да, совсем не так. Напротив, в действительности, это вы сами нарушаете решения партийных съездов. Было специальное решение ЦК о культе личности и его последствиях, сразу после 20-го съезда. В нем указывалось, что необходимо объективно рассматривать все стороны деятельности Сталина. Ведь в те же годы наша страна и наш народ имели крупнейшие достижения в строительстве, побеждали на фронтах Отечественной войны. Вы же не станете отрицать этого?
      К. Нет, я за объективное рассмотрение, за объективные оценки. Но вот в вашем издательстве вышла книга о Бела Куне и в ней изъят конец, последняя глава о том, как погиб Бела Кун. А между тем, в Венгрии и других странах книга вышла полностью. Вот такие операции действительно помогают вражеской пропаганде. В тех журналах, о которых я говорил, преступления Сталина замалчиваются. И не только в этих журналах. В прошлом году все статьи в газетах, посвященные юбилеям партийных и научных деятелей, которые были убиты при Сталине, попросту умалчивали об этом.
      Нет, это не я перекидываю мостики от прошлого к настоящему, а такие судьи, которые пытаются возрождать прошлое, и такие литераторы, которые пишут так, как будто не было ни 20-го, ни 22-го съезда.
      В. Вы что же, хотите доказать, что в прошлом у нас не было никаких достижений, что наш народ не осуществил великое строительство, не победил в Отечественной войне?
      К. Были великие достижения, были победы. Но не благодаря, а вопреки Сталину. Так же, как 200 лет жил и строил народ государство вопреки монгольскому игу, как потом народ 200 лет жил вопреки крепостному праву, так же 25 лет жил, строил и побеждал народ вопреки сталинщине. Но лично сам Сталин был самым жестоким, самым коварным и самым губительным тираном за всю историю нашей страны.
      В. С таким сравнением я не могу согласиться. Вот вы ссылаетесь на партийные съезды. Я достаточно знаком с прошлым нашей партии. Я надеюсь, что и вы знаете статью Ленина о партийной организации и партийной литературе. Каждый литератор имеет свои мнения и может высказывать их. Но и партия может избавляться от таких литераторов, которые не разделяют ее программы и чьи поступки противоречат ее линии.
      К. Ко мне это не имеет отношения. То, что я писал и говорил, - я писал и говорил по долгу коммуниста. Это совсем не моя профессия. Сейчас мне нужно писать большую работу о Гёте. И все эти выступления только мешают моей основной работе. Вот, например, меня сейчас не пускают в ГДР, в Веймар. А мне необходимо туда поехать, необходимо для работы, которая составляет главный смысл моей жизни. Не пустили меня, конечно, из-за писем. И от этого разговора сегодняшнего с вами я ничего хорошего для себя не жду. Но выступать против беззаконий, против попыток реставрации сталинщины - это мой долг коммуниста. Поймите меня: мне это не доставляет никакого удовольствия и ничего хорошего не сулит лично мне, но это объективная и субъективная необходимость. Объективная - потому, что я знаю, какой вред это приносит нашей партии и стране. По поводу процессов я писал еще в 65 году, после партсобрания в институте, на котором выступал Куницын; я тогда написал в ЦК, что судебное преследование Синявского ничего, кроме вреда, не принесет. И ведь оказался прав. Давайте попытаемся рассуждать с точки зрения здравого смысла и действительных интересов партии и государства, независимо от того, как оценивать книги Синявского и Даниэля. Вы их считаете вредными, антисоветскими, я их такими не считаю. Но если даже согласиться с вами, то ведь эти процессы в сотни и тысячи раз увеличили их вредность, увеличили их тиражи. Например, в странах немецкого языка не было ни одного книжного издания, произведения Синявского и Даниэля до 66-го года были там опубликованы только в немногих малотиражных журналах, вроде "Монат". Некоторые западно-немецкие критики относили их к литературе соцреализма, а после процесса - вышли книги несколькими изданиями, огромными тиражами. Да в одной только Италии тираж книг Аржака-Даниэля достиг 8-ми миллионов. И теперь после процесса они действительно работают против нас. Но кто в этом виноват?
      В. Ну что же, враги всегда используют любые события в нашей стране; используют сложные, трудные условия, которые мы переживаем. Враги хватаются за все.
      К. Да никакие враги не причинили нам столько вреда, сколько мы сами себе приносим. Этими процессами мы играем в идеологические поддавки. Мы даем аргументы врагам и отталкиваем друзей, вызываем протесты английских, французских, итальянских коммунистов.
      В. Они дезориентированы, их неправильно информируют.
      К. Простите, но я думаю, что вы сами знаете, что они куда лучше и полнее информирова-ны, чем читатели наших газет. Ведь они-то прочли книги, о которых шла речь. Так неужели же столько наших друзей, столько зарубежных коммунистов - дураки, которые не понимают, что полезно, а что вредно делу социализма?
      В. Нет, ну зачем же дураки?! Вовсе не нужно быть глупым, чтобы допустить политическую ошибку. Я и вас знаю, как отнюдь не глупого человека, ученого, доктора искусствоведения...
      К. Я только кандидат.
      В. Ну вот видите, а я вас даже доктором считал.
      К. Я хочу продолжить. Кроме объективной необходимости, которая побуждает меня так писать и так выступать потому, что я считаю это своим партийным долгом, существует и субъективная необходимость. Формально я член партии с 57-го года, но в кандидаты я вступал еще на фронте, еще в 1942-м. И все это время я был сталинцем. Да и еще раньше. Я участвовал во всем, что у нас происходило. Участвовал в создании культа личности, служил этому культу. Я тоже писал и кричал: ,,3а родину, за Сталина!" Этой личной ответственности с меня никто не может снять. На партсобрании в Союзе, после 22-го Съезда Михалков сказал, что он не считает себя повинным в культе личности. Тогда же я возразил ему и говорил, что я, напротив, сознаю свою вину, хотя и отсидел 10 лет в сталинских тюрьмах и лагерях. Но и там я оставался сталинцем. И скажу начистоту. 20-й съезд был для меня ударом. Я не сразу пришел к тем мыслям, которые высказываю сейчас. Я много думал, читал, изучал документы и стенограммы партсъездов, перечитал почти все работы самого Сталина. И вот сегодня для меня это уже не только субъективная, но и объективная необходимость - сопротивляться любым формам реабилитации Сталина, реставрации его культа, всеми средствами, которые мне предоставляют партийный устав и советская Конституция.
      В. Никакой реставрации нет. Вот это и есть ваша политическая ошибка. Вы обвиняете в реставрации, вы клеите политические ярлыки, вы применяете те же методы, которые сами же осуждаете. Вы предъявляете политические обвинения журналам и т. Горбачеву, но мы здесь, в Московском комитете, - я выражаю не только свое мнение, - мы считаем, что эти журналы осуществляют партийную линию. А вот вы действуете так, что приносите вред партии. И я вынужден повторить то, что говорил вначале: вольно или невольно вы помогаете нашим врагам.
      К. С этим я не могу согласиться, это противоречит фактам. И я не клеил никаких ярлыков, а только оценивал конкретные факты. Горбачев на собрании пытался защищать Сталина, его прогнали с трибуны. После этого я давал ему отвод.
      В. Стенограммы я еще не читал; мне только сообщили о вашем выступлении.
      К. И я нигде не писал и не говорил, что у нас происходит реставрация сталинизма. Я только пытаюсь предостерегать, говорю о конкретных попытках такой реставрации, о конкретных фактах нарушения ленинских принципов. Именно об этом я писал в ЦК. Вмешательство работников ведомства Госбезопасности в вопросы идеологии, культуры, литературы - это и есть грубейшее нарушение ленинских принципов...
      В. Ну что вы говорите?! "Ведомство Госбезопасности" так отечески, с такой чуткостью подходит к этим вопросам...
      К. Но оно никак не должно подходить. Оно вообще не должно вмешиваться. Вот это и есть ленинские принципы. В свое время именно благодаря таким принципам, благодаря личным усилиям Ленина, удалось привлечь на сторону советской власти тех писателей, которые были активными противниками Октябрьской революции, притом вполне зрелыми писателями, - как, например, Горький, Алексей Толстой, Эренбург, Шкловский. Но Ленин никогда не прибегал к помощи ЧК или трибуналов в идеологической борьбе, в спорах с литераторами, даже самыми отъявленными противниками.
      В. Как вы можете называть Шкловского противником советской власти? И относительно Горького я с вами не согласен. То было другое время, были разные партии. Как можно сравнивать?!
      К. И можно и нужно сравнивать. В то время наше государство и партия были неизмеримо слабее. И любые выступления таких литературных противников должны были считаться куда опаснее, чем сейчас. Но Ленин не допускал и мысли о карательных мерах даже тогда, когда Горький открыто резко протестовал против суда над эсерами. А ведь их обвиняли в вооруженной борьбе, в терроре. И Горький не только сам выступал - он призывал Роллана, Франса и других зарубежных друзей протестовать.
      В. Горький сам осознал свои ошибки. Вы же знаете, как он их исправил в последующие годы.
      К. Осознал именно потому, что его переубедила ленинская политика, т. е. политика без репрессий, без преследований идеологических противников. Самым непримиримым из них было предложено уехать за границу. Как например, Бердяеву, Бунину, Куприну.
      В. Вот и Тарсиса мы выслали за границу.
      К. И очень хорошо сделали. Как бы он там ни активничал, но сегодня от него в сто раз меньше вреда, чем от того факта, что Синявский и Даниэль еще сидят в лагере.
      В. Сидят и будут сидеть, пока не отсидят свой срок. А заступаться за них - это и значит помогать врагам.
      К. Наоборот. Именно тот факт, что у нас нашлись люди, которые заступаются за неправильно осужденных, - это служит для наших зарубежных друзей лучшим доказатель-ством того, что все же произошли существенные изменения после Сталина, что не может быть возврата к прошлому. И, напротив, такие суды, такие статьи и стихи, против которых я возражал, служат аргументами врагам, утверждающим, что у нас ничего не изменилось, что и теперь все так же, как при Сталине. А такие письма, которые и я подписывал, и наши выступления против сталинистов доказывают обратное. Мое письмо напечатал коммунисти-ческий журнал "Тагебух", а не реакционные газеты. Им это ни к чему, они скорее напечатают заметку о стихах Сергея Смирнова. Не реакционеры протестуют против процессов - они им только радуются, а протестуют наши друзья, прогрессивные литераторы, в том числе и коммунисты.
      В. Я вынужден опять повторить вам - сейчас крайне сложная, трудная идеологическая обстановка. Враги хватаются за любые проявления у нас, которые они могут использовать. В этих условиях ваше поведение приносит вред. Я с вами здесь говорил как представитель отдела культуры Московского комитета, я хочу, чтобы вы серьезно задумались и приготови-лись к тому, что этот вопрос будет рассматриваться на бюро МК или в райкоме. Лично я считаю, но это не только мое мнение, что перебрасывать такие мостики, заниматься тем, что - уж простите! - принято называть демагогией, утверждать, что у нас реставрация культа личности, - несовместимо с пребыванием в партии.
      К. А вы не думаете, что расправляться с коммунистом за то, что он прямо и откровенно высказал свои взгляды в письме, обращенном к партийному руководству, или открыто с трибуны, что это и есть реставрация сталинских порядков? Так же, как называть правду демагогоией.
      В. Почему "расправляться", что это за выражение?
      К. Потому что исключение из партии или даже строгое взыскание в данном случае и есть расправа. Ведь вы же понимаете, что завтра я не могу говорить по-иному, чем вчера. Это значило бы лгать, лицемерить. А я был, буду и могу быть только честным, только правдивым и с партией и с любым человеком. За это вы хотите меня исключать?
      В. За честность никого не исключают. Но ваши взгляды, ваше поведение сегодня несовместимы с тем, что мы с вами носим в кармане.
      К. Ну что ж, меня уже один раз исключали, в 45-м году, а через 12 лет восстановили. Я дожил до 20-го съезда, которого не ожидал. Надеюсь, что доживу до 24-го съезда, которого жду. Если мы встретимся с вами потом, я верю, что вам придется изменить свою точку зрения.
      В. Я с вами разговариваю откровенно и серьезно. Однако, имейте в виду, что на Бюро с вами уже не будут дискутировать, а будут решать вопрос.
      К. Почему же, все-таки, на бюро МК или райкома? Почему не в низовой организации? Ведь по уставу такие вопросы должны решать первичные организации.
      В. Этот вопрос не минует и первичную организацию. У вас в институте, кажется, завтра собрание? На бюро Московского Комитета вас, видимо, вызовут послезавтра, если не будет задержки из-за городской конференции. До свидания.
      Через два месяца после этого разговора я был исключен из партии решением бюро райкома Фрунзенского района г. Москвы.
      * Ю. Н. Верченко в настоящее время - секретарь правления Союза писателей СССР. Тогда был зав. отделом культуры МК.
      ** В 1966 г. Ю. Верченко был директором издательства "Молодая Гвардия", которое выпустило мою книгу о Брехте.
      *** См. "Ответ сталинцу".
      ПРОЩАНИЕ С ПАРТИЕЙ
      В бюро Свердловского РК КПСС
      Первый секретарь РК тов. Б. В. Покаржевский задал мне 6 мая с. г. (по телефону) вопросы, на которые я отвечаю письменно, так как по состоянию здоровья не могу притти на бюро РК.
      1. Осенью 1967 г. ко мне обратились товарищи из журнала "Тагебух", органа компартии Австрии, - в котором я и раньше сотрудничал, - с вопросом: что я думаю о появлении в некоторых советских журналах произведений, выражающих желание реставрировать культ Сталина. Австрийские товарищи писали, что эти публикации тревожат друзей СССР и служат аргументами для антисоветских и антикоммунистических пропагандистов, утверждающих, будто у нас происходит "реставрация культа" и будто коммунизм несовместим с демократией, с исторической правдой, с гуманизмом и т. п.
      2. Такие вопросы я не мог оставить без ответа. Моя основная профессия - исследование прошлой и современной западной культуры (театра, литературы, искусства), главным образом, на материалах стран немецкого языка (ГДР, ФРГ, Австрии, Швейцарии), моя военная специальность - пропаганда среди войск и населения противника; и в ГДР и в ФРГ работают мои бывшие ученики, которым я в годы войны помог из солдат и офицеров гитлеровского вермахта превратиться в деятельных антифашистов. Некоторые из них стали коммунистами. Товарищам из "Тагебух" я написал подробное письмо, которое они и опубликовали.
      3. На партийном собрании в Институте Истории Искусств 9 апреля в некоторых выступлениях извращался смысл этого письма. Мне приписывалось утверждение, будто у нас восстанавливается культ Сталина, тогда как в действительности я доказывал прямо противоположное - невозможность такого восстановления. Мне приписывались и нападки на писателя С. С. Смирнова, автора книг о героях Бреста, тогда как в вопросе "Тагебух" и в моем отчете речь идет о другом литераторе С. В. Смирнове - авторе поэмы, опубликованной в журнале "Москва" (будучи болен, я не присутствовал на собрании и узнал об этом только теперь).
      Видимо, бюро РК получило также неправильную информацию, поскольку тов. Б. В. Покаржевский спрашивал меня об "интервью в западно-германской газете". Поэтому я прилагаю дословный перевод текста, опубликованного в январско-февральском номере австрийского коммунистического журнала "Тагебух". Считаю показательным, что до сих пор этот текст не был, насколько мне известно, перепечатан буржуазными газетами.
      4. За все, что было высказано в этом письме, я и сегодня отвечаю полностью. Я убежден, что такой откровенный разговор, который ведется в нем с австрийскими товарищами, может быть только полезен и в любой другой аудитории. Суть этого разговора соответствует решениям 20 и 22-го съездов, подтвержденных решениями 23-го съезда и другими партийными документами. Напротив, попытки утаить и даже отрицать историческую правду, провозглашенную с трибун партийных съездов и запечатленную во многих неопровержимых документах и литературных свидетельствах, которые публиковались в течение 15 лет у нас и за рубежом, - могут лишь принести вред престижу партии и советского государства и делу социализма во всем мире.
      5. По поводу обвинений, предъявленных мне в связи с письмом о процессе Галанскова, Гинзбурга и др., которые, якобы, используют враги, сообщаю:
      а) Мое личное письмо, адресованное в секретариат ЦК, Верховный Совет, Генеральному Прокурору и адвокатам не было нигде опубликовано, ни оглашено по радио. Суть этого письма заключалась не столько в защите осужденных, сколько в критике таких обстоятельств дела, которые позволили использовать его нашим идеологическим противникам.
      б) Я подписал также одно коллективное письмо Генеральному Прокурору, которое не было нигде ни оглашено, ни опубликовано.
      6. Все, что я писал, отвечая австрийским товарищам, так же, как все, что я писал и говорил в статьях, книгах, научных работах, публичных выступлениях и письмах, обращенных в партийные и советские инстанции, определяется прежде всего моим сознанием гражданского и партийного долга, моей гражданской и партийной совестью.
      Однако, сейчас я подвергаюсь незаслуженной и оскорбительной дискриминации. Так, например, в Институте Истории Искусств из подготовленных к печати коллективных сборников изымаются мои работы, уже обсужденные и утвержденные (например, статья о современных швейцарских драматургах Фрише и Дюренматте). Дирекция Института отказывает мне в отпуске, на котором настаивают врачи, хотя план моей научной работы перевыполнен, а состояние здоровья требует отъезда в санаторий.
      7. Ввиду того, что я еще не оправился после резкого, продолжительного обострения болезни сердца, - которое было вызвано именно воздействием начавшейся "проработки", и мне необходимо продолжать лечение в санаторных условиях, я не могу присутствовать при обсуждении моего дела.
      7 мая 1968 года.
      Я не знаю, как секретарь райкома поступил с этим заявлением. Через две недели, 20 мая бюро райкома заочно исключило меня из партии. Это решение я не оспаривал и поэтому даже не пытался узнать, как оно было мотивировано.
      ОБ ИСТОРИЧЕСКИХ ТРАГЕДИЯХ И ФАРСАХ
      Из личного письма
      9-го января 1905 года тысячи петербургских рабочих шли к царскому дворцу просить царя о милосердии, о заступничестве. Они шли, веря и надеясь, глубоко почитая царскую власть На их доверие ответили пулями, шашками, нагайками. Царские слуги убивали народную веру в царя.
      Из тех, кто бежал тогда от расстрелов, от избиений, мало кто стал настоящим противником государства. Они разошлись по домам, устрашенные, разочарованные, перестав надеяться, неспособные больше никому верить. Однако, позднее на смену им пришли другие, более молодые, более решительные. И они уже не хотели просить, не верили ни в царскую власть, ни в милосердие. Но тем более страстно верили в спасительность насилия, тем более решительно отрицали все, связанное с правительством, с государством. Так было.
      В январе-феврале 1968 года несколько сот - едва ли больше тысячи советских интеллигентов писали сообща и пo-одиночке письма, обращенные к правительству, к руководству партии, в верховный суд и т. д. Они писали, упрашивая пересмотреть одно несправедливое судебное решение, один неправедно суровый приговор, вынесенный трем молодым людям. А некоторые писали еще и возражая против насильственного заключения в психиатрическую больницу талантливого ученого А. Есенина-Вольпина, который пытался заступаться за этих осужденных.
      Все писавшие и подписывавшие эти прошения уважали тех, к кому обращались, доверяли им и надеялись на них. Многие, едва ли не подавляющее большинство таких "подписантов" или "подписанцев" (эти новые слова появились нынешней весной) не столько жалели невинно осужденных, сколько заботились о престиже государства и партии. Однако им отвечали публичной бранью, угрозами, административными взысканиями, их исключали из партии и увольняли с работы.
      Разумеется, они и теперь не станут врагами своего государства. Устрашенные, разочаро-ванные, перестав надеяться и неспособные больше верить, они вынуждены с бессильным отчаянием наблюдать, как усердствуют бездарные или своекорыстные прислужники этого государства.