Страж внимательно изучил кольцо и посторонился, отрывая тяжелую лязгающую железную дверь, и вдруг сильно толкнул гонца в спину. Тот влетел внутрь и оказался в крошечной комнатке, стены которой были отделаны темными деревянными панелями. На первый взгляд одни стены и ни одной двери. Но ведь гонец только что вошел. Вот только с какой стороны? От неожиданности он потерял ориентировку.
Что за дела? Ему не доверяют? Если посчитают, что он в чем-то виноват, могут и убить тут же, в этой комнатке. Гонец выпрямился. Ему нечего бояться – он всегда выполнял указания Общества от и до. Никогда не интересовался тем, чем не следует. Но страх все равно пополз в сердце.
И в эту секунду он вдруг ощутил дыхание сквозняка. Значит, там в стене отверстие. Его проверяют – хотят удостовериться, что это он. Жан вспомнил, что слышал как-то о таком приеме от деда, но это было так давно. Сам он никогда не попадал в столь щекотливые ситуации. В конце концов, сейчас вторая половина XIX века, и на престоле не отравительница Мария Медичи, и времена королей Людовиков, помешанных на оккультизме, прошли.
И тут Жан с ужасом увидел, что левая стена начала надвигаться на него. Господи, если стены сдвинуться, они же раздавят его! Гонец судорожно втянул воздух. Что творится? Это же почтенный дом в центре Версаля, а не застенки святой инквизиции!
Жан перекрестился. И наконец-то понял – стена выезжала вперед, освобождая пространство для двери. Послышался скрежет ключа, щелкнул замок. И точно – за стеной отворилась дверь и тихий голос процедил:
– Сюда, месье!
Жан, приободрившись, шагнул вперед. Ну и предосторожности перед встречей с гранд-магистром…
За дубовой дверью располагался еще один коридор, с невероятным количеством новых дверей и поворотов. Человек с недобрыми намерениями заплутает в два счета. Жан почти бежал за своим провожатым, но успел заметить, что дом обставлен богато и на старинный лад. На стенах витые рожки из золота, но в них горит не газ, а золоченые свечи. На полу (это в коридорах-то!) дорогущие турецкие ковры, потолки расписаны розами и купидонами. Лестница из белого мрамора, украшенная статуями греческих богинь, была также устлана ковровой дорожкой.
Гонца провели вниз. Еще раз свернули вправо, потом влево и вот провожающий тихо повернул золоченую ручку резной двери. Жан шагнул за порог и застыл, ничего не различая в полутьме.
– Ты видел его? – не дожидаясь приветствия, прозвучал хриплый голос гранд-магистра.
Маришен уже привык к тому, что все члены Общества пытаются менять свои голоса, но от этого ненатурального голоса у него мурашки поползли по коже.
– Да, монсеньер!
Жан склонился в нижайшем поклоне.
Его глаза уже должны были приспособиться к темноте, но все вокруг было черно: черный бархат на стенах, черное ковровое покрытие на полу, даже потолок был окрашен и черный цвет. Правда, к дальней стене черный цвет потолка уступал место кровавому «зареву». Под этим «заревом» высился золотой трон, обитый черной материей. На троне восседала фигура. Лицо пряталось в тени.
– Опиши его! – потребовала фигура. – Он похож на нас?
– Да, монсеньер! – Гонец снова склонился в поклоне. – Он похож.
– Так он – брат по крови?
– Дa, монсеньер. Это видно сразу. И у него есть Знак высшего родства – родинка на груди прямо под сердцем.
Гранд-магистр взволнованно поднялся:
– И форма ее совпадает?
– Да, монсеньер! Родинка в форме сердца.
– Ты видел сам?
– Я осмотрел его весьма придирчиво.
– Хорошо! – Гранд-магистр снова сел. – Ты получил ответ на наше послание?
– Да, монсеньер! Ответ состоит из четырех слов: я все сделаю, ждите.
– Слава Богу! – прошептал гранд-магистр. – Это хороший ответ. Готов ли твой отчет?
– Вот он, монсеньер! – Гонец вынул из нагрудного кармана небольшую тетрадь, как и полагается для подобных случаев, обтянутую темно-синим бархатом.
Почему именно бархатом и почему темно-синим, Маришен никогда не задумывался. Не его это дело. Так полагалось всегда: и отец, и дед предоставляли отчеты в таких тетрадях, которые заказывали в писчебумажных лавках. Вот и Жан давно уже заказал четыре дюжины. Ими и пользуется.
Тетрадь требовалось с поклоном положить на столик, который должен стоять с правой стороны от гонца. Приближаться к гранд-магистру строго запрещалось. Но сегодня не было никакого столика. Жан повертел головой во все стороны, но ничего подходящего не нашел. И тогда, забыв о Правилах, он шагнул к трону.
Гранд-магистр протянул руку. Жан увидел белое точеное запястье и холеную ладонь. Не удержавшись, гонец поднял глаза на лицо повелителя.
– Вон! – прошептал тот, мгновенно прикрывшись черной полой плаща.
Или это был не плащ?..
Жан отскочил, озираясь, не понимая, куда следует идти. Но тут в стене слева открылся узкий и светлый проход. Маришен ринулся на свет. Но едва он шагнул за порог, пол под его ногами накренился и гонец полетел вниз. Он упал на острые камни и, еще не осознав боли, понял – он в каменном мешке тайного хода. Это конец.
«За что?.. Тридцать лет верой и правдой… – еще подумалось Жану. – За что?!»
И когда смертельная боль тела догнала сознание, оно успело высветить еще раз не лицо, но руки гранд-магистра. И умирающий гонец Маришен понял, что же так удивило его: ладони были…
Мысли смешались. И темнота разорвалась в голове верного гонца ярким светом.
3
ПРИЕЗД ГУВЕРНАНТКИ В КУПЕЧЕСКИЙ ДОМ
Москва, декабрь 1875
Воздух благоухал ароматами парижских духов и терпким запахом хвои. В преддверии Рождества окна всех магазинов, лавок и ателье на Кузнецком мосту были украшены лапами лесной красавицы, алыми лентами и большими разноцветными стеклянными шарами, выложенными на кусках белой ваты, которая должна была символизировать московский снег. Витрины, ловко подбоченясь, предъявляли покупателям самое дорогое, модное и красивое.
Люди сновали туда-сюда, звенел дамский смех, плыл дым крепких сигар. Все были одеты в лучшее и стремились приобрести к празднику еще более роскошное и потрясающее.
Соня стояла у стены подъезда, тупо следя за мельканьем праздничной толпы. На ресницах висели капли слез. Пальцы судорожно сжимались в кармане старенькой заячьей шубейки. Потертый мех давно уже не грел. Да что там шуба? На Рожественский праздник денег нет. Другие станут встречать его с подарками и деликатесами. Другие, но не Соня!
Копалкины отказали ей. Купчиха самолично распахнула перед ней дверь на улицу. Купеческая нянька хихикала, а позади всех сопел тот самый Костя Копалкин, на изучение которого Соня возлагала такие большие надежды.
Все произошло так стремительно и сумбурно, что и в кошмарном сне не приснится. Час назад Соня, запыхавшись – ведь так боялась опоздать! – подбежала к Кузнецкому мосту. Она не бывала здесь уже больше года – что ей делать на самой модной и дорогой улице города? Покупки здесь для нее давно не по карману. Хотя пройти мимо витрин магазинов и ателье было приятно. Да и кому не приятно посмотреть хоть одним глазком на красивые вещи, даже если их и невозможно купить?..
Но Соне было не до покупок. Наниматься в купеческий дом – дело переживательное: неизвестно, как встретит тебя купец и его родня. Перед глазами вставала картина художника Перова «Приезд гувернантки в купеческий дом». Соня видела, ее на выставке, которую в прошлом устроили московские художники. На том полотне бедная девушка-гувернантка входит, низко склонив голову, в дом богатого купца. Все домочадцы высыпали посмотреть на новую служанку. Да-да, ведь гувернантка – все равно что служанка! Хозяин-купец, уперев руки в бока, не стыдясь, рассматривает девушку, будто она не человек, а только что купленный им товар, Хозяйский сын, эдакий купчик в дорогом халате, словно раздевает девицу развратным взглядом, прикидывая, стоит ли ее соблазнить. Словом, сцена унижения в полной мере. А что делать? Раз бедной девушке приходится идти в услужение, многое нужно терпеть.
Но Соня не такова. Девушка распрямила спину и гордо вскинула голову. Она не станет терпеть издевательства ни за какие деньги! Но переживать раньше времени не стоит – ничего плохого в этом доме на Кузнецком мосту с Соней приключиться не может. Ведь этот доходный дом принадлежит семейству купцов Третьяковых, и на плату с квартир этого дома содержится его знаменитая коллекция русской живописи. Конечно, не только на эти деньги – Третьяковы были владельцами фабрик и заводов. Кажется, у них даже пароходы были. Вся Москва знала, что Павел Михайлович Третьяков – человек образованный. Почти все средства он тратит на благое дело – поддержку русского искусства. И потому в отличие от других купцов, над которыми всегда охочие до смеха москвичи подтрунивали и хохотали, Третьякова все уважали.
Когда он шел по улице, прохожие снимали перед ним шляпы, когда же по дороге проезжала его карета кланялись вслед. Все понимали, что третьяковское благородство и любовь к искусству дорогого стоит. Нет, такой человек не станет сдавать квартиры своего дома недостойным людям, тем, кто будет унижать бедную девушку только потому, что она сама вынуждена зарабатывать себе на жизнь.
И потому Соня храбро поднялась на третий этаж, где с левой стороны на дубовой двери сияла начищенная до блеска медная табличка:
«1 г. к-ц г-н Копалкин», что означало:
«1 гильдии купец господин Копалкин».
Но как же просчиталась Соня!
Открыла ей горничная с припухшими глазами. Неужели в слезах?
Из глубины огромного коридора донесся мощный рык или рев. Так обычно вопит дворник дома, в котором живет Соня; после ужасного перепоя.
– Рассолу мне! – требовал хриплый бас. – Да быстрей, убью, скотина!
Дальше шла отборная брань – ясно, что так ругаться в доме мог позволить себе только хозяин. Соню поразило и насторожило первое знакомство с купеческой семьей.
Заплаканная горничная приняла Сонину шубку и провела девушку почему-то на кухню. Ну а там гувернантку встретила старуха в засаленном халате, бойко шамкающая беззубым ртом.
– Ты – учителька? – хихикнула она. – Ну а я нянька барчукова. Жди, сей миг наш Котик пожалует.
Соня удивилась. Обычно родители первыми знакомятся с учительницей, но тут ни Копалкина, ни его жены – одна нянька. Видать, она тут всем заправляет.
И точно – уже через секунду в кухню влетел слуга с воплем:
– Иди скорей, Марковна! Хозяин не в себе! Только ты сладишь.
Нянька крякнула и вылетела из кухни. Соня осталась ждать. Ей даже присесть не предложили. Так она и стояла, пока дверь кухни не приоткрылась, – тихонько, как мышь, пошел толстый, откормленный мальчик лет восьми.
– Ты Костя? – спросила Соня и протянула мальчику руку, как взрослому. – Здравствуй!
Отрок стрельнул в учительницу хитрым и неприятно сальным взглядом:
– Не могу поздороваться, мамзель, рука занята!
Соня с удивлением отметила, что мальчик одет в коротенькие штанишки на помочах. Неужели он все еще ходит в таких детских одежках? Вон какой рослый да упитанный, просто сочится довольствием и каким-то салом. И тут мальчик вдруг прогудел:
– Пуговицы сзади. Помоги застегнуть штанишки, мамзель!
Рука Сони непроизвольно потянулась к пуговицам, но юный наглец, вдруг взвизгнув, отпустил помочи. Штаны упали на пол. Сонины пальцы скользнули по абсолютно голой ягодице паршивца.
Малец заверещал еще пуще – со странным восторгом и наслаждением. Видно, так понравилось ему прикосновение девушки.
Соня в ужасе смотрела на голого идиота. Или он был не идиотом, а юным сластолюбцем? Ишь, как в истоме закатились его глаза, а все «хозяйство» зашевелилось, когда он запустил туда свои похотливые пальцы. Ясно, настоящей мужской силы в нем еще не было, но от этого все выглядело еще более омерзительно.
Соня, конечно, видела голых мальчишек. Но только мраморных – скульптуры. Те были приятны и часто озорны. Один прижимал к себе лисенка, другой выковыривал занозу из ступни, третий, смеясь, натягивал лук. Но этот юный Котик был отвратителен. И его Соне придется учить?!
У девушки перехватило дыхание от отвращения. Ни за что! Она уже двинулась было к двери, когда прямо ей навстречу влетела нянька.
Увидев сцену мальчишеского сластолюбия, она не возмутилась и не пришла в недоумение. Она просто стукнула голого мерзавца полотенцем:
– Ты опять за свое! Оденься как положено!
Костик еще более радостно взвизгнул и выскочил из кухни, натягивая штаны.
– Господи! – пролепетала Соня. – Что это?
– А ничего! – рявкнула нянька. – Дите, оно и есть дите. Непорочное. Не ведает еще, что творит!
– Его же доктору показать надо! – прошептала Соня.
– К чему это? – тупо удивилась нянька. – Ну, балует ребенок. И что? У нас все свои. Стесняться нам нечего! И ты не тушуйся. У нас сытно и тепло. Ты кофту-то скидывай. Блузочки хватит, у нас жарко натоплено. Иди и залу, сейчас туда барин пожалует. Кальсоны только натянет…
– Что? – ахнула Соня.
– Кальсоны, – как ни в чем не бывало ответила нянька. – Да у нас все свои. Мы без стеснения. В брюках-то жарковато будет. Иди!
И нянька подтолкнула ошалевшую Соню в коридор. Девушка вышла и тут же наткнулась на хозяйку. Та шла, покачиваясь, одетая в капот, расшитый лентами и кружевами, но полы капота распахивались, и Соня в уже почти животном ужасе увидела под полами длинные темно-розовые панталоны. Да что же это?..
Соня кинулась к выходу. Но цепкая рука хозяйки подхватила ее.
– Чего летишь, учителька? Раздевайся, проходи!
Соня взвизгнула похлеще Костика и вырвалась из хозяйской руки:
– Пустите!
– Чего она? – прохрипела мадам Копалкина, икнув.
И тут только Соня поняла, что и хозяйка была пьяна.
– Котик спужал, – ответила нянька.
– Не боись, – икнула мадам. – Он тихий. Просто привычка такая. Еще когда совсем малышом был, не мог уснуть, если не покажет кому-нибудь свое «хозяйство»…
Но Соня, уже не слушая, кинулась ко входной двери, подхватив шубейку. Но мадам опередила ее.
– Ишь ты, какие мы пугливые! – захохотала она, самолично открывая замок. – Небось образованная!
Замок открылся. Соня выскочила. Вниз по лестнице! Сзади все еще доносился хохот Копалкиной и хихиканье няньки. Да и выползший в коридор Котик подхрюкивал за нянькиной юбкой. Вот вам и «приезд гувернантки в купеческий дом»!..
Девушка прислонилась к стене у подъезда дома. Перед глазами плыли круги, и все вспоминалось сладострастное личико юного безобразника: рот полуоткрыт, из него слюна капает…
Соня тряхнула головой – хватит! Не думать! Не вспоминать! Не было этого безобразного пьяного и сексуально озабоченного семейства. Не ходила Соня в апартаменты купца Копалкина. Она просто пришла на Кузнецкий мост посмотреть на рождественские подарки…
Но отключить память не так-то просто. Теперь понятно, почему купец готов платить «учительке» такие большие деньги. Понятно, почему согласен взять даже Соню, с ее гимназическим аттестатом. Наверное, опытные учителя давно отказались обучать мерзкого мальчишку. Вот и приходится папаше раскошеливаться.
А может, Соня – дура, и надо было взяться за работу? Стишок да песенка по-французски – разве это много за 5 рублей в урок? Но тогда выходило, что за 5 рубликов Соня готова терпеть мерзости и скабрезности? Конечно, можно на все смотреть легче. Костя Копалкин еще ребенок, что он может сделать, кроме как поглумиться? Но ведь есть еще и папаша. А кто знает, что может прийти ему в голову по отношению к бедной нанятой «учительке»?..
Нет уж! Никаких денег не надо!
Девушка медленно вздохнула, стараясь унять сердцебиение. В конце концов, что она так переживает, будто сама выкинула дурную шутку и оскорбила невиновного? Это она невиновна и ее оскорбили!
– Пардон, мадемуазель, не могу ли я чем-то помочь?
Какой-то молодой мужчина в отлично скроенном велюровом пальто окликнул Соню.
– Нет, месье, благодарю! – машинально выпалила Соня и только тут поняла, что беседа ведется на французском языке.
– Позвольте хотя бы проводить вас!
Мужчина предложил Соне руку. Но девушка, еще не пришедшая в себя после мерзкого визита, отпрянула:
– Прошу, оставьте меня!
Соня выскочила из-под арки подъезда и кинулась наверх по Кузнецкому мосту. Ноги сами привычно завернули налево к Большому театру. В голове пронеслось:
«Как глупо! Человек помочь хотел, а я ему нагрубила!»
4
НЕВЕРОЯТНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ
Москва, декабрь 1875
Театральная площадь у Большого и Малого театров уже неделю как была превращена в предрождественский базар. На его праздничный гомон и выскочила Соня – где люди, там безопасно.
Пряный запах апельсинового счастья ударил в голову. Рождество всегда ассоциировалось у Сони с круглыми оранжевыми заморскими плодами, каждый из которых заботливые продавцы заворачивали в белую папиросную бумагу. Тогда «солнышки» выглядывали из нее, словно из-под облаков.
Нынешний базар гордо демонстрировал груды лакомств – золоченые грецкие орехи соседствовали с пронзительно-желтыми лимонами, обернутыми в серебряную фольгу. Ароматические свечи даже на морозце ухитрялись источать свой притягательный аромат праздника. Благовония, раскупаемые под Рождество, придавали необычайный, мистический, чисто московский оттенок обычному городскому базару, на котором продукты-то частенько были далеко не первой свежести.
Базилик, мирра, эвкалипт и смирна забивали запашок портившейся рыбы или подгнивающих солений. Как и полагается на большом базаре, купцы с завидным стремлением пытались сбыть просроченный товар. Но ведь и москвичи не зевали – пусть рыбка немного с душком, зато ведь не за рублик продается, а за копеечки. А у кого рублики-то лишние, те могут и в дорогие лавки пойти, нечего по базарам и рынкам шляться.
Однако для Сони и на дешевеньком базаре было притягательное место – в тех рядах, откуда неслись завораживающие запахи кофейных и какао-зерен из пестро раскрашенных железных банок. Соня сглотнула слюну. Как же она любит свежемолотую арабику! Ох, нет – любила…
Все эти изыски в прошлом. Теперь по утрам Соня варит на спиртовке «собачью труху», как говаривал когда-то отец, – овес, перемолотый с цикорием. Однажды, лет десять назад, в их доме гостил приятель Ивана Ивановича – господин Засурский, заехавший из Петербурга. Он и привез Леноровым эту самую смесь. Долго рассказывал, что эта «овсяная пыль» хоть и стоит копейки, но настоящий кладезь здоровья. Что именно ее, а не вредный кофей, следует пить по утрам для бодрости и хорошего самочувствия.
Отец с Соней, конечно, кивали головами ради приличия. Но едва гость отбыл в свой Петербург, попросили кухарку засунуть очередную панацею куда-нибудь подальше.
– Может, просто выбросить от греха подальше? – в сердцах басила кухарка. – А ну ненароком кто отравится?
– He надо выбрасывать! – улыбался отец. – А ну как Засурский вернется да по утру свою «кладезь здоровья» потребует? Вряд ли в наших лавочках таковая найдется.
И вот теперь Соня довольствуется ею сама. Что делать! На кофеи у нее теперь нет денег. Приходится хлебать «собачью труху».
Девушка остановилась. Может, плюнуть на все и купить хоть сто грамм настоящей арабики? Пальцы судорожно сжали в кармане последнюю мелочь. Но нет! Соня вскинула голову – нельзя! С тем, что есть, надо дотянуть до 27 числа. Утром 27-го она надеется получить денежный перевод. Небольшой, конечно, но и он – спасение. Вот тогда она накупит и кофе, и апельсинов…
Хотя – опять же – нет! Не станет она тратить деньги на баловство. Вдруг она так и не найдет работы, тогда этот перевод останется ее единственным средством к существованию.
Соня и так должна благодарить Бога и… незнакомого благодетеля. Того самого, что вот уже с осени шлет ей переводы. Первый пришел неожиданно в конце сентября, когда Ленорова уже и не знала, на что надеяться. Небольшие сбережения, оставшиеся после отца, закончились. Аванс, полученный в издательстве, тоже.
Соня пробивалась случайными уроками, бегала по Москве, как собачка, то за полтинник, а то и вовсе за 25 копеек. Хорошо, хоть сентябрь был сухой. Под дождем-то не набегаешься!
В тот день она вернулась совершенно измученная и сломленная – родители ученика отказались от ее услуг, еще и за последний урок полтинник не отдали. Хозяйка просто вышвырнула девушку:
– Ступайте! Мы и так вам переплатили!
Соня доплелась до дому и всю ночь просидела без сна, не зная, что делать, как жить дальше. А утром случилось настоящее чудо – почтальон принес ей денежный перевод на 25 рублей. На обратной стороне квитанции было написано:
«Вы можете рассчитывать на эту сумму 27 числа каждого месяца».
Это было так таинственно, словно в романе. Но бедная Соня не уловила романтики и не кинулась раскрывать загадку таинственного дарителя. Хуже того – она прорыдала все утро. Казалось бы, надо возносить радостные молитвы за незнакомого благодетеля. Но девушке почему-то стало ужасно стыдно, что она не может жить самостоятельно, и очень горько оттого, что приходится принимать помощь от незнакомца. Словно ребенок, заплутавший в мире взрослых, – ничего не умеет, ни на что не годна…
– Соня! Ленорова!
Знакомый голос ворвался в тяжелые думы девушки. Соня обернулась – за ней почти бежала краснощекая с морозца, улыбающаяся Лидочка Збарская.
– Стой же! С наступающим тебя святым днем!
Лидочка ухватила подружку за рукав заячьей шубки.
Она все делала быстро, весело, с наскока. Однако сейчас ее радость могла выйти Соне боком.
– Осторожно, Лида, не оторви мне рукав! – Соня высвободила руку и улыбнулась через силу: все-таки, надо соблюдать хорошие манеры.
– Ну, что Копалкин? Нормально? А его сыночек? Небось дурак? – не унималась Лидочка.
Она еще с детства прославилась в гимназии тем, что сама задавала десяток вопросов и сама тут же на них отвечала. Вот и сейчас затараторила:
– Вредный мальчишка? Я думаю, что очень. Но папаша будет за него платить? Я думаю, будет. Не волнуйся, Соня! Я думаю, справишься!
И тут – Соня не успела даже ничего сказать – рядом с Лидочкой возник тот самый молодой человек – незнакомец с Кузнецкого моста.
Приподняв котелок, он ловко склонился к руке Лидочки:
– Мадам Збарская, рад встрече! Как поживает ваш талантливый супруг?
– Ах, Виктор! – расплылась в улыбке Лидочка. – Рада вас видеть. Проводите нас, а то мой противный Альфред и нос не кажет на улицу. Говорит, холодный воздух вреден для его голоса. Кстати, вы знакомы? – Лидочка перевела взгляд на Соню и проворковала: – Это моя гимназическая подруга – мадемуазель Софья Ивановна Ленорова. А это старинный друг моего мужа – господин Грандов Виктор Алексеевич.
Молодой человек повернулся к Соне и, снова приподняв котелок, поцеловал теперь уже ее ручку:
– Рад знакомству, мадемуазель!
И больше ни слова. Будто это не он минут двадцать назад пытался заговорить с Соней на Кузнецком мосту.
– Прогуляемся немного?
Виктор галантно предложил дамам взять его под руки. Лидочка, кокетливо засмеявшись, заворковала что-то о погоде, о будущем Рождестве, о подарках и визитах к родственникам. Ее слова пролетали мимо Сониных ушей – какие родственники, какие подарки?.. Дожить бы до Нового года.
Внезапно Соня поняла, что подруга обращается к ней:
– Мне нужно зайти в театр. Соня, я оставляю тебя в надежных руках победителя!
Соня вяло кивнула: нужно так нужно. А победитель – это, конечно, Виктор. Так его имя переводится с латинского. И как только Лидочка пропала в толпе, Соня прошептала, почти не глядя на нового знакомого: – Благодарю вас, месье Грандов. Мне тоже надо идти. С наступающим вас праздником!
Соня потянула свою руку, но ничего не вышло. Виктор крепко стиснул Сонину ладонь локтем. И тогда Соня впервые подняла на него глаза. Взглянула и обомлела. Да он же красавец, этот Виктор! Высокий, стройный, черноволосый. О таких говорят: красив, как сам сатана. Лицо смуглое, но одухотворенное. Глаза темные, опушенные ресницами совершенно неприличной для мужчины длины. Но плечи широченные, руки сильные. И взгляд… Соня чуть не отшатнулась. Взгляд был холодным, как сталь, и проходящим до сердцевины души, как острый стилет. В глубине темных зрачков крылось предупреждение об опасности. Соне вдруг показалось, что она видит не реального москвича, а то ли романтика-флибустьера, то ли покорителя других миров.
– Мне необходимо поговорить с вами, мадемуазель!
Голос Виктора звучал вкрадчиво и призывно. Непонятно почему, Соне стало и страшно, и притягательно интересно. Как будто перед ней открыли таинственный сундучок с мерцающими сокровищами. Но вдруг из сундучка, из разноцветных камней появится острое жало имен?..
– Я знаю, что вы даете уроки французского, и хотел бы предложить вам работу.
– Вам нужна гувернантка для вашего ребенка? – предположила Соня.
– Нет, мадемуазель. Я не женат и у меня нет детей.
Соня поежилась: неужели опять неудача? Но ей же надо найти место! И потому девушка выдохнула:
– Может, у вас есть брат или сестра, а может быть, воспитанники?
– Я сам бы хотел нанять вас, мадемуазель, в качестве переводчика, вернее, переводчицы с французского.
Соня вздрогнула. Этот странный мужчина насмехается над ней? О каком переводчике речь? Он же только что говорил с ней по-французски на Кузнецком мосту!
– Конечно, я знаю самые простые фразы, мадемуазель, но не более, – словно угадав ее мысли, пояснил Виктор. – К тому же мое произношение приемлемо лишь для Москвы, но не для Франции. А мне необходимо поехать в Версаль. У меня там бабушка, вернее, прабабушка. Я и не подозревал о том, что она еще жива, пока она сама не отыскала меня. Представляете, прислала письмо и позвала к себе. Так что я должен поехать и произвести хорошее впечатление. А какое впечатление может произвести человек, не понимающий другого?
Соня вздохнула: все ясно. Внучок надеется перехватить наследство.
– Нет-нет, мадемуазель! – снова ответил на ее невысказанную реплику Виктор. – Я не гонюсь за деньгами. Мне и своих не прожить. Мой покойный батюшка имел огромные имения сразу в нескольких черноземных губерниях. Я – его единственный наследник.
– Тогда наймите самого дорогого учителя и подучите язык!
– Идея хороша, но требует времени. А моя француженка стара. Я даже не могу предположить, сколько ей лет. Так что ждать невозможно. А если вы согласитесь сделать доброе дело и посетить со мной прабабушку в Версале, я хорошо заплачу вам.
Соня ахнула. Съездить во Францию? Посетить Версаль?! И за это еще и заплатят?! Да разве за мечту платят деньги?..
У девушки перед глазами засверкали блестящие точки. Только что она подсчитывала последние копейки в кармане и вдруг – Версаль?!
– Но почему я? – прошептала она. – Я там не была. Вдруг я не справлюсь?
– Справитесь! – почти страстно выдохнул Виктор. – Именно вы справитесь!
– Но вдруг…
– Никаких вдруг! Скажите, что вы согласны!
Голос Виктора стих до вкрадчивого уговора. От этого тембра у Сони закружилась голова. Люди с такими голосами способны подчинять себе других, словно сказочные сирены. Впрочем, сирены – женского рода. А этот Виктор – Орфей, певец мечты и… искуситель.
– Вам понравится путешествие. Вы увидите Париж, Версаль. Если захотите, навестив бабушку, поедем, в другие города. Хотите, в Венецию и Флоренцию? Хотите, в Берлин или Амстердам? Куда захотите!
Голос искушал, обещал, пророчил нечто прекрасное.
– Почему? – прошептала Соня. – Чего вы хотите на самом деле?
– Я? – Виктор словно споткнулся.
Будто понял, что переборщил и теперь останавливал коня на всем скаку.
– Я просто хочу повидаться с прабабушкой, которую никогда не видел. Вы не поверите, как она стара. Наверное, живая мумия. Всю жизнь прожила в Версале в собственном доме рядом с дворцом. Наверное, она может рассказать о нем множество историй. Они могла бы пригодиться вам для будущей книги. Вы ведь пишете о Версале?
Соня дернулась, словно с разбега налетела на препятствие.
– Откуда вы знаете? Вы собирали обо мне сведения?!
– Мне сказал ваш издатель. В этом нет ничего запретного. Поедемте со мной! – прошептал Виктор и, как опытный искуситель, страстно взглянул на девушку. – Вам будет интересно поговорить с бабушкой. Она знает много тайн. Раскроете их в своем новом романе.
Уверенным жестом красавец медленно поцеловал руку Сони. Тепло губ обожгло ее. Но девушка встрепенулась:
– Какие тайны, господин Грандов? В моем романе нет никаких тайн. Только известные всем исторические факты. Я пишу про Помпадур потому, что издатель решил напечатать роман о фаворитке Людовика XV. Если бы он согласился на книгу о Диане Пуатье, я стала бы писать о ней. Мне же нужно на что-то жить!
И, забыв о вежливости, Соня вырвала у Грандова свою руку и нырнула в праздничную толпу.
Скорее домой! Дома пристань, дома прибежище. Слишком лихорадочным был день. Слишком настойчивым показался этот странный и опасный незнакомец. Откуда такое невероятное предложение – ехать с ним в Версаль? И главное, о какой тайне он говорил?! Нет у Сони никаких тайн! По крайней мере, ее тайн…
5
ФАМИЛЬНЫЕ ЗАГАДКИ
Москва, декабрь 1875
Девушка влетела в парадное дома на Варварке, поднялась по лестнице на второй этаж и остановилась перед дверью. Руки заскользили по карманам, раскрыли ридикюль – куда же она дела ключи?! Вечно одна и та же история – она по пять минут простаивает под собственной дверью и ищет связку ключей!
И тут Соня увидела под дверью тоненькую полоску света. Этого еще не хватало – выходит, она вообще не заперла дверь? Неужели так торопилась к Копалкину, что не закрыла ни одного замка? Никогда раньше не случалось такого!
Была бы хоть дешевая прислуга, хоть деревенская девочка, нанятая из милости в хозяйский дом, квартира не оставалась бы беззащитной. А ведь Соня должна хранить бумаги отца. Так требовал на смертном одре Иван Иванович. Только об этом и просил: «Сохрани бумаги, дочка!»
