- Как дела, Никоныч?
      Никоныч уже на баке, у якорной лебёдки! Стоит, первым вплывает в Сан-Франциско на своей палубе. Ему первому в лицо сан-францисский ветерок дует.
      Я пошёл тоже на бак, но капитан остановил меня:
      - Загляните к "грузовому".
      Открыл я дверь к Виктору Санычу, а там идёт работа. Сидит за столом Наталья, рисует на листе ватмана наш пароход, а на пароходе - громадного боцмана, как раз на баке.
      Наталья посмотрела в иллюминатор и сбоку от парохода нарисовала небоскрёб.
      Виктор Саныч как-то торжественно посмотрел на меня, говорит:
      - Дело вот какое: нашему боцману шестьдесят лет сегодня. Все моря и океаны прошёл. В Америке был. В Арктике лёд ломал. В войну грузы через океаны возил. На груди у него орден Трудового Красного Знамени, "Знак Почёта", медали. Приветствие надо написать.
      - Конечно, надо, - говорю. - Вот так и надо написать.
      И записал слово в слово. И как ордена на груди горят, и как грузы возил, и как лёд ломал. Красиво получилось.
      Пришвартовались мы. Капитан заглянул в каюту, спрашивает:
      - Ну что, готово? Вывешивайте, пора боцмана звать! Я пошёл за Никонычем. А он всё возится на баке. Хозяйство укладывает. Говорит:
      - Приду, вот только приберу.
      Я повернулся к рубке, руками развёл: "Не идёт!" Тогда сверху раздалось:
      - Боцману подняться наверх!
      Никоныч вздохнул, скинул рукавицы: "Поработать не дадут!"
      Вошёл в коридор, смотрит - стоит толпа у газеты, читает про ордена, шумит:
      - Вот это боцман! Ну боцман! Никому не говорил! Капитан поздравил его. А Никоныч хлопнул рукавицей о рукавицу:
      - Вот тебе и раз! Чуть про собственный день рождения не забыл!
      ОДНОЙ ПАЛУБОЙ
      Только мы успели позавтракать, в столовую вбежала Наталья. Да не в тельняшке, а нарядная, в цветастом платье, затараторила:
      - С боцманом в город не собираетесь? Он по какому-то делу идёт, приглашает!
      - Хочет инспекцию провести в Сан-Франциско! - сказал Яша.
      - А как двигаться? - спросил Витя.
      - Где автобусом, где на своих двоих!
      Никоныч уже ходил по причалу. В белой рубахе, в плетёной шляпе - не узнаешь!
      Витя надел светлый костюм, я - вышитую рубаху: любуйся, Америка!
      Следом за нами отстучал по ступенькам .чечётку Яша:
      - Ну, тронули? Кого ждём?
      - А вон, переводчика, - показала наверх Наталья. Он тут всё знает.
      С сигаретой в зубах нас догонял Атлас Вогизыч, штурма ненок.
      - Ну, с боцманом и без переводчика не заблудимся! - сказал Яша. Никоныч тоже всё знает. Поди, ничем его не удивишь.
      Но только мы прошли мимо полицейского за ворота, Никоныч удивлённо посмотрел на берег:
      - Ого! Вот это понастроили!
      На пустыре у самого залива засияли яркие, как игрушечные кубики, коттеджи. Казалось, они собрались сюда позагорать на прекрасном пляже: калифорнийский загар - лучший в мире.
      - Юг! Дачи! - сказал Яша.
      - Виллы, - уточнил я.
      Но Атлас, покуривая, усмехнулся:
      - Вы посмотрите на окна.
      За открытыми окнами почти везде были видны смуглые люди. Мексиканцы, негры. Они смотрели нам вслед, и лица их были вовсе не курортными понурыми, удручёнными. Словно у всех сразу случилась какая-то беда.
      Мы поглядели на Атласа.
      - Судовая компания собиралась строить здесь новые причалы, - сказал он. - Но в городе было так много бедняков, неимущих, без крыши над головой. Вот и поставили этот городок. Постройки эти лёгкие, построили быстро.
      - А так красиво! - задумчиво сказала Наталья. - Если позагорать, то можно бы!
      Дальше зазеленели привычные заборчики, цветники, понеслись по шоссе машины, и боцман уже ничему не удивлялся.
      Становилось жарко, небо раскалялось, и Витя вздохнул:
      - Может, поедем? Вон сколько протопали! Но Никоныч всё не останавливался.
      - Старому захотелось поразмяться! - сказал Яша. Однако боцман не просто шёл, а внимательно вглядывался вперёд, будто что-то искал.
      И чуть только раздвинулись, расступились дома, боцман весь подтянулся: пришли!
      Перед нами над голубым заливом выгибался гигантский мост. Он разбегался, как палуба могучего корабля, и повисал на гудящих стальных тросах.
      Никоныч первым сделал шаг и следом за ним на мост поднялись и мы.
      В ногах загудело, лёгкий ветер заполоскал рубахи. Далеко под нами шли катера, от них клиньями бежали волны. К горизонту катились рыжие, как во Владивостоке, сопки, а вдали на мысу вытянулись к облакам силуэты небоскрёбов. Белые, точёные, будто их вырезали лезвием бритвы из скрипучего пенопласта.
      - Вот это красотища! - сказал Яша.
      - Лететь хочется! - чуть не пропела Наталья и вскинула руки к небу.
      - "Голден-Гэйд" бридж, - произнёс Атлас Вогизыч. - Мост "Золотые ворота".
      - Не зря боцман сюда пеший топал, - сказал Витя, а Яша тряхнул головой:
      - Вот чёрт! Никто и не поверит, что я в таком месте цыганочку отплясывал! - и хотел отбить чечётку, но посмотрел на боцмана и сдержался.
      Никоныч стоял, сняв шляпу, и смотрел куда-то мимо сопок, небоскрёбов, горизонта.
      Потом положил руку на поручень и вздохнул:
      - Ну вот и всё. Можно ехать.
      - А дело? - удивилась Наталья.
      - Дело сделано, - сказал боцман. Наталья удивилась ещё больше:
      - Какое?
      - Простое, - сказал боцман. - Мы тут с двумя дружками лет тридцать назад фотографировались. Снялись и договорились: кто сюда ещё попадёт, придёт на мост и других вспомнит. Вот я и вспомнил.
      - Ну, теперь их очередь! - сказал Яша. - Теперь они придут.
      - Нет, - тихо проговорил Никоныч. - Они уже не придут. .. Это вот вы ещё вернётесь, вспомните. Хорошее место. Ну, поехали?
      Мы сели в автобус и молча ехали вверх, через старинные, как музеи, кварталы с двухэтажными домами в балконах, с колоннами, мимо небоскрёбов, а наш штурманёнок рассказывал, как столетие назад от страшного землетрясения рухнул весь город, сопки словно расшвыряли дома, поставленные когда-то первопроходцами, моряками, золотоискателями.
      Но люди снова взялись за работу - повели по высоким холмам новые кварталы, перебросили с берега на берег удивительные мосты, поставили небоскрёбы, и новый прекрасный Сан-Франциско опоясал берега залива. Конечно, беднякам, рабочим достались захолустья, окраины.
      Атлас Вогизыч показывал, в каких кварталах живут люди победней, в каких - состоятельные. И вдруг он рассмеялся и махнул рукой за красивые сосны большого парка:
      - А там есть очень интересное справочное бюро. В нём, если ты перебрался в район побогаче, можешь за плату узнать, с кем выгодно завести новые знакомства, кого выгодно взять в новые друзья.
      - Ну всё! - засмеялась Наталья. - Бросаю вас и завожу выгодные знакомства. - Она вдруг повернулась к боцману и спросила: - Неужто правда, Никоныч?
      - Не знаю и знать не хочу. Жил я везде - и вверху и внизу, а друзей не менял по выгоде и менять не собираюсь. Разве нам плохо? Вон как хорошо: все - своя команда, одна палуба!
      Так одной палубой и въехали мы по холмам на самый верх Сан-Франциско.
      ЗОЛОТАЯ ЛЕСЕНКА
      На смотровой площадке жужжали кинокамеры. Вспыхивали под солнцем зеркальные очки. Сверкали дорогие украшения.
      Вдоль горячего от зноя каменного барьера переходили с места на место туристы.
      Одни чопорно созерцали, другие с волнением разглядывали город, холмы и всматривались в берега залива.
      В солнечной дымке жёлтые холмы казались золотистыми, прозрачными, а вода - голубой и лёгкой, как небо. Ни единого пятнышка!
      Только у самого выхода в океан, будто бабочки-капустницы, двигались по ней крохотные паруса.
      Справа, на выступе полуострова, тянулись вверх небоскрёбы.
      Небоскрёбы были крохотные, а громадные мосты, по которым мы ехали, теперь казались тросами для канатоходцев.
      Рядом с нами слышалась японская, немецкая, французская речь, и боцман вдруг сказал:
      - Дорого сюда из Франции да из Германии добираться.
      Как посчитаешь - лесенка золотой получится. Это не то что тебе, Наталья: на своей палубе и даром!
      - А Наталья тоже по золотой лесенке добиралась, - сказал Яша.
      Все улыбнулись.
      Что верно, то верно. Каждый день трапы драила, так что любая ступенька золотом горела. Сложить все - от Иокогамы до Америки - целая золотая лестница! Вон как добиралась. И не зря.
      Стоит себе, на мир смотрит. Красота! Синеют заливы, горят под солнцем "Золотые ворота", гуляют волны, висят над ними невиданные мосты.
      Есть на что посмотреть!
      ПАРУСА НА ПРИВЯЗИ
      Кого куда, а моряка тянет к морю.
      Подошли мы к причалу, а возле пирса белым-бело от парусов. Покачиваются мачты, стоят на цепях яхты. Всё на них сверкает, поигрывают паруса на ветру, в море просятся.
      Вода чистая; видно, как по дну ползают морские звёзды, колышется в волнах трава. Сверкают лодки. Одна - с каютой, другая - с двойной палубой и мостиком. Третья отсвечивает надраенной медью и бронзой. Выбирай какую хочешь!
      -- Наверное, яхт-клуб, - сказал Витя. - Отлично. Взял яхту, кати куда угодно.
      Атлас Вогизыч посмотрел на нас с иронией:
      - Конечно, катить можно куда угодно. Если есть деньги. Это не клуб. Это распродажа. Покупайте, - рассмеялся он, - если у вас лежат доллары в этом банке. - И он кивнул в сторону небоскрёба с буквами "Бэнк оф Америка", а потом на таблички, которые были развешаны возле яхт.
      - А что, покупаем? - сказал Витя, заломил берет и подошёл к причалу поближе.
      И вдруг лицо его вытянулось:
      - Шестьдесят тысяч долларов!
      - Что шестьдесят! Вон двести пятьдесят тысяч! - показал Яша.
      - Это целой команде год вкалывать! - подсчитал Витя.
      - Так на того, кто может купить, и вкалывают целые команды, - сказал Атлас Вогизыч.
      Возле нас стояли мальчишки, взрослые туристы и тоже смотрели на таблички с ценами.
      - Вот вам и яхты! - сказал боцман. - Столпились на якорях. А чего их держать на привязи? Вон сколько кругом людей. Пусть учатся править, водить. Дело-то какое красивое!
      "И верно, что держать? - подумал я. - Пусть учатся водить! Волны вокруг широкие, бегучие. Зовут! И человеку в яхте весело, и парусу хорошо лететь по морю. Красивое дело!"
      СУВЕНИР ИЗ САН-ФРАНЦИСКО
      Уже вечерело, когда мы вернулись на судно. Стали подниматься, а навстречу капитан и мистер Роберт. Прилетел... Дела!
      - Находились? - спросил меня Пётр Константинович. - А то поехали с нами? К утру погрузят контейнеры, и уйдём.
      - Как к утру? А другу монеты? А сувенир?
      - Поезжай! - посоветовал с трапа Виктор Саныч. Он опять "дирижировал ансамблем": - Сейчас заварю на всю ночь кофеёк, а утром - "гуд бай", Сан-Франциско!
      - Конечно, поехали! - согласился я.
      Капитан сел впереди с напевающим что-то Робертом, и мы
      помчались по причалам, шумным стритам и просторным мостам.
      На минуту Роберт остановил машину на скалистом берегу океана у прозрачного стеклянного домика:
      - Сувениры.
      Я вошёл в дом.
      Он был весь, как морское дно, уставлен кораллами и раковинами. Но их у меня в достатке ещё с прошлых плаваний. Сам доставал! А вот что бы найти такое, что напоминало бы Америку?
      Я увидел на столе большую синюю кружку. На ней яркими красками были оттиснуты виды Сан-Франциско. Вот "Гол-ден-Гэйд" бридж, к которому мы шагали с боцманом, вот улочка со старым трамваем, а вот гора, на которую мы взбирались всей палубой.
      Оглядел я кружку со всех сторон. Хоть и простая, а приеду в Москву, возьму её в руки - передо мной весь Сан-Франциско. Всё вспомнится. Подбросил я её на ладони, шёлкнул по донышку. "Беру".
      ПЕСНЯ
      Мы мчались по улицам города. Солнце уже село. Посреди маленькой площади мексиканский оркестр стучал в розовые тарелки и отплясывал "Кукарачу". Трубы в руках музыкантов светились, как раковины. Стены домов были тоже розовыми. Потом всё это вдруг погасло, и, перекрашивая город по-своему, в воздухе заплясали цветные огни реклам. На одной из улиц рекламы горели особенно ярко и заполняли голубоватым светом площадь перед высокой стеной. У стены стояли прилавки. Они были завалены разноцветными рыбинами. За стёклами стоек грозили клешнями громадные алые крабы. Торговцы расхваливали товар. Один кричал:
      - Крабы, крабы!
      Другой поднимал за щупальца осьминога.
      За высокой аркой плескались волны залива, и рыбаки, ещё в робах и сапогах, тащили в корзинах свой товар. Рыба плескалась и шлёпалась, как где-нибудь в шаланде.
      Это был рыбный базар. Всё пахло морем, сырой солью, глубиной.
      Мы отведали крабов по-санфранцисски.
      Роберт сказал:
      - Теперь посмотрим Сан-Франциско!
      Казалось, что мы летим среди звёзд. Я старался что-нибудь запомнить, но видел только огни, огни, огни... В ночной темноте ближние кварталы снова становились электрическими полями, а дальние мерцали, как таинственные галактики, - с какими-то весёлыми пятнами света, силуэтами людей они проносились мимо и навсегда пропадали из глаз...
      Наконец послышался гул океана, мы выехали на набережную и подкатили к большому зданию среди пальм.
      Через минуту мы словно вошли в горящую печь.
      Всё в зале было угольно-красно. За столиками сидели люди и цедили сквозь трубочки и соломинки из бокалов напитки. А в конце зала стоял микрофон и лежала гитара. Капитан сказал:
      - Будет музыка.
      На стол нам поставили напитки со льдом. А в это время на маленький помост вышел парень в алой рубахе. Около него на тумбе светилась тарелка. И все стали бросать на неё деньги. Парень кланялся и исполнял под гитару разные песни.
      - Хорошо, а? Хорошо... - шепнул капитан.
      Что парень пел, было непонятно. Но, наверное, про море, про паруса. А может быть, так мне казалось, потому что ветер доносил в зал запахи моря.
      - Хорошо, - согласился я и опустил руку в карман. У меня ещё оставался последний доллар. Хотел я его отвезти товарищу для коллекции, но встал и положил на тарелку.
      Парень посмотрел на меня, потом на тарелку и пренебрежительно усмехнулся.
      Я растерялся: ему показалось мало. Всего доллар!
      Но ведь я от всей души - последний, матросский!
      Тут подошёл Роберт, бросил на тарелку несколько долларов и сказал:
      - Спой русскую песню! Теперь смутился певец:
      - Я русских не пою. Я спою мексиканскую.
      - Пусть поёт мексиканскую, - сказали мы.
      Парень поставил ногу на стул, ударил по струнам и запел "Челиту". Мы переглянулись.
      Так это же, хоть и мексиканская, а наша песня! Я её ещё до войны пел по вечерам с нашим соседом дядей Володей.
      Он, бывало, вынесет патефон, заведёт "Челиту", сам поёт и меня подбивает: "Подтягивай!" Хорошо получалось!
      Потом дядя Володя ушёл на фронт, патефон разбомбили. А я, когда ходил выступать в госпиталь к раненым, всегда пел "Челиту".
      Своя это песня!
      Мы с капитаном стали подтягивать. Получается!
      Я взял выше, мексиканец - тоже.
      Я затянул ещё сильней. Получилось.
      Капитан хлопнул меня по руке: "Давай!"
      Я разошёлся, раззадорился, и голос зазвучал чисто, легко. Словно не я пою - сама песня поётся!
      Гляжу, парень притих. Американцы повернулись ко мне и слушают. И не просто слушают, а подхватывают хором, подпевают!
      Кончилась песня. Я слышу, кругом аплодируют. Ещё петь просят. Я попробовал, про себя затянул, а потом махнул рукой. Всё. Пропал голос. То ли от волнения, то ли спел я своё - и хватит. Лучше остановиться вовремя.
      Успокоился я немного. Смотрю, американцы идут ко мне. Один, другой.. . Автографы просят. Я отмахиваюсь. А капитан смеётся:
      - Пишите, разве жалко! Это ведь не только от себя, а от России!
      Стали мы прощаться.
      Подошёл ко мне парень-певец, пожал руку и говорит:
      - Ас русскими хорошо петь. Я поклонился и говорю:
      - И с американцами тоже.
      РАДИОГРАММА
      Всю ночь я не мог понять, сплю или нет. Перед глазами у меня всё сверкал Сан-Франциско; то из угла каюты всплывали алые крабы, то фосфорились рыбы... И мчались, пружинили, уносились дороги.
      А на рассвете раздался крик: "Подъём!" Мы отшвартовались, выбрали концы и под спящими мостами пошли мимо небоскрёбов. Я посмотрел на окна, помахал напоследок: "Гуд бай! Уходим!" И днём наши штурманы уже отсчитывали мили в океане.
      Мы крепили новые контейнеры, опять грохотали цепями. За бортом отфыркивались морские львы, и чайки, покружив над нами, поворачивали к берегу.
      - Ну, вот теперь дело! - сказал Федотыч. - Десять суток до Японии, а там домой.
      - А вдруг опять пошлют в Америку? - откликнулся Ни-коныч.
      Федотыч ударил ладонью о поручень:
      - Ну нет, я - всё, я в тайгу! В отпуск. Не могу больше!
      - А я бы ещё полгодика прихватил, - вмешался Яша.
      "Мне и вовсе рано скучать, - подумал я. - Можно бы ещё по Америке поездить. И Новая Зеландия впереди!" Тут ко мне подошёл Витя:
      - Тебя к капитану... Я постучал в рулевую.
      Пётр Константинович повернулся ко мне:
      - Ну что, прощай Америка? - и улыбнулся. - Теперь мы домой идём. Мы домой. А вы... - И он протянул мне радиограмму: "Иокогаме пересядете "Старый большевик" следованием Гонконг, Бангкок, Сингапур, Малазию, Индию. Судно Новой Зеландии будет осенью".
      - Вот те раз! - сказал я.
      - Что? - рассмеялся капитан. - Ничего дорожка? Я перечитал радиограмму снова.
      - Ничего! Бродить ещё месяца два.
      - Да нет! Пожалуй, все четыре, - сказал Пётр Константинович. - К зиме вернётесь. Ещё надоест.
      - Зато Гонконг, Бангкок, Сингапур, Индия, а впереди Новая Зеландия! поразмыслил я.
      - Да, Новая Зеландия - это здорово. - Капитан прошёлся из угла в угол. - В Новую Зеландию я бы тоже хотел попасть. Да вот не получается. Но всё-таки надеюсь! - азартно сказал он. - У каждого впереди должна быть своя Новая Зеландия. Должна, Атлас Вогизыч?
      Третий штурман, наклонясь над картой, сверял курс. Он приподнял циркуль и кивнул: "А как же иначе".
      ПРИВЕТ КАПИТАНУ!
      Федотыч как угадал. До Японии мы шли ровно десять суток.
      Ночами от горизонта до горизонта то тут, то там грохотали ливни, судно пробиралось среди молний и настоящих водяных столбов.
      К утру тучи разбегались, выглядывало солнце, и мы раскатывали палубу коричневой краской. Торопились.
      А на одиннадцатый день задымила впереди Иокогама. Собрал я вещи, попрощался со всеми и сел на японский катер.
      Никоныч выглянул из-за борта, закричал:
      - Привет передавай капитану, Ивану Савельичу! Там мой дружок капитанит!
      - Ладно, - пообещал я, - передам! - Прижал ногой к борту чемодан, чтоб не вывалился, и махал, пока "Новиков" не остался за горизонтом.
      Мы подкатили к трапу нового теплохода. Нашего, с красной трубой, с серпом и молотом. У трапа стояли наши ребята, встречали - тоже свои! Один, вихрастый, сбежал по трапу, протянул мне руку: "Привет", подхватил чемодан и повёл за собой.
      Поднялись мы к капитанской каюте, постучали. Из-за двери быстро выглянул седой мужичок в трусах, замигал:
      - Добрый день!
      Я поздоровался, говорю:
      - Капитана можно?
      - Ну, я капитан!
      - Иван Савельич?
      - Иван Савельич. А что?
      Я отдал свои документы и говорю:
      - Привет вам от боцмана. Капитан открыл дверь пошире:
      - От какого?
      - От Никоныча!
      - От Володи?! - улыбнулся капитан. - Так где он?
      - Здесь, - говорю. - На "Новикове".
      - Ну ладно, спасибо... Устраивайся, - сказал капитан и зевнул. - Потом поговорим. Двое суток с этой погрузкой не спал. - Он улыбнулся и прикрыл дверь.
      А я пошёл устраиваться в маленькой лоцманской каюте возле радиорубки.
      У КАЖДОГО СВОЁ ДЕЛО
      Несколько дней мы ещё стояли в Японии, в Иокогаме и Кобе. В трюмы теплохода грузили рыбные консервы "Макрель", картонные ящики с сушёными рачками-креветками. И от судна шёл запах, как из огромной банки с крабами.
      Потом трюмы закрыли, сверху поставили тридцать чёрных автомобилей "тоёт" - на Бангкок. С мостика раздалось: "Палубной команде занять места по швартовому расписанию!"
      Сбоку поплыли зелёные острова. Замахали нам вслед ветками кривые японские сосенки.
      Мы взяли курс на юг.
      Я подобрал себе скребок и вышел на корму сбивать с палубы ржавчину. Судно другое, а работа матросская та же: драй палубу, крась, мой. Да на горизонт посматривай!
      Вдруг слышу, кто-то бежит, напевает: "Мы с тобой старики, мы с тобой старики..."
      Капитан. Тоже выбрал себе скребок, попробовал лезвие большим пальцем, пристроился рядом и спрашивает:
      - Ну как там Никоныч?
      Я стал рассказывать про Америку, про то, как ходили на мост. А капитан чиркает скребком, подставляет солнцу спину и покряхтывает:
      - Вот так мы когда-то матросами с Никонычем драили! Наперегонки! Молодыми были...
      Поработал час-другой, говорит:
      - Ну ладно, отдохнул, пойду за арифмометр садиться. Тонны, мили, тонно-мили. Подсчитывать надо. Бухгалтерия!
      И снова запел про комсомольцев двадцатого года.
      Только он закрыл дверь, появился его помощник Фёдор Михайлович. Грузный, похожий на большую букву "Ф", он нёс под мышкой бамбуковые палки.
      Помощник подошёл к борту, обрадовался.
      - Ну наконец топаем. Удочки, - говорит, - готовить нужно. Где-нибудь около Гонконга или Бангкока рыбку ловить будем.
      - Что рыбку! - Из камбузного окошка выглянул раскрасневшийся повар Ваня с камбалой в толстой руке. - Скоро попугаев и мартышек покупать будем!
      - Ну уж сразу попугаев и мартышек... - сказал Фёдор Михайлович.
      - А что! - сказал Ва ня. - Я как-то купил в Индии обезьяну. Выговор чуть из-за неё не схлопотал.
      - Как это? - спросил Фёдор Михайлович.
      - А так, - рассмеялся Ваня. - Наш старпом любил абрикосы в компоте. И Чика любила. Старпом возьмёт в обед кружку с компотом, возмущается: "Где абрикосы?" А их, что ни день, меньше и меньше. Старпом распалился, решил устроить инспекцию. Как-то забежал на камбуз, а Чика из мешка абрикосы вытаскивает. Он на неё с кулаками, а она в него - абрикосами! Вот так! Ей абрикосы, а мне - чоп, - сказал Ваня.
      - Будешь знать, кого покупать! - засмеялся Фёдор Михайлович и пошёл в плотницкую делать бамбуковые удочки.
      Ваня стал чистить камбалу, а я снова зашаркал скребком по палубе.
      У каждого своё дело.
      ДРУЗЬЯ ИЗ ПЕРУ
      В несколько дней мы обогнули Японию, миновали остров Тайвань и заторопились по Южно-Китайскому морю с солнцем наперегонки. С утра оно гналось за нами, вечером мы бежали за ним. На запад, к Гонконгу.
      Я пошёл в рубку посмотреть на карту - скоро ли будем на месте, как вдруг с крыла услышал крик:
      - "Перуанец" догоняет! - Наш!
      - Я и говорю - наш "перуанец"!
      Спорили три дружка: молодые штурманы - каждый ростом с дядю Стёпу Коля и Веня, а между ними щупленький белобрысый Митя, второй радист.
      Я тоже вышел на крыло и увидел вдали встречное судно.
      - Уже успели в Гонконг сбегать. Машут! - крикнул Коля.
      На "перуанце" действительно кто-то махал платком.
      - Уз-з-знали! - обрадовался Веня.
      - Что, небось монеты вместе меняли? - спросил с порога капитан.
      - И эт-то б-было! - заикаясь сказал Веня.
      "Было и это, - подумал я. - Но главное-то, конечно, не в этом, а совсем в другом".
      ... Как-то в Иокогаме мы окружили на причале Веню, который выкладывал на ладонь одну за другой монеты:
      - Английская, нем-мецкая... Наменял.
      И тут за нашими спинами кто-то сказал:
      - О, мои и! Мы оглянулись.
      Сзади стоял смуглый крепыш с усиками и тоже заглядывал в Бенину ладонь.
      Он запустил руку к себе в карман и вытащил несколько тёмных монет. Но каких! ..
      На одной монете величественно поднимала вверх голову перуанская лама. На другой возвышались зубцы древней крепости инков...
      - Перу, - с гордостью сказал крепыш.
      - Ч-ченч? - едва выговорил Веня. - М-меняем?
      Но крепыш закачал головой и высыпал монеты ему на ладонь. Даром!
      - А что тебе? - спросил Коля.
      - Ничего, - развёл руками перуанец. - Ничего. Он уже собирался уходить, но вдруг спросил:
      - Есть Ленин-фото? Ленин-портрет?
      - Для тебя? - спросил Коля.
      - Си, - сказал перуанец. - Я коммунист.
      - Будет! - пообещал Коля и в три прыжка взлетел по трапу.
      Через несколько минут он принёс небольшой портрет, который снял со стены в каюте.
      Перуанец слегка отвёл портрет в сторону, посмотрел. Потом взмахом руки пригласил нас к себе - на соседнее судно.
      Перуанские моряки с нами здоровались, поднимали вверх руки: "Буэнос, амигос!" В каюте сидел мужчина и слушал приёмник, мы тоже сказали: "Буэно". Но мужчина молча взглянул на нас и отвернулся.
      Наш знакомый махнул на него рукой: "Не обращайте внимания".
      В каюте были две койки. Перуанец встал на табуретку и над верхней приколол портрет Ленина..
      - Амиго Ленин, камрад! - сказал он торжественно. И вдруг его рука двинулась по воздуху, как маленькое судёнышко - с волны на волну. - Теперь он поплывёт со мной в Перу, через все моря! - улыбнулся перуанец.
      В каюту стали заглядывать матросы, механики, которых мы видели на трапе.
      Одни из них несли нам монеты, другие доставали из карманов письма и отрывали от конвертов марки:
      - Сувенир! Память!
      А у старого, морщинистого матроса в руках была бутылка с кукурузным напитком из Перу, и он протягивал её нам.
      Моряки подходили к портрету, рассматривали его и одобрительно кивали.
      И только один человек всё сутулился у приёмника.
      - Всем нравится! - сказал старый моряк. - А ему нет. Он с капиталистами и сам думает стать маленьким капиталистом. О себе только думает. А чтобы стало хорошо всем, нужно ещё много работать. Очень много придётся работать.
      Так и поплыл наш Ленин в перуанской каюте по морям, по океанам, в волны и штормы. С друзьями, у которых ещё очень много работы.. .
      Вот почему сейчас с "перуанца" посылали нам привет.
      Мы тоже отвечали им и как-то незаметно раскачивались: вверх-вниз.
      Над нами спокойно горели яркие созвездия, но постепенно начинало покачивать.
      МИШЕНИ НА КАРТЕ
      За час-другой море вздулось большими широкими волнами, и судно стало перекатываться с бугра на бугор. В коридоре застучало, захлопало. Все бросились крепить двери.
      Я тоже взял дверь каюты на крючок, чтобы не стучала, и сел за свой дневник. Но тут в коридоре послышалось: "Мы с тобой старики, комсомольцы двадцатого года", и мимо каюты пробежал к радиорубке капитан. Поёт "старики", а носится шустрей десяти молодых!
      - Ну что, карта погоды есть? - спросил он и тут же послышался его возглас: - Ай-я-яй! ..
      Я тоже бросился в рубку.
      Там в крохотном отсеке потрескивал аппарат, а начальник рации из-под его валиков вытаскивал влажный лист сиреневой бумаги, на котором я узнал очертания Японии, Китая, увидел змеистые линии, а в центре - кружочки, похожие на мишени.
      Капитан поднёс к глазам очки, отвёл лист в сторону, взглянул на него и снова закачал головой:
      - Ай-я-я-яй!..
      - Что? - спросил я.
      - Ну и даст кому-то! Ну и даст! Да и нам может влепить! - оценил обстановку капитан, внимательно вглядываясь в карту. - Вон что делается! Здесь как в кастрюле. Самые страшные тайфуны завариваются. Сядет тайфун на хвост - только держись! Попадёшь в этот кружочек, - он ткнул очками в центр мишени, - и крышка!
      - Так уж и крышка? - спросил я.
      - А из центра тайфуна ещё никто не выкарабкивался, - сказал капитан. Нон американцы послали когда-то судно, исследовать, что там внутри, - и больше никто о нём не слышал. Что там внутри, никто не видел. А кто увидел, уже не расскажет... - Он ещё раз покачал головой: - Ай-я-я-яй!..
      - Убегать надо! - сказал начальник рации.
      - Попробуем, авось проскочим. Да вот автомобили у нас на палубе. Если их накроет - фарш будет! Ох и завертит!..
      КАСТРЮЛЯ В ОКЕАНЕ
      По палубе с криком "Вот тебе и рыбная ловля!" уже торопился Фёдор Михайлович, а за ним с фонариком в руке шагал длинный, как Гулливер, боцман. Несколько матросов подтягивали возле машин тросы. И я стал помогать им. Помощник с боцманом ходили от машины к машине, стучали, как всегда, по тросам каблуками, проверяли, хорошо ли натянуты крепления.
      Судно уже врезалось в волны, высоко задирало нос, и среди темноты разлетались над мачтами белые фейерверки брызг.
      Казалось, автомобили вот-вот сорвутся с места и пойдут кувыркаться друг через друга. Но они стояли прочно. И при падении судна вниз вдавливались в трюмы, как наши подошвы в палубу.
      - Ну, как машинки? - выскочил на минуту из камбуза Ваня.
      - Машинки ничего! - крикнул боцман. - Ты лучше кастрюли и сковородки крепи.
      - Это точно, - сказал Ваня. - Побегу! А то устроят такой джаз барабанные перепонки лопнут. Вон как заворачивает!
      Вокруг уже всё свистело, тонко взвизгивал, словно порезавшись о тросы, ветер, бил в лицо и толкал в грудь, в спину.
      - Ну, теперь задраим двери, иллюминаторы - и по койкам! - - сказал Фёдор Михайлович.
      Всю ночь нас ворочало. Я прислушивался к взрывам ветра, к грохоту волн. А иногда заглядывал в рубку.
      Капитан тоже не спал. Набросив на плечи потёртую фуфайку, он вымерял по карте пройденное расстояние, с карандашиком в руке подсчитывал мили: вроде бы, если поторопиться, должны проскочить! И он то и дело звонил в машину стармеху:
      - Ну, дед, поднажми!
      - Жмём! Больше некуда!
      - Ещё немного попробуй! Покочегарь!
      А утром, когда поднялось хмурое, укачавшееся солнце, Иван Савельич вышел на крыло и покачал головой:
      - Ты смотри, что творит!
      Волны крутились, перебрасывали с одной на другую какие-то ящики, окунали в зелёную пену бамбуковые клетки, а вдали взлетал и проваливался в воду чуть ли не целый дом.
      - Вот даёт! Здесь бед натворил, а теперь пошёл на Японию, - сказал вахтенный.
      Но мы в-вроде бы п-проскочили, - сказал Веня. Он только что заступил на вахту.