— Только то, что иногда Система, в которую включается все наше мироописание, ведет себя как живое существо. Внутри Системы — государства, валютные фонды, полезные ископаемые, корпорации, социальные структуры, банки, деньги, производственный сектор, люди… Все эти элементы кажутся независимыми, но составляют единое целое. Более того, они действуют, как единое целое. Как внутренние органы одного организма. Но где же мозг?

— Мозг Системы? Что-то вроде “семеро тайных”, “мировой заговор”? — спросила я и подумала: “Если ответит “да”, даже оборачиваться не буду. Просто перестану обращать внимание”.

— Это было бы слишком просто. К тому же никакое сообщество людей не в состоянии держать под контролем все происходящее вокруг. Все происходящее на Земле.

— Тогда кто же? — наконец я обернулась.

Закинув скрещенные ноги на стол, напротив меня сидел Камаль. Я даже залюбовалась им. Эдакий классический индийский гуру тех времен, когда боги еще спускались на землю. Наверное, так выглядел Кришна, когда наставлял Арджуну перед битвой. Острый нос горбинкой, волосы, в которые хочется запустить руки, такой силой насыщен каждый волосок, глаза, все время улыбающиеся, жестко очерченный рот. Лицо лидера. Никакой слащавости, свойственной европейскому среднестатистическому руководителю-менеджеру. Сплошная неразбавленная Янь; Строгий костюм-тройка сидит как влитой. Обувь начищена. Стрелки на брюках такие, что, кажется, ими можно порезаться.

Откуда он взялся, как прошел настолько незаметно? Я быстро окинула взглядом помещение, сотрудники отдела занимались своими делами, не обращая внимания на лидера. Уже странно.

Почему-то — может быть, тому виной тема разговора? — я вспомнила странное поведение Хатхи в гараже…

— Абдул… — я попыталась встать, но он жестом усадил меня на место.

— Я только что вернулся с конференции, Джамаль останется там еще на несколько дней. Скандал

уже стихает, но бурю мы подняли знатную. Благодаря тебе. Это одна из причин, по которой я пришел. Очень неплохая работа.

— Спасибо. Это было не так уж сложно.

— А это неважно. Важность работы определяется ее результатом, а не сложностью. Всегда можно найти человека, для которого та или иная работа будет сложна. Причем даже до невыполнимого. Безрукому очень сложно забить гвоздь, а кому-то очень трудно убить человека. Не потому, что он не может сделать это по каким-либо моральным причинам, просто есть ряд обстоятельств — отсутствие нужного опыта, свободного времени, оборудования наконец, которые делают убийство невероятно сложным. Но всегда найдется человек, который может сделать это. У него есть время, оборудование, навык. Будь это гвоздь или убийство какого-нибудь мерзавца, вроде Джавы Сингха.

— А его убили?

— Я об этом ничего не слышал. Но полагаю, что на его голову найдется множество желающих. Однако я хотел поговорить о другом, что, по-моему, тебя должно заинтересовать.

Абдул поднял указательный палец вверх и улыбнулся, словно радуясь удачной мысли.

— Ты спросила…

— Я спросила, тогда кто же, если не люди, не организации и не корпорации правят миром?

— Не совсем точная формулировка. Не миром. И не правят. Мы говорили о мозге. Мозге Системы. Сказать, что мозг правит… Так сказать нельзя. Это мне напоминает один очень старый анекдот, когда внутренние органы принялись спорить о том, кто из них важнее в организме человека. И каждый тянул одеяло на себя, легкие говорили, что они главные, потому что насыщают организм кислородом, сердце утверждало, что важнее его нету органа, потому что оно гонит по жилам кровь, мозг, естественно, упирал на то, что он мыслит и управляет нервной системой, а значит, главный он. Они все переругались, и тогда взяла слово, прости, задница. На нее все зашикали, мол, не мешай, мы делом заняты. Но она все-таки высказалась. “Послушайте, — сказала задница. — Все это очень важно: воздух, кровь, нервы… Но учтите, если я вот сейчас заткнусь… То вам всем будет так плохо, что вы даже не представляете”.

Я сдержанно улыбнулась. Анекдот был старый, но смешной.

— Так что невозможно сказать, кто же правит Системой. Миром правят корпорации. Они заправляют почти всеми сферами жизни. Их влияние заметно повсюду. Но Система все-таки выше, чем вся Земля. Так же выше, как выше сознание над телом. Сознание — это нечто большее, чем просто телесная оболочка. Сознание — это все тело плюс кое-что еще.

— Душа?

В ответ Камаль пошевелил пальцами в воздухе, словно говоря: “Нечто такое, близкое”.

— Может быть, душа или что-то еще. Но в любом случае Система — не просто Земля или Мир, как мы его понимаем. Да, Система — все это, но и еще что-то большее…

— Подожди, подожди. Ты хочешь сказать, что у Системы есть разум?

— Не знаю насколько это можно назвать разумом. Сознание, скорее всего, это можно назвать именно так. Как у животного. Я полагаю, что аналогии подобрать невозможно. Это невозможно постичь, так же, как невозможно постичь божественное. Что такое Бог? Разве это только какие-то деяния, недоступные простым смертным? Так любой генетик или кибер способны натворить таких “чудес”, что мир ужаснется. Нет, боги потому боги, что они являются чем-то иным в идейном, моральном и даже физическом плане. Совсем другая ступень развития. На каких-то других уровнях, еще не понятных человеку. Бог — это объект Веры. А Веру человечество еще не изучило настолько хорошо, чтобы внятно сказать, что же это такое и каковы ее корни. То же самое и с Системой. Она уже обладает сознанием. Ее сложность, наконец, спровоцировала качественный скачок. Люди верят в Систему, они уверены, что общество, их окружающее, так или иначе позаботится о них, что оно незыблемо, надежно, стабильно. И теперь уже Система становится объектом Веры. Она, может быть, еще не осознала себя, ее реакции хаотические, не выстроенные в стройную схему. Но они уже есть. Ты испытала их на себе. Может быть несколько этапов становления разума, последний из них — осознание разумом себя.

Вид у Камаля был усталый, словно беседа утомила его.

— Этот момент близко. Так близко, что до него остался, видимо, один вздох. И сказать, что произойдет после, не может никто. Люди — это существа, в которых должна жить тоска по спящим в них богам. Люди всегда и везде должны знать, что внутри них спит пламя божественности, что стрела их тоски должна лететь выше них самих. Выше их тела, брюха, половых органов. Многие читали эту фразу, но немногие поняли ее смысл. Стрела тоски — это желание. И желание должно быть направлено выше телесного. Человек всегда должен хотеть большего, чем хочет его физическая часть, чем хочет его тело. Потому что для тела главное — это еда, безопасность и удовлетворение полового влечения. Но человек должен желать большего. Стрела его тоски должна быть направлена выше себя самого. Выше своего “Я”, выше собственного, мелкого эгоизма, выше человеческой природы. Стрела тоски желания должна быть направлена на божественное. На то, что скрыто в человеке. А скрытое в нем зовется Бог. Потому что Земля — это то место, где должны были рождаться боги. В любой легенде можно найти упоминания, что боги сделали людей похожими на себя; не значит ли это, что в людях скрыто божественное предназначение? Одна только беда… — по лицу Камаля тек пот, он говорил быстро, словно куда-то торопился. — Люди не стали как боги. А мера божественности осталась. Она была выделена на Землю. Та самая, которую должны были принять на себя люди. Свято место пусто не бывает. И если людям божественность оказалась не нужна, ее возьмет кто-то другой. Тот, кто осознает себя, сильный, могучий, находящийся на грани эволюционного прорыва. Сейчас лишь один лидер в этой гонке за таким ценным призом. Да что там… Один участник! Система. Система станет вашим новым богом. Действительно единым, действительно истинным. И других не будет. Никогда. Человек так и останется недоделанной болванкой. Плохой копией существ, которые были непостижимы.

Камаль постоянно отирал пот со лба, тер место между бровями, словно там чесалось. В отделе было тихо. Я видела краем глаза, как ходят мои коллеги, как они кашляют, разговаривают, двигают стулья. Но неслышно. Был только голос Камаля и никаких посторонних звуков.

— Я давно хотел завершить этот разговор. Я начал его давно, но все время что-то мешало мне. Теперь ты знаешь расклад сил. Теперь ты можешь понять, ради чего происходит все это.

— Почему я?

— Но ведь ты сама захотела стать вне Системы. Ты захотела чего-то большего, чем простое существование…

Голос Камаля делался все слабее и слабее. Наконец он сделал мне знак рукой и замолчал. Ему было трудно дышать, он словно приходил в себя после долгого бега. Так продолжалось некоторое время. Меня посетило удивительное чувство, что разговор кончился. Так бывает, когда сказано все, и дальше будет лишь пережевывание прежнего. Камаль сказал все, что хотел или мог сказать.

— А второй вопрос, с которым ты пришел? — спросила я.

Накал прошел, и теперь предо мной уже не тот, с кем я разговаривала. Странное, путаное ощущение. Я беседую с человеком и одновременно не говорю с ним или говорю не с ним или, может быть, говорю не только с ним. А с кем? Любое фантастическое допущение может оказаться правдой, принять которую означает разрушить мир, окружающий меня. Разрушить все то, что я думаю о нем. Разрушить мироописание, а именно оно и является реальностью.

Современный человек, даже самый религиозный, не верит в существование богов до конца, до одуряющей убежденности, до прогулок по воде. Поэтому сама мысль о божественном вмешательстве в его жизнь — это табу. Эта мысль приводит человека, выросшего на асфальтовых равнинах мегаполисов, в ужас. Почему?

Люди, являющиеся продуктом современного общества, верят, как в последнюю истину, в превосходство человека над природой. Им вдолбили со школьной скамьи тот факт, что человек — вершина эволюции, невероятный апогей всего на свете, конечный результат естественного отбора, длящегося миллионы лет. Какая невероятная самонадеянность! Но люди верят в это. И теперь их обуревает страх, когда природа, вдруг не заметив человека, задевает его своим крылом, сравнивая с землей все его могущество и превосходство. Для человека, верящего в несокрушимость железобетонных стен и непогрешимость компьютерных систем, дико даже думать, что есть на свете существа более могущественные, чем он сам. Существа иного порядка. Те, кто перешел на другой уровень общения с окружающей действительностью, став частью ее самой.

И когда что-то происходит и через занавеси обыкновенного урбанистического общепринятого миро-описания прорывается свет чего-то запредельного, то все рушится вокруг человека, и он начинает видеть вещи или просто тени вещей, которые были до. этого скрыты за плотными шторами стандартной схемы мира. Сознание, старательно загнанное в рамки учения о человеке, как о Венце всего сущего, пасует перед собственной ничтожностью.

Я не исключение, я такая же, как и они, как и все остальные маленькие люди этого мира.

Камаль задумчиво смотрел на меня, и было видно, что мысли его находятся где-то невероятно далеко. Он что-то просчитывал, искал решения, а может быть, искал задачи к этим решениям. Такое тоже( бывает и это гораздо сложнее.

— Второй вопрос — следствие всего вышесказанного — наконец произнес он. — Понимаешь, в определенный момент мне вдруг захотелось… Нет, даже не так. Не захотелось. Это чувство гораздо сильнее, чем желание. Я вдруг понял, что должен пойти к тебе и сказать все то, что ты слышала. Слова появлялись в моем сознании, как будто я видел их на экране монитора у тебя за спиной, хотя это довольно примитивное сравнение. Я должен был сказать тебе то, что сказал. Более того. Я отлично понимал все то, о чем тут шла речь. Это не было похоже на банальное внушение или подчинение каким-то внешним силам. Это рождалось у меня внутри. Все слова были моими словами. Но в то же время они были мне чужими. Я отдаю себе отчет, что все, о чем я говорил, вложено в мои уста, в мой разум. Кем? Как? Откуда? Я не знаю. Но если учесть тему нашего разговора, то выводы могут быть несколько неординарными.

— Равно как и сам разговор?

— Наверное, так. Однако это не главное. В нашей беседе есть вторая сторона, которая мне не совсем нравится.

— А тот факт, что мысли были вложены тебе в голову, тебя не пугает?

— Не совсем так. Не вложены. Они рождались внутри меня, будучи частью меня, так же, как я являюсь частью природы и всего вокруг меня. Это невозможно объяснить словами, я могу только пытаться, и право на ошибку остается за мной. Когда говоришь что-либо подобное, никак не обойтись без понятий, которые признаны архаичными и даже смешными.

— Кем признаны?

— Обществом. Как только мы переступаем в беседе границу естественного, вторгаясь в область сверхъестественного, любой разговор приобретает оттенок нелепицы. Человек, который громко говорит “Бог”, сильно рискует многим: от карьеры до личной свободы. Впрочем, разговор сейчас не об этом.

— Хорошо, так что же тебе не нравится больше всего?

— Следствия, конечно, — Камаль улыбнулся. — Как ты сама знаешь, из любого события, разговора или действия вытекают следствия. Причем наиболее мрачные из них обычно берут начало из разного рода оговорок или незначительных частей информации, проскальзывающих в разговоре. Самое интересное — это выводы.

— И каковы они на сей раз?

Камаль на мгновение поднял брови домиком.

— Я буду говорить на языке, который может быть непонятен обществу, но ты им владеешь. Не знаю всех подробностей дела, о котором шла речь. Однако Система, чем бы она ни была, способна реагировать, пусть не всегда осознанно, но тем опасней. Система будет реагировать на тебя, на то, что ты делаешь или должна сделать в ближайшем будущем. И в другое время ты получила бы поддержку. Но сейчас… — Камалю с трудом давались эти слова. — Сейчас тут идет другая война. Ты оказала нам огромную помощь. Но эти люди доверили мне свои жизни, и я не могу рисковать ими. У них другие цели, они не ищут свободы от Системы, они просто хотят сейчас выжить и отстоять право на свою культуру, на свою независимость. Мы сражались на одном фронте, и я хочу помочь тебе в том бою, который ведешь ты. Если увидишь какую-либо вещь, которая нам по плечу, только сообщи нам. Все будет сделано в кратчайшие сроки. На эту линию будут направлены все резервы.

— Абдул, ты ходишь вокруг да около. Чем-то напоминаешь кота.

— Возможно, — Камаль улыбнулся. — Можно сказать прямее. Я боюсь реакции Системы. Тот факт, что реагирует она довольно хаотично и не направленно, только ухудшает дело. Тебя уже пытались убрать. Глупо и непрофессионально, но пытались. Следующим шагом может быть что-то вроде “случайного” ядерного удара. Так слепец в панике бьет палкой направо и налево, может быть, попадет в камень, а может — в голову ребенка. Я отвечаю за этих людей и в том числе за их жизни. “Калиюга” окажет тебе любую помощь, в любой точке земного шара. Но, к сожалению, мы должны расстаться. По крайней мере, на некоторое время. У тебя свой путь. Я не знаю куда, я не знаю зачем. Я с уверенностью могу сказать лишь одно: этот разговор — предупреждение. Сигнал перед взрывом. Когда уже запалили бикфордов шнур и процесс неостановим. Этот разговор… он запустил какой-то обратный отсчет для тебя. И чем больше ты будешь двигаться, тем меньше шансов ты оставишь противнику.

— Откуда ты это знаешь?

— Я не знаю, — Камаль спрятал лицо в ладонях, с шипением выдохнул воздух. — Я только чувствую это тиканье огромного секундомера. В искусстве лидера предвидение играет значительную роль. Я не знаю, что это значит, но время уходит. Может быть, твое, может быть, всего мира. Тебе нельзя оставаться тут.

Он потер лицо ладонями и посмотрел на меня глазами усталого человека.

— Ты сейчас очень опасный союзник.

— Я понимаю, — отозвалась я. — Я уйду. Но мне нужно сначала выяснить куда…

— Дело даже не в том, что ты опасна для “Калиюги”. Скорее, мы опасны для тебя. Мы — это твое время, которое ты должна потратить на что-то большее.

Я молчала. Камаль, наверное, ждал моих слов, но я не знала, что ему сказать.

—. О материальной базе можешь не беспокоиться, — наконец произнес он.

На следующее утро я была уже в Джайпуре, старательно обходя места, где могла бы так или иначе, встретиться со знакомыми мне людьми. У них была своя жизнь, и я не была вправе втравливать их в свои игры, коли они сделались такими опасными. Ночным поездом я направилась в Кашмир.

Какой бы современной ни была железная дорога, на стыках поезд все равно будет легонько подбрасывать. Вагоны переговариваются друг с другом, укачивая внутри себя беспокойных пассажиров. В купе тихо, кто-то спит, кто-то пьет, кто-то спокоен, а кто-то готов кричать, но не может, перестук вагонных колес укачал его горе, как больной зуб, убаюкал беду, успокоил. В этой хрустальной иллюзии благополучия едут все, полагаясь на хрупкую надежность дороги.

Я не спала. Черный походный рюкзачок валялся сморщенной тенью на полке. Вещей по минимуму: легальное оружие, документы, небольшой компьютер, ориентированный на выход в сеть, почти мини-терминал. И еще пара-тройка предметов, которы мне были дороги. Финансами меня обеспечивала “Калиюга”, это означало, что с жильем и питанием у меня будет все в порядке.

В общем, особых проблем я не видела. Постоять за себя я могла, материально обеспечена. Что еще? Можно залечь на дно. Можно закрутить новое дело. Можно все.

А что нужно?

Память ввернула: “Я не спрашиваю, свободен от чего! Хочу спросить, свободен для чего?”

Удачная цитата.

Теперь мне становилась понятной проблематика всех русских сказок. Выбор. Прямо пойдешь, налево пойдешь, направо пойдешь. Только в моем случае проблема выбора еще более жесткая. Нет дополнительных условий, вроде “коня потеряешь” или “сам пропадешь”. Самый страшный выбор — это тот, где во всех вариантах ты ничего не теряешь. В таких случаях особенно трудно отдать свое предпочтение. Заранее известно лишь одно: правильный выбор только один и в случае ошибки ты так или иначе потеряешь все. Хотя, вероятно, это не самое страшное. Ведь все потерянное можно вернуть. Хуже всего то, что можно навсегда упустить правильную дорогу.

Наверное, это лучше всех понимали средневековые самураи. Иначе они бы не создали уникальный кодекс, декларирующий поведение воина во всех подробностях и отличающийся предельной конкре-тикой в вопросах выбора. Из всех возможных путей самурай должен выбирать тот, что ведет к смерти. Коротко и ясно.

Много позже кто-то другой, чувствуя подвох, написал: “Смерти нет, есть вечное обновление”.

Но где мой путь, тот, что приведет меня к смерти? Ведь я не боюсь ее. Или боюсь? Что такое смерть? Прекращение человеческого бытия. Конец человека. Но ведь и Сверхчеловек — это конец человека. Смерть человека… Так семечко умирает, чтобы дать жизнь ростку, так умирает девочка, чтобы дать жизнь женщине. Так умирает тело, чтобы дать жизнь душе…

Так не должен ли умереть человек, чтобы на свет появился тот, кто спит внутри? Так где же тот путь, что приведет меня к гибели?

Мои вещи лежали скомканной кучкой на полке, вызывая неприятные ассоциации с мертвой летучей мышью. В купе было два места, я предусмотрительно выкупила и вторую койку, чтобы ко мне посреди ночи не подселили кого-нибудь. Сегодня мне требовалось одиночество.

Пробуя развеять грустные мысли, я нажала на кнопку вызова проводника. Тот открыл дверь буквально через минуту.

— Что изволит госпожа?

— Чай и груду бутербродов. С рыбой. Какие вы можете предложить?

— Лосось, форель, семга, судак…

— Вот со всем этим и сделайте.

— Хорошо, госпожа. Что-то еще?

Я задумалась.

— И пирожное.

— Какое-нибудь особенное?

— На ваш выбор. Только не очень сладкое.

— Позвольте уточнить, госпожа. Груда бутербродов — это…

— Это штук шесть или семь.

— Хорошо, госпожа.

— И чай должен быть с лимоном…

Проводник поклонился и исчез. Дверь в купе бесшумно закрылась.

Есть такая особенность у моего организма решать сложные вопросы за едой. Приятное времяпрепровождение, вероятно, как-то влияет на проблему выбора.

Проводник вскоре вернулся, неся перед собой поднос, на котором было все, что я заказывала.

Семь замечательных бутербродов, где на густо намазанной маслом булочке лежали ароматные кусочки копченой рыбы. Рядом с ними пузатая кружечка со специальной крышечкой, которая удерживала температуру напитка. И замечательное пирожное, видом напоминающее слоистый “наполеон”. В маленькой вазочке стоял букет синих фиалок. Неожиданно, но приятно.

— Благодарю вас, — улыбнулась я. — Сколько я должна?

Проводник назвал сумму, и я полезла в сумку. Вытаскивая кошелек, я почувствовала, как что-то скользнуло по моей руке. Ухватив мягкий кончик, я вытянула на свет шелковый платок туги. Проводник побледнел, взял деньги и, суетливо поклонившись, вышел.

Удивительный народ индусы. В какие бы одежды ни рядила их цивилизация, они всегда останутся собой. Индус, в какой бы храм он ни ходил, всегда помнит своих богов. Может быть, именно это и отличает индусов от других народов.

Мне вспомнился один из многочисленных манифестов антиглобалистов, в котором они очерчивали сферу деятельности своего движения.

“Сейчас борьба ведется не за какую-то конкретную страну, конкретную область или континент. Борьба ведется за территорию! За территорию, на которой мы, так или иначе, потесним власть корпораций, власть капитала и империализма. И опираясь на нее, на эту освобожденную землю, мы опрокинем глобализм по всему миру”.

Выбор пал на Индию, вероятно, еще и потому, что народ, населяющий эту страну, так и не смог абстрагироваться от своего прошлого, культурных традиций, национальных особенностей. Не смог и не захотел. Он ухитрился сохранить крохи своего особенного колорита, в то время когда большая часть всего остального мира стремительно сдавала позиции перед наступлением всеобщей стандартизации, уравниловки, стирания граней. Огромная шлифовочная машина прошлась по головам и спинам, уничтожив пики и вершины, засыпав впадины щебнем и превратив все вокруг в большую равнину серого цвета, вместо солнца повесив в небе колоссальную “М”. Букву из неонового света и пластика, с которой начиналось название известной забегаловки…

Глупо, конечно. Я сожалею о традициях, об обычаях, об этих особенных слагаемых, без которых немыслима культура народа, но забываю о нищете, о золотом миллиарде, о стремительно растущем расслоении общества на очень богатых и очень бедных, о перераспределении полезных ископаемых и уничтожении плодородных земель. Система работает настолько четко, что подобные события проходят незамеченными. Впрочем, как и нивелирование культуры разных народов в единую, пресную жвачку Ведущего музыкального канала.

Дело, наверное, просто в масштабах. Все эти традиции, верования, особенности воспитания можно уничтожить очень быстро, достаточно только длительной атаки масмедиа, и вот уже подрастает поколение, которое говорит на смешении языков, путая родную речь с зарубежной, а иностранную историю со своей. Редкие голоса бьющих тревогу гуманитариев забиваются хором массовых писак, воспевающих новый образ жизни. Вот и все. Дорогостоящая, но вполне возможная операция, которая требует сравнительно немного времени, а проходит совсем незаметно, безболезненно.

С природными ресурсами, обнищанием народных масс и прочими “радостями” глобализации дело обстоит несколько иначе. Сложнее, незаметнее. Да и сроки тут несколько другие, и маски одеваются соответствующие. Никакой агрессии, никакого давления. Только дружественные отношения, только “цивилизованный рынок”.

Подписываются договора и выгодные контракты. Международные фонды протягивают “руку помощи” тому или иному государству. Дотации, денежные вливания в экономику, купленные политики, ворье, кредитование частного капитала без условий, без проверки платежеспособности. Искус, избежать которого способны очень немногие. Как следствие — банкротство частного капитала, банкротство среднего класса, стремительный откат в нищету тех, кто недавно с трудом из нее выбрался.

А там недалеко до падения курса национальной валюты, внешний долг, растущий, как на дрожжах. И вот уже на горизонте виднеются новые “выгодные контракты”, новые вливания в экономику, но теперь уже на других условиях. Полезные ископаемые страны-банкрота постепенно становятся достоянием корпораций, которые исхитрились провернуть удачную сделку в государственном масштабе.

Мир с момента своего сотворения делился на хищников и тех, кого эти хищники едят. Кто-то из “особо умных” сказал, что эволюция закончилась. Вранье. Она перешла на тот уровень, который уже недоступен сознанию обычного человека. Легко рассуждать о выживании сильнейшего, когда вы смотрите в микроскоп, где одна амеба потихоньку переваривает другую, а вы в любой момент способны растереть их обеих пальцем, но попробуйте замахнуться на что-то большее! Родовой строй был сожран рабовладельческим, потом пришло время феодальных хищников, которых впоследствии сожрала буржуазия. И вот, кажется, все кончилось. Демократия оказалась самым сильным плотоядным. Она уничтожила все остальные социальные формы, переварила их в своем бюрократическом нутре. Что же дальше? Эволюция остановилась? Черта с два. Она не остановилась, она перешла на другой уровень. И теперь уже само существование государства поставлено под сомнение. Основа всего — суверенитет — признан эфемерным понятием. С легкой руки военной машины одной Империи введен удобный во всех отношениях термин “ограниченный суверенитет”. Легко и приятно оперировать подобными понятиями. Границы пока сохраняют свою силу, но только для выполнения полицейской функции. Государство теперь — это “то, что едят”. Добыча, овца в отаре. Буржуазия сожрала независимых баронов феодализма, теперь корпорации отрывают кусок за куском от государств. Эволюция никогда не останавливается. Шевелитесь, иначе станете добычей. Существо, потерявшее свое предназначение, обречено.

— Так же, как и человек, правда?

Я даже не стала оборачиваться. Зачем? Что я увижу у себя за спиной?

За окном проносится ночь, столбы уменьшаются и увеличиваются, бесятся в сумасшедшей пляске провода и фонари играют в метеоры. А что я увижу за спиной?

Она похожа на меня. Она — это где-то я. Она разная, как жизнь, она непохожая ни на кого и на меня в том числе, она может быть страшной, как любовь, и прекрасной, как смерть. Мне хочется прижаться к ней, как тогда, в храме, давно-давно, в детстве. Но я не оборачиваюсь, мне кажется, что я расплачусь, и мы не поговорим.

— Как и у людей, правда? — повторяет Она. — Те, кто теряют свое предназначение, становятся добычей Системы.

— Человеческое предназначение — стать богом?

— Да, конечно. Иначе зачем все это? Ты же знаешь, эволюция не останавливается. Это многоуровневая система, и ее невозможно выразить словами “выживает сильнейший”. То есть можно, но это будет слишком примитивно. Выживает тот, кто стоит на другой, более высокой ступени развития. И все равно это не совсем точно. Иногда бывает так, что более высокой ступенью оказывается шаг назад. Слишком запутанная схема, правда?

— Да, верно. А зачем все это? Почему нельзя сразу?

— Потому что со времен Большого Взрыва во Вселенную заложено стремление к развитию. Ты ведь догадываешься, через какой механизм все реализовано?

— Нет. Не понимаю.

— Энтропия. Стремление сложных систем распадаться на простые элементы. Без дополнительной подпитки энергией любая сложная система будет саморазрушаться. Из этого неприятного правила есть одно любопытное следствие: чтобы выжить в этой Вселенной, нужно развиваться. Искать дополнительные источники энергии. Дефицит только усиливает конкуренцию, отсюда следуют войны и отношения типа “хищник — жертва”. Все беды из-за одной лишь глупой энтропии. Человек должен был развиваться, чтобы стать богом. Если бы он был совершенен изначально, он просто не смог бы существовать. Таковы законы этой Вселенной.

На моем языке вертелся вопрос, который я никак не могла задать. Словно что-то сдерживало, говорило: “не надо, не сейчас”.

— Ты не замечала, что за “высокими” разговорами ночь проходит быстрее?

— Или это ночное время способствует таким разговорам?

— Может быть и так. Но время всегда движется быстрее, когда речь идет о чем-то огромном, непонятном. Возможно, тут кроется какой-то вызов окружающей темноте. Однако у тебя, наверное, есть более конкретные вопросы, которые требуют разрешения? Вероятно, это последняя возможность поговорить вот так. Сопротивление нарастает. Сразу же после того, как мы активизировались, Система пришла в движение. Теперь все совсем не так просто, как было раньше.

— Погоди, не уходи…

— Я и не собираюсь. Пока ты спишь, я никуда не уйду.

— Я сплю?

— Конечно. Ты не заметила?

— Нет, — я почувствовала, что она улыбается. — Это произошло так незаметно…

— Да уж, ты даже не съела заказанные бутерброды. И чай тоже остался не выпитым. Но не беспокойся, он будет такой же горячий к утру, а бутерброды нисколько не зачерствеют. Это тебе маленький подарок. — Она снова улыбнулась, это чувствовалось, как лучистое тепло, разливающееся у меня за спиной. — Ты не знаешь, что делать дальше?

— Да. Я сделала, что могла в “Калиюге”. Я двигаюсь, как в мутной воде, передвигая с трудом ноги и ощупывая руками каждый раз новое препятствие. Я ничего не вижу, и мне кажется, что мой путь — это беготня по кругу.

— А чего бы ты хотела?

— Это я знаю точно: я хочу выйти из Системы.

— Зачем?

— Я не хочу быть винтиком. Очень может быть, что барану нравится его роль в стаде. Но я чувствую, что это не моя отара. Я хочу найти свое предназначение.

— А не страшно все потерять?

— Нет. То, что я приобретаю, стоит много больше.

— Как скажешь.

— Но ведь это так?

— Это тебе решать. Ведь если ты задумала стать той молнией из тучи, то тебя уже ничто не остановит. Я ничего не могу сделать с этим. Только показать тебе кое-что из дальнейшего…