ГЛАВА 17

Я в первый же день заметила, что отца Афины раздражают и утомляют. А меня они будоражили: мне нравилось смешение духа распада и жизненной силы: непрерывный тесный поток машин и людей, круживший по площадям и паркам, обтекавший древние памятники, ботанический сад, посреди которого стояла клетка со львом, потрясающий холм Акрополя, облепленный у подножия легкомысленными ресторанчиками и лотками… Отец обещал, что мы обязательно заберемся на холм, как только будет время. Стоял февраль 1974 года, мы впервые за три месяца выехали из дому, и меня он взял очень неохотно: его тревожили слишком часто попадавшиеся на улицах греческие военные. Я не желала ни минуты терять даром.

Между тем я усердно трудилась в номере отеля, не забывая поглядывать на увенчанные храмами холмы за окном, будто опасалась, что на двадцать пятом веку жизни они вдруг отрастят крылья и улетят куда-нибудь, не дождавшись меня. Мне видны были улочки, тропинки, аллеи, вившиеся вверх по склону к основанию Парфенона. Подъем будет долгим и утомительным — мы снова гостили в жарких странах, и лето здесь начиналось рано. Мимо беленьких домиков и пестрых лавочек, торгующих лимонадом, дорога вырывалась на древнюю рыночную площадь, обходила несколько храмовых площадок и поворачивала обратно к черепичным крышам внизу. Часть лабиринта была мне видна сквозь немытое стекло. Мы будем подниматься от одного вида к другому, любуясь тем, что жители окрестных домишек каждый день видят с крыльца. Я уже отсюда представляла себе череду античных руин, мрачных жилых домов, субтропических садов, вьющихся переулков и церквей, сверкавших в вечернем свете золотыми или красными черепичными кровлями, как цветные камушки, разбросанные по серому пляжу.

А вдали нам откроются многоквартирные новостройки, башни отелей, куда моложе нашего, широко раскинувшиеся пригороды, которые мы вчера проезжали на поезде. И, украдкой косясь на них, я буду помнить, что на вершине меня ждут не только древние руины, но и новый взгляд на собственное прошлое.

— Я пригласил ее пообедать, — сказал отец, — достаточно далеко от кампуса, чтобы не оглядываться то и дело в поисках того подозрительного библиотекаря (который, конечно, в эти часы должен быть на работе, но вполне может отлучиться перекусить где-нибудь по соседству), но достаточно близко, чтобы приглашение выглядело естественным и не походило на коварный план какого-нибудь «потрошителя», заманивающего девиц подальше от дома. Не знаю, ожидал ли я, что девушка опоздает, раздумывая, идти или не идти, однако Элен пришла раньше меня, так что, протолкавшись в людный обеденный зал, я сразу заметил ее за угловым столиком. Она развязала синий шелковый шарфик и снимала белые перчатки — не забудь, то была эпоха, когда даже самые суровые ученые дамы не отказывались от милых непрактичных мелочей в наряде. Волосы ее были уложены в валик на затылке, и заколки гладко прижимали их надо лбом, так что когда девушка повернулась мне навстречу, взгляд ее показался мне еще строже, чем накануне.

— Доброе утро, — холодно приветствовала она меня. — Ваш голос показался мне усталым, поэтому я заказала вам кофе.

Меня поразила ее самонадеянность: когда она успела научиться отличать мой усталый голос от отдохнувшего и откуда ей было знать, что мой кофе не успеет остыть? Однако я представился — на сей раз по имени — и, скрывая смущение, обменялся с ней рукопожатием. Мне хотелось сразу же спросить ее о фамилии, но я решил выждать более подходящего времени. Рука у нее оказалась сухой и гладкой, холоднее моей, словно на руке еще была перчатка. Я поставил стул напротив и сел, раскаиваясь, что, занятый охотой на вампиров, не удосужился сменить рубашку. Ее строгая белая блузка под черным жакетом выглядела безупречно свежей.

— Кто бы мог ожидать, что я снова услышу о вас? — Тон был резким, почти оскорбительным.

— Понимаю, что вы удивлены, — откровенно ответил я, пытаясь заглянуть ей в глаза и гадая, сколько вопросов успею задать, прежде чем она встанет и уйдет. — Простите. Это не розыгрыш, и я вовсе не хотел беспокоить вас или вмешиваться в вашу работу.

Она снисходительно кивнула. Вглядываясь в ее лицо, я неожиданно решил, что его черты — как и голос — столь же негармоничны, сколь привлекательны, и ободрился этой мыслью, словно недостатки внешности делали ее более человечной.

— Этим утром я обнаружил странную вещь, — приободрившись, начал я, — поэтому и разыскал вас в широком мире. Библиотечный «Дракула» еще у вас?

Она овладела собой быстро, но я успел заметить, потому что ожидал этого мгновенного смущения, этой бледности, проступившей на и без того бледном лице.

— Да, — настороженно отозвалась она. — Кому какое дело, что берут в библиотеке другие люди?

Я пропустил укол мимо ушей.

— А вы не выдергивали из каталога карточки на вашу книгу?

На этот раз она и не пыталась скрыть удивления:

— Что-что?!

— Я сегодня утром стал искать кое-что в каталоге — по теме, которой, видимо, занимаетесь и вы. И обнаружил, что карточки на Дракулу и Стокера вырваны из ящика.

Ее лицо напряглось и стало еще некрасивей, а глаза заблестели слишком ярко. Она впилась взглядом в мое лицо, а мне в ту минуту, впервые с того вечера, когда Массимо прокричал мне об исчезновении Росси, полегчало, словно с плеч упал груз одиночества. Она не смеялась над тем, что могло бы показаться ей актерством, и не хмурилась недоуменно. И, самое главное, в ее взгляде не было задней мысли, не было ничего, выдающего тайную враждебность. Но лишь одно чувство, прорвавшееся сквозь строгую замкнутость, можно было прочитать на ее лице — тончайший налет страха.

— Вчера утром карточки были на месте, — медленно проговорила она, словно сложив оружие и предлагая переговоры. — Я первым делом посмотрела на «Дракулу», и там была ссылка, один экземпляр. Тогда я подумала, нет ли других сочинений Стокера, и посмотрела на его имя. И нашла несколько карточек, в том числе на «Дракулу».

Равнодушный официант принес нам кофе, и Элен не глядя придвинула к себе чашку. Мне вдруг мучительно захотелось увидеть Росси, разливающего кофе — куда лучше этого — в свою и мою чашку, ощутить его щедрое гостеприимство. Да, у меня же были еще вопросы к этой девушке!

— Видимо, кому-то очень не хочется, чтобы вы… или я… кто угодно, читал эту книгу, — заметил я, стараясь говорить совершенно спокойно и не спуская с нее глаз.

— В жизни не слышала большей нелепицы, — резко отозвалась она, насыпав в чашечку сахар и помешивая его.

Но ее словам не хватало убежденности, и я продолжал настаивать:

— Книга еще у вас?

— Да.

Звякнув, упала ложечка.

— В моей сумке. — Она опустила взгляд, и я заметил рядом с ней дамский портфель, тот же, что был вчера.

— Мисс Росси, — заговорил я, — прошу прощения и понимаю, что вы можете принять меня за сумасшедшего, но я убежден, что вы в опасности, пока носите при себе книгу, которую кто-то очень стремится от вас скрыть.

— Что за мысль? — огрызнулась она, так и не подняв на меня взгляд. — Кому, по-вашему, понадобилось скрывать от меня книгу?

Легкий румянец снова окрасил ее скулы, а взгляд был виновато устремлен в чашку. Иначе не скажешь: именно виновато. Мелькнула ужасная мысль, что девушка в союзе с вампирами: невеста Дракулы — перед глазами всплыла яркая афиша воскресного утренника. Ее хоть сейчас на сцену с этими черными как сажа волосами, неуловимым и странным акцентом, с яркими, как клубничный сок, губами на бледном лице, в элегантном черно-белом костюме. Я отогнал эту идею — разыгралось воображение от нервного напряжения.

— А не знаете ли вы кого-нибудь, кто хотел бы не допустить вас к подобному чтению?

— Вообще говоря, знаю. Но вас это определенно не касается. — Наградив меня сердитым взглядом, она снова уткнулась в чашку. — Вас-то она отчего интересует? И если вам нужен был мой телефон, почему вы прямо не спросили, без лишней канители?

Теперь настал мой черед краснеть. Разговаривать с ней было все равно что терпеливо сносить серию пощечин, не зная притом, в какой момент последует очередной удар.

— Мне в голову не приходило узнавать ваш телефон, и, только обнаружив пропажу карточек, я решил, что вам следует об этом сказать, — натянуто пояснил я. — И книга эта мне нужна срочно, так что я пришел в библиотеку проверить, нет ли у них второго экземпляра.

— А когда оказалось, что нет, — прошипела девица, — вы придумали идеальный предлог вытянуть ее из меня. Если вам нужна моя книга, почему было просто не встать на очередь?

— Некогда ждать, — огрызнулся я, начиная уставать от этого тона.

Обоим нам грозит опасность, а она ломается, словно перед кавалером, напрашивающимся на свидание. Я напомнил себе, что девушке наверняка неизвестна вся темная подоплека дела. Может, если бы рассказать ей все, она и не сочла бы меня обычным психом. Однако, поверив мне, она окажется еще в большей опасности. Не удержавшись, я громко вздохнул.

— Вы надеетесь уговорить меня отдать вам книгу? — Голос ее немного смягчился, и я заметил насмешливую улыбку в уголке ее твердого рта. — Надо думать, так оно и есть.

— Нет, не так. Но я хотел бы узнать, кто, на ваш взгляд, хотел бы помешать вам ее заказать.

Поставив чашку, я в упор взглянул на нее.

Девушка беспокойно дернула плечом под тонкой шерстью жакета. На лацкане прилепился длинный волос — ее волос, но на черной ткани он блестел яркой медью. Видимо, она никак не могла решиться и вдруг спросила:

— Кто вы такой?

Я ограничился привычным в академических кругах сообщением:

— Аспирант, на историческом.

— Историк? — быстро и, кажется, сердито перебила она.

— Пишу диссертацию по торговле в Голландии семнадцатого века.

— О… — Девушка помолчала и заговорила спокойнее.

— А я антрополог-этнограф. Но тоже интересуюсь историей. Изучаю быт и традиции Балканского полуострова и Центральной Европы, особенно своей родной… — она чуть понизила голос, но это прозвучало скорее грустно, чем таинственно, — своей родной Румынии.

Теперь смутился я. Дело становилось все более странным.

— Потому вы и решили почитать «Дракулу»?

Улыбка застала меня врасплох. Блеснули белые зубы, слишком мелкие для такого сильного лица, загорелись глаза. Но тут же вернулась строгость.

— Вероятно, можно сказать и так.

— Вы так и не ответили на вопрос, — заметил я.

— А с какой стати? — Она пожала плечами. — Я с вами не знакома, к тому же вы пытаетесь вытянуть у меня библиотечную книгу.

— Возможно, мисс Росси, вам угрожает опасность. Я не хочу запугивать вас, но говорю совершенно серьезно.

Она прищурилась и взглянула на меня.

— Вы тоже что-то скрываете. Откровенность за откровенность.

Мне ни разу не приходилось видеть, встречаться, разговаривать с подобной женщиной. В ее воинственности не было ни малейшего оттенка флирта. Слова ее казались ледяным прудом, и нырять приходилось, не успев подумать о последствиях.

— Хорошо, — впадая в тот же тон, ответил я, — вам первой говорить. Кто, по-вашему, мог бы пожелать отнять у вас книгу?

— Профессор Бартоломео Росси. Вы с исторического. Не слыхали о таком?

В ее голосе послышался жесткий сарказм.

Я остолбенел.

— Профессор Росси? Как же так…

— Я ответила на вопрос.

Девушка выпрямилась, одернула жакет, сложила друг на друга перчатки, показывая, что сделала свое дело. На мгновенье мне показалась, что она наслаждается произведенным эффектом.

— А теперь расскажите, зачем вся эта мелодрама вокруг моей книги.

— Мисс Росси, — заговорил я, — прошу вас, я все расскажу. Все, что смогу. Но, пожалуйста, объясните, каким образом вы связаны с профессором Бартоломео Росси.

Она нагнулась, открыла портфель и достала кожаную коробочку.

— Ничего, если я закурю? Хотите сигарету?

Меня вновь поразила мужская уверенность, проявлявшаяся в ней, когда девушка отбрасывала женскую агрессивность.

Я помотал головой: я не выносил табачного дыма, но из этой спокойной гладкой руки почти готов был принять и сигарету. Она непринужденно затянулась, сжимая мундштук правым уголком губ.

— Не знаю, с какой стати говорить об этом с посторонним. Должно быть, мне здесь одиноко. Я уже два месяца ни с кем по-настоящему не разговаривала, только о работе. И вы, мне кажется, не из сплетников, хотя, видит бог, на нашем факультете их полным-полно.

В ее голосе прозвучала сдержанная злость, и сквозь нее прорвался заметный акцент.

— Но если вы сдержите слово…

Она снова взглянула жестко, выпрямилась, напряженно сжимая в руке сигарету.

— Мои отношения с профессором Росси совсем просты. Или должны бы быть простыми. Он мой отец. Он встречался с моей матерью, когда приезжал в Румынию на поиски Дракулы.

Я расплескал кофе по скатерти, залил колени, рубашку — все равно ее пора было сменить, — забрызгал ей щеку. Девушка, уставившись на меня, стерла брызги ладонью.

— Господи, извините. Извините…

Я пытался навести порядок, схватив и свою и ее салфетку.

— Вы в самом деле удивились, — не шевелясь, сказала она. — Значит, вы с ним знакомы.

— Знаком, — признал я. — Он мой куратор. Но о Румынии он никогда не рассказывал и… не говорил, что у него есть семья.

— У него нет семьи.

Ее слова резанули меня ледяным холодом.

— Я, видите ли, ни разу с ним не встречалась, хотя теперь, вероятно, это только вопрос времени.

Она чуть откинулась на неудобном стуле и неловко ссутулила плечи, словно отстраняя всякую попытку сочувствия.

— Я видела его однажды, издалека, на лекции — представьте себе, так вот, издали, впервые увидеть собственного отца.

Я смял салфетки в мокрый ком и сдвинул все в сторону — чашки, ложки, все как попало.

— Но почему?

— Это довольно странная история, — сказала она, не сводя с меня взгляда, нет, она не ушла в свои мысли, а чутко ловила каждое мое движение. — Ну, хорошо. История из серии «поматросил и бросил». — При ее акценте это прозвучало странно, но мне не хотелось улыбаться. — В сущности, ничего особенного. Он познакомился с матерью в деревне, некоторое время наслаждался ее обществом, а потом уехал, оставив свой адрес в Англии. Уже после его отъезда мать поняла, что беременна, и сестра, которая жила в Венгрии, помогла ей выбраться туда до моего рождения.

— Румыния? — Я с трудом произносил слова. — Он никогда не говорил мне, что бывал в Румынии.

— Неудивительно, — горько усмехнулась она. — И матери тоже. Она написала ему из Венгрии, что родился ребенок. Он ответил, что понятия не имеет, кто она такая и где взяла его адрес, и что он никогда не бывал в Румынии. Вы способны представить такую жестокость?

Глаза у нее стали большими и совсем черными. Они будто сверлили во мне дыру.

— В каком году вы родились? — Я и не подумал извиниться, что задаю даме подобный вопрос; она настолько не походила на знакомых мне женщин, что обычные условности были к ней неприложимы.

— В тридцать первом, — невозмутимо ответила девушка. — Мать однажды на несколько дней возила меня в Румынию, но тогда я еще и не слыхала о Дракуле, да и в Трансильванию мы не заезжали.

— Господи, — прошептал я в пластиковую скатерть. — Господи. Я думал, он рассказал мне все, но этого он не говорил.

— Что — все? — вскинулась девушка.

— Почему вы с ним не встретились? Он не знал, что вы здесь?

Она кинула на меня непонятный взгляд, но ответила напрямик.

— Можете назвать это своего рода игрой. Простая прихоть… — Она запнулась. — Я неплохо успевала в Будапештском университете. Меня даже считали гениальной.

Это было сказано очень скромно, но я только теперь сообразил, что она невероятно свободно владеет английским — сверхъестественно свободно. Может, она и была гениальна.

— Моя мать не окончила и начальной школы — представьте, бывает и так, — хотя она получила кое-какое образование уже взрослой. А я в шестнадцать лет поступила в университет. Конечно, мать говорила, что я пошла в отца, ведь даже в глубь стран Восточного блока доходили выдающиеся труды профессора Росси: о минойской цивилизации, по средиземноморским религиозным культам, по эпохе Рембрандта… Он сочувственно отзывался о британском социализме, поэтому наши власти допускали распространение его работ. Я в старших классах стала учить английский: хотите знать зачем? Чтобы читать потрясающие книги Росси в подлиннике. И найти его оказалось совсем несложно: на задней странице обложки всегда писали, в каком университете он работает. Я дала себе слово когда-нибудь попасть туда. Все продумала. Завязала нужные связи в политических кругах — якобы стремилась изучать славную историю английского рабочего движения. Так что со временем у меня появилась возможность выехать за границу для продолжения образования. У нас в Венгрии сейчас чуть свободнее дышать, хотя никто не знает, долго ли Советы будут с этим мириться. Это, кстати, о палачах и тиранах… Как бы то ни было, я провела шесть месяцев в Лондоне, а оттуда устроила себе перевод сюда четыре месяца назад.

Она задумчиво выпустила колечко серого дыма, но взгляд мой не отпускала. Мне пришло в голову, что для Элен Росси преследования коммунистических властей, о которых она отзывалась с таким цинизмом, могут оказаться опаснее мести Дракулы. Но, может быть, она уже стала «невозвращенкой»? Я сделал себе заметку в памяти спросить об этом позже. Позже? А что стало с ее матерью? Или всю эту историю она заранее сочинила еще в Венгрии, чтобы обратить на себя внимание известного западного ученого?

Она думала о своем.

— Представляете картину? Забытая дочь достигает высот в науке, находит отца, счастливая встреча…

От горечи в ее голосе у меня перехватило горло.

— Но у меня на уме было другое. Я хотела, чтобы он услышал обо мне как бы случайно — о моих публикациях, моих лекциях. Посмотрим, сумеет ли он и тогда прятаться от собственного прошлого, не замечать меня, как не замечал мою мать. И это дело с Дракулой… — Она нацелилась на меня кончиком сигареты. — Мать, благослови боже ее простую душу, мне кое-что рассказала.

— О чем рассказала? — слабо спросил я.

— О том, как Росси интересовался этой темой, я узнала только прошлым летом, перед отъездом в Лондон. Так они и познакомились: он выспрашивал в деревне предания о вампирах, а она кое-что слышала о них от отца и его подружек — хотя, вы понимаете, в тех местах мужчине нельзя на людях заговорить с молодой девушкой. Но он, наверно, не знал. Понимаете, историк — не этнограф. Он приехал в Румынию за сведениями о Владе Цепеше, о нашем милом графе Дракуле. И не кажется ли вам странным, — она вдруг склонилась вперед, приблизив лицо к лицу, но это был жест возмущения, а не мольбы, — не кажется ли вам жутко странным, что он ни слова не написал на эту тему? Ни единой статейки, вы же знаете. Почему? — спросила я себя. Отчего выдающийся знаток исторических мест — и женщин, как видно: кто знает, сколько у него в тех местах осталось гениальных дочурок? — отчего он не опубликовал результаты столь необычных исследований?

— Почему же? — Я замер.

— Могу объяснить. Он приберегает их для заключительного аккорда. Хранит как тайную страсть. Какие еще причины могут быть у ученого для молчания? Но его ожидает сюрприз… — Очаровательная улыбка превратилась в усмешку, довольно неприятную. — Вы не поверите, как много я успела сделать за год, с тех пор как узнала о его страстишке. С Росси я не встречалась, но позаботилась, чтобы на факультете знали, над чем я работаю. Как он будет разочарован, увидев, что его опередили, опубликовав подробную статью на ту же тему — да еще под его собственным именем. Великолепно! Я, как видите, переехав сюда, даже взяла себе отцовскую фамилию: этакий научный nom-de-plume[19]. Кроме того, у нас в Восточном блоке не любят, когда кто-то крадет наше наследие и рассуждает на его счет: у нас такого не понимают.

Должно быть, я застонал вслух, потому что она осеклась и, сдвинув брови, взглянула на меня.

— К концу лета я буду самым сведущим в мире специалистом по легендам о Дракуле. Кстати, можете взять вашу старую книжонку. — Она открыла портфель и, к моему ужасу, на виду у всех швырнула книгу на стол. — Я просто хотела вчера кое с чем свериться, а идти домой за своей — жалко было времени. Как видите, она мне вовсе и не нужна. И все равно, это всего лишь художественная литература, да и я давно выучила эту чертовщину наизусть.

Отец осмотрелся, словно проснувшись. Мы уже четверть часа стояли над обрывом Акрополя, попирая ногами творение древней цивилизации. Я с трепетом поглядывала на мощные колонны у нас за спиной и с удивлением — на открывшиеся у горизонта горы: длинные, иссушенные солнцем хребты, мрачно нависшие над городом в этот закатный час. Но мне понадобилась целая минута, чтобы собраться с мыслями и ответить на вопрос очнувшегося от видений прошлого отца: как мне нравится великолепная панорама? Я думала в это время о прошлой ночи.

Вчера я позже обычного заглянула к нему в комнату, чтобы попросить проверить алгебру, и застала его, как обычно вечерами, заканчивающим дневную работу среди россыпи бумаг. В тот вечер он не писал, а сидел неподвижно, склонив голову над столом, размышляя над каким-то документом. От дверей мне не видно было, просматривает ли он пристальным, почти не видящим взглядом то, что успел написать, или просто разгоняет дремоту. За его спиной на гладкой стене лежала темная тень: фигура человека, неподвижно склонившегося над черным столом. Если бы я не знала, как он измучен, не видела знакомо ссутуленных плеч, я могла бы на секунду — не узнав — принять его за мертвеца.

ГЛАВА 18

Торжествующе ясные дни, наполненные светом, как горное небо, вместе с весной провожали нас в Словению. На вопрос, заедем ли мы снова в Эмону — для меня она уже связывалась с ранним периодом моей жизни, с полузабытым ее ароматом, с началом, а я уже говорила, что в такие места людей тянет вновь и вновь, — отец поспешно объяснил, что времени не хватит, что конференция проводится на большом озере далеко к северу от Эмоны, а потом нам придется срочно вернуться в Амстердам, чтобы я не слишком отстала в школе. Я и не думала отставать, но отец все равно беспокоился.

Озеро Блед не разочаровало меня. Оно залило горную долину в конце ледникового периода и тогда же дало приют древним кочевникам, поселившимся в свайных хижинах над водой. Оно и теперь лежало, как сапфир в ладони Альп, и по голубой воде вечерний бриз гонял барашки. На одном берегу скальный обрыв был выше других, и на нем примостился большой замок. Бюро путешествий, восстанавливая его, проявило, как ни странно, хороший вкус. Он смотрел своими амбразурами на лежащий внизу островок, на котором белой уточкой выделялась типичная австрийская церквушка, крытая красной черепицей. К островку несколько раз в день ходил кораблик. Гостиница была как гостиница: стекло и сталь — модель номер пять социалистического туризма, и на второй день мы сбежали из нее, чтобы пешком обойти озеро по нижнему берегу. Я уверила отца, что не проживу и суток, если не осмотрю замка, каждый раз попадавшего мне на глаза из окна столовой, и он хмыкнул:

— Раз так, ничего не поделаешь.

Новый этап разрядки превзошел надежды его команды, и за последние дни морщины у него на лбу немного разгладились.

Так что на третий день, оставив дипломатов оттачивать формулировки уже отполированных накануне документов, мы сели в микроавтобус. Обогнув озеро, он довез нас почти до уровня замка, а дальше к вершине мы пошли пешком. Бурые камни замка напоминали цветом старые кости, сросшиеся в груду за долгие века упадка. Я ступила в тронный зал (как мне помнится, миновав первый коридор), и у меня перехватило дыхание: сквозь свинцовые стекла сияла гладь озера — в тысяче футов под нами. Замок склонился над пропастью, цепляясь за край обрыва. Желтые стены и красная крыша церкви, веселые лодчонки, шныряющие среди пестрых островков водяных цветов, необъятное синее небо — туристическое бюро обеспечено до скончания века, подумалось мне. Но этот замок, выглаженный ветрами до блеска за восемь столетий, с пирамидами алебард, копий и топоров, угрожающих рухнуть при малейшем прикосновении, — он был сутью озера. Те первые поселенцы, устремляясь к небу от своих тростниковых, загорающихся от одной искры лачуг у воды, в конце концов поселились рядом с орлами под властью единого феодала. Несмотря на свежую реставрацию, замок дышал древней жизнью. Я отвернулась от ослепительного окна к переходу в следующий зал и там, в деревянном гробу со стеклянной крышкой, увидела скелет маленькой женщины, умершей задолго до пришествия христианства. Бронзовые бляшки рассыпались по треснувшей грудине, позеленевшая бронза колец соскользнула с костяных пальцев. Я склонилась над крышкой, чтобы рассмотреть ее, и она вдруг улыбнулась мне бездонными колодцами глазниц.

На террасе замка нам подали чай в белых фарфоровых чайничках: элегантное приложение к туристическому бизнесу. Чай был крепкий и хорошего сорта, а кубики сахара в бумажных обертках в кои-то веки оказались не слежавшимися. Отец сцепил пальцы над стальной столешницей. Костяшки их побелели. Я отвела взгляд, посмотрела на озеро, потом налила ему еще чаю.

— Спасибо, — сказал отец.

На дне его глаз была боль. Я снова заметила, каким он стал худым и усталым: не надо ли ему сходить к врачу?

— Послушай, милая, — заговорил он, чуть отвернувшись, так что мне виден был только его профиль на фоне блестевшей в пропасти воды. — Ты не думала их записать?

— Рассказы?

Сердце у меня сжалось, а потом застучало много быстрее прежнего. —Да.

— Зачем? — спросила я.

То был взрослый вопрос, без примеси ребяческих капризов и отлынивания. Он взглянул на меня, и за усталостью его глаз я увидела доброту и грусть.

— Потому что если ты не записываешь, то, может быть, стоит записать мне, — сказал он и вернулся к чаепитию.

Я поняла, что больше он ничего не скажет.

Тем же вечером, в скучной гостиничной комнатке рядом с его номером, я начала записывать все, что он успел рассказать мне. Он всегда говорил, что у меня превосходная память — слишком хорошая память, как он иногда замечал.

На следующее утро за завтраком отец сказал, что хочет два-три дня посидеть спокойно. Я с трудом представляла его сидящим спокойно, но вокруг глаз у него снова появились черные круги, и мне хотелось дать ему отдохнуть. Я невольно чувствовала, что с ним что-то не так, что его придавила новая молчаливая тревога. Но мне он сказал только, что соскучился по пляжам Адриатики. Вагон экспресса проносился мимо станций с названиями, написанными латиницей и кириллицей, потом мимо станций с одной кириллицей. Отец научил меня читать новую азбуку, и я развлекалась, пытаясь прочесть на ходу вывески, представлявшиеся мне тайными паролями, способными открыть потайные двери.

Я призналась в своей фантазии отцу, и он улыбнулся. Он сидел, откинувшись на стенку купе и разложив на портфеле книжку, но то и дело отрывался от работы, чтобы выглянуть в окно: то на молодого тракториста, пахавшего поле на маленьком тракторе, то на конную тележку неизвестно с чем, то на старушек, рыхливших и половших грядки в своих огородах. Мы снова ехали на юг, и землю постепенно заливала золотистая зелень. Дальше встали серые скалистые горы и оборвались, открыв слева сияющее море. Отец глубоко вздохнул — радостный вздох, а не замученный полустон, обычный в последнее время.

Мы вышли из поезда в шумном базарном городке, и отец нанял машину, которая должна была провезти нас по крутым изгибам приморской дороги. Мы то и дело выглядывали в окно, чтобы увидеть внизу воду, в густой предвечерней дымке раскинувшуюся до самого горизонта, и по другую сторону — остовы турецких крепостей, круто вздымавшихся к небу.

— Турки держались на этих берегах очень, очень долго, — сказал отец. — Их вторжение сопровождалось всевозможными жестокостями, но правление было довольно терпимым, как свойственно победившим империям — и весьма эффективным. Сотни лет. Земля здесь скудная, но она господствует над морем. Им нужны были бухты и гавани.