Безоблачной ночью плавает над Чистым Дором луна, отражается в лужах, серебрит крытые щепой крыши. Тихо в деревне.
      С рассветом от берега Ялмы раздаются глухие удары, будто колотит кто-то в заросший мохом колокол. За вербами темнеет на берегу кузница - дощатый сарай, древний, закопчённый, обшитый по углам ржавыми листами жести. Отсюда слышны удары.
      Рано я выхожу на рыбалку. Темно ещё, темно, и странно выглядит этот сарай в пасмурном ольховнике.
      Вдруг открывается дверь, а там - огонь, но не яркий, как пламя костра, а приглушённый. Такого цвета бывает калина, когда её ударит мороз. Огненная дверь кажется пещерой, которая ведёт, может быть, и внутрь земли.
      Из неё выскакивает на берег маленький человек. В руках - длинные клещи, а в них зажата раскалённая драконья кость. Он суёт её в воду - раздаётся шипение похлеще кошачьего или гадючьего. Облако пара вырывается из воды.
      - Здравствуй, Волошин, - говорю я.
      В полдень, возвращаясь домой, я снова прохожу мимо. Вокруг кузницы теперь полно народу: кто пришёл за гвоздями, кто лошадь подковать.
      Внутри пылает горн. Шурка Клеткин, молотобоец, раздувает мехи выдыхает воздух в горн, на уголья. В самом пекле лежит железная болванка. Она так раскалилась, что не отличишь её от огня.
      Длинными клещами Волошин выхватывает её, ставит на наковальню. Шурка бьёт по ней молотом, и болванка сплющивается, а Волошин только поворачивает её под ударами. Шурка Клеткин крепкий малый; плечи у него тяжёлые, как гири. Он - силач, а Волошин - мастер.
      - Ну что, парень? - говорит мне Волошин. - На уху наловил ли?
      Я вываливаю из сетки язей.
      - Будет навар, - хрипло говорит Шурка Клеткин, разглядывая язей. - Во, блестят, ну прямо железяки!
      У Шурки всё железяки. Трактор - железяка, ружьё - железяка, котелок тоже железяка.
      Шурка парень молодой, а голос у него хриплый, как у старого чугунного человека.
      На берегу мы чистим язей. Чешуя брызгами разлетается под ножом, блестит в прибрежной траве. Потом Волошин берёт клещами котелок и ставит его в середину горна, на самый жар.
      К ухе дядя Зуй подоспел. Прикатил в кузницу колесо, старое да ржавое. Где он такое выкопал? Дядя Зуй любит Волошина, таскает ему разные железки. Шурка подошёл, пнул колесо сапогом.
      - Барахло, - говорит. - Гнилая железяка.
      - Гнилая? - обижается дядя Зуй. - Смотри, какие гаечки. Тут одних гаечек на паровоз хватит.
      Волошин помалкивает, прикидывает, сгодится ли на что-нибудь это колесо.
      Вот странное дело, никому не была нужна ржавая железяка, а теперь стоит в кузнице и с каждой минутой становится всё более ценной. Теперь это материал для мастера. Неизвестно, что сделает из неё Волошин, но что-нибудь обязательно сделает. И может быть, такую вещь, про которую и Шурка скажет: "Вроде ничего получилась железяка".
      - А то сказал: гнилая! - горячится дядя Зуй. - Сам ты, Шурка, вроде железяки! Вон нос какой кривой.
      Шурка обиделся, трогает нос пальцами - кривой ли?
      Уха готова - кипит, клокочет. Пена выплёскивается из котелка на уголья, и пар от язёвой ухи смешивается с кислым запахом кованого железа.
      Волошин достаёт из шкафчика ложки. Всем - деревянные, Шурке - железяку.
      Уху все едят внимательно. Задумываются - хороша ли?
      Хороша!
      ВИШНЯ
      Во дворе зоотехника Николая стояла лошадь, привязанная к забору. Здесь же, на заборе, висело снятое с неё седло. Николай и бригадир Фролов стояли рядом.
      - Что случилось? - спросил я.
      - Да вот, - кивнул Николай, - погляди.
      На боку лошади была рваная рана. Сильно текла кровь, капала в крапиву.
      - Понимаешь, - стал объяснять мне Фролов, - кто-то проволоку натянул между столбами, колючую. А я на ферму гнал, спешил, не заметил и вот зацепился...
      - Надо замечать, - сказал Николай и подобрал ватой стекающую кровь, залил рану йодом.
      - Да как же, Коля, - сказал Фролов, - ведь я спешил, не видел проволоки этой.
      - Надо было видеть, - сказал Николай.
      Я стал шарить по карманам. Мне казалось, что где-то у меня должен был заваляться кусок сахару. И верно, нашёлся кусок сахару, облепленный табаком.
      Николай приготовил уже иглу, шёлковую нитку и стал зашивать рану.
      - Не могу! - сказал Фролов и отошёл в сторону. - Как по мне шьёт!
      - Гонять лошадь он может, - сказал Николай, - а проволоку замечать он не может!
      Лошадь, казалось, не чувствовала боли. Она стояла спокойно, но сахар брать с руки не стала.
      - Терпи, терпи, - сказал ей Николай. - Сейчас кончу.
      Лошадь наклонила голову к крапиве. Она прикрывала глаза и чуть вздрагивала.
      - Гонять лошадь он может, - сказал Николай, - а поберечь её он не может!
      Бригадир Фролов стоял в стороне и курил, отвернувшись.
      - Всё, - сказал Николай.
      Лошадь поняла это. Она обернулась поглядеть, что там у неё на боку. Тут я всучил ей кусок сахару. Она разгрызла его и стала обнюхивать моё плечо.
      Фролов взял под мышку седло, отвязал лошадь и повёл её на конюшню.
      Она шла в поводу спокойно, раскачиваясь с каждым шагом. Очень крепкая на вид и даже чуть округлая лошадь. Её звали Вишня.
      КОЛОБОК
      Я пошёл на рыбалку, а за мною увязался дядя Зуй.
      - Ушицы похлебаю с тобой, и ладно, - сказал он.
      У ивы, склонившейся над омутом, я закинул удочки, а дядя Зуй сел у меня за спиной - глядеть.
      Дело шло к вечеру, и солнце спокойно плыло над лесом. Но потом из-за бугра выкатилась туча, пушистая и разлапистая. Солнце нырнуло в неё, как в чёрное дупло, и небо потемнело.
      - Гроза идёт, - сказал дядя Зуй. - Домой надо бы бечь.
      Тут у меня клюнуло. Я подсек, и леска запела, натянувшись. Медный язь засиял в глубине, упираясь, вышел на поверхность, плеснул-затрепыхался. Я подвёл его к берегу и выбросил в траву.
      Зарница пронеслась по небу, грохнуло над головой, а язь подпрыгнул в траве.
      Дождь вдруг ударил по воде сразу всеми каплями и с такой силой, будто сто язей шлёпнули хвостами о поверхность. Река закипела, зашевелилась, молнии гнулись над нею, а в свете их прыгал в траве пойманный язь.
      - Ну и дела! - бубнил дядя Зуй, накрывшись плащом. - Страшно-то как...
      Внезапно дождь кончился. И засияло что-то на ветках ивы, и сполз с них, потрескивая, закачался в воздухе сверкающий колобок.
      Он покатился к реке и вдруг подпрыгнул.
      - Что?! - крикнул дядя Зуй. - Что это?
      Колобок повис неподвижно в воздухе и чуть дрожал, колебался. Ослепительный свет его резал глаза, а кругом огненного колобка горела радуга.
      Засияло всё: и река, и кусты молочая по берегам, и листья рогоза прорезались из воды, блестящие, как лезвия ножей.
      Покачиваясь и кружась, колобок полетел над берегом, и шёл низко над кустами молочая, и взлетал, и стоял высоко, и обрывался белым яблоком, созревшим в небе.
      Вдруг померк его свет.
      Колобок раздулся и стал огромным чёрным шаром.
      В нём вспыхнули лиловые жилы, и грохнул взрыв.
      Мы бежали к дому.
      Дядя Зуй, насквозь мокрый, еле поспевал за мной.
      - Что ж это? - кричал он. - Неуж атомная бомба?
      - Шаровая молния.
      - Шаровая? Да откуда она взялась?
      - Не знаю! - кричал я через плечо. - Иногда во время грозы получаются такие шаровые молнии!
      - Ага! - кричал дядя Зуй мне вдогонку. - Это, наверно, простая молния в клубок скрутилась! Ну дела!
      Мы прибежали домой и сразу скинули мокрые рубахи, поставили самовар.
      - Ну и дела! - твердил дядя Зуй. - Простая молния в клубок скрутилась. Чтоб я больше пошёл с тобой на рыбалку - ни за что!
      КАРТОФЕЛЬНЫЙ СМЫСЛ
      - Да, что ты ни говори, батюшка, а я картошку люблю. Потому что в картошке смыслу много.
      - Да какой там особенный-то смысл? Картошка и картошка.
      - Э-э... не говори, батюшка, не говори. Наваришь с полведёрочки - тут и жизнь вроде повеселей становится. Вот такой и смысл... картофельный.
      Мы сидели с дядей Зуем на берегу реки у костра и ели печёную картошку. Просто так пошли к реке - поглядеть, как рыбка плавится, да и разложили костёр, картошечки поднакопали, напекли. А соль у дяди Зуя в кармане оказалась.
      - А как же без соли-то? Соль, батюшка, я всегда с собой ношу. Придёшь, к примеру, в гости, а у хозяйки суп несолёный. Тут и неловко будет сказать: суп, дескать, у вас несолёный. А я уж тут потихоньку из кармана соль достану и... подсолю.
      - А ещё-то ты чего носишь в карманах? И верно - они у тебя всё время оттопыриваются.
      - Чего ещё ношу? Всё ношу, что в карманы влезает. Вот гляди махорка... соль в узелочке... верёвочка, если что надо подвязать, хорошая верёвочка. Ну, ножик, конечно! Фонарик карманный! Недаром сказано карманный. Есть у тебя карманный фонарик, - значит, и положи его в карман. А это конфеты, если кого из ребят встречу.
      - А это что? Хлеб, что ли?
      - Сухарь, батюшка. Давно ношу, хочу кому из лошадей отдать, да всё позабываю. Смотрим теперь в другом кармане. Этот у меня карман поглубже. Нарочно так сделан... надставленный. Ну, это, конечно, отвёртка и пассатижи. Пара гвоздей, ещё махорка, мундштук... А вот ещё верёвочка, на случай если та коротка окажется. А это... хэ... ещё одна отвёртка. Откуда ещё-то одна? Ага, всё понял. Я про ту отвёртку забыл, ну и вторую сунул. Хочешь, тебе одну отдам?
      - Мне-то на кой отвёртка? Стану я её таскать.
      - А вдруг отвернуть чего понадобится?
      - Да я тебя позову.
      - Ладно, прямо ко мне беги, вместе и отвернём... Смотрим дальше - очки, читательские, а это очки - грибные. В этих очках я книжки читаю, а этими грибы ищу. Ну, вот и всё, пожалуй. Давай теперь ты показывай, что там у тебя в карманах? Интересно.
      - Да у меня вроде и нет ничего.
      - Да как же так? Ничего. Ножик-то, ножик есть небось?
      - Забыл я ножик, дома оставил.
      - Как же так? На речку идёшь, а ножик дома оставил?
      - Я не знал, что мы на речку идём. Так думал: вышли погулять.
      - Так ведь и я не знал, что мы на речку идём, а соль-то у меня в кармане оказалась. А без соли и картошка свой смысл теряет. Хотя, пожалуй, в картошке и без соли смыслу много.
      Я выгреб из золы новую кривую картофелину. Разломил черно-печёные её бока. Белой оказалась картошка под угольной кожурой и розовой. А в сердцевине не пропеклась, захрустела, когда я откусил. Это была сентябрьская, совсем созревшая картошка. Не слишком велика, а ведь в кулак.
      Летними дождями пахла непропечённая сердцевина, а корочка коричневая раскалённой осенней землёй.
      - Дай-ка соли-то, - сказал я дяде Зую. - Смысл надо бы подсолить.
      Дядя Зуй сунул пальцы в ситцевый узелок, посыпал соли на картофелину.
      - Смысл, - сказал он, - подсолить можно. А соль к смыслу придача.
      Далеко, на другом берегу реки, двигались в поле фигурки - заречная деревня копала картошку. Кое-где, поближе к берегу, подымался над ольшаником картофельный дым.
      И с нашего берега слышались в поле голоса, подымался дым. Весь мир копал в этот день картошку.
      Долго сидели мы с дядей Зуем на берегу, глядели на закат, на дальние леса и размышляли о великом осеннем картофельном смысле.
      КЕПКА С КАРАСЯМИ
      Километрах в пяти от Чистого Дора, в борах, спряталась деревня Гридино. Она стоит на высоком берегу, как раз над озером, в котором водятся белые караси. В самом большом, в самом крепком доме под красною крышей живёт дядизуев кум.
      - Кум у меня золотой. И руки у него золотые, и головушка. Его дядей Ваней зовут. Он пчёл держит. А карасей знаешь как ловит? Мордой!
      Дядя Зуй сидел на корточках, привалясь спиною к печке, подшивал валенки и рассказывал о куме. Я устроился на лавке и тоже подшивал свои, готовился к зиме. Шило и дратва меня плохо слушались, а Зуюшко уже подшил свои да Нюркины и теперь подшивал мой левый валенок. А я всё возился с правым.
      - Морду-то знаешь небось? - продолжал дядя Зуй.
      - Какую морду?
      - Какой карасей ловят.
      - А, знаю. Это вроде корзины с дыркой, куда караси залазят.
      - Во-во! Поставит мой дорогой кум дядя Ваня морду в озеро, а караси шнырь-шнырь и залезают в неё. Им интересно поглядеть, чего там внутри, в морде-то. А там нет ничего - только прутики сплетённые. Тут кум дёрг за верёвочку и вынимает морду. Кум у меня золотой. Видишь этот воск? Это кум подарил.
      Воск был чёрный, замусоленный, изрезанный дратвой, но дядя Зуй глядел на него с восхищением и покачивал головой, удивляясь, какой у него кум воск подарил!
      - Пойдём проведаем кума, - уговаривал меня дядя Зуй. - Медку поедим, карасей нажарим.
      - А что ж, - сказал я, перекусив дратву, - пойдём.
      После обеда мы отправились в Гридино. Взяли солёных грибов, да черничного варенья Пантелевна дала банку - гостинцы. Удочки дядя Зуй брать не велел - кум карасей мордой наловит. Мордой так мордой.
      - К ночи вернётесь ли? - провожала нас Пантелевна. - Беречь ли самовар?
      - Да что ты! - сердился дядя Зуй. - Разве ж нас кум отпустит! Завтра жди.
      Вначале мы шли дорогой, потом свернули на тропку, петляющую среди ёлок. Дядя Зуй бежал то впереди меня, то сбоку, то совсем отставал.
      - У него золотые руки! - кричал дядя Зуй мне в спину. - И золотая голова. Он нас карасями угостит.
      Уже под самый вечер, под закат, мы вышли к Гридино. Высоко над озером стояла деревня. С каменистой гряды сбегали в низину, к озеру, яблоньки и огороды. Закат светил нам в спину, и стёкла в окнах кумова дома и старая берёза у крыльца были ослепительные и золотые...
      Кум окучивал картошку.
      - Кум-батюшка! - окликнул дядя Зуй из-за забора. - Вот и гости к тебе.
      - Ага, - сказал кум, оглядываясь.
      - Это вот мой друг сердечный, - объяснил дядя Зуй, показывая на меня. Золотой человек. У Пантелевны живёт, племянник...
      - А-а-а... - сказал кум, отставив тяпку.
      Мы зашли в калитку, уселись на лавку у стола, врытого под берёзой. Закурили...
      - А это мой кум, Иван Тимофеевич, - горячился дядя Зуй, пока мы закуривали. - Помнишь, я тебе много про него рассказывал. Золотая головушка!
      - Помню-помню, - ответил я. - Ты ведь у нас, Зуюшко, тоже золотой человек.
      Дядя Зуй сиял, глядел то на меня, то на кума, радуясь, что за одним столом собралось сразу три золотых человека.
      - Вот мой кум, - говорил он с гордостью. - Дядя Ваня. Он карасей мордой ловит!
      - Да, - сказал кум задумчиво. - Дядя Ваня любит карасей мордой ловить.
      - Кто? - не понял было я.
      - Дак это кум мой дядя Ваня, Иван Тимофеевич! Это он карасей-то мордой ловит.
      - А, - понял я. - Понятно. А что, есть караси-то в озере?
      - Ну что ж, - отвечал кум с расстановкой. - Караси в озере-то, пожалуй что, и есть.
      - А я хозяйство бросил! - кричал дядя Зуй. - Решил кума своего проведать. А дома Нюрку оставил, она ведь совсем большая стала - шесть лет.
      - Дядя Ваня любит Нюрку, - сказал кум.
      - И Нюрка, - подхватил дядя Зуй, - и Нюрка любит дядю Ваню.
      - Ну что ж, - согласился кум, - и Нюрка любит дядю Ваню.
      Разговор заглох. Закат спрятался в тёмный лесистый берег, но окна кумова дома ещё улавливали его отсветы и сияли, как праздничные зеркала.
      - А у нас ведь и подарки тебе есть, - сказал дядя Зуй, ласково глядя на кума и выставляя на стол подарки.
      - И вареньица принесли? - удивился кум, разглядывая подарки.
      - И вареньица, - подхватил дядя Зуй. - Черничного.
      - Дядя Ваня любит вареньице, - сказал кум. - Черничное.
      По берегу озера из лесу вышло стадо. Увидав дом, коровы замычали, забренчали боталами - жестяными банками-колокольцами. С луговины поднялась пара козодоев и принялась летать над стадом, подныривать коровам под брюхо, хватая на лету мух и пауков. Из кумова дома вышла женщина в вязаной кофте и закричала однообразно:
      - Ночк, Ночк, Ночк, Ночк, Ночк...
      - А что, кум, - спрашивал дядя Зуй, подмигивая мне, - где же у тебя морда то? Не в озере ли стоит?
      - Зачем в озере, - ответил кум. - Дядя Ваня починяет морду. Вон она стоит, морда-то, у сарая.
      У сарая стояла морда, похожая на огромную бутыль, сплетённую из ивовых прутьев.
      - Починяется морда, - с уважением пояснил мне дядя Зуй. - А другая не в озере ли, кум, стоит?
      - А другая, наверно что, в озере, - ответил кум, сомневаясь.
      - Так не проверить ли? - намекнул дядя Зуй. - Насчёт карасей.
      - Зачем же? - сказал кум. - Чего её зря проверять?
      Закат окончательно утонул в лесах. Козодои всё летали над лугом, но уже не было их видно, только слышалась однообразная глухая трель.
      - Ну, кум, - сказал дядя Зуй, - попробуй, что ли, волвяночек.
      - Ну что ж, - вздохнул кум, - это, пожалуй что, и можно.
      Он встал и задумчиво отправился в дом.
      - Видал? - обрадовался дядя Зуй и снова подмигнул мне: - Начинается. Сейчас медку поедим.
      Кум долго-долго возился в доме, выглядывал для чего-то из окна, а потом вынес тарелку и вилку.
      - А вот хлеба-то у нас нет, - смутился дядя Зуй, вытряхивая грибы в тарелку. - У нас, извиняюсь, магазин был, кум, закрыт...
      - Да ладно, - вставил я. - Волвяночки и так хороши.
      Мы попробовали грибков, похвалили их, покурили. Дядя Зуй задумался, глядел на потемневшее озеро, в котором отражались светлые ещё облака.
      - Не пора ли нам? - спросил я.
      - Кум, - сказал дядя Зуй, - а ведь нам пора.
      - Ну что ж, - сказал кум. - Спасибо, что погостили.
      - Это, - сказал дядя Зуй, глядя на озеро, - вот друг-то мой интересуется карасей поглядеть. Белых. Золотых, говорит, видел, а белых чтой-то не попадалось.
      - Ну что ж, - сказал кум. - Это верно, что карасей надо бы поглядеть. Давай кепку-то.
      Он взял со стола Зуюшкину кепку и пошёл к бочке, что стояла у сарая. Зачерпнув сачком, кум выловил из бочки с десяток полусонных карасей, вывалил их в кепку.
      - На вот, - сказал он. - Тут и другу твоему поглядеть хватит, и Нюрке отнести, гостинца...
      По каменистой тропинке, еле заметной в сумерках, мы спустились вниз, к лесу. Высоко над нами стояла теперь деревня Гридино. В окнах домов мерцали уже слабые огоньки, а высоко поднятый над кумовым домом скворечник ещё был освещён далёким закатом.
      А в лесу была уже совсем ночь. Луна то появлялась над лесом, то запрятывалась в еловые ветки.
      Дядя Зуй всё время отставал от меня, спотыкался, и караси вываливались тогда из кепки в траву. Они были ещё живые и шевелились в траве, выскальзывали из рук.
      - Видал теперь белых-то карасей? - говорил дядя Зуй, снова укладывая их в кепку. - Это тебе не золотые. Золотых-то всюду полно, а белых поискать надо. Вот ведь какие караси! Белые! Прям как платочек.
      Долго мы шли лесом и старались не сбиваться с тропинки. Дядя Зуй запинался за корни, заботясь о карасях. Уже перед самой деревней он опять просыпал их. Собрал, бережно уложил в кепку и вдруг рассердился:
      - А ну их к чёрту!
      Размахнувшись, он выбросил карасей вместе с кепкой.
      Издалека, с края леса, мы увидели огоньки Чистого Дора, и, пока шли полем, я всё старался разглядеть - спит Пантелевна или не спит. Горит ли огонь?
      - А ведь Пантелевна, наверно, не спит, - сказал я. - Поджидает.
      - Пантелевна-то? - подхватил дядя Зуй. - Конечно, не спит. Она ведь у нас золотая душа. Как раз к самовару поспеем.
      НЮРКА
      Нюрке дядизуевой было шесть лет.
      Долго ей было шесть лет. Целый год.
      А как раз в августе стало Нюрке семь лет.
      На Нюркин день рождения дядя Зуй напёк калиток - это такие ватрушки с пшённой кашей - и гостей позвал. Меня тоже. Я стал собираться в гости и никак не мог придумать, что Нюрке подарить.
      - Купи конфет килограмма два, - говорит Пантелевна. - Подушечек.
      - Ну нет, тут надо чего-нибудь посерьёзнее.
      Стал я перебирать свои вещи. Встряхнул рюкзак - чувствуется в рюкзаке что-то тяжёлое. Ёлки-палки, да это же бинокль! Хороший бинокль. Всё в нём цело, и стёкла есть, и окуляры крутятся.
      Протёр я бинокль сухой тряпочкой, вышел на крыльцо и навёл его на дядизуев двор. Хорошо всё видно: Нюрка по огороду бегает, укроп собирает, дядя Зуй самовар ставит.
      - Нюрка, - кричит дядя Зуй, - хрену-то накопала?
      Это уже не через бинокль, это мне так слышно.
      - Накопала, - отвечает Нюрка.
      Повесил я бинокль на грудь, зашёл в магазин, купил два кило подушечек и пошёл к Нюрке.
      Самый разный народ собрался. Например, Федюша Миронов пришёл в хромовых сапогах и с мамашей Миронихой. Принёс Нюрке пенал из берёсты. Этот пенал дед Мироша сплёл.
      Пришла Маня Клеткина в возрасте пяти лет. Принесла Нюрке фартук белый, школьный. На фартуке вышито в уголке маленькими буковками: "Нюри".
      Пришли ещё ребята и взрослые, и все дарили Нюрке что-нибудь школьное: букварь, линейку, два химических карандаша, самописку.
      Тётка Ксеня принесла специальное коричневое первоклассное школьное платье. Сама шила. А дядя Зуй подарил Нюрке портфель из жёлтого кожзаменителя.
      Братья Моховы принесли два ведра черники.
      - Целый день, - говорят, - сбирали. Комары жгутся.
      Мирониха говорит:
      - Это нешкольное.
      - Почему же нешкольное? - говорят братья Моховы. - Очень даже школьное.
      И тут же сами поднавалились на чернику.
      Я говорю Нюрке:
      - Ну вот, Нюра, поздравляю тебя. Тебе теперь уже семь лет. Поэтому дарю тебе два кило подушечек и вот - бинокль.
      Нюрка очень обрадовалась и засмеялась, когда увидела бинокль. Я ей объяснил, как в бинокль глядеть и как на что наводить. Тут же все ребята отбежали шагов на десять и стали на нас в этот бинокль по очереди глядеть.
      А Мирониха говорит, как будто бинокль первый раз видит:
      - Это нешкольное.
      - Почему же нешкольное, - обиделся я, - раз в него будет школьница смотреть!
      А дядя Зуй говорит:
      - Или с учителем Алексей Степанычем залезут они на крышу и станут на звёзды глядеть.
      Тут все пошли в дом и как за стол сели, так и навалились на калитки и на огурцы. Сильный хруст от огурцов стоял, и особенно старалась мамаша Мирониха. А мне понравились калитки, сложенные конвертиками.
      Нюрка была весёлая. Она положила букварь, бинокль и прочие подарки в портфель и носилась с ним вокруг стола.
      Напившись чаю, ребята пошли во двор в лапту играть.
      А мы сели у окна, и долго пили чай, и глядели в окно, как играют ребята в лапту, как медленно приходит вечер и как летают над сараями и над дорогой ласточки-касатки.
      Потом гости стали расходиться.
      - Ну, спасибо, - говорили они. - Спасибо вам за огурцы и за калитки.
      - Вам спасибо, - отвечала Нюрка, - за платье спасибо, за фартук и за бинокль.
      Прошла неделя после этого дня, и наступило первое сентября.
      Рано утром я вышел на крыльцо и увидел Нюрку.
      Она шла по дороге в школьном платье, в белом фартуке с надписью "Нюри". В руках она держала большой букет осенних золотых шаров, а на шее у неё висел бинокль.
      Шагах в десяти за нею шёл дядя Зуй и кричал:
      - Смотри-ка, Пантелевна, Нюрка-то моя в школу пошла!
      - Ну-ну-ну... - кивала Пантелевна. - Какая молодец!
      И все выглядывали и выходили на улицу посмотреть на Нюрку, потому что в этот год она была единственная у нас первоклассница.
      Около школы встретил Нюрку учитель Алексей Степаныч. Он взял у неё цветы и сказал:
      - Ну вот, Нюра, ты теперь первоклассница. Поздравляю тебя. А что бинокль принесла, так это тоже молодец. Мы потом залезем на крышу и будем на звёзды смотреть.
      Дядя Зуй, Пантелевна, тётка Ксеня, Мирониха и ещё много народу стояли у школы и глядели, как идёт Нюрка по ступенькам крыльца. Потом дверь за ней закрылась.
      Так и стала Нюрка первоклассницей. Ещё бы, ведь ей семь лет. И долго ещё будет. Целый год.
      БУНЬКИНЫ РОГА
      Пастуха чистодорского звать Васька Марей. Он ходит в резиновых сапогах, носит на плече сумку, в руках - кнут. Настоящий пастух.
      Когда на закате он пригоняет стадо, за ним бегут братья Моховы и кричат:
      Васька Марей!
      Не корми
      Комарей!
      - Да как же не кормить-то их? - отвечает Васька. - Они же ведь кусаются.
      Хозяйки Марея уважают.
      - Кушай, Васенька, сытней, гляди веселей! - потчует его Пантелевна, когда он обедает у нас.
      И Вася налегает на щи с мясом.
      А обедает Вася в очередь. Сегодня - у нас, завтра - у Зуюшки, потом - у Миронихи, и пошло, и пошло. Каждый день - в новом доме.
      Кормить его стараются как можно лучше, чтоб дело своё знал. Кормят и дело втолковывают:
      - Ты уж, Вася, за Ночкой-то моей доглядай как следовает.
      - Ладно, - кивает Вася. - Не печалься, Пантелевна. Я за твоей Ночкой во как доглядаю!
      Часто в лесу я натыкался на стадо, но ни разу не видел, чтоб Вася особенно доглядал. Скотина сама по себе ходит, а Вася спит в бузине - сны доглядает.
      - Вась! Вась! Коровы ушли!
      - Что? Ах, чёрт! - вскакивает Вася. - Куда-а-а?
      Потом видит меня и говорит:
      - Ну перешорохал ты меня!.. Давай закуривай.
      Перешорохал - значит напугал.
      Но однажды Вася крепко перепугался. Из-за быка. Бык чистодорский очень злой. Глаза наливные, как яблоки. Звать Буня.
      Он даже траву-то страшно жрёт. Жамкнет, жамкнет и подымает голову - нет ли кого рядом, чтоб забодать.
      Он многих бодал: Туголукова бодал, деда Мирошу. Бригадира Фролова бодал, но не забодал - бригадир в трактор спрятался, в ДТ-75. А Буня в кабинку глядит и широким языком стекло лижет.
      На другой день бригадир пошёл к зоотехнику Николаю.
      - Что, - говорит, - хочешь делай, надо Буньке рога спилить.
      Николаю рога пилить не хотелось.
      - У меня такой пилы нет. Надо специальную роговую пилу. Ножовкой их не возьмёшь.
      - Подыщи какой-нибудь лобзик, - говорит Фролов. - Что касаемо меня или деда Мироши, - пускай бодает. Но вот скоро к нам комиссия приедет. Что, как он комиссию забодает? Будешь тогда отвечать.
      Гибель комиссии Николая напугала.
      - Ладно, - говорит, - найду лобзик.
      И на другой день зазвал к себе вечером Ваську Марея. Стал пельменями угощать. Потом говорит:
      - Вася, надо рога пилить.
      - Какие, - Вася говорит, - рога?
      - Бунькины.
      Вася пельмени доел и говорит:
      - Нет.
      - Вася, он комиссию забодает.
      - Пускай бодает, - говорит Вася. - Мне комиссии не жалко.
      Так Вася и не согласился. Тогда Николай стал Туголукова уговаривать, плотника.
      - Ладно, - говорит Туголуков, - я согласен. Я - человек, Бунькой боданный.
      Вечером завели Буню в загон с толстой изгородью. Он как вошёл, сразу понял - дело нечисто. Взревел так, что сразу все собаки отозвались. Задрал Бунька хвост и пошёл по кругу. Разогнался - ударил грудью в изгородь. Изгородь выдержала, а Туголуков на рога верёвку накинул, прикрутил бычью башку к изгороди. Потом и ноги ему связал - стреножил. Только хвост у Буни свободный остался, и этим-то хвостом он всё-таки съездил Туголукова по уху.
      Николай залез на изгородь, достал свой лобзик, и вдруг над самым ухом у него - трах! - выстрел. Трах! Трах!
      - Слезай с изгороди! Всех перестреляю!
      Васька Марей бежит, кнутом стреляет.
      - Не дам быка пилить!
      - Да что ты, Вася? - говорит Николай. - Рога опасны.
      - Ничего-ничего, - говорит Вася, - их можно и стороной обойти.
      Так и не дал спилить Буньке рога. И правильно сделал. Хоть и злой бык, зато настоящий. Чистодорский. Уважаемый.
      ВЫСТРЕЛ
      Школа у нас маленькая.
      В ней всего-то одна комната. Зато в этой комнате четыре класса.
      В первом - одна ученица, Нюра Зуева.
      Во втором - опять один ученик, Федюша Миронов.
      В третьем - два брата Моховы.
      А в четвёртом - никого нет. На будущий год братья Моховы будут.
      Всего, значит, в школе сколько? Четыре человека. С учителем Алексей Степанычем - пять.
      - Набралось-таки народу, - сказала Нюрка, когда научилась считать.
      - Да, народу немало, - ответил Алексей Степаныч. - И завтра после уроков весь этот народ пойдёт на картошку. Того гляди, ударят холода, а картошка у колхоза невыкопанная.
      - А как же кролики? - спросил Федюша Миронов.
      - Дежурной за кроликами оставим Нюру.
      Кроликов в школе было немало. Их было больше ста, а именно - сто четыре.
      - Ну, наплодились... - сказала Нюрка на следующий день, когда все ушли на картошку.
      Кролики сидели в деревянных ящиках, а ящики стояли вокруг школы, между яблонями. Даже казалось, что это стоят ульи. Но это были не пчёлы.
      Но почему-то казалось, что они жужжат!
      Но это, конечно, жужжали не кролики. Это за забором мальчик Витя жужжал на специальной палочке.
      Дежурить Нюрке было нетрудно.
      Вначале Нюрка дала кроликам всякой ботвы и веток. Они жевали, шевелили ушами, подмигивали ей: мол, давай-давай, наваливай побольше ботвы.
      Потом Нюрка выметала клетки. Кролики пугались веника, порхали от него. Крольчат Нюрка выпустила на траву, в загон, огороженный сеткой.
      Дело было сделано. Теперь надо было только следить, чтобы всё было в порядке.
      Нюрка прошлась по школьному двору - всё было в порядке. Она зашла в чулан и достала сторожевое ружьё.
      "На всякий случай, - думала она. - Может быть, ястреб налетит".
      Но ястреб не налетал. Он кружил вдалеке, высматривая цыплят.
      Нюрке стало скучно. Она залезла на забор и поглядела в поле. Далеко, на картофельном поле, были видны люди. Изредка приезжал грузовик, нагружался картошкой и снова уезжал.
      Нюрка сидела на заборе, когда подошёл Витя, тот самый, что жужжал на специальной палочке.
      - Перестань жужжать, - сказала Нюрка.
      Витя перестал.
      - Видишь это ружьё?
      Витя приложил к глазам кулаки, пригляделся, как бы в бинокль, и сказал:
      - Вижу, матушка.
      - Знаешь, как тут на чего нажимать?
      Витя кивнул.
      - То-то же, - сказала Нюрка строго, - изучай военное дело!
      Она ещё посидела на заборе. Витя стоял неподалёку, желая пожужжать.