Глава 6.

НА ЧЕСТНОМ СЛОВЕ И НА ОДНОМ КРЫЛЕ…

Все пассажиры собрались в носу самолета. Когда машина набрала высоту, стало холодно. Давыдов прямо-таки примерз к жесткому сиденью. Пока шли над Питером, все, не отрываясь от иллюминаторов, любовались открывшейся панорамой. Собираясь в командировку, Давыдов прихватил с собой фотоаппарат-«мыльницу» и пару пленок и теперь торопился сделать пару эффектных кадров. Над городом ему летать еще не приходилось. Внизу феерическая картина — Северная Пальмира в утренних лучах. Давыдов заметил, что почти все постройки старой части города подчиняются какому-то замыслу, здания выстроились в едином грандиозном архитектурном ансамбле. С земли это было незаметно. Потом с левого борта стало видно Ладожское озеро. Этот пейзаж был более привычным, напоминал годы службы на Севере.

Вскоре пассажиры перезнакомились. Спасение от холода нашлось у каждого. Тыловик расстелил газету, достал яйца, колбасу, курицу. Выпили за знакомство по первой. Немного потравили анекдоты. Пригласили летчиков, но из экипажа пропустить по глоточку согласился только техник. Мало-помалу согрелись, от холода разыгрался аппетит. Быстро подчистили весь провиант. Давыдов отправился в хвост — там он оставил свой «дипломат» — за салом. Майор начал потрошить свою коробку:

— Ну-ка, чего нам тут подкинули.

В проем двери выглянул командир:

— Эй, алкаши, сейчас на трассу выходить будем, готовьтесь к повороту, держи все, что не закреплено.

Машина начала правый поворот. Майор Макаров ловко поймал поехавшую по столику бутылку. Тыловик собрал объедки в газету. Нос самолета пошел вверх: на трассе должны были идти верхним эшелоном. Коробка с консервами запрыгала по салону и уткнулась в мешки с грузом. Слетели с сидений и покатились по полу фуражки.

Командир выровнял машину, проверил показания приборов. Теперь они шли по общей трассе на своей высоте. Включив нужный канал бортовой радиостанции, командир глянул радиоданные и приготовился вызвать диспетчера перелетов.

Макаров вертел в руках банку. Обычный металлический цилиндр, граммов на четыреста. На верхней крышке кольцо.

— Странная какая-то. Без этикетки.

— Ну-ка. — Тыловик взял банку у майора. — По-моему, из гуманитарной помощи. Нам тут просроченные натовские пайки раздавали, там были похожие банки. Не поймешь только — рыбные или мясные консервы, маркировка не наша.

— Сейчас разберемся, что тут за харчи. — Макаров отобрал банку и потянул за кольцо. Крышка легко снялась, будто и не была припаяна. Под ней оказались маленькие переключатели с микроскопическими рисками и цифрами. — Что еще за хреновина?!!

Командир нашел позывные диспетчера и нажал тангенту, включая станцию на передачу.

— Редут, я семьсот…

Дальнейшие слова утонули в грохоте взрыва.

Давыдов дождался, пока самолет выровняется, раскрыл «дипломат» и нашел пакет с замороженным салом. Задумался, взять бутылку «Зубровки» или нет. «С одной стороны, можно поддержать компанию, с другой — в Североморске неизвестно сколько сидеть. Можно будет и в гостинице со своими мужиками употребить. Особенно если у них все горючее вышло. Как-никак они там уже не одни сутки загорают». Вдруг раздался оглушительный грохот, сверху на Давыдова упало что-то мягкое и тяжелое. От чудовищного пинка капитан нырнул носом в раскрытый «дипломат», ударился головой о стену и отключился.

Сознание вернулось через мгновение. Давыдов вылез из-под тюка с меховым обмундированием. В том, что произошел взрыв, он не сомневался: салон заволокло дымом и в воздухе удушливо пахло сгоревшим тротилом. Давыдов сел, помотал головой. В ушах звенело. Ужасно болела голова. Анатолий потрогал лоб и нащупал здоровую шишку и ссадину. Коснувшись раны, ругнулся и посмотрел на руку. Ладонь окрасилась красным. Давыдов встал на четвереньки и стал пробираться в нос. Тянуло холодом. Давыдов встал и сквозь рассеивающийся дым увидел, что осколки взрывного устройства разбили стекла в иллюминаторах левого борта. В отверстия врывался обжигающе ледяной ветер, сгонял остатки дыма в хвост. Потолок и борта самолета были изрешечены множеством пробоин. На полу лежало три тела. Вернее, только то, что от них осталось. Прямо у ног Давыдова дрожала чья-то оторванная рука. Узнать убитых было невозможно. Давыдова стошнило. Капитан нащупал в кармане платок, вытер рот и, шатаясь, побрел в пилотскую кабину.

Пилот в левом кресле уткнулся лицом в штурвал. В затылке летчика сочилась кровью рваная рана, желтел мозг. Он был мертв. Но летчик справа был жив. Его куртка медленно пропитывалась кровью. Раненый был без сознания и слабо стонал. Давыдов ошеломленно переводил взгляд с одного пилота на другого. Рассудок отказывался верить в случившееся.

— Черт! Вот черт! Как же так, оба сразу…

Перспектива выглядела безрадостной: оказался на борту неуправляемого самолета, летящего неизвестно куда. Давыдов посмотрел на приборную доску, в глазах рябило от обилия циферблатов, указателей, индикаторов. Взгляд остановился на циферблате высотомера. Его маленькая стрелка медленно вращалась. Машина неумолимо теряла высоту. Судя по скорости движения стрелки, самолет медленно, но верно снижался. От этого открытия захватило дух. Нужно срочно что-нибудь делать. Давыдов высвободил из ремней мертвого пилота, вытащил тяжелое тело в салон, вернулся в кабину и стал тормошить раненого:

— Эй братан, очнись! Падаем!

Летчик не реагировал, от толчков его голова запрокинулась, сквозь приоткрытые веки виднелись белки закатившихся глаз.

— О Господи, да очнись же…

Раненый не отзывался. Давыдов уселся в освободившееся кресло и снова взглянул на показания высотомера. Стрелка прошла рубеж в две тысячи. Капитан потянул штурвал на себя.

— Давай же, ну давай… — просил он самолет. Медленно, словно нехотя, нос пошел вверх. Маленькая стрелка перестала вращаться, большая дрожала у прежней отметки. Давыдов перевел дух, посмотрел на приборы.

— Как много. Напихали же…

Опыта вождения самолетов у Давыдова не было. Вернее, был, но мизерный. Еще в училище он записался в аэроклуб. По чьей-то инициативе сверху командование училища дало всем желающим «добро» на посещение харьковского аэроклуба по воскресеньям. Большинство попросилось в секцию парашютного спорта. После трех прыжков давали значок и удостоверение парашютиста. Отпрыгавшие эту норму гордые собой курсанты прикручивали к парадным кителям синий значок с белым куполом и силуэтом болтающегося на стропах человечка — эмалевый символ воздушного волка. Давыдов записался в вертолетчики. Здесь тоже прыгали и тоже вручали значок, но по окончании курса выдавали еще и пилотское свидетельство. Продолжительность этого курса, правда, была побольше, да и сами занятия посложнее. Пилотское удостоверение Анатолий так и не получил. Перед сдачей зачетов и экзаменов в аэроклубе он сломал ногу на полосе препятствий. Преподаватель физической подготовки, исповедующий принцип «тяжело в учении — легко в походе», запустил учебную группу на восемь кругов. Норматива такого, конечно же, в природе не существовало, но училище готовилось к конкурсу, и новому начальнику кафедры были нужны высокие показатели. На седьмом круге Давыдов загремел с разрушенного моста. Из санчасти он вышел с предубеждением к беговым видам спорта и с легкой хромотой, от которой до окончания училища так и не избавился. Обиднее всего было то, что с аэроклубом ничего не вышло. Позднее Давыдов еще раз пытался освоить науку управления летательным аппаратом. Во время службы на Севере его учили знакомые ребята с местного аэродрома. Правда, до посадки «кукурузника» (других самолетов в местном авиаотряде не было) дело не дошло.

Пилотских навыков не хватало. Приборов было значительно больше, чем на стареньком «Ми-2» и на «Ан-2» пяозерского отряда гражданской авиации. Выровняв полет, Анатолий решил попытаться выйти на связь с землей. Натянул наушники, подобрал с пола блокнот, выпавший из рук командира. Несколько раз повторил вызов. Земля не отвечала: то ли вышли из зоны связи, то ли радиостанцию повредило взрывом. Давыдов знал, что воздушное судно может посылать сигнал бедствия автоматически, но вот где включается этот сигнал, он не знал. Покричав в микрофон для очистки совести: «Полюс, Полюс» — и не получив ответа, капитан оставил это занятие. Искать нужный переключатель на приборной панели было некогда. Задрав аэроплану нос, Анатолий добился лишь временного успеха. Теперь упала скорость, и самолет начал проваливаться вниз. Стрелка указателя высоты снова начала пугающий отсчет.

Чертыхаясь, Давыдов отжал штурвал и занялся поисками переключателей управления тягой. Нужные рычаги он нашел достаточно быстро. Такие же были в «Ан-2», хотя и выглядели иначе. Здесь их оказалось два, по числу движков. Для начала Давыдов перевел их вперед до упора и решил посмотреть, что будет. Однако ровным счетом ничего не произошло. Тогда он потянул рычаги назад — результат тот же. Двигатели тянули свою монотонную песню, значит, управлять моторами невозможно. Видимо, при взрыве что-то вышло из строя. Возможно, каким-то образом включалось резервное управление, но каким — для Давыдова было тайной за семью печатями.

— Вот влип!

В голову приходили всякие решения, но соответствующего случаю не появлялось. Всплывали какие-то обрывки из курса аэродинамики, что-то из рассказов знакомых летчиков. Давыдов сильнее подал штурвал вперед, самолет клюнул носом, заскользил вниз, скорость увеличилась. Дождавшись, когда скорость достигла пятисот километров в час, Давыдов потянул штурвал на себя. Машина поднялась чуть повыше, но лететь стала медленнее. Конечно, таким способом далеко не улетишь, но можно дрыгаться, пока есть запас высоты. А вот что будет потом?.. Про потом думать не хотелось. Еще одна проблема заключалась в том, что капитан понятия не имел, какая скорость для этого типа самолетов является критической, когда она достигнет своего предела и самолет начнет падать, как большой кусок металла. Извернувшись в кресле и не выпуская штурвала из потных ладоней, Давыдов вытянул ногу и попытался толкнуть раненого пилота. Со второй попытки он больно ударил его по лодыжке. Раненый застонал и открыл глаза.

— Падаем! — заорал Давыдов. — Скажи, что делать!

— Прибавь обороты, — ответил пилот и отключился.

— Да очнись же, не выходит у меня ни хрена! — кричал Давыдов. — Чего тут у вас нажимать надо?!

Пилот не отзывался.

Давыдов решил поискать подходящее поле и садиться. При мысли о посадке меж лопаток потек холодный пот. Как известно, эта процедура самое сложное в пилотировании. Большие самолеты сажает командир корабля, да еще при этом ему весь экипаж ассистирует. К тому же для посадки не помешало бы наличие аэродрома или ровной поверхности. Если садиться не выпуская шасси, желательно, чтобы запас топлива был минимальным. Лучше всего его вообще слить. Давыдов посмотрел на указатель уровня топлива — вроде бы около двух тонн. Если найти подходящее место, можно кружить над ним, пока не кончится топливо, и в крайнем случае сесть на брюхо. Давыдов осторожно нажал на педаль поворота. Стрелка указателя курса отклонилась, машина начала крениться вправо. «Черт, только бы не влезть в штопор. — Анатолий выровнял самолет. — Тогда точно свалюсь».

Запас высоты кончался. Пришло время искать место приземления. Впервые с момента взрыва Давыдов посмотрел вниз. От увиденного захватило дух. Внизу, куда ни кинь взгляд, была вода. Анатолий оцепенел. Вытянув шею, посмотрел вправо. Сердце зашлось от радости: там была суша. Осторожно-осторожно, медленно, не дыша, он начал разворачивать машину. Впереди показался песчаный, изрезанный бухтами и поросший густым лесом берег. Давыдов решил садиться на воду, как можно ближе к берегу. Так шансов уцелеть больше.

Снижаться начал издалека, тщательно выбирая направление. Понимал — второго захода не будет, вновь набрать высоту самолет не сможет. Давыдов выбрал для посадки бухту, окаймленную длинной песчаной косой. Сверху бухта казалась мелкой, даже дно видно. Капитан понятия не имел о том, что сверху можно обнаруживать подводные лодки на большой глубине. Он думал, раз дно видно — значит, мелко. Параллельно кромке берега тянулся перекат. На него он и решил садиться. Кое-как направив машину на нужный курс, капитан начал снижаться. Высота стремительно убывала. Время от времени Давыдов задирал нос машины, сбрасывая скорость. Как выпустить закрылки и поставить винты в режим фиксирования, он не знал, хотя и слышал, что это сделать необходимо.

Тяжелая машина неслась над подернутой легкой рябью гладью. Скорость упала до трехсот километров. В голову полезли мысли о камикадзе, они вот так же выходили на вражеский корабль. Самые подходящие мысли, как раз на злобу дня. Взгляд машинально фиксировал показания указателей высоты и скорости. Скорость триста, высота сто. Скорость двести девяносто, высота пятьдесят. Скорость двести семьдесят, высота — двадцать…

Давыдов потянул штурвал на себя, и в следующий момент машина ударилась о воду. Подпрыгнув, самолет заскользил по поверхности. Через мгновение брюхо заскребло по песку и нос опустился. Движение прекратилось. Давыдов сидел в кресле и орал благим матом.

— Так себе посадочка, на три с минусом, — отозвался очнувшийся от толчка пилот. — Но, думаю, тебя можно поздравить.

Двигатели замолчали, и наступила тишина. Немного успокоившись, Давыдов почувствовал, что в нем что-то изменилось. Он задумался, прислушиваясь к своим ощущениям. Вроде бы все в порядке, немного болит ссадина на лбу, вот, пожалуй, и все. Однако что-то было не так. Вернее, не так, как прежде. И тут Анатолий понял, в чем дело, и рассмеялся: он больше не чихал. От мучившей его аллергии не осталось и следа.

Глава 7.

КОНЦЫ В ВОДУ.

После первого выхода в эфир трассового самолета связь с ним была утеряна. Диспетчер несколько раз попытался вызвать борт. Ответа не было, но сквозь шумы эфира вдруг отчетливо пробилась фраза:

— …угроза… на борту взрыв… посторонний принужден…

И все. Больше ничего. Самолет некоторое время продолжал придерживаться заданной трассы, но неуклонно терял высоту. Объявили положенную «готовность» всем подразделениям ПВО вдоль трассы. Через несколько минут самолет исчез с экрана радара.

Еще через несколько минут из рощи, примыкающей к антенному полю, выехала белая «шестерка» с заляпанными грязью номерами. На заднем сиденье некто в штатском спешно паковал в «дипломат» какие-то приборы. Поверх них положил гарнитуру радиостанции. Машина миновала проселок, выбралась на шоссе и, взревев форсированным двигателем, понеслась в сторону города.

Подполковник Мошаров не находил себе места. Жена тщетно пыталась выяснить причину нервозности Владимира Павловича. «Иже херувимы» бросался к каждому телефонному звонку. Наорал на дочку, затеявшую переговоры со школьной подружкой. В ответ на расспросы Ларисы Максимовны муж сорвался и накричал что-то насчет работы и какого-то важного сообщения. Объявив молчаливый протест, домашние Владимира Павловича удалились в гостиную к телевизору, оставив главу семейства на кухне в компании добермана Гая и телефона. Сигнал поступил в полшестого вечера. Звонил дежурный по части:

— Товарищ командир базы, вас в округ вызывают. Говорят, что-то случилось с самолетом, на котором утром груз отправляли. Машину я к вам уже отправил. На аэродром я позвонил, в порядке личной инициативы. Говорят, упал самолет. Сейчас этим делом ФСБ занимается, вроде бы взрыв на борту, подозрение на террористов каких-то…

Мошаров облегченно вздохнул. Натянул китель, поправил перед зеркалом галстук. Уходя, зашел предупредить домочадцев. Перед ними вновь предстал обычный любящий папочка. Оставив семейство теряться в догадках о причинах столь разительной перемены, Владимир Павлович степенно вышел из дома. Поздоровался с сидящими на лавочке бабками. Минут пять посудачили о погоде. Вскоре взвизгнул тормозами командирский «уазик».

— Вот работа у человека, — посочувствовала дворничиха. — Все дома, а ему на службу. И положительный такой мужчина, не пьет. Всегда тверезый, здоровкается каждый раз…

Старушки согласно закивали головами.

Штаб округа стоял на ушах. Информация о том, что пропавший транспортник перевозил «Акинак», быстро распространилась по всем кабинетам. Снежный ком слухов разрастался с каждым часом. Версия о взрыве одной из ракет комплекса не обсуждалась, было якобы сообщение о захвате самолета какими-то террористами. Командующий ракетными войсками и артиллерией звонил командующему авиацией Северного флота, к которому был приписан пропавший самолет. Сумел найти только замов. Те сообщили, что шеф подойти к телефону не может — звонит какому-то диспетчеру. Неразберихи добавлял начальник особого отдела, шатающийся повсюду с самым загадочным видом. Наконец генерал обратил внимание на Мошарова:

— Упал наш «Боинг» с комплексом, Владимир Павлович.

— Да ну, где? — Брови подполковника взметнулись вверх.

— Где — пока не установили, но в последний раз его засекли в районе Онежского озера, налаживают поиски. Возможно, понадобится ваша помощь. Пока ни гу-гу. Ты все передал экипажу по описи? Оформил как надо?

— Конечно, со всеми подписями, экземпляры передаточной ведомости в положенном количестве.

— Ну-ка покажи.

Начальник базы достал папку.

— Все в порядке, вот, пожалуйста. — Владимир Павлович с готовностью протянул генералу бумаги.

Тот внимательно прочитал.

— Береги как зеницу ока, сам понимаешь, если что, прокурор прежде всего у тебя эти ведомости попросит.

Начальник базы кивнул: как же, понимаем. Душа подполковника ликовала. «Над Онежским озером? Это все! Кранты! Хрен там чего найдешь, как в присказке — концы в воду».

На аэродроме округа царила суматоха, все экипажи были вызваны по тревоге, готовилась спасательная операция, летчиков собрали в классе подготовки к полетам.

Управление ФСБ связалось с пограничниками и милицией, все силы переходили на усиленный режим службы.

Михаил Петрович расположился в уютном кресле. В бокале на столике благоухал коньяк. Ноги ласкал ворс ковра. Все на даче директора НПО «Прогресс» было отличное или самое лучшее. Тучин остановился у стеллажа с коллекцией старых орденов, на гранях драгоценных камней играли блики пламени из камина. При кажущейся непринужденности Слугарев все-таки чувствовал себя не в своей тарелке. На и без того взвинченные нервы давила разница в служебном положении гостя и хозяина, которую последний не считал нужным скрывать. Результат дела в равной мере зависел от успешных действий обеих сторон, и подполковник пытался строить деловые отношения на основе равноправного сотрудничества, но все попытки были тщетны. Тучин захватил инициативу — и подмял партнера под себя. Несмотря на уютную обстановку и демонстрируемое хозяином радушие, фактически приглашение в гости было вызовом для отчета, и Слугарев это понимал. Он чувствовал себя управляющим, вызванным к барину, и потому все в нем протестовало. О терзаниях партнера директор НПО «Прогресс» не задумывался. Тучин вообще мыслил другими категориями, общался с Михаилом Павловичем как с большинством своих подчиненных, ему и в голову не приходило, что такое отношение болезненно воспринимается его гостем.

— Последний раз отметка цели была получена над Онежским озером. Самолет отклонился от трассы и снижался. Вероятнее всего — падал, так как потом радары его не обнаружили. Сейчас все наши силы ведут поиск. ФСБ и контрразведка округа начали расследование.

— Вот что, Мишенька, организуйте поиск силами наших людей. Народ возьмете из группы, которую нам передали прошлым летом. Надо найти его первыми, убедиться, что самолет и груз больше не существуют или, допустим, что-то сохранилось, и тогда нужно обеспечить неопровержимые доказательства, что самолет вез именно то, что указано в полетной документации. Маловероятно, что кто-то из находившихся на борту уцелел, но и этот вариант нужно тщательно проработать. Этот вояка с базы, он не из болтливых?

— Не думаю, во всяком случае болтать не в его интересах.

— Его тоже держи под контролем.

— Сделаем, Андрей Юрьевич.

— Сделай, голубчик, сделай. Действия наших людей оформи через свою службу. Особо наше вмешательство не афишируйте. Это дело нужно представить как участие наших средств в поиске, и только. Там сейчас соберется столько народу, что затеряться, думаю, труда не составит. На каждом борту будет специальная команда. Если обломки лежат на берегу, все нужно будет представить как последствия сильного взрыва. По данным этого подполковника, на борту были ракеты. При ударе о землю они должны были сдетонировать.

— Так там и было несколько ракет. На случай, если какие-то обломки уцелеют, эксперты подтвердят, что все чисто.

— Насчет экспертов — это моя забота. Твоя задача — самолет. Начинайте действовать немедленно.

— Понятно, Андрей Юрьевич.

Слугарев встал, но замешкался в дверях.

— Тебя что-то беспокоит?

— А как дела в порту?

— Контейнер готов к погрузке. Охрана свое дело знает. Не беспокойся. Что, боишься, как бы тебя не обошли при расчете? Не волнуйся, мальчик мой, ты мне слишком нужен.

— Что вы, Андрей Юрьевич, я о деле пекусь…

— О деле, это правильно. Только ты на своем участке пекись. Тогда все будет хорошо. Счастливо. Держи меня в курсе.

— До свидания. — Подполковник вышел. То, что Тучин отстранил его от второй части операции, настораживало. Фактически вся выручка от операции должна была пройти через руки партнера, и уж потом Тучин должен был выделить Слугареву его долю. Этот расклад ему не нравился: в общении с таким серьезным человеком, как Тучин, всегда нужно держать ухо востро.

— Ладненько, Андрей Юрьевич, будет день — будет пища. Есть и у нас кое-какие козыри.

Упускать свое Слугарев не собирался.

Маляву с воли принес прибывший с последним этапом заключенный по кличке Ломбард. В криминальной иерархии Ломбард не поднялся выше бойца бригады, промышлявшей мелким рэкетом. На зону был отправлен исключительно в роли гонца. Суть послания была проста: всплыла новая информация, и это грозило Седому крупными неприятностями. И хотя разработка велась по делам, к которым Седой не имел отношения, следствие вышло на обстоятельства, непосредственно связанные с его «трудовой» деятельностью. Открылись новые улики, говорившие о его участии в ранее нераскрытых преступлениях. Раскололись сразу несколько свидетелей, прежде хранивших молчание. Для Седого нынешняя отсидка была, если можно так выразиться, плановой. После нее он должен был стать настоящим авторитетом. Из весточки следовало, что Седому нужно рвать когти. Иначе плановое «повышение квалификации» грозило состояться значительно позднее, чем рассчитывал Седой.

После отбоя Циркач с головой забрался под одеяло. В голове вертелись все те же мысли: о дочери, о матери, о неверной супруге. Но невеселым раздумьям помешали. Кто-то тяжело опустился на его койку и стал трясти за плечо. Циркач высунул голову. Рядом сидел Шнорхель.

— Пойди-ка погуляй. Постой на атасе, — скомандовал он соседу Циркача, тщедушному бухгалтеру, отбывавшему срок за растрату. Тот испуганно вскочил. На освободившуюся койку уселся Седой.

— Ну что, горюешь? Зря в одиночку себя травишь, в такой момент нужно к товарищам быть поближе.

Шнорхель закивал:

— С людьми всегда легче. Вот у меня был случай…

Седой осадил болтуна взглядом, Шнорхель заткнулся. Авторитет извлек из-за пазухи бутылку водки. Припечатал донышко к крышке тумбочки.

— В такой момент самое время выпить. Распорядись насчет посуды и прочего, — скомандовал он Шнорхелю, и тот метнулся выполнять. Седой продолжил: — Люди и здесь — люди. Ты бы обратился к тем, кто постарше. Чего горе в себе носить? Послушал бы умного совета. Мы ж тебе не чужие, чего ты от нас сторонишься?

Шнорхель вернулся со стаканами, банкой килек и буханкой. Расстелил на тумбочке газету.

В синем свете дежурной лампочки на белой стене барака разыгрывалось представление театра теней. Циркач пил и хмелел, но зато теперь он чувствовал, что не одинок. Все слова Седого казались истиной в первой инстанции. Все, что говорил пахан, казалось правильным.