- Твои проблемы, Мехмед. - Берендеев хлопнул дверью.
      На Новоипатьевской улице было по-прежнему тихо. Только телохранительница Мехмеда показалась Берендееву куда более симпатичной, чем когда он садился в машину к турку-лахетинцу. "Что делает с женщиной теплая осенняя ночь!" подумал Берендеев. И еще подумал, что, по всей видимости, еще увидится с этой преобразившейся в теплой осенней ночи женщиной.
      Или - не увидится никогда.
      12
      Берендеев давно обратил внимание на занятную бабушку, каждый вечер выходящую на помоечный промысел. Она жила в соседнем подъезде, и все считали ее сумасшедшей, однако она таковой не была. Подтверждением этому служила хотя бы редкостная - близкая к совершенству - экипировка, в которой бабушка отправлялась на дело. Обычно встречные брезгливо шарахались от бабушки, и только писатель-фантаст Руслан Берендеев уважительно раскланивался с ней, не уставая восхищаться очередными (скажем, такими, как мотоциклетные очки-консервы, надежно предохраняющие глаза от любых неожиданностей) новшествами в ее экипировке. Глядя на бабушку, Берендеев с грустью думал, что люди склонны объявлять сумасшествием всякую (неважно, в каком деле) последовательность, доведение до логического абсолюта наличествующих в обществе, но как бы не удостаиваемых вниманием (бытовых, мировоззренческих, экономических и т. д.) тенденций.
      Бабушкину рабочую форму вполне можно было уподобить скафандру выходящего в открытый космос космонавта, настолько все там было предусмотрено и продумано. Резиновые, но на теплой байковой подкладке, с мягкими серенькими отворотами сапоги, предохраняющие ноги не только от холода, но и от неизбежной осенней, в особенности поздними ночами и ранними утрами, сырости. В сапоги были заправлены плотные, из забытого ныне, но некогда любимого народом материала под названием "чертова кожа" просторные шаровары с напуском, как будто бабушка не возражала скакать от одной помойки к другой верхом на коне. Далее свободная, не скрадывающая движений, телогрейка, как портупеей, перепоясанная сложной системой толстых и тонких веревок, к которым с помощью специальных крючков, блоков и карабинов крепились емкости для размещения найденного. Что-то шло в закопченный солдатский - времен второй мировой войны - котелок, что-то - в рыбацкий, крупноячеистый железносетчатый садок, что-то - в пластмассовое детское ведерко с полустертым жизнерадостным орнаментом. За спиной бабушка, как охотник оружие, несла на ремнях сразу несколько разнокалиберных бамбуковых палок, оснащенных наконечниками и всевозможными захватами. Ими она с превосходящими воображение профессионализмом и ловкостью орудовала внутри баков. Имелось при ней - Берендеев сам видел - и подобие гибкого складного удилища с леской и, вероятно, крючком, которое бабушка прицельно забрасывала в те помойные вместилища, к каким по какой-либо причине не могла вплотную приблизиться, но где, как ей представлялось, могло находиться нечто примечательное. Через плечо на манер торбы она несла две большие, соединенные длинной перевязью сумки, куда и складывалась основная добыча. Необходимое светообеспечение достигалось посредством нескольких - на разные случаи жизни и метеоусловия - фонариков (Берендеев был готов поклясться, что один из них - галогенный, то есть противотуманный), а также пластмассового шахтерского шлема с горящей во лбу звездой - лампочкой от закрепленной на поясе аккумуляторной батареи.
      Самое удивительное, бабушка не была жадиной, щедро и не выборочно делилась найденным добром с жильцами подъезда, демократично выставляя (вывешивая) его (добро) в холле перед лифтами. Жильцы, однако (большей частью отнюдь не богатые люди), гневно вышвыривали добро из холла снова на помойку, пеняли бабушке на идущий из ее квартиры на первом этаже скверный запах. Косвенным образом это свидетельствовало об изначальном несовершенстве человечества, отвергающего чистосердечные и простодушные дары в угоду сомнительным социальным построениям, в соответствии с которыми одним добропорядочным гражданам "западло" было использовать то, что выбросили за ненадобностью другие добропорядочные граждане.
      Между тем если Господь Бог что и не ставил в грош, так это именно социальные построения. Иначе разве бы Он допустил, чтобы по велению нескольких решительно никому (до поры) не известных реформаторов в разряд нищих, бомжей разом перешли целые поколения бывших советских людей. Зато Господь совершенно определенно "ставил в грош" - а может, и в рубль - стремление поделиться с ближним плодами труда своего. Таким образом, делал вывод писатель-фантаст Руслан Берендеев, бабушка в мотоциклетных очках-консервах была Господу милее надменных, лицемерных жильцов, отвергающих ее дары.
      Не говоря, естественно, о реформаторах, в случае с которыми (Берендеев в этом не сомневался) имело место знаменитое "попущение Господа злу".
      Вот и сейчас, возвращаясь после свидания с Мехмедом домой, Берендеев увидел у церковной ограды помойную бабушку, которая проворно выключила фонарик; но до того, как она его выключила, Берендеев успел заметить в дрожащем мутном конусе света, что на сей раз бабушка не в мотоциклетных очках-консервах, не в шахтерской каске, а в натуральном черном танкистском шлеме с наушниками. Она мгновенно растворилась в темном воздухе (умчалась на броне невидимого ночного танка?), но Берендеев, во-первых, не спешил домой, во-вторых, ему было интересно, что делала бабушка у церковной ограды, поэтому он пошел в направлении исчезнувшего света.
      Со времени несостоявшегося расстрела у Садового кольца писателя-фантаста Руслана Берендеева неудержимо влекли к себе церковные ограды. "Быть может, подумал он, - бабушка в танкистском шлеме спряталась там, чтобы довести до конца дело, начатое бомжом с готическим лицом, в очках-параллелограммах?"
      Ничто, кроме прицепившегося, как репей, к свежей осенней прохладе кисловатого запаха гниющих овощей - доминирующего запаха помойки, - не напоминало о недавнем присутствии бабушки-танкистки.
      Берендеев так бы и прошел мимо темных куполов в недоумении, если бы случайно не бросил взгляд за церковную ограду, так сказать, по ту земную сторону грешной жизни. К своему изумлению, он увидел там несколько белоснежных пластиковых бутылок с простоквашей (он сам покупал такую - "Russkaya prostokvasha" - в супермаркете "Foodland" по семь долларов за бутылку), две нераспечатанные пачки крекеров и (Берендеев глазам не поверил) бутылку французского красного вина каберне. Срок годности продуктов, надо думать, истек (хотя как он может истечь у вина?), но бабушка, вне всяких сомнений, разбирающаяся в подобных тонкостях, тем не менее посчитала их вполне пригодными для трапезы.
      Как бы там ни было, сегодня ночью бабушка открылась ему с новой стороны. Берендеев не сомневался, что не с последней. В каждом человеке, как в мироздании, заключалось великое множество внешних и внутренних, видимых и невидимых сторон. "Вот только рассматривать их не всегда уместно, да, собственно, и ни к чему", - подумал Берендеев.
      Еще он подумал, что в принципе бабушку можно отыскать по запаху. Пожалуй, это было единственное слабое звено в ее системе "сдержек и противовесов". Осенний ночной ветерок был свеж и прохладен, но не настолько, чтобы отцепить репей, перерубить хвост концентрированному запаху помойки. Он тянулся за бабушкой, как шлейф за кометой.
      Берендеев вспомнил, как некогда морщились эстетствующие редакторы по поводу провидчески открытого им "запаха демократии". Сейчас Берендеев был готов внести уточнение: запах демократии был двуедин - к воняющему мочой, потом, дерьмом, мокнущей гнойной раной бомжу следовало присовокупить запах гниющих овощей - запах помойки. На герб столицы демократической России вполне можно было вынести помойный бак, победно распростершую над ним крылья ворону и преклонившую колени пред баком, как пред дающей хлеб насущный силой, пенсионного возраста фигуру. Берендеев не знал, лучше или хуже запаха демократии запах тоталитаризма, но утешал себя тем, что человек во все времена сильнее всего ненавидит то, что есть, не думая о том, что то, что будет, может оказаться еще хуже. "Придет диктатура, вернется тоталитаризм или что там еще, - решил Берендеев, - определим и запах". Отчего-то ему казалось, что тоталитаризм пахнет навозом и... перегаром.
      ...Писатель-фантаст Руслан Берендеев несколько дней назад вернулся в Москву с родины богини Афродиты ("каменная пена - пена камней") - острова Кипр, где на побережье возле города Ларнака председатель совета директоров "Сет-банка" Нестор Рыбоконь то ли прикупил, то ли на долгий срок арендовал двухэтажную виллу с высоким бетонным забором, ухоженным газоном, плодоносящими цитрусовыми деревьями в огромных керамических кадках.
      Однажды после ухода девушек-соотечественниц (они познакомились с ними в сувенирной лавке, купили им там какие-то ленточные купальники и мнимо серебряные перстенечки в виде изогнувшихся дельфинов, заронив (против своей воли) в простые и чистые, как школьные тетради в начале учебного года, девичьи головы некие несбыточные надежды) Берендеев и Рыбоконь, устроившись в белых пластиковых шезлонгах с бокалами доброго кипрского вина на урезе шипящего в гальке моря, вдруг, как ни странно, заговорили о... демократии.
      - Последовательно реализованная демократия - наилучшее из возможных общественных устройств, - ошарашил Берендеева дичайшей для России последних дней двадцатого века сентенцией Рыбоконь. Сказать так на исходе девяносто девятого было все равно, что сказать в восемьдесят девятом: "Будущее человечества - это последовательно реализованный коммунизм".
      - Нестор, ты или издеваешься, или шутишь, - покачал головой Берендеев, или странно как-то мечтаешь. Впрочем, я тебя не осуждаю. Жизнь в России сейчас как раз и есть нечто среднее между издевательством, шуткой, мечтой и... смертью.
      - Я сказал, последовательно реализованная демократия, - с надменной уверенностью уточнил Рыбоконь.
      Он сидел в кресле, вытянув ноги в ночь, мерцая в лунном свете круглыми роговыми очками. Берендеев вспомнил гениальную строчку Маяковского: "В блюдечках-очках спасательных кругов". И еще почему-то вспомнил, что островом Кипр некогда владел король-крестоносец Ричард Львиное Сердце. Кому-то он потом его продал... Берендеев покосился на стоявшие на столике бутылки. В темноте было трудно определить, осталось ли в них вино, - бутылки казались литыми и полными, как непрожитая жизнь.
      Ни к селу ни к городу Берендеев вспомнил, какое недовольное, разочарованное лицо было у девушки Рыбоконя, когда они усаживали своих кратковременных подруг в такси. Причем недовольство и разочарование определенно было вызвано не тем, что дали мало денег, - дали достаточно, но... Берендеев не стал додумывать эту мысль. В конце концов, какое ему дело до интимной жизни Нестора Рыбоконя, до (быть может, мнимого) недовольства случайной девушки? Если человек ходит в круглых роговых очках и искренне верит в демократию, это еще не означает, что он импотент или причудливый сексуальный извращенец...
      - Нестор, что ты понимаешь под последовательно реализованной демократией? - поинтересовался Берендеев. - Естественно, помимо того, что известно о демократии такому необразованному лопуху, как я?
      - Демократия не может быть ползучей, как змея, - ответил Рыбоконь, провожая взглядом летевшую в небе светящуюся точку - может, падающую звезду, а может, взлетающую ракету, - демократия не может быть лежачей или плавающей кверху брюхом, как оглушенная рыба. Демократия не может дароваться как... ничто. В ничто можно только вляпаться. Все в мире имеет предопределенный генетический код развития. В соответствии с этим кодом демократия - плод, вызревающий на древе - во чреве - отчаяния и неудовольствия от иных форм правления. Демократия легитимизируется в сознании общества не как череда неких смутных, суетливых действий, сильно смахивающих на воровство, но - в результате героического деяния, а в идеале - жертвы, желательно многих жертв. Бескровное, - вздохнул Рыбоконь, - не имеет шансов утвердиться надолго. То, что мы имеем в России, - всего лишь временная перемена власти. Все остальное слова и воровство.
      - Демократия не змея и не рыба, - повторил Берендеев. - Что же она тогда? Зверь или птица?
      - Полагаю, что птица, - откликнулся из белого пластикового кресла, как невидимое изображение из рамки, Рыбоконь, - но не та птица, которая летит по первому зову, болтает разную чушь.
      - Не попугай, - констатировал Берендеев.
      - Феникс, Рух, Гамаюн... - Рыбоконь замолчал. Видимо, другие мифологические птицы - Сирин, Руми, а также птица времени Моль на память не пришли (не прилетели?). - Но если хочешь знать точно, демократия это... пеликан.
      - Понятно, - рассмеялся Берендеев, - нет проблем, куда складывать добро.
      - Да будет тебе известно, - донеслось из белой пластиковой рамки, пеликан - единственная в мире птица, которая в случае отсутствия пищи кормит птенцов собственной кровью!
      - Если я правильно тебя понял, - с тревогой всмотрелся в рамку Берендеев (ему показалось, что Рыбоконя там нет или же он сам превратился в белого, раскинувшего крылья по периметру рамки пеликана), - ты отрицаешь постепенную эволюцию власти и общества в сторону демократии? Нестор, ты прямо какой-то... Ры-беспьер!
      - Медленная эволюция в современных условиях - я имею в виду предстоящий конец света, его же никто не отменял - есть уродливое произрастание в условиях гниения и разложения сущего, - прозвучал из пеликаньей рамки трубный голос Рыбоконя. - Даже благое семя прорастет - если, конечно, прорастет - в подобных условиях в виде омерзительного, отравленного злака. Видишь ли, оно тоже будет работать на конец света.
      - Значит, выхода нет, - вздохнул Берендеев, - если все предопределено. Это как в шахматах, цуцванг, да? Когда каждый, пусть даже гениальный ход ухудшает позицию, ведет к проигрышу.
      - Демократия, - ответил Рыбоконь, - выигрывает в двух случаях: когда приходит в виде откровения, а не пошлого анекдота и когда очищает душу, то есть делает ее лучше, а не грязнит, то есть делает хуже. Пьяное падение с лестницы... Тупая прострация то в бассейне, то на переговорах... Какая-то нелепая смерть в сортире вертолета... Разве ты не находишь странным, что вот у нас в России поменялись строй, власть, моральные ценности, а... как-то обошлось без героев. Нет героев, хоть убей! Воры есть, а героев нет. Так может быть только перед концом света.
      Берендеев давно заметил, что его старший (хотя сейчас, может, уже и младший) партнер по бизнесу, как правило, избегает завершенных мысленных построений, равно как и однозначно окрашенных социальных эпитетов. Нестор Рыбоконь, похоже, отрицал классовую борьбу как основную движущую силу истории. И еще одну особенность подметил Берендеев у своего (пока еще) шефа: Рыбоконь никогда и ничего не произносил просто так, чтобы продемонстрировать, какой он умный или какая, допустим, оригинальная мысль пришла ему в голову. Ему было в высшей степени наплевать, какое впечатление он производит на собеседника. Главным для него была не мысль или идея сама по себе, но какое место занимает он, Нестор Рыбоконь, внутри этой самой мысли или идеи. Если никакого - мысль, идея были для него мертвы, точнее, несущественны. Грубо говоря, он предпочитал обсуждать не внешний (быть может, прекрасный) вид плода, но исключительно его вкус, точнее, даже не вкус, а свойства.
      Писателю-фантасту Руслану Берендееву сделалось любопытно, с какого края Рыбоконь тянет на себя одеяло демократии, которая, как только что заявил очередной президент, утвердилась в России "на тысячелетия". Только ленивый сейчас не возмущался, казалось бы, давно забытыми пьяными падениями с лестницы, тупой прострацией то в бассейне, то на переговорах, клоунской какой-то внезапной (хотя и томительно всеми ожидаемой, а потому как бы невозможной) смертью в сортире летящего в загородную резиденцию вертолета. Берендееву хотелось верить, что Рыбоконь умнее. Ведь не будь всего этого маразма (даже и смерть в сортире вертолета, как ни странно, оказалась тем самым лыком, которое, как известно, в строку) - не сидеть бы теплой звездной ночью бывшему преподавателю физики из провинциального медицинского института на берегу Средиземного моря, на собственной вилле, попивая доброе кипрское вино.
      - Если я правильно тебя понял, - предельно спрямил путь к сути Берендеев, который, напротив, ценил мысли, идеи, умозаключения за сжатую (сконцентрированную, как запах гнилых овощей на помойке) в них волю к изменению (естественно, в лучшую сторону) жизни, то есть за, так сказать, социальную красоту, и которому было плевать, какое он сам занимает в них место (чаще всего - никакое), - сейчас у нас в России не истинная демократия, а некое ее грязное, изломанное производное. Стало быть, должен появиться кто-то, кто принесет народу истинную - героическую, выстраданную, естественную, какую еще... демократию?
      - Ты совершенно правильно меня понял, - не без удовольствия подтвердил Рыбоконь. Мягко говоря, он был толерантен к лести.
      - Кто же этот человек? Кто приведет народ к истинной демократии? воскликнул Берендеев, в общем-то зная ответ.
      - Два человека, - донеслось до него из белой пеликаньей рамки на урезе моря.
      - Два? - растерялся Берендеев. - Одного я знаю. Это ты. Но кто второй? Надеюсь... не я? Нестор, зачем тебе второй? Большое дело надо делать в одиночку!
      - Ты? При чем здесь ты? - не без надменности поинтересовался председатель совета директоров "Сет-банка". - Не ты. Но второй нужен. Без него никак.
      - Не томи. Кто он? - осушил бокал до дна Берендеев. Разговор стал напоминать ему сцену из пьесы Ионеско. "Второй" мог оказаться кем угодно: его величеством императором цыган, очередным президентом России, миллионным по счету посетителем "Макдональдса" на Тверской, а то и... не человеком вовсе. Берендеев почувствовал что-то вроде обиды. Почему это он не может быть этим вторым?
      - Иисус Христос, - ответил Рыбоконь.
      - Ну да, - перевел дух Берендеев, - как я сразу не догадался? Кто же еще?
      - Хочешь, скажу, почему люди в нашей стране ненавидят демократию и, так сказать, сопутствующие ей газы - перманентную экономическую реформу, политическую борьбу, парламентскую говорильню, свободную прессу, похабствующее телевидение, ну и так далее? - спросил Рыбоконь.
      - Полагаю, потому, что все это заслуживает ненависти, - почти что в духе героев Гомера и Тацита ответил Берендеев.
      - Отнюдь, - покачал головой (Берендеев догадался по отраженному блюдечками-очками лунному блику) Рыбоконь. - Люди ненавидят демократию исключительно в силу собственного несовершенства. Видишь ли, они слишком глупы, чтобы заниматься бизнесом, слишком ленивы, чтобы честно и много трудиться в качестве наемных служащих, слишком продажны, чтобы сколько-нибудь долго заниматься политикой, слишком умственно несамостоятельны, чтобы не читать свободную прессу, и слишком порочны, чтобы не смотреть похабствующее телевидение. Дело, таким образом, не в демократии, а в самих людях.
      - Но ведь их такими создал Бог, - заметил Берендеев.
      - Но ведь Бог создал все. значит, он создал и демократию, - возразил Рыбоконь. - Разве Бог виноват, что люди ищут и находят возможности для собственного ухудшения при любом общественно-политическом строе?
      - Ты полагаешь, что Бог, управляя сущим, придерживается демократических норм? - спросил Берендеев.
      - Полагаю, что да, - ответил Рыбоконь, - но люди, видишь ли... находят разного рода лазейки. Мне кажется, - добавил после паузы, - внутри мироздания имеет место некое... разделение властей.
      - Ну да, на законодательную, исполнительную и судебную, - продолжил мысль Берендеев. - Бог - какая ветвь власти?
      - Во всяком случае, не законодательная, - ответил Рыбоконь. - И совершенно точно не исполнительная. Мы-то с тобой знаем, кто в нашем мире осуществляет функции исполнительной власти...
      - "В закате рожденный, исполни желанье"... - процитировал Берендеев первую строчку малоизвестного средневекового заклинания, переведенного на русский язык поэтом Брюсовым.
      - "Дай денег, дай власти и дай наслажденье"... - к немалому его удивлению, продолжил Рыбоконь.
      - Тогда остается судебная, - сказал Берендеев.
      - Судебная, - подтвердил Рыбоконь, - но достаточно ли хорошо она осуществляется?
      - Узнаем, - посмотрел на темное, как прокурорская мантия, небо Берендеев, - рано или поздно обязательно узнаем, этого суда никому не избежать.
      - Но если кто-то олицетворяет законодательную власть, которая, как известно, превыше исполнительной и судебной, - продолжил Рыбоконь, - значит, этот кто-то обладает правом объявлять амнистию, то есть отменять даже не приговоры суда, но... сам суд...
      - Надеешься попасть под амнистию? - усмехнулся Берендеев.
      - Я хочу понять, кто ее объявляет, - строго посмотрел на него Рыбоконь, как если бы Берендеев знал, но по какой-то причине не открывал эту тайну партнеру по бизнесу. - Вроде бы чепуха, - продолжил банкир, - упражнение досужего ума, а если вдуматься - главнейшая и важнейшая проблема, в сравнении с которой полеты к звездам - тьфу! - смачно плюнул на гальку.
      - По-твоему, получается, что Бога назначил судьей этот... невидимый парламент? - уточнил Берендеев. - Ты хочешь сказать, что, если назначил, может и... отозвать?
      Звезды как будто опустились еще ниже. Некоторые определенно скользили по поверхности моря. Берендееву не мог отделаться от ощущения, что Бог где-то тут, рядом, скользит по ночной соленой воде на роликах звезд. Оттягивает неизбежный отзыв, подумал Берендеев, цепляется за полномочия...
      - Сдается мне, - понизил голос Рыбоконь, - что в этом парламенте не только нет, так сказать, консенсуса, но вообще... один депутат не ведает, чем занимается другой...
      - Однако какие-то решения принимаются, - заметил Берендеев.
      - Да, - согласился Рыбоконь, - но механизм их принятия вне человеческого и не только - понимания.
      - И стало быть, вне демократии? - предположил писатель-фантаст Руслан Берендеев.
      - А может, - спросил Рыбоконь, - суть демократии в том, что каждый берет себе столько, сколько может? Может, кто-то в этом невидимом парламенте взял слишком много полномочий? А сейчас... не справляется?..
      - И что из этого следует? - Берендеев вдруг явственно услышал, как трещат в кустах цикады. Он подумал, что все время слышит этих цикад, но ни разу не видел, какие они.
      - Из этого следует, что кое-что перепало и нам, - ответил после паузы Рыбоконь.
      - Боюсь, что не очень много, - заметил Берендеев.
      - Как сказать, - возразил Рыбоконь, - верить в Него, то есть любить и... умереть. Много это или мало?
      ...Помойная бабушка, похоже, посчитала, что достаточно оторвалась от интеллигентно преследующего ее писателя-фантаста Руслана Берендеева. Далеко впереди ее фонарик обнюхивал дальнюю и весьма перспективную, по мнению Берендеева (хотя он и не являлся специалистом в этом вопросе), кучу строительного мусора у трамвайных путей. Там возводили то ли банк, то ли отель. Похоже, бабушку заинтересовали отходы стройматериалов. Но вот блуждающий фонарный огонек испуганно сместился в сторону Останкинского пруда, запутался в фиолетовых в ночи кронах кустов и деревьев, погас. Бабушка вновь засекла Берендеева. "Черт возьми, - подумал он, - разве я виноват, что кратчайшая дорога к подъезду проходит мимо стройки?"
      Берендеев вдруг увидел собственную тень в неверном желтом свете лампы над трамвайным кольцом у пруда. Расстегнутый, шевелящийся на ветру плащ придавал ему сходство с косматым зверем. Растрепанные волосы стояли над головой, как рога. Каблуки на ботинках странным образом сделались выше и короче - одним словом, превратились в копыта. Берендеев обнаружил в себе - теневом совершенно невозможное сходство с... крылатым ослом из сомнительного вулканического золота. Не удивительно, что бабушка (Божья, как выяснилось, душа) бежала от него, как от беса из преисподней. "Но ведь она должна знать, рассеянно подумал Берендеев, - что от него убежать нельзя. Наверное, она приняла меня за конкурента - ходока по помойкам. У них суровые нравы".
      Неожиданно (или ожидаемо) в данном уподоблении ему увиделся более глубокий смысл. Тучи крылатых ослов летали над страной, как будто превращенной в развалины, огромную помойку, гору мусора. На первый взгляд магический, но на самом деле давно просчитанный и прекрасно исследованный эффект "горы мусора" состоял в том, что помещенная в нее даже стопроцентно новая, супердорогая (какой нет в других странах) вещь как бы автоматически сбрасывалась с качелей спроса и предложения, выносилась за формулу цены, представала чем-то не имеющим ценности. Научное открытие, выявляющее неизвестный закон природы, революционная технология, помещенные на гору мусора, стоили ровно один доллар.
      Воистину это была волшебная гора.
      Одни как по волшебству теряли.
      Другие - приобретали.
      Чтобы возвести на нее, как на Голгофу, страну, требовалось двуединое единственное: разрушить (превратить в гору мусора) время, в котором существовала страна, то самое триединое прошлое - настоящее - будущее, а также населяющий страну народ.
      Мнимо обесцененные вещи (включая такие, как полезные ископаемые, которые тоже вопреки логике ценились гораздо дешевле, нежели аналогичные в других странах) и высматривали, собирали (утилизировали) крылатые ослы. Берендеев с грустью подумал о том, что и он, и бабушка объективно заинтересованы в том, чтобы волшебная гора мусора стояла вечно. Просто он находился на вершине горы, куда (гора существовала по собственным физическим законам) поднималось золото и бриллианты, бабушка же копошилась внизу, в самых натуральных отбросах. Хотя, подумал Берендеев, семидолларовая, даже и просроченная, простокваша, французское, даже и с повышенным (иначе почему его выбросили?) содержанием вредных веществ, каберне - это неплохие отбросы. Во всяком случае, питаясь такими отбросами, можно жить.
      "Если государство не озаботилось тем, чтобы законным образом продавать собственность, - вспомнил он слова Нестора Рыбоконя, - ее будут брать силой, за взятки и даром. Но где принято брать силой, за взятки и даром? На свалке. Поэтому до тех пор пока все не разберут, страна будет жить по законам свалки. На свалке же, как известно - в экзистенциальном смысле - все нищие, все бомжи! Поэтому, дорогой Руслан, нам ничего не остается на данном этапе жизни в нашей стране, кроме как избегать сердечных привязанностей и реализовывать тайные мечты и тайные проекты - в той степени, в какой это позволяют делать деньги. Поверь, это не так уж и мало. Многие герои отдали свои жизни за гораздо меньшее".
      "А может, - подумал Берендеев, сворачивая к своему подъезду, теряя из виду блуждающий фонарный огонек, - хождение по помойкам не насущная необходимость (в конце концов, ведь платят же ей какую-то пенсию!), а иная - двадцать первого века - модель существования, так сказать, синтез многих житейских радостей: путешествия, охоты, стремления к открытиям, азарта, продолжения образования и, - он вспомнил святые дары, - даже воцерковления?"
      Писатель-фантаст Руслан Берендеев знал на собственном опыте, что путешествия в глубь обыденного, примелькавшегося, не заслуживающего внимания (а что может быть более обыденным, примелькавшимся, не заслуживающим внимания, чем гора мусора или повседневная человеческая жизнь?) в действительности самые захватывающие и исполненные неожиданностей.
      ...Мысль, что Дарья напропалую изменяет ему, мучила и сушила Берендеева, но он долгое время не мог ни решительно объясниться с женой, ни доподлинно установить факт измены. Нельзя же было принять за установление этого факта его бессмысленные марши (демарши?) в белых расклеивающихся кроссовках сквозь неурочную майскую метель по далекой Дербентской улице? Как всегда, решительным конкретным действиям писатель-фантаст Руслан Берендеев предпочитал расслабляющее раздумье. Измененная раздумьем реальность начинала напоминать бегуна, застывшего на старте, не знающего, в какую сторону бежать. Но в действительности бегун давно бежал и, может, даже приближался к финишу. Просто Берендеев его не видел. Раздумье, таким образом, было разновидностью слепоты. Очевидные вещи приобретали дополнительные сущности, как рыба поверх одной чешуи - другую, третью. Преображенную раздумьем рыбу вполне можно было принять за... птицу времени Моль. Раздумье было верным путем к наихудшему решению. Берендеев это понимал, но продолжал, как верный (или тупой) гвардеец, стоять под дырявым штандартом (раздумья), хотя армия (мыслей) давно разбежалась.
      Он верил в чудо.
      Ему не нужно было простое действие.
      Как, впрочем, и простая истина.
      Ему хотелось, как алхимику золота из свинца, сверхдействия, сверхистины.
      Изнуренный не знающим исхода, сравнимым с ожиданием назначенного со дня на день конца света томлением, писатель-фантаст Руслан Берендеев бродил по квартире, провожаемый недоуменными взглядами таксы Сары. Она понимала, что хозяин что-то ищет, и была рада оказать ему посильную помощь, но Берендеев в упор не замечал склонившую голову, так что одно ухо свесилось тряпочкой, Сару.
      Поставив входной замок на кнопку, чтобы девчонки (если раньше положенного вернутся из школы) не влетели в квартиру без звонка, Берендеев взялся выдвигать ящики комода, где Дарья (как выяснилось, в беспорядке) хранила свои вещи, главным образом, как выяснилось, нижнее белье.
      Интимные свидания Берендеева и Дарьи вот уже много лет происходили глубокой ночью, когда девчонки спали. Дарья приходила из ванной в ночной рубашке, валилась на кровать, заводила песню, что дико устала и, мол, хорошо бы ей сегодня отдохнуть и вообще нормальным людям вполне достаточно одного раза в неделю, пора снижать темпы, чай, не двадцать лет. Берендеев же, считавший секунды до ее возвращения из ванной, трепетно вслушивавшийся в доносящийся (ванна была через стенку) шум воды (как только он стихал, Берендеев автоматически был готов к любви), лишь сатанел от таких разговоров, и Дарья (куда ей было деваться?) уступала. В постели Дарья терпеливо сносила неистовые ласки мужа, не проявляла никакой инициативы; едва же он отваливался на свое спальное пространство, немедленно поднималась, опять отправлялась в ванную, а по возвращении мгновенно засыпала.