Реки алкоголя, моря разливанные пива, океаны водки. Редкие островки закуси, к которым густо пахнущий анашой ветер прибивает мятые остовы целлофановой обертки. Телевизор и надрывающийся двухкассетник взаимно обречены захлебнуться в общем хаосе заглушающих друг друга десятков голосов. Визгом и хохотом взрывается вызывающе крашенная команда голых ног сгрудившихся вокруг сыплющего пошлыми шутками Демыча. И все пьют. Мы еще в стадии подъема и идет старательная гонка за лидером. То есть за мной.
      Плыву на волшебном корабле блаженного отупения, глупо посмеиваясь над этой жизнью.
      Я хорош, словно бог.
      Нет, я и есть бог. Бог этой бухающей накурившей и накурившейся толпы, расслабленной до предела и одновременно возбужденной весельем. Не вмещаясь в гостиной, гулянка кипит по всему коридору, на другом его конце густо набив кухню.
      Я пью, я смеюсь. Я расслабляюсь. Внутри странно гулко и тепло, и я заливаю туда еще огня.
      Алиллуйя.
      Короткой судорогой, рывком удавки вспыхивает желание подраться. Яростно, безумно. Все равно с кем. Лишь бы чувствовать хруст чужой кости на костяшках своего кулака, ловить алчными губами алую густую росу. Вот он, например. Кто такой? Что здесь делает? Как посмел развалиться в кресле и щипать за зад визгливую рыжую девку? Или вот этот - чей он там друг? Шофер категории С называется. Едва не влетел с нишей единственной фурой, а теперь переключает каналы туда-сюда, как будто у себя дома.
      Злоба моя так чиста, глупа и прекрасна, что я втайне рад, что собрал их сегодня всех. Можно будет подраться и бить, и бить их, просто без повода. Просто потому что они мне все уже осточертели.
      – Стас, скажи тост, - кричит кто-то, и вся толпа подхватывает с ревом и гиком.
      – Стас, тебя просят, - улыбается сидящий на полу у моих ног Хиппи, фамильярно касаясь рукой моего колена.
      Я каменею. На что это он намекает?
      Но нет, это Хиппи. Он не посмеет.
      Встаю на ноги с упоением чувствуя, что да! Это оно. Уже ведет по полной программе. Возношусь духом и телом над зловонными миазмами «Портвейна», так легко и, даже можно сказать, элегантно заглушающими все остальные разнообразные ароматы прочих напитков.
      – Парни, - начинаю я уверенным громким голосом, - Парни, сегодня мы все…
      Отрыжка приходит из самого застойника моей утробы. Она мощна.
      Она помпезна и великолепна.
      Это однозначный успех.
      Сраженная аудитория через пару секунд уже валяется в коликах.
      Несколько жалких плагиатчиков пытаются повторить мой гениальный номер, но как слабы и ничтожны их попытки в сравнении с моим неподражаемым номером.
      Я смеюсь. У меня кружиться голова. Мне хорошо и плохо одновременно.
      Как же умопомрачительно светла и чудесна глупость! Мама, роди меня дебилом.
      – Стася, не надо больше пить. Стася, пожалуйста.
      Огромные, злые глаза на бледном, как воск лице. Не представляю, как я услышал его сквозь весь этот гам и рев.
      В дверях протиснувшись между гостями стоял Шурка.
      Наверно, что-то вдруг удивительно исказилось в моем лице, но все многочисленное сборище, как по команде, затихло и напряглось. Тишина как опухоль стремительно уползла в коридор, а оттуда на кухню. Еще секунд пять были отчетливо слышны стоны и звуки совокупления из ванной, но почти сразу же стихли и они.
      Я намертво впился ногтями в подлокотники кресла, в котором сидел.
      Шурка. Новенькие джинсики и моя старая застиранная майка «Snickers», взъерошенные перышки волос. Ростом в лучшем случае до подмышек большинству присутствующих. Такой невообразимо прекрасный для меня, маленький, гневный. Без тапок и в носках с пароходиками над щиколоткой. Шурка стоял в дверях.
      Почуяв мой взгляд - гордо вздернул голову, блеснул холодом глаз.
      Мирослава…
      И вдруг в накаленной тишине пушечным выстрелом прозвучал удивленный шепот чьей-то девицы:
      – Бобус, а это кто?
      Свита моих приближенных, знающих секрет, отчетливо напряглась, почуяла опасный момент. И только Демченко - наш спокойный непрошибаемый Демыч - решился рискнуть. Уверенным твердым голосом, так, чтобы его слышали все присутствующие, он объявил:
      – Это младший брат Стаса, Шурка.
      Славный Демыч. Ты помнил, как я бил тогда Миху на кухне, ты хотел все сгладить, не задеть меня. Спасибо, друг, но не надо.
      Я могу сам.
      Я улыбнулся. Наверное достаточно неприятно, чтобы Шурка имел право дернуться и попятиться.
      – Да, но не только это, - сказал я громко и очень отчетливо. - Он мой… - Обычно я не ругаюсь матом, но в этот момент мне хватило всего одного слова, чтобы объяснить всем присутствующим в каких именно отношениях мы с Шуриком состоим. 
      Кто-то нервно хихикнул, приняв все за неудачную шутку и тут же затих, поняв что обманулся.
      Шурка смотрел прямо на меня, смотрел, будто не видя остальных, обвиняюще и гневно. Такой тонкий, такой маленький среди нас. И я больше не видел никого из тех, кто был в комнате, их силуэты плыли, стираясь, превращаясь в густые наслоения тумана, а между мною и им веной натянулся пульсирующий коридор багряно-красного света. Даже на расстоянии я чувствовал, как пахнет его тело, какие таинства скрывают впадинки за ушами и шея, и подмышки, и вмятинка пупка, колени и призывно глубокие ямочки в местах сочленения бедра и таза. Меня уже почти поташнивало от пленяющей сладости… этой мути.
      И он понял. Узнал, почуял. Мягкое суровое личико разом побелело, ясные глаза расширились от испуга, и брат беспомощно огляделся в поисках пути к отступлению.
      Но - поздно. Моя стая плотно обступила его со всех сторон.
      Держала в кольце.
      Довольный смех штормовым прибоем прокатился в моей груди.
      – Заверяю вас, друзья мои, подонки и извращенцы, что этот сахарный комочек плоти так же хорош в своем деле, как и любой из нас.
      Эта муть…
      – Что, не верите?
      Все молчали, не зная, как реагировать. Они боялись.
      Боялись понять меня.
      Боялись меня. У них было на это право.
      Вероятно, по хорошему, мне следовало бы хоть немного прислушаться к этому страху. Оценить, остановиться на миг, удержать себя. Но…
      Густая, выжирающая глаза, свербящая язык и пересохшую глотку муть…
      Невероятная жестокая щедрость рвалась из меня наружу, стуча кулаками по внутренней стороне зубов, чтобы прорваться словами…
      Эта муть - желание.
      – Если не верите, попробуйте сами.
      И широкий, картинный, приглашающий жест левой рукой.
      Шурка понял меня, понял, что я серьезно, быстрее всех. На негнущихся ногах, весь застывший, напряженный, похоже почти ничего не соображая от страха он быстро попятился назад. Прочь от шипящего ликующим гневом моего взгляда, прямо в руки парней.
      Демченко и Степан крепко поймали его за плечи. Остальные не двигались.
      – Не стесняйтесь, ребята, - глухо и настойчиво произнес я и угрожающим тоном добавил: - Угощаю.
      Они зашевелились, закачались, шумя и шатаясь, как страшный сказочный лес из старых детских фильмов.
      – Круто! Тут можно в реале посмотреть, как гомика трахать будут, - прорезался в коридоре неживой, будто из другого мира пронзительный женский голос.
      Щелкнула, выскочив пробка, и тупая человеческая масса будто по команде хлынула на Шурку, совершенно беспомощного в лапах двоих взрослых. Хлынула, полностью скрывая его от меня.
      Я взял покорно поданную мне Хиппи бутылку водки и коротким жестом позволил ему ретироваться в кипящую вокруг моего брата живую массу. Глотнул прямо из горла, как последние уроды, и, повернувшись к происходящему более чем боком, угрюмо вперился в телевизор.
      Сам не понимаю, чего я хотел добиться. И добился ли того, что хотел. Я был доволен и дьявольски зол в одно и то же время. Я ликовал и ненавидел их всех. Но, наконец, выжрав, как лимонад, всю бутылку до дна, самозабвенно рухнул в упоенное отупление.

      Мартовское солнце буравчиками впилось мне под веки с утра пораньше. Похмелье волтузило мое изломанное тело самым, что ни на есть немыслимым образом. Тело алкало смерти и воды, больная голова - смерти и водки.
      Не желая даже думать, на что похожа после затянувшейся вакханалии квартира, я волевым усилием заставил себя встать с кровати.
      Ну, насколько способен был оценить это мой воспаленный разум, моя святая святых, моя комната, куда я собственно и был доставлен отсыпаться, пребывала в более-менее терпимом состоянии. Зато сразу снаружи, уже в коридоре, меня ждало «Мамаево побоище» и «Утро на Куликовом поле» в одном флаконе.