А как удержать тяжеленное стекло на таком расстоянии от щепок и бумаги? Ведь оно должно быть на прямой линии между солнцем и «горючим».

Когда ставишь научный опыт, нельзя лениться. Симка, сопя от усердия, передвинул щепки и бумагу ближе к сосновому штабелю – крайнему от воды. Из штабеля в полуметре от песка торчало бревно. Симка забрался на него, линзу ребром поставил себе на плечо, наклонил. Солнце жарило спину и – сквозь фуражку – затылок, на песке лежала съеженная Симкина тень, а над плечом тени, в темном диске, сияло горячее лучистое пятно. Симка пошевелил давящую плечо линзу, чтобы пятно прыгнуло на черную бумагу растопки. Оно покапризничало и прыгнуло. Но, видимо, фокусное расстояние было неточным. Симка встал на цыпочки, двумя руками приподнял линзу над плечом, краем ее уперся в торец ближнего бревна, чтобы не дергалась. Жгучее пятно стало меньше и еще ярче, лучи исчезли. Ком черной бумаги вдруг выбросил синий дым. И вспыхнул! Ура!

Симка прыгнул с бревна, уронил линзу и бросился к огню. Ура-то ура, но пламя перекинулось с бумаги на щепки, получился настоящий костер. При свете солнца огонь был бледным, но жарко дунул по ногам, когда Симка подскочил. А если доберется до штабелей? Или (что еще вероятнее!) кто-нибудь сейчас увидит мальчишку, разложившего рядом со складом бревен огонь, и решит, что тот задумал устроить пожар на всем берегу! Хулиган или диверсант!

Пять лет назад здесь уже горели штабеля, дым вдоль реки стоял стеной. Маленький Симка пришел с мамой на берег, нельзя было пропустить такое пугающее, но притягательное зрелище. Народ толпился на высоком берегу, и от этого берега к другому, к пожару, густо шли лодки с теми, кто решил храбро бороться с огнем… Потом говорили, что во всем виноваты мальчишки, разложившие среди бревен костер… Если устроишь такую жуть, никто тебя не простит – ни Высшая Сила, ни мама, ни милиция!

Симка схватил фанерную крышку, заколотил ей по горящим щепкам, раскидал их по песку. Бесцветный огонек мстительно чиркнул Симку по ноге, как раз по косточке, которая уже пострадала сегодня. Симка взвизгнул, затанцевал. Потом схватил линзу, поднял ее к животу, выдернул пробки и, выгибаясь назад от тяжести, начал тугими струйками поливать шипящие остатки костра. Наверно, со стороны могло показаться, что мальчишка гасит огонь самым простым, именно мальчишкиным способом. Только непонятно, откуда сразу две струйки (Симка, несмотря на боль в ноге, хихикнул).

Ослабевшими струйками Симка полил обожженное место на ноге, боль утихла. Ставшую легонькой линзу Симка спрятал между бревнами – не тащить же с собой в больницу. Песком закидал обгоревшие щепки и бумагу. Всё. Никаких следов преступления. Симка через плечо глянул на дальний берег, на музей. Ого!.. Когда занят важным делом, время теряет нудную тягучесть и бежит в пять раз быстрее. Было уже без десяти двенадцать.

Соня и Тони Мак-Тэвиш Ливи

Вот повезло! Теперь в больничной приемной дежурила не вредная Василиса, а жизнерадостная Катя. Такая молодая, что все ее так и звали – Катя. И Симка.

Ворчать на Симку Катя не стала, сказала, что тут же отнесет передачу и попросит маму пройти к коридорному окну. Симка отдал ей бутылки с молоком и кефиром, баночку с медом, который посылала от себя тетя Капа, и пачку печенья «Крокет» – ее он сам купил для мамы и Андрюшки. В полегчавшей сумке остался лишь кусок коры для кораблика.

Катя ушла. Симка выскочил в переулок, встал на краю тротуара и задрал голову.

Наконец крайнее окно на втором этаже распахнулось. И вот она, мама… У Симки от ласковости заскребло в горле. Каждый раз так…

– Здравствуй, – сипловато сказал Симка и замигал.

– Здравствуй, мой хороший. Ну, как ты там? – Мама всегда говорила эти слова, и Симка тоже отвечал одинаково:

– Мама, все в порядке, честное слово.

– Тетя Капа хорошо тебя кормит?

– Во! – Симка ладонью погладил воображаемый вздувшийся живот. В ответе была некоторая хитрость, но не волновать же маму.

– Спасибо за печенье. Андрюшка сразу вцепился, грызет…

– Мама, а где он? Принеси, а?

– Сейчас…

Через минуту мама вернулась с Андрюшкой, поставила его на подоконник, крепко держа за бока. Тот продолжал бодро грызть печенюшку. И улыбался. До чего же родной братишка, так бы и прижал к себе…

– Андрей, привет!

– Андрюшенька скажи: «Здравствуй, Сима».

– Хвах Хима, – выговорил Андрюшка неразборчиво – по причине малого возраста и набитого рта.

– Я тебе вертушку сделаю, когда вернешься, – пообещал Симка, опять ощутив царапанье в горле.

– Скажи: «Сима, спасибо»…

– Хима сива…

Мама, конечно, учуяла Симкино настроение.

– Наскучался ты, бедняжка…

Симка не стал отпираться:

– Конечно… Когда выпишут-то?

– Обещают через неделю.

– У-у…

– Ну что ты! Это совсем скоро. Не успеешь оглянуться…

И оба замолчали. Симка затоптался, поддавая коленями сумку. Вот так всегда: ждешь встречи, а потом скажешь несколько фраз – и вроде бы говорить больше не о чем. Тем более, что голосовые связки делаются будто распухшие…

– Чем сегодня будешь заниматься? – спросила мама.

– «Человека-амфибию» почитаю. А еще дядя Миша просил помочь прибраться в сарае, дрова переложить… А вечером схожу на школьную площадку, там ребята в футбол играют…

– Допоздна-то не гуляй…

– Нет, что ты…

– Ну, беги…

– Ага, – сказал Симка. Но не уходил. – Мам… а Соня…

– Ох, чуть не забыла! Она просила тебя подойти к забору, к вашей щели.

– Мама, до завтра! Андрюшка, пока!

У больницы был обширный двор, и задний край его выходил на улицу Лесосплавщиков, которая тянулась параллельно Односторонке, в квартале от нее. Симка свернул за угол, прошагал вдоль высоченного забора и остановился у знакомой, чуть перекошенной доски.

Изнутри двора у забора густо росла желтая акация. Угодившие в больницу ребятишки иногда проникали в эти заросли и раздвигали в заборе полуоторванные доски, чтобы повидаться с навестившими их друзьями-приятелями. Взрослые такое дело, конечно, не одобряли (больница-то ин-фек-ци-он-ная!), а сторож дядя Матвей мог даже огреть хворостиной: «Вот ты больной, а я тебя сейчас вылечу!» Но, свобода, как говорится, дороже…

Соне, как и Симке, было одиннадцать лет. Она приехала на каникулы к своему дядюшке из Тобольска и почти сразу «угодила в это медицинское учреждение». На неделю раньше Андрюшки. Дома у нее был почти такой же маленький брат, по которому она, конечно, скучала. И поэтому она стала возиться с Андрюшкой, помогать его маме и подружилась с обоими. Однажды мама сказала Симке:

– У нас в палате есть девочка, очень хорошая. Ты не мог бы принести ей какую-нибудь книжку?

– Какую? – буркнул Симка. Не хватало ему еще забот о «хороших девочках». – Я же не знаю, какую ей надо…

– А поговори с ней сам… Соня, иди сюда!

Из-за маминого локтя возникло существо с тонкой шеей и лопоухой головой в рыжей панамке. Из-под панамки торчали очень короткие светлые прядки – видать, девчонку остригли в больнице (хорошо хоть, что не наголо!).

– Здравствуй, Сима, – тонко сказала она через подоконник, и даже снизу было видно, какие у нее розовые уши. «Ишь ты, имя уже знает!»

– Здравствуй, – пришлось сказать и Симке. И он стал смотреть мимо Сониного уха в глубину больничного окна.

– Мне все равно какую книжку. Лишь бы интересная. Какую захочешь, ту и выбери…

– А если ты ее уже читала? – хмуро сказал он.

– Ну и что! Хорошую можно хоть сколько раз…

– Ладно… Завтра приду в пол-одиннадцатого, будь у окна, приготовь удочку.

Удочками назывались бечевки с крючками или сетками-авоськами, которые надо было спускать из окна для запрещенных передач. Книги были под запретом, потому что после прочтения больные старались вернуть их, а это означало распространение инфекции.

– Хорошо, – кивнула панамкой Соня. – Или лучше знаешь что? Приходи к заднему забору, там вверху есть птичка, мелом нарисованная. От нее вправо пятая доска. Она отодвигается. Я подойду, отодвину…

– А не попадет тебе? – вырвалось у Симки, и он застеснялся этой неожиданной заботливости.

– Не-а… А если и попадет, пускай! Лишь бы книжка была…

В тот день Симка до вечера был в непонятном волнении. Казалось бы, подумаешь какое дело – передать девчонке плоский пакет через щель в заборе! А он томился, будто ожидалось настоящее приключение. Или, может, не в приключении дело, а… «Тьфу на тебя, дурак!» – сам себе сказал Симка (и то же самое услышал от Которого Всегда Рядом ). И стал сердито заворачивать книжку в «Туреньскую правду». Какую именно книжку – он решил еще там, у больницы…

Назавтра все произошло строго по плану. Симка переслал с санитаркой Катей маме и Андрюшке передачу, потоптался под окном и рассказал маме, что «все у меня в порядке», узнал у нее, что уже почти половина одиннадцатого, и побежал на улицу Лесосплавщиков. Он легко отыскал нужную доску. И доска отодвинулась, едва Симка подошел. В щель высунулась голова в рыжей панамке.

– Ну вот, – выговорил Симка, пряча неловкость за хмурой деловитостью. – Я принес…

– Спасибо, – заулыбалась она. И протянула тонкую руку, торчавшую из куцего рукавчика застиранной бумазейной пижамки. – А что это за книжка?

– Развернешь – увидишь… Только ты никому ее не показывай. Она запрещенная.

– Понимаю, – уже без улыбки кивнула Соня. – Здесь все книжки запрещенные.

– Не в этом дело, – с важностью опытного конспиратора объяснил Симка. – Она не здесь запрещенная, а вообще …

Соня приоткрыла маленький рот с трещинками на губах. И тогда Симка окончательно ввел ее в свою тайну. Это было, по правде говоря, легкомысленно – какую-то незнакомую девчонку! Но у девчонки были понимающие глаза. Это Симка разглядел еще вчера, снизу, когда Соня маячила в окне. А сейчас в этом убедился снова. Лицо у Сони было… ну просто никакое, самое обыкновенное: вздернутый нос, реденькие брови, несколько крупных, но почти незаметных веснушек – словно кто-то обмакнул палец в краску почти того же цвета, что кожа, и поставил девчонке на переносицу и щеки полдесятка прозрачных пятнышек. Но глаза… он вроде бы тоже обыкновенные, желтовато-серые и небольшие, но смотрели так, будто видели в Симке всё-всё. И при этом не было в них ни насмешки над Симкиными страхами, ни осуждения его фантазий. Соня словно мысленно говорила: «Не стесняйся, я такая же как ты».

И теперь Симка, покоряясь нахлынувшей доверчивости, прошептал:

– Она очень интересная. Но ее написал запрещенный писатель…

…Книжку подарила мама, когда Симка пошел в первый класс.

На оранжевой обложке причудливыми буквами было написано: «Говард Фаст. Тони и волшебная дверь». А в верхнем углу нарисован был стоявший у дощатой калитки мальчишка, похожий на него, на Симку. С такой же косой белобрысой челкой, в такой же клетчатой рубашке-ковбойке и застегнутых под коленками штанах – одежде, в которой Симка пошел в школу. Введенная два года назад ученическая форма с гимнастерками, фуражками и брюками навыпуск проникала в Турень медленно и была еще не у всех ребят.

Мальчик слегка расставил ноги, заложил руки за спину и смотрел ощетиненно – так же, как случалось глядеть на обидчиков Симке. И Симка сразу ощутил к нему дружеские чувства.

Книжку он буквально проглотил. Читал Симка в ту пору уже очень неплохо и одолел к первому классу немало книжек, но это были в основном сказки да еще «Приключения Буратино». А повесть про маленького американца Тони с длинной фамилией Мак-Тэвиш Ливи оказалась первой серьезной книгой в жизни Симки Стеклова. Впрочем, и она была во многом сказочной и совсем тоненькой, но Симке в ту пору показалась большим романом – столько удивительных (иногда печальных, но с хорошим концом) событий в нее вместилось… И потом Симка перечитывал ее много раз. А прошлой весной, незадолго до поездки в Ленинград (главного события в Симкиной жизни!), тетушка Нора Аркадьевна увидела эту книжку и сказала:

– Ты, голубчик, держи ее подальше от чужих глаз. На всякий случай.

– Почему?! – изумился и обиделся за своего друга Тони Симка.

– Потому что Говард Фаст, который раньше считался борцом за мир, лауреатом Сталинской премии и самым-самым прогрессивным писателем Америки, нынче неугоден нашей власти.

– Господи, что случилось-то? – встревожилась мама. Конечно, не за Говарда Фаста, а за Симку.

– Ну, Анна Серафимовна, вам-то следовало бы знать. Случилось примерно то же, что совсем недавно с Пастернаком. Попал в немилость в силу своих излишне самостоятельных взглядов. Вы же знаете про венгерские события в пятьдесят шестом году. Фаст, как и многие наши бывшие друзья на Западе, оказался отнюдь не на стороне Советского Союза, защищавшего в Венгрии… это самое… свободу и демократию.

Мама быстро сказала:

– Сима, убери на заднюю полку… И шел бы гулять, рано тебе слушать про такое.

Но Симка не пошел. Потому что про «такое» слышал он и раньше. Про венгерское восстание – от соседа дяди Миши, который в том году служил под Будапештом. (Он говорил, хлебнувши лишнего: «Черт разберет, кто тогда был прав, кто виноват, палили друг в друга. Вчера был друг, а нынче, глядишь, изменник проклятый…» И его жена тетя Тома прогоняла его с крыльца в дом веником: «Уйми язык свой поганый!»)

И про писателя Пастернака Симка слыхал. Мама и Нора Аркадьевна несколько раз спорили о его романе про какого-то доктора со странной фамилией Живаго. Обе они эту книгу не читали (ее печатали только за границей, у капиталистов), однако Нора Аркадьевна была уверена, что роман гениальный. А мама говорила, что судить можно лишь тогда, когда прочитаешь. Вот стихи Пастернака она читала и совсем не уверена в их гениальности. Наоборот, многие из них кажутся ей непонятными. Нора Аркадьевна пожимала плечами и прекращала разговор. Наверно, вести литературные беседы с читательницей, у которой нет высшего образования, она полагала бесполезным. Но вслух этого не говорила, поскольку была интеллигентна и не считала возможным уязвлять в споре жену своего покойного брата…

Ну вот, Симка слова Норы Аркадьевны принял к сведению, но любить книжку про Тони не перестал. И сейчас решил доверить ее Соне, хотя с точки зрения здравого смыла это было полным головотяпством.

…– Понимаешь, этот писатель поссорился с нашим правительством из-за восстания в Венгрии четыре года назад. Сказал, что наши были не правы, когда его подавляли. И его у нас запретили. Но книжку-то эту он написал еще раньше. Знаешь, какая интересная! Про одного пацана, который через дверь в старом заборе попадал в сказочную страну. То есть в старинные времена, к индейцам…

Соня кивнула все с тем же пониманием в глазах. Завернутую в газету книжку сунула под пижамную курточку и очень серьезно призналась:

– Мне тоже иногда кажется, что можно найти такую дверь в заборе. И попасть куда-нибудь…

– И мне… – выдохнул Симка. И вдруг отчаянно засмущался, будто признался в любви. Понял, что выдал одну из главных своих тайн. Но смущение было коротким, как вспышка, потому что Соня… ну да, она была такая же . Она сказала:

– Я пробовала несколько раз… пройти… Но пока не получалось. А у тебя?

– У меня тоже… пока…

– Вдруг когда-нибудь получится… да?

– Да… – опять сказал он с выдохом. И теперь уже не отвел взгляда от Сониных желто-серых глаз.

…Потом они не раз встречались у этой щели в заборе, и бывало даже, что Симка пробирался на больничный двор – это когда Соня сообщала, что дядя Матвей пьян и ловить никого не может. Сидели в щекочущей гуще акации и полушепотом говорили про многое. Про интересные книжки, про космос, про спутники, жалели собаку Лайку, которая почти три года назад была отправлена в спутнике номер два на верную гибель. Симка признался даже, что несколько раз видел во сне, будто в спутнике запустили не собаку, а его, Серафима Стеклова, и что он задыхается внутри железного шара. Не только от безвоздушности, но и от тоски, потому что помирать вдали от Земли в тыщу раз страшнее, чем дома.

– Человека, наверно, так не запустят, обязательно вернут, – шепотом утешала его Соня, но, видимо, и ей было страшновато.

Симка не очень-то утешался:

– Собака ведь тоже живая. Как ей там было задыхаться-то…

Соня кивала и, сама того не замечая, прижималась обтянутым пижамой плечиком к Симке. Они молчали с минуту и начинали говорить о другом.

Книжка про Тони давно вернулась к Симке – он заразы не боялся, потому что переболел скарлатиной еще в Андрюшкином возрасте, а эта болезнь не грипп, повторно к человеку не липнет…

На этот раз все было как всегда. Доска отодвинулась, едва Симка приблизился. Соня быстро сказала:

– Лезь. Дядька Матвей опять набрался…

И Симка протиснулся в щель.

Сели рядышком на толстый нижний брус забора, за акациями. В глубине двора слышались голоса выздоравливающих ребятишек, те перебрасывались мячиком. Но сюда никто не совался.

Нет, Симка зря подумал, что нынче как всегда. Почти сразу он почуял: что-то не так. Хотя сперва Соня сказала обычным голосом:

– Чего ты такой встрепанный? И ноги в саже…

Симка рассказал про приключения на берегу. Но рассказывал, а в душе неприятно шевелилось ожидание: что-то сейчас будет .

И это случилось. Выслушав про линзу и костер, Соня поцарапала тапочкой траву и сообщила:

– Сегодня выписывают. И сразу домой. То есть вечером к дяде Диме, а утром с мамой в Тобольск…

Ну вот. Конечно, это должно было случиться. Оба понимали, что такой день наступит, но никогда не говорили про него. Однако говори не говори, а вот он…

Посидели, помолчали. Потом Симка спросил с неловкостью, будто в первый день знакомства:

– Можно, я тебе письмо напишу?

– Конечно.

– Только мне твой адрес записать нечем. Ты скажи устно, я запомню…

– Да зачем? Я оставлю твоей маме. А еще… я тебе, наверно, первая напишу…

– Ладно! Только ты обязательно…

– Я обязательно… как приеду…

Симку осенило:

– Я тебе на память подарю одну вещь! Вот… – Он завозился, вытащил пятак Фатяни (при этом мелькнуло в голове: «Ох, не забыть бы макнуть в чернила палец!»). – Смотри, какой старинный, красивый.

– Очень красивый. Спасибо… – Соня заулыбалась. – А я тебе тоже… вот… – И протянула на ладони увеличительное стеклышко. Размером как раз с пятак. – Смотри, такое же круглое…

– Ага! – обрадовался Симка. – К тому же я Стеклов. А ты… случайно не Пятакова?

– Нет… ой! Я Шестакова. Похоже, да?

Они посмеялись, но не весело, а так, будто выполняя правило. И оба ощутили, что наступают минуты томительного прощания, когда хочешь одного: пусть оно скорее кончится. Недаром же сказано: «Долгие проводы – лишние слезы». Чтобы не случилось такого скандала (Симка на слезы всегда был слабоват), он быстро встал.

– Все! Давай руку! И пойду! – Он решительно сжал слабенькие Сонины пальцы и так же решительно протиснул себя с больничного двора на улицу. Поспешно и неосторожно – содрал при этом о край доски с колена болячку, которую не смог отколупнуть на берегу. Наплевать…

У поворота в Сосновый переулок Симка не выдержал, оглянулся. Голова в рыжей панамке торчала из щели в заборе. Симка поболтал над плечом ладонью (и мельком вспомнил при этом девочку на барже). Соня высунула руку и замахала в ответ. Симка лягнул сумку и почти бегом свернул за угол.

Пароход «Тортила»

Первую минуту грусть расставания сильно грызла Симкину душу. Он даже подумал: не включить ли какую-нибудь отвлекающую музыку? Но это было бы нечестно по отношению к Соне – будто он пытается поскорее ее забыть. А он не хотел забывать!

Через сотню шагов грусть смягчилась. «Напишет же», – подумал Симка. В конце концов, можно быть друзьями и на расстоянии. Слабенькое, конечно, утешение, но хоть какое-то… Кроме того, Симка сообразил: есть и память о Соне – в той же руке, которой он держал ручки сумки, он сжимал ее стеклышко.

Теперь у него будет два увеличительных стекла. Гигантское, из линзы от КВН, и вот это, Сонино…

Стоп, стоп, стоп! Как он сразу-то не сообразил! Это же…

Каждый, кто читал «Занимательную оптику для школьников», знает, как устроен самый простой телескоп. Нужна большая линза для объектива и маленькая для окуляра. Если разделить фокусное расстояние большой на фокусное расстояние маленькой, узнаешь, во сколько раз телескоп станет увеличивать в своем поле зрения небесные тела. Ну-ка…

Конечно, Симкино «стоп» было мысленным, а на самом деле он прибавил скорость. На ходу надел ручки сумки на локоть, на ходу же обратил линзу-малютку к солнцу и навел ее лучи на левую ладонь. Когда до ладони сделалось сантиметра четыре, солнечная точка ужалила кожу. Ай…

Итак… два метра – это двести сантиметров, и если их разделить на четыре, получится пятьдесят (задачка простая, это вам не деление дробей). Разумеется, число приблизительное, но все равно здорово! В полсотни раз будет приближать космические объекты Симкина астрономическая система! Ее можно назвать «С С». То есть «Симка плюс Соня»…

Только из чего и как для такой системы смастерить трубу? Нужна будет великанская труба!.. Но это потом. Первые опыты можно провести и без нее.

Через две минуты Симка был на берегу. Вытащил из тайника между бревнами пустотелую линзу. Сперва решил было опять наполнить ее водой и прямо здесь провести первое испытание будущей «С С». Но вспомнил, как долго наливается вода. К тому же она, если приглядишься, все-таки мутноватая. Чтобы зажечь мусор, годится, а для оптического прибора – едва ли. Вода из колонки гораздо чище речной. Поэтому есть смысл поскорее шагать домой. Тем более что надо макнуть палец, а то закрутишься и забудешь…

Симка покачал линзу в руках. Легонькая, когда без воды! Наверно, если сесть на плоскую сторону, можно поплыть по реке, как на маленьком круглом плоту… Хотя нет, перевернешься… А если лечь на нее животом?

«Не валяй дурака…» – неслышно сказал Который Всегда Рядом .

«Это не я, – оправдался перед ним Симка. – Это мысли сами по себе скачут…»

«Дурацкие мысли».

Но дурацкие или нет, а они скакали дальше. И Симка представил, как он не только плывет на «спасательной» линзе вдоль плотов, но и отважно переплывает реку. А что?

Переплыть реку было давней мечтой Симки Зуйка. Когда он купался с ребячьей компанией, некоторые мальчишки вразмашку храбро уплывали на другой берег и возвращались как ни в чем не бывало. А у Симки не хватало духа. Вернее, он трезво оценивал свои силы и понимал, что их может не хватить… Но здесь-то пришлось бы плыть лишь в одну сторону. Правда, без друзей-приятелей, которые в крайнем случае ухватят за волосы, но зато с надежной плавучей емкостью под животом. Надо только потуже вогнать в нее пробки…

«Ты же обещал маме не купаться в одиночку!» – возмущенно напомнил Который Всегда Рядом .

«А какое же это купание! – старательно возмутился в ответ Симка. – Это испытание спасательного средства! Я даже раздеваться не буду, только сниму башмаки. В одежде разве купаются?»

Шорты и майка облипнут, но велика ли беда! Зато не надо пилить в обход, через мост. И можно будет потом сказать ребятам: «Неохота мне больше болтаться от берега к берегу, я недавно переплыл реку от Односторонки до нашей лестницы. Не верите? Да хоть кто буду, если вру!..» – и в знак нерушимой клятвы сцепить и разорвать мизинцы. Про линзу можно не говорить, а сами они, конечно, не догадаются.

А кроме того… Теперь Симке казалось, что если он решится на такое отважное (хоть и с линзой, но все равно отважное!) путешествие, потом все в жизни будет хорошо. И Соня обязательно пришлет письмо!.. А если он не решится – будет наоборот. Известно ведь, что судьба помогает смелым, а трусости никому не прощает.

Если в Симкиной голове появлялась какая-нибудь «несусветная» (по маминому выражению) идея, было два способа от нее избавиться: или зарубить опасные мысли в самом-самом начале, или подчиниться им и постараться поскорее выполнить все, на что эти мысли толкают. Иначе они не дадут покоя, станут сверлить, сживать со света.

«Ох, Зуёк…» – сказал Который Всегда Рядом .

Если бы он твердо потребовал: «Не смей, дурак!», Симка бы отступился. Однако в неслышном голосе невидимого советчика был упрек, но не было окончательного запрета.

Симка глянул через реку. Половодье в этом году случилось хилое, река почти не разливалась. Правда, крайние быки-ледорезы перед опорами моста (они похожи были на косо затонувшие домики с острыми железными крышами) все еще стояли в воде. Когда река обмелеет до предела, они окажутся на песке, а расстояние для заплыва сделается меньше. Но не ждать же августа!.. А пока до откосов у здания музея… ну, тоже недалеко! Метров сто пятьдесят. К тому же и плыть-то придется не от самого берега, а от плотов, а это чуть не треть пути…

«Ох, Зуёк…»

Но он уже действовал решительно, не давая опасливому «ох» превратиться в трусливое «лучше не буду».

Сбросил башмаки и фуражку, сунул их в сумку, где лежал могучий кусок коры (тоже дополнительная плавучесть), приторочил ее к спине как рюкзак – ручки надел на плечи. Отверстия в верхнем крае линзы снова закупорил деревянными палочками. Прочно – от этого зависела безопасность. Вытащил из кармана ленты от Фатяниного платка, продернул их в отверстия для болтов на рамке линзы, скрутил в жгут. За них он будет держаться на плаву. А то сама-то линза скользкая, улизнет чего доброго…

Симка через полосу воды перешел с песка на плоты. Рядом с ними глубина была по пояс, и когда он забрался на бревна, со штанов бежало. Плот оказался широкий, и Симка порадовался этому. По теплым от солнца бревнам он доскакал до другого края. И вот она перед ним – «большая вода».

Который Всегда Рядом больше не говорил «Ох, Зуёк…» – чего тормозить человека, если он все решил окончательно! Только хуже сделаешь…

Симка опустил линзу на воду, она почти не погрузилась и запрыгала на мелкой ряби. Осторожно, без плеска Симка скользнул с плота сам, окунулся по шею. Вода в первый миг облепила его холодом, но почти сразу холод исчез. Симка ухватил жгут, толкнул линзу под себя. Она сперва сопротивлялась, выскальзывала, но он придавил ее животом. И она, послушавшись наконец, приподняла собой легонького Зуйка – плечи и спина с сумкой оказались над водой.

Симка крутнулся в воде, оттолкнулся ступнями от бревна и сделал первый гребок.

Так он и поплыл: левой рукой держался за жгут, а правой греб. Если грести двумя, получилось бы, конечно, быстрее, но ведь не отпустишься. Ладно, спешить некуда. Главное – не бояться…

Помогал Симка и ногами – дергал ими по-лягушачьи. Иногда дерганье и гребок совпадали, рывок получался сильным, тело толкалось вперед, как бы желая опередить державшую его плавучую линзу. Голова по самый подбородок макалась в воду. Несколько раз вода – очень пресная и пахнущая песком – попадала в рот, Симка даже закашлялся разок. Но это было ничего, не опасно. И не следует оглядываться – чтобы не огорчаться, если проплыл мало, или не пугаться, если много (тогда получится, что ты вдали от обоих берегов).

Впрочем, когда твои глаза почти вровень с водой, трудно определить, далеко ли берег. То кажется, что почти рядом, то, как у морского горизонта. К тому же мелкая рябь плещется у лица, гляди, чтобы не глотнуть опять… Но ни страха, ни усталости пока не было. И чтобы они не появились, Симка решил включить в себе какую-нибудь песню. Для такого случая годилась бодрая и дурашливая. Вроде этой:

На далеком Севере
Эскимосы бегали,
Эскимосы бегали
За моржой.


Эскимос поймал моржу
И воткнул в нее ножу,
И воткнул в нее ножу
Глу-бо-ко… 

Эта песня помнилась с дошкольных времен. Ее любил голосить Симкин сосед пятиклассник Гришка Елохин, когда Симка и мама жили еще на прежней квартире, на Профсоюзной улице. Гришка голосил и накачивал велосипедным насосом залатанный волейбольный мяч, а его мать ругалась и требовала, чтобы он шел домой учить правила по русскому языку, потому что схлопотал переэкзаменовку. А Гришка нахально пел и не шел… 

Положили ту моржу
На огромную баржу,
На огромную баржу
По-пе-рек.

Моржу, было жаль, но Симка утешал себя, что ножу воткнули в нее все-таки неглубоко и рана получилась неопасная. Потому что

Надоело ей лежать,
Сняла шкуру – и бежать,
Сняла шкуру – и бежать
На-ги-шом… 

Правда, без шкуры на Севере холодно, однако можно было надеяться, что моржа вскоре вырастит на себе другую. Так что все кончилось хорошо… Хотя, с другой стороны, для эскимосов-то – плохо. Старались, охотились, а вместо добычи – фиг… Ну, не совсем фиг, шкура осталась, хотя и с дыркой. Но ни моржового мяса, ни моржовой кости, из которой эскимосы вырезают всякие игрушки на продажу, у них на этот раз не будет. А небось думали накормить все стойбище и деньжат подзаработать…

Вот так везде на белом свете. От одного и того же дела – кому-то радость, а кому-то беда. Пацаны в переулке гоняют мяч, орут и радуются, им весело, а соседки из окон ругаются: мешаете своим гвалтом… Собаку Лайку запустили в космос, газеты и радио ликуют – новая победа советской науки! А собаке каково?.. Или вот Софья Петровна рассказывала на политинформации про засуху в капиталистических странах. Когда выгорает урожай, фермеры и крестьяне впадают в бедность, а торговцы зерном радуются: можно взвинтить цены…

Наверно, поэтому Высшая Сила редко вмешивается в людские дела: всем не угодишь, пусть сами разбираются на своей планете…

Под мелодию песенки о морже и под размышления о горьких противоречиях жизни Симка ритмично двигал рукой и ногами и, по его расчетам, уже одолел не меньше половины пути. И здесь начались неприятности. Ослабел жгут, за который Симка держался. Еще немного – и развяжется. Тогда линза обязательно ускользнет из-под живота. Она и теперь уже елозит из стороны в сторону… А рука устала… Надо бы перехватить – правой взяться за жгут, а левой грести. Но опасно менять руки. Кажется, что от этого тряпичные «удила» ослабеют еще больше… Ну ладно, только без паники. И ни в коем случае не думать, какая под тобой глубина и как далеко еще до земли… По правде говоря, не так уж и далеко… Еще гребок, еще… Можно ведь и отдохнуть. Куда спешить-то? Правда, течение на середине сильнее, чем у берега, несет легонького Зуйка, как бумажный кораблик. Небось донесет до самого моста, а то и протащит под ним. И не будет никакой выгоды в расстоянии, наоборот. Ну да ладно, быть бы живу!..