Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Дневник наркомана

ModernLib.Net / Контркультура / Кроули Алистер / Дневник наркомана - Чтение (стр. 11)
Автор: Кроули Алистер
Жанр: Контркультура

 

 


— Без него не заснешь, — призналась она, как будто речь шла о пустяке, — и это время от времени действует мне на нервы.

Ей нужно было бежать, чтобы не пропустить обед со своим красавчиком. А я пошла в свою грязную каморку, и моя радость лилась через край. Петушок валялся на постели в бездонной депрессии. Он не пошевелился даже когда я вошла. Я бросилась к нему и покрыла поцелуями. Его веки распухли и отяжелели, из носа текло.

Я дала ему свой платочек и заставила сесть. Его одежда была смята и, конечно же, он был небрит. Я не смогла противиться искушению подразнить моего милого. Ко мне потоком вернулось мое желание любить. Мне было больно до дрожи, потому что он мне не отвечал. Я сжала боль в своем сердце. Моя кровь бушевала радостью власти. Я держала его в своих руках. Одно крохотное усилие, и он был мой. Мне не хватило выдержки насладиться до конца. Жалость и нежность наполнили мои глаза слезами и я отсыпала ему дозу тускло-белого чародейства.

Он втянул ее в летаргическом оцепенении, словно человек потерявший надежду на жизнь, и все-таки принимающий по привычке свои лекарства. Постепенно он стал отходить, но едва пришел в себя только после третьей дозы.

Я тоже приняла одну, не потому, что мне это было нужно, а чтобы составить ему компанию. Я отправила его побриться и купить свежее белье.

Написание этого дневника наполняет меня причудливым восторгом. Теперь я знаю причину, и это меня слегка возбуждает. Все дело в случайной фразе Царя Лестригонов: «Ваш магический дневник».

Я много флиртовала с Царем, однако все это было по большей части кокетством. Многое в этом мужчине мне не нравится.

Клянусь Юпитером, и я знаю по какой причине. Все от того, что я чувствую, как он презирает меня интеллектуально, и еще потому, что я его уважаю. Несмотря на мою неприязнь, я рвусь показать ему, что, в конце концов, я не такая уж дрянь.

Он заставляет своих учеников вести вот такие магические дневники. Я ощущаю себя участницей соревнований, и, кажется, мне удалось сотворить кое-что поинтереснее того, что делают другие, кто бы они ни были.

А вот и Питер Пен. Он так и не состарился...

Мы роскошно покушали в милом старом кафе. Царь Лестригонов подошел к нашему столику, но произнес всего несколько слов.

— Итак, вы его раздобыли, как я погляжу.

Коки тут же дал ему отпор.

— Чертовски не хочется подорвать вашу репутацию пророка, господин Царь, но вынужденная остановка не есть остановка. Я его раздобыл, как вы сказали, и теперь, с вашего любезного позволения, намерен продемонстрировать, что остановиться мы можем.

Манеры Царя Лестригонов изменились в мгновение ока. Его пренебрежительная усмешка превратилась в весеннюю зарю.

— Вот это разговор, — одобрил он. — Я рад, что вы уловили идею. Не подумайте, что я пытаюсь вас отвлечь, но если это окажется для вас труднее, чем вы воображали, не сочтите за унижение прийти ко мне! Я и в самом деле могу дать несколько приличных советов.

Я была рада, что Питер принял добрую порцию. Будучи в хорошей форме, он осознал, я полагаю, что дело это серьезное. Мы могли столкнуться с препятствиями.


23 Августа

Что за чудо была эта ночь!

Мы продолжали довольно усердно принимать героин. По моему мнению, кокаин его портит. Наша любовь расцвела так свежо, точно была сотворена заново. Мы впали в безграничное блаженство!

Проснись, проснись навсегда!

Бодрствуй, как никогда

Пока сон — возможный конец,

Проснись в пустоте, в этой бездне.

Однако проснуться следует не в тех неописуемых муках души и тела, о которых пишет поэт. У этого спокойствия нет формы. Зато есть любовь! Мы никогда так раньше не любили. Мы оскверняли любовь грубостью тела.

Тело — инструмент бесконечных наслаждений; но возбуждение и желание портят их утонченность. Мы чувствовали каждый свой нерв до тончайшего волокна. Для этого надо прилагать немыслимые усилия, чтобы воздержаться от движений.

Под Г. хочется чесаться, и это доставляет бесконечное удовольствие. Но это всего лишь остатки животной потребности.

Немного погодя приходит способность наслаждаться уже одним ощущением, от которого хочется чесаться. Это безличное блаженство совершенно неописуемо и неописуемо совершенно.

Мне не по силам измерить величие моего ума, но я могу отметить изменение в целом его характера.

Я пишу эти строки, находясь в состоянии записывающего ангела. Я проживаю в вечности, и временные предметы превратились в докучные и глупые символы. Мои слова — покровы моей истины. Но я испытываю вполне определенный восторг, заполняя сей дневник.

Царь Лестригонов постоянно пребывает в основании моего мозга. Он — Юпитер, и я проистекла из его мысли; Минерва, Богиня Мудрости!

Самые грандиозные в жизни события — это недостойные мелочи. Мои возвышенные понятия так и носятся из никуда в никуда. За моим членораздельным гимном стоит незапятнанное безмолвие.

Я пишу не по какой-либо причине; даже не для себя; это автоматическое действие.

Я — дитя-первенец Царя Лестригонов, рожденный без матери. Я есть эмансипация его сущности.

Целую ночь я лежу не шевельнув и мышцей. Близость моего супруга окончательно дополняет магнетическое поле нашего уединения. Действие, слово и мысль в равной мере упразднены. Элементы моего сознания вовсе не являются мной. Они были лишь искрами, высеченными из наших Сущностей. И обе они были единой Сущностью, что и есть целое. Всякое позитивное выражение этого было при необходимости частичным, неполным и неадекватным. Звезды — это несовершенство Ночи; но по крайней мере эти мысли несоизмеримо быстрее и яснее всего другого, о чем я думала всю мою жизнь.

Если мне когда-нибудь придется очнуться — кажется, этому никогда не суждено произойти — я не смогу разобрать эту запись в дневнике. Она написана не с целью быть разборчивой или с каким-либо другим намерением. Сама идея наличия цели вообще ниже всякого презрения. О таких вещах могут мечтать только человеческие существа.

Как может иметь намерение высшее существо, обитающее в Вечности? Абсолютное, всецелое не может измениться; как же тогда оно может желать перемен? Оно действует в согласии со своей природой; но всякое такое действие не дает никакого эффекта. По существу это иллюзия; и чем глубже проникаешь в свою Сущность, тем меньше такие иллюзии оказывают на тебя влияние.

Пока длилась ночь, мои изысканные эмоции беспокоили меня все меньше и меньше. Я чувствовала, что в восхищении растворяюсь в отсутствии вмешательства в безмятежность моей души...

Думаю, эта запись напомнила мне о том, что я почитала за реальность. Пора было выйти к ланчу. Роскошная летаргия казалась мне непреодолимой...

Нет, это не голод; скорее привычка. Некий инстинкт, нечто темное и непристойное — память затаившегося животного побуждает вас подняться и выйти. Уклониться от этого можно приняв три или четыре малые дозы в быстрой последовательности. К. подошел бы лучше, но у нас его нет совсем.


1 Сентября

Столетие пролетело за столетием! Эти грязные апартаменты оказались Эдемом без Змея. Мы жили в невинном Неведении; без трудов, без мыслей. Мы даже не ели, ничего, кроме легких завтраков, которые приносила хозяйка.

Мы ее, между прочим, напугали. Она не может или не хочет доставать нам ни Г., ни К. А девушка-морфинистка пропала.

Я не уверена, да это и неважно, но по-моему домохозяйка — я никак не запомню как зовут эту бабу; она напоминает мне о наших ужасных днях в Неаполе — рассказала нам, что эта морфинистка своровала в магазине кое-какие вещи и угодила в тюрьму. Это большая неприятность, потому что из-за нее мне пришлось одеться и навестить Мэйбел. На мою удачу она оказалась дома и у нее было полно того, что я хотела.

Наверное мы очень быстро увеличиваем дозу; но в этом я не вполне уверена, так как мы за этим не следим, да и за днями тоже. Считать вещи — какое презренное занятие! Чувствуешь себя таким униженным. Разница между духом и материей конечно же в этом. Быть ограниченным — это скотство!

Петушок соглашается со мной на этот счет. Он считает, что я сочиняю в некотором роде чудесные штуки. Но как только дело доходит до обыденных дел, мы то и... все время ссоримся. Цапаемся из-за ничего. Причина очевидна.

Потребность в разговоре разрушает симфонию тишины. Нестерпимо, когда тебя прерывают; а тебя перебивают, даже попросив передать сигарету.

Я не собиралась больше беспокоить себя походами в город, поэтому я заставила Мэйбел отдать мне все, чего ей не жалко. Она пообщала достать еще немного и прислать это к следующему воскресению...

Нам обоим нездоровится. Возможно эта темная, грязная комната с ее дурной атмосферой и уличный грохот действуют мне на нервы.

Мы могли бы уехать в Барли Грандж, но это чересчур хлопотно. Кроме того, этим можно разбить чары нашего счастья. Это нас обоих немного пугает.

Однажды такое уже было, и мы совсем не хотим рисковать. Нужно быть умелым рулевым, чтобы держаться избранного курса. Например, однажды вечером мы приняли слишком много, и этим довели себя до тошноты. Потребовалось три, а то и четыре часа, чтобы выйти, и это был абсолютный Ад. Временами в моем сердце поселяется страх. Конечно прекрасно, что у Питера есть познания в медицине. Он сходил и принес немного стрихнина, и с его помощью привел меня в порядок.

Шампанское изрядно содействует Г. Но вы не должны пить его залпом. Его нужно пить медленно, глоточками — в этом все дело. Это помогает вам шевелить руками. Мы отправили мальчика, и теперь у нас есть три дюжины маленьких бутылочек.


5 Сентября

Этот мир — свинья. И он сует свое рыло, куда его не просят. Мы исчерпали кредит в банке. Коки был вынужден написать мистеру Вольфу.

— Когда же это кончится! — восклицал он. — Дело доходит до ругани в Храме Божьем!

Отблеск былого Питера Пена!


8 Сентября

Хозяйка говорит, что сегодня вторник, а у нас осталась до ужаса мало денег. Почему люди не сдерживают обещаний? Я уверена, что Мэйбел сказала: «В воскресенье».


ГЛАВА III

СКРИП ТОРМОЗОВ

9 Сентября

У нас с Питером произошла долгая, омерзительная ссора, и мне пришлось потаскать его за волосы. Из-за этого я сломала себе ноготь. Я отращивала их слишком долго. Не помню, когда последний раз делала себе маникюр.

По какой-то причине, они были сухими и ломкими. Я должна была привести их в порядок. Я послала на улицу мальчика, но мне не по душе мысль о том, что сюда заявится какая-то странная девица. Никогда не знаешь, что может произойти не так. На самом деле, это неважно. Тело просто невыносимо, и оно болит.

Так и кровь ввинчивает свою боль

Сардонически сквозь сердце и мозг.

Я начала ненавидеть эту ужасную поэму. Она преследовала меня. Не понимаю, почему я должна ее вспоминать все время?

«Читала ли я ее?» — задавала я себе вопрос в изумлении. Или, наверное, это следствие невероятного прилива интеллектуальной мощи, вызванного героином, освежило мою память. В любом случае, сам факт того, что в моем мозгу всплывали эти странные фрагменты, напоминал золотую рыбку, выскакивающую из воды и снова ныряющую посреди струящихся морских водорослей.

Ах да, моя ссора с Петушком. Он заявил, что мы не должны рисковать, стоя одной ногой в судебном деле; и я обязана пойти и выпросить новый запас у Мэйбел до того, как мы останемся совершенно на мели. Я не могу закрыть глаза на то, как Петушок морально деградирует. Ему следует стыдиться самого себя. Вместо того, чтобы перекладывать все на мои плечи, он должен был сам установить надежные контакты для того, чтобы нас регулярно обеспечивали порошком.

А Питер, абсолютно бесполезный, валяется все время на кровати. Он не мылся или брился в течение месяца, а ведь прекрасно знает, что я не переношу грязь и нечистоплотность. Среди всего прочего меня больше всего привлекало в нем то, какой он опрятный, ухоженный и живой. Он целиком изменился с того момента, как мы приехали в Лондон. Я чувствовала, что на него что-то плохо влияет...

Это место кишит вшами. Я обнаружила, что меня так раздражало. Полагаю, мне надо коротко подстричься. Я ужасно горжусь длиной своих волос, но надо быть практичной...

Немного полежала. Собираться, чтобы выйти наружу, такая чудовищная мука! Петушок придирался и постоянно ворчал.

Я вся окоченела. Умывание и одевание кажутся такой тратой времени, а кроме того еще раздражает постороннее вмешательство. Моя одежда выглядела просто ужасно. Я в ней спала. Хотела бы я, чтобы мы взяли с собой несколько чемоданов из «Савоя». Нет, не хочу, это вызвало бы массу неприятностей, и нарушило наш героиновый медовый месяц.

Лучше, чтобы все оставалось, как есть. Здесь не хватает, тем не менее, Жаклин. Мне нужна служанка, и она могла бы выйти и принести все эти вещи. Но мы оба чувствовали, что присутствие постороннего стало бы костью в горле. Старуха нас не беспокоила, хвала всевышнему. Я уверена, она все еще считает нас шпионами. Боже, а это что еще здесь валяется?....

Черт возьми! Это же письмо от Бэзиля!

(Примеч. — оригинал этого письма уничтожен. Оно печатается с копии из

документов Мистера Кинга Лама. — Ред.).

ДОРОГАЯ БЕСПРЕДЕЛЬНАЯ ЛУ — Твори, что ты желаешь, да будет то Законом. Вы, убежден, простите меня, что я побеспокою вас письмом; но вы же знаете, насколько я чудаковат, а моя настоящая мания состоит в сборе информации о психологии людей, пытающихся продвинуться духовно тем путем, о котором мы говорили, когда вы так очаровательно осветили, подобно заре, на днях мою студию.

Находите ли вы, в особенности, что есть какая-либо трудность в том, чтобы объявить привал? Если так, то, возможно, причина не в том, что вы слышите со всех сторон — особенно от людей достаточно невежественных в предмете, таких как журналисты, врачи и попугаи — дескать в действительности это сделать невозможно? Разумеется, я не сомневаюсь, что вы немедленно убьете любое такое «пагубное предположение» контр-предположением. Оно, исходя из опыта, основано на моем позитивном утверждении, что люди сильного характера и высокого интеллекта, как вы и сэр Питер — которому, пожалуйста, передайте мои самые сердечные пожелания! — могут всегда прекрасно использовать эти вещества умеренно, как вы используете мыло.

Однако, помимо этого, не находите ли вы, что жизнь «Героини» делает вас чересчур «внушаемой»?

Как вы знаете, я решительно возражаю против методов Куэ и Бодуина. Они просят нас умышленно отвергнуть свободную волю и очистить менталитет для полугипнотического состояния средневекового крестьянина; вернуться назад как «свинья, которую помыли для того, чтобы она вновь валялась в грязи», из которой нас вытащила эволюция.

А сейчас, молю вас, воздержитесь от вальса с Другом Героя и не позвольте Снеговикам повергнуть вас в состояние сознания, чересчур мечтательное и иллюзорное, чтобы сопротивляться воздействию любой навязчивой идеи, которая явит себя ему с достаточной силой. Оно слишком мертво, чтобы чувствовать желание сопротивляться, но при этом настолько восторженно, что его в состоянии пленить восхищение перед любой подкупающе сильной личностью.

Я буду очень рад услышать вашу точку зрения по этим вопросам; и, само собой, подтвердить мою теорию, что такие люди, как вы и Сэр Питер, могут использовать эти вещества с пользой для себя и остальных, без опасности стать рабами. Я учил себя и многих других останавливаться, благодаря Воле; но каждое дополнительное свидетельство о действии этих веществ представляет для меня в моей работе большую ценность, дабы уничтожить трусливое суеверие, благодаря которому мужчины и женщины неспособны правильно и грамотно использовать по своему желанию все, что сотворила природа. Мы же приручили, помимо прочего, дикую молнию; неужели мы убежим прочь от пакетика порошка?

Любовь — Закон, любовь подчиняется воле.

Мои наилучшие пожелания Сэру Питеру,

Всегда Ваш,

БЭЗИЛЬ КИНГ ЛАМ.

Сатирическая, насмешливая глупость — или же он воплощение дьявола, как об этом нам рассказывала Гретель? Злорадствует ли он? Я не выношу зверя — и я подумала — однажды — ладно, не обращайте внимания! Питер взял это письмо. Что угодно, что угодно, только бы отвлечь его ум от скуки! И пока у нас по-прежнему нет энергии что-либо делать, мы берем все, что приходит к нам, и хватаемся за это, как за соломинку. «Это правда, — сказал Петушок к моему изумлению, — и мы должны оказаться в состоянии рассказать ему то, чего мы достигли». Затем последовала продолжительная ссора, как и после любого другого подобного инцидента. Вполне естественно, с этой бесконечной бессонницей и отходом ко сну в неправильное время. Я ненавидела Питера (и Ц.Л.) еще больше, так как понимала, что он все время прав. Если Ц.Л. — Сатана, то тогда нам по силам посмеяться последними. Я порвала это дьявольское письмо в клочки. Питер вышел — я надеюсь, что он ушел убивать его. Я хотела затрепетать от радости — просто еще один раз — если бы даже мне пришлось из-за этого повеситься.

Наши часы остановились. Не имеет значения. Я могу позвонить Мэйбел в любое время, когда захочу. Может быть я сделаю это сейчас. Выпью маленькую бутылочку и сделаю...

Уже вечер. Петушок не возвратился. Вот когда он мне нужен больше всего! Я страшилась самой себя. Я уже совсем трезва, как стеклышко. Я подошла к зеркалу, чтобы снять мою шляпку. Я не знала, кто передо мной. Мое лицо сделалось бесплотным. Цвет со щек полностью сошел. Волосы стали сухими и безжизненными, и лезли целыми пучками. Я полагаю, что возможно больна. Я почти решилась послать за доктором. Но не отважилась. Какой ужас!...

Я должна собраться с силами и все записать.

Было около пяти часов, когда я добралась до Маунт Стрит. Если Мэйбел нет, тогда я могу подождать.

Дверь открыл незнакомец. Это испугало меня. Я почувствовала себя ужасно. Почему она сменила Картрайта? Я чуть не упала в обморок. Кажется, он мне что-то сказал?

В замешательстве я спросила: «Мисс Блэк дома?» Человек ответил так, словно отвечал на этот вопрос постоянно.

— Мисс Блэк умерла.

Что-то внутри меня вскрикнуло. «Но я должна встретиться с ней», — вскричала я, чувствуя, как земля неожиданно уходит у меня из-под ног.

— Я боюсь, что это невозможно, — сказал он, совершенно меня не понимая. — Ее похоронили вчера утром.

Так вот почему она не послала нам посылку с порошком! Я стояла, словно находилась в трансе. Я воспринимала его объяснения механически. Я не могла осмыслить то, что он говорил. Это была как пластинка, поставленная на граммофон.

— Она болела только два дня, — сказал человек. — Врачи называют это септической пневмонией.

Я предполагаю, что поблагодарила его, и автоматически ушла прочь. Я обнаружила себя дома, не понимая, как я сюда добралась. Что-то сказало мне, что настоящей причиной ее смерти был героин, хотя, в реальной действительности, септическая пневмония может случиться с каждым в любой момент. Я знавала двух или трех людей, тоже отправившихся из-за этого на тот свет.

Как говаривал мой дядя Джон, совесть нас всех сделала трусами.

Царь Лестригонов всегда утверждал, что пока у человека остаются эмоции по отношению к каким-либо вещам, любовь или страх или что-нибудь еще, то он не может смотреть на них корректно. Вот почему врач не будет лечить свою собственную семью, и я хладнокровно и ясно сознавала, словно утопающая, что как только идея о Г. проявляется в моем сознании, я начинаю впадать в истерику и приходить к самым идиотским заключениям. Героин сам наслаивается в моей жизни столь плотно, что все соприкасается с ним так или иначе.

Мое сознание одержимо мыслями о наркотике. Иногда это причудливый экстаз, иногда кошмарные опасения.

Раб этой жажды — не той,

О которой пишу здесь ничтожно,

Не той, что чернеет в мозгу от укусов,

А в душе еще пуще разбитой!

Не смеешь ты думать о худшем!

По ту сторону беснования и клекота

Ад физического желания

Лежит, в онемелом мозге,

На краю времени и пространства,

Бездна, неизмеренная, незапечатанная -

Там ее призрачный лик!


12 Сентября

Питер появился сразу же, как только я закончила писать этот отчет. Он казался гораздо более бодрым и держал в руках множество книг.

— Вот, — произнес он, вываливая все на кровать, — это освежит мою память в том случае, если у нас будут неприятности после прекращения приема. Я покажу господину Царю Лестригонов, что значит быть Пендрагоном.

Я сказала ему о Мэйбел. И тут произошла странная вещь. Вместо того, чтобы впасть в депрессию, мы ощутили поток загадочного возбуждения — сначала легкую дрожь, а затем энергия начала бушевать и реветь в каждой нервной клетке. Будто мысль о ее смерти оживила нас. Впервые он меня обнял — за многие недели или месяцы? Его горячее дыхание обвилось как змея вокруг моего уха, и вспушило мои волосы словно электрическая машина. С ужасающей напряженностью его голос, содрогаясь от страсти, загрохотал словами интоксикации:

Оля! золотая блесна

В крючках бесконечной боли,

Роковая, фанатичная подруга

Отравленного тела и мозга!

Оля! Имя, что глядит с ухмылкой

Распутного томления и мошенничества,

Шепчет в бесноватые уши

Секретное заклинание своего рабства.

Комната поплыла перед моими глазами. Мы были окутаны по спирали темно-голубым дымом, взрывающимся в малиновых вспышках.

Он сжал меня с эпилептической яростью, и закружил в каком-то дикарском танце. Я интуитивно почувствовала, что у него тоже самое видение. Наши души растворились в одной; гигантском призраке, который поглотил нас.

Я прошипела сквозь зубы следующие строчки, чувствуя себя огнедышащим драконом.

Омерзение и в самом деле сильно,

А соблазн еще сильнее,

Раскачивает на качелях тлеющей кадильницы

дым чувств одуряющего запаха!

Нам не хватало дыхания. Мой мальчик сел на край кровати. Я подползла к нему сзади. Я разметала свои волосы по его лицу и погрузила свои ногти в его скальп.

Мы жили героиновой жизнью, жизнью мира души. Мы идентифицировали себя с героями поэмы. Он был поэтом, обвитым маковыми головками, ядовитым маком, развратившим его кровь, а я была фантомом его делириума, гнусным вампиром, что овладел им.

Маленькие капли крови выступили из его скальпа и свернулись чернотой под моими алчными ногтями. Он произнес следующие строчки, как если бы находился под неким жестоким принуждением. Слова вырывались из него, вызванные всеподавляющей необходимостью. Тон его голоса был бесцветен, будто смертная мука съела его душу. И вся эта отвратительная агония источала очарование скверны. Он переживал пароксизм удовольствия, такого, какое бы оно само по себе никогда бы не могло дать ему. А я была Оля, его любовь, его жена, мир без конца, демон, чье наивысшее наслаждение заключалось в его уничтожении.

За моей спиной, за спиной, надо мной

Стоит она — зеркало любви.

Нежны ее пальцев суставы;

Ногти полированы и заострены,

И с золотыми шпорами:

Ими она терзает мозг.

Ее похоть холодна, угрожающе;

И бледны ее Китайские щеки,

Когда она изящно поглощает, нечестивая

Устами спрута, и зубами

Черными и истертыми,

Кровь и пульпу с ногтя.

Я наклонила его голову и впилась в его рот. Я втягивала его дыхание в свои легкие. Я хотела задушить его; но время еще не пришло. Сначала я промучу его несколько лет.

Я отскочила от него. Он тяжело переводил дух. Когда к нему вернулось дыхание, он свирепо взглянул на меня малюсенькими зрачками своих невидящих глаз.

Он начал декламировать с романтической печалью, срывающейся на демоническое веселье.

Она явилась как воплощенная любовь,

В те часы, когда я впервые пробудил ее.

Мало-помалу я открыл

Правду о ней, сорвав покровы,

Горестную за пределами всех границ,

Гнусную по ту сторону отвращения.

Мы закричали от восторга и зашлись в приступе истерического хохота, который полностью нас измотал. Я должна была немного поспать.

Когда я проснулась, он сидел за столом под желтой газовой лампой, читая купленные им книги.

Каким-то образом мы разом решили покончить с прошлым. Нас захватила неотступная мысль бросить прием Г.; и книги не слишком-то в этом помогли. Они были написаны в очень позитивном ключе. Авторы спорили между собой, как политики на Мирной Конференции.

Однако все они соглашались по двум пунктам; избавиться от привыкания своими усилиями не в человеческой возможности. В лучшем случае, надежда прискорбно мала. Единственный шаг — «лечение» в клинике. И еще они приводили очень подробные детали ужасов и опасностей этого процесса. Терапевт, по их словам, должен закалить свое сердце от проявления любых человеческих чувств, и беспощадно отказывать в настойчивых просьбах пациента. И он всегда должен стоять наготове со своим шприцом в случае неожиданного коллапса, угрожающего жизни.

Есть три принципиальных метода лечения: бросить наркотик сразу, и положиться на выживание пациента; затем следует долгий и скучный метод уменьшения ежедневной дозы. Это вопрос месяцев. В течение всего этого времени агония пациента продолжается в разбавленной форме. Это выбор между погружением в кипящее масло и тем, чтобы тебя опрыскивали им каждый день в течение неопределенного периода. И еще есть промежуточный метод, при котором ежедневная доза сокращается серией скачков. Как сказал Питер, человек приговорен к тому, чтобы его нерегулярно пороли, не зная точно когда. Человек будет жить в состоянии мучительного ожидания, которое, наверное, станет самым морально болезненным, по сравнению с любым из других способов.

Во всех этих случаях не было ни намека на истинное понимание действительной ситуации, ни единой попытки устранить первоначальные причины привыкания; и все авторы признавали, что лечение только временная мера, и что пациенты, как правило, возвращаются к старым привычкам.

Создавалось тревожное впечатление, что пациент не может доверять честности доктора. Некоторые из них открыто защищали свое право обманывать пациентов, вкалывая им чистую воду. Другие руководствовались системой давать посторонние лекарства вместе с разрешенной дозой, с преднамеренной установкой сделать пациента настолько больным, что ему лучше бы было вынести пытки воздержания, нежели те, что изобрел его лечащий врач.

Я чувствовала также, что если отправлюсь в одно из таких мест, то никогда не узнаю, какую следующую шутку они надо мной сыграют. И не распознаю все эти жестокие неуклюжие ловушки, расставленные невежественными и бездушными шарлатанами. Я начала понимать всю глубину зависти, с которой обычный терапевт упоминает о торговцах вразнос патентованными средствами и о представителях Христианской Науки.

Они были знахарями, которым правительство выдало лицензию пытать и убивать за хорошие деньги. Они охраняли свои прерогативы с такой яростью, потому что осознавали свое собственное невежество и некомпетентность; если жертвы выведут их на чистую воду, их шарлатанское сословие будет стерто с лица земли. Они постоянно пытаются расширить свою тиранию. Они добиваются принятия новых законов, вынуждающих всех, больных или здоровых, ограничить себя пределами вивисекторского стола, где вырезают некий существенно важный орган тела. И им еще хватало наглости рассуждать о причинах. Они не понимали, в чем суть привыкания! По их мнению каждому следовало ввести инъекции всех видов омерзительных сывороток и вакцин, чтобы защитить от некой гипотетической болезни, которую они жаждали обнаружить...

Последние три дня были слишком муторными. Впервые я почувствовала необходимость писать, и меня по-прежнему подмывало изложить на бумаге эту отвратительную и роскошную сцену, когда нашу любовь прорвало, как абсцесс. В ней присутствовали все старые фантастические черты, но они приняли дьявольские очертания; мое же сознание пребывало в состоянии неопределенности. Мы захлопнули медицинские книги с содроганием, и выбросили их из окна на улицу. Собралась небольшая толпа; книги подобрали и прохожие начали обсуждать, как с ними надо поступить. Мы осознали опрометчивость нашего гнева. Нам не следовало привлекать к себе внимание! Мы запахнули эти вонючие и грязные занавески и зажгли свет.

Наша реакция на прочитанное была потрясающей. Мы сравнили спокойную уверенность Царя Лестригонов с недовольным карканьем «властей».

Петушок подвел итог цитатой.

«Каркнул Ворон: „Никогда!“»

Наши мысли ходили ходуном, то налетая, то откатывая прочь, словно разгневанное море, ворвавшееся в пещеру. Эти три дня были озарены вспышкой колебаний и сомнений. Мы решили прекратить принимать Г.; и память о письме Лама напоминала веревку, которую держит надежный, заслуживающий доверия альпинист для новичка на осыпающейся скале.

Если бы только мы могли на что-то положиться! Однако, наши умы захлестнуло паникой.

Эти проклятые трусы от медицины! Эти напыщенные пророки зла! Каждый раз, когда мы возвращались к решению остановиться, они сбрасывали нас со скалы.

«Это за пределами сил человеческих».

Но они знают, с какой стороны мазать маслом свой хлеб. И их игра состоит в том, чтобы обескураживать доверчивых простофиль.

Впрочем, они явно переиграли. Они нарисовали свою картину в слишком грубых цветах и тем отвратили нас от нее.

Воздействие смерти Мэйбел, и тот факт, что наши запасы были столь скудны, сплелись воедино, чтобы придать нам решимости остановиться, чего бы это нам не стоило.

Мы яростно боролись час за часом. Были моменты, когда само воздержание очищало нас абсолютной болью необходимости страдать. Наше сознание поплыло. Нас кружило на крыльях горя в пылающих небесах физической муки.

Я припоминаю, как Питер встал у стола, потерянный для всех ощущений действительности. Он вскричал пронзительным, каркающим голосом:


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23