Операция, задуманная Черной Ложей, была столь же проста, сколь и грандиозна — как с практической, так и с теоретической точки зрения. В основу ее был положен известный принцип симпатической магии: сломав предмет, связанный невидимой связью с неким человеком, ты сломаешь и самого человека. Дуглас догадался использовать сходство между своим склепом и жилищем Сирила Грея. Теперь ему не нужно было предпринимать прямую атаку ни на молодого мага, ни на Лизу; он решил ударить по самому уязвимому месту их союза — по тому существу, которого еще не было. Больше ничего не требовалось; попытайся он пробить магическую защиту Сирила, тот без сомнения отразил бы удар, и вся его мощь обрушилась бы на самого Дугласа. У магии свои законы; человеческие представления о добре или зле ей безразличны. Если вас переехал поезд, то с точки зрения физики безразлично, намеревались ли вы покончить с собой или бросились спасать ребенка. Различие существует, но на гораздо более высоком уровне.
      Маг, довольный успешно проведенной операцией низшего уровня, по меньшей мере неосмотрителен; если же он полагает, что сумел обойти закон упомянутого высшего уровня, на котором оцениваются духовные и нравственные мотивы каждого действия, то он просто глуп. В принципе Дуглас сумел бы даже вышвырнуть своего врага за пределы планеты, однако в результате лишь усилил бы потенциал бессмертного божественного «Я» своей жертвы, и это «Я» потом вернулось бы, обладая еще большими знанием и мощью; его же самого такая «победа», как ее расценили бы глупцы, вышвырнула бы за порог сферы трансформации духа, и его собственное «Я» оказалось бы сломанным и иссякшим. Он походил бы на человека, который, собрав все свое добро у себя в доме, поджег его; истинные же адепты, чей дух трансформируется постоянно, переводят свое добро в такие формы, которым огонь не страшен.
      Люди, считающие себя «магами», об этом чаще всего даже не догадываются. Они надеются, что накопленных ими бесполезных вещей и сведений хватит, чтобы перевесить чашу весов высшего суда — все равно как вор, надеющийся когда-нибудь наворовать столько, что этого хватит подкупить судей и прокурора (что и можно но наблюдать в Америке). Однако законы природы созданы не человеком, не человеку и отменять их; если уж на то пошло, их вообще нет. У природы нет «законов» в человеческом смысле слова, это лишь обобщенные констатации неких наблюдаемых в природе и осознаваемых разумом фактов, формулы имманентных свойств сущности. Их нельзя ни обойти, ни отменить, ни игнорировать; всякая подобная попытка тоже укладывается в эти формулы, всякое нарушение равновесия компенсируется, даже если временной интервал; между нарушением и компенсацией превышает силы человеческого восприятия, и компенсируется с безупречной точностью, потому что мотивы нарушения космосу безразличны. Никакие средства или манипуляции не могут в конечном итоге изменить даже единств венный атом кислорода в миллионе миллионов тон воды. Ни одна вещь в космосе не может быть ни изменена, ни разрушена, она лишь меняет форму. И, это верно в отношении какого-нибудь атома углерода представление о котором само по себе есть лишь порождение нашего разума, то насколько же более верно это в отношении столь простой вещи, как душа, которая есть необходимое условие разума? Есть сомневающиеся в этом? Ответом может быть лишь встречный вопрос: а кто в этом сомневается?
      Наверное, возможен случай, что маг окажется умен и попытается привести в равновесие все противоречия своей личности, как алхимик, пережигающий в золото кучу мусора. Однако большинство «магов» даже не пытается проникнуть так глубоко в суть вещей, их интересует лишь минутный выигрыш. Дуглас тоже нимало не беспокоился об отдаленных последствиях своих действий; скорее всего, он просто избегал думать об этом, однако в том, что им двигала прежде всего ненависть к Сирилу Грею, сомневаться не приходилось. Для важных операций (которые назывались «вести группу») Дуглас снимал особый склеп, где все всегда было готово. Склеп находился в доме на тихой улочке между Сеной и бульваром Сен-Жермен. Дом считался более или менее приличным, наверху в нем находился средней руки бордель, тоже принадлежавший Дугласу и Баллоку — не прямо, конечно, а через подставное лицо, вполне благообразную даму. Внизу имелся погребок, где по традиции собирались парижские апаши, чтобы потанцевать и сколотить очередной заговор против властей — так, по крайней мере, гласила легенда, — и на каждой такой вечеринке неизменно присутствовали два ажана с примкнутыми штыками и выложенными на стол револьверами. На самом же деле Дуглас просто убедился, что на апашах не заработаешь, и превратил погребок в достопримечательность для приезжих янки, британцев, немцев и девиц из провинции, жаждущих парижской экзотики. Опаснее зажиточных торговцев овощами посетителей в погребке никогда не было, а там и сям расположенные апаши, распевавшие свои песни и время от времени перекидывавшиеся бутылками или ножами, были попросту местными обывателями, старательно отрабатывавшими гонорар, еженедельно выплачиваемый им «фирмой».
      Из погребка, через вход, не известный даже полиции, можно было — спуститься в склеп, служивший для вызывания духов. Он был расположен ниже уровня реки; крысы, сырость и неизбывный запах создавали в нем атмосферу, типичную для тайных мест. В мире нет мест, более приемлемых для властей, чем дом порока, надежно охраняемый полицией; и разум мага, ищущего места для своих операций, не мог бы найти лучшего помещения, свободного благодаря полиции от каких бы то ни было помех. В погребок на этой улице мог зайти любой, ища хоть налоговых, хоть магических злоупотреблений: двое полицейских со смехом выставили бы его оттуда. Вход в магический склеп был скрыт, но не благодаря маскировке, а при помощи несложной хитрости. Под лестницей, ведшей из погребка наверх, к спальням прекрасных дам, находился чулан, известный как «Берлога Троп-мэна», где этот знаменитый преступник однажды прятался несколько дней подряд. На стенах чулана остались его автографы и весьма примитивные стихи (распетые потом со сцены одним ушлым эстрадником). Любой посетитель погребка мог, не вызывая никаких подозрений, пойти осмотреть этот чулан, места в котором едва хватало для одного человека среднего роста. Выйти же оттуда он мог, не возвращаясь в погребок, а просто поднявшись по лестнице, что опять-таки никого бы не удивило, ибо многие так и поступали. Однако тот, кто знал секрет, мог, войдя туда, нажать скрытый рычаг, и пол в чулане опускался, открывая ход вниз. Внизу был коридор треугольного сечения, который мог быть затоплен в критический момент; в конце его была дверь, вполне обыкновенная для больших помещений — последняя предосторожность перед входом в святая святых. Был там и запасный выход, тоже устроенный весьма хитроумно — в виде трубы, второй конец которой выходил непосредственно в Сену ниже уровня воды. Вход и выход имели герметические запоры. Если кому-то нужно было исчезнуть, ему давали тонкий пробковый пояс, так что даже самый плохой пловец мог беспрепятственно выбраться на набережную. Однако этот секрет был известен лишь Дугласу и одному из его приближенных.
      Первым шагом, которого Дуглас требовал от своих учеников, решившихся учиться магии, был отказ от всех принципов и правил морали, чтобы они привыкли нарушать их и в конце концов закоренели в безнравственности, научившись презирать любые человеческие эмоции, и прежде всего — любовь. Черная Ложа заставляла своих членов упражняться в жестокости и подлости. Ги де Мопассану принадлежат два рассказа из числа тех, которые особенно эпатируют публику: один — о мальчике, ненавидевшем лошадь, и другой — о крестьянском семействе, мучившем оставленного ему на попечение слепца. Описанная божественной рукой великого мастера, подлость убивает желание подражать ей; достаточно задумчивой скорби. Можно сказать, что подавление всех естественных порывов души составляло основу системы Черной ложи; в высших ступенях ученик начинал манипулировать ими. То, как сам Дуглас пользовался любовью, каждодневно отравляя жизнь своей жене, заставило бы самого добросердечного судью включить его в список злейших преступников века. Внутренний круг ложи — четырнадцать приближенных Дугласа, он сам и то пока не известное лицо, которому он подчинялся, женщина, которую называли «Анни» или «А.Б.», — были связаны мерзейшими узами из всех возможных. Никакие клятвы не имеют силы в Черной Ложе, первым и главным принципом которой считается отказ от морали, а целью — устрашение глупцов. В круг Четырнадцати, называвших себя Гхаагхаэлъ, принимали лишь тех, кто совершил хладнокровное убийство и предъявил Дугласу доказательства этого. Так каждый шаг этих магов означал для них все большее рабство; как позволил себе один человек передавать в руки другим такую мощную силу, с помощью которой о ни могли осуществлять Бог знает какие свои желания, составляет одну из тайн извращенной психологии. Высшая ступень в Ложе называлась Тавмиэлъ-Кверетиэлъ, и лишь двое из этих людей, «Анни» и Дуглас, имели доступ ко всем ее тайнам. Лишь у них и у Четырнадцати были ключи от склепа, и лишь им был известен секрет замка.
      В склепе проводили инициацию учеников, скрыть его местоположение от которых также сумели с гениальной Простотой. Учеников подвозили к дому на машине, а на глазах у них были обыкновенные автомобильные очки, вместо стекол в которые были вставлены металлические пластины. Сам же склеп был оборудован для эвокации. Устроено там все было сложнее, чем у Весквита в Неаполе, ибо от этого зависела безопасность Ложи. На полу были изображены символы, смысл которых не был до конца ясен даже Четырнадцати; любой из этих символов, случайно задетый, мог стать магической ловушкой для предателя; а поскольку таковым был каждый из Четырнадцати — и не мог не быть им, если хотел достичь высших ступеней, — то низменный страх был лучшим стражем этой мрачной святая святых. В назначенный час мистер Батчер явился в апартаменты графа, ему надели автомобильные очки и отвезли в Бет-Хол или «Дом Ужаса», как маги называли склеп между собой.
      Баллок, мадам Кремерс, Абдул-бей и жена Дугласа были уже там. Первая часть церемонии состояла в отказе от обетов, данных за миссис Дуглас священником при крещении: это было формальное отступничество от христианской веры. Делалось это не из ненависти к христианству, а для того, чтобы позволить ей вновь выйти замуж в виде Лизы и под ее девичьей фамилией. Следующим был турок, которого заставили отказаться от ислама и вступить в брак с ней под именем маркиза Ла Джуффриа. После этого американский священник вновь утвердил их в христианской вере, чтобы скрепить таинство брака. Теперь они были муж и жена. Ужас таился в той будничной простоте, с которой все эти храмовые священнодействия буквально выворачивались наизнанку. Можно понять доброту верующего христианина, объясняющего черные мессы бунтом измученной души или припадком безумия. Он способен представить себе запоздалое раскаяние человека, в лей участвовавшего, и то просветление, которое затем наступает; однако столь хладнокровное извращение самых святых обрядов, отыгранных походя, как пустая прелюдия к задуманному преступлению, сопоставимому в глазах здравомыслящего человека только с убийством, вызвала бы не только у свободомыслящего христианина, но даже у еретика ощущение ничем не извинительного святотатства.
      Дуглас не пренебрег никакими средствами, способными помочь осуществлению его плана. Баллок и мадам Кремерс изображали «деток», сам же Дуглас, как «глава семейства», отдал свою жену в жены турку. Для полной картины святотатства недоставало лишь реального жертвоприношения. К нему и приступили.
      Дуглас испытывал удовольствие не только от устроенного им убогого преступного фарса, но и от тех мучений, которые испытывала при этом его жена. Каждое новое унижение терзало ее сердце, причем она сознавала, что это — только начало, что подлинный разгул дьявольской силы еще впереди. От Батчера, Кремерс и Абдул-бея больше ничего не требовалось, и их увели из склепа. Баллок остался, чтобы проделать ту операцию, за которую ему был обещан гонорар.
      Однако перед этим нужно было совершить еще несколько магических действий. Дуглас целиком сосредоточился на задуманном деле, заставляя себя верить, что все эти церемонии не игра, а реальность, что его жена — в самом деле Лиза, а Абдул — в самом деле маркиз; он выступил вперед, став сердцем и мозгом операции. Главная трудность заключалась в том, чтобы втянуть в нее Сирила Грея, но им удалось раздобыть образец его подписи. Теперь нужно было посвятить жертву Гекате, а еще лучше — ее еврейскому аналогу, Наэне, пожирательнице детей: она тоже считалась одной из ипостасей Луны, и раз Лиза посвятила себя этой планете, то ее магической заместительнице придется участвовать в этой церемонии.
      Искусством эвокации Дуглас владел в совершенстве. Он был человек практического склада, материалист по натуре, и не любил работать на тонких планах. Он выдерживал колоссальное напряжение, заставляя духа являться в зримом образе, тогда как маг, более осторожный ила более тонкий, работал бы на иных уровнях. Дуглас достиг того, что в любом «наработанном» месте, как этот склеп, мог зримо вызвать почти любого демона, причем времени ему для этого требовалось не более получаса. Связь с местом играет в магии большую роль — вероятно, оттого, что там накапливается энергия духа. Так, в часовне Кингс-Колледж невозможно не ощутить прилива религиозности, а в соборе Св. Петра в Риме, наоборот, невозможно проникнуться верой: и восток-то у него на; западе, и античная статуя Юпитера загримирована под очередного святого, да и вся архитектура свидетельствует, что ни одно из божественных имен, известных людям, не соответствует Истине. Готика — это мистика в чистом виде, тамплиеры и византийцы — религия, замешанная на сексе, англиканская архитектура — сплошное морализаторство; современная же архитектура просто не выражает ничего. В Бет-Холе всегда находился сосуд, наполненный свежей бычьей кровью и поставленный на угольную жаровню.
      Наука, хоть и медленно, но все-таки начинает убеждаться в том, что жизнь — это нечто большее, чем чистая химия и физика. У занимающихся оккультными науками на этот счет давно нет никаких сомнений. Динамическое; начало живой субстанции со смертью не исчезает. Поэтому начало, ищущее реализации, вынуждено либо дожидаться следующего воплощения, либо искать еще: живую материю, в бессознательном состоянии отпустившую от себя свое начало или душу. Ничего нет удивительного, что для переноса такого начала в живую материю маги используют коктейли из свежей крови — так легче вызвать желаемый дух. Дело это само по себе не трудное демоны всегда готовы вмешаться в плотскую жизнь, Время от времени этим сущностям попадаются необразованные или просто глупые люди, сами ищущие бессознательных состояний и для того собирающиеся в темных комнатах — без всякой магической защиты! — чтобы пригласить какого-нибудь духа или демона овладеть ими. Эта мерзкая глупость именуется спиритизмом, и любителей его можно узнать по тому, что ни к чему другому их умы уже не пригодны. Они не способны ни к ментальному сосредоточению, ни к логическому мышлению, потому что овладевший ими дух слишком часто вмешивается в происходящее, чтобы выражать их устами всякие глупости и нелепости, когда это взбредет ему в голову. Истинные духи никогда не пользуются столь неблагородными средствами, чтобы вернуться в земную жизнь; их пути светлы и не противоречат Природе. Для истинного духа реинкарнация есть жертва, отказ от уже открывшейся ему божественной жизни ради освобождения воли смертных от низменных желаний; демон же ищет реинкарнации, чтобы хоть отчасти удовлетворить свои неутолимые похоти.
      Как животное, парализованное раневым шоком, следила жена Дугласа за действиями мужа, совершавшего свой отвратительный ритуал; лицо его было обращено в сторону, ибо никто не может взглянуть в лицо Гекате и сохранить разум. Заклинания, посвященные Гекате, суть проклятия против всякой нарождающейся жизни, символами же ее служат страшные ночные тени, белена и черный ягненок, еще неродившимся извлеченный из брюха черной овцы.
      Это-то и обещал маг Гекате, сардонически усмехнувшись в душе, когда та внезапно дала знать о своем присутствии. Увидели ли они что-нибудь? Неизвестно. Тем более, что вряд ли кто-то из них осмелился даже поднять глаза. Просто по склепу вдруг распространилось ощущение ледяного холода, как будто некая сущность и впрямь отозвалась на произнесенные слова и совершенные ритуалы.
      Ибо Геката и есть то, что в Библии названо «второй смертью». Обычная смерть для человека — величайшее из таинств, а все остальные таинства — лишь его символы; ибо это — последнее и абсолютное слияние с Творцом, но также и столп храма жизни, даже в материальном мире, ибо Смерть есть Жизнь.
      Жена Дугласа тоже ощутила присутствие этой жуткой сущности, вызванной из Тартара. Ледяной холод пронизал ее до костей. Ничто никогда не терзало ее так, как упорное нежелание мужа позволить ей выполнить свое земное предназначение.
      Она готова была даже смириться с проституцией, навязанной ей мужем, которого так любила, если бы — если бы…
      Но всякий раз к ней вызывали Баллока, и всякий раз смысл ее жизни уничтожался в нестерпимых муках и еще более нестерпимой ярости. Это было уже не столько осознанное желание, хотя и оно было достаточно велико, сколько реальная физическая потребность ее натуры, такая же неодолимая и глубокая, как голод или жажда. Баллок, всю свою жизнь бывший жрецом Гекаты, еще ни разу не участвовал в вызывании той силы, которой служил. Его просто трясло, когда маг перечислял его хирургические подвиги, предъявляя богине, так сказать, поручительство в верности ее слуги. Он совершал свои преступные операции исключительно успеха ради, пользуясь ими также в качестве средства шантажа, не задумываясь об их магической подоплеке. Магией он тоже занимался, но почти исключительно ради удовлетворения чувственности необычным, а точнее даже нефизическим путем. Так бывало, когда его обуревала гордыня, что всегда сопровождалось' упадком духа; ибо он понимал, что его госпожа — сама стерильность и смерть. Та смерть, которой он сам боялся. больше всего. Циничное спокойствие Дугласа раздражало его; он сознавал превосходство этого великого мага, и надежда когда-либо занять его место умирала в его груди. В этот миг Геката проникла и его душу, нераздельно; сплетясь с его сознанием. Он вспомнил, что был жрецом ее, и ощутил готовность и дальше убивать в ее честь. богинь сильнее ее! Его охватил священный трепет тугов и, потрясенный сознанием своего невероятного; превосходства над другими людьми, он поклялся и дальше служить ей. Он был готов признать се единственной богиней Черной ложи — пусть только поможет ему избавиться от Дугласа! И тут же у него в голове возник план: он вспомнил, что «Анни» была верховной жрицей Гекаты, то есть рангом выше его; она не стеснялась открыто пропагандировать ритуальные убийства, за что однажды едва избежала ареста. Он подговорит Дугласа избавиться от Анни — и потом выдаст его ей.
      Охватившие его чувства были настолько сильны, что его снова затрясло, но теперь уже от ярости и злорадства. Сегодня — особая ночь, и эта величественная церемония станет шагом к его следующей инициации. Он так обрадовался, что чуть не пустился впляс; согревшись в его старых костях, Геката вознаградила его великой радостью. Скоро пора и ему вступать в церемонию.
      — Геката, мать смерти, пожирателъница всякой жизни! — гремел голос Дугласа, произносившего последнее заклинание. — Как я посвящаю эти тайное порождение человеков занесенному над ним зубу твоему, так да будет и со всем, что с ним сходно и сродно! И то, что произойдет с этой жертвой, брошенной на алтарь твой, да произойдет и с потомством Лизы Ла Джуффриа! Он повторил это заклинание тринадцать раз, всякий раз открывая его формулой:

      ЕППСАЛОУМАГ ЕЕ THN EN ТШ KENE6I
      FINEYMATI, AEINAN, AOPATAN.
      ПАМТОКРАТОРА, 0EPOnOIAN KAI
      EPHMOnOIANEONTA OIKIAN
      EYLTA0OYZAN,

      взывая к «той, что опустошена духом, ужасна, невидима, всесильна», и препоручая ей «означенное тайное, названное и неназванное». Затем он обратился к Баллоку, велев ему действовать. Тот начал, но минуты через три вдруг выругался; когда же у лежавшей на алтаре женщины, несмотря на все ее мужество и стиснутые зубы, вырвался отчаянный крик, он выпрямился и, побледнев, спросил резко:
      — Почему вы не позволили дать ей анестезию?
      — А в чем дело? Ей плохо?
      — Хуже некуда. А здесь, черт побери, нет ничего, что мне нужно!
      Однако ему уже ничего не было нужно: он и так сделал; больше, чем предполагал.
      Лицо миссис Дуглас, и без того мучительно-бледное, исказилось; невероятным усилием приподняв голову, она обратилась к мужу:
      — Я всегда тебя любила, прошептала она, люблю и, теперь, когда… я… умираю.
      Голова ее с глухим стуком упала на стол алтаря. Никто не знает, слышала ли она еще ответ Дугласа:
      — Вот чертова кукла, она все испортила!
      Ее уста произнесли слово «любить», произнесли с неподдельным чувством, и все так старательно подготовленное заклятие мгновенно рассеялось, как дым. В склепе не было больше ни Гекаты, ни даже магов: остались лишь двое убийц да мертвое тело их жертвы.
      Дуглас не стал тратить на Баллока бранных слов.
      — Приберите здесь, да побыстрее, — приказал он спокойно, и это спокойствие ранило больнее, чем издевательство или ругань. И ушел.
      Предоставленный самому себе, Баллок чуть не впал, истерику, однако вскоре ему пришло в голову, что лучшей жертвы богине, чем содеянное им в этот раз, и быть не может.
      Чувство мистической одержимости снова охватило его, радостное возбуждение вернулось: теперь уж Геката непременно возвысит его надо всеми!
      Ему нужно было лишь втащить тело вверх по лестнице. А дальше старая дама свое дело знала. Он, как врач, свидетельствует смерть, и никто даже не вспомнит о кой-то жалкой проститутке. Сам же он немедля отправлялся в Лондон, чтобы переговорить с «А.Б.» с глазу на глаз

      Легконогая Весна прямо-таки рвалась в Неаполь, и приход ее был поистине божественен. В конце апреля ни на Апеннине, ни на Альбане, ни на горе Аполлиапа не было больше ни крупицы снега. Последний день месяца был жарок и тих, как в середине лета; склоны Позилиппо, казалось, ловившие каждый всплеск океана, так и не могли утолить жажды. Воздух над морем был так мутен и тяжел, что обитателям виллы не было видно не только Капри и голубого залива, глубоко вдававшегося с Запада в сушу, но даже Везувия.
      Закат Солнца был величественен и печален; его диск казался лишь бледной тенью обычно столь вызывающе-яркой красноты, напоминающей кожу индейца. Уходя в немыслимых муках, оно пронизывало туман нитями мутного шафранного золота, и края грозовых туч на горизонте, приобретая все более фантастические очертания, создавали вместе с возвышенными, морщинистыми уступами гор удивительнейший пейзаж, постоянно меняющийся и до такой степени сказочный, что казалось, будто весь окружающий мир стал сценой чудовищных сатурналий, где плясали гигантские фантомы драконов, грифонов и химер.
      Илиэль с нетерпением ждала наступления темноты, когда она вновь сможет встретиться со старухой и отправиться вместе с ней на шабаш. В этот день она случайно стала свидетельницей совещания между сестрой Кларой и обоими мужчинами; у нее не было сомнений, что они сговаривались о том же. Это подозрение лишь усилилось, когда они поочередно подошли к ней, чтобы пожелать доброй ночи. Теперь Илиэль окончательно решилась принять участие в шабаше. К девяти часам вечера в саду все стихло; лишь шаги патруля, назначенного братом Онофрио, раздавались на верхней террасе, да время от времени звучали тихие гармоничные голоса, произносившие охранные заклинания, которыми стражи магических мест пользовались в течение веков, после каждой строки повторяя: «На тебя да обопрется воля моя, о Закон Света».
      Илиэль воспроизвела свое придыхание-кашель и тотчас очутилась па тропе, которую уже так хорошо знала. Ей не понадобилось и нескольких минут, чтобы добраться до скал-башен; старуха уже ждала ее.
      — Вот что я скажу тебе, дорогая, — начала она, как всегда, без предисловий, — тебе придется совершенно точно выполнять все, что я скажу — в той стране. — Рефрен был тот же самый, за исключением одного слова.
      — Во-первых, тебе ничего нельзя называть прямо — в, той стране. Так, увидев, например, дерево на горе, ты. должна сказать: «Я вижу зелень на возвышенности», ибо так говорят они все — в той стране. И, что бы они ни делали, они всегда найдут этому другие объяснения — в той. стране. Грабя кого-нибудь, они говорят, что тем самым помогают ему и избавляют его от бед: такова мораль той стране. И все, что хоть чего-то стоит, не стоит ничего — в той стране. Гений — тот, кто обыкновенен до мозга костей — в той стране. Если тебе что-то нужно, ты должна делать вид, что оно тебе совершенно не нужно; и oбо всем, что есть, ты должна говорить, что его нег — в той стране. И всякий раз, когда тебе захочется придавить соседа ты должна говорить, что приносишь себя в жcртву религии или морали, человечности, свободе или прогрессу — в той стране.
      — Великий Боже! — догадалась Илиэль. — Значит, это Англия!
      — Они называют это место «Стоунхендж» — в той стране.
      И, не говоря больше ни слова, старуха потащила Илиэль за собой в свою щель в скале. Там было темно, совсем темно, и Илиэль то и дело спотыкалась о камни. Затем старуха отворила небольшую дверь, и Илиэль очутилась на узком скалистом карнизе. Не успела она оглянугься, как дверь за ней затворилась, чуть не столкнув се в пропасть. Перед ней не было ничего кроме бездны звезд. Она манила ее, и Илиэль уже была готова отдаться ей, когда ее позвал резкий голос старухи: