Но что делать с бюстгальтером? У меня с собой нет сумки. Все, что мне нужно для вечера, спрятано во внутреннем кармашке на поясе, а он малюсенький. Выкинуть лифчик? Нет! Он слишком красивый. Я аккуратно складываю его в маленький треугольничек и зажимаю в правой руке. Отдам на хранение Уинстону. Точно! Правда, не в моих привычках навязывать почти незнакомым мужчинам белье, но, если я правильно раскусила Уинстона, это его позабавит. Мужчина любит все из ряда вон выходящее. Ему нужны сильные эмоции. Чудесно! Я именно то, что ему надо.
С высоко поднятой головой я возвращаюсь к нашему столику. Моя кожа нежно белеет в разрезе на черном блестящем шелке, все взгляды прикованы ко мне. Уинстон делает большие глаза и нервно теребит свой длинный белый шарф, когда я опускаюсь на свое место.
– Вот, – говорю я и сую ему в руку маленький черный предмет, – ты можешь сохранить это для меня?
– Что это? – недоверчиво спрашивает он и делает попытку поднести его к свету и рассмотреть.
– Не надо! – быстро останавливаю я его руку и начинаю хихикать. – Пожалуйста, спрячь, я тебе потом объясню.
Уинстон слушается и засовывает предмет в карман пиджака. Потом встает.
– Мы уходим. – Его тон не терпит возражений.
– А Дениза? – провокационно спрашиваю я.
– Она меня не интересует. Ты это прекрасно знаешь.
Разумеется, я это знаю, но хочу услышать из его уст. Ох, уж этот избалованный рот, эти чувственные губы. У меня не зря были сорок три любовника (не считая парижских), рот мне о многом говорит. Мужчина необузданный.
Один из тех, кто в первую очередь думает о себе. Тот, кто получает все, что хочет, а когда получит, теряет всякий интерес. Мужчина, который потерял счет своим женщинам. Которому быстро все наскучивает. Который сразу забывает и никогда больше не звонит. Бесчувственный.
Таким охота важнее, чем добыча. Этих типов я знаю. «Почему, – как-то сказал мне один из них, – я должен стараться в постели? Если женщина идет со мной, значит, я уже выиграл».
Со мной эти штучки не пройдут! Я поклялась себе в этом и сдержала свое слово. Уинстон привык командовать, но я не покорюсь ему. Только когда он действительно захочет меня, именно меня, а не приключение номер девятьсот двенадцать, коим я для него, вероятно, являюсь, только тогда я пересплю с ним. Завтра он уже созреет, могу спорить.
Мы стоим на пустынной авеню Георга V, времени три часа утра. Уинстон прижимает меня к себе, осыпает лихорадочными поцелуями, кусает мой язык, щеку, ухо, запускает обе руки в вырез платья, я чувствую его пальцы на своей голой спине. Теперь он обнажает мою грудь, кусает соски, у него вырывается дикий стон – он вдруг отталкивает меня от себя.
– Ты идешь со мной в отель? – Он тяжело дышит.
– Завтра.
Уинстон таращится на меня. Покачивается. Очевидно, слишком много выпил. Белый шарф съехал набок.
– Ты делаешь ошибку, – медленно произносит он. – Женщина быстро надоедает мне.
– О'кей. Тогда я поеду домой.
Я делаю несколько шагов к стоянке такси. В этом районе всю ночь напролет стоят вереницы машин. Очень хорошо. Но сесть я не успеваю. Ко мне подскакивает Уинстон.
– Я поеду с тобой. По пути мы еще выпьем по бокалу. – Это звучит как приказ.
Я молча киваю и опять застегиваю свое платье наглухо.
Уинстон говорит водителю название. Адреса не дает. Но тот сразу понимает. Я, впрочем, тоже. Неужели он действительно хочет туда? Мы уже едем в сторону Пигаль, прямо к «Мину», где обслуживают женщины с обнаженными грудями. Потом он непременно хочет в сомнительное лесбийское кафе. Затем в тоскливый бар трансвеститов. Потом в кафе, где в перерыве между клиентами отдыхают уставшие проститутки. После этого еще в один бар, самый занюханный из тех, порог которых я могу переступить только с большим отвращением. Название я даже не знаю. На двери нет вывески. Надо позвонить, и тогда тебя впускают. Внутри горит красный свет. Выступает стриптизерша. Одна, с раздвинутыми ногами.
Уинстон направляется к темному углу. Мы сидим рядом на жесткой скамейке, перед нами два бокала виски со льдом. Уинстон во все глаза уставился на сцену. Танцовщица как раз засовывает себе горящую сигарету между ног, совершенно верно, именно туда, куда вы подумали. Она абсолютно обнажена, на ней лишь два больших цветка за ушами (не делающие ее привлекательнее).
Сейчас она втягивает животом воздух. Сигарета ярко вспыхивает. Потом она выпускает воздух. Из раздвинутых ног поднимается голубой дымок. Так она повторяет четыре или пять раз. Она по-настоящему курит своим… Публика хлопает, свистит, улюлюкает. Только сейчас я замечаю, что заведение забито мужчинами. «Еще! Еще!» – ревут они и стучат в такт ногами. Пол сотрясается, воздух – не продохнешь, и я больше не могу. Мне вдруг становится невмоготу. От всех и от всего, и прежде всего от Уинстона, похотливо смотрящего на зрелище, от которого меня воротит.
– Мне нужно в туалет, – говорю я и встаю. – Сейчас вернусь. – Он кивает не глядя. Здорово пьян.
Я торопливо покидаю заведение. На улице светло, уже девять часов утра. Дождливое утро, серое, прохладное. Девять часов! А там внутри все еще ночь. Недоуменно качая головой, бегу по маленьким улочкам. Наконец попадаю на большой бульвар, как он там называется? Рошешуар. Жуткая местность. Прочь отсюда. Наконец нахожу такси, с облегчением сажусь, называю свой адрес, откидываюсь на сиденье и закрываю глаза.
Уинстон победил. Он покарал меня за то, что я отказалась спать с ним. Но он и проиграл, потому что наказание было слишком жестоким. У меня пропал на него аппетит. Пусть он сто раз будет министром и получит больше денег, чем пойдет ему впрок. Дело закончено, раз и навсегда. Наверняка еще ни одна женщина не бросала его одного в ночном баре, этого он мне никогда не простит. Слишком уж гордый. Больше никогда не позвонит.
Наконец я дома. Моя квартира мне кажется светлой, тихой, надежной, красивой садовой беседкой. Ни тебе сутенеров, ни тебе проституток, ни порнографии, ни секс-шоу, ни пьяных, ни дыма, ни воплей, ни топота. Блаженно пересекаю свой дивный салон, глажу мимоходом подушки на желтом диване. Хочу скорей встать под душ. Мне надо смыть ночную грязь. На Пигаль я видела двух крыс, а в последнем клубе по стенам бегали огромные тараканы.
Надеюсь, там не было блох, они еще не вымерли в Париже. Стоило мне подумать о блохах, как все тело начинает жутко чесаться. Теперь и голова зудит. Вши! Вдруг там были вши? Помогите! Блохи, вши, тараканы, крысы – к такому я не привыкла. Как с этим бороться?
Меня охватывает паника, я лечу в ванную, срываю с себя платье и становлюсь под душ. Мою голову, отдраиваю всю себя с мылом, проверяю каждый кусочек тела. Блох не видно. Слава богу! Но до чего же я устала, смертельно. Оборачиваю мокрые волосы чистым полотенцем, запрыгиваю в подогретый белый пушистый халат с капюшоном и берусь за фен. Я сдую ее, эту ночь, похотливые лица, ревущие голоса и разочарование, ибо я испытала разочарование, не надо себя обманывать.
Когда, собственно, все пошло вкривь и вкось? В ресторане мы еще сидели душа в душу. Уинстон и я, Стрелец и Лев, вечер был таким сладостным, многообещающим, я с трудом могла дождаться окончания ужина.
Виноват был поцелуй. Точно. Поцелуй был слишком зверским. Но больше всего меня раздражало, что он не желал подождать один-единственный день. Джентльмен на его месте сказал бы: «Хорошо. Если ты сегодня не хочешь, ладно! Завтра тоже будет день. Пойдем в тихий ресторанчик и поболтаем. А завтра вместе пообедаем где-нибудь в Булонском лесу. Потом отправимся гулять, договоримся, как проведем вечер». Примерно так представляла я себе уик-энд. Но не вышло. Тут уж ничего не поделаешь. Уинстон очень не сдержан. Вот он, слабый подбородок. К тому же, когда мы встречаемся, всякий раз идет дождь.
Кажется, звонит телефон? Точно! Я выключаю фен, сажусь на серый диванчик напротив ванны, беру трубку и кладу повыше ноги.
– Алло? – Это Уинстон. Голос абсолютно потерянный.
– Такого со мной еще никогда не случалось. Ни разу в жизни, – он почти кричит, – это выходит за всякие рамки! Я не привык к такому обращению. Я повсюду искал вас, я не понимаю – что произошло?
– Шоу показалось мне слишком вульгарным, – хладнокровно говорю я. – К такому я не привыкла.
– Вы просто бросили меня! Просто бросили, в этом чудовищном клубе, в который я идти-то не хотел, непонятно, как я там вообще очутился. Как вы могли? Что я вам сделал? Почему вы так поступили? Почему…
– Где вы? – прерываю я его словесный поток.
– Здесь! В будке перед вашим домом! У меня в руке ваш бюстгальтер.
Что я должна отвечать? На всякий случай, молчу.
– Алло, – кричит еще громче Уинстон, – вы меня слышите? Я сейчас поднимусь. Я принесу вам вашу вещь. А потом распрощаюсь. Навсегда.
– Пошлите мне его по почте, – небрежно бросаю я. Но он уже повесил трубку. Вскоре раздается звонок в дверь, долгий, настойчивый, четыре раза подряд. Откуда он знает мою квартиру? Наверное, узнал у привратника. Когда я открываю, его большой палец все еще на кнопке звонка.
– Вы можете больше не звонить, – говорю я и протягиваю руку. Он молча отдает мне кружевной треугольничек.
– Спасибо, – говорю я ледяным тоном, – спасибо за заботу.
Уинстон молчит. У него ужасный вид. Бледный, с красными глазами и ввалившимися щеками. Все лицо кажется провисшим. Синий льняной костюм измят, длинный белый шелковый шарф в пятнах, густые каштановые вьющиеся волосы взъерошены. Уголки рта опустились. В глазах больше не играют золотистые искорки, они серые, как сегодняшнее небо. Подбородок пересекает кровавый шрам. Как ни странно, выглядит он трезвым.
Я стою перед ним босая, в купальном халате, без макияжа, с влажными волосами. Капюшон надет на голову, пояс туго затянут. Не видно ни кусочка обнаженной плоти.
– Мне так плохо, – жалобно всхлипывает Уинстон и проводит рукой по своему лбу. – Ты приготовишь мне чашку кофе? – У него был трогательно-детский вид.
Не раздумываю ни секунды. Бедняге действительно досталось, ему нужна помощь.
– Конечно, входи!
Он следует за мной на кухню, садится к окну и наблюдает, как я ставлю воду, мелю кофейные зерна, наполняю фильтр и заодно сразу накрываю на стол, варю пару яиц, ставлю масло, мед, сыр и джем, готовлю вкусные хрустящие тосты и наливаю кофе.
– До чего же здорово пахнет! – Уинстон с облегчением вздыхает, вытягивает ноги, и на его лице наконец проступает легкий румянец. После первой чашки становится еще лучше, после второй он даже улыбается. Потом начинает есть яйца, тосты, джем, все ему явно нравится. Наевшись, он долго извиняется за свое поведение прошлой ночью. Потом просит ванну и в конце концов постель.
– У тебя найдется для меня место? – спрашивает он в лоб. – Или мне надо возвращаться в отель?
– Можешь оставаться. Пойдем, я покажу тебе, где ты можешь поспать. – Я доверяю ему. Мы заключили мир.
В квартире есть две комнаты для гостей. Одной постоянно пользуются: она прибрана, проветрена, кровать застелена свежим бельем, в шкафу висит бархатный коричневый халат, на тумбочке – стопка книг. Очень уютная комната с зелеными обоями и стильной мебелью.
– Красиво, – с похвалой отзывается Уинстон и осматривается. – Очень красиво, как все здесь. – Он только что из ванны, облачился в коричневый халат, словно для него сшитый, и со вздохом облегчения растягивается на кровати.
– Сядь на минутку ко мне, – зовет он, – совсем ненадолго, пока я не перестану чувствовать себя таким чужим.
Я сажусь, он берет мою руку.
– Откуда у тебя шрам? – спрашиваю я. – Ты упал?
– Я подрался, – признается Уинстон. – Со швейцаром. Он не сказал мне, куда ты ушла. – Начинает гладить меня по руке. – Мне так неловко из-за сегодняшней ночи. Ты простишь меня?
– Конечно! – Золотые искорки вернулись в его глаза.
– Поцелуй меня! – взгляд, полный мольбы. – Пожалуйста, – говорит он, видя, что я колеблюсь, – пожалуйста, Офелия!
Мы долго целуемся.
– Приляг ко мне. Ненадолго. Мне холодно. Я хочу почувствовать твое тепло.
– Только две минуты. Не больше.
– Как ты захочешь. – Он укладывает мою голову к себе на плечи и обнимает меня в порыве трогательной нежности. – Мне так жаль, – подает он потом голос, – так стыдно за сегодняшнюю ночь. Утешь меня, моя прекрасная подруга, утешь меня.
Глава 18
Ну что сказать, я утешила его. А потом мы провели целый день в постели, и следующую ночь тоже. Мы спали, занимались любовью, а в перерывах разговаривали. Дискутировали о боге и Вселенной. Часами! Между нами все вдруг опять стало легко, просто, непринужденно, совсем как тогда, в самолете, когда мы встретились в первый раз. Но одно я поняла быстро.
У Уинстона тоже недостаточный кругозор. Он, правда, очень образован, этого хватает, чтобы сделать в своей области стремительную карьеру. Он в точности знает, что самое лучшее для ДЕНЕГ! Но что лучше всего для нас, людей, и нашей прекрасной планеты, этого он не знает. И не интересуется этим. Женщины тоже для него не самое важное, уж не говоря о Новой романтике.
– Как ты живешь дома? – любопытствую я. – У тебя остается время для твоей семьи?
– Нет, – моментально отвечает он, – времени нет. К тому же мне скучно дома.
– Когда ты разговариваешь со своей женой? – расспрашиваю я дальше, потому что это интересует меня.
– Только утром, в ванной!
– А с детьми?
– Никогда.
– Никогда? – Я не могу поверить в это.
– У меня нет времени. Это делает моя жена.
– А что она еще делает?
– Играет в теннис, работает в саду, заботится о детях и собаках, еще у нас есть лошади, – он зевает, – и готовит. Готовит она превосходно.
– Вы спите вместе?
– Редко. У нас отдельные спальни. Но я не могу называть себя несчастливым. – Он задумывается, потом произносит медленно и рассудительно: – Счастливым, однако, я тоже не могу себя считать, иначе я бы не смог влюбиться в тебя.
– Чтобы влюбиться, мы слишком мало знакомы, – быстро говорю я.
– Для меня достаточно долго, – он гладит мою руку, – я еще никогда не встречался с такой женщиной, как ты. Твоя образованность, опыт, финансовая независимость – все это ставит тебя над другими. Но это опасно. Я бы мог к тебе привязаться. – Он задумчиво смотрит на меня. – Ты красивая и стройная, у тебя тело, как у молоденькой девушки, видно, что ты еще не рожала.
– По каким признакам это видно?
– По бедрам. И по животу. У тебя такое крепкое тело, и нет белых полос от беременности. К тому же ты великолепная любовница. У тебя такие сильные мускулы там внизу, ты можешь здорово сузить вход, я этого никогда не встречал. Ты это осознанно делаешь?
– Иногда. Но под конец это уже происходит автоматически.
Я умалчиваю, что с ним это происходит не автоматически. Наслаждение, которое он мне дарит, слишком слабое, и мне приходится разыгрывать театр. Когда я хочу, чтобы он заканчивал, или замечаю, что он близок к цели, я начинаю подрагивать, сокращаю мускулы и изображаю полнокровный оргазм. (Почему бы и нет? Ему это доставляет радость!)
Да, родные мои, Уинстон недурно сложен, высок, не обрезан, на крайней плоти у него белые места, как у человека, который слишком часто бывает голым на солнце. Я нахожу это довольно пикантным. И вообще он чистый, аппетитный, ухоженный. Но он продал душу прогрессу, а это не проходит бесследно.
Его украшение, правда, не сморщенное, но явно задавленное стрессами. Чтобы привести в боевую готовность, его нужно часами разогревать, гладить, целовать. Первый раз на это потребовалась целая вечность! Потом получилось немного быстрее. Но ночью он никак не хотел вставать. Ничего не поделаешь. Зато утром функционировал отлично, поднялся почти самостоятельно и работал больше часа. После обеда снова и гораздо дольше. Да, я бы добилась от него всего, чего захотела, были бы энергия и терпение. Только вопрос, хочу ли я?
Так или иначе, это был поучительный уик-энд. Уинстон – мужчина, сотканный из противоречий: с одной стороны – дикий, необузданный, властный («Я хочу первенствовать» – вот его девиз), а с другой – дружелюбный, спокойный, благодарный, нуждающийся в любви, как ребенок.
– Двадцать лет со мной уже не было такого, – растроганно говорит он. – Целый уик-энд в постели! Невероятно. Мы ничего не едим, не пьем спиртного и часами занимаемся сексом. Я и не знал, что еще способен на такое. Я не искал тебя, Офелия, я просто нашел тебя. Это разные вещи. И вот еще что. Я боюсь разлуки. Сегодня нам очень хорошо. А завтра? Завтра будет больно. Ты мой наркотик, любимая. Завтра у меня его не будет, и начнется «ломка». Это будет нелегко.
Уинстон улетает обратно в Лондон в воскресенье вечером. В аэропорт я его не провожаю, по его настоянию. Он боится, что нас кто-нибудь увидит вместе. Как-никак, он известный человек, и на всех предвыборных плакатах изображен как законопослушный, заботливый отец семейства.
– Я не знаю, увидимся мы еще или нет, – говорит он на прощание, – не хочу обещать того, что могу не выполнить. Но я постараюсь, любовь моя, верь мне.
Уинстон уезжает, и сразу прекращается дождь.
Понедельник – солнечный день с нежно-голубым небом и маленькими белыми облачками, мечтательно плывущими над куполом Пантеона и Сакре-Кер в сторону Англии. Довольно тепло, хотя утром в воздухе впервые чувствовалось что-то осеннее.
Просыпаюсь оттого, что у меня сосет под ложечкой.
Взвешиваюсь – не может быть! Я вешу всего пятьдесят четыре килограмма. ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТЫРЕ! Еще на килограмм меньше! Немудрено! Мы почти не ели все выходные. Завтракали, правда, каждый день, но вечером питались только соленым миндалем, случайно обнаруженным мною на кухне. Сегодня я могу есть все, что захочу. И я это сделаю. К тому же надо отпраздновать победу над Уинстоном. Допустим, обед в «Гран-Вевур»? Прекрасная идея.
Да, дорогие мои. Я и этого добилась. Заполучила мужчину из высшего общества, с самого верха, образованного и с огромным состоянием. У которого много связей и который высказывает интересные суждения. Мужчина, с которым можно поговорить, а не только спать. Сильный, не пасующий перед умной женщиной.
Скажу больше: я могла бы завладеть им целиком. Если бы это входило в мои планы, я бы заставила его уйти от жены, забыть детей и открыто признать меня! Я могла бы извлечь выгоду из своего особого дара и проникнуть через замужество в верхний эшелон британской власти.
Конечно, предстояла бы жестокая борьба. Ни один мужчина не любит разводиться (тем более в третий раз!). Но я бы победила. Абсолютно точно. Мужчина около пятидесяти, вдруг открывающий свою сексуальность, впервые в жизни страстно любящий и обнаруживающий, что может часами, да еще раз за разом два дня подряд, – готов изменить свою жизнь.
Кроме того, я знаю кое-какие уловки, срабатывающие стопроцентно. Даже не знаю, нужно ли выдавать секрет. Ну да ладно! Мы, канадцы, не жадные. Итак: у Уинстона голова забита предвыборной борьбой. Если он в самом деле больше не позвонит (в чем я сильно сомневаюсь), я могла бы на следующей неделе полететь в Лондон, остановиться в шикарном отеле и нанести ему короткий визит в банк. Увидев меня, он захочет со мной спать. Каждая новая ночь (или полночи, или вечер) все крепче будет привязывать его ко мне.
Тогда я могла бы с легкостью заманивать его каждую неделю в Париж. «Дорогой, – сказала бы ему я, – я страстная женщина! Я люблю тебя. Но я не могу долго оставаться одна. Одну неделю я еще выдержку. Потом уже ни за что не ручаюсь. Но если мы будем встречаться раз в неделю или в крайнем случае каждые десять дней, я могу хранить тебе верность. Клянусь своей жизнью».
Как я уже сказала, я могла бы это сделать и еще много другого, но зачем? Замуж я не хочу выходить, потому что не выношу быта. Для меня легче создать издательство, не щадить себя, рисковать, проводить бессонные ночи, чем быть женой и подчиняться такому мужчине, как Уинстон. А кроме того, я его не люблю. И это главная причина.
Жалко, конечно, ведь он так старался. Не бросался на меня, не хотел спереди, даже ласкал в нужном месте (правда, сухими пальцами и чересчур грубо), любил меня так долго, как только мог, я вообще убеждена, что он никогда не уделял так много внимания женщине. В постели он показал себя с лучшей стороны. Но мне этого мало.
Ведь я сравниваю его с Проспером Дэвисом. А по сравнению с Проспером, Уинстон – просто камень, жесткий, твердый, угловатый, напряженный. Белый как мрамор и настолько же гибкий. Он как бетонная глыба, а руки деревянные, по сравнению с Проспером, просто мертвец, ни искорки не промелькнуло, которая зажгла бы меня. Ни огня, ни жара, ни фейерверка. Все усилия впустую.
Уинстон унылый и серый. Его смех не заразителен, голос не завораживает, я не чувствую себя в безопасности рядом с ним, я отброшена на световые годы от страсти и экстаза.
Поэтому уик-энд мы провели в комнате для гостей. Я не хотела пускать Уинстона в свою двуспальную кровать. Мое французское ложе принадлежит Просперу Дэвису и воспоминаниям о нем. Проспер Дэвис! Я стараюсь не думать о нем, но не получается. У меня нет другого выбора.
Я оказалась в положении женщины, которая впервые сделала себе туфли на заказ. Получив их, она думает: «И вправду миленькие! Чудесные!» Потом ей уже не нравятся никакие другие туфли. Все остальные грубые, неуклюжие, неизящные, ни одна пара не подходит, она находит тысячу изъянов, словом, обречена на всю жизнь.
Точно так же с Проспером. Я знала, что мы переживали звездные часы, но не предполагала, что отныне буду сравнивать с ним каждого мужчину, в пользу Проспера, конечно. Это никак не входило в мои планы. Не Уинстон был виноват в том, что мне были скучны французы (я это четко понимаю), а Проспер. Да-да. В мыслях у меня, правда, был Уинстон, но в сердце – Проспер. А это главное!
К тому же сегодня от него пришло письмо. На красной бумаге, со множеством марок, синих, белых, красных, полосы и звезды, это в его духе. Я сразу же прочитала письмо, в салоне, на желтом канапе, растянувшись на горе шелковых желтых подушек, как тогда, когда я впервые поговорила с ним по телефону и предвкушала нашу первую ночь.
Письмо не длинное. Проспер не любит писать. Ноты ему ближе, чем фразы. Но я вчитываюсь и вчитываюсь и смакую каждое слово!
Что же он пишет? Приедет навестить меня? Ура! Я вдруг начинаю реветь и долго не могу остановиться.
Со дня его отъезда я боролась с этим. Но после уик-энда с Уинстоном должна признаться: я люблю Проспера! Не только телом!
«Беби, – пишет он своим красивым, ровным почерком, – я видел тебя по телевизору. Я все время думаю о тебе. Не могу спать, не могу сконцентрироваться на своей музыке. Я должен тебя увидеть. На следующей неделе мы летим в Бразилию. Потом в Японию. Очень напряженная программа, каждый вечер концерты. Только в сентябре мы свободны. Второго октября играем в Голландии. 12-го сентября я мог бы быть в Париже. Напиши немедленно, приезжать мне или нет. Если от тебя не будет вестей, я полечу обратно в Нью-Йорк. Я люблю тебя! Проспер Д.».
Выплакавшись, хватаю конверт и изучаю штемпель. На нем стоит шестнадцатое августа, мой день рождения, день телепередачи из Лондона. Две с половиной недели письмо было в пути. Сегодня третье сентября. Проспер уже в турне. Где он? В Японии? В Бразилии? Я не знаю ни адреса, ни отеля, ни города. Мне надо срочно связаться с ним.
Но как?
Вытираю глаза. Как появляется Проспер, я всегда плачу. Верный признак. Раньше со мной такое бывало только в случае с Тристрамом. В Тристрама я была до того влюблена, что начала плакать от каждого звонка, от каждого письма, от любого признака жизни. Теперь опять то же самое.
Ладно, сентиментальность в сторону, как мне выйти на него? Позвонить ему домой – совершенно немыслимо. Но я не зря работала в масс-медиа, я умею производить розыски и всегда интуитивно попадаю в цель. Так же и на этот раз.
От Проспера я знаю, что в Европе существуют два джазовых агентства: одно в Германии, другое в Голландии. Поскольку его турне заканчивается в Голландии, я предполагаю, что те в курсе. Так и есть. Я позвонила в голландское посольство, попросила отдел печати – там всегда хранят все местные телефонные справочники – и номер агентства. Звоню туда наудачу – и вот меня уже соединяют с дамой, которая организовывает турне.
От нее я все узнала. Проспер уже в Японии. Мне известны город, отель, номер телефона, где они и во сколько играют. Сегодня они в Токио. У меня полегчало на сердце.
Сразу звоню туда. Здесь, в Париже, половина одиннадцатого утра, там уже половина восьмого вечера. Если повезет, я поймаю Проспера перед концертом.
Он действительно еще в своем номере.
– Алло! Это Офелия.
– О, беби! – Он заливается смехом, и в его хохоте сквозит безграничное облегчение. Потом становится серьезным. – Мне так не хватает тебя. Мы увидимся в Париже?
– Конечно! – Я с большим трудом подавляю новые слезы. Этот голос! Медленный, глухой, с хрипотцой, он околдовывает меня. Этот низкий, эротический тембр волнует меня, как если бы Проспер стоял рядом.
– Я подумал, что ты меня разлюбила. Ты не ответила на мое письмо.
– Письмо пришло только сегодня. Я его прочитала несколько минут назад.
– Значит, мы увидимся во вторник?
– Конечно! Я тебя встречу. Ты знаешь свой рейс?
– Да, секунду! – Он называет мне номер. Потом говорит скороговоркой: – Я, кстати, уже два раза звонил. Тебя никогда нет дома. Я испугался, что ты уже вернулась в Канаду.
– Я? Я все время на месте. Когда ты звонил?
– Последний раз в субботу, в пять часов дня. Значит, в Париже было восемь утра.
– Верно, меня не было. – Я была на Пигаль, в этой мерзкой забегаловке с курящей стриптизершей. Но ему я об этом не говорю. – У тебя все в порядке? – спрашиваю я вместо этого.
– Спасибо, все очень хорошо. Только устал. Мы все устали. Нам почти некогда спать. Часто играем до полуночи, а в семь утра встаем и едем в другой город, чтобы вечером снова выступать. О, крошка! – Он на секунду замолкает. – Я люблю тебя!
– Я тебя тоже.
– Правда?
– Да! Я так рада, что ты приедешь. Он смеется.
– Мы пробудем три дня в постели. О'кей?
– О'кей!
– Я тебе завтра позвоню. Сейчас мне пора идти. Я еще не переоделся.
– Публика хорошая?
– Очень хорошая. Отзывчивая. До завтра. Гуд бай!
– До свидания, дорогой! Покажи им, на что ты способен!
Кладу трубку. Уинстон забыт. Через неделю приезжает Проспер. Я могу уже начать строить планы. Но сначала просмотрю оставшуюся почту. Ну, наконец! Нелли прислала мне последнюю главу. Она не длинная, всего пятнадцать страничек. Чудно! С этим я справлюсь за пару дней. Сюда же она вложила небольшое письмецо. Извиняется за опоздание. Но почему она так долго не давала о себе знать, она не пишет.
Мама прислала мне с той же почтой иллюстрированный журнал. Ага! Последний номер «Пиплз магазин». И что там? Оказывается, Нелли влюбилась в нового губернатора Калифорнии. А он в нее. Выглядит он очень приятно, вдовец, якобы на десять лет моложе ее, но на фотографиях разницы в возрасте не видно. Кстати, они были сделаны в Голливуде, в доме одного знаменитого продюсера. Он давал в честь обоих большой прием. Речь даже шла о женитьбе.
Пристально разглядываю фотографии.
Любят ли они друг друга по-настоящему? Или это только несерьезная история, чтобы бесплатно попасть в газету? Нет. Мужчина выглядит искренним. К тому же он видит только Нелли, а не камеру, и это хорошо. Большинство политиков начинают игнорировать своих спутников, как только замечают, что их снимают. Тут же заигрывают с камерой, а все вокруг для них – пустое место. Но здесь все иначе. Оба видят только друг друга. Видно, что влюблены. Я с удовлетворением откладываю журнал.
Кстати, загадка с Риверой тоже разгадана. Мама перепутала имена. Большой любовью Нелли был Валери Бельтур, директор Оперы. Оба до сих пор дружат, думаю, платонически. Он сейчас как раз на «Голливуд-Брайт-Стар-Ранч», чтобы перед возвращением привести себя в форму. Ривера был всего лишь маленьким увлечением. Неудачным, как и у меня!
Проспер приезжает в Париж! Я не буду праздновать встречу с Уинстоном. Некогда. В магазинчике на площади Контрэскарп быстро покупаю себе обед: салат из кукурузы с красным перцем, запеченную дыню с шампиньонами и большой кусок рисового пудинга с карамелевым соусом. Все свежее и готовое к употреблению. Мне не надо ничего готовить, это именно то, что надо. Я хочу работать, хочу сделать как можно больше до приезда Проспера. В сентябре я всегда в хорошей форме!
Месяц начинается удачно. И не только для меня. Нелли открывает свой первый вегетарианский ресторан. Бадди четыре вечера подряд играл в «Соленом поцелуе» с новой американской группой, и играл гораздо лучше, чем когда бы то ни было. Проспер дарит свое искусство японцам. Мама заканчивает летний семинар о знаменитых канадских художниках на рубеже двух веков. Тристрам делает хороший бизнес в Монреале: купил целый квартал, предназначенный на снос, и уже начал ремонт первых домов. А Уинстон действительно победил на выборах. Он новый министр финансов Англии, и вечером, после подсчета голосов, он звонит мне, чтобы сообщить об этом.
– Дорогая, мы победили!
– Поздравляю! Это точно?
– Абсолютно. Это был настоящий обвал! – На заднем фоне я слышу смех, гул голосов, пение. Тарахтят телексы, звонят телефоны, очевидно, в разгаре большой сабантуй.
– Ты где? – спрашиваю я. Время уже за полночь.
– У нас. В штаб-квартире нашей партии.
– Устал?
– Нет, вовсе нет. Счастлив. Но следующие три недели я не смогу вырваться. Может, ты приедешь навестить меня? Еще обсудим это. Когда ты возвращаешься в Канаду?
