Глава 10

Когда эйфория от свалившегося на нее счастья прошла, у Гэрриет появились первые смутные опасения. Она еле-еле управляется с одним ребенком. Так имеет ли она право брать на себя еще двоих, наверняка избалованных и издерганных?

Я не справлюсь, не справлюсь, твердила она себе, трясясь в воскресном двенадцатичасовом поезде. С каждой минутой поезд увозил ее все дальше от Лондона — и от последней слабой надежды столкнуться на улице с Саймоном.

Как и было обещано, в Лидсе ее ждала машина. Уильям, кричавший в поезде почти без передыха, наконец-то угомонился, и у Гэрриет появилась возможность взглянуть, куда они едут. Вид за окном не слишком ее взбодрил.

Закопченные окраины Лидса сменились сначала нормальными лугами и лесами, но по мере продвижения на север пейзаж делался все суровее и пустыннее. Каменные заборы вдоль дороги, холмы цвета хаки, поросшие красно-бурым папоротником, болотистые вересковые пустоши — скучный, унылый пейзаж. Гэрриет поежилась и крепче прижала к себе сына. Неудивительно, что Ноэль Белфор сбежала из этих мрачных мест.

После деревни с беспорядочно разбросанными серыми домиками дорога круто пошла на подъем.

— Дом Эрскина — вон он, наверху, — кивнул ей шофер. — Называется — знаешь как? — «Дом на отшибе». Я бы лично в таком жить не согласился. Но писатели — у них свои понятия… Хотя, конечно, если подопрет, ко всему можно притерпеться.

Большой серый дом Эрскина расположился между склонами двух пологих холмов, в полумиле от петляющей в низине реки. К стенам со всех сторон подступали заросли заброшенного сада, за садом, как часовые, стояли высокие сосны.

Волнуясь, Гэрриет постучалась в высокую дверь, усеянную медными шляпками гвоздей. Ей открыла рыжеволосая немолодая женщина с начесом на голове и недовольным одутловатым лицом. Едва окинув Гэрриет недружелюбным взглядом, она тут же переключилась на большого полосатого кота, пытавшегося улизнуть на улицу.

— Амброзии! Куда это ты наладился, бесстыдник? — В последний момент она успела ухватиться за кошачий хвост и втащить орущее животное обратно в дом, после чего с достоинством обернулась к Гэрриет.

— Мисс Пул? — ледяным тоном осведомилась она. — Я миссис Боттомли.

— Очень приятно, — сказала Гэрриет, здороваясь с ней за руку и стараясь не уронить при этом Уильяма или какой-нибудь из чемоданов.

В просторной прихожей ее встретили двое ребятишек. Они только что сбежали по лестнице, волоча за собой черного Лабрадора, и теперь замерли в ожидании, подозрительно поглядывая на Гэрриет.

— Джон и Шарлотта! — обратилась к ним миссис Боттомли. — Познакомьтесь. Это мисс Пул.

— Здравствуйте, — не очень уверенно сказала Гэрриет. — А это Уильям.

— Как вы доехали? — важничая, заговорила младшая девочка. — Мы сейчас… мы сейчастливы вас видеть. У Амброзия течка, его поэтому не пускают гулять. Правда, он оказался Амброзия, а не Амброзии, только когда папа его купил, мы думали, что он Амброзии.

Миссис Боттомли наклонилась за чемоданом.

— Пойдемте, — через плечо бросила она Гэрриет и величественно направилась к лестнице.

— Осторожнее! — крикнула Гэрриет, но было уже поздно. Шпагат, которым был перетянут чемодан, лопнул, и все содержимое — по большей части их с Уильямом белье, которое она не успела постирать перед отъездом, — вывалилось на пол.

Дети просто закатились от смеха. Шатти подвывала, держалась за бока, и никак не могла остановиться. Лед был разбит окончательно и бесповоротно, и брат с сестрой бросились подбирать вещи.

Миссис Боттомли, напротив, еще больше надулась. За все время, пока они с Гэрриет поднимались по лестнице, а потом шли по длинному коридору, она ни разу не обернулась.

Дом, снаружи такой мрачный, изнутри оказался воплощением поистине барской праздности. Толстые, мягкие, как мох, ковры, обои «под мокрый шелк», портьеры самых смелых и невообразимых тонов — все это было подобрано вдохновенно и со вкусом, но явно без оглядки на расходы.

Проходя мимо зеркал, висевших на каждом шагу в прихожей и на лестнице, Гэрриет старалась не смотреть на собственное бледное, озабоченное отражение.

— Прекрасный дом, — сказала она в надежде хоть чуть-чуть поколебать ледяную неприязнь миссис Боттомли. — И видно, что вы прекрасно за ним смотрите.

Миссис Боттомли не удостоила ее ответом.

— Ваша спальня, мисс, — сказала она наконец, перешагивая порог небольшой комнатки. Все здесь, не считая желтых занавесок и желтого цветастого покрывала на старинной кровати с деревянными столбиками, было выдержано в серо-белых тонах. — Мальчик может спать в соседней комнате, — суховато добавила она, всем своим видом показывая, что ребенок для нее не существует.

— Спальни Шатти и Джона в другом конце коридора, но они сообщаются с вашей при помощи вот этого устройства. Не забывайте включать его на ночь. Тогда, если кто-то из детей проснется среди ночи, вы тут же услышите. Сегодня я уложу их сама. Ужин для вас будет готов через час. — Говоря все это, она ни разу не взглянула Гэрриет в лицо.

Гэрриет тоскливо вздохнула: что ж, видно, она пришлась не по нраву домоправительнице.

Через час, войдя в большую, зеленую — явно викторианскую — столовую, она увидела длинный стол, накрытый на одну персону, и загрустила еще больше.

— А вы разве не поужинаете со мной? — робко спросила она у миссис Боттомли.

— Благодарю, я привыкла есть у себя. Надеюсь, что сегодня я вам не понадоблюсь, — ответила миссис Боттомли и начала царственно удаляться, но в эту самую минуту за спиной у нее раздался приглушенный всхлип. Обернувшись, она увидела жалкое девчоночье лицо с дрожащими губами и судорожно сжимаемый в кулаке носовой платок.

Сердце миссис Боттомли дрогнуло. Она быстрыми шагами приблизилось к Гэрриет и обняла ее за плечи.

— Ну, будет тебе, деточка, не плачь. Ты и оглянуться не успеешь, как ко всему здесь привыкнешь. Сейчас тебе, конечно, кажется, что в нашей глухомани можно пропасть с тоски, но знала бы ты, как тебя ждали дети, — тебя и твоего малыша! Да и мне с тобой все будет веселее. Одной, знаешь ли, скучновато по вечерам.

Гэрриет высморкалась и спросила:

— Так вы не осуждаете меня за то, что я родила Уильяма без мужа?

— И в мыслях не было! — солгала миссис Боттомли, которая не далее как вчера обещала своим приятельницам в деревне, что поставит эту блудницу на место.

— Пойдем-ка лучше поужинаем вместе на кухне. Глядишь, после еды тебе и полегчает немного. Пойдем, пойдем, выпьем по капельке хересу за знакомство!..

Глава 11

И все же Гэрриет не раз потом поражалась тому, как она выжила в эти первые несколько недель. Каждое утро надо было вставать в шесть, чтобы накормить и подмыть Уильяма, отвезти Шатти в школу и вернуться — уже к следующей кормежке Уильяма. Потом была нескончаемая стирка и глажка, потом она моталась в деревню за покупками, потом прибирала комнаты, готовила еду, стелила постели — и так день за днем, без конца и края.

Вечером она валилась в кровать в полном изнеможении, чувствуя, что не выдержит больше ни дня, и засыпала в слезах, а через час или два ее будил крик Уильяма, у которого начали резаться зубки. Дел всегда было невпроворот, но с работой Гэрриет еще худо-бедно справлялась. Труднее было оставаться неизменно бодрой и веселой, что как бы тоже входило в ее обязанности. Шатти совершенно не умела играть одна, и ее все время приходилось чем-то занимать. Ее бурная любовь к Уильяму представляла ежечасную угрозу для его здоровья: то она умудрялась скормить ему что-то неудобоваримое, и он срыгивал все молоко, то она вбегала и будила его через пять минут после того, как Гэрриет с трудом удавалось его уложить.

С Джоном проблем оказалось еще больше, чем с Шатти. Мальчик явно чувствовал себя глубоко несчастным, и по выходным, когда он бывал дома, Гэрриет сама готова была из кожи лезть, лишь бы его развеселить.

Когда его приступы угрюмости проходили, с ним вполне можно было общаться, но из-за бесстрастной индейской маски, унаследованной им от отца, почти невозможно было угадать, о чем он думает. Часто он часами молчал, и хотя ни разу не спрашивал о матери, Гэрриет замечала, что перед приходом почтальона он всегда ошивается в прихожей, а убедившись, что писем нет, снова замыкается в себе.

Если Кори регулярно присылал детям длинные письма, полные рисунков и смешных, хотя иногда совершенно бредовых шуток, то Ноэль Белфор явно не верила в почту как средство общения. За пять недель от нее пришла одна-единственная открытка с африканским штемпелем, и та была адресована Кори. На открытке была сфотографирована команда здоровенных негров-футболистов в момент игры, на обороте бросалась в глаза приписка: «Ну, как они тебе, милый? Мне нравятся. Успела переспать со всеми, кроме вратаря».

При виде этого послания лицо миссис Боттомли захлопнулось, как стальной капкан. У Гэрриет — хоть она и умирала от любопытства — хватило ума не задавать вопросов. Она надеялась, что миссис Боттомли сама не выдержит и заговорит с ней о загадочных семейных отношениях своего хозяина. И ее надежды довольно скоро оправдались.

Однажды в конце февраля они вдвоем сидели перед ужином в маленькой уютной каморке при столовой. Над камином висел большой портрет обнаженной Ноэль Белфор. Какая красавица, подумала Гэрриет. Наверное, при виде ее в каждом мужчине просыпается желание.

— Кто это писал? — спросила она.

Миссис Боттомли негодующе фыркнула и даже покраснела от возмущения, но желание посплетничать было сильнее ее.

— Мастер Кит писал, кто же еще. Но лучше бы он этого не делал.

— Кто такой мастер Кит?

— Младший брат мистера Кори. — Миссис Боттомли по старинке называла «мастером» младшего сына в семье.

— Брат? — удивилась Гэрриет. — Ни за что бы не подумала. У него получился потрясающий портрет.

— Еще бы! — Миссис Боттомли неприязненно покосилась на роскошное, праздное тело Ноэль Белфор. — Он ведь долгонько над ним трудился. Помню, мистер Кори только-только уехал за границу, и тут же заявляется мастер Кит и спокойненько так мне говорит: я, говорит, миссис Боссис — это он так меня зовет — пейзажи писать приехал, — а у самого глаза уж блестят не по-хорошему. Я сразу догадалась, что это за пейзажи такие.

— Какой он из себя? — спросила Гэрриет. — Похож на мистера Кори?

— Нисколечко. — Миссис Боттомли подлила себе хересу из бутылки. — Мастер Кит, он, конечно, красавец — высокий, крепкий, золотоголовый, что твой подсолнух, — но с ним всегда жди беды. Помню, бедная их матушка вечно с ума сходила от беспокойства. Пейзажи, как же! Все его пейзажи кончились в спальне у миссис Эрскин. Она, представь, лежит себе перед ним в чем мать родила, отопление в доме работает на всю катушку, жара, как в июле. В общем, понятно, что у них там были за пейзажи.

— А мистер Эрскин? Что он сказал, когда вернулся? — поинтересовалась Гэрриет. — Наверное, дома был грандиозный скандал?

— Да уж, — хмыкнула миссис Боттомли. — Надо было их обоих видеть. Мистер Кори весь холодный и презрительный, просто лед с ядом, а она бьется в истерике и кричит на весь дом: «Ну и что, ты же сам хотел, чтобы все оставалось в семье!..»

Помолчав немного, миссис Боттомли доверительно продолжала:

— Все дело в том, что мастер Кит был у нее не первый, далеко не первый. Как наш Джон родился, так с тех пор и потянулось: то у нее один, то другой…

— Как же мистер Эрскин такое терпит? — спросила Гэрриет. — Разве у него такой уж мягкий нрав? Я что-то не заметила.

— Я тоже не замечаю. — Миссис Боттомли угрюмо поджала губы. — Иногда он бывает ой-ой как крут, но с ней — безобиднее овечки. Что поделаешь, любовь.

— И все же они разводятся — значит, он нашел в себе силы?

Миссис Боттомли пожала пухлыми плечами.

— Кто их знает, может, и не разведутся. Она вроде уже совсем собралась выходить за какого-то там Ронни Акленда, но боюсь, в конце концов мистер Кори примет ее обратно. Очень уж ей за ним хорошо: у него и имя, и зарабатывает он вон как. А она, знаешь ли, привыкла ко всему лучшему. А главное, ей приятно чувствовать свою власть над ним, знать, что он всегда у нее под каблуком.

Гэрриет понимала Кори Эрскина, как никто другой. Теперь, когда уже не нужно было каждый день ломать голову, чем кормить ребенка, все ее мысли были о Саймоне.

Шло время, но тоска по Саймону не убывала. Она грызла ее день и ночь и выматывала всю душу, оставляя лишь боль да пустоту. Пытаясь заполнить эту пустоту, Гэрриет хваталась за любую работу, а по вечерам до одури пялилась в телевизор или читала, пока совсем не слипались глаза — ничто не помогало. Боль не утихала, одиночество казалось беспросветным, словно ее одну замуровали в бетонной камере без окон и дверей. В тот же вечер, вскоре после того, как миссис Боттомли ушла спать, зазвонил телефон. Гэрриет сняла трубку.

— Звонит мистер Эрскин из Дублина, — равнодушно сообщила телефонистка. — Будете говорить?

— Да, — сказала Гэрриет, пытаясь сообразить, как Кори Эрскин мог оказаться в Ирландии.

— Кори? Алло! Пожалуйста, пригласите к телефону Кори, — послышался в трубке мужской голос — бархатистый, чарующе-медленный, словно ленивый.

— Его нет, — ответила Гэрриет.

— Жаль. Я надеялся его застать, — сказал голос. — А где он?

— Он улетел в Антибы. Может, я могу вам чем-нибудь помочь?

— Вряд ли — разве что согласитесь дать мне взаймы пару тысчонок. Я нашел для Кори роскошную лошадь, он наверняка захочет ее купить.

— Если хотите, можете ему позвонить, — сказала Гэрриет. — Он оставил номер. Скажите мне только, кто вы.

В трубке раздался оглушительный смех.

— Кит Эрскин, паршивая овца семейства Эрскинов, к вашим услугам. Думаю, миссис Боссис наверняка успела вам кое-что обо мне порассказать, верно?

— Нет, ничего такого. — Гэрриет покраснела и порадовалась, что собеседник на другом конце провода не может ее видеть.

— Знаю, что успела. Но вы не верьте ни единому слову. Клянусь, я чист, как стеклышко.

Гэрриет прыснула, прикрывая трубку рукой.

— А вы, вероятно, Гэрриет? — продолжал он. — Несчастная жертва обмана?

— Простите? — Гэрриет тут же внутренне ощетинилась. — Кто вам такое сказал?

— Кори. Точнее, не сказал, а зачитал мне длинный-предлинный ультиматум по поводу того, что он со мной сделает, если я посмею на вас покуситься. Это не ваш малыш там так разрывается?

— У него режутся зубки, — сказала Гэрриет.

— Я бы на его месте сходил к дантисту, так ему и передайте. От Ноэль ничего нет?

Гэрриет рассказала ему об открытке с футболистами — что было, пожалуй, не очень корректно, но это она сообразила слишком поздно.

Кит на своем конце провода лениво рассмеялся.

— Мне нравится, как она держит Кори на поводке — да и меня, впрочем, тоже. В иные времена у нее этих поводков скапливалось по стольку, что даже странно, как у нее до сих пор одна рука не стала длиннее другой. Знаете, чем теперь занимаются все наши знакомые? Заключают между собой пари: разведется с ней Кори или нет.

— Извините, но мне нужно подойти к ребенку. — Гэрриет вдруг осознала, что сплетничать о своем хозяине нехорошо.

— Постойте, не уходите, — попросил Кит. — У вас просто потрясающий голос. Наверное, вы и сама такая же? Ну-ка, признайтесь, какая вы?

— Бледная и худая, как жердь, — сказала Гэрриет.

— Прекрасно, как раз то, что я люблю. В следующем месяце я должен писать в ваших краях один портрет, так что приеду, сам разберусь. Смотрите, не крутите там без меня с местными кавалерами!..

Как все это грустно и мило, думала потом Гэрриет. Грустно, потому что своей легкой, немного театральной непосредственностью он отчаянно напомнил ей Саймона; мило — потому что так приятно снова пококетничать с кем-то просто так, хотя бы по телефону.

А еще позже Амброзий, вернее, Амброзия, решила окотиться в огромной — четырехспальной, как мысленно называла ее Гэрриет, — супружеской кровати Эрскинов. К шести часам утра, устроив усталую, но довольную роженицу с пятью котятами в кухне на чистой подстилке, Гэрриет наконец-то добралась до собственной постели.

Однако очень скоро — кажется, через несколько минут — ее разбудил весьма ехидный голос Шатти, сообщавший, что уже половина десятого.

— О Боже! — Гэрриет кубарем скатилась с кровати. — Сегодня же у миссис Боттомли выходной!

Плюнув на умывание и на ходу натягивая на себя что попало, она бросилась вниз, сунула Джону и Шатти по куску хлеба с джемом, побросала Джону в чемодан все, что нужно на неделю, схватила переносную колыбельку с голодным и сердитым Уильямом и помчалась к машине развозить детей по школам.

Ночью подморозило, и колеса проскальзывали, как по катку. Гэрриет изо всех сил старалась сосредоточиться на дороге, но мешал Джон, игравший с дверной ручкой. Неожиданно его рука соскользнула, дверца подалась, и его чуть не вышвырнуло из машины. Крутанув руль и чудом избежав столкновения со встречным автомобилем, Гэрриет втащила Джона обратно, захлопнула дверцу и звонко шлепнула его по голой коленке.

— Чтобы больше такого не было! — в сердцах крикнула она.

Джон смолчал и даже не повернул в ее сторону головы, но кровь отхлынула от его щек. На голой коленке проступило красное пятно.

Шатти, разумеется, ликовала.

— Гадкий, гадкий Джон! — радостно повторяла она.

— А ну замолчи! — рявкнула на нее Гэрриет, заезжая в ворота школы.

Едва они остановились, Джон схватил свой чемоданчик и выскочил из машины.

— Пока, заяц, — сказала Гэрриет. К этому времени она уже перекипела. — В пятницу вечером заеду за тобой.

Джон побелел.

— Я тебе не заяц, — дрожащим от гнева голосом сказал он. — Я тебя ненавижу. Слышишь, ненавижу! Лучше бы ты к нам не приезжала! Я скажу папе, пусть он тебя выгонит!

Борясь со слезами, Гэрриет высадила Шатти у дверей начальной школы. Всю дорогу домой голодный Уильям орал благим матом.

— Уильям! — умоляла она. — Потерпи, уже скоро.

Дома, пока подогревалось молоко, она успела постирать кое-что для Уильяма и сунуть белье в центрифугу.

Неожиданно зазвонил телефон. В тот же миг Уильям взвыл с удвоенной силой, молоко убежало, а когда Гэрриет бросилась снимать его с плиты, выяснилось, что она забыла подставить под центрифугу ведро.

— Да черт возьми! — истерически взвизгнула она, уворачиваясь от мыльных брызг, хлещущих по ногам. — Заткнись, Уильям! Слышишь, заткнись!

— У вас, кажется, проблемы, — произнес бесстрастный голос у нее за спиной.

Гэрриет, холодея, обернулась. На пороге стоял Кори Эрскин.

Он действовал быстро и точно. В одну секунду, пока Гэрриет глядела на него с открытым ртом, он выключил центрифугу и отставил в сторону кипящее молоко.

— На одну бутылку хватит, — сказал он. — Переливайте, я сниму трубку.

Боже, пронеслось у Гэрриет в голове, и надо же ему было вернуться в такой жуткий момент!

— Это Джон, — сообщил Кори. — Требует вас.

— Откуда он звонит?

— Из автомата. Возьмите трубку наверху. Когда он выговорится, намекните ему, что неплохо было бы вернуться в школу. Ребенка давайте сюда, я покормлю.

Джон звонил, чтобы извиниться. Его голос звенел от волнения.

— Я просто хотел сказать… Гэрриет, ты не уезжай, ладно? Я не буду жаловаться на тебя папе. И вообще, прости меня.

У Гэрриет комок встал в горле.

— Все в порядке, заяц, — сказала она. — Спасибо, что позвонил. И ты тоже меня прости.

Когда она вернулась на кухню, Уильям уже спал. Бутылка с недопитым молоком лежала рядом. Его наоравшийся ротик был слегка приоткрыт, длинные ресницы лежали на щеках.

— Красивый малыш, — сказал Кори, передавая ей Уильяма. — Что там у Джона?

— Мы с ним поссорились сегодня утром. Он звонил извиниться. Кори усмехнулся.

— У этого парня манеры гораздо лучше, чем у его родителей. Интересно, в кого бы это? Что Шатти?

— В полном порядке, — ответила Гэрриет. — Мне страшно неловко, что мы с Уильямом вас так встретили. Просто сегодня мы проспали, и все с самого утра пошло наперекосяк. Позавтракаете?

Кори покачал головой.

— Лучше я последую примеру Уильяма, пойду спать. Всю ночь сегодня провел за рулем.

Это заметно, подумала Гэрриет: бледный, как смерть, небритый, глаза покраснели, и ввалились. Тут у нее мелькнула новая ужасная мысль.

— Простите… но вам придется еще немного подождать. Ночью Амброзия окотилась на вашей кровати, и я еще не успела переменить постель.

Боже, как ему все это должно быть противно, думала она, перестилая простыни на огромной кровати, которую он еще недавно делил с Ноэль Белфор. Эта сугубо женская спальня была насквозь пронизана эротикой, и все здесь — толстые белые ковры, розы на обоях, кровать под балдахином, туалетный столик в пене розовых кружев — должно было мучительно напоминать мужчине о ее хозяйке.