– Нет, но я бы хотела поговорить с Ники.

– А я знаю, что она хочет тебя поблагодарить, – сказал он снова почти дружеским тоном. – Пойду накрою на стол, а вы поговорите здесь. Я пришлю ее.

Ники вошла через пару минут, растрепанная и явно только что целовавшаяся.

– Ой, как я рада, что вы здесь, – проговорила она, улыбаясь, как ребенок, увидевший груду рождественских подарков. – Я хотела поблагодарить вас. Мистер Хэнтон просто чудо. И я знаю, что никогда не получила бы такого отличного адвоката, если бы не вы. Я… я все для вас сделаю, мисс Макгуайр.

– О, прошу вас, называйте меня Триш, – сказала она, думая: могла ли эта счастливая, благодарная и, по-видимому, искренняя женщина совершить все то, что предполагал Джордж? Могла ли она видеть, как Шарлотту насилуют и убивают, и вступить с убийцей в сговор с целью избавления от тела?

Нет, это казалось невозможным.

– Вы действительно хотите что-нибудь для меня сделать, Ники?

– Конечно, – пылко подтвердила та. – Все, что угодно.

– Тогда скажите мне, это правда, что у вас с Робертом роман?

Ники покраснела как маков цвет, но взгляда не отвела.

– Я знаю, что не должна была этого делать, – с трудом проговорила она, – но я была так несчастна, а он был так добр ко мне… и к Лотти. Вы не скажете Антонии, нет? Пожалуйста, прошу вас, не говорите!

– А вы уверены, что она еще не знает?

– Уверена, – сказала Ники, с интонацией, более взрослой, чем обычно. – Она критикует меня по любому поводу, издевается над тем, как я выгляжу, как говорю, чем занимаюсь с Лотти, надо всем. Если бы она узнала про нас с Робертом, она бы немедленно меня уволила.

– Понятно, – сказала Триш и более жестко добавила: – Что вы теперь собираетесь делать, вы двое?

Глаза Ники наполнились слезами, и Триш стало стыдно.

– Мы ничего не можем решить, пока не узнаем про Лотти, – с удивительным достоинством произнесла девушка. – Если она… понимаете, если она вернется живая и невредимая, я останусь с ней. Если позволит Антония.

– Несмотря на то, что она так вас третирует?

Ники кивнула:

– Если Лотти вернется, я буду ей нужна, я и Роберт. Только мы о ней беспокоимся, играем с ней, ну и все такое. Мы будем ей нужны. Мы не можем ее бросить.

– А если ее не найдут? – резко спросила Триш.

Ники только покачала головой, и по ее щекам покатились слезы. Она шмыгнула носом.

– Ее должны найти, – проговорила она через какое-то время. – Должны.

– Ники, – внезапно сказала Триш, – расскажите мне о журналах, которые нашли у вас под полом?

– А что о них говорить? Они омерзительны.

– Почему они там лежали?

– Не знаю. Честно, Триш, не знаю. Полиция мне не поверила, но вы должны. Если бы вы их видели, то поняли бы, что я их и в руки никогда не взяла бы. Они были… на них было страшно даже взглянуть.

Триш никак не отреагировала.

– Вы должны мне верить. Кто-то их мне подложил. Я знаю, что в мою комнату заходили каждый раз, когда я уходила из дома. И я знаю, что поднимали половицы, потому что один край был весь расщеплен, а до этого он был гладкий, но я решила, что просто делали обыск. Мне и в голову не могло прийти, что туда что-то подложили.

– Кто?

– Не знаю, – упорствовала она. – Не имеет смысла спрашивать, потому что я не знаю.

– Мог это сделать Роберт?

– Нет. – Такая краткость убедила Триш в ее искренности. Говори она с большим жаром, это определенно свидетельствовало бы о том, что у нее есть сомнения. Но что питало эту ее уверенность – знание или доверие?

– В этом доме никто, кроме Антонии, подложить не мог.

– Ники, вы не должны бросаться такими обвинениями просто потому, что она была с вами груба. Да и зачем такому человеку, как Антония, пачкаться о такую грязь?

– Потому что она меня не любит.

– Ой, не смешите меня, Ники. Послушайте, я сейчас ухожу, да и приходила-то я поговорить с Антонией. Могу я попросить вас передать ей, что я приходила и хочу, чтобы она позвонила мне, если ей что-нибудь понадобится?

– Да, – сказала она, и лицо ее сделалось непроницаемым. – Мисс Макгуайр, Триш, как вы думаете, есть ли надежда для Лотти?

Может ли в голосе человека, который знает ответ на вопрос, звучать такое отчаяние?

– Не знаю, Ники. Я бы хотела надеяться, что есть.

Ники кивнула и отвернулась.

– Подождите минутку, – внезапно позвала Триш. Ники обернулась. – Шарлотта рассказывала вам о своих страшных снах?

Страдание на лице Ники сменилось нежной, даже веселой улыбкой.

– Да. Бедняжечка! Я так ее жалела! Вы любите возиться в саду?

– Нет. Не люблю.

– Ну а она любила. Ей нравилось копать ямки, сажать семена, срывать цветы, но, разумеется, Антония не позволила бы ей делать это здесь. Ее драгоценный сад был слишком важен, чтобы в нем играл неаккуратный ребенок. Но одной из подружек Лотти родители выделили в саду участок, и когда мы ходили к ним на чай, Лотти всегда там копалась.

– Должно быть, ей это нравилось, – заметила Триш, видя, с каким почти ничем не омраченным удовольствием пустилась в воспоминания Ники.

– Да, пока однажды она не наткнулась на червяков. В тот день она была такая счастливая, копала вместе с Мэтти, но потом мы услышали отчаянные крики. Она наткнулась на комок таких огромных червей, каких я никогда в жизни не видела. Они были большие, жирные, розовато-голубые, переплелись друг с другом и шевелились вокруг зубцов садовых вил. Лотти перепугалась. И с тех пор ей снились кошмары про червей. Каждый вечер я устраивала проверку всех мест, где, по ее мнению, они могли спрятаться, и доказывала, что их нет.

– Мне тоже однажды пришлось, – сказала Триш.

– Да. Она мне говорила. Вы ей понравились, Триш. Еще что-нибудь? А то я пойду. Понимаете, Роберт голодный.

– Нет. Больше ничего, Ники. Спасибо. Я рада, что за ней смотрели именно вы.

Триш вышла из дома, пытаясь осмыслить свои чувства. Рассказ Ники был абсолютно правдоподобным, более того, гораздо более правдоподобным, чем любая другая интерпретация «шевелящихся червяков». Но если Ники и Роберт относились к Шарлотте так хорошо, как следовало из безыскусного повествования девушки, тогда не было никакого объяснения случившемуся с ребенком.

Снова направляясь на юг, Триш рассеянно отметила, что деревья, растущие вдоль тротуаров и возвышающиеся за домами, выглядят неожиданно пышными и зелеными в свете уличных фонарей, но она ни о чем не могла думать, кроме Шарлотты. Триш чувствовала: она могла что-то слышать или о чем-то догадаться, что дало бы ей ключ к разгадке. Но она потерпела неудачу. Тот факт, что полиция тоже буксовала, имея гораздо большие по сравнению с ней возможности, не утешал. Ответ был где-то рядом. Должен был быть.

Доехав до набережной Виктории и остановившись у светофора в ожидании зеленого сигнала, Триш стала размышлять о единственном человеке, которого она еще могла подозревать. Бен был столь же убедителен, как Ники, но он был старше и умнее и, возможно, умел лучше скрывать свои чувства. Если Антония встречается с ним, значит, у нее тоже родились какие-то подозрения. Никакая другая причина, по которой ее кузина могла искать с Беном встречи, в голову не приходила. Если Роберт прав и они сейчас вместе, то Белла, вероятно, дома одна. Хороший момент попытаться ее разговорить.

Хотя уже шел одиннадцатый час, Триш изменила маршрут и вместо того, чтобы ехать в сторону дома, направилась по набережной на запад и пересекла реку по мосту Челси.

Подойдя к парадной двери дома в Клэпэме, Триш уловила восхитительный запах. Она одобрительно принюхалась и осознала, что проголодалась. На звонок открыла Белла в огромном, как у мясника, фартуке в белую и голубую полоску и с деревянной ложкой в руке.

– Ты не взял ключ? – спросила она, еще не видя, кто на крыльце. – О, это вы.

– Бена нет?

– Нет. Если вам нужен он, я могу передать, чтобы он позвонил вам, когда придет. – Белла не то чтобы загораживала вход, но всем своим видом давала понять: этой гостье она не рада.

– Это слишком срочно. Могу я войти и подождать? Я бы хотела поговорить с ним лично, – сказала Триш с успокаивающей улыбкой. – Если, конечно, это удобно.

Белла пожала плечами:

– Я готовлю. Вы не против?

– Нет, конечно нет. – Следуя по темному коридорчику за Беллой и изумительным запахом, Триш вошла в кухню, которая была такой же пестрой и где царил все тот же хаос. На плите, в широкой сковородке томилась огромная гора нарезанного лука, на двух задних конфорках на медленном огне кипели накрытые крышками кастрюли. На заваленном рабочем столе, среди корзинок с лимонами, горшков с проросшим базиликом и кориандром и стопок книг, остывали на решетке четыре свежеиспеченных буханки хлеба. На стене над холодильником висели четыре детских рисунка.

– Какие замечательные, – сказал Триш, пока Белла энергично помешивала содержимое кастрюль. – Это ученики Бена?

Белла взглянула на Триш и проследила направление ее пальца.

– Нет. Это рисунки крестника Бена, Алекса, и его брата. Они были здесь в выходные. Вы знаете их, Уоллингфорды?

– Нет, кажется, не знаю. Должно быть, они появились уже после меня.

– Великие маленькие художники, правда? – Лицо Беллы светилось искренним энтузиазмом, что дало Триш необходимую зацепку.

– Да. Вы, наверное, любите детей, если они доставляют вам столько радости.

– Вряд ли я с ними работала бы, если б не любила, – сказала Белла, глядя на нее с легкой насмешкой.

Поскольку она, видимо, намеренно добивалась какой-то реакции, Триш лишь улыбнулась и заметила, что, судя по карамельному запаху, лук подгорает. Белла поспешно стала перемешивать жарящуюся груду. Снова повернувшись к Триш, она произнесла уже более любезным тоном:

– Знаете, Бен много мне о вас рассказывал.

– Должно быть, вам это было скучно, – сказала Триш с такой убежденностью, что Белла улыбнулась.

– Было трудновато, когда мы начали жить вместе, – признала она с неожиданной для Триш прямотой. – Он все время говорил: «Триш тебе понравится, позволь мне ее пригласить», «Тебя заинтересует работа Триш, почему бы тебе ей не позвонить? Она могла бы присылать тебе клиентов». И в конце он всегда добавлял: «Триш чудесная, она обязательно тебе понравится».

– Боже мой, Белла, простите, – сказала Триш. – Ничего подобного я и представить себе не могла. Не удивительно, что у вас был такой вид, словно вы меня сейчас убьете, когда я пришла в первый раз. Как мог Бен быть таким бестактным? Обычно он прекрасно улавливает чужие чувства.

– Вероятно, вы были слишком важны для него. Он не мог понять, почему я не хочу видеть вас в своем доме.

– Ну а я могу. Но давайте теперь заключим мир. Что бы ни было между мной и Беном – а почти ничего и не было, клянусь, – это закончилось много лет назад. С тех пор я давно ушла вперед, он тоже. Давайте будем хотя бы друзьями.

Белла не ответила, только взяла маленькую зеленую бутылку и спросила:

– Налить вам имбирной настойки?

– Вообще-то, – сказала Триш, надеясь, что она не уничтожает свой шанс помириться с Беллой, – я не очень люблю имбирь. Можно просто воды. Я умираю от жажды.

– Конечно. С газом или без?

– С газом, пожалуйста. Спасибо.

Белла положила лед в высокие стаканы и наполнила их жидкостью, спросив через плечо:

– Вы едите копченые устрицы? У меня есть баночка.

– Ой, – только и сказала Триш, жалея, что не может солгать, но зная, что проглотить копченую устрицу для нее будет даже тяжелее, чем съесть сырую куриную печенку, которая была ее худшим кулинарным кошмаром.

– Не любите? Понятно. Не так-то много у нас общих пристрастий. Кроме Бена. – Тут Белла засмеялась, и Триш подумала, что все будет хорошо.

– Не много, – согласилась она.

– Вот. – Белла пододвинула к ней один из стаканов.

– Спасибо. Хлеб пахнет чудесно. Я просто потрясена, что вы еще и хлеб печете, хотя так заняты на работе.

Белла посмотрела на нее, новая, дружеская улыбка исчезла.

– Я готовлю, когда переживаю. Для меня это единственное лечение. Но приходится выставлять Дейзи в сад. Она с ума сходит, когда чувствует еду, а я не могу с ней справиться. Она только недавно прекратила лаять.

– Из-за чего же вы сейчас переживаете? – спросила Триш, оставив без внимания незавидное положение Дейзи.

– Из-за Шарлотты, разумеется. А вы нет?

– Да. – Триш почувствовала, как ломит лоб. – Но я-то ее знаю. А вы нет.

– В такой ситуации я бы волновалась за любого ребенка. Но самое худшее, что это ранит Бена. Он так хорошо себя чувствовал, пока она не пропала.

Триш нахмурилась.

– Он в основном преодолел ту травму, что нанесла ему Антония, и вами он переболел, Триш, и вот теперь это, и вы вернулись в его жизнь, ставя под вопрос обретенную им веру в себя, а теперь эта девочка…

Триш ощутила холод сжатого в ладонях стакана. Она посмотрела на пузырьки, весело поднимающиеся на поверхность и лопающиеся от соприкосновения с воздухом, и не знала, что сказать. В конце концов она подняла голову:

– Вы знали, что он наблюдал за Шарлоттой в парке?

– Сначала нет. – Лицо Беллы исказилось, словно от приступа боли. – Но после ваших звонков я заставила его мне рассказать. Я… мне было немного больно, что он скрывал это, но я могу его понять. Если у нас с ним не может быть своих детей, то для него важно, что Шарлотта могла быть его дочерью. Я могу это понять.

Морщинка на переносице углубилась, когда Триш пришлось признать великодушие Беллы.

– А он сказал вам, что встречается с Антонией?

– О, конечно! Он обо всем мне рассказывает… в конце концов. Как-то вечером она позвонила ему и сказала, что боится того, что ее новый возлюбленный мог сделать с Шарлоттой. Она была в истерике. Бен посоветовал ей сообщить в полицию, а потом, когда она заплакала в трубку, предложил встретиться.

– Но почему, после всего, что она ему сделала? Неужели вам не?.. Белла, вы никогда не задавались вопросом, не мог ли Бен в припадке некоего… ну, своего рода безумия похитить Шарлотту?

– Нет. Ох, ладно, конечно, задавалась. Но я знаю, что он этого не делал. А если бы и сделал, то уже рассказал бы мне. В конце концов он всегда мне все рассказывает. Он поехал к Антонии, потому что не может we помочь, когда кто-то в беде. Вы же знаете, какой он великодушный человек.

– Да. По крайней мере, я так думала.

– И единственным, что хоть как-то поддерживало в прошлом его самоуважение, была как раз его способность помогать людям?

– И это тоже. Тогда я этого не осознавала, но с тех пор поняла. Он хочет вылечить мир.

– Это потому, что ему никогда не разрешали почувствовать, что он сам заслуживает того, чтобы о нем заботились, – сказала Белла с печалью, так что Триш устыдилась своей прежней, ребяческой неприязни. – Мне нужно было предвидеть, что к этому идет, сообразить, что если Антония когда-нибудь его о чем-нибудь попросит, он все бросит и постарается дать ей это. Вы не пьете. Вода плохая?

– Нет. Прекрасная вода, – сказала Триш и торопливо выпила полстакана, стукаясь носом о плавающие кубики льда. – Белла, вы очень многое понимаете, у вас есть предположение, что движет Антонией?

Последовало краткое молчание, пока Белла перекладывала жареный лук на блюдо, чтобы он остывал. Потом уточнила:

– В каком смысле?

– Не поймите меня неправильно, но у Бена не самый сильный характер, – осторожно начала Триш, по-прежнему стараясь разделить Беллину веру в него. – И Роберт Хит явно слабый человек и – ну, скажем, – неискренний. Что в характере Антонии заставляет ее любить слабых мужчин?

– Я бы сказала, страх быть контролируемой, нет?

– Может быть, – сказала Триш, вспоминая прошлое. – Она действительно не выносит ничего, в чем видит угрозу своей власти.

– Совершенно верно. – Белла отвернулась к плите. – Все, что я слышала, позволяет предположить, что она на грани психического заболевания. Поэтому, не находись она в Штатах, я бы волновалась о том, что она могла сделать с Шарлоттой.

– О, Белла, не смешите меня! Вы ее не знаете. Поверьте мне на слово, она психически здорова. И Шарлотта никогда не представляла собой никакой угрозы ее власти.

– Нет? Вы в этом уверены, Триш? От полиции, а теперь и от Антонии Бен наслушался про девочку, и ясно, что бесхарактерной ее не назовешь. Если девочка заупрямилась и стала перечить Антонии в тот момент, когда та решила, что ее контроль над другими людьми начинает ослабевать, она могла…

– Но ее здесь не было, – быстро сказала Триш, тут же припомнив все, что рассказывала ей Ники про обращение Антонии с Шарлоттой.

– Да. По счастью. Вы ее сестра, Триш, вы должны знать про ее детство. Что у нее были за родители?

– Я знаю очень мало. Видите ли, наши семьи никогда особо не общались. Дело в том, что наши бабушки были сестрами и моя вышла замуж за ирландца. Родители ее выбора не одобрили, и они больше никогда друг друга не видели. Мы с Антонией ни разу не встречались до окончания университета. И она почти ничего не рассказывала про своих родителей. Понимаете, они оба умерли. Ее мать умерла, когда Антонии было лет семнадцать, а отец, кажется, года два спустя.

– Жаль.

– Белла, вы сказали, что полицейские разговаривали с Беном о Шарлотте, рассказывали ему о ней.

– Да. А что?

– Значит, они виделись с ним несколько раз?

– Вот именно. Они не оставляют нас в покое. Они дважды были у него в школе, приходили в мою консультацию. Приезжали сюда. Разговаривали с соседями.

– Они расспрашивали Бена обо мне?

Белла с удивлением оторвалась от готовки:

– Не знаю, Триш. А с чего бы?

– Кто-то рассказал им очень много о моем прошлом, это не имеет отношения к Шарлотте, но полиция истолковала это как повод подозревать меня в… – Триш умолкла. – В причинении ей вреда. Мне интересно, не от Бена ли пошла часть информации.

Белла немного подумала, а потом встряхнула своими светлыми кудрями.

– Сомневаюсь. Насколько я могу судить по его рассказам, о вас они сведения не собирали, а учитывая его отношение к вам, я не думаю, чтобы он сообщил им что-нибудь вам во вред. Хотите поесть, пока ждете его?

Белла приготовила сандвичи с тонко нарезанной ветчиной, салатом и майонезом, и они поели прямо на кухне за рабочим столом. После чего, поскольку говорить было больше не о чем, а Бен так и не появился, Триш поехала домой, а Белла отправилась за Дейзи.

Вернувшись в свою квартиру, Триш набрала номер Антонии, полная решимости сделать еще одну попытку, несмотря на поздний час.

– Да? – раздался ее встревоженный голос.

– Привет, это я, Триш, – быстро проговорила она. – Ты получила мое сообщение?

– Я получила их все. Поскольку нам практически не о чем говорить, я решила не тратить время на ответные звонки.

– Антония, прошу тебя, – взмолилась Триш, страдая от враждебности кузины. – Пожалуйста, если наши отношения хоть когда-нибудь что-то для тебя значили, скажи мне, что не ты рассказала полиции всю эту чушь, будто я причиняла травмы детям, за которыми присматривала.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь. Какие дети? Триш, чем ты занималась?

– Я ничем не занималась. В том-то и дело. Но кто-то сказал полиции, что занималась.

– И ты решила, что это я? Триш, как ты могла? – Негодование ее казалось почти искренним. – Я ни слова им не сказала, кроме первого дня, когда объяснила, что ты бываешь в этом доме и что ты моя троюродная сестра.

– Разве они не спрашивали обо мне и Шарлотте? Про тот вечер, когда я отвела ее в постель?

– Ах, это, – с удивлением проговорила Антония. – Да, конечно. И я рассказала им все, что знала, совсем немногое. Что ты вызвалась отвести ее назад в спальню и оставалась с ней двадцать минут.

– Они спросили, что я делала?

– Конечно, спросили. И разумеется, я сказала им, что ты не делала ничего из того, что они предполагают. Триш, как ты можешь? В разгар всего этого? По-моему, мне и так достаточно.

– Антония, прости! Я не хотела тебя обидеть. Я просто хотела убедиться, что ты не думаешь, будто я могла… причинить Шарлотте вред.

– Может, заткнешься? – заорала она. – Я слышать этого не могу! Вы без конца пристаете ко мне, все вы, убеждая, что не причинили ей вреда. Все мы знаем, что кто-то это сделал. Я не могу доверять никому из вас. Это невыносимо! Я больше не хочу разговаривать!

– Антония! Антония! – Триш услышала ровный гудок, означавший, что на том конце положили трубку. Гнев ее отступил, но боль осталась. Мысль о том, что Антония, которая так давно ее знает, могла посчитать ее способной причинить вред Шарлотте – ребенку вообще, – была нестерпима. И в то же время картина горя Антонии, когда рядом только изменник Роберт и Ники, тоже была ужасной. Если бы Триш не была абсолютно уверена, что Антония сильно рассердится, то немедленно прыгнула бы в машину и помчалась бы в Кенсингтон.