Предисловие

В просторной студии токийской телекомпании Игорь Кио, приехавший на гастроли в Японию, репети­ровал телевизионное выступление. Облаченная в длинное, отделанное кружевами вечернее платье женщина с низкой челкой над озорными глазами по мановению «волшебной палочки» Кио то появлялась в клетке, где мгновение назад находился тигр, то оказывалась распиленной пополам – пышноволосую голову отвозили в ящике на колесиках в один конец студии, а ноги, укрытые по щиколотку кру­жевным подолом, в другой конец, – то на моих глазах вообще испарялась, чтобы секунду спустя появиться за спиной телеоператора, готовившегося к предстоявшим съемкам. Это была Тэцуко Куроянаги. «Откуда у нее столько энергии, живости, непосредственности, свойствен­ных скорее егозливой школьнице, но не взрослой женщи­не?» – недоумевал я.

«Уголок Тэцуко» – эту телевизионную передачу мы назвали бы, наверное, «9 студия» или, скажем, «Круглый стол» – ежедневно смотрят 10 миллионов японцев. Ста­рался не пропускать передачу и я. Сорок пять минут беседует Куроянаги с гостем своего «уголка» – японским спортсменом, ставшим олимпийским чемпионом, или чле­ном английской королевской фамилии, с мелким токий­ским предпринимателем, переживающим тяжелые времена, или с бывшим госсекретарем США, с писателем, просла­вившим японскую литературу, или с участником антиядер­ного движения. «Возможно ли, чтобы эти ежедневные продолжительные беседы были неизменно интересными, познавательными и поучительными?» – наверняка усомнитесь вы, узнав, что «Уголок Тэцуко» посетило уже 2500 гостей. Я отвечу: «Возможно». А если моего руча­тельства мало, примите во внимание следующее: коммер­ческое телевидение, доходы которого тесно зависят от популярности передач, не стало бы предоставлять время «Уголку Тэцуко», не собирай он многочисленную теле­аудиторию.

«Где сделалась Тэцуко Куроянаги незаурядной лично­стью с богатым внутренним миром, чуткой душой и про­ницательным умом, позволяющими ей открывать в собе­седниках качества, которых они, случалось, и не подоз­ревали в себе, и превращать обычное телевизионное ин­тервью в общественное событие?» – каждый раз задавался я вопросом.

Активная участница Фонда ООН помощи детям, Тэцуко Куроянаги старается облегчить трагическую участь мало­летних жителей африканских стран, которые поразил го­лод. Она материально поддерживает другой фонд. Он дает возможность существовать Японскому театру глухонемых. «Кто научил Тэцуко сопереживать страдающим от голода или физически ущербным людям? Кто привил ей желание „делиться с ними, – как говорит Куроянаги, – своим соб­ственным счастьем“?» – часто задумывался я.

Ответы на все эти вопросы я получил, прочитав книжку, которую вы держите сейчас в руках. Книжка – о школе «Томоэ», где посчастливилось учиться Тэцуко Куроянаги и где она сделалась такой, какой я представил ее вам.

«В прежней школе каждый сидел на отведенном ему месте, здесь же можно было сидеть там, где кому захо­чется, и менять парту в зависимости от настроения», – рассказывает Куроянаги о школе «Томоэ». Согласитесь, уже одно это способно сохранить у ребенка вплоть до выпускного класса живость и непосредственность перво­годка. Но в школе «Томоэ» были и другие педагогические чудеса.

«В обычной школе есть расписание: например, если первым значится родной язык, то в этот час все учат японский, если второй – арифметика, то пишут цифры, – говорится в книжке Тэцуко Куроянаги. – Здесь же все было иначе. В начале первого урока учительница писала на доске задания и вопросы по всем предметам на целый день и говорила: „Ну, а теперь приступайте. Начните кто с чего захочет“.

Красота! Хочешь – с японского, хочешь – с арифме­тики. Тот, кто любит писать сочинения, пишет, а кто увлекается химией – кипятит что-то в колбе над пламенем спиртовой горелки…» «Учитель любил, – продолжает Ку­роянаги, – все натуральное, естественное. Он стремился к тому, чтобы и дети развивались, по возможности, есте­ственно».

Учитель, о котором упоминает Тэцуко Куроянаги, – это Сосаку Кобаяси. Он же и возглавлял школу «Томоэ». «Каждый ребенок, – утверждал Кобаяси, – появляется на свет с хорошим характером, но окружающая его среда, дурное влияние взрослых подчас портят его. Важно по­этому побыстрее распознать в ребенке добро, развить в нем лучшие черты, заложенные природой, с тем, чтобы из него выросла настоящая личность».

Однако не всякий обладает даром увидеть в ребенке личность. Поэтому-то и считается, что воспитателем, как и художником, надо родиться. Кобаяси родился воспи­тателем.

Маленькую Тэцуко выгнали из обычной школы. Если выражаться языком учительских записей в классных жур­налах и в школьных дневниках, выгнали за недисципли­нированность. На деле – за то, что характер Тэцуко не укладывался в прокрустовы представления ординарных учителей о хороших и плохих детях. Изгнав Тэцуко, эти учителя по существу признали свое бессилие разглядеть в ней личность и свою неспособность помочь этой личности развиться.

Когда Тэцуко привели к Кобаяси, он, выпроводив маму, подсел к девочке и попросил рассказать о себе все, что ей захочется. И Тэцуко затараторила: о поезде, на каком приехала в школу, о контролере на станции, об учитель­нице в старой школе, о ласточках, свивших гнездо под школьной крышей, о своей собаке Рокки, о том, что в детском саду всовывала себе в рот ножницы и что любит лазить в чужой двор через ограду, о насморке, которым время от времени болеет, о папе, который плавает и умеет нырять, о платье, что мама надела на нее сегодня. Тэцуко не заметила, что говорила без остановки четыре часа. «Она никогда не встречала такого чудесного человека, – прочте­те вы в книжке. – Ведь до сих пор никто не слушал ее так долго. И ни разу он[1] не зевнул от скуки, и видно было, что слушать ему так же интересно, как ей рассказывать».

Тэцуко казалось: она счастлива оттого, что впервые взрослый выслушал ее. Будь она в возрасте директора, то объяснила бы свое чувство более точно: взрослый отнесся к шестилетнему ребенку внимательно и уважительно. Как к личности. И личность доверчиво потянулась к добру и искренности. Теперь Тэцуко с трудом дожидалась утра, чтобы отправиться в школу. Вероятно, тогда-то и заро­дилось у ведущей телепередачи «Уголок Тэцуко» удиви­тельное умение задеть в душе гостя самые глубокие и тонкие струны и разговорить его перед телекамерой, да так, что зрителям представала личность.

Не замечаемое учениками школы «Томоэ», но тем не менее властно входившее в них осознание себя личностями способствовало решению директором и чисто педагогиче­ской задачи. «В школе „Томоэ“ никогда не говорили, как надо вести себя воспитанным ребятам, что надо ходить строем, скромно помалкивать и не сорить в вагоне и то­му подобное, – пишет в книжке Тэцуко Куроянаги. – Про­сто сама атмосфера школы незаметно, приучила их к то­му, что не следует обижать маленьких и слабых, причинять беспокойство и неприятности старшим, оставлять за собой мусор». Для Тэцуко была невыносима одна лишь мысль, что она может огорчить любимого учителя, который так уважает ее.

Уверен, что каждый из вас, читателей этой книжки, поразился бы точно так же, как и Тэцуко, увидев впервые школу «Томоэ». Тэцуко – в детстве ее ласково звали Тотто-тян – «присела на корточки и, раздвинув кустарник, росший у ворот, заглянула во двор. И глазам своим не поверила…

– Мама! Да это же взаправдашний поезд!

И действительно, во дворе стоял самый настоящий поезд – из шести порядком облупившихся вагонов, Это уму непостижимо – школа в поезде!»

А разве менее невероятен, скажем, урок ботаники, каким он был в школе «Томоэ» – городском, столичном, а не сельском учебном заведении?

«Все девять первоклассников с учительницей вышли за школьные ворота и зашагали вдоль речушки… По дороге дети весело болтали, небо было голубое, и в воздухе носились 'бабочки.

Минут через десять учительница остановилась и пока­зала на желтый цветок.

– Смотрите, это сурепица. Знаете, отчего цветут цве­ты? – спросила она и стала рассказывать о тычинках и пестиках.

Ученики присели на корточки у дороги и принялись разглядывать сурепицу. Учительница добавила, что опы­ляются цветы бабочками, которые перелетают от одного цветка к другому. Действительно, бабочки выглядели очень занятыми».

Когда спрашивают меня, вас, почему камень падает на землю, мы говорим: потому что на камень действует сила земного притяжения. Думаю, что на этот же вопрос быв­шие ученики школы «Томоэ» ответили бы иначе: камень падает на землю потому, что любит ее, – хотя они, конечно же, знают о существовании силы земного притяжения.

Один из мыслителей прошлого выстроил, выражаясь се­годняшним языком, технологическую цепочку процесса творчества: воображение рисует, разум сравнивает, вкус отбирает, талант исполняет. В школе «Томоэ» закладывали основу этого процесса – развивали воображение.

Книжка «Тотто-тян, маленькая девочка у окна» вышла в Японии шестимиллионным тиражом. Случай небывалый. Японский автор бывает чрезвычайно горд, если его книжка расходится в шестидесяти тысячах экземпляров. «Тотто-тян, маленькая девочка у окна» переведена на английский, французский, польский, тайский, китайский и еще десяток языков. Теперь она опубликована по-русски. Как это было и раньше, гонорар от русского издания книжки Тэцуко Куроянаги передала в фонд помощи голодающим афри­канским детям и глухонемым.

Благотворительность в буржуазном обществе – это ча­ще всего не дар от чистого, сочувствующего сердца. Бо­гатеи, жертвуя деньги, думают прежде о себе. Они или успокаивают свою совесть, если она еще жива в них, потому что те, кому предоставляются крохи с барского стола, оказались в беде по вине самих богатеев, или преследуют рекламную цель: создать ореол гуманизма и сердобольности вокруг себя. У Тэцуко Куроянаги стрем­ление облегчить страдания людей – составная часть ее характера, воспитанная в школе «Томоэ».

На мой взгляд, одной из самых «педагогических» глав этой книжки является та, в которой рассказывается о школьном спортивном празднике. Особенно описание, как благодаря доброй мудрости директора мальчик с физиче­ским недостатком, страдавший от сознания своей непол­ноценности, победил в спортивном состязании здоровых, крепких одноклассников и испытал радость и гордость собой.

Но директор школы «Томоэ» заботился и о том, чтобы научить всех учеников своей доброй мудрости. Невозмож­но без волнения читать страницы, где описано, как Тэцуко помогала забраться на дерево – страсть и мечта любого мальчишки! – Ясуаки-тяну, пораженному полиомиелитом, то есть детским параличом. Не стану цитировать, чтобы не ослабить впечатление, которое произведут на вас эти стра­ницы. Приведу лишь одну фразу. «Ясуаки-тян полностью доверился Тотто-тян, а та в свою очередь готова была отдать за него жизнь». Надо ли удивляться нынешней человеколюбивой деятельности Тэцуко Куроянаги?

А теперь я хочу вернуть вас в ту пору истории Японии, когда существовала школа «Томоэ». Японский милитаризм исступленно готовился к агрессивной войне. Япония вышла на дорогу империалистических захватов позже своих глав­ных соперников – США, Англии, Франции, и японский империализм, отличавшийся оголтелостью и нетерпением, хотел за годы наверстать отставание от конкурентов, из­мерявшееся десятилетиями. Шовинистический подъем на­селения должен был возместить недостаток материальной базы для ведения войны за колониальный передел мира. Ненависти и презрению к другим народам, подавлению в себе всего человеческого, безоглядной преданности мили­таристским правителям страны начинали учить тогда уже в первых классах школы.

Как же могла сохраниться в таких условиях школа «Томоэ», где проповедовались любовь к людям, к какой бы расе или национальности они ни принадлежали, уважение к человеческой личности, стремление к правде и честности? Тэцуко Куроянаги объясняет это так:

«…Свою роль сыграло отвращение учителя Кобаяси к саморекламе. Он всячески избегал общения с газетчи­ками и даже до начала войны ни разу не разрешил корреспондентам сфотографировать школу или опублико­вать статью о том, какая она „необычная“. Отчасти, может быть, поэтому эта скромная начальная школа, где и уче­ников-то было менее пяти десятков, никому не колола глаза и смогла просуществовать какое-то время».

Скромности и незаметности школы и ее директора было, думается мне, мало, чтобы уцелеть в те мрачные дни. Повальный сыск, доносительство, расцениваемое властями как высшее проявление патриотизма, не обошли бы школу «Томоэ» стороной, если бы не солидарность с Кобаяси родителей учеников. Тэцуко Куроянаги не пишет об этом. Но, надо полагать, отцы и матери школьных друзей Тэцуко походили взглядами на ее родителей. А об их воззрениях она коротко упомянула. Отец-скрипач отказался, как он сказал, «играть военную музыку на своей скрипке», хотя в разгар войны работы он не имел, и продуктовый паек, который сулили ему за концерт, оказался бы для голодной семьи весьма кстати. Мать Тэцуко поддержала отца.

И все же в чем причина популярности книжки «Тотто-тян, маленькая девочка у окна» в теперешней Японии? Повествование завершается очень коротким постскрип­тумом автора, в котором указывается, когда и в связи с чем книжка была написана: «1981 год. В день, когда я услы­шала ошеломляющую новость: на выпускные церемонии в средние школы были направлены наряды полиции, чтобы не допустить нападений школьников на учителей». К фак­ту, приведенному Тэцуко Куроянаги, добавлю статистику. 200 тысяч маленьких японцев ненавидят школу. Ненависть к школе 30 тысяч из них так велика, что они отказываются в нее ходить. Надо ли удивляться, что рассказ о школе «Томоэ», где ученики чувствовали себя счастливыми, при­влек в Японии всеобщее внимание?

Зубрежка – вот главное содержание учебного процесса в современной японской школе. Назначение зубрежки – пробиться в высшее учебное заведение, желательно в пре­стижное, потому что оттуда открывается путь в престиж­ную фирму или престижное учреждение с высокой зара­ботной платой и относительной гарантией обеспеченности в пожилом возрасте.

Зубрежка продолжается после школьных занятий. Каждый вечер до полуночи, иногда и в воскресенье, школь­ники учат (не учатся, а именно учат) исторические факты – все подряд по хронологической таблице, английские слова – по словарю, страница за страницей, названия станций на главных железнодорожных магистралях – по расписанию поездов, маршрут за маршрутом. «Будешь спать четыре часа – в университет попадешь, будешь спать пять часов – провалишься», – бытует в Японии поговорка. Разумеется, не одна зубрежка причина ненависти уча­щихся к школе, перерастающей в насилие по отношению не только к учителям, но и к одноклассникам. С мая по но­ябрь 1985 года, например, сделались известными свыше полутора тысяч случаев избиения школьниками своих то­варищей. Четверо учащихся погибли. Семеро, не выдержав издевательств, покончили с собой. Министерство просвеще­ния – правительственный орган – вынуждено было при­знать, что наряду со школьной муштрой на поведении школь­ников пагубно сказываются социальная напряженность в об­ществе, неуверенность родителей в завтрашнем дне. Они приводят, засвидетельствовало министерство, к стрессам, нередко проявляющимся в форме «немотивированного на­силия», если прибегнуть к юридическому языку. Социаль­ной напряженностью, неуверенностью в завтрашнем дне отличалась японская жизнь и во времена школы «Томоэ», но директор Кобаяси и его учителя умели защищать нео­крепшие души своих питомцев от ударов взрослого обще­ства. «Школа „Томоэ“ – школа замечательная! А внутри такая же – замечательная!» – распевала Тотто-тян вме­сте с другими первоклашками.

Японское правительство приступило к осуществлению реформы образования. Премьер-министр Ясухиро Нака-сонэ, инициатор реформы, считал, что образование – глав­ное средство передачи традиционных ценностей и добро­детелей современному и последующему поколениям. Ре­форма должна, указывал премьер-министр, выправить пере­кос в воспитании японцев, которые сейчас больше внима­ния обращают на свободы и права, чем на ответственность и обязанности. «В школе следует учить патриотизму и укоренившемуся в японцах уважению к родителям», – за­являл Накасонэ. Такую задачу школы можно было бы приветствовать, если бы под «патриотизмом» не подразу­мевались шовинизм и вера в японскую исключительность, а под «уважением к старшим» не мыслилось беспрекос­ловное подчинение трудящихся – «детей», по фразеологии из используемого японскими предпринимателями идеоло­гического жаргона, правящему классу, то есть «отцам».

Нетрудно понять, что книжка о школе «Томоэ», вы­глядевшая вызовом правительственной установке, была встречена японскими читателями с повышенным интере­сом. Они сопоставили направленность реформы образова­ния, проводившейся властями, с главой из книжки, где рассказывается о поступлении в школу «Томоэ» мальчика, долго жившего с родителями в Америке. Мальчик, бойко болтавший по-английски, почти не понимал японского язы­ка. И директор предложил школьникам игру: они станут учить мальчика японским словам, а тот их – английским. Таким образом «Тотто-тян и ее друзья многое узнали об Америке, – говорится в книжке. – Но совсем иначе обсто­яли дела за стенами „Томоэ“: с Америкой шла война, а английский был исключен из всех школьных программ как язык неприятеля».

Соединенные Штаты являлись тогда не просто военным противником Японской империи, но и членом – вместе с Советским Союзом – антигитлеровской коалиции. Это вы­зывало у японских милитаристов еще большую ненависть к США. «Все американцы – дьяволы!» – твердила офи­циальная пропаганда, – вспоминает в книжке Тэцуко Куроянаги. – Но в школе «Томоэ» дети продолжали повто­рять: «Уцукусии („красивый“ по-японски) значит бьютифул („красивый“ по-английски)!»

Ветры, дувшие над «Томоэ», были легкими и теплыми, и дети росли в ней с красивой душой».

Занятые перестройкой всего нашего жизненного укла­да, чтобы он в максимальной степени способствовал совершенствованию социалистического общества, мы приме­ряемся, естественно, ко всякому опыту: может ли он оказаться для нас полезным? Мне кажется, под таким углом зрения вы, читатель, взглянете и на книжку «Тот­то-тян, маленькая девочка у окна». Годится ли эта натура для нашей собственной картины? Годится как модель. Но совсем не для того, чтобы копировать ее. Она нужна, чтобы думать с ее помощью.

Владимир Цветов

На станции

Когда поезд остановился на станции Дзиюгаока, по линии Оимати, мама взяла Тотто-тян за руку и повела к выходу. Прежде Тотто-тян никогда не ездила на элект­ричке и поэтому не знала, что билет, который она бережно сжимала в ладошке, следует сдавать при выходе с перро­на. Не желая расставаться с ним, она попросила контро­лера:

– Можно мне оставить этот билетик?

– Нет, нельзя, – ответил тот.

Он взял у Тотто-тян билет и бросил в ящик. Билетов там скопилась целая куча.

Тотто-тян показала на ящик:

– И это все ваше?

– Нет, они принадлежат железной дороге, – ответил контролер, продолжая отбирать билеты у выходящих пас­сажиров.

С нескрываемым сожалением Тотто-тян посмотрела на груду бумажек:

– Вырасту, обязательно буду продавать билеты! Только теперь контролер взглянул на Тотто-тян:

– Да ну?! Вот и мой сынишка мечтает о том же. Будешь работать с ним вместе?

Тотто-тян отошла в сторонку. Отсюда можно рассмот­реть контролера. Он был толстый и важный, в очках, но лицо доброе. Тотто-тян подбоченилась, раздумывая над его предложением.

– Вообще-то можно… Надо подумать. А сейчас я ужасно спешу: мне сегодня в новую школу. – И Тотто-тян с криком ринулась к поджидавшей ее маме: – Я тоже буду продавать и проверять билеты!

Мама нисколько не удивилась и только заметила:

– А я-то думала, ты собираешься стать разведчицей.

Тотто-тян шагала, цепляясь за мамину руку, и раз­мышляла: «Что же делать? До сих пор я и впрямь со­биралась стать разведчицей. Но ведь иметь целый ящик билетов, как этот дяденька, тоже здорово!»

Тут Тотто-тян осенило. И она тут же выпалила:

– А я могу понарошку продавать билетики, а вза­правду быть разведчицей. Хорошо, мам?

Мама промолчала. По правде говоря, ей было сейчас не до пустяков. Что, если Тотто-тян не примут в новую школу?.. Мамино красивое лицо, затененное полями ук­рашенной маленькими цветочками фетровой шляпки, на­хмурилось, и она огорченно взглянула на дочку.

Та подпрыгивала, о чем-то болтая сама с собой. Тот­то-тян не ведала о маминых тревогах и, поймав ее взгляд, расхохоталась:

– А я передумала! Я буду уличным музыкантом! Почти с отчаянием мама сказала:

– Мы опаздываем. Нас ждет господин директор. Хва­тит болтать, пошли поживее.

Впереди замаячили школьные ворота.

Девочка у окна

Но прежде чем войти в ворота, надо объяснить, отчего так волновалась мама Тотто-тян. Дело в том, что дочку, едва поступившую в первый класс, уже успели исключить из школы. Представляете?!

Все это случилось на прошлой неделе. Классная ру­ководительница Тотто-тян, молоденькая, миловидная, вы­звала маму и заявила:

– Ваша дочь мешает детям заниматься. Я вынуждена просить вас перевести ее в другую школу. – Она вздох­нула: – Я с ней просто замучилась…

Маме стало нехорошо. «Что же натворила дочка? – в ужасе подумала она. – Что-то тут не так!»

Моргая подкрашенными ресницами и то и дело по­правляя короткие, по моде остриженные волосы, учитель­ница, раздражаясь, рассказывала:

– Представьте себе хотя бы то, что за урок она успевает раз сто хлопнуть крышкой парты. Я сделала ей замечание, что открывать парту без необходимости нельзя. И что же? Она убирает все школьные принадлежно­сти – от тетрадей и учебников до пенала – в парту и вы­нимает – каждую! – вещь по очереди. К примеру, класс пишет диктант. По азбуке[2]. И вот ваша дочь открывает парту и достает тетрадь. При этом с грохотом хлопает крышкой. Потом снова открывает ее, лезет туда с головой, достает карандаш, чтобы написать первый слог, и, опять хлопнув крышкой, пишет «а». Пишет, естественно, некра­сиво, неправильно. Затем снова открывает парту – на сей раз за ластиком – достает его, закрывает, стирает, опять открывает, убирает ластик, захлопывает крышку. С такой быстротой – только руки мелькают. Это на первом знаке. На втором слоге история повторяется: крышка, тетрадь, карандаш, ластик, крышка. Даже в глазах рябит. И ведь не скажешь «Прекрати!», ведь действительно в каждом предмете есть необходимость!..

Учительница захлопала ресницами, словно заново уви­дев эту сцену.

А мама вдруг догадалась, в чем дело. Ведь в первый же день Тотто-тян, вернувшись из школы, захлебываясь, рас­сказала: «Мамочка, ты представляешь! Вот у нас дома ящики выдвигаются, а там у парты крышка. Ну, как у мусорного ящика, только гладкая, и туда можно прятать все-все. Знаешь, как здорово!»

Мама представила Тотто-тян, зачарованную «волшеб­ным» ящиком, открывающую и закрывающую крышку, и подумала, что ничего ужасного в этом нет, постепенно ребенок привыкнет и все уладится. Но все же пообе­щала:

– Я поговорю с ней!

Но учительница вздохнула:

– Если бы только это! Мама даже смутилась.

– Едва я подумала: «Ну, слава богу, оставила парту в покое», – продолжала, повысив голос, учительница, – как ваша дочь посреди урока встает и идет.

– Идет? И куда же? – удивилась мама.

– К окну!

– К окну?! Зачем?

– Чтобы позвать уличных музыкантов! – в сердцах сказала учительница.

В общем, если все припоминать по порядку, то дело было так: оставив в покое парту, Тотто-тян встала и на­правилась к окну. «Пусть стоит, лишь бы было тихо», – с надеждой подумала учительница, но в этот самый момент Тотто-тян закричала: «Эй, музыканты!»

К полному удовлетворению Тотто-тян и на беду учи­тельницы, классная комната была на первом этаже, окнами выходила на улицу. Лишь низенькая живая изгородь от­гораживала школу от тротуара, поэтому из окна можно было разговаривать с кем угодно. Пестро одетая группа бродячих музыкантов немедленно откликнулась на ее зов и подошла поближе. Тотто-тян радостно оповестила: «Му­зыканты пришли!» Дети вскочили из-за парт и бросились к окну, а Тотто-тян попросила: «Поиграйте нам не­множко».

Обычно музыканты, проходя мимо школы, приглушали звук, но уж тут, коль скоро их попросили, заиграли во всю силу. Настоящий концерт – заливается кларнет, гремит гонг, грохочет барабан, тренькает сямисэн[3]. А учительни­ца, стоя на кафедре, ждет, когда же будет конец, задаваясь вопросом, хватит ли у нее терпения.

Наконец музыканты удалились, и ученики возвратились на свои места. Все, кроме Тотто-тян. «Почему ты опять стоишь?» – спросила ее учительница, и она серьезно ска­зала: «А если другие музыканты придут? Надо же и с ними поговорить. А потом, вдруг эти вернутся, а никого нет – неловко получится».

– Надеюсь, вам понятно, что она срывает заня­тия?! – По ходу повествования учительница все более распалялась, так что мама даже посочувствовала ей. – И плюс к тому…

Мама перепугалась:

– Как, еще что-то?

– Да! – раздраженно крикнула учительница. – Еще, и еще, и еще, всего и не перечесть! Иначе я бы не просила вас забрать ее! – Она перевела дух и посмотрела на ма­му: – Вчера она снова направляется к окну. Ну, думаю, опять высматривает уличных музыкантов, но продолжаю вести урок. Тут она громко спрашивает: «Эй, что вы там делаете?» С кафедры мне не видно, к кому это она обраща­ется. А она опять: «Послушайте, что вы делаете?» И вижу, что смотрит она вовсе не на улицу, а куда-то вверх. Стран­но. Я стала ждать, не последует ли ответ. Тишина. А она все свое твердит: «Эй, чем вы занимаетесь?» В общем, урок срывается. Подхожу я к окну, смотрю. И что же вижу? Под самой крышей две ласточки вьют гнездо. Оказывается, это она с ласточками беседует! Я прекрасно понимаю детей и не считаю, что разговаривать с ласточками глупо. Но во время урока!..

Ну а это как вам понравится? На первом уроке ри­сования я предложила детям нарисовать государственный флаг. Все нарисовали как положено – красный круг на белом поле, и только одна ваша дочь принялась рисовать военно-морской флаг, вы знаете, с расходящимися лучами. «Ничего, пусть», – подумала я. И что же? Она намалевала его во весь лист, а затем ей вздумалось украсить его бахромой. Бахромой. Представляете?! Наверное, видела где-нибудь на знаменах. Ладно. Но стоило мне отвлечься на минуту, как она принялась чертить на парте – на бумаге ей места уже, видите ли, не хватает. Скребет и скребет желтым карандашом по дереву. Да так, что на парте остались здоровенные полосы! Сколько мы ни от­тирали их потом, так и остались. К счастью, бахрома на флаге была только с трех сторон.

– Вы говорите, только с трех сторон?.. – с облегче­нием спросила вконец смутившаяся мама.

На что учительница устало, хотя и миролюбиво, ответила:

– С четвертой она нарисовала древко, поэтому зазу­брины остались только с трех сторон.

«Все-таки только с трех сторон…» – приободри­лась мама, но учительница медленно и отчетливо за­кончила:

– Правда, для древка на бумаге тоже не хватило места, и на парте появилась еще одна длинная царапи­на! – Она выпрямилась и ледяным тоном заключила: – Надеюсь, вы понимаете, что я при всем желании не могу справиться с вашим ребенком? И не только я. Моя коллега из первого класса тоже недовольна ею.

Мама посмотрела на нее и твердо решила найти для Тотто-тян такую школу, где понимают, что ребенок есть ребенок, и где живая девочка не будет никому в тя­гость.

..И вот, обегав весь город, она нашла такую школу. Вот туда-то они теперь и направлялись.

Мама не рассказала Тотто-тян о том, что ее исключили: все равно не поймет, за какую провинность, еще и зам­кнется в себе. Об этом она расскажет дочке потом, когда та вырастет, а пока только спросила:

– Хочешь перейти в другую школу? Есть одна очень хорошая…

– Ладно… – протянула Тотто-тян после некоторого раздумья. – Только…

«Неужели догадалась?» – расстроилась мама. Но Тот­то-тян бросилась к ней и весело спросила:

– А как ты думаешь, уличные музыканты будут туда приходить?

Новая школа

Тотто-тян остановилась как вкопанная: вот это да! Во дворе прежней школы были ворота как ворота – здоровенные железобетонные столбы с вывеской, на ко­торой крупными иероглифами выведено название, здесь же ничего подобного: два самые обыкновенные деревца, самые что ни на есть настоящие, с зелеными листочками.

– Смотри-ка, ворота из земли растут! – удивилась Тотто-тян и потрогала шершавую кору. – Они будут расти и расти и перерастут телеграфный столб! – Чтобы раз­глядеть название школы, ей пришлось подойти поближе и наклонить голову набок, потому что ветер сорвал вывеску и теперь она висела криво. – Шко-ла То-мо-э, – прочитала она по складам и только хотела спросить, что такое «Томоэ», как вдруг увидела нечто невероятное.

Она даже присела на корточки и, раздвинув кустарник, росший у ворот, заглянула во двор. И глазам своим не поверила…

– Мама! Да это же взаправдашний поезд!

И действительно, во дворе стоял самый настоящий поезд – из шести порядком облупившихся вагонов. Это уму непостижимо – школа в поезде!

Окна вагонов ярко сверкали в лучах утреннего солнца. Но еще ярче сияли глаза Тотто-тян, девочки с розовыми щечками.

Понравилось

С воплем: «Давай скорее сядем в поезд!» – Тотто-тян бросилась к школе. Да так стремительно, что мама, когда-то игравшая в баскетбол и бегавшая побыстрее Тотто-тян, едва успела поймать дочку за юбку уже возле двери.

– Нельзя, – строго сказала она. – В поезде классы, а тебя еще не приняли в школу. Если тебе хочется сесть в этот поезд, надо сначала зайти к директору. Постарайся вести себя прилично. Если мы договоримся с ним, то ты будешь ходить в эту школу. Поняла?