Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Непереведенный сонет Шекспира

ModernLib.Net / Публицистика / Кушнерович Р. / Непереведенный сонет Шекспира - Чтение (Весь текст)
Автор: Кушнерович Р.
Жанр: Публицистика

 

 


Кушнерович Р
Непереведенный сонет Шекспира

      Р.Кушнерович
      Непереведенный сонет Шекспира
      Все сто пятьдесят четыре сонета Шекспира переведены на русский язык. И притом неоднократно. И по-разному, разумеется: с разной степенью таланта и проникновения в дух подлинника. С 1833 года, когда в "Литературных прибавлениях к Русскому Инвалиду" вышли первые опыты Межевича, многие русские поэты брались переводить сонеты великого англичанина. Постепенно, шаг за шагом, переводы заметно совершенствовались, становились все более точными и поэтичными. Пока, наконец, советский поэт С. Я. Маршак не представил нам подлинного Шекспира...
      А сначала дело шло трудно. Главным образом потому, что старым переводчикам было просто стыдно за этого "грубияна Шекспира". И правда, каково было нежнейшему Модесту Чайковскому переводить, к примеру, строчку, которая по-английски звучит так:
      If snow be white, why then her breasts are dun...
      (Если снег образец белизны, то, увы, ее груди
      грязно-серого цвета...)
      Модест Чайковский уклончиво констатирует:
      Снег с грудью милой не одно и то же...
      А великосветский виршеплет граф Иван Мамуна, перелагая тот же сонет, продолжает:
      И фимиама смол Аравии далекой
      Амброзия ее дыханья не затмит...
      Хороши "фимиам" и "амброзия", когда в подлиннике сказано абсолютно недвусмысленно:
      And in some perfumes is there more delight
      Than in the breath that from my mistress reeks.
      По-русски это значит:
      А разные благовония намного приятней,
      Чем дыхание моей милой, которое...
      Которое... которое... Увы, в прозаической заметке трудно подобрать русское слово, соответствующее этому почти неприличному английскому reek, которое написал тут Шекспир. Давайте откроем англо-русский словарь, найдем сей глагол. Четыреста лет тому назад он означал то же, что и теперь: "Испускать пар, испарения, отдавать чем-либо неприятным, затхлым"! Недаром относительно этих самых строк Бернард Шоу заметил: "Ни единому человеку, будь то мужчина или женщина, разумеется, не доставил бы удовольствия этот выпад относительно благовоний в четвертом двустишии..."
      Удивительно, не правда ли? Что же это за сонет? Откуда он взялся? Кажется, ни в одном из русских переводов шекспировских сонетов нет ничего даже отдаленно напоминающего "грязно-серую грудь" и "затхлое дыханье". Это правда, в переводах нет. А в подлиннике есть. В подлиннике знаменитого 130-го сонета. Да, его переводили. И притом неоднократно. И по-разному, разумеется. Кроме М. Чайковского и И. Мамуны мы могли бы процитировать опыты еще и других старых и новых переводчиков, которые так же робко и потому так же безуспешно пытались обойти острые углы этого стихотворения; но лучше обратимся сразу к С. Я. Маршаку. Неужели и этот поистине классический переводчик тоже не сумел (или не захотел?!) хотя бы приблизиться к подлиннику?
      Ее глаза на звезды не похожи,
      Нельзя уста кораллами назвать,
      Не белоснежна плеч открытых кожа,
      И черной проволокой вьется прядь...
      Само по себе - великолепно, не правда ли? Но только само по себе, безотносительно к Шекспиру! Потому что вместо серо-коричневого слова dun, которое в английском языке со времен Шекспира употребляют обычно как описание лошадиной масти - примерно соловая или чубарая по русской классификации, - нечто весьма деликатное, хотя и "небелоснежное". И к тому же "прядь" и "вьется" и еще "открытые плечи", которых в ту пору не носили и которые у нас сейчас ассоциируются с великосветской красавицей более поздних времен, чуждой естественности, чуждой духу 130-го сонета, чуждой, вероятно, самому автору. Он, надо думать, проявил здесь некоторую смелость, если не сказать наглость, обнаружив, что ему известно, какого оттенка (да еще столь неприглядного!) кожа его милой, скрытая пышным историческим нарядом. И к тому же, напоминаем, он сообщает читателю даже не о плечах возлюбленной, а о ее breasts; любой ученик 5-го класса, изучающий в школе английский язык, подскажет, что это слово в переводе означает "грудь", - впрочем, пятиклассник, вероятно, знает это существительное именно в его единственном числе, и точно так же взрослый поэт В. Шекспир вполне мог бы сказать breast, это не помешало бы ни рифме, ни ритму, - но он недвусмысленно пишет множественное: "груди", чтобы уж никто не заподозрил его в деликатности. А все старые русские переводчики употребляли тут исключительно единственное число. М. Чайковского мы уже цитировали ("Снег с грудью милой не одно и то же"), у Н. В. Гербеля - "Когда снег бел, то грудь прекрасной с ним не схожа", у И. Мамуны читаем: "Со снегом грудь ее не спорит белизною". И только С. Маршак решился тут употребить множественное число, но применительно к "плечам", так что риск был, пожалуй, не велик. Далее:
      С дамасской розой, алой или белой,
      Нельзя сравнить оттенок этих щек,
      А тело пахнет так, как пахнет тело,
      Не как фиалки нежный лепесток.
      Чем "пахнут" соответствующие строки у Шекспира, мы уже говорили.
      Попытаемся же разобраться. Нет, не в том, почему переводчики, даже лучший из переводчиков, перевели лишь 50 процентов шекспировского образа, лишь ту его половину, где сказано, какой его милая не является; а вот какова она на самом деле - это утаили от русского читателя. Попытаемся разобраться, почему сам Шекспир столь немилосердно расправился в этом сонете со своей любимой; может быть, это поможет нам понять и просчеты переводчиков.
      Прежде всего, и во второй строфе перевода - неточность. На первый взгляд вполне невинная: дамасские разы, которые в ту пору разводили в Англии, по свидетельству современников, не были "алыми или белыми"; они были, как и написано у Шекспира, "красные и белые", то есть красно-белые. И в силу этого своего ботанического свойства неизменно эксплуатировались всеми коллегами-поэтами в качестве сравнения со щеками возлюбленных. Вот теперь и представьте, до какой степени может осточертеть даже этот прекраснейший сорт розы, когда он произрастает буквально в каждом третьем сонете, а общий урожай можно учесть, если известно, что печаталось в те времена (только п_е_ч_а_т_а_л_о_с_ь!) в среднем свыше пятисот сонетов в год.
      Так обстояло дело не только с дамасскими розами. Начнем с начала. "Глаза-звезды", "уста-кораллы", "кожа как снег", "благовонное дыхание" и дальше из последующих строк "голос-музыка", "походка богини" - все это, как нетрудно догадаться, карманный набор метафор и сравнений, который позволял многим (увы, слишком многим!) предшественникам и современникам Шекспира (увы, также и нашим современникам!) строить сонеты, поэмы и популярные песенки индустриальными методами. И "волосы-проволока", представьте, из того же конструктора. Дело в том, что как раз в конце XVI века в Европе распространилась мода взбивать и н_а_ч_е_с_ы_в_а_т_ь волосы, а чтобы удержать их в этом "воздушном" состоянии, применяли золотую и серебряную проволоку, которую поэты не замедлили воспеть, а затем использовать уже для сравнения с женскими волосами. Проволоку в те времена еще не умели изготовлять п_р_о_т_я_ж_к_о_й, как нынче, - ее ковали вручную; проволока была дорогой, сравнение, соответственно, лестным. И когда Шекспир пишет нарочито прозаично: "черная проволока растет у нее на голове", то это очередное оскорбление - прежде всего друзей-поэтов, которые уже ни с чем иным, кроме проволоки, не умеют сравнить волосы своих возлюбленных, а заодно и собственной любимой. Но только не в том обида, что у нее волосы как проволока. Это, повторяем, изысканный, хотя и штампованный комплимент. Проволока-то не золотая, не серебряная, а ч_е_р_н_а_я - вот что обидно! Потому что в ту эпоху обозвать английскую женщину б_р_ю_н_е_т_к_о_й было равносильно тому, чтобы объявить ее уродкой: черноволосые никак не котировались. Такие времена!..
      В переводе и это смягчено, сглажено. Вот только к_о_д_а - замечательная концовка замечательного стихотворения - переведена едва ли не совершенно.
      У Шекспира:
      And yet, by heaven, I think my love as rare
      As any she belied with false compare.
      У Маршака:
      И все ж она уступит тем едва ли,
      Кого в сравненьях пышных оболгали.
      Удивительно емкое двустишие - у обоих авторов! Ведь оба они, разделавшись здесь уже окончательно со всеми этими лжецами и подхалимами от поэзии, воздали должное своей женщине, притом вовсе не за счет иных, прочих. Нет, в сторону любой женщины, чужой или близкой, сущей или будущей, они поклонились равно любовно, почтительно, благородно.
      Пройдут годы, новые поколения, наверное, заново прочтут Шекспира, новое время закажет своим поэтам новые переводы; грядущие историки, быть может, станут судить о нас и о наших временах по тому, как мы воспринимали, какими словами переводили для себя великие строки. Но э_т_о двустишие в э_т_о_м переводе пребудет наравне с подлинником - таково наше убеждение сегодня!
      Однако в целом, на сегодняшний день, весь пародийный и полемический заряд 130-го сонета, его отнюдь не беззлобная ирония, издевательские выпады, то есть самая его суть, - увы! - пропадают при переводе.
      А ведь автор ради того, чтобы доконать своих поэтических противников, не пощадил даже свою нежно любимую "смуглую леди"; кажется, она его так и не простила, судя по остальным сонетам. Еще бы! Его удары, которые он так щедро раздает всем этим сладкоречивым поэтам, настолько темпераментны и мощны, что даже эхо подобной оплеухи может свалить с ног нежное создание с нездоровым дыханьем и волосами сомнительного цвета. И даже столетия не могут ослабить силу его сарказма, казалось бы...
      Вот только переводчиков, по-видимому, не задевает его гнев. К последнему шекспировскому юбилею в "Вечерней Москве" появилось очередное переложение все того же 130-го сонета, сделанное Н. Пановым. Нет, никто не может быть против все новых попыток взять эту поэтическую вершину. Больше того, после совершенной в своем роде работы Маршака смелость переводчика, вновь работающего над сонетами, вызывает уважение. Но и эта попытка представляется несостоятельной. И не потому, что переводчик опять исторически неправильно истолковал смысл "черной проволоки" или не передал все те литературные и житейские ассоциации, которые возникали у п_е_р_в_ы_х читателей Шекспира при одном только упоминании "дамасской розы". Действительно, все это можно передать разве что в примечаниях к сонету, а в самом тексте едва ли нужно. Но вот небеззлобная ирония, яростная насмешка необходимы! А вместо того опять "открытой груди смугловатый цвет" (вполне модно по нынешним временам!), "дыханье не духи" и "чернь волос", которые, "как проволочки, кольцами свиты", и т. п. Что делать, выигрывая в изяществе, проигрываешь в силе. Основной закон поэтической механики!
      Видимо, этот же закон сказался и в самых последних из опубликованных переводов того же 130-го сонета.
      В журнале "Простор" (1969, Э 12) мы вновь прочли про то, что "темнее снега кожи смуглый цвет" и что "в мире много ароматов есть ее дыханья слаще и сильней". Последняя строка звучит, пожалуй, несколько невнятно - притом, как нам кажется, скорее всего оттого, что переводчик, ныне покойный Александр Финкель, видный филолог, профессор Харьковского университета, вообще-то стремился именно к т_о_ч_н_о_с_т_и (это угадывается и в других его переводах), но, как и все предшественники, он тоже не решился перевести чересчур недвусмысленный глагол "reek". Как, впрочем, и последний из переводчиков - пока что последний! - Роберт Винонен, чьи работы представил читателю журнал "Сельская молодежь" (1971, Э 2).
      Любопытно отметить, что переводчик Роберт Винонен в прозаических заметках, которые он предпослал своей работе, настроен очень радикально. Он вполне справедливо отмечает "сегодняшнюю недостаточность переводческих попыток прошлого столетия", он осознает, что "Шекспир эстетически опасен", он решительно заявляет: "где у Шекспира угол, С. Маршак дает овал". И что касается 130-го сонета, он с подлинно словарной смелостью переводит на русский язык самые резкие запахи оригинала. Но все это, повторяем, лишь в прозаическом предисловии к переводам. А в стихах?
      Скажем прямо: в переводах 66, 73, 109-го сонетов Р. Винонен достиг, мы бы сказали, вполне с_о_в_р_е_м_е_н_н_ы_х результатов - если принять предложенный им самим взгляд на переводчиков как на "безыменных посланцев современности, которых не смущает ни величие оригинала, ни блеск уже имеющихся переводов". Но вот 130-й...
      Увы, и на этот раз вполне лестный комплимент про то, что "рубин красней, чем у любимой губы", "грудь у ней, конечно же, смуглей, чем снег", и "непослушен волос", и "парфюмам, ежели всерьез, навряд ли пот в сравнение годится" и т. п.
      Итак, многократно переводившийся, но все еще не переведенный сонет Шекспира... Придите, дерзкие! И пожалуйста, не о_б_е_р_е_г_а_й_т_е нас, читателей, от автора: как будто мы не доросли до его прямой, резкой, недвусмысленной откровенности, как будто он не наш современник, этот Вильям Шекспир!