Современная электронная библиотека ModernLib.Net

В сердце страны

ModernLib.Net / Современная проза / Кутзее Джозеф Максвелл / В сердце страны - Чтение (стр. 7)
Автор: Кутзее Джозеф Максвелл
Жанр: Современная проза

 

 


В конце концов, именно так пахнут люди в сельской местности, которые честно трудятся, потея под горячим солнцем, стряпая пищу, которую вырастили или убили, на огне, который разожгли собственными руками. Возможно, говорю я себе, я тоже буду так пахнуть, если изменю образ жизни. Я краснею из-за своего слабого запаха одинокой женщины, острого от истерии, этого терпкого запаха, как у лука или мочи. Разве он сможет когда-нибудь захотеть сунуть нос мне под мышку, как я – ему!

167. Анна Маленькая поворачивается, закончив свой променад, и улыбается нам. Я не вижу и следа ревности. Она знает, как крепко приковала к себе Хендрика. Они спят вместе, как муж и жена. У них свои супружеские секреты. В теплой темноте они лежат в объятиях друг у друга и беседуют обо мне. Хендрик говорит забавные вещи, и Анна хихикает. Он рассказывает ей о моей одинокой жизни, моих прогулках в одиночестве, о вещах, которые я делаю, когда думаю, что никто на меня не смотрит, о том, как я разговариваю сама с собой, о том, как у меня дергаются руки. Он пародирует мое сердитое бормотание. Потом он рассказывает ей о моем страхе перед ним, о резких словах, которые я говорю, чтобы удерживать его на расстоянии, о запахе страха, исходящем от меня, который он чувствует. Он рассказывает ей, что я делаю одна в постели. Он рассказывает ей, как я брожу по дому ночью. Он рассказывает ей, что мне снится. Он рассказывает ей, что мне нужно. Он рассказывает ей, что мне нужен мужчина, что мной нужно овладеть, превратить в женщину. Я – ребенок, говорит он ей, я старый ребенок, старый ребенок с затхлыми соками. Кто-то должен сделать меня женщиной, говорит он ей, кто-то должен сделать во мне дырку, чтобы выпустить старые соки. Должен ли я быть тем, кто это сделает, спрашивает он ее, – влезть в окно однажды ночью, и лечь с ней, и сделать ее женщиной, и выскользнуть до рассвета? Ты думаешь, она меня впустит? Притворится ли она, что это сон, и позволит, чтобы это случилось, или придется ее принудить? Смогу ли я проникнуть между этими тощими коленями? Потеряет ли она голову и закричит? Придется ли мне закрыть ей рот? Будет ли она тугой, сухой и неподдающейся до конца, как кожа? Проникну ли я в эту пыльную дырку лишь для того, чтобы из меня сделали желе тиски из костей? Или, может быть, она окажется мягкой, такой мягкой, как женщина, мягкой, как ты вот здесь? И Анна, тяжело дыша в темноте, прижимается к своему мужчине.

168. Анна Маленькая поворачивается, закончив свой променад, и улыбается нам. Она оживленная, она знает, чего я жажду, и не имеет ничего против. Мне хотелось бы разгуливать с ней под ручку в воскресенье вечером, разодевшись в пух и прах, шепчась и хихикая, как девчонка, щеголяя перед деревенскими ухажерами. Мне хотелось бы услышать от нее в тихом уголке о великих секретах жизни: как быть красивой, как заполучить мужа, как доставить удовольствие мужчине. Мне хотелось бы быть ей маленькой сестричкой, я поздно начинаю жить, я провела все эти годы как во сне, я еще всего-навсего несмышленый ребенок. Мне хотелось бы спать с ней вместе, а когда она на цыпочках войдет в полночь, одним глазком подглядывать, как она раздевается, и проспать всю ночь, притулившись к ее спине.

169. – Я не могу спать одна сегодня ночью, – говорю я им. – Вы должны прийти вдвоем и спать сегодня ночью в доме.

Эти слова вырвались сами, без предварительной подготовки. Я ощущаю радость. Должно быть, так говорят другие люди– слова идут от сердца.

– Ну же, тут нечего бояться, уверяю вас, привидений нет.

Они обмениваются взглядами, взвешивая мои мотивы, посылая в сумраке друг другу сигналы, которые я не могу разобрать. Хендрик отступает от меня, я уже не в теплой «воздушной яме». Почувствовал ли он, что теряет почву под ногами?

– Нет, мисс, – бормочет он, – я думаю, сейчас нам лучше пойти домой.

Я становлюсь сильнее, в то время как он слабеет.

– Нет, я хочу, чтобы вы спали здесь, всего одну ночь. Иначе я буду совсем одна в доме. Мы можем постелить постель на циновке в кухне, там будет очень удобно. Давай, Анна, иди и помоги.

170. Хендрик и Анна стоят возле своей постели, выжидая, пока я уйду.

– Не забудьте погасить лампу, прежде чем уснете, – говорю я, – и пожалуйста, Анна, позаботься о том, чтобы завтра утром разжечь огонь. Спокойной ночи, Хендрик, спокойной ночи, Анна. – Я необычайно оживлена.

– Спокойной ночи, мисс.

171. Дав им время, чтобы улечься, я возвращаюсь и подслушиваю за закрытой дверью. Я босиком: если подкрадутся скорпионы и пожелают меня, то как им угодно. Я совсем ничего не слышу – ни шороха, ни шепота. Если я затаила дыхание, то и они затаили дыхание. Как я могу надеяться обмануть их, этих сельских жителей, которые чуют стук копыт за милю своими ступнями и кончиками пальцев?

172. Я лежу в своей постели и жду. Часы тикают, проходит время, никто не появляется. Я засыпаю без снов. Солнце встает. Я просыпаюсь и одеваюсь. В кухне никого, постельное белье сложено, огонь разожжен.

173. Я иду по пыльной дороге к кладбищу. Половина кладбища, обнесенного низкой оградой, выкрашенной белой краской, предназначена для династий, которые владели этой землей, – теперь они похоронены под надгробиями с надписями. Другая половина более плотно забита могильными холмиками их пастухов и служанок и их детей. Я прохожу между камнями, направляясь к той могиле, которую наметила, – это могила человека, о котором я ничего не знаю, перед которым у меня нет благочестивого долга. Возле пострадавшей от времени и непогоды гранитной плиты – вход в туннель, уходящий под углом в землю. В этой могиле дикобраз – возможно, тоже умерший много поколений тому назад, – вырыл для себя дом, где спал и растил свое потомство.

174. Хендрик сидит вместе со своей юной женой на скамье в тени своего коттеджа. Сегодня воскресенье.

– Хендрик, возьми заступ и лопату и пойдем со мной на кладбище, пожалуйста. Анна, тебе лучше оставаться здесь.

175. Хендрику не сдвинуть могильный камень в одиночку. Это работа для четырех мужчин, говорит он. Он роет землю вокруг трех углов, но камень плотно сидит в земле.

– Откопай всю эту сторону. Сделай дыру шире – во всю длину этого камня.

– Мисс, это нора дикобраза, в ней ничего нет.

– Делай, как я тебе говорю, Хендрик.

Хендрик трудится, а я кружу возле него. Могила заполнена обломками камня и землей, копать легко – вот почему дикобраз устроил свое жилье здесь, вблизи от полей люцерны.

Когда Хендрик расширяет вход в туннель, мы видим, как я и ожидала, нору, круглую, довольно большую. Я ложусь на живот, прикрыв глаза рукой, солнце слепит мне глаза, и я не вижу заднюю стену норы.

– Насколько глубока эта дыра, Хендрик? Нащупай лопатой. Я не хочу потревожить гроб.

– Нет, мисс, она большая, но не глубокая, дикобразы не роют глубоко, они делают нору в точности такую, как эта.

– А как насчет человека, Хендрик, – эта дыра достаточно большая, чтобы там поместился человек?

– Да, мисс, она большая, человек туда легко войдет.

– На всякий случай покажи мне, как туда входит человек.

– Я? Нет, мисс, мне еще не пора лезть в могилу! – Он смеется, но не сдвигается с места, только заламывает шляпу на затылок.

176. Завязав юбку вокруг коленей, я спускаю ноги в дыру. Я пролезаю в темноту задом наперед. Хендрик наблюдает, опершись на лопату. Я вся внутри. Пытаюсь выпрямиться, но не могу вытянуть ноги.

Я сворачиваюсь на холодной земле, отвернувшись от света. В волосах у меня полно грязи. Я закрываю глаза, чтобы посмаковать темноту. Заглянув в свое сердце, я не нахожу никаких причин, чтобы уйти отсюда. Я могла бы устроить себе здесь второй дом. Хендрик мог бы приносить мне еду. Мне нужно очень мало. По ночам я бы выползала, чтобы размять ноги. Возможно, со временем я бы даже научилась выть на луну, крадучись бродить вокруг дома на ферме, отыскивая объедки. Я не нахожу ни одной причины, по которой мне стоило бы открыть глаза.

– Да, – говорю я Хендрику. Голос у меня осип, слова отдаются в голове. – Она достаточно большая. Помоги мне вылезти. – Он наклоняется, глядя на рот своей хозяйки, шевелящийся в тени норы, произнося слова.

177. Тело лежит на полу ванной наготове, зашитое в серый брезент. Я слышала, что моряки делают последний стежок, прихватывая для верности нос, но я не могу заставить себя это сделать. Я не плакала, подготавливая тело к погребению. Дело не в том, что я бессердечная. Кто-то же должен омыть тело, кто-то должен вырыть могилу.

178. Я выхожу на веранду и зову громким и уверенным голосом:

– Хендрик! Хендрик появляется из тени и проходит по двору.

– Хендрик, возьми, пожалуйста, тачку и поставь ее у дверей кухни.

– Да, мисс.

Когда он подходит к черному ходу, я жду его там.

– Иди и помоги мне нести тело.

Он смотрит на меня с сомнением. Именно в этот момент он заартачился. Я к этому готова.

– Хендрик, я хочу поговорить откровенно. Мы не можем больше ждать. Сейчас жарко, хозяина нужно похоронить. Сделать это можем только мы с тобой. Я не могу сделать это одна, и я не хочу привлекать к этому делу чужих. Это семейное дело, нечто личное. Ты понимаешь, что я говорю?

– А как насчет священника? – Он бормочет себе под нос – он не уверен, с ним не будет хлопот.

– Ну же, Хендрик, мы не можем терять время. Помоги мне донести его. Я поворачиваюсь, он следует за мной.

179. Мы поднимаем сверток – он за голову, я за ноги, и несем его через дом на солнечный свет. Нас никто не видит Никогда не было никого, кто мог бы увидеть, что здесь происходит. Мы за пределами закона, поэтому живем только по тому закону, который признаем сами, ориентируясь на свой внутренний голос. Мой отец полулежит в тачке, в последний раз объезжая свои владения. Мы с трудом толкаем тачку по дороге на кладбище—Хендрик подталкивает сзади, я придерживаю ноги в мешке, чтобы они не соскользнули.

180. Хендрик не хочет иметь ничего общего с погребением.

– Нет, мисс, – повторяет он снова и снова, пятясь и тряся головой.

Я толкаю и тяну, пока тачка не оказывается прямо у входа в туннель. Если бы у меня было достаточно времени, я смогла бы сделать то, что под силу мужчине. Зажав лодыжки под мышкой, я пытаюсь приподнять тело. Тачка накреняется, я отпрыгиваю назад, и тело соскальзывает на землю лицом вниз.

– Не стой вот так, помоги мне! – ору я. – Ты проклятый пьяница, это все твоя вина, твоя и твоей шлюхи! – Я вне себя от ярости.

Он поворачивается, нахлобучивает шляпу на голову и начинает удаляться.

– Дерьмо! Трус! – пронзительно кричу я ему в спину. По-женски неумело швыряю в него камень. Камень не долетает. Он не обращает никакого внимания.

181. Бедра слишком широки для дыры, тело не пролезает на боку, а согнутые колени невозможно выпрямить под брезентом. Мне нужно либо расширить дыру, либо распороть брезент. Терпеть не могу уничтожать хорошее рукоделие. У меня нет с собой ни ножа, ни лопаты. Я рою землю камнем, но это не дает почти никаких результатов. Мне следовало завязать брезентовый мешок веревкой, тогда бы я смогла за него ухватиться, мои пальцы устали сжимать и тянуть.

182. Когда я возвращаюсь с лопатой, мухи уже здесь, они тучей поднимаются с серого мешка и жужжат в воздухе, с нетерпением поджидая, когда я уйду. Я машу руками. Скоро вечер. Как летит время, когда занят! Лопата не такая, как мне нужно: она предназначена, чтобы перекидывать землю, а мне надо, чтобы она вгрызалась в землю. Я рою краем лезвия, время от времени высекая искры из надгробного камня и обдавая себя грязью. Наконец мне удается расширить нору на один-два дюйма.

Тело снова входит до бедер и застревает. Я встаю на колени и изо всех сил толкаю его. Я сажусь возле него и упираюсь в него обоими каблуками. Оно слегка поворачивается, и бедра проходят. Я принимаюсь за туловище, вращая его. Теперь плечи и голова пролезут, но ступни и колени не проходят, так как пол норы неровный: он то отлого опускается, то поднимается. Дело не в коленях, я вижу, а в позвоночнике, который не гнется. Я все мучаюсь и мучаюсь в малиновом великолепии заходящего солнца, подталкивая плечи то справа, то слева, но ничего не получается. Придется его снова вытащить, распороть брезент и привязать лодыжки к бедрам, чтобы оно стало короче. Но будут ли сгибаться колени? Это погребение – ошибка. Мне следовало сжечь тело вместе с матрасом и кроватью и уйти на долгую прогулку в велд, чтобы избежать смрада. Мне нужно было выкопать могилу в русле реки или в саду, где мягкая почва. Мне следовало разрыть один из более скромных могильных холмиков – какая разница, где он будет лежать? Если я хочу похоронить его в этой могиле, то единственный способ сделать это – вытащить его, заползти туда самой и втащить его за собой. А я так вымоталась! Не представляю себе, как мне успеть закончить до полуночи; Всю мою жизнь у меня было достаточно времени, более чем достаточно времени, слишком много времени, я жадно ловила дыхание жизни в скудной среде нашего времени. Спешка чужда мне, меня отталкивает запах паники, который я улавливаю в своем поте. Я не бог и не зверь, почему же я должна все делать сама, вплоть до самых последних вещей, почему я прожила всю эту жизнь без всякой помощи? Я не в состоянии раскрывать этот погребальный саван и снова смотреть на темнеющую плоть; породившую меня. Но если я не похороню его сейчас, то сожгу ли я его когда– нибудь? Может быть, мне следует просто пойти домой, лечь в постель и ждать там изо дня в день, с подушкой на голове, напевая себе под нос, в то время как мешок будет лежать на солнце, мухи будут жужжать, роясь над ним, муравьи – заползать в него и выползать, пока тело не раздуется, не лопнет и не растечется черными струйками; и тогда ждать, пока от него не останутся только кости и волосы, поскольку муравьи заберут все стоящее и исчезнут куда-то; и тогда, если выдержат швы, наконец-то; вылезти из кровати, подобрать его и зашвырнуть в нору дикобраза, освободившись от него.

183. Мешок, снова извлеченный из норы, лежит возле надгробного камня, как большая серая личинка, а я, ее неутомимая мать, движимая инстинктом, снова принимаюсь засовывать ее в безопасное место, которое выбрала, хотя и не знаю, какой будет спячка, чем она будет питаться, какие метаморфозы с ней произойдут – разве что это будет большой серый мотылек, шумно летящий в сумерках к дому на ферме, окна которого освещены, пробирающийся среди летучих мышей, рассекающий воздух крыльями, и на спине у него будет ярко гореть череп, и его челюсти – если только у мотыльков есть челюсти – будут широко открыты в предвкушении добычи. Я просовываю его в дыру головой вперед, но снова, поскольку позвоночник не гнется, бедра не проходят. Охотничьи псы логики настигают меня.

184. Сумерки сгущаются, птицы устраиваются на ночлег. Если я постою тихо с минуту, то услышу звон ведра Хендрика, с которым он идет доить корову. Корова встречает его мычанием. Его жена ждет у очага. Во всем этом широком мире лишь двум существам негде преклонить голову.

185. Я залезаю в темную дыру. Взошли первые звезды. Я вцепляюсь в нижнюю часть мешка. Собираюсь с силами и тащу. Тело входит легко, до бедра. Приподняв ноги с земли, я пробую еще разок. Оно входит до плеч. Вход в туннель закрыт, я в кромешной тьме. Я поднимаю ноги, кладу себе на колено, обхватываю мешок в том месте, где плечи, и тяну в третий раз. Голова проходит, снова появляются звезды, все закончено. Я ползу по телу и выбираюсь на свежий воздух. Как жаль, что я узнала название одного лишь Южного Креста. Я должна отдохнуть, сегодня вечером я не смогу зарыть дыру, придется Хендрику сделать это утром. Ему нужно будет натаскать на тачке песок из русла реки, ничего полегче не придумать, и забить вход в нору камнями, а потом придать могиле пристойный вид. Я выполнила свою часть работы. Дрожа от безумной усталости, я отправляюсь домой.

186. И сразу же – утро. По-видимому, в моей власти перескакивать через целые дни или ночи, словно их и не было. В пустой кухне я потягиваюсь и зеваю.

В дверях появляется Хендрик. Мы церемонно приветствуем друг друга.

– Мисс, я пришел спросить – нам еще не заплатили.

– Еще не заплатили?

– Да, мисс, еще не заплатили. – Он одаряет меня сияющей улыбкой, словно внезапно обнаружил источник радости. Чему он радуется? Думает, что я отвечу столь же дружелюбно? – Видите ли, мисс, дело вот в чем. – Он приближается, он собирается объяснять, он не видит, как я отодвигаюсь от него. – В пятницу было первое число месяца. Значит, в понедельник нам полагается получить наши деньги, всем людям на ферме. Но хозяин не заплатил нам. Так что мы все еще ждем, мисс.

– Разве хозяин совсем ничего вам не дал?

– Нет, мисс, ничего, он не дал нам никаких денег. – Да, я знаю, но мы говорим не только о деньгах. Как насчет бренди, которое хозяин тебе дал? А как насчет Анны Маленькой? Как насчет всех подарков, которые он ей дал? Они стоят денег, не так ли? Хозяин давал вам разные вещи, а ты еще приходишь и просишь денег. О, нет – для таких людей, как вы, у меня нет денег.

Неприятности, всегда неприятности! Что я знаю о деньгах? За всю мою жизнь я не держала в руках монету крупнее шестипенсовика. Где же мне раздобыть деньги? Где их хранил мой отец? В дырке в матрасе, промокшем от крови и сожженном, от которого остался лишь пепел? В жестянке из-под табака под полом? Под замком на почте? Как же мне до них добраться? Сделал ли он завещание? Оставил ли он их мне или братьям и сестрам и родственникам, о которых я никогда не слышала? Как же мне выяснить? Но нужны ли мне деньги? Зачем мне деньги, если я могу питаться одной вареной тыквой и быть счастлива? А если я слишком проста, чтобы нуждаться в деньгах, зачем они Хендрику? Почему ему всегда нужно меня разочаровывать?

– Мы делали свою работу, мисс. – Улыбка совсем исчезла, он смотрит на меня сурово, разозлившись. – Теперь мы должна получить наши деньги. Хозяин всегда нам платил. Всегда.

– Нечего тут стоять, пререкаясь со мной! – У меня есть свои собственные резоны злиться. – Какую работу вы двое выполнили на самом деле? Какую работу выполнила эта твоя Анна? Какую работу выполнил ты вчера днем, когда мне пришлось совсем одной хоронить хозяина? Не говори мне о работе – я здесь единственная, кто работает! Уходи, у меня нет для тебя денег!

– Хорошо. Если мисс говорит, что мы должны уйти, думаю, мы должны уйти!

Он действительно угрожает мне средь бела дня. Наверное, он пришел со своей улыбочкой, чтобы проверить меня, посмотреть, что из меня можно выжать, полагая, что раз я одна и такая смешная, то я, должно быть, слаба и напугана. А теперь он мне угрожает, думая, что я затрепещу.

– Слушай внимательно, Хендрик, и не пойми меня превратно. Я не даю тебе деньги, потому что у меня нет денег. Если ты хочешь уйти – уходи. Но если ты подождешь, я обещаю, что ты получишь свои деньги, каждое пенни, которое заработал. А теперь решай.

– Нет, мисс, я понимаю. Если мисс говорит, что мы должны подождать, значит, мы должны подождать, если мисс обещает нам наши деньги. Тогда мы будем продолжать работать и заберем свою овцу на убой.

– Да, возьми свою овцу. Но не убивай никаких животных для моего дома, пока я не скажу.

– Да, мисс.

187. Полы сияют, как не сияли тогда, когда ими занимались слуги. Дверные ручки блестят, окна сверкают, мебель светится. Каждый луч света, проникающий в дом, отражается в сверкающей поверхности, переходя с одной поверхности на другую до бесконечности. Все постельное белье выстирано моими руками, высушено, выглажено, сложено и помещено в шкаф. Мои колени онемели, руки стерты, спина болит, голова кружится, когда я встаю. Запах воска и льняного масла висит в воздухе. Вековая пыль – пыль на верхушке шкафов, на пружинах кровати – выметена за дверь. На чердаке идеальный порядок. Сундуки выстроены рядами, туго набиты вещами, которые мне больше не нужны, их замки сверкают. Мой дом приведен в порядок вплоть до последней булавки, и я сделала это сама. Следующая на очереди – ферма. На днях нужно постричь овец. Если Хендрик откажется это делать, я займусь этим сама, энергии у меня хоть отбавляй. Я надену свою шляпу от солнца и выйду со своими швейными ножницами, буду ловить овец за задние ноги и, зажав их между коленями, стричь одну за другой, день за днем, пока всё не сделаю, – пусть шерсть разлетится по ветру, зачем она мне? А может быть, я сохраню часть шерсти, чтобы набивать ею матрас, так что я смогу лежать на нем ночью, на всем этом маслянистом тепле. А если мне не удастся поймать овец? Это возможно (у меня нет овчарки, собаки рычат и съеживаются, когда я их зову, они меня не любят, это из-за запаха), тогда ничего не поделаешь, овцы должны погибнуть, они будут лежать, тяжело дыша, в велде, как грязные коричневые пуховки для пудры, пока Создатель не сжалится и не приберет их. Что касается ветряных мельниц, то они будут продолжать работать день и ночь, они преданные, они не думают, им нипочем жара. Запруды переполнены водой. Хендрик все еще орошает земли, я вижу его по вечерам. Когда он перестанет—потому что ему надоест или с досады,—я продолжу Мне нужны фруктовые деревья и огород с овощами. Что до остального, то рожь может гибнуть, люцерна может гибнуть. Корова тоже может умирать.

188. Между мною и ими лежит высохшая река. Они больше не приходят в дом – у них нет повода. Я им не заплатила. Хендрик все еще доит слабеющую корову и орошает земли. Анна остается дома. Иногда, с веранды или из окна, я вижу ее красный платок, мелькающий в русле реки. По пятницам вечером Хендрик приходит за своими кофе, сахаром и бобами, беря их из кладовой. Я наблюдаю, как он пересекает двор, идя к дому и обратно.

189. Домашние птицы одичали, они ночуют на деревьях. Одну за другой их убили дикие кошки. Выводок цыплят потерялся прошлой ночью. Корм кончается. Я так и не нашла денет. Если они на почте, тогда они для меня потеряны. Но, возможно, они сгорели. А может быть, никогда и не было никаких денег. Может быть, денег не будет, если я не постригу овец и не продам шерсть. В этом случае денег не будет.

190. Так жить нельзя.

191. Не в состоянии спать! я брожу по дому во время сиесты. Я щупаю странную одежду в запертой комнате. Я смотрю на себя в зеркале и пытаюсь улыбнуться. Лицо в зеркале улыбается измученной улыбкой. Ничего не изменилось. Я все еще не нравлюсь себе. Анна может носить эту одежду, а я не могу. Из-за того, что я так долго носила черное, я превратилась в черную особу.

192. Хендрик убивает по овце в неделю. Это его способ взыскать долг.

193. Я встаю утром и ищу, что бы вымыть. Но вещи не так-то быстро пачкаются. Их слишком мало используют, мне нужно дождаться пыли, а пыль падает, когда ей заблагорассудится. Я хандрю; дом сияет.

194. Хендрик стоит у парадной двери, за спиной – его жена.

– Мисс, кофе закончился, мука закончилась, почти все закончилось.

– Да, я знаю. – И мисс все еще должна нам.

– У меня нет денег. Вы в любом случае не работаете, так почему же я должна давать вам деньги?

– Да, но мисс нам должна, разве это не так?

– Нет смысла без конца спрашивать, Хендрик. Я же говорю тебе, что у меня нет денег.

– Да, но тогда мисс должна дать нам что-нибудь еще.

195. Я не в силах продолжать эти идиотские диалоги. Язык, на котором я должна говорить с этими людьми, безнадежно загублен моим отцом. То, что происходит между нами, превратилось теперь в пародию. Я была рождена, когда существовал язык иерархии, дистанции и перспективы. Это был язык моего отца. Не скажу, чтобы мне хотелось говорить на этом языке, у меня вызывает печаль его дистанция, но это все, что у нас есть. Я могу поверить в существование языка, на котором говорят влюбленные, но не могу его себе представить. У меня не осталось слов для обмена, в значимость которых я могла бы верить. Хендрик наклоняет голову и тайком усмехается каждый раз, как предлагает мне старые обороты речи. «Мисс, мисс, мисс!» – говорит он мне в лицо; «Я знаю тебя, ты дочь своего отца», – говорит он, прикрыв рот рукой; «Ты единоутробная сестра моей жены, там, где лежал твой отец, я лежу тоже, я знаю этого мужчину, его следы остались в моей постели». «Ты, ты, ты», – поет Анна Маленькая у него за спиной, когда мне ее не видно.

196. Хендрик появляется наверху, надо мной, на лестничной площадке у двери чердака, в одежде моего отца. Это нелепо! Он принимает позу: упирает руки в бедра и выпячивает грудь.

– Ну и ну! – кричит ему Анна Маленькая снизу.

– Немедленно сними эту одежду! – Я не могу этого допустить, он слишком далеко заходит. – Я сказала, что ты можешь взять кое-что из старой одежды хозяина, но эта одежда не для тебя!

Он бросает плотоядный взгляд на жену, игнорируя меня.

– Хендрик! – ору я.

– Эй! – говорит Хендрик. Протягивая руки и делая на площадке пируэт.

– Ну и ну! – отвечает ему жена, заливаясь восторженным смехом.

Он взял белую хлопчатобумажную рубашку без воротника, лучший атласный жилет, брюки из твида и даже хорошие черные сапоги. Еще несколько рубашек перекинуты через перила.

Что я могу сделать с этой парой? Я так одинока, и я женщина! Я карабкаюсь вверх по деревянной лестнице. Это моя судьба, и я должна с этим покончить.

Смех замирает. Мои глаза оказываются на уровне его сапог.

– Мисс! – Слышу ли я наконец ненависть в его голосе? – Мисс, давайте же, скажите старому Хендрику: мисс хочет, чтобы он снял одежду хозяина?

– Я сказала, что ты можешь взять старую одежду, Хендрик, но эта одежда не для тебя. – Сколько же еще этих дурацких слов должна я произнести, когда мне хочется завыть и застонать?

– Мисс хочет, чтобы я снял эту одежду? Я загнана в ловушку. Мне хочется заплакать. Сколько же еще мне нужно вынести, прежде чем они оставят меня в покое?

Хендрик начинает расстегивать брюки. Я закрываю глаза и опускаю голову. Мне нужно быть осторожной, если я попытаюсь спуститься по лестнице задом наперед, то определенно оступлюсь и упаду.

– Эй, смотрите! Смотрите, наша мисс, смотрите! – В голосе его определенно звучит ненависть. Горячие слезы текут по моим щекам, хотя глаза закрыты. Вот мое наказание, оно пришло, и я сейчас должна его вынести. – Ну же, не бойтесь, наша мисс, это всего лишь мужчина!

И так мы долго стоим, замерев, как на картине.

– Перестань, ты делаешь ей больно, – Анна Маленькая тихо подает голос снизу, спасая меня. Я открываю глаза и вижу, что она с любопытством смотрит прямо мне в лицо. Она женщина, и поэтому она милосердна. Является ли это универсальной истиной? Осторожно переставляя ноги, я спускаюсь задом наперед по лестнице и бреду мимо нее в дом. Они делают из меня врага, но почему? Просто потому, что у меня нет для них денег?

197. Они слоняются по двору в нарядах моих родителей, и им не перед кем покрасоваться. Эти дни в праздности сказываются на них так же, как на мне. Мы разлагаемся. Наскучив друг другу, они обращаются ко мне в поисках раз влечения. Я беру ружье там же, где и прежде, – там, где вешалка. В поле зрения появляется спина Хендрика. Что такое Хендрик в эту минуту – человек, одолеваемый скукой, который жует травинку, или белое пятно на зеленом? Кто может это сказать? Ружье и цель оказываются на одной линии, и я спускаю курок. Меня оглушило, но я уже проходила через это прежде, и в ушах тогда тоже звенело—я не новичок. Анна бежит, как ребенок, размахивая руками и спотыкаясь в тяжелом белом платье. Хендрик пытается ползти за ней следом на четвереньках. Я удаляюсь в свою темную комнату и жду, когда затихнут звуки.

198. С ружьем в руке я появляюсь на пустой веранде. Я поднимаю его и целюсь в белое пятно рубашки. Ствол бешено раскачивается, его некуда упереть. Анна вскрикивает и указывает на меня. Они вскакивают и бегут по двору, как зайцы, к огороду. Ружье не поспевает за ними. Я не плохая, я даже не опасна. Я закрываю глаза и спускаю курок. Я оглушена, у меня звенит в ушах. Хендрик и Анна Маленькая исчезли за деревьями. Я ставлю ружье на место.

199. Разодетые в наряды мертвых людей, они сидят на старой скамье в тени гевеи. Хендрик скрещивает ноги и кладет руки на спинку скамьи. Анна Маленькая приникает к его плечу.

Он видит, что я наблюдаю за ними из окна. Он поднимается и подходит.

– Нет ли у мисс немного табака для меня?

200. Я лежу у себя в постели с подушкой на глазах. Дверь моей комнаты закрыта, но я знаю, что Хендрик в доме, он роется в ящиках. Даже если бы муха чистила свои лапки в этом доме, я бы и то знала.

Дверь открывается. Я поворачиваюсь к стене. Он стоит надо мной.

– Смотрите, мисс, я нашел немного табака.

В последний раз я вдыхаю сладкий запах табака для трубки. Кто же теперь снова принесет его в мой дом?

Он тяжело садится возле меня на кровать. Его запах ударяет мне в ноздри. Он кладет руку мне на бедро, и я вскрикиваю, глядя на пустую стену; тело мое напрягается, ужас ревет из глубины моих легких. Рука убирается, запах исчезает. Но крики продолжают звенеть.

201. Хендрик и Анна Маленькая сидят на старой скамье в тени гевеи. Хендрик скрещивает ноги и попыхивает своей трубкой. Анна кладет голову ему на плечо. Я наблюдаю за ними. Они целы и невредимы.

202. Я машу Хендрику белым конвертом.

– Отвези это письмо на почту. Дай его господину на почте. Он даст тебе деньги. Если ты выедешь завтра утром, ты сможешь вернуться во вторник вечером.

– Да, мисс, – почта.

– Если они спросят, скажи, что я тебя послала. Скажи, что хозяин заболел и не может приехать. Запомни: хозяин болен – больше ничего не говори.

– Да, мисс. Хозяин болен.

– Да. И скажи Анне, что, если ей будет не по себе, она может завтра ночью спать на кухне.

– Да, мисс.

– И положи письмо в надежное место, иначе ты ничего не получишь.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10