Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сердце язычницы

ModernLib.Net / Мэтьюз Патриция / Сердце язычницы - Чтение (Ознакомительный отрывок) (Весь текст)
Автор: Мэтьюз Патриция
Жанр:

 

 


Патриция Мэтьюз
Сердце язычницы

Глава 1

      С самого полудня барабаны отбивали ритм, похожий на биение гигантского сердца, ритм, на который нетерпеливо откликалось все существо Лилиа.
      В полумраке хижины девушка была совсем одна, ее мать и другие женщины удалились, как только приготовления к свадебному обряду были завершены. Волосы и все тело Лилиа, щедро умащенные благовониями, маслянисто блестели, наготу прикрывала лишь новая капа ,сотканная матерью для предстоящей церемонии.
      Благодаря всем этим хлопотам девушка чувствовала себя как никогда прекрасной и полной жизни. Она молча ждала, лишь иногда бессознательно склоняя голову то к одному плечу, то к другому, чтобы ощутить шелковистое прикосновение своих волос, тщательно расчесанных и свободно падающих до самых бедер по обнаженной золотисто-смуглой спине.
      Сквозь плетеные стены хижины проникал упоительный запах жареной свинины, и Лилиа жадно вдыхала его, хотя ни в прошлом, ни в этот день ей не разрешали отведать это кушанье. И свинина, и белое мясо акулы – табу для женщин.
      И все же Лилиа знала дивный вкус жаркого. Ей не раз случалось тайком попробовать мясо и рыбу, вовсе не из чувства голода, а из желания бросить вызов многочисленным табу. Большая часть их касалась только женщин, осложняя их жизнь и лишая множества удовольствий, доступных мужчинам. Нарушала табу не только Лилиа, но и ее наиболее дерзкие подруги, несмотря на то, что ослушание грозило тяжким наказанием, а порой и смертью.
      Мужчины и их табу!
      Мысли девушки невольно перекочевали от мужчин в целом к одному из них, Коа. Через несколько часов она станет его женой и будет счастлива. Плечи Коа так широки, что он вынесет тяжкое бремя власти, а руки достаточно сильны, чтобы побеждать в схватке с врагом и крепко обнимать ее. Эту ночь они проведут на ложе в хижине отдохновения...
      При мысли об этом девушка радостно встрепенулась. Воистину боги милостивы к ней! Лилиа станет женой алии нуи ,вождя и военачальника, ведь она и сама царственной крови. Ее мать – дочь вождя, да и отец был не из простых в тех местах, откуда явился на остров Мауи. Это означает, что союз с Коа угоден богам, поэтому они пошлют ей красивых, здоровых детей, и сильная линия повелителей продолжится...
      Дверь открылась, легкий сквозняк всколыхнул неподвижный воздух, запах благовоний усилился. Лилиа подняла голову и улыбнулась матери, чья высокая полная фигура заполнила почти весь дверной проем. Акаки ответила широкой радостной улыбкой.
      – Готова, дитя мое?
      Лилиа молча кивнула.
      – Вот свежие цветы.
      Акаки тяжело опустилась на колени, вынула чуть подвядший белый цветок из волос дочери и заменила его другим, а точеную шею украсила гирляндой, источавшей нежный, волнующий аромат. Сделав Лилиа знак подняться, она потуже затянула на ее тонкой талии новую капаи наконец протянула что-то на раскрытой ладони. Девушка увидела искусно вырезанную из дерева женскую фигурку на тонком кожаном ремешке.
      – Это Пеле, – тихо сказала Акаки. – Она принесет тебе счастье и удачу – так же, как моей матери и мне.
      Девушка порывисто обняла ее и прижалась щекой к щеке в безмолвной благодарности. Когда она отстранилась, глаза ее были полны слез.
      – И да буду я достойной женой и матерью, чтобы ты могла гордиться мной.
      Акаки снова обняла дочь, благословляя ее, и они покинули хижину. После полумрака, в котором, по обычаю, невеста ожидала брачной церемонии, ранний южный вечер казался ослепительно ярким.
      Лилиа ступила в свадебную лодку, разубранную гирляндами благоухающих цветов. Когда весла опустились в воду, и судно не спеша отошло от берега, девушка испытала великое счастье и гордость. Да и могло ли быть иначе? Ведь она уплывала к прекрасному будущему, сулившему ей любовь Коа и почетную долю супруги вождя.
      В назначенном месте гребцы подняли лодку на весла и понесли. Поскольку это было тяжелое, громоздкое сооружение из целого китового остова вместе с ребрами, для его переноски понадобилось восемнадцать крепких воинов. Лилиа гордо восседала рядом с матерью, по обычаю делившей ее триумф.
      В стороне от смуглых, золотокожих островитян стояли двое белых – единственных белых на всем острове.
      – Это надо же такие церемонии ради какой-то туземной сучонки! – вполголоса заметил худощавый. – Что скажете, ваше преподобие?
      – Что не выношу бранных выражений, мистер Радд, – отозвался Исаак Джэггар.
      – Если вы так пылко выступаете в защиту этой девчонки, то почему бы вам не поучаствовать в их языческом ритуале? – язвительно осведомился Эйза Радд.
      – Несмотря на низкую мораль и неверие в Господа нашего, Лилиа Монрой остается созданием Божьим. Кроме того, туземная женщина – все-таки женщина, мистер Радд, поэтому заслуживает уважения.
      – Ах, ах! Куда нам тягаться в споре, ваше преподобие! – рассмеялся худощавый. – Уж вы и штучка!
      Исаак Джэггар передернулся, но промолчал. Он считал Радда человеком вульгарным и к тому же безбожником, но ему приходилось мириться со столь неподходящим обществом, раз уж тот хоть отчасти сочувствовал делу обращения язычников к Богу. Более всего Джэггару претил противный кудахчущий смех Радда, которым он разражался по любому поводу.
      Этих мужчин, ни в чем между собой не схожих, связывала только общая цель. Радд, невысокий и тощий, отличался поразительной подвижностью. Очень темный загар дополнял его сходство с тараканом. По типу он походил на лондонского прощелыгу. Джэггар, нескладный и угловатый, как бы состоял из крупных тяжелых костей и выпирающих сочленений. Даже его крупный нос резко выдавался вперед на угрюмом лице. Двигался он неуклюже и медлительно и через слово сыпал цитатами из Библии. Зато Радд говорил на жаргоне лондонских низов.
      – Где же все-таки Лопака? – недовольно спросил он. – Без него нам и шал, не ступить. Он обещал быть...
      – И я здесь, Эйза Радд, – прозвучал гортанный голос сзади.
      От неожиданности белые вздрогнули и быстро обернулись. Во внезапно наступившей тьме статный, могучий туземец выглядел внушительно, почти пугающе. Американец Джэггар, увидев его, каждый раз вспоминал индейцев Великих Равнин, ибо меднокожий Лопака с его черными, как уголья, пронзительными глазами очень походил на них. В нем ощущалась дикость и скрытая жестокость изголодавшегося волка. Он не ведал сомнений, колебаний и милосердия. Иногда Джэггара смущало, что он заодно с таким человеком. Однако мысль, что пути Господни неисповедимы, успокаивала его. Если только такой союзник поможет добиться цели, значит, на то воля Божья.
      Между тем Радд нетерпеливо обратился к Лопаке:
      – Ну что? Все готово?
      – Я готов, Эйза Радд, – ответил туземец своим глубоким рокочущим голосом, подчеркнув слово «я».
      На его могучем торсе не было ничего, кроме куска ткани, называемого у мужчин мало ,но даже полунагой он выглядел величественно.
      – Перед самым началом брачной церемонии я подам сигнал воинственным криком. Крикну только раз, поэтому держите уши открытыми.
      С этим он двинулся прочь, и вовсе не крадучись, а неторопливым шагом уверенного в своей силе человека. Скоро Лопака исчез из виду, словно растаял в сгущавшемся мраке.
      – Чтоб мне пропасть! – не удержался Радд. – От этого типа у меня мурашки по коже!
      – Тем больше заслуги в том, чтобы обратить его к Господу, – благочестиво возразил Джэггар.
      – Что? Лопаку? Да его разве только к дьяволу обратишь!
      Подоспел назначенный час.
      Лилиа сделала шаг из хижины и оказалась в круге света, отбрасываемого сотней факелов. По другую сторону освещенного круга находилась еще одна хижина, точно такая же, как эта. Оттуда появился Коа. Он выглядел по-королевски в церемониальном плаще и богато украшенном головном уборе. В отблесках света украшения сверкали, как драгоценности.
      Воцарилась полная тишина, даже барабаны умолкли, когда молодые люди двинулись навстречу друг другу. Медленно-медленно ступали они под свадебную песнь, которую завел высокий и чистый голос:
 
Небеса окутаны тьмой,
Тяжелы грозовые тучи,
Темные тучи на небосклоне.
Огненный вспыхнул столб,
И гром раскатился могучий,
Оглушительный гром небесный.
Эхом донесся он до Ку-хаили-ноэ,
До Хаи-лау-ахеа.
Озари, небесный огонь,
Женщину, что была одинока,
Словно горестный крик во тьме.
Она больше не будет одна,
Ей есть с кем делить свое ложе
В холодные зимние ночи.
Радость придет в Ку-хаили-поэ,
В Хаи-лау-ахеа.
Светлеет небо над Хакои-лани,
Домом отдохновения,
Домом для новобрачных.
Здесь ждет их тихая пристань,
Ждет их гавань блаженства,
Светлый рай на земле...
 
      Короткий крик перебил песню. Резкий и пронзительный, леденящий кровь, он диссонансом ворвался в благоговейную тишину. То был воинственный клич, сигнал к атаке, и Лилиа узнала его, хотя на островах много лет царил мир.
      Девушка замерла в нескольких дюймах от своего нареченного, едва сдержав испуганный возглас. Но она отчаянно закричала, когда из темноты позади Коа вылетело оперенное копье. Увы, Лилиа опоздала. Молодой вождь дернулся всем телом, закинул руки за спину, пытаясь вырвать копье, так глубоко вонзившееся в тело, что окровавленный наконечник вышел из груди.
      Взорвавшись криками, толпа бросилась к оседавшему на землю Коа и закрыла его от Лилиа. Девушка, рыдая, попыталась пробиться к нему и на миг увидела, что Коа лежит на земле, но ее тут же схватили и оттащили назад. Ошеломленная случившимся, Лилиа не сразу осознала, как ее увлекли в тень под деревья. Когда же ей скрутили руки и перекинули через чье-то тощее плечо, сопротивляться стало поздно.
      Похититель устремился прочь вместе со своей пленницей. Девушка извивалась, но ее держали точно клещами. Лилиа видела, как быстро удаляется круг света, и неожиданно ее охватило предчувствие, что она никогда больше не ступит в него.
      Похититель между тем бежал рысцой, шумно, с присвистом дыша. Его тощее плечо причиняло Лилиа боль, но куда сильнее были муки душевные. Ее неотступно преследовало безмятежное, словно спящее лицо Коа. Постепенно девушка впала в тупое оцепенение.
      Внезапно похититель остановился и сбросил девушку с плеча так небрежно, что она ударилась головой обо что-то твердое. Погрузившись в беспамятство, Лилиа, к своему счастью, забыла на время о душевной боли.
      Очнувшись, девушка не сразу вспомнила, что с ней случилось. Возможно, она забыла бы и о том, как ударилась головой, если бы не боль в затылке. Открыв глаза, Лилиа увидела лишь кромешную тьму. Неужели она потеряла зрение?
      Девушка лежала на дощатом... полу, который слегка покачивался. Как и все островитяне, с детства знакомые с морем, Лилиа хорошо знала ритмичное дыхание широкой океанской груди. Однако на сей раз, она была не в каноэ. В прошлом девушке приходилось бывать на громадных судах белых людей, поэтому она догадалась, что находится в одной из самых нижних кают, где нет окон, и куда не проникает дневной свет.
      Ощупав пространство вокруг себя, девушка убедилась, что лежит на койке, не прикрытой даже тюфяком. Спустившись на чуть покачивающийся пол, она шагами измерила размеры своей тюрьмы. Каюта оказалась совсем крохотной, куда меньше хижины, которую Лилиа делила с матерью.
      Мысль о матери тотчас вызвала в памяти вчерашние события, а вместе с воспоминаниями вернулась душевная боль. Лилиа бросилась на дощатую койку и закрыла голову руками, едва слышно повторяя: «Ауве , ауве!» возглас горя и тоски у жителей Мауи.
      Суждено ли ей еще раз увидеть мать? А Коа? Коа больше нет, он мертв и для мира, и для нее, предательски убит в спину!
      Когда-то Лилиа услышала от своего отца-англичанина, Уильяма Монроя, такие слова: «Дорогая моя, говорят, что человеку кроткому и добродетельному воздастся сторицей. Я бы сказал, это всего лишь теория. Она может воплотиться для тебя в жизнь, но если нет, не вини за это меня».
      Ироничный Уильям Монрой за словом в карман не лез и частенько говорил горькие истины, однако у него было доброе и любящее сердце. Лилиа свято верила всему, что слышала от него и от матери, не раз повторявшей: «Наш народ придуман много нелепых табу, доченька, особенно для нас, женщин. А по мне, есть два главных закона жизни: не совершать того, чего будешь стыдиться, и не причинять вреда другим».
      И Лилиа жила все семнадцать лет, следуя этим неписаным законам. Ни разу она не совершила постыдного поступка и, кажется, никогда еще не причинила никому вреда. Так же жил и ее избранник, красивый и добрый Коа, и все же его убили, а ее похитили в ночь свадьбы!
      Долго без слез оплакивала Лилиа свою утрату, пока в двери не заскрежетал ключ. Услышав этот звук, девушка села, обхватив колени руками.
      На пороге она увидела мужчину, который, держа над головой масляный светильник, знакомым движением раскачивался на пятках. Когда Лилиа догадалась, кто это, сердце у нее упало. Свет, упавший на лицо мужчины, подтвердил ее догадку. То был Эйза Радд, тот самый белый, что дважды подходил к ней за прошедшие недели, выражал желание познакомиться поближе. Его манеры, развязные и наглые, оттолкнули девушку, поэтому каждый раз она поворачивалась к нему спиной.
      Заметив ее реакцию, Радд гадко расхохотался.
      – Что, принцесса, узнала? Я говорил, что легко от меня не отделаться! Когда со мной не хотят разговаривать, я добиваюсь своего, так-то вот!
      – Зачем я здесь, Эйза Радд?
      Тот поднял светильник еще выше, чтобы свет упал на полуобнаженное тело Лилиа.
      Как и все туземные женщины, она носила только кусок ткани, завязанный на талии. Верхняя часть тела оставалась открытой. По понятиям белых, такая одежда была непристойной, но жители Океании пренебрегали мнением чужеземцев. Они не стыдились своего тела, тем более, если были хорошо сложены. И уж если кто и мог гордиться своим стройным телом, так это Лилиа. Впрочем, девушка не отличалась тщеславием, хотя и сознавала, что у нее безупречно чистая кожа, стройные длинные ноги, округлые бедра и высокая грудь. Роскошные, как у Акаки, волосы Лилиа темными волнами ниспадали ниже талии, лишь черты лица выдавали в ней полукровку.
      У туземок были несколько приплюснутые носы, широкие ноздри, слишком полные, на взгляд европейца, губы и черные, как южная ночь, глаза. Все это смягчила кровь Уильяма Монроя. У Лилиа был прямой аристократический нос, полные, изысканно очерченные губы и удивительный цвет глаз. Восхищенный европеец назвал бы его медовым.
      Угадывая в пристальном взгляде Радца что-то оскорбительное, но не умея определить, что именно, девушка поднялась с врожденным достоинством. Тревогу ее выдавали лишь пальцы, сжимавшие резную фигурку – подарок матери. Наконец девушка поняла, что впервые испытывает стыд под мужским взглядом.
      Радд направился к ней. Его намерения не внушали сомнений.
      – Чтоб мне пропасть, ты лакомый кусочек, девочка!
      Страх Лилиа усилился, но она выпрямилась, расправила плечи и гордо вскинула голову.
      – Посмей только коснуться меня, Эйза Радд! Клянусь Пеле, ты пожалеешь об этом!
      Он замешкался, поскольку помнил, какую силу и ловкость выказывала Лилиа во время состязаний туземной молодежи. Девушек она побеждала всегда, а в заплывах обгоняла и юношей, что не так-то легко в высоких волнах прибоя.
      – Я человек деловой, – сказал Радд. – Прежде всего выгода, остальное потом. Только круглый дурак портит товар, на который может сыскаться хороший покупатель.
      – О чем ты говоришь? Ведь ты не работорговец! Ты не продашь меня как рабыню!
      – Чтоб мне пропасть, ну и выдумала! Конечно, я не работорговец, но за тебя можно выручить много и не продавая в рабство.
      – Что у тебя на уме?
      Радд погрозил девушке пальцем.
      – Нет, моя любопытная малышка, пусть это будет для тебя сюрпризом.
      С этими словами он направился к двери.
      – Прошу тебя... – Лилиа, сама того не желая, последовала за ним. – Скажи хотя бы, сколько ты намерен держать меня в этой... этой клетке!
      – В клетке, говоришь?.. – злобно рассмеялся Радда. – Советую тебе поскорее привыкнуть к этой клетке, потому что ты проведешь в ней очень долгое время. Настолько долгое, что... кто его знает... возможно, ты даже не отвергнешь кое-каких знаков моего внимания. Чтоб мне пропасть, ты поймешь, что я не так уж плох!
 
      Лилия проснулась от скрипа корабельной лебедки и оживленных мужских голосов. Легкое покачивание днища все усиливалось. Судно отходило от берега!
      Девушка спустилась на пол. Короткий сон не освежил ее, а между тем врожденное чувство времени говорило, что уже наступил рассвет. Охваченная отчаянием, она с минуту барабанила в дверь, но никто не явился на стук, и Лилиа лишь расшибла кулаки о крепкие тиковые доски.
      До этого момента она не позволяла себе предаваться отчаянию, но теперь скользнула на пол и заплакала.
      –  Моха ,– наконец прошептала девушка, прощаясь со всеми, кто был ей дорог: с матерью, которую не надеялась больше увидеть, с Коа, навеки потерянным для нее, с подругами и с Мауи, ее родным островом.
      Чтобы не поддаться боли, Лилиа заставила себя думать о счастливом прошлом, об отце, теперь уже мертвом, о том, каким он увидел остров, впервые ступив на него семнадцать лет назад...
      Если верить словам Акаки, в 1802 году белый человек был редким гостем на островах. Должно быть, и местные жители поначалу казались странными Уильяму Монрою, выходцу из Англии. Однако он легко приспособился к новому окружению, и туземцы вскоре привыкли к нему. Когда Лилиа подросла, он сказал ей:
      – Я родился не там, где следовало, и в неподходящее время. Здесь жизнь, для которой я создан. Здесь нет ни поместий, ни унылой обязанности управлять ими. Только свобода – свобода есть, пить, созерцать, любить. Поверь, дорогая, если бы я знал, что существует на свете этот рай земной, то открыл бы его для себя гораздо раньше!
      О да, Уильям Монрой был создан для острова Мауи. Скоро он стал любовником Акаки, потом мужем, а затем отцом ее дочери. Поскольку Акаки была из рода вождей, ее мужу не приходилось выполнять никаких обязанностей. Он удил рыбу и охотился только для собственного удовольствия, но чаще плавал в лагуне, нежился на горячем песке, потягивал легкий алкогольный напиток околеу ,занимался любовью с женой.
      Почти все жители деревни любили этого обаятельного человека, не говоря уж об Акаки. Супруги не сходились лишь в одном. Уильям Монрой желал, чтобы дочь получила хотя бы основы образования белых людей и научилась их языку. Акаки не считала это необходимым, но он возражал, повторяя снова и снова:
      – Единственное, что я могу сделать для Лилиа, – это научить ее всему, что знаю сам, а знаю я немало. Даже слишком много, при том, что образование никогда не занимало меня.
      – Зачем нашей дочери знания белых?
      – Мой тропический цветок, они необходимы ей, ибо недалеко то время, когда белые придут и сюда. Как чума, они заразят своим присутствием ваши чудесные острова. Когда это случится, знание их языка принесет пользу Лилиа. Предоставляю тебе, Акаки, учить нашу дочь тому, что позволит ей стать кому-то хорошей женой, но позволь и мне внести свою лепту. Поверь, если в жилах течет кровь двух разных народов, .полезно иметь понятие о каждой из культур.
      Наконец, Акаки уступила, как уступала всегда, поддаваясь неотразимому обаянию мужа. Поэтому с десяти лет Лилиа, наделенная живым умом, проводила два часа в день с отцом, быстро схватывая и усваивая знания. Вскоре она овладела английским, получила представления о географии и истории. Уильям располагал лишь парой потрепанных книг: географией с отличными картами и историей становления английского государства с иллюстрациями. Но основным источником знаний были для Лилиа рассказы отца.
      Уильям Монрой не касался только одной темы – прошлого. Не откликаясь на просьбы, он никогда не говорил о жизни в Англии. Со временем девочка поняла, что и мать знает об этом не больше, чем она. Повзрослев, Лилиа пришла к выводу, что отец скрывает какую-то тайну. Как-то раз она услышала обрывок разговора матери с заезжим ученым. В нем прозвучало слово «изгнанник». Именно так назвал отца Лилиа белый человек. Не зная смысла этого слова, Акаки попросила объяснений. Ее собеседник, английский антрополог, исследователь истории, обычаев и быта туземцев, сказал:
      – Дорогая моя, как правило, это сын богатого, знатного и влиятельного человека, впавший в немилость и высланный из страны. Нет, не законом, а собственным отцом, не желающим более терпеть его присутствие. Молодой человек отправляется, например, в Индию или на острова, где получает по почте ежегодное содержание от своего родителя при условии, что никогда больше не ступит на родную землю. Возможно, так случилось и с вашим супругом.
      Сначала Лилиа с горечью решила, что отец совершил какой-то низкий, бесчестный поступок, однако потом изменила мнение. Белые тоже имели свои табу, хотя и непонятные для островитян. Возможно, отец нарушил одно из них. Позже она усомнилась и в этом, поскольку Уильям Монрой никогда не получал с родины не только денег, но и писем.
      Впрочем, будь он и в самом деле изгнан из Англии, это не умалило бы любовь к нему Лилиа. Она обожала отца и тянулась к новым знаниям, хотя это отчасти отдаляло ее от других девочек-островитянок, изучавших лишь то, что могло пригодиться в будущей семейной жизни. Однако они, добродушные и терпимые, не ставили Лилиа в вину избыток знаний, что удивляло и радовало Уильяма Монроя.
      – Поистине это странно, – однажды заметил он. – Мило, но странно. В любой так называемой цивилизованной стране, если юная леди выделяется из своего окружения знаниями или умом, на нее смотрят косо, а то и вовсе избегают общения с ней.
      Как только урок заканчивался, девочку предоставляли самой себе. Ее подругам приходилось выполнять разного рода обязанности, например, помогать в приготовлении пищи. В жилах Лилиа текла царская кровь, и поэтому она располагала своим временем, вволю купалась, загорала, гуляла, надеясь однажды встретить того, кто станет ей сначала любовником, а потом мужем.
      Коа был племянником Акаки. К тому моменту, когда Лилиа познакомилась с ним, большинство ее подруг уже обзавелись возлюбленными, как то предписывал обычай. Лилиа, пылкая и страстная, почему-то медлила, хотя у нее не было недостатка в поклонниках. Только в шестнадцать лет она встретила свою судьбу.
      В тот день Коа впервые приплыл из своей родной деревни Лааина, и девушка поблагодарила судьбу за то, что не поспешила с выбором. Очень высокий, Коа был так хорошо физически развит, что брюшные мышцы, казалось, выпирали из тонкой мало ,а широкая грудь и плечи казались могучими. Глаза его, бездонные и темные, напоминали глубь Семи Священных Озер. Держался он с достоинством будущего вождя.
      Струи водопада перенесли девушку из одного озера в другое, когда она заметила стройного и высокого Коа. Скрестив руки на груди, он стоял на выступе скалистого берега. Одно мгновение – и кровь Лилиа вспыхнула огнем.
      Откинув мокрые пряди волос, девушка поплыла туда, где стоял красивый незнакомец. Он, казалось, ждал ее.
      – Мое имя Коа.
      – Я слыхала о тебе, куа ana ,старший брат. Ведь ты племянник моей матери Акаки. Я – Лилиа.
      – Я тоже много слышал о тебе, Лилиа.
      Коа засмеялся весело и искренне, сверкнув ровными зубами, сияющими белизной на фоне смуглой кожи, и прыгнул в озеро. Вынырнул он поблизости от девушки.
      Они плавали, ныряли и дурачились в воде, стараясь произвести впечатление друг на друга. И это удалось. В этот первый день они прониклись уважением друг к другу за то, что чувствовали себя в воде как рыбы.
      Это был первый счастливый и безмятежный день для Лилиа за целый год, поскольку она очень тосковала по отцу (Уильям Монрой пал жертвой тропической лихорадки). Забыв обо всем на свете, Лилиа с готовностью пошла с Коа под сень деревьев.
      Они опустились на мягкую траву на полянке между кокосовыми пальмами и хлебными деревьями. Тень от громадных листьев папоротника бросала на лицо Коа узор, подобный кружеву. Ветер доносил аромат цветов гибискуса, в ветвях ворковали птицы.
      Сначала, как и в озере, молодые люди обменивались шутками, поддразнивали друг друга и дурачились, но потом юноша развязал узел, скреплявший капаЛилиа, и смех девушки умолк. Смуглые пальцы прикасались к ее груди, животу, бедрам, и постепенно пламя, дремавшее в крови девушки, разгорелось как пожар.
      Не раз подруги беззлобно дразнили ее, называя запоздалой девственницей, но теперь она была счастлива, что не подарила свою невинность другому. Никому не отдалась бы Лилиа так охотно, так полно, с таким счастьем, как Коа.
      Неопытная в искусстве любви, Лилиа, как и всякая островитянка, инстинктивно угадывала основы этого искусства. К тому же жители деревни Хана не знали стыдливости в обсуждении таких вопросов. На этот счет не существовало никакого табу. Близость считалась высшей формой любви, а значит, самым естественным. Сколько Лилиа себя помнила, она знала тайны интимного общения мужчины и женщины. Ей недоставало только личного опыта.
      В объятиях Коа она усвоила то немногое, что было еще скрыто от нее, впервые испытала блаженство физической любви. И без слов стало ясно, что, достигнув совершеннолетия, Коа женится на ней. Их родство, притом довольно близкое, не портило дела. Внутрисемейные браки укрепляли род повелителей, особенно когда речь шла о первом браке. Нередко отец женился на дочери, дядя – на племяннице, брат – на сестре, чтобы сохранить чистоту генеалогической линии. Так возникала коллективная мана ,могучая духовная мощь вождей, считавшихся прямыми потомками богов, некогда сошедших с небес. Для простого островитянина, ка-нака-вале ,брак с алии– человеком царской крови – был табу. Более того, его могли предать смерти за одно то, что он наступил на тень алии.Считалось также, что нельзя идти след в след или даже в отдалении за человеком царской крови, чтобы тем самым не уменьшить его манаи не навлечь несчастье на всю деревню.
      Поскольку Лилиа и Коа оба принадлежали к роду вождей, их брак приветствовался и был почти предрешен, хотя, конечно, никто не стал бы неволить девушку, если бы она выбрала другого алии.Дети от такого брака должны были унаследовать власть, а совместная манаотца и матери давала им исключительную мощь духа.
      Будь все иначе, то есть если бы Акаки родила сына, а родители Коа – дочь, ситуация в корне изменилась бы. По обычаям племени девушка тогда могла бы рассчитывать лишь на участь хайа-вахине– наложницы, но не жены. Теперь же Лилиа ожидала почетная и пышная брачная церемония. Узнав о любви дочери и племянника, Акаки захлопала в ладоши от радости.
      – Чудесно, доченька! Сам Киа улыбнется, глядя с небес на детей своих. Из Коа выйдет сильный алии нуи ,а ваш брак даст ему возможность постепенно стать повелителем всего Мауи! В честь такого могущественного вождя потомки ваших потомков будут слагать песни!
      А потом случилось так, что Аакму, отец Коа и тогдашний алии нуиЛааины, попал в шторм в открытом океане и погиб. Человек он был сильный и выносливый, но, как видно, боги решили оборвать нить его жизни. Вождем стал Коа, нареченный Лилиа.
      Вскоре после этого была назначена брачная церемония. Островитяне с нетерпением ожидали большого празднества, которым ей предстояло завершиться. Ходили слухи, будто сам Камехамеха почтит церемонию своим присутствием, но Лилиа не верила им, так как знала от матери, что престарелый король серьезно болен и вряд ли может пуститься в далекое путешествие.
      – Доченька, тебе незачем беспокоиться о церемонии, – сказала Акаки. – За этим присмотрю я, а вы с Коа пока наслаждайтесь жизнью.
      Так молодые люди и поступили. Чистая, светлая радость их любви была омрачена лишь однажды, за неделю до церемонии. Позже, вспоминая этот инцидент, Лилиа находила его как смешным, так и печальным. Пылкость юности заставляла их с Коа часто уединяться, чтобы снова и снова вкушать наслаждение в объятиях друг друга. В тот вечер они нашли маленький пляж, где и предались любви. Полная луна светила так ярко, что белый песок походил на снег, изредка покрывавший вершину горы Халеакала.
      Юноша и девушка, поглощенные страстью, не расслышали приближающихся шагов, пока над ними не прозвучал голос чужеземца:
      – Что за бесстыдство! Что за непристойное, гнусное поведение! Что за мерзость! И кто же это? Лилиа, будущая жена вождя! Какой пример подаешь ты своему народу!
      Преподобный Исаак Джэггар, миссионер, уже полгода жил в Хана, безуспешно пытаясь обратить островитян в истинную веру. Над ним смеялись за глаза и в лицо, но Лилиа, дитя обеих культур, жалела его. Мрачный и угрюмый, он, казалось, не имел представления о радостях жизни, был слеп и глух к красоте мира. После отца Исаак Джэггар был вторым белым, которого Лилиа видела за семнадцать лет своей жизни. Эти двое отличались друг от друга больше, чем небо и земля, чем день и ночь.
      Ничуть не стыдясь своей наготы, Лилиа и Коа поднялись.
      – Разве ты не знаешь, Исаак Джэггар, что через неделю мы станем мужем и женой? – спросила Лилиа с достоинством.
      Священник отвел взгляд от ее обнаженного тела.
      – Это не значит, что вам позволено совокупляться во грехе! К тому же языческая церемония не сделает вас супругами в глазах Господа нашего. Только христианский брак наделит мужчину и женщину правом возлечь на ложе. Как духовное лицо, я готов освятить ваш союз... Это подаст добрый пример другим, и тогда...
      – Нет, – спокойно, но твердо перебила его девушка. – Нашему народу ни к чему обряды и верования белых, и потому мы с Коа соединим свои жизни точно так же, как это сделали когда-то наши родители, как поступали наши предки от начала времен.
      – Это всего лишь языческие суеверия, с ними надо покончить, – не унимался миссионер. – Потому-то я и здесь.
      – Я не приму твою веру, Исаак Джэггар, – отрезала Лилиа.
      – И я, – поддержал ее Коа. – Народ будет слушать своего вождя, а не белого чужестранца. Ни я, ни Лилиа не предадим веры своих предков.
      – Слышишь, преподобный Джэггар? Почему бы тебе не покинуть остров? Мы не звали тебя сюда и не рады тебе. Островитяне смеются у тебя за спиной. С тех пор как ты уговорил Моану носить одежду белых, она выглядит нелепо, и ее избегают. Да и над тобой насмехаются за это.
      Костлявое носатое лицо миссионера побагровело, глаза засверкали.
      – Насмехаясь надо мной, вы смеетесь над Господом нашим, создателем всего сущего! Я исполняю Его волю, Он говорит моими устами!
      – Мы не смеемся над божеством, в которого ты веришь, – возразила Лилиа. – Только над тобой, преподобный. Если насмешки тебе не по вкусу, уходи туда, откуда пришел, и оставь нас в покое. – Она потянула юношу за руку. – Пойдем, Коа. Этот человек не ведает радости, не умеет смеяться и любить. Пойдем, пока он не заразил нас своим унынием.
      Юноша и девушка пошли прочь.
      – Есть только одна радость на бренной земле – быть христианином! Эта радость освящена Богом и угодна ему, а все остальное тлен и суета! Плотские утехи низвергнут вас в преисподнюю, несчастные! Вернитесь, я обещаю вам истинное и непреходящее блаженство, найти которое можно лишь в царстве Божьем! Покайтесь, пока не поздно!
      Лилиа и Коа удалились, даже не обернувшись.

Глава 2

      Провожая взглядом Эйзу Радда, уносившего Лилиа, преподобный Джэггар припомнил ночь, когда застал девушку в объятиях Коа под деревьями у самой кромки белого пляжа.
      С тех пор прошло много дней, но миссионер словно воочию видел счастливые лица любовников, слышал их тихий смех. Для Исаака Джэггара то было грязное, бесстыдное, но и омерзительно притягательное зрелище. Воспоминание о нем терзало его, а последующее унижение усугубляло муки. Вместо того чтобы устыдиться, Лилиа бросила ему вызов.
      Когда копье Лопаки пронзило Коа, миссионер утвердился в мысли, что все к лучшему, и теперь, когда дурное влияние устранено, жители острова станут куда покладистее. Пройдет не так уж много времени, и новая паства вольется в лоно истинной церкви. К тому же Радд поклялся не причинять вреда Лилиа, сказал, что и волос не упадет с ее головы. Правда, Радд безбожник... Можно ли верить его клятвам?
      Стоя над телом молодого вождя, глядя на лужу крови и торчащее копье, Джэггар оправдывал преступление тем, что, хотя церковь и проповедует кротость и милосердие, история христианства полна насилия. Что делать, если язычники не желают принимать христианство по доброй воле? Потворствуя насилию, Джэггар взял на душу грех, но грех этот простится ему ради высокой цели. Кровавые крестовые походы... но разве не получил отпущения грехов каждый, кто в них участвовал? То, что происходит, в своем роде крестовый поход, цель которого – остановить и покарать распутников. Чтобы принять истинную веру, в первую очередь нужно отказаться от радостей плоти. Плоть – лишь камень на шее, все беды идут от плотских потребностей.
      Кому, как не Исааку Джэггару, не знать этого! Дух его крепок, но плоть слаба, слаба безмерно. Снова и снова она ввергала его в пучину греха. И все же, как бы часто ни нарушал Джэггар священный обет, он не сдавался и каждый раз заново боролся с грешной своей плотью.
      Впервые он пал еще в Новой Англии. Там Джэггар довольно долго был безупречным служителем Божьим, имел обширный приход и знать не знал греха. Но вот умерла его жена Рут, и вскоре плоть возобладала над духом. Одна из прихожанок Джэггара, аппетитная вдовушка, как-то дала ему понять, что она к его услугам, и священник не устоял перед искушением. После каждой тайной встречи он подолгу простаивал на коленях перед распятием, жестоко бичуя себя, но плоть его не смирилась. Джэггар постоянно вставал на путь греха, прекрасно сознавая, что рано или поздно его делишки выплывут наружу. Так и случилось. Лишенный сана, изгнанный из прихода, Джэггар не знал, что делать с собой.
      Тогда много говорили о святой миссии обращения язычников. Рьяные служители церкви ждали массового похода миссионеров на Сандвичевы острова . Миссионерство показалось Джэггару спасительной путеводной нитью. Так он искупит свой грех, вернет приход, пылкими речами обратив в истинную веру толпы островитян. Поскольку санкции ему было не видать, Джэггар по собственной инициативе отправился на острова, мысленно называя себя предтечей будущего войска Христова. Ступив на белый песок острова Мауи, он дал клятву никогда больше не уступать низменным инстинктам.
      Но он нарушил клятву уже через две недели. Видит Бог, намерения Джэггара были чисты! Виновата была порочная островитянка, молодая Моана, золотокожая языческая богиня.
      На родине миссионер много слышал о распутных нравах островитян, а по прибытии был до глубины души шокирован видом нагих девушек, которые плескались в волнах прибоя в обществе юношей, не считая это постыдным. Но позже Джэггар понял, что у жителей Мауи есть свой кодекс поведения, в том числе интимного, и им позволено далеко не все, как он полагал вначале. Однако этого кодекса придерживались не все, включая Моану.
      За первые две недели миссия Джэггара в Хана не увенчалась успехом. Его усилия встречались здесь без враждебности, но с полным равнодушием. Однако это не смутило пастыря.
      Мало-помалу Джэггар решил, что темные силы сговорились испытать его, постоянно посылая искушения. Уже целый год он не прикасался к женщине, хотя и был в самом расцвете сил. В свои тридцать семь Джэггар сохранил здоровье, ел мало, совсем не пил и, казалось бы, мог успешно бороться с любым искушением. Однако в мягком климате Мауи желания обретали особую интенсивность. Все распаляло их: и аромат экзотических цветов, и вид небольших крепких грудей островитянок, их золотистых ляжек, то и дело мелькавших в разрезе капа.Как ни молился Джэггар, как ни умерщвлял плоть, она лишь пуще вожделела запретного плода.
      Неудовлетворенная похоть превратила в ад его ночи. Потеряв сон, он бродил по белым пляжам, озаренным луной, пока не валился с ног от изнеможения. В такую-то ночь и подстерегла Джэггара дьяволица по имени Моана.
      Это случилось недалеко от деревни. Из-за деревьев появилась женская фигура и заступила Джэггару дорогу. Как и все женщины, Моана носила лишь тонкую капа ,и в свете луны миссионер хорошо видел ее округлые, красивые груди. Они почти касались его – так близко она подошла!
      Ему показалось, что темные глаза девушки светятся в полумраке, когда она обратилась к нему на местном наречии. Джэггару легко давались языки, и он, уже освоившись в Хана, понимал островитян. Девушка сказала, что зовут ее Моана, что он первый белый мужчина, которого она встретила, и что она почтет за честь познать физическую радость со служителем белого бога.
      – Оставь меня, прочь, искусительница! – в отчаянии вскричал Джэггар, теряя голову, так как желание клыками вгрызлось в его плоть. – Я дал обет не знать плотских утех и не нарушу его за все блага мира!
      Моана только улыбнулась. Взяв его безвольную руку, она положила ее на свою теплую упругую грудь. Слова застряли у миссионера в горле. Он последовал за девушкой к ближайшей рощице, в густую тень, подальше от лунного света, но не от глаз Божьих! Под деревьями Моана развязала узел капа.Легкая ткань скользнула на траву. Глаза миссионера так и впились в темный треугольник волос в развилке ее бедер, все мысли о воздержании вылетели у него из головы.
      Издав страдальческий стон, Джэггар сорвал с себя одежду. Голый, до предела возбужденный, он бросился к Моане. Та увлекла миссионера на траву и змеей обвилась вокруг него, приняв его измученную вожделением плоть.
      Ощутив себя внутри жаркого, словно пульсирующего лона, миссионер забыл обо всем. Моана, воплощение плотского греха, отвечала толчком на каждый толчок, изгибалась дугой, отдавалась и брала, полностью превратив Джэггара в инструмент наслаждения. Лишь после финального спазма он отчасти избавился от наваждения, но тут обнаружил, что остался один. Дьяволица исчезла, оставив его опустошенным физически и морально.
      Миссионер, дрожа, поднялся на колени и воздел сцепленные руки к небесам в беспросветном отчаянии.
      – О Боже всемогущий! Отец небесный! Прости мне этот грех, ибо я противился ему, сколько мог! Я порочен, грешен до мозга костей, но встану на путь искупления! Я не согрешу больше, на коленях в этом клянусь! Отныне благочестие станет моим единственным уделом. Чтобы загладить грех, я удвою усилия на благо Твое!
      Увы, впоследствии он грешил снова и снова! Стоило только Моане попасться ему на глаза, Джэггар уступал соблазну и совокуплялся с ней. Он честно пытался противостоять греху: коленопреклоненно молился часами, произносил пылкие речи перед теми немногими, кто соглашался его слушать, постился так долго, что изнурил себя даже больше, чем желал, превратившись в ходячий скелет. Однажды, полубезумный от голода и отчаяния, Джэггар вспомнил библейское изречение «Если правый глаз твой искушает тебя, вырви его» и чуть было не последовал ему. К счастью, он впал в голодное беспамятство раньше, чем искалечил себя.
      Но все было тщетно – проклятая Моана имела над ним больше власти, чем молитвы. По иронии судьбы, как раз в тот момент Джэггар получил заказанную в Новой Англии партию платьев, известных как «матушка Хаггард». Эти длинные серые бесформенные одеяния, наглухо закрытые у шеи и на запястьях, полностью скрывали фигуру. Такой наряд церковь находила единственно возможным для обуздания природного распутства островитян. Джэггару удалось убедить Моану надеть такое платье. Девушка, сочтя это эротической прихотью миссионера, согласилась. Он же надеялся, что ее примеру последуют другие.
      Но и эта надежда не оправдалась. Пришлось сложить платья в сундук, где их вскоре покрыла плесень...
 
      Громкие крики вернули миссионера к действительности. Это Лопака со своим отрядом выскочил из кустов и ворвался в толпу, окружившую тело Коа. Идея принадлежала меднокожему туземцу. Он считал, что смерть молодого вождя смутит и деморализует его подданных, сделав их легкой добычей. Лопака рассчитывал занять место Коа.
      Однако вскоре Джэггар, внимательно наблюдавший за схваткой, понял, что затея не принесла ожидаемого результата. В своем самомнении Лопака не учел всеобщей любви к Коа. Подлое убийство привело воинов Хана в ярость. Горя жаждой мести, они теснили горстку приспешников Лопаки, и не вызывало сомнений, что вскоре те обратятся в бегство. Джэггар хорошо видел могучего Лопаку. Он дрался отчаянно, но исход сражения был предрешен.
      Миссионер не на шутку испугался. Ближайшее будущее не сулило ему ничего доброго: разделавшись с отрядом Лопаки, островитяне вполне могли обратить неутоленный гнев против единственного оставшегося на виду чужака – Исаака Джэггара. Ведь они знали о его встречах с Лопакой.
      Решив, что лучше временно отступить, чем потерять все, в том числе жизнь, миссионер в спешке покинул место событий и укрылся в роще. Он знал, что туземцы не злопамятны и великодушны. Во время сражения все видели Джэггара, значит, никто не свяжет его с похищением девушки. Через пару дней на острове снова воцарятся мир и покой. Лилиа и Коа уже не окажут ни на кого дурного влияния, и вот тогда пробьет его час.
      Лопака поразился, заметив, что в битве наступил перелом и удача отвернулась от него. Он попросту не учел такой возможности, ибо считал, что жителей Хана охватит паника и смущение после гибели вождя. И на то была причина. Когда Камехамеха стал королем Сандвичевых островов, народ понемногу утратил прежнюю воинственность – размяк, как говаривал Лопака. Пример подавал сам повелитель, слишком добрый и мягкий. От былой славы и доблести не осталось и следа.
      Так думал Лопака, пока не убедился в обратном. Он и небольшой отряд его приверженцев были атакованы с яростью. Мало-помалу их оттесняли к пляжу.
      Неистовый гнев захлестнул Лопаку. Как? Уничтожить Коа, захватившего власть, по праву принадлежавшую ему, и не добиться победы в каком-то жалком сражении, когда до цели рукой подать?! Лопака скрежетал зубами, крушил всех, кто попадал под руку, устилал землю телами, но интуитивно догадывался, что все бесполезно. Затуманенные яростью глаза прозрели, и Лопака увидел, что его отряд полностью перебит и он сражается в одиночку. Окончательно опомнившись, Лопака понял, что вскоре разделит участь других. Зная, что есть только один выход, Лопака решил прибегнуть к нему.
      Внезапно отшвырнув боевой топорик, он бросился прочь. Началась погоня, но Лопака имел очень важное преимущество перед преследователями. Ненавидя мир, долгие годы царивший на островах, он самозабвенно тренировался на всякий случай. Лопака плавал и бегал часами, поэтому теперь мог бежать хоть всю ночь напролет без остановки. Другие островитяне – ничем подобным не занимались, предпочитая спортивные соревнования и игры.
      Место, куда Лопака держал путь, находилось на противоположном берегу острова и было обнесено высокими стенами. Пуюонуа, город-убежище, по преданию, основали боги, спустившись с небес на землю в незапамятные времена. В Пуюонуа брал начало род повелителей острова, вождей. Как прямые потомки богов, они имели право устанавливать законы, различные табу и править. Если табу нарушалось, виновник мог избегнуть наказания, лишь укрывшись за стенами Пуюонуа. Никто не смел коснуться его на земле, некогда освященной присутствием богов. Побежденный воин, достигнув города, также находил там убежище.
      Однако все было не так-то просто. Тот, кто нарушил табу, вызывал неудовольствие богов. В отместку за провинность они могли наслать на остров цунами, ураган или извержение – вулкана. Проступок одного подвергал опасности весь народ. Убив виновника, люди отводили возможный гнев богов, а потому любой ценой старались помешать провинившемуся достигнуть города и обрести в стенах Пуюонуа неприкосновенность.
      Впрочем, беглеца ожидали трудности и помимо преследования. Чтобы сделать священную землю еще более недоступной, вокруг города испокон веков селились кахуна– жрецы, умевшие общаться с богами, истолковывать подаваемые ими знаки, а значит, обладавшие великой мана.Пределы их обитания также были табу для простого островитянина. Стены города защищались с суши, так что попасть в него представлялось возможным только со стороны моря. Благодаря таким мерам лишь немногим ослушникам удавалось спасти свою жизнь, проникнув в Пуюонуа.
      Погоня мало беспокоила Лопаку, он был уверен, что без труда оставит преследователей позади. Так и вышло. Не прошло и часа, как Лопака опередил их настолько, что уже не слышал сзади голосов. Однако опасность еще не миновала. В теплой южной ночи раздавался рокот барабанов, извещавший о приближении провинившегося. Язык барабанов, такой же выразительный, как человеческая речь, говорил о том, что на острове предательски убит вождь, а виновник бежит к городу, надеясь спасти свою жизнь. «Остановить его! Не дать укрыться в священных стенах! Пусть несет заслуженное наказание за свой проступок!» – гремели барабаны.
      Лопака оскалил зубы в волчьей усмешке. Он хорошо понимал язык барабанов, но и не подумал ускорить бег. Впереди его ждал долгий путь, и успех зависел от того, сохранит ли он размеренный шаг.
      Лопака понимал, что все обернулось бы хуже, не окажись почти все жители острова в эту ночь на брачной церемонии вождя. Лишь кахунаи стражи стен оставались на своих местах. Это означало, что на пути к городу он не встретит ни одной живой души, и да пребудут с ним боги!
      Боги! Усмешка Лопаки стала шире и насмешливее. Он не верил ни в богов островитян, ни в белого бога Исаака Джэггара. Лопака ничего не желал так сильно, как посеять семена раздора в среде островитян. Ради этого он и привлек Джэггара на свою сторону, пообещав ему помощь в обращении островитян в христианство, но заручившись при этом его поддержкой в борьбе за власть. Лопака и не думал сдержать слово. Напротив, собирался выдворить обоих белых с острова, как только воцарится, и запретить им являться впредь.
      Так же мало верил Лопака и в богов своего народа. Вера простительна для ребенка, но не для зрелого воина. Раз островитяне верят в богов, значит, их разум не выше, чем у детей.
      Таким народом легко управлять. Сильный вождь без труда подчинит такой народ своей воле. Лопака и есть этот сильный вождь, бесстрашный военачальник. С ним изнеженные островитяне снова станут настоящими воинами. Захват власти Лопака рассматривал как первый шаг в осуществлении своих планов. Сплотив и физически закалив своих воинов, он триумфально прошествует по всем островам, свергнет старого Камехамеху и станет королем, каких еще не видел мир.
      Но тут в приятный ход мыслей Лопаки вторглись воспоминания о недавнем бое и непредвиденном поражении, и улыбка его померкла. Только теперь он понял, что слишком поспешил и к тому же недооценил сторонников Коа. Безрассудно пожертвовав отрядом, Лопака остался один. Теперь придется все начинать сначала: вербовать сторонников, муштровать их – а ведь это заняло у него без малого два года! Все сначала, подумать только!
      Настроение Лопаки безнадежно испортилось. Когда наступил рассвет, перед ним открылась мрачная, но прекрасная картина: побережье, усеянное обломками черных скал, некогда сожженных потоками лавы. Волны прибоя с ревом обрушивались на них, вскипая пеной, но снова и снова острые камни скалились из-под воды, словно зубы подводного чудовища. Чуть в стороне вздымались крутые утесы, прорезанные узкими трещинами сырых ущелий. Водопад низвергался со скалы, чтобы внизу, разделившись на отдельные потоки, пробраться сквозь прибрежные джунгли к морю.
      Когда впереди показались стены Пуюонуа, Лопака замедлил шаг, а потом и вовсе остановился. Долгий беспрерывный бег утомил его, широкая грудь вздымалась, легкие резало.
      Только теперь воин понял, почему за все время пути не встретил никого, даже кахуна.Все, кто был поблизости от города, собрались у его стен, чтобы не дать Лопаке проникнуть внутрь. Каждый держал в руках оружие. У Лопаки не оставалось и шанса в неравной борьбе.
      Лопака усмехнулся, ничуть не испуганный. Вчера он недооценил сторонников Коа, зато сегодня они недооценили его, поскольку не приняли никаких мер, чтобы преградить ему путь к морю. Они считали, что никому не достигнуть убежища с моря. Ревущий прибой подхватывал смельчака, играл им, как щепкой, и наконец швырял на острые зубцы скал, где он и находил свою гибель. Это была почти неприступная линия обороны, созданная самой природой.
      Лопака быстро приблизился к кромке скалистого берега, едва взглянув на бурные воды внизу. Повернувшись к тем, кто преграждал путь в город, он поднял сцепленные руки и криком бросил им вызов, заглушённый резом прибоя. Мгновением позже Лопака красивой дугой исчез в волнах.
      Вода здесь была ледяной из-за впадавшего в море потока с гор. Разгоряченный Лопака ушел глубоко под воду и с трудом вынырнул: течение увлекало его все глубже. На поверхности за дело взялся прибой, так и норовивший бросить дерзкого пловца на рифы. Долгое время Лопаке казалось, что он кружит на месте и у него едва хватает сил на борьбу с волнами. Однако мало-помалу он миновал область прибоя и оказался в сравнительно спокойных и более теплых водах. К тому времени Лопака так устал от борьбы со стихией, что лег на спину, надеясь отдохнуть.
      Наконец воин снова двинулся вдоль береговой линии. И вот перед ним возник Пуюонуа, город-убежище. Со стороны моря строители не защитили его стенами, положившись на постоянный прибой и зловещие черные скалы у берега.
      Лопака позволил волне подхватить его и высоко поднять на своем гребне, набрал в легкие воздуха и нырнул. Подводное течение тотчас увлекло и понесло его, бросая из стороны в сторону. Сопротивляться ему было невозможно, оставалось лишь держать глаза открытыми и по возможности уворачиваться от рифов, так как дно здесь сплошь состояло из них. Оплошность грозила неминуемой гибелью. Когда течение хоть отчасти ослабевало, воин помогал себе руками и ногами, с трудом пробираясь в лабиринте скал.
      Внезапно все кончилось. Его выбросило на каменистый, но довольно ровный берег. Несколько минут Лопака не двигался и, как рыба, хватал ртом воздух. Ему пришлось изо всех сил держаться за выступ скалы, чтобы волны, раз за разом ударяющие в берег, не увлекли его за собой назад в море. Оправившись и встав, Лопака устремился к городу неровным шагом смертельно усталого человека.
      По пути он осознал, что растянул связки в одной из лодыжек. Теперь Лопака оказался лицом к лицу с теми, кто жил в святилище, и все они смотрели на него. Предстояло одолеть последний этап на пути к спасению.
      Стараясь не прихрамывать, Лопака направился к собравшимся широким уверенным шагом, как подобает будущему вождю. Толпа расступилась перед ним. Не удостоив ее взглядом, воин прошел прямо к хижине верховного кахуна ,выстроенной на каменной платформе.
      Жрец – высокий худой старик с белыми прядями редких волос – появился на пороге и бесстрастно ждал, пока приблизится незваный гость. Длинные тонкие руки он скрестил на груди.
      – Мое имя – Лопака. – Воин остановился перед ним.
      – Мне было известно о твоем возможном приходе, – холодно ответствовал жрец.
      – Я ищу здесь убежища.
      – Это твое право. Закон гласит, что жизнь любого, кому удалось проникнуть в Пуюонуа, неприкосновенна. Так тому и быть. Желаешь ли ты пройти очищение?
      – Да.
      – Это также твое право.
      Повинуясь жесту старого жреца, Лопака опустился на колени и низко склонил голову. Кахунаначал долгую церемонию очищения от вины за совершенный проступок, но воин не слышал ни слова из древних заклинаний, смысл которых давно утратили непосвященные. Лопака знал, что этот последний этап окончательно изнурит его, так как продолжится чуть ли не сутки. После этого человек, нарушивший табу, считался заново рожденным и должен был уйти. Побежденный воин, однако, имел привилегии. Ему дозволялось оставаться в городе до тех пор, пока не заживут его раны и он не будет в силах покинуть священную землю.
      Эта мысль заставила Лопаку мысленно усмехнуться. Он решил задержаться здесь, пока ярость сторонников Коа не утихнет. Воин понимал, что это случится скоро, потому что островитяне – народ добродушный. К тому же им будет попросту не до мести, так как они будут заняты избранием нового вождя. Он же завербует тем временем новый отряд, хорошенько вымуштрует его, а через год-другой нападет на того, кто займет место Коа.
      Лопака многому научился в этот раз и уже не позволит себе недооценить противника, да и противник будет иной. Со смертью Коа и исчезновением Лилиа правящая династия острова неминуемо придет в смущение и растерянность. Нового вождя изберут из стариков или подростков, что сыграет Лопаке на руку.
      Его время еще настанет.
      Поначалу Акаки не поверила своим глазам, когда копье пронзило Коа и молодой вождь начал оседать на землю. Это зрелище вызвало в ее памяти иные времена – те, когда военные столкновения происходили на Мауи часто. Проталкиваясь к поверженному Коа, Акаки искала глазами дочь.
      Увидев, что юноша мертв, Акаки пришла в ярость. Она забыла обо всем, кроме мести. Когда из зарослей, окружавших территорию для брачных церемоний, появился отряд с Лопакой во главе, она издала вопль ненависти и гнева и бросилась навстречу, словно надеясь предотвратить нападение. Заметив это, воины Коа опомнились, заслонили собой Акаки, и вскоре завязалось настоящее сражение. Оттесненная назад, она все же видела происходящее благодаря своему высокому росту. Если бы могла, Акаки вступила бы в бой, потому что сразу поняла, чья рука метнула копье в Коа. Лопака, недовольный своей судьбой, давно мечтал завладеть плащом вождя Хана.
      – Сражайтесь, воины! – закричала Акаки, и ее сильный голос перекрыл шум сражения. – Не дайте уйти живым убийце Коа, подлому предателю Лопаке! Он спит и видит себя вождем Хана, но что ждет подданных такого вождя? Лопака зальет остров кровью, ненависть и зло воцарятся здесь вместо добра и мира! Женщины! Не стойте в стороне, берите палки и камни – все, что подвернется! Пусть Лопака знает, что мы не хотим такого вождя! Лучше смерть, чем его власть!
      Ее неистовая ярость нашла отклик в сердцах островитян. В приспешников Лопаки полетели камни. Акаки, как тигрица, набросилась на зазевавшегося воина Лопаки, царапая и пиная его. Когда отряд, изрядно поредевший, начал отступать, женщина велела барабанщикам двигаться следом за ним, выбивая непрерывное послание жрецам на случай, если кто-то из побежденных решит искать убежище в Пую-онуа. Более всего она не желала, чтобы туда добрался сам Лопака. Он не из тех, кто честно погибнет в бою, его змеиное сердце не упустит шанса на спасение, а церемония очищения навсегда снимет с него все обвинения. Покинув город живым и невредимым, он неминуемо вернется и снова начнет мутить воду.
      Когда сражение закончилось и барабанщики последовали за единственным оставшимся в живых к городу-убежищу, Акаки почувствовала смертельную усталость после страшного напряжения – ведь она была уже не первой молодости. В полном изнеможении лежала Акаки в хижине целый час, а очнувшись, первым делом подумала о дочери и удивилась тому, что Лилиа не попадалась ей на глаза с самого убийства Коа. Поначалу Акаки предполагала, что девушка оплакивает где-нибудь смерть возлюбленного, ничего не зная о разыгравшейся битве. Однако поиски дочери ничего не дали, и Акаки не на шутку встревожилась. Когда же одна из женщин припомнила, что видела, как Эйза Радд увлек ошеломленную Лилиа под деревья, Акаки и вовсе пришла в ужас.
      Ее охватили самые дурные предчувствия. Она знала, что судно белых два дня назад бросило якорь в одной из бухт. К удивлению островитян, экипаж не сошел на берег даже для того, чтобы пополнить запасы питьевой воды. Это было то самое торговое судно, что несколько недель назад доставило сюда Радда, а потом отправилось дальше по островам. Теперь оно два дня стояло на якоре в бухте. Поскольку белые всегда проявляли странности, о нем забыли в горячке приготовлений к свадьбе.
      Акаки поспешила к бухте, инстинктивно догадываясь, что искать нужно именно там. Солнце уже вставало, когда глазам ее открылась пустынная океанская гладь. Судно белых исчезло.
      Акаки опустилась на песок и закрыла лицо руками.
      – Зачем? – повторяла она сквозь слезы. – Зачем Эйза Радд похитил тебя, доченька?
      Акаки ничуть не сомневалась в том, что это – его рук дело. Цели похищения она не понимала, но с первого взгляда не доверяла Радду, казалось, источавшему запах зла. Акаки пожалела, что не удосужилась расспросить о нем, возможно, ей удалось бы узнать, зачем он появился на острове. Все дело в том, что островитяне привыкли доверять людям. Каждый, кто ступал на землю Мауи, считался гостем, ему были рады и не лезли в душу, довольствуясь тем, что человек ведет себя мирно и не доставляет неприятностей. Только серьезные причины заставляли жителей Мауи проявлять враждебность к чужестранцу. К несчастью, порой оказывалось уже слишком поздно.
      Акаки долго еще размышляла. Возможно, она ошиблась и Эйза Радд просто бежал с острова, не желая стать случайной жертвой столкновения, а Лилиа скрылась в горах, охваченная горем, и не желает никого видеть, даже мать. Чего ради кому-то увозить ее с острова?
      Эта мысль вдохнула в Акаки надежду, и она поспешила в деревню, чтобы возобновить поиски дочери. Там ее ожидало еще одно неприятное известие: из Пуюонуа, все так же при помощи барабанов, было передано, что Лопаке удалось туда проникнуть. Акаки, слишком тревожась за дочь, не приняла это близко к сердцу. Сейчас Лопака ее ничуть не интересовал.
      В окрестностях деревни были обысканы все укромные уголки. Жители обследовали все любимые места Лилиа, в том числе Семь Священных Озер и прилегающие к ним скалы. Мало-помалу они ни с чем возвращались в деревню. Последней, едва волоча ноги от усталости, пришла Акаки. Теперь уже стало ясно – Лилиа бесследно исчезла.
      К вечеру деревня заволновалась снова, на этот раз из-за безвластия. Островитяне не представляли себе жизни без вождя.
      Но кто займет место Коа? Воины, преследовавшие Лопаку, тоже вернулись, но такие усталые и угнетенные, что не могли принять участия в обсуждении будущего. Считая вопрос насущным, Акаки заставила себя задуматься о нем немедленно.
      Вообще говоря, проблем было две. Лопака ускользнул от преследователей и теперь, без сомнения, проходил в Пуюонуа церемонию очищения, которая позволит ему жить дальше как ни в чем не бывало. Наверняка он уже разрабатывает план, как собрать под свое крыло других недовольных и изменить тактику в будущем, чтобы заполучить власть. «Такие, как он, не сдаются, пока живы», – с горечью решила Акаки. У нее даже мелькнула мысль устроить засаду на Лопаку, дождаться, пока он выйдет из города, и убить, но она знала, что островитяне не согласятся нарушить обычаи, даже если от этого зависит их будущее.
      Другой проблемой было безвластие. Оно не могло продолжаться долго, ведь островитяне не мыслили себе жизни без вождя. Испокон веков ими повелевали, они же повиновались с радостью. Безвластие означало хаос, однако большинство потомков рода повелителей еще не достигли совершеннолетия. Из старших оставались лишь сама Акаки и старик по имени Наи, человек большого ума. Но ведь вождь должен быть крепок и физически, а Наи – калека, едва способный передвигаться. Несколько лет назад он попался в зубы акуле и сильно пострадал. Жены и детей Наи лишился еще раньше и теперь находился на попечении всей деревни.
      Жители собирались группами и обсуждали дела. Раз никого, кроме Наи, нет, ему и быть вождем, говорили все.
      Поздно вечером Акаки заглянула в хижину Наи. Очень встревоженный, он лежал на свежей плетеной циновке.
      – Я знаю, зачем ты здесь, Акаки. – Наи беспомощно повел искалеченной рукой. – Мне передали, что говорят в деревне. Но как же я стану править? От меня осталась только половина!
      – Ты прав, Наи, – спокойно отозвалась Акаки, уже составившая план действий. –  Ашидолжен быть силен и крепок, он не может править из хижины.
      – Но как же нам быть? Ведь из всей линии только ты и я в зрелых годах...
      – Значит, я и буду вождем. – Акаки поднялась. В свете масляной лампы она казалась высокой и сильной, под стать мужчинам. – Я так решила, потому что выхода нет, а люди нуждаются в вожде. Я буду править мудро и справедливо, клянусь. Согласен ли ты, Наи, с моим решением? Или выступишь против?
      Посмотрев на нее, старик покачал головой:
      – Нет, Акаки, я не буду против. Никто не откажет тебе в праве стать вождем, раз другого выбора нет. Но каковы будут тайные мысли твоих подданных? И сможешь ли ты противостоять Лопаке, если он предъявит права на власть?
      – Его права сомнительны, и все это знают, к тому же людям нужен мир, а не война. Что до меня, Наи, я сделаю все, чтобы Лопака никогда не получил плащ вождя!
      На другой день утром Акаки объявила о намерении принять бремя власти на свои плечи. Как она и предполагала, никто не высказался против. Коротко обрезав волосы в знак траура по Коа и печали по Лилиа, Акаки проводила все свободное от дел время в одиночестве, на людях же была приветлива и весела. Каждый вечер, когда солнце опускалось низко над океаном, Акаки уходила к бухте, откуда уплыла в неизвестном направлении ее дочь. До самой темноты она сидела на белом песке, не сводя взгляда с горизонта и надеясь, что там появятся паруса.

Глава 3

      День шел за днем, и они походили один на другой, как капли воды. Постепенно Лилиа начало казаться, что она всю свою жизнь провела в душной, вонючей, едва освещенной масляной плошкой каюте и никогда не ощущала под ногами твердую землю.
      Ее поддерживали воля к жизни и жажда мести. В первый же день Лилиа поклялась себе вернуться в Хана и отомстить за смерть любимого.
      Дважды в неделю после заката солнца Эйза Радд приходил за девушкой и выводил ее на палубу, где Лилиа проводила час или два, в зависимости от настроения своего тюремщика, и пряталась только при звуке шагов. По ночам весь экипаж судна, кроме вахтенного, спал в своих гамаках. Матросы ничего не знали о пленнице. Эйза Радд состоял в сговоре только с капитаном.
      Выводя девушку на прогулку в первый раз, он злобно прошипел:
      – Не думай, что это моя идея, принцесса! По мне, ты не заслуживаешь такой роскоши, но капитан твердит, что без свежего воздуха ты, видите ли, зачахнешь.
      Радд не переставал приставать к Лилиа, и стычки с ним стимулировали ее волю. Она считала его самым отвратительным созданием, какое когда-либо встречала. Однако девушка старалась не злить своего тюремщика, зная, что он жесток и мстителен. Обозлившись, Радд мог попросту уморить ее голодом.
      Смерть не пугала Лилиа, тем более что она догадывалась о гнусных планах Радда. Куда бы он ее ни вез, ничего хорошего это не сулило.
      Однажды Радд принес ей в обычное время миску еды. Заглянув в нее, Лилиа увидела кусок тухлого вареного мяса. Вскрикнув от отвращения, девушка отшвырнула миску.
      – Что это?! В Хана таким не кормят даже свиней!
      – Не советую воротить нос, принцесса, другого все равно не получишь. Здесь тебе не Мауи, а открытое море. Может, тебе налить из общего котла? Чего захотела! Моряки в поте лица добывают свой хлеб и ром, а от тебя никакого толку. Целый день полеживаешь на боку да еще всем недовольна. – Помолчав, Радд подмигнул Лилиа. – Хотя, конечно, я мог бы и расщедриться, будь ты со мной поласковее. Сама посуди, я плачу за твой проезд из своего кармана, какой мне резон платить больше? Ну что? Услуга за услугу?
      Он бочком начал приближаться. Девушка пятилась, пока не прижалась спиной к стене.
      – Держись от меня подальше, Эйза Радд, иначе я закричу во весь голос, кто-нибудь услышит и придет.
      – Как же, придет! Ну, услышат тебя, обратятся к капитану, а он скажет, что это не их ума дело, раз проезд оплачен. Я плачу, значит, и ставлю условия, так-то, девочка.
      Радд все приближался. Лицо его раскраснелось, нижняя губа отвисла, дыхание участилось. Наконец он оказался так близко, что Лилиа чувствовала его несвежее дыхание и вонь застарелого пота.
      Не встретив сопротивления, Радд стиснул ее правое запястье. Его свободная рука легла на грудь. Девушка рванулась, но, к ее удивлению и испугу, Радд оказался сильнее. К тому же он разозлился и так стиснул ей грудь, что на глаза навернулись слезы.
      – Не трепыхайся, а то хуже будет! – со злобной насмешкой прошипел он. – Строишь из себя недотрогу, как будто я не знаю, что вы, туземки, готовы раздвинуть ноги для каждого встречного-поперечного.
      – Только если мужчина нам по душе! Ни одна девушка не отдается тому, кто ей ненавистен!
      – Ненавистен, вот как? Я тебе покажу – ненавистен!
      Радд так стиснул грудь Лилиа, что от боли у нее помутилось в глазах, и это позволило мерзавцу опрокинуть ее на пол.
      Придавив ноги девушки коленом, а грудь локтем, он начал дергать узел капа.Ткань треснула, Радд сорвал и отбросил ее, а затем раздвинул Лилиа ноги.
      – Теперь мы посмотрим, кому отдаются туземные девки! Лежи и получай удовольствие, моя разборчивая принцесса.
      Лилиа забилась со всем отчаянием обреченности, но перевес был явно на стороне насильника. Побагровевший Радд тянулся к ней мокрыми губами. Глаза его остекленели от вожделения.
      Вклинившись между ногами девушки, Радд начал расстегивать брюки. Ему пришлось убрать руку с груди Лилиа. Жадно глотнув воздуха, девушка изо всех сил рванулась в сторону, почти сбросив с себя насильника. Отведя ногу, она с размаху всадила колено ему в пах. Радд завопил от боли и обмяк. Теперь уже не составило труда оттолкнуть его.
      Девушка схватила свою капа ,вскочила и прикрыла наготу. Зажав руками пах, Радд поднялся на колени.
      – Я тебя предупреждала, – процедила она. – Запомни, Радд, что бы ты ни делал, я не покорюсь!
      – Проклятая желтая сука! До сих пор я обходился с тобой мягко, но за это... за это тебе не поздоровится!
      Двое суток не поворачивался ключ в двери каюты, двое суток не появлялся Эйза Радд. Запах от помойного ведра стал невыносимым, Лилиа ослабела от голода и жажды.
      Несколько раз девушка приближалась к двери, но уходила, так и не постучав, не желая признать себя побежденной. К тому же Лилиа сомневалась, что Радд уморит ее голодом. Почему-то она представляла для него ценность, а он был скаредный и жадный..
      По истечении вторых суток послышался скрежет ключа. Лилиа тотчас поднялась. За время плавания она потеряла в весе, а теперь еще и ослабела, но встретила своего тюремщика с высоко поднятой головой. Он принес ведро воды и миску с едой.
      – Фу, ну и смердит здесь! – Радд поморщился. – Чтоб мне пропасть, сроду не нюхал такой вони! Вот тебе вода, вымойся, а этим можешь набить свой пустой живот.
      Ей хотелось наброситься на пищу, но Лилиа не двинулась с места, чтобы Радд не заметил, как она слаба.
      – Спасибо, – с достоинством промолвила она.
      – Не благодари. Ты для меня не человек, а только имущество, в которое вложены денежки.
      Радд поставил миску и ведро на пол, подхватил помойную жестянку и исчез за дверью. Едва его шаги затихли в коридоре, Лилиа накинулась на еду. Первым делом она напилась. Вода застоялась, как и случается в долгих морских путешествиях, но была лучше прежней. Утолив жажду, девушка приступила к еде. Вместе с сытостью пришла дремота, и Лилиа через силу заставила себя вымыться.
      После этого случая время снова потянулось однообразно. Раз в день появлялся Радд с миской и ведром. От такого рациона девушка исхудала. К счастью, прогулки по палубе тоже возобновились.
      Однако Радд больше не пытался насиловать Лилиа. Более того, он почти не разговаривал с ней. Наконец, настал день, когда он явился не с одним, а с двумя ведрами воды, и притом теплой. Пораженная Лилиа даже не спросила, что это означает. В несколько заходов Радд принес деревянную лохань, обмылок, ветхое полотенце и приличную еду, тоже в двух мисках. А затем и ворох одежды.
      – Завтра поутру мы будем там, куда держим путь, – сообщил он. – Это не какой-нибудь паршивый остров, так что придется тебе прикрыться, принцесса.
      – Я ни за что не надену платье, которое Исаак Джэггар назвал «матушкой Хаббард»!
      – Вздор! Я принес тебе нормальную одежду. В такой ходят женщины там, куда мы плывем. Так положено, и нечего упрямиться. Если ты вздумаешь расхаживать по улицам, тряся голой грудью, поначалу все сбегутся, а потом ты очутишься в тюрьме и узнаешь, что такое настоящая клетка. Чтоб мне пропасть, уж я-то знаю, посидел свое!
      – Но я не могу носить такое... такое одеяние!
      – Сможешь как миленькая! И смотри, не очень долго раздумывай, а то позову парочку дюжих матросов, они тебя быстренько запихнут в это платье вверх ногами! Или... – Радд гнусно ухмыльнулся, – или они тебя подержат, а я одену. Что тебе больше по душе? Учти, эти ребята не видели женщин долго, очень долго, едва ли они совладают с собой. Ну все! Завтра утром, когда пришвартуемся, чтоб была одета и обута, ясно?
      Он собирался уйти.
      – Постой! Куда мы прибываем? Что это за страна?
      – Это Англия, девочка, старая добрая Англия. Лондон, если уж быть точным. Тебе там понравится, чтоб мне пропасть! В этом городишке столько диковин, что и не снилось на твоем куске земли.
      Он ушел, оставив девушку наедине с грудой одежды. Она приблизилась, посмотрела на странные детали, потом подняла верхнюю, повертела и снова бросила.
      Совсем иные мысли занимали Лилиа сейчас. Англия! Страна, где родился ее отец, где он долгое время жил! Как странно, что Радд доставил ее именно сюда. Вопреки всему девушка усмотрела в этом совпадении хорошее предзнаменование. Так и не зная планов Радда на свой счет и опасаясь их, она все же испытала радостное волнение при мысли, что окажется в стране, которую мечтала увидеть.
      Подумав об этом, девушка снова вернулась к вороху одежды.
      Длинное, до пят платье. Какие-то необъятные юбки. Вероятно, их следует надевать вниз, чтобы платье было пышным. Пара чулок. Еще какие-то предметы и наконец самое ужасное – одежда для ног, или обувь, как называл это отец. Такая узкая, что кажется невозможным вставить туда стопу, не то что двигаться в этом.
      Однако Лилиа понимала, что выбора нет и ей придется надеть все это. Между тем она понятия не имела о назначении отдельных деталей, не знала, как приспособить их. Не обращаться же за помощью или советом к Радду! Боже, в какие крохотные колодки ей предстоит всунуть ноги! А ведь она никогда в жизни не носила обуви.
      Долго сидела девушка над одеждой, перебирая ее, размышляя, что надеть сначала, а что потом и куда именно.
      Рано утром ее разбудила перекличка матросов на верхней палубе. Голоса были громкими и радостно-возбужденными, движение судна быстро замедлялось, и наконец с плеском упал в воду якорь.
      Накануне девушка так и улеглась в одежде, страшась даже мысли о том, что утром еще раз придется пройти через ритуал сложного облачения. Невероятное количество предметов туалета стесняло и затрудняло движения. Прежде Лилиа и не предполагала, что можно чувствовать себя так неудобно и неестественно. Все детали одежды болтались на ней, кроме башмаков, которые, напротив, были очень тесны. К тому же от платья и прочего исходил неприятный запах плесени.
      Вскоре раздался привычный скрежет ключа. Радд быстро вошел в каюту, но, увидев Лилиа, замер и приоткрыл рот. Очевидно, не ожидал, что островитянка справится со сложным нарядом белой женщины.
      – Хм... надо же, ты все это надела... хм... чтоб мне пропасть, у тебя какой-то... какой-то совсем другой вид!
      Лилиа выжидающе посмотрела на своего тюремщика. Отвесив шутовской поклон, он сделал жест в сторону двери.
      – После вас, мисс!
      Девушка вышла наконец за порог своей тюрьмы. Ноги у нее подгибались – каблучок был низким, но нестойким.
      На палубе ее ждал неприятный сюрприз: все вокруг было окутано густым серым туманом. Мачты корабля терялись в нем уже в полуметре над головой. Казалось, толстое сырое одеяло укрыло весь мир.
      Радд подтолкнул девушку к веревочной лестнице, и Лилиа едва разглядела внизу баркас. В нем сидели два матроса на веслах. Гребя, матросы украдкой бросали на девушку озадаченные взгляды, но она не обращала на это внимания, всматриваясь в густую пелену тумана.
      Внезапно посветлело – всходило солнце. С ним повеял свежий бриз, который начал разгонять туман. Когда он полностью рассеялся на несколько мгновений, Лилиа ахнула, впервые увидев город, творение белого человека.
      Дома из серого известняка и потемневшего от сажи кирпича казались чудовищно громадными. Их украшали башенки, карнизы, каменные завитки. Строения тянулись насколько мог охватить взгляд. По мере того как туман редел, глазам девушки открывалась портовая гавань, где стояло на якоре неисчислимое множество судов. Лодки сновали между судами и пристанью.
      – Ну что, принцесса, каково? Небось дух захватило, а?
      Лилиа едва слышала замечание Радда, такое самодовольное, словно порт принадлежал ему. Она с жадностью впивала глазами окружающее. Страх перед большим городом проснулся в ней лишь тогда, когда лодка коснулась причала. На пристани толпилось великое множество людей, и все они кричали, толкались, куда-то пробивались, занимались погрузкой или выгрузкой. Лилиа и не представляла себе, что такое количество людей может быть в одном месте. Вся эта масса народу, казалось, готова была сомкнуться вокруг девушки, сдавить ее и задушить. Будь это возможно, она обратилась бы в бегство. Догадавшись о страхах девушки, Радд крепко взял ее под руку и не отпускал, пока они не сошли на берег.
      Несмотря на невероятное количество чудес и диковинок, Лилиа чувствовала себя одинокой, затерянной, всем чужой. Долгое морское путешествие в душной, тесной каюте без окон еще вчера казалось ей самым страшным, однако новый опыт был по-своему тягостен.
      Сотни людей спешили по каким-то своим делам, не обращая на девушку ни малейшего внимания Чужие лица, чужая одежда, чужая жизнь. И холод, промозглый холод, пробирающий до костей. Весна вот-вот должна была смениться летом, но Лилиа, знавшая только тропическую жару, дрожала всем телом.
      Выбравшись из порта, Радд нанял кеб и втолкнул туда девушку.
      – Предместье по дороге на Суссекс. Путь не близкий, но не волнуйся, приятель, тебе заплатят, – сказал он кебмену.
      В повозке белых Лилиа было так же неуютно, как и в порту, однако глаза ее невольно устремились к окошку. Кеб катился по булыжной мостовой улиц, переходящих одна в другую и заполненных толпами народа. На улицах, хоть и не слишком чистых, было множество лавок с разного рода товаром в витринах.
      Девушка забилась в угол, сжалась в комок, чтобы согреться, и отдалась во власть растущего изумления и страха. Лондон оказался больше, неизмеримо больше, чем она предполагала. Должно быть, это самый крупный город мира. Какое счастье, что отец учил ее истории и географии! Лилиа лихорадочно пыталась вспомнить то, что знала об Англии вообще и о Лондоне в частности. К счастью, она имела понятие об экипажах и велосипедах и узнавала их, когда видела. Конечно, от этого они не стали менее пугающими и чуждыми, но хотя бы не заставляли теряться в догадках.
      Лилиа снова поразила мысль о том, что она – на родине отца. Совпадение казалось невероятным.
      – Послушай... – нерешительно обратилась она к своему спутнику, – я хочу знать, куда ты меня везешь и зачем.
      – Все в свое время, принцесса, все в свое время, – ухмыльнулся Радд. – Потерпи, осталось недолго.
      Когда кеб выехал из города в предместье, глазам девушки открылась сельская Англия во всей ее весенней красе. Ветерок перебирал желтые головки диких нарциссов, яркие азалии в палисадниках, ветки миндальных деревьев в таком обильном цвету, что молодая листва терялась среди белоснежных лепестков. Обилие растительности, пусть даже незнакомой, несколько утешило девушку. Зеленые холмы простирались до самого горизонта, живописные луга были разделены живыми изгородями, купы деревьев склонялись над прудом или речушкой. После буйства джунглей на Мауи флора Англии казалась скудной, и все же Лилиа жадно разглядывала придорожные лужайки и рощи. Время от времени мелькала ферма или постоялый двор, а порой и особняк в стороне от дороги, почти скрытый деревьями и тщательно ухоженным кустарником.
      Они ехали по немощеной дороге, и пыль так и клубилась за кебом. Становилось все теплее. Девушка согрелась и, утомленная впечатлениями, прикорнула в углу сиденья.
      Окрик Радда разбудил Лилиа.
      – Эй, кебмен! – Он опустил окошко и высунулся. – Поворачивай в следующую аллею... да-да, в эту, с большими дубами.
      Поняв, что они приближаются к месту назначения, Лилиа выглянула в окошко и увидела внушительный особняк из серого камня, потемневшего от времени и капризов погоды. К нему вела просторная аллея. Двухэтажное здание имело строгие очертания. Из дымоходов на крыше поднимался дым. Перед особняком простиралась безукоризненно подстриженная лужайка, обрамленная живой изгородью, поодаль виднелся кустарник, выстриженный в виде каких-то животных, что окончательно потрясло девушку. За особняком открывалась великолепная панорама убегающих вдаль холмов.
      Кеб обогнул лужайку и остановился перед широкими каменными ступенями лестницы, ведущей к двойным дверям.
      – Вот мы и приехали, принцесса, – насмешливо сказал Радд.
      Он вышел, открыл для Лилиа дверь и сделал нетерпеливый жест. Девушка спустилась на разровненный гравий. Было совсем тепло, солнце припекало.
      – Где мы, Эйза Радд?
      – Еще пару минут, принцесса, и все узнаешь.
      Девушка последовала за ним вверх по ступеням, к массивным дверям особняка. Радд приподнял бронзовый дверной молоток и дважды постучал. Вскоре дверь приоткрылась, за ней стоял лакей в красивой ливрее. Лилиа решила, что этот разодетый господин – хозяин дома.
      – Сэр? – вопросительно произнес лакей.
      – Доложи леди Анне, что здесь Эйза Радд, а с ним та, кого она ждет.
      Лакей смерил приехавших снисходительным взглядом.
      – Извольте подождать.
      Интуитивно догадавшись, что лакей о них невысокого мнения, Лилиа смутилась. Однако Радда это ничуть не обескуражило.
      – Не волнуйся, принцесса, она нас примет, никуда не денется.
      – А кто такая леди Анна?
      – Увидишь, увидишь! Чтоб мне пропасть, ну и любопытна же ты!
      Ожидание показалось девушке бесконечно долгим. Наконец дверь открылась на ширину одной створки. Во взгляде лакея Лилиа уловила насмешку.
      – Леди Анна примет вас. Прошу следовать за мной.
      Они оказались в просторном помещении, напоминающем очень широкий коридор. Лилиа вспомнила, что это называется галереей. Из окон девушка видела лужайку и подъездную аллею.
      Вдоль противоположной стены находились застекленные стеллажи с книгами. Сколько же их тут было! Сотни, а то и тысячи! Девушка и не думала, что во всем мире может набраться столько книг разом. Между стеллажами стояли удобные мягкие стулья и столики, на которых впервые в жизни Лилиа увидела газеты, а также альбомы, о которых и вовсе не имела понятия. С лепного, сводчатого потолка свисали хрустальные люстры. Лилиа не могла оторвать взгляд от этих сверкающих сокровищ. Однако ей пришлось следовать за спутниками.
      Лакей подвел их к широкой величественной лестнице.
      На верхней площадке лакей постучал в красивые резные двери.
      – Введите их, Джеймс, – послышался женский голос. Лакей распахнул дверь для прибывших и притворил ее за ними, не входя. На кушетке с высокими валиками полулежала худая немолодая женщина. Кожа ее напоминала старинный фарфор, покрытый прожилками. Однако волосы незнакомки, уложенные в высокую прическу, были вовсе не седыми, а золотисто-рыжими, зеленые глаза смотрели внимательно и с интересом. Самый вид женщины наводил на мысль о богатстве и знатности.
      Хотя Лилиа, конечно, не видела эту женщину прежде, что-то в посадке ее головы показалось девушке смутно знакомым. Не выдержав испытующего взгляда зеленых глаз, Лилиа молча осмотрела комнату.
      Со всех сторон их окружала роскошь, чуждое и кричащее великолепие, от которого кружилась голова. Назначения большей части предметов Лилиа не понимала. Она залюбовалась расписным потолком, где резвились улыбающиеся ангелы с арфами в руках. Очаг поражал своим великолепием, и его невозможно было ни с чем спутать из-за горящих дров. В глубине комнаты стояла кровать под балдахином, со стеганым шелковым покрывалом и множеством подушек.
      – Итак, Радд, – заговорила женщина, – это она?
      – Она, она, леди Анна! Могу присягнуть, что это и есть дочь Уильяма Монроя.
      – Он говорит правду, дитя мое?
      – Да, – ответила Лилиа, совершенно ошеломленная таким поворотом. – Уильям Монрой был моим отцом.
      – Был? Так он умер?
      – Два года назад.
      – Бедный мой Уильям всегда и все делал не вовремя – никакого чувства времени! Впрочем, все в конечном счете к лучшему. Подойди ко мне, дитя мое. – Иссохшей рукой женщина поманила девушку. – Ближе! Глаза у меня теперь уже не те, что раньше.
      Озадаченная Лилиа подошла к кушетке.
      – Боже милостивый! Что это за обноски на тебе? И ты истощена почти так же, как я. Радд, что с ней такое? Болезнь? Голод? И потом, я же просила одеть ее достойным образом.
      – Я подумал: а чего ради? Девчонка никогда ничего не носила, кроме куска тряпки. Откуда ей знать, что такое достойный вид?
      – Могу ли я узнать, кто вы? – не выдержала Лилиа.
      – Как? Разве этот человек не объяснил тебе?
      – Нет.
      – В чем дело, Радд? Почему вы держали это бедное дитя в неведении?
      – Ну... я думал... я решил предоставить это вам.
      – Вы только взгляните на нее. Она же потрясена до глубины души, и кто может винить ее за это? – Женщина обратилась к Лилиа: – Я – леди Анна Монрой, мать Уильяма, то есть твоя бабушка, дитя мое. А этого человека я отправила на острова, куда ветер занес моего беспутного сына. Я поручила ему найти или самого Уильяма, или хотя бы следы его. Здесь родился и вырос твой отец. Долгие годы Монрой-Холл был ему родным домом, а теперь, надеюсь, станет домом тебе, дитя мое.
      – Мать моего отца? Бабушка? – растерянно повторила Лилиа. – Он никогда не рассказывал о прошлом! Я ничего не знаю о Монрой-Холле.
      – Охотно верю. – Анна грустно покачала головой. – При всех своих недостатках Уильям был не лишен гордости. Без сомнения, удрученный изгнанием, он стыдился его. А теперь скажи, как тебя зовут, дитя мое. ..
      – Лилиа.
      – Лилиа... Что за чудесное имя!
      Радд нетерпеливо закачался на пятках.
      – Леди Анна, не перейти ли нам к делу? После этого вы всласть наговоритесь, а я занят. Соблаговолите рассчитаться со мной за услуги, и я оставлю вас наедине.
      – Да, да, – согласилась леди Анна, – давайте все уладим.
      – Вы хотите заплатить этому человеку? За что? – спросила Лилиа.
      – Я обещала заплатить тысячу фунтов, если он убедит моего сына или его наследников вернуться.
      – Прежде чем вы заплатите, я хотела бы переговорить с вами наедине.
      – Оставьте нас ненадолго, – сказала Радду леди Анна.
      – Леди Анна! – встревожился Радд. – Я не могу торчать тут у вас до скончания века! Сейчас девчонка наврет вам с три короба. К чему слушать этот вздор? Туземок хлебом не корми, дай только опорочить белого мужчину, а у самих не больше приличий, чем у мартовских кошек!
      – Вы забываетесь, Радд! Это моя внучка, будьте любезны говорить о ней с уважением!
      – Я готов принести самые почтительные извинения, леди Анна, если только и вы прислушаетесь к моим словам. Но клянусь, она лгунья, и у нее самые низменные наклонности!
      – Джеймс!
      Леди Анна схватила трость и постучала в пол. Дверь открылась почти сразу, словно лакей все это время стоял за ней.
      – Джеймс, проводите этого человека вниз и подождите, пока я снова вас обоих не позову.
      – Слушаюсь, миледи.
      – Леди Анна, заклинаю вас, не верьте ни единому слову этой островитянки, этой безбожницы!
      – Молчать, ничтожество! Вы начинаете действовать мне на нервы! – Трость снова гулко ударила в пол. – Если вы не покинете эту комнату по доброй воле, Джеймс выставит вас отсюда!
      Лакей, плечистый и крепко сбитый, схватил Радда за локоть и вынудил направиться к выходу.
      – А теперь я хочу знать, в чем дело, – сказала леди Анна.
      – Прошу вас, ничего не платите этому человеку!
      – Однако это странно! – Пожилая дама сверкнула глазами. – Быть моей внучкой еще не значит командовать мной! Соглашение должно быть выполнено, это вопрос чести.
      – По отношению к человеку достойному, – возразила девушка. – Эйза Радд силой увез меня с острова, а когда вы узнаете, что было потом...
      И Лилиа подробно поведала бабушке о своем путешествии в Англию. Леди Анна ничем не выдала своих чувств, сказав только: «Понимаю». Она снова стукнула тростью в пол, после чего появился Радд в сопровождении Джеймса.
      – Благодарю, Джеймс. Останьтесь здесь, – обратилась леди Анна к лакею.
      Тот учтиво наклонил голову и отошел в угол, не спуская взгляда с угрюмого Радда.
      – Итак, – начала леди Анна, – вы даже хуже, чем я предполагала, Радд. Я наняла вас вовсе не для того, чтобы вы похитили эту девушку, даже не спросив ее согласия. И уж конечно, не для того, чтобы держали ее взаперти на затхлой воде и испорченной пище. Более того, вы пытались... пытались напасть на нее!
      – Все это ложь, ложь!
      – Молчать! – Леди Анна сопроводила окрик резким стуком трости. – Вы не заслужили и фартинга, не говоря уж о тысяче фунтов! Немедленно избавьте меня от своего присутствия!
      – Но... как же это? – опешил Радд. – Вы не понимаете... я должен получить деньги, просто должен! Я честно их заработал. Только силой мне и удалось увезти девчонку с острова! Вы же не думаете, что она отправилась бы со мной добровольно?
      – Ну хорошо, а жестокое обращение?
      – Говорю вам, она лжет!
      – Достаточно взглянуть на нее, чтобы понять, кто из вас двоих лжет. Джеймс! Выдворите этого человека из моего дома.
      – Я буду жаловаться!
      – Как вам угодно. Но прежде чем обратитесь куда-либо с жалобой, советую взвесить хорошенько, чье слово будет принято во внимание – ваше или леди Анны Монрой. Меня все знают и уважают, а у вас темное прошлое. К тому же деньги позволят мне отыскать вас даже на краю земли, вздумай вы причинить вред мне самой или моим близким. Джеймс!
      Лакей поволок Радда к двери. Тот вырывался, упирался ногами в пол и брызгал слюной, выкрикивая угрозы.
      – Ах да, Джеймс, заплатите кебмену. До Монрой-Холла путь не близкий. Пусть он отвезет это никчемное создание в Лондон.
      – Слушаюсь, миледи.
      У самых дверей Радд обернулся:
      – Вы еще пожалеете, ох как пожалеете! И вы, и ваша грязная туземная сучка! Уж я об этом позабочусь!

Глава 4

      Низкопробный мюзик-холл на побережье, известный под названием «Лачуга углекопа», был, по обыкновению, переполнен. Тут можно было встретить и гвардейца в щегольском мундире, и хлыща с подозрительными наклонностями, подкрашенного и подвитого, и человека светского – словом, представителей всех общественных слоев и самых разных занятий. Прокуренный зал был набит битком, на плохо освещенной сцене, завывая непристойную песенку под расстроенные клавикорды, развлекал клиентов ужимками и прыжками престарелый комик Джо Велс. В углу шла шумная попойка.
      Все это ничуть не занимало Дэвида Тревелайна. Он сидел за своим столом в полном одиночестве, угрюмо глядя в стакан с бренди. Даже Джо Велс и его веселые непристойности не могли в этот вечер поднять ему настроение, хотя обычно он слушал старика с удовольствием, то и дело разражаясь одобрительным смехом. Сегодня все казалось пресным, даже соленые шуточки. О вечерах вроде этого думаешь: скорее бы прошел, да и забыть о нем!
      Для начала Дэвид зашел в клуб на Сент-Джеймс-стрит, сел играть в кости и сам не заметил, как проиграл пятьдесят фунтов. Решив отыграться, он взялся за карты, и дело пошло на лад, но тут Джонни Бонд ни с того ни с сего назвал его шулером и устроил скандал. Рассвирепев, Дэвид вскочил и с размаху влепил ему такую пощечину, что под потолком зазвенело.
      – Я требую сатисфакции! – завопил Джонни, потирая быстро краснеющий след пятерни.
      – Что? Вы требуете сатисфакции, когда оскорблен я?! Впрочем, все равно. Я дам ее вам с величайшим удовольствием, мистер Бонд. Завтра на рассвете, в Мидоу. Я выбираю пистолеты!
      – Согласен, – ответил тот, не отнимая ладони от щеки. – На рассвете, в Мидоу.
      Посидев в «Лачуге углекопа» и поразмыслив за стаканом бренди, Дэвид остыл и уже сожалел о том, что в клубе вышла такая безобразная сцена. Отец постоянно твердил ему, что человек светский должен держать себя в руках при любых обстоятельствах, но, увы, единственный отпрыск лорда Тревелайна был для этого слишком горяч. Оставалось читать лекции и надеяться на перемены.
      Дэвид подавил вздох, откинул со лба прядь светлых волос и обвел взглядом помещение. Глаза у него в безмятежные минуты были голубые, но легко темнели от гнева и любого другого сильного чувства. Двадцати трех лет от роду, высокий и хорошо сложенный, он слыл красивым молодым человеком.
      Нет, решительно все в этот вечер было не так. Стоило только посмотреть на завсегдатаев, что слушали пошлую песенку развесив уши, как во рту возникал кислый привкус. Здесь никто ни в чем себе не отказывал. Одним нравилось наливаться пуншем, джином, бренди или хотя бы шерри с водой, другие жадно набивали себе животы кушаньями начиная от незатейливых яиц-пашот до сложного валлийского пирога с почками.
      Вдруг, совершенно ни с того ни с сего, Дэвид задался вопросом, чего ради он посещает такого рода заведения и якшается с подобной братией. Можно подумать, он, как и другие, не мыслит жизни без спиртного, азартных игр и регулярных визитов к проституткам. Это не подобает будущему лорду Тревелайну, наследнику знатного и богатого рода, о чем, кстати сказать, неустанно напоминает ему отец, уважаемый член палаты лордов. Положение обязывает, не так ли?
      Дэвиду пришлось согласиться с этим бесспорным аргументом. Однако жизнь английского дворянства со всеми своими устоями, нормами и правилами разительно напоминала болото. От такой жизни человек с горячей кровью мог просто зачахнуть, умереть от скуки и однообразия.
      Дэвид снова окинул взглядом зал, на сей раз снисходительно. Да, здесь господствовали низменные побуждения, но это хоть разгоняло сплин.
      Джо Велс закончил наконец распевать и сорвал аплодисменты, сопровождаемые громкими криками одобрения. Раскланиваясь на ходу, комик скрылся в боковой дверце, откуда тотчас появился совсем иной персонаж – статный человек лет тридцати пяти с пламенеющими рыжими бакенбардами, одетый по последней моде. Его головной убор был залихватски сдвинут на затылок, толстая золотая цепочка спускалась к карману, где, как знали завсегдатаи, находились дорогие часы. Единственной странностью его облика был размер ног: плотно облегающие сапоги казались на нем женскими. При ходьбе он изящно опирался на трость с резным набалдашником.
      Послышались крики:
      – Хей-хо, Дики Берд, приятель!
      – Спой нам что-нибудь позабористее!
      – Что-нибудь новенькое, Дики!
      – Давай, Дики, да погорячее, чтоб чертям стало тошно!
      Весело улыбаясь, вновь прибывший жестом попросил тишины. Это был Ричард Берд, кутила и франт, человек светский, объездивший полмира, остряк и повеса, неслыханный волокита, а ко всему прочему еще и сочинитель двусмысленных, но вовсе не пошлых песенок. Его появление весьма обрадовало Дэвида; он откинулся на спинку стула с бессознательной улыбкой, предвкушая развлечение и наконец ощущая себя в своей тарелке. Дик Берд, его давний и лучший друг, отыскав взглядом Дэвида в толпе, подмигнул ему с самым плутовским видом. При этом он не переставал жестами утихомиривать горланящую аудиторию. Когда гуляки выдохлись и затихли, Дик раскланялся.
      – Джентльмены, сегодня я спою вам весьма назидательную песенку. Она написана совсем недавно, ни разу не исполнялась в компании, а называется «Наш веселый музыкант». Прошу внимания! – Он повел тростью в сторону клавикордов. – Джордж, выдай-ка нам пару тактов из песни «Нет порядка в этом доме».
      Тощий человечек сыграл вступление, и Дик запел глубоким бархатным баритоном, так и поблескивая глазами от никогда не изменявшего ему веселья. Дэвид, искренне забавляясь, слушал.
 
Городок хорош, не скрою,
Да и дамы хоть куда,
Только каждою весною
Так скучают, что беда.
Но на улице на главной
Появился раз студент,
При себе имел он славный
Музыкальный инструмент.
Он, поверьте, самый-самый,
Наш веселый музыкант,
И всю ночь готовы дамы
Восхвалять его талант.
Мэр там был джентльмен бывалый,
Только малость староват,
Был к тому же славный малый
На молоденькой женат.
Та от скуки изнывала,
Да подруга на ушко
Про студента рассказала
И про дудку про его.
«Он, поверь мне, самый-самый
Наш веселый музыкант!
Ах, всю ночь готовы дамы
Восхвалять его талант!»
Леди нежная решила,
Что не прочь его нанять,
Для начала предложила
Свою дудку показать.
И при виде этой дудки
Занялся у леди дух.
«Инструмент такой не шутка!
Этот парень стоит двух!»
Он, конечно, самый-самый,
Наш веселый музыкант,
И всю ночь готовы дамы
Восхвалять его талант.
На уроках у студента
Было много славных дел –
Музыкальным инструментом
Виртуозно он владел.
Не приучена лениться
Дудка славная его.
Показал он ученице,
Что такое мастерство!
Он и вправду самый-самый,
Наш веселый музыкант!
И всю ночь готовы дамы
Восхвалять его талант!
Как студента провожали,
Целый город горевал.
Дамы хором умоляли,
Чтоб он их не покидал.
«Леди, эдак не годится!
Жадность – это же грешно!
Ведь другие ученицы
Музыканта ждут давно».
Потому что самый-самый
Наш веселый музыкант!
И всю ночь готовы дамы
Восхвалять его талант!
 
      Когда последние слова отзвучали и музыка стихла, публика взревела от восторга, раздался топот ног и оглушительные рукоплескания. Исполнитель раскланялся, приподнял шляпу и устремился со сцены, не обращая внимания на крики «бис!». Пробираясь к столу Дэвида, он благодушно улыбался и кивал знакомым.
      Усевшись, а вернее, рухнув на стул, Дик вытянул ноги и начал обмахиваться шляпой.
      – Ну, дружище Дэвид, как ты находишь мое последнее произведение?
      – Как обычно, непревзойденным, – с добродушной иронией ответствовал тот. – Ты сказал, это новая?
      – Ты же знаешь, я терпеть не могу исполнять свои песенки по второму разу! – Дик сделал элегантный жест рукой. – Да и зачем это? Они так и роятся у меня в голове, как пчелы по весне.
      – Кого-кого, а тебя, дружище, не упрекнешь в ложной скромности, – со смехом заметил Дэвид.
      – В первую очередь хвали себя сам, и тогда другие охотно последуют этому примеру. Скромность еще никому не снискала популярности.
      – Ты не трубишь повсюду о своих подвигах в постели, однако девчонки Лондона только о них и говорят.
      – Ну, это просто! Чем человек известнее, тем легче ему найти путь к сердцу женщины... и в ее постель. Можно сказать, слава сама расстилает перед ним ковер.
      Дэвид расхохотался.
      – Я уже не раз говорил, что ты легко разбогател бы на своих песенках, если бы только захотел.
      – Что значит – разбогател бы? Друг Дэвид, я и без того богат, да и знаменит в придачу! Все богатство мира все равно не заграбастать в одни руки.
      – Ты безнадежен, – вздохнул Дэвид. – Впрочем, ты нравишься мне таким, каков есть. Лучше тебя нет лекарства от сплина. Я чуть было не впал в уныние...
      – Неудачный вечер?
      – Еще какой! Один из тех вечеров, когда... ну, ты и сам знаешь. Ничего, мне уже лучше, и все благодаря тебе, приятель. Как насчет бренди?
      – Боже мой, я уж думал, ты так никогда и не спросишь! Если бы ты хоть раз в жизни сочинил непристойную песенку, то знал бы, как после этого мучает жажда. И вожделение, – добавил Дик, понизив голос. – Послушай, друг Дэвид, не хочешь ли составить мне компанию? Я сговорился на эту ночь с двумя смазливыми потаскушками, которые уверяли, что знать не знают про эту гнусную французскую болезнь... фу ты, все время забываю название. Вообще-то я собирался попользоваться обеими, но чего не сделаешь ради друга! Ну скажи-ка, разве я эгоист?
      Дэвид поискал глазами официанта, подозвал его, заказал два бренди и повернулся к другу.
      – Прежде чем решить этот безусловно важный вопрос, я бы хотел обсудить с тобой кое-что другое. Сегодня в клубе я вызвал на дуэль Джонни Бонда и встречусь с ним поутру в Мидоу. Так что мне нужен секундант. Как, согласишься?
      – Опять?! – с преувеличенным отчаянием воскликнул Дик. – Всему виной твоя не в меру горячая кровь, приятель! И зачем только я утруждал себя назиданиями? Все впустую, все зря!
      Подошел официант с заказом. Взяв свой стакан, Дик сделал глоток и шумно вздохнул.
      – Представляю себе, как обрадуется лорд Тревелайн.
      – Отец никогда не радуется, что бы я ни делал. Возможно, он и прав, но раз уж составил обо мне мнение, не стоит его разочаровывать.
      – Дэвид, Дэвид! Впрочем, не мне читать тебе нотации о высоких моральных принципах, друг мой. Я сам стою на весьма зыбкой почве, если вспомнить потаскушек, кутежи и тому подобное. Но дуэль! Дуэль – это уж слишком, к тому же по такому пустяковому поводу, как сказанное в запале слово. – Дик поиграл тростью, потом внезапно нацелил ее в грудь Дэвиду. – Даже самого лихого дуэлянта однажды ждет промах или осечка, потому что фортуна никому не улыбается постоянно. Она любит повернуться спиной в самый неожиданный момент – и вот уже Дик Берд стоит, повесив голову, над могилой лучшего друга! Не сочинить ли мне сейчас песенку на этот случай, грустную и неописуемо непристойную песенку, которую ты, без сомнения, заслуживаешь, дружище?
      – Перестань паясничать, Дик! Джонни Бонд назвал меня шулером, не мог же я проглотить это оскорбление. Джентльмен обязан вступиться за свою честь, не так ли? Как бы ты повел себя на моем месте?
      – Честь! – пренебрежительно отмахнулся Дик. – Это слово до того истрепали, что скоро оно рассыплется в пыль. С древних времен все только и делают, что прикрывают нелепые смерти честью. Вот скажи мне, стоит честь того, чтобы убить или быть убитым из-за какой-то карточной игры? Но довольно об этом! В конце концов, это твоя жизнь, не моя. Давай пить, веселиться, предаваться плотским утехам всю ночь напролет, потому что завтра поутру Дэвид Тревелайн вполне может отправиться в далекий путь... на тот свет!
      Уже изрядно навеселе, приятели шли по узкой и плохо освещенной улице, горланя в два голоса новую песенку Дика. Порой их заносило в стороны, и тогда ночь оглашалась громким хохотом. Все ставни на окнах в этот час были закрыты, а поскольку район пользовался не самой лучшей славой, обитатели домов не высовывали носа наружу, чтобы разбранить крикунов.
      Даже в состоянии опьянения Дэвид понимал, что в переулках и темных подворотнях жмутся к стенам подозрительные личности, следя за поздними гуляками и прикидывая, достаточно ли тугие у них кошельки и стоит ли ввязываться в драку.
      – Пташки живут прямо за углом, – вещал Дик, крепко обнимая его за плечи, а порой и повисая на нем. – Сочная Джейн и Грудастая Бете – так они мне отрекомендовались. Чтобы ты знал, – как я щедр, уступлю тебе Бете. Пусть ее пышный бюст промелькнет перед твоим мысленным взором, если...
      – Будет тебе! Это уже не смешно.
      – Как не смешно? Очень смешно, а ты просто неблагодарный олух! Другой на твоем месте плакал бы от радости, если бы сам Дик Берд уступил ему девчонку.
      Он попытался изобразить обиду, прикрыв глаза рукой, но едва устоял на ногах. Дэвид отреагировал неопределенным смешком. Шутовские выходки Дика в этот вечер занимали его не больше, чем предстоящее развлечение, но поскольку лучший друг шел ради него на кое-какие жертвы, отказаться он не решался. В какой-то момент Дэвид пожелал, чтобы из темного угла выскочила шайка грабителей и напала на них. Драка быстро прочистила бы ему мозги, а потом можно было сказать, что его сильно избили, и откланяться, не задев Дика.
      Однако ни один грабитель так и не вынырнул из подворотен, а потом уже было слишком поздно что-то менять, так как Дик остановился у нужного дома, заколотил в дверь и завопил во весь голос:
      – Эй вы, никчемные потаскушки, отворяйте! Прибыл сам Дики Берд с приятелем! Если вы уже согрели свои постельки, тем лучше!
      Дверь приоткрылась.
      – Тише! – громко зашептал женский голос. – Эдак разбудишь всю округу!
      – В этой округе вообще не ложатся спать, – со смехом возразил Дик, нажимая на дверь. – Кому и знать это, как не тебе, Джейн!
      – И все равно веди себя прилично, Дики Берд!
      – Да уж постараюсь! – взревел тот во всю мощь легких. – Где там застряла Бетс? Я хочу представить ей своего лучшего друга, лорда Тревелайна!
      – Шутишь, Дики? – послышалось из темноты за дверью. – Настоящий лорд? Вот это да!
      Дэвид хотел было возразить, но только пожал плечами. В конце концов, какая ему разница, а Дик всласть позабавится восторгом девчонок.
      Приятели ступили через порог и оказались прямо в комнате – немало дешевых помещений в нижних этажах выходило на улицу. В темноте к Дэвиду тотчас прильнуло теплое и весьма женственное тело. Отбросив недавние сомнения, он отдался на волю происходящего. Какой-то источник света в комнате был, но едва теплился, и Дэвид видел лишь светлое пятно лица, обрамленное растрепанными волосами. Руки сами потянулись к округлостям грудей, едва прикрытым тонкой ночной сорочкой. Бете вообще целиком состояла из округлостей и пахла именно так, как пахнет пышная молодая женщина, угревшаяся в постели. Осязая ее обильную плоть, вдыхая запах ее волос и кожи, Дэвид почувствовал себя куда лучше. Уныние быстро рассеивалось и сменялось вожделением.
      – Ну, что я говорил? – воскликнул Дик, по обыкновению чувствительный к сменам его настроения.
      Дэвид беззаботно засмеялся, и смех этот изгнал остатки тревоги и угнетенности. Ответив Дику какой-то шуткой, он наклонился, ища губами рот Бетс. Она потянулась навстречу, жарко дыша. Забыв обо всем, Дэвид погрузился в мир ощущений.
      Последующие два часа почти не сохранились в его памяти, и если позже он пытался заглянуть в этот момент своего прошлого, то всплывали лишь какие-то бессвязные чувственные образы. Тем не менее Дик достиг своей цели отвлечь его от завтрашней дуэли (Дэвид сообразил это только сутки спустя).
      Бетс, опытная в искусстве любви, была еще так молода, что и сама испытывала наслаждение. То, что гость платит, не мешало ей наслаждаться близостью с ним. Дэвиду нравилось знакомиться с ее телом на ощупь в скудном освещении, это казалось даже лучше, чем на глаз. Руки говорили ему, что тело это юное и тугое, зовущее каждым своим изгибом. Большие груди Бетс вполне оправдывали ее прозвище.
      Крик удовольствия, с которым она впустила в себя его напряженную плоть, распалил Дэвида. Мелькнула мысль, что ночка будет хороша, но потом и она исчезла.
      Бетс и Джейн снимали одну комнату на двоих – не многие лондонские проститутки могли позволить себе отдельное помещение. Кровать, хотя и широкая, тоже была одна. Вздумай Дэвид протянуть руку, он легко нащупал бы другую парочку, поглощенную таким же занятием. Те двое не стесняясь издавали чувственные возгласы, но это не смущало ни Дэвида, ни его партнершу.
      В момент экстаза Бетс стиснула поясницу Дэвида ногами и закричала в полный голос, что весьма порадовало его и добавило ему удовольствия. Поскольку стояла уже глубокая ночь, он уютно устроился на пышной груди и уснул.
      Разбудило Дэвида постукивание тростью по спинке кровати. Он приподнялся.
      – Пора нам пускаться в путь, если мы не хотим опоздать на свидание со смертью, – прошептал Дик.
      Дэвид уселся, свесив ноги с кровати, с минуту посидел, приходя в себя, потом пошарил в поисках разбросанной одежды. Предстоящая дуэль привлекала его сейчас ничуть не больше, чем накануне, тем не менее через нее предстояло пройти. Одевшись и обувшись, он прислушался и уловил звон монет – Дик высыпал по пригоршне возле каждой из спящих девушек.
      – Я сам заплачу Бетс, – начал Дэвид, но друг перебил его:
      – И не говори об этом! Я тебя пригласил, мне и платить. К тому же при сложившихся обстоятельствах ничего другого я не могу сегодня для тебя сделать.
      Дэвид криво усмехнулся, а когда дверь за ними закрылась, заметил:
      – Что-что, а приободрить ты умеешь!
      – А я вовсе не собирался тебя ободрять. Напротив, предпочел бы отговорить тебя. Надежда невелика, но как друг я обязан хоть попытаться.
      – Знаю, знаю, что сделал глупость, ввязавшись в это! Но теперь отступать некуда, и тебе это известно. Когда перчатка брошена, джентльмен берется за оружие, таков закон чести.
      – Опять честь! Ну так я скажу, что слово это никчемное, для глупцов!
      – Послушай, к чему спорить в такой ранний час? Если хочешь, обсудим плюсы и минусы дуэли как-нибудь позже.
      – Плюсы? Какие, скажи на милость, могут быть плюсы у столь нелепого занятия? Впрочем, не важно. – Дик примирительно поднял руку. – Споры выводят из себя, а тебе сейчас нужно полное самообладание. Постарайся обуздать свой пылкий нрав, и пусть твой палец не дрогнет на курке.
      Как ни противна мне роль секунданта, с этой минуты клянусь только подбадривать тебя.
      Дэвид ничего не ответил, и долгое время приятели молча шли по спящей улице. Кругом было тихо, и они слышали лишь звук своих шагов по мостовой.
      Дэвид прекрасно знал, что Дик совершенно прав: дуэль, конечно же, нелепость, забава горячих голов и проклятие рабов чести. Однако понимал он и то, что существует неписаный закон. Бросая вызов, джентльмен знал, что тот будет принят, и точно так же сам принимал вызов, не желая прослыть трусом. Рассудок не имел здесь права голоса.
      Предстоящая дуэль была для Дзвида четвертой по счету – и последней, как он мысленно поклялся себе в это утро. На двух других он убил противников, а на третьей так серьезно ранил, что теперь тот не мог владеть правой рукой. Сколько ни повторял себе Дэвид, что выбора у него не было, это не спасало от угрызений совести.
      Кроме того, Дэвида тревожило то, о чем недавно упомянул Дик: рано или поздно удача отворачивается от самого меткого стрелка. Игрок по натуре, Дэвид понимал, что с каждой дуэлью шанс быть убитым или искалеченным растет. Не это ли утро фортуна выбрала для того, чтобы отвернуться от него?
      После третьей дуэли Дэвида долго преследовал кошмар: он встречался лицом к лицу с безликим противником с пистолетом навскидку. Мидоу – обычное место встреч дуэлянтов – был подернут туманом, деревья казались привидениями в белых саванах, трава полегла под тяжестью росы. Дэвиду представлялось, что это река густой зеленой крови, в которой он утонул по щиколотку. Каждый раз противник стрелял первым, пуля вырывалась из ствола в облачке дыма и устремлялась к Дэвиду, становясь все больше и больше по мере приближения, превосходя все разумные пропорции, как то часто бывает в кошмарах, пока наконец не заслоняла собой весь мир. Он всегда просыпался за миг до того, как пуля находила цель, и долго потом лежал в холодном поту.
      При этом воспоминании Дэвид содрогнулся. Чего ради ему вздумалось оживить в час дуэли такой неприятный сон? Раньше с ним ничего подобного не случалось, напротив, его рассудок был холоден, а мысли чисты – никаких неприятных предчувствий, никаких сомнений, одна только нерушимая уверенность, что он выйдет из предстоящего испытания победителем.
      Наконец приятели добрались до конюшни. Дик разбудил конюха, приказал поскорее седлать лошадей, и вскоре друзья уже направлялись в южное предместье. Дэвид сидел на своем любимце, великолепном черном жеребце по кличке Гром. Ранняя прогулка волновала горячего коня, он гарцевал и пританцовывал, то и дело пытаясь подняться на дыбы, так что Дэвид не без труда справлялся с ним.
      Мидоу находился в южном предместье Лондона и представлял собой луг, по своим размерам похожий на большую поляну и со всех сторон окруженный старым лесом с громадными деревьями.
      По мере приближения к месту назначения Дэвида все сильнее охватывало неприятное чувство. Он как будто уже видел все это и был здесь... то есть и бывал, конечно, поскольку другие дуэли тоже происходили в этом месте. Но то, что испытывал Дэвид, не имело ничего общего с реальными деревьями и лугом и наполняло душу ледяным холодом. Джонни и его секунданты стояли на другом краю луга, в редеющей дымке тумана. Когда Дэвид спешился и посмотрел туда, клубы тумана окутали Джонни и скрыли его лицо.
      Дэвид вновь содрогнулся – до такой степени все это напоминало ему ненавистный кошмар. Оставив коня пастись, он прошел на край луга. Мидоу был словно специально устроен для дуэлей. Дик направился к секундантам противника обсудить детали, а Дэвид стоял и всматривался в лицо Джонни. Хотя он уже видел молодого человека, лицо его почему-то дрожало и расплывалось, как во сне.
      Посовещавшись, секунданты приблизились к Джонни с двумя дуэльными пистолетами. Как оскорбленная сторона, он имел право выбрать оружие. После этого Дик принес оставшийся пистолет Дэвиду. Вынимая его из футляра, тот все еще размышлял над странностями этого утра. Ему показалось, что все происходит во сне.
      – Ты по-прежнему намерен пройти через это, дружище? – послышался голос Дика, но Дэвид не ответил.
      Он смотрел на пистолет с таким видом, будто никогда не видел ничего подобного, и лишь подсознательно отметил, что оружие подготовлено по всем правилам.
      Наконец секунданты сошлись точно посредине разделявшего противников расстояния и сделали несколько шагов в сторону. Оттуда им предстояло проследить, чтобы дуэлянты стрелялись как положено. Своим глубоким ясным голосом Дик давал последние указания, но Дэвид не понимал ни слова. Когда прозвучала команда «приготовиться», он бездумно вскинул пистолет на уровень прицела.
      – Огонь! – выкрикнул секундант Джонни.
      Дэвид и не подумал нажать на курок. Время для него остановилось, он чувствовал себя мухой, пойманной в клейкую паутину мгновения.
      – Стреляй, Дэвид, стреляй! Чтоб тебя черти взяли, стреляй! – почти тотчас закричал Дик.
      Но Дэвид так и не выстрелил. Ему почудилось, что выстрел с другой стороны луга прозвучал очень нескоро. Пуля вылетела из ствола в облачке дыма, в точности как в кошмаре. Он стоял и ждал, ждал бесконечно долго, когда перед ним появится пуля и начнет увеличиваться, чтобы в конце концов заслонить собой весь мир.
      Ничего подобного, конечно, не случилось. Просто раздался свист, и Дэвид ощутил движение воздуха, потревоженного пролетающим кусочком свинца. Это вырвало его из тисков кошмара наяву, он коротко засмеялся и отчетливо услышал звук своего смеха. А потом звуки словно волной накатили на него: пересвист ранних птиц, шорох ветерка в кронах деревьев, похрустывание травы там, где пасся жеребец. Оказывается, луговина, благоухающая травой и цветами, была изумрудно-зеленой и очень яркой, яркой как никогда. Все органы чувств Дэвида вышли из ступора одновременно и теперь жадно наслаждались жизнью, упиваясь тем, что еще способны на это.
      Снова засмеявшись, Дэвид опустил дуло пистолета и выстрелил – в землю у ног Джонни. Пуля взрыла дерн, заставив того отскочить. Дэвид отбросил пистолет и пошел к своему жеребцу. Дик окликнул его раз и другой, что-то крикнул, но он даже не замедлил шага. Вскочив в седло, Дэвид направил Грома в сторону дороги.
      С острым ощущением жизни пришла и физическая усталость, сказалось похмелье и недостаток сна после бурной ночи, но, несмотря на все это, Дэвиду было на редкость хорошо. Им овладела беззаботность, от недавнего уныния не осталось и следа.
      Подхлестывая Грома, он думал о том, что сегодня впервые в жизни нашел в себе силы неубить человека. Дэвид знал: никто не посмотрит на это с его точки зрения, все и каждый решат, будто он выказал презрение к Джонни за его неумелый выстрел. Дэвид не хотел объяснять этого даже Дику, который, быть может, уже обдумывал очередную непристойную песенку, на этот раз в его честь, ибо что может быть непристойнее и грязнее, чем игры со смертью.
      Улыбаясь, Дэвид пустил жеребца в галоп, торопясь в Тревелайн-манор.
      Приехав домой, он увидел, что родители уже сидят за чаем на веранде. Оттуда открывался вид на просторную лужайку, мягким уклоном спускающуюся к речушке, чьи прихотливые изгибы отмечали купы плакучих ив.
      Дэвид проголодался, поскольку не держал крошки во рту со вчерашнего вечера. Встретив по пути на веранду горничную, он отправил ее на кухню за холодной телятиной.
      На веранде был накрыт чайный столик. Дэвид подошел к матери и коснулся ее щеки легким поцелуем.
      – Добрый день, папа.
      Лорд Тревелайн сердито нахмурился.
      – Неважно выглядишь, сынок, как молодой повеса после бурной ночи. Скажи-ка, Мэри, когда наш отпрыск в последний раз почтил нас визитом? Сдается мне, недели две назад.
      «Посмотрим, что он скажет, прослышав про дуэль», – подумал Дэвид. Это, конечно, случится в самом скором времени, ведь даже чума не разносится так быстро, как сплетни и слухи. Однако безмятежное настроение так завладело им, что он благодушно ответил отцу:
      – Ну что вы, сэр! Едва ли так давно.
      – Все в порядке, милый, – со смехом промолвила мать и потрепала его по щеке.
      Лорд Тревелайн вернулся к чаепитию, а она поднялась, чтобы наполнить чашку Дэвида. Мэри Тревелайн, статная и светловолосая, утверждала, что в жилах ее течет скандинавская кровь. Так или иначе, по виду она была настоящая северянка, голубоглазая и белокожая, а ее муж был смуглым брюнетом.
      Родители отличались не только внешне, что не переставало удивлять Дэвида. Отец, человек серьезный, даже суровый, рьяно придерживался самых косных дворянских традиций. В палате лордов он пользовался хорошей репутацией, к обязанностям крупного землевладельца относился ответственно. Мэри Тревелайн, открытая и веселая, любила необидно пошутить, хотя ее шутки далеко не всегда доходили до мрачного супруга. Более того, лорд Тревелайн находил излишнюю веселость фривольной.
      Вот и на этот раз он заметил:
      – Что вы находите смешным, мадам? Такой образ жизни ни к чему хорошему не приводит. А тебе, Дэвид, не мешает прислушаться к словам человека, умудренного жизнью.
      – Перестань, Чарльз! – воскликнула мать. – Мальчик еще очень молод, у него горячая кровь и живое воображение. Рано или поздно он остепенится.
      – Ах вот как, он молод! Насколько мне помнится, ему двадцать три! В эти годы я управлял поместьем!
      – Ты уже не раз упоминал об этом, дорогой, – вздохнула леди Тревелайн.
      – Вы еще вспомните мои слова, мадам. Чем раньше остепенишься, тем лучше. Если наш сын будет продолжать в том же духе, к тридцати годам он окончательно погубит все наши надежды. Повеса и картежник в достойной семье, подумать только!
      – Одной ходячей добродетели вполне довольно для семьи, – отозвалась леди Тревелайн так тихо, чтобы не расслышал муж, но достаточно громко для Дэвида.
      Тот откашлялся в ладонь, чтобы скрыть улыбку. Он обожал пикировку между родителями, если можно назвать пикировкой диалог с человеком, лишенным чувства юмора. Дэвид постоянно вспоминал, какую характеристику дал его отцу Дики Берд.
      – Твой отец, друг Дэвид, напоминает один из тех надутых свиных пузырей, которые есть на каждой ярмарке. За полпенни каждый может получить удовольствие, бросая в них заостренные палочки. Если повезет проколоть пузырь, полагается приз. Так вот, твоя мать, бедняжка, раз за разом попадает в цель, но увы! Лорд Тревелайн не в состоянии осмыслить попадание, он попросту надувается спесью, как новой порцией воздуха, и тем самым лишает ее заслуженного приза.
      Именно это случилось и теперь.
      – Насколько спокойнее я бы себя чувствовал, будь у нас еще один сын, с врожденным чувством ответственности!
      – И кто же, позвольте спросить, сэр, виноват в том, что у нас нет других детей?
      С минуту лорд Тревелайн молча смотрел на жену. Казалось, он лишился дара речи. Даже Дэвида поразил неожиданный и резкий выпад матери.
      – Ну а поскольку других детей нет и не предвидится, – невозмутимо продолжала леди Тревелайн, – вам, сэр, следует проявлять больше терпения к вашему единственному сыну. Кто, как не он, подарит вам внука... возможно, внука с врожденным чувством ответственности.
      Лицо ее мужа, и без того красное от полнокровия, побагровело. Он вскочил из-за стола, опрокинув чашку, и бросил салфетку на белоснежную скатерть.
      – Мадам, вы забываетесь!
      Ничего больше не добавив, лорд Тревелайн пошел прочь, едва не сбив с ног горничную, входившую с завтраком для Дэвида. Тот принялся за холодную телятину, избегая смотреть на мать.
      Вскоре, однако, непринужденная беседа возобновилась. Со свойственной ей безмятежностью Мэри Тревелайн начала пересказывать сыну местные сплетни и слухи. Для обоих это был своего рода ритуал. Проводя в Лондоне почти все время, Дэвид никак не мог быть в курсе событий и с удовольствием узнавал о них от матери, а та наслаждалась возможностью выговориться. Мэри Тревелайн вкладывала в свои рассказы изрядную долю сарказма, тем большую, чем пикантнее были похождения соседей.
      С аппетитом поглощая мясо, Дэвид слушал мать очень внимательно, порой вставляя замечание или вопрос. Утолив голод, он уселся поудобнее. Внезапно его внимание привлекла одна из новостей.
      – Что? – переспросил он. – Ты что-то сказала про леди Анну?
      – Я упомянула ее сына, Уильяма Монроя. Помнишь его?
      – Еще бы мне не помнить, если отец чуть не каждый день приводит его в качестве плохого примера! Мол, если я немедленно не возьмусь за ум, то кончу так же, как Уильям Монрой, то есть в изгнании.
      – Не тревожься об этом, милый. – Улыбнувшись, мать снова ласково потрепала его по щеке. – Пока я жива, этого не случится.
      – Так что насчет семейства Монрой?
      – Говорят, леди Анна решила разыскать сына и наняла для этого какую-то сомнительную личность. Человек этот отбыл на острова, чтобы привезти Уильяма или его детей. Несколько дней назад он вернулся, но не с самим изгнанником, который, если слухи не лгут, умер от тропической лихорадки, а с его дочерью по имени... по имени... Лилиа!
      – Какое странное имя. Странное, но красивое.
      – Эта девушка – плод союза Уильяма Монроя и какой-то островитянки.
      – Неужели? – оживился Дэвид. – Значит, этот человек привез в Англию дикарку? Забавно! Представляю, как была потрясена леди Анна, да и все местное дворянство.
      – О да! Но в одном ты ошибаешься, Дэвид. Лилиа вовсе не дикарка. Говорят, она довольно образованна и к тому же очень красива.
      Это окончательно заинтриговало Дэвида. Дик Берд, неутомимый путешественник, жадный до красот и диковинок, бывал на Сандвичевых островах. Судя по его рассказам, женщины там поразительно красивы. До сих пор Дэвид считал это преувеличением, но кто знает...
      – Хм... я не прочь познакомиться с этой островитянкой.

Глава 5

      Миновало четыре дня с тех пор, как Эйза Радд привез Лилиа в Монрой-Холл. То были странные дни для девушки. Поначалу она не желала оставаться под кровом леди Анны и требовала, чтобы ее немедленно вернули на Мауи. В этом Лилиа категорически отказали. Девушка перешла к уговорам, а затем к слезам, но и это не поколебало решимость бабушки оставить ее при себе. Уверенностью в себе и сильной волей леди Анна напомнила девушке мать. Приняв решение, Акаки неуклонно придерживалась его. Плакать и умолять было так же бесполезно, как и бесноваться, топая ногами. Вот и теперь Лилиа скоро поняла, что все усилия тщетны и ей придется провести в Англии хотя бы какое-то время.
      – Не считай меня бессердечной, дитя мое, – говорила ее бабушка. – Я знаю, какое потрясение ты испытала. Даже добровольный переезд в другую страну нелегко перенести, а если вспомнить то, чему ты подверглась по милости этого человека... Однако в твоих жилах течет кровь Монроев, ты – моя внучка, а значит, твое место здесь, рядом со мной.
      – Мое место на Мауи! Там я родилась, там живет мой народ!
      – Вздор! Что значит – твой народ? Ты окружена своим народом теперь и только теперь. Что общего у тебя с какими-то невежественными дикарями? Ах, прости! Мне не следовало так говорить о них. Называя островитян дикарями, я тем самым обижаю и тебя, а ты вовсе не дикарка! Вот что, дитя мое, давай условимся. Назначим срок... скажем, год. Ты поживешь здесь, осмотришься, получше узнаешь англичан, их привычки и образ жизни. Уверена, за это время твоя тоска по родине бесследно пройдет, но если этого не случится... – леди Анна тяжело вздохнула, – в таком случае я не стану тебя удерживать, клянусь. Более того, помогу тебе вернуться на острова.
      Сердце Лилиа сжалось от горя. Год! Целый год среди чужих, непонятных людей, в холодной стране со скудной природой. Но что оставалось делать? Денег у нее не было, а без денег не доберешься и до Лондона, не говоря уж о том, чтобы пересечь океан. Не желая выказывать горя, девушка лишь молча кивнула.
      Когда наступил четвертый день пребывания в Монрой-Холле, она решилась задать своей прикованной к постели бабушке вопрос, давно уже мучивший ее:
      – Что случилось с моим отцом? Почему он оказался на островах?
      – Мой бедный Уильям! – произнесла леди Анна с печальной и чуть насмешливой улыбкой. – С ним было не совладать: только и делал, что пил, играл, волочился за женщинами. Словом, проматывал деньги и портил здоровье. Втайне я надеялась, что со временем все образуется и он возьмется за ум, нужно только подождать. Лорд Монрой прислушивался к моим словам... до поры до времени. Уильям вывел его из себя тем, что увлекся известной лондонской содержанкой. Само по себе это не было чем-то из ряда вон выходящим – как говорится, с кем не случается. К несчастью, эта женщина имела наглость явиться в Монрой-Холл.
      Леди Анна лукаво улыбнулась, и лицо ее сразу преобразилось. Впервые Лилиа подумала, что когда-то ее бабушка была красива.
      – Ну, что сказать о предмете страсти Уильяма? Привлекательна, о да, хотя и вульгарна. Такие волнуют мужчин, особенно молодых. Лорд Монрой, разумеется, видел эту особу в самом черном свете. Воплощение разврата, она еще потребовала отступного за то, чтобы оставить Уильяма в покое. В противном случае угрожала предать огласке их связь, раздуть скандал. Признаюсь, дитя мое, меня это ничуть не смущало. Я не сомневалась, что подробности этого романа весьма пикантны, и мне не терпелось их услышать. Да, меня забавляла возникшая ситуация. Муж мой, наоборот, был взбешен. Он считал похождения сына забавами юности лишь до тех пор, пока от них не страдала его репутация, коей он весьма дорожил. Муж во всем придерживался условностей. В тот вечер я всерьез опасалась, что с ним случится удар. Так оно и вышло, только позднее, а тогда он заплатил требуемую сумму – кстати сказать, немалую – и указал гостье на дверь. Следующим шагом было изгнание Уильяма, чему я тщетно пыталась воспротивиться. Лорд Монрой был человеком праведным и, как большинство праведников, несгибаемым в своих убеждениях. Ну а Уильям... он тоже был упрям и самолюбив, как отец. Услышав слово «изгнание», он внутренне порвал с Монрой-Холлом. Даже если бы отец передумал, это уже ничего не изменило бы. Категорически отказавшись от денежного пособия, Уильям покинул родной дом. Мы знали, что он отплыл из Англии на следующий день. Его след едва не затерялся, поскольку ни писем, ни вестей от него мы не получали. Я надеялась лишь на то, что он отправился туда, куда собирался, прощаясь со мной, – на Сандвичевы острова. Иначе я не знала бы, куда послать Эйзу Радда.
      Лилиа глубоко тронула одинокая слеза на щеке бабушки. До той минуты ей казалось, что эта властная женщина не способна плакать.
      – Видишь ли, других наследников у меня нет. Правда, есть родственники – сестра, например, у которой сын. Увы, у нее не больше ума, чем у гусыни, а Морис, мой племянник, располагает к себе так же, как заплесневелая коврига. На редкость нудный, неинтересный молодой человек, с ним и словом-то перемолвиться скучно. Потому я и затеяла эти поиски, дитя мое. Надеялась, что Уильям обзавелся детьми там, куда направился, и хотела принять всех под свое крыло. Я счастлива, что ты здесь. Кроме тебя, у меня нет никого на всем свете.
      Хотя, услышав рассказ, Лилиа не отказалась от мысли поскорее покинуть Англию, но все же поняла бабушку. Леди Анна хотела, чтобы генеалогическая ветвь не прерывалась.
      Такого рода соображения не были чужды девушке, ведь она, прямой потомок алии ,понимала, как важно продолжить род. Островитяне знали предков до десятого колена, предания о них передавались из уст в уста. Некоторые семейства насчитывали сотни людей. Род Лилиа был не столь многочисленным, но все же подрастало молодое поколение, тогда как у леди Анны почти никого не осталось.
      – Я любила отца, – помолчав, сказала девушка.
      – Иначе и быть не могло, дитя мое. – Леди Анна снова лукаво улыбнулась. – При всех своих недостатках Уильям был само очарование, особенно когда дело касалось прекрасного пола. Ну что ж – Она села, опершись на подушки. – Я рассказала тебе об отце, расскажи и ты мне что-нибудь. Например, об острове, который так любишь, и о его жителях. Я ведь ничего не знаю об этом.
      Лилиа совсем не хотелось делиться своими воспоминаниями. Говорить о Мауи и об Акаки этой женщине, еще совсем чужой, казалось святотатством. Она начала медленно и неохотно, но постепенно увлеклась и поведала куда больше, чем собиралась, даже о Коа.
      При воспоминании о погибшем возлюбленном слезы навернулись на глаза девушки, и это тронуло леди Анну. Она поманила внучку, и та опустилась на колени возле кушетки. Как-то само собой вышло так, что голова ее склонилась на руку бабушки. Та начала поглаживать Лилиа по волосам.
      – То, что ты рассказала мне о матери, позволяет думать, что женщина она достойная, в своем роде настоящая леди. Возможно, стоит отправить кого-нибудь за ней, пусть тоже присоединится к нам...
      – О нет, нет! – Лилиа отшатнулась. – Прошу вас, не нужно! Акаки не понравится здесь!
      – В таком случае напиши ей, сообщи, где находишься, и заверь ее, что все в порядке. Бедняжка, должно быть, сходит с ума от тревоги за тебя.
      – Написать ей... – Девушка задумалась. – А долго ли письмо будет добираться туда?
      – Откуда мне знать, дитя мое? Сколько времени заняло плавание до Англии? Шесть месяцев? Столько же будет идти и письмо.
      Шесть месяцев! Лилиа надеялась, что гораздо раньше найдет способ покинуть Монрой-Холл, и рассчитывала через полгода уже быть на Мауи. Письмо в таком случае не понадобится.
      – Нет, леди Анна, я бы предпочла не писать матери.
      – Не леди Анна, а бабушка. В крайнем случае называй меня просто Анной, это все же не так формально звучит. Скажи, почему ты не хочешь написать? Ведь это твоя мать, она горюет о тебе. Меня удивляет твой отказ.
      Не желая выдавать истинную причину, Лилиа впервые в жизни солгала:
      – Узнав, что со мной случилось, Акаки будет стыдиться меня.
      – Что? Мать будет стыдиться дочери? Дочери, которая ни в чем не виновата? Поверить не могу!
      Проницательные зеленые глаза впились в лицо девушки. Та смутилась и тотчас поняла, что это не укрылось от глаз леди Анны.
      – Что ж, дитя мое, поступай, как считаешь нужным, – наконец сказала пожилая леди. Потом взяла трость и постучала в пол. – Давай выпьем чаю.
      Пока ожидали Джеймса с чайным подносом, Лилиа подошла к окну. Из него открывался вид на зеленую лужайку и невысокий лесистый холм позади особняка. Отсюда лес казался очень густым и манил к себе. Девушка желала бы спрятаться там, найти укромный уголок и выплакать свое горе в одиночестве.
      В Монрой-Холле Лилиа предоставили отдельную комнату, и в ту ночь она впервые уснула так, как спали белые люди. До тех пор девушка знала только циновку в Хана и голые доски койки в каюте корабля, а потому удивилась, утонув в мягкой перине. Неужели возможно уснуть, не ощущая под собой надежной поверхности? Однако измученная Лилиа все же погрузилась в глубокий сон и проснулась, когда солнце уже высоко поднялось над горизонтом.
      Еще не открыв глаз, девушка услышала птичью разноголосицу, вдохнула запах зелени, омытой утренней росой, и цветов, раскрывшихся навстречу солнечным лучам.
      Первые несколько минут ей казалось, что она проснулась в материнской хижине на Мауи. Воспоминания разом вернулись, наполнив душу горечью и сожалениями. Открыв глаза, Лилиа увидела распахнутое окно, сквозь которое щедро лилось в комнату солнце.
      Лилиа села в постели и обратила взгляд на пол – туда, где накануне бросила одежду Эйзы Радда и свою капа.
      Их и след простыл!
      Взгляд девушки заметался по комнате. Ей нечем было прикрыть наготу. На Мауи это не составило бы проблемы, она нередко отправлялась на утреннее купание обнаженной. Но здесь, в мире белых людей, нечего было и думать расхаживать в таком виде. Девушка уже познала стыд – чувство, о котором не ведала на родном острове.
      Неужели леди Анна солгала и у нее совсем иные намерения? Может, она решила держать ее взаперти, как и Эйза Радд? К чему замки и запоры, ведь без одежды Лилиа не ступит за порог комнаты!
      Гнев и разочарование вскипели в душе с такой силой, что девушка закричала.
      Тут же послышался торопливый перестук каблучков по коридору, дверь открылась, и вошла миловидная девушка в темном строгом платье и накрахмаленном белом переднике – горничная.
      – Прошу прощения, миледи, но вы перепугали меня до полусмерти! Почему вы так кричали?
      – Кто ты? – спросила Лилиа.
      – Меня зовут Дорри, миледи. С сегодняшнего дня я – ваша горничная и буду заботиться о вас...
      – Я могу позаботиться о себе сама! Где моя капа?
      – Ваша – что? Ах, та тряпка! Я ее сожгла по приказу леди Анны, как и ту одежду, в которой вы приехали.
      – Сожгла! Я хочу сейчас же видеть леди Анну!
      – Но она еще не поднялась!
      – Проводи меня к ней, или я сама найду дорогу!
      – Вы не можете ходить по дому в таком виде! Вот, наденьте это... все новое, все будет вам по размеру...
      – Нет, я пойду именно в таком виде! Эта женщина приказала сжечь всю мою одежду, в том числе капа ,оставила меня без клочка ткани, чтобы прикрыть наготу! Пусть посмотрит на дело своих рук!
      Лилиа выбежала в коридор и в конце его постучала в дверь.
      Ответа не последовало. Отстранив Дорри, Лилиа открыла дверь и вошла в комнату. Леди Анна приподнялась, и девушка замерла, увидев, что бабушка совершенно лысая.
      – Кто здесь? Ты, Лилиа? Как ты сюда попала и почему в таком виде?
      Перехватив ошеломленный взгляд девушки, леди Анна схватилась за голову, рука ее метнулась к парику, лежащему на ночном столике, и она быстро надела его. Зеленые глаза сердито сверкнули.
      – Даже внучка не смеет врываться ко мне в спальню таким манером! Сюда приходят по приглашению или не приходят вовсе! Только моя горничная – слышишь, моя! – может войти, когда я еще в постели!
      Лилиа вздернула подбородок.
      – Вы приказали сжечь мою капа !Кто дал вам право так поступать?
      – У меня есть на то все права, дитя мое. Я понимаю, как тяжело подействовал на тебя долгий морской вояж, как измучило отвратительное обращение. Трудно сменить одну культуру на другую, ничем на нее не похожую. Однако теперь ты здесь, Лилиа. Прими свою судьбу с достоинством.
      – Зачем вы велели сжечь мою капа?В чем я вернусь на Мауи?
      – Тебе предстоит жить не на Мауи, а в Лондоне, столице Англии. Не могу же я хранить в доме ветхую тряпку! Прачка отказалась бы ее стирать! Ну скажи, зачем тебе капав Англии?
      На это нечего было возразить. Как объяснить бабушке, что лишиться ветхой тряпки с Мауи означает для нее сжечь за собой все мосты?
      – Кроме того, дитя мое, я распорядилась, чтобы тебя снабдили подходящей одеждой. Конечно, ты не сразу привыкнешь... но отныне ты – Монрой, а это обязывает. У тебя будет лучшая модистка в округе, однако хорошенько запомни – одеваться тебе придется так, как положено!
      Удрученная Лилиа почти не слушала бабушку.
      – Я задумала грандиозный бал, – между тем продолжала та. – Да-да, для всей округи. Надо же ввести тебя в свет, дитя мое! Ах, какие балы давались когда-то в Монрой-Холле! По меньшей мере половина гостей приезжала из Лондона, а это что-нибудь да значит. Поверь мне, они и теперь съедутся сюда, хотя бы из любопытства...
      – Что? – вырвалось у Лилиа. – Из любопытства? Чтобы поглазеть на дикарку с края света?!
      – Вздор, вздор! – отмахнулась бабушка. – Тебя же не выставят в клетке на потеху толпе. Пусть себе глазеют. Я представлю тебя как свою внучку, вот что главное. Бал назначим... хм... скажем, через несколько месяцев. За это время ты освоишь все, что нужно, научишься держаться как леди. При твоей красоте и уме ты будешь царицей бала, дитя мое! Разве это не чудесно? Надо отдать должное бедняге Уильяму. Он не пожалел сил, чтобы дать тебе азы образования. По-английски ты говоришь правильно, разве что самую малость с заминкой. Ничего, это мы легко поправим, я сегодня же выпишу из Лондона учителя. – Леди Анна помолчала, разглядывая внучку зелеными глазами, поразительно ясными и проницательными. – Уверена, ты не посрамишь имя Монрой, дитя мое. Я еще буду гордиться тобой. Поскольку это входит в соглашение, ты ведь не станешь упрямиться и создавать мне трудности, не так ли? Будь умницей, Лилиа. Я говорю это, потому что знаю – ты унаследовала фамильное упрямство и самолюбие.
      – Я хочу уточнить кое-что в нашем соглашении. Если я правильно понимаю белых людей, соглашение на то и существует, чтобы каждая из сторон оказалась в выигрыше. Иначе это принуждение.
      – Верно, дитя мое, вот только... мне не нравится, что ты постоянно повторяешь «белые люди», и так пренебрежительно. Ведь и в тебе течет кровь белых. Ты полукровка, Лилиа, хотя это слово мне и претит.
      – Так вот, – продолжала девушка, словно не слыша ее, – от того, что вы называете соглашением между нами, выигрываете только вы, но никак не я.
      – Боже мой, что за вздор! Как это ты ничего не выигрываешь? Ведь теперь ты – наследница огромного состояния, а скоро к тому же войдешь в высшее английское общество!
      – Что мне до вашего состояния? Что мне до английского общества? Я не с задворок пришла в ваш дом, я – дочь вождя, а это делает меня ровней принцессе! – Лилиа гордо вскинула голову. – На Мауи я принадлежала к высшему обществу! Но речь не об этом. Мне тоже должно что-то причитаться за труды. Итак, я прилежно учусь всем светским премудростям, а взамен получаю право ездить на одном из чудесных созданий, называемых лошадьми!
      – Боже мой, дитя мое! – Леди Анна всплеснула руками и от души рассмеялась. – Ты почти испугала меня. Да ведь каждая леди обязана уметь ездить верхом. Это произошло бы и без твоей просьбы.
      Вне себя от радости, Лилиа бросилась к ногам бабушки и обняла ее колени.
      – Значит, вы позволите мне ездить верхом?!
      – Ну конечно, дитя мое! Ах... понимаю. Ты думала, что я никогда тебе этого не позволю, опасаясь, как бы ты не сбежала из Монрой-Холла? Дорогая моя, тебе не удастся добраться верхом до своего родного острова, а кроме того, я возьму с тебя слово. Ведь принцесса не унизится до обмана, верно? Итак, дитя мое, ты обещаешь не пытаться бежать?
      Лилиа молча кивнула.
      – Вот и славно. Пока ты не научишься хорошо держаться в седле, тебя будет сопровождать грум, но уверена, ты скоро освоишь эту науку. Поместье велико, Лилиа. За грядой холмов, что видны из этого окна, тянется густой лес. Лорд Монрой был человек трудный, но очень любил природу. Пахотная земля в Англии встречается редко, леса вырубаются под пашню без сожалений, но мой муж наотрез отказывался вырубать их и держал лесников только для того, чтобы они присматривали за угодьями и очищали лес от бурелома. Так обстоит дело и сейчас. Егеря не дают браконьерам разгуляться, так что дичи здесь хватает, и пернатой, и четвероногой. Представь себе, дитя мое, лорд Монрой соорудил настоящий водопад!
      – Правда? И я увижу его?
      – Конечно! Соседи сочли затею экстравагантной и много лет сплетничали на этот счет. В холмах есть довольно крупный ручей. Так вот, мой муж отвел его на самый низкий холм, устроил запруду, и теперь на вершине целое озерко. Избыток воды падает с уступа, вытесанного в скале.
      – На Мауи водопадов видимо-невидимо... – промолвила Лилиа, словно в забытьи.
      – Только не стоит вспоминать о них с такой печалью, дитя мое. Это и меня расстраивает, поверь. Ну же, улыбнись! Попробуй прижиться здесь. – Леди Анна взяла в ладони лицо девушки и заглянула ей в глаза. – Если бы я не верила, что так и случится, я и не затевала бы все это... Нет, вот что еще. В тебе я нахожу утраченную радость жизни. Я стара, Лилиа, и давно уже смирилась с мыслью о смерти. Но вот явилась ты, и я готова жить дальше, словно Бог подарил мне вторую молодость. Да что там, я не была так молода душой с того самого дня, как Уильям покинул Монрой-Холл!
      Глаза леди Анны затуманились слезами, и она поспешно отвернулась. Сердце девушки сжалось от сочувствия. Она взяла руку бабушки.
      – Не плачьте... я постараюсь... сделаю все, что смогу. Обещаю!
      – Отлично! – Леди Анна вытерла глаза. – Где этот лентяй Джеймс с чаем?
      Трость несколько раз ударила в пол.
      В Монрой-Холле ежедневно сменяли друг друга модистки, шляпницы, учителя танцев, манер, английского языка и всего прочего. Больше всего Лилиа досаждали модистки. Они то снимали мерку, то ползали вокруг нее на коленях с неизменным веером длинных булавок во рту, подгоняя наряды по фигуре. Учителя не вызывали у девушки неудовольствия, поскольку еще отец привил ей любовь к знаниям.
      Учитель танцев, Томас Вильтон, был истинным знатоком своего дела. Занятия с ним скрасили Лилиа первые недели пребывания в Монрой-Холле. Этот стареющий денди ровного и добродушного нрава не уставал удивляться быстрым успехам девушки.
      – Вы просто поражаете меня, – как-то раз сказал он. – В Англии учить танцам несложно, ведь девочки чуть не с пеленок смотрят с галереи на танцующие на балу пары, а потом подражают основным па. Но уж если найдется такая, что никогда и не пыталась танцевать, с ней намучаешься.
      – Все очень просто, мистер Вильтон, – я тоже с детства знаю танцевальные па. У нас на Мауи все умеют танцевать.
      – Да что вы? Неужели на этих забытых Богом островах тоже знают наше искусство танца?
      – Не ваше, мистер Вильтон, а наше собственное.
      Радуясь возможности хоть пару минут провести без ненавистных туфелек, Лилиа сбросила их и начала грациозно покачиваться в танце островитян. Бедра ее ритмично двигались, руки, казалось, пели безмолвную песнь, все тело говорило на каком-то неизъяснимо чувственном языке. Длинная пышная юбка затрудняла движения, совершенно не стесняемые легкими капа ,и все же танец девушки давал представление об искусстве островитян.
      Томас Вильтон расплылся в улыбке, но, опасаясь, как бы кто-нибудь не заглянул в зал, замахал руками.
      – Постойте, довольно! Согласен, это в высшей степени... хм... милый и своеобразный танец, но здесь он неуместен! Если бы вам вдруг вздумалось станцевать перед гостями нечто подобное, мужчины потеряли бы голову, а женщины!.. Словом, вам навсегда пришлось бы поставить крест на своей репутации.
      – Но почему? – удивилась Лилиа. – Что такого я сделала? Это всего-навсего танец, часть культуры Мауи.
      – Ну да, есть немало культур и, должно быть, немало танцев... Неужели... вы и впрямь не понимаете?
      – О чем речь?
      – Какое простодушие! Уму непостижимо... – Учитель танцев возвел глаза к небесам. – Как бы это сказать... Словом, ваш танец так же распаляет, как и самая низкопробная книжонка с пошлыми картинками, которые продают в квартале красных фонарей. Поверьте мне на слово и никогда больше не пытайтесь исполнять в Англии танцы своего народа. Ах, какая жалость... – почему-то вздохнул он и тотчас широко улыбнулся. – Ничего, я вмиг обучу вас самым изысканным – и благопристойным – бальным танцам.
      Еще один источник радости и удовольствия Лилиа нашла в ежедневных уроках верховой езды. Как и в танцах, она преуспела в этом искусстве легко благодаря врожденной ловкости и грации. Лишь в первый день девушка побаивалась лошади. Когда грум подбросил ее в седло, она лишь усилием воли сдержала испуганный возглас. Однако первая же поездка привела девушку в восторг, а второго урока она Ожидала уже с нетерпением.
      Леди Анна строго-настрого наказала груму Тедди, чтобы он и не думал седлать для своей ученицы норовистых и горячих лошадей, пока она не научится держаться в седле уверенно и без малейшего страха. Лилиа досталась самая старая лошадь на конюшне – мерин, полжизни возивший тележку. Куда бы Лилиа ни направилась на этом старом одре, ее непременно сопровождал один из грумов.
      И вот настал долгожданный день, когда Лилиа позволили выбрать себе верховую лошадь. Тедди, маленький и сморщенный, как гном, – сделал широкий жест и улыбнулся.
      – Мисс, леди Анна хочет подарить вам лошадь.
      К тому времени Лилиа уже решила, что остановит свой выбор на серой в яблоках кобыле, которую заметила из окна бабушкиной спальни. Она сразу направилась к нужному стойлу.
      – Прекрасный выбор, мисс! – одобрил Тедди. – У вас чутье на лошадей. Кобыла эта, изволите видеть, самых чистых кровей. Его милость собирался разводить скаковых лошадей, да вот умер не в срок. А кличка ее...
      – Нет-нет! – поспешно перебила девушка. – Я сама дам имя своей лошади.
      Она склонилась к животному, погладила шелковистую гриву и прошептала:
      –  Хе уно...
      – Как вы сказали, мисс?
      – Я назвала ее на своем родном языке, Тедди. Хе упоозначает «гроза».
      – Что ж, Гроза так Гроза. Его милость, будь он жив, не одобрил бы смену клички, но теперь ему уже все равно, а ее милость такие мелочи не волнуют. Она мне как-то говорила, что держит лошадей в память о нем... ну и, конечно, чтобы нам, грумам, было чем заняться.
      Поскольку на сей раз это была настоящая верховая лошадь, горячая, норовистая и порой капризная, для начала Лилиа разрешили проехаться только по лужайке за домом, да и то под неусыпным наблюдением Тедди. Однако девушка тотчас пустила кобылу в галоп, отчего шапочка свалилась, волосы растрепались и струились по ветру темной шалью.
      Тедди побранил ее за безрассудство.
      – Мисс, вам следует быть осторожнее, пока не наберетесь опыта. Что, если Гроза сбросит вас и вы расшибетесь? Леди Анна с меня шкуру спустит!
      – Ничего со мной не случится! Ездить верхом все равно что плавать – проще простого!
      – Что ж, вы быстро все схватываете, спорить не буду.
      – Значит, мне уже можно ездить, куда захочется? – с нетерпением осведомилась Лилиа.
      – Как скажет ее милость.
      – Что ж, – не слишком охотно ответила леди Анна, – если Тедди полагает, что ты уже освоила азы, опыт придет сам собой.
      – Спасибо, бабушка! – порывисто воскликнула Лилиа. – Начав ездить одна всюду, где захочу, я наконец пойму, что свободна и могу располагать собой. Не поймите меня превратно, но я все еще чувствую себя пленницей в Монрой-Холле.
      – Правда? – Леди Анна вздохнула. – Значит, ты больше пошла в отца, чем я думала. Я не могу вечно держать тебя под своим крылом, как бы мне того ни хотелось. И уж совсем плохо, если ты воспринимаешь это как плен.
      В тот же вечер Лилиа отправилась на первую свою самостоятельную прогулку и с невыразимым удовольствием направила Грозу в лес. В этот день на ней была новая амазонка, подарок бабушки. Девушка привыкла к стесняющей одежде белых и, хотя по-прежнему считала ее неудобной, все же понимала, что это защита от капризов погоды. Стояли теплые дни раннего лета. Лилиа уже не так страдала от холода, но все-таки ей недоставало горячего солнца Мауи.
      Лесистая часть поместья сильно отличалась от островных джунглей. Здесь не только не было лиан и ползучих растений, местами превращавших леса Мауи в чащобу, но даже и подлеска.
      Разумеется, Лилиа решила прежде всего отыскать водопад лорда Монроя. Гроза, вынырнув из-под сени деревьев, выбежала на берег озерка. Девушка натянула поводья, увидев на противоположной стороне искрящуюся ленту воды, падавшей с уступа. Только тут она сообразила, что уже какое-то время слышала звук водопада, но не обращала на него внимания. Вырубленный уступ был невысок, футов тридцать, и потому водопад казался сильно уменьшенной копией настоящего.
      Лилиа привязала лошадь и уселась на берегу, с жадностью глядя на водопад и озерко. Ее охватила тоска по родине, на глаза навернулись слезы, сердце защемило. Долго-долго сидела она у озерка, перебирая дорогие сердцу воспоминания. Девушке виделись водопады Мауи, особенно один из водопадов Семи Священных Озер, у которого она встретила Коа.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5