Когда чай был выпит и новости рассказаны, бабушка прилегла отдохнуть, а я выскочил на крыльцо.
      Мне не терпелось поскорее обежать, осмотреть все знакомые уголки Страны Моего Детства.
      Первым делом я заглянул в огород. Там пахло укропом, смородиной, там всё зеленело и поспевало. Вокруг тонких колышков завивался горох. Рядом, на самой земле, из-под широких резных листьев выглядывали крепенькие огурчики. Они сами просились в рот, и я наклонился над грядкой.
      Но тут до меня донеслись очень подозрительные звуки. В дальнем конце огорода, в густой крапиве, словно бы кто-то разговаривал.
      Я подумал: «Не мальчишки ли забрались в огород?» — и на цыпочках стал подкрадываться к тому месту. А потом опустился даже на четвереньки и увидел среди волосатых стеблей крапивы тёмный лаз. Обжигаясь и оцарапывая колени, я пополз по нему.
      Голоса приближались. Я полз бесшумно, как индеец-охотник. И вот увидел впереди лужайку, а на лужайке множество кур. Над куриной толпой возвышался бабушкин петух Петька. Он стоял на опрокинутой кадушке и… разговаривал с курами на человеческом языке!
      Я притаил дыхание и стал смотреть, слушать: что же происходит?
      Петух царапнул по дну кадушки лапой, выпятил грудь, сказал:
      — Уважаемые дамы курицы! Уважаемые петушки! Всем ли охота выслушать меня?
      — Ох! Охота! Куд-куда как охота! — ответили куры и придвинулись поближе к кадушке.
      — Чив-чито вы! Чив-чито вы! Очень охота! — прочивкали цыплята и встали впереди своих мам.
      Петух ещё круче выпятил грудь, заложил крылья за спину, громко произнёс:
      — Так вот, уважаемые! Всем вам давным-давно известно, что я петух не совсем нормальный… То есть, я хочу сказать, не совсем обыкновенный! Вы согласны со мной?
      — Ко-конечно! Ко-конечно! Ведь вы же вывелись не под ко-корзиной в курятнике, а на бабушкиной печке. А это удаётся не каждому! — прококовали две рябенькие курочки, Петькины сестрицы.
      — Чив-чив… Да! Да! — поддержали их цыплята.
      — Ну, если так, если вы со мной согласны, то знайте, что я больше не хочу называться глупым деревенским именем Петька! С этой минуты называйте меня по-другому, — сказал петух.
      — А как же вас теперь называть? — опешила куриная публика.
      Петух прищурил один глаз и уверенно объявил:
      — С этого дня, с этого часа нужно называть меня: месье Коко! Это имя почётное, заграничное. А я не позже как сегодня собираюсь уехать за границу, посетить славный Городок по названию Валяй-Форси. Вы слышали что-нибудь о Валяй-Форси?
      — Нет! Откуда нам слышать?
      — Эх вы, неучи! Так вот послушайте:
 
В тот город быстрые пути
Дано не каждому найти,
Туда не всяк домчится!
За сотни вёрст отсюда он,
В нём населенья — миллион,
И каждый житель — птица!
А назван он — Валяй-Форси.
В нём куры ездят на такси
В любой конец бесплатно.
В столице птичьей
Без хлопот
Легко прожить хоть целый год —
И сытно, и приятно.
Там каждой курице сошьют
И плащ, и капор в пять минут
С большим
Куриным
Вкусом.
Не надо яйца там нести,
Не надо лапами грести
С утра до ночи мусор!
Всем петухам такая честь,
Что нам лишь сниться может здесь,
А там
Любой отпетый,
Любой задиристый петух
Имеет шпаг не меньше двух
И носит эполеты!
Что ни петух — то генерал!
Пускай он даже ростом мал,
Пусть глуповат немножко,
Но украшают ленты грудь
И петушиный устлан путь
Ковровою дорожкой.
И королём петух идёт,
И сдуру в суп не попадёт,
Ощипанный жестоко.
Там, в городке Валяй-Форси,
Лишь знай себе гуляй, форси!
Но он, друзья, далёко…
 
      Тут бывший Петька, а теперь «месье», немножечко задумался, помолчал, а потом опять гордо вскинул голову:
      — Так вот! Я всё равно найду этот городок, займу курятник побольше и вернусь за вами.
      — Ах, Коко! Ка-кой вы кавалер! — умилились куры. — Мы ко-который год мечтаем о плащах и капорах. Только капоры нам нужны не ко-кой-какие, а с ко-ко-шниками…
      — Будут вам и с кокошниками! — пообещал петух.
      — И ко-кое-кто из нас покатается на такси?
      — Не кое-кто, а все!
      — Ах-ах! Кудах! — обрадовались куры и восторженно закачали головами.
      А я чуть не хихикнул, но вовремя спохватился. Спохватились и куры:
      — Постой, Петька! То есть, прости… Месье Коко… Как же ты уедешь за границу?
      Месье потоптался и сказал:
      — Это моя тайна.
      — Тайна? Так раскрой же её скорее. Здесь все умирают от любопытства!
      — Вы умрёте не от любопытства, а от страха, когда узнаете эту тайну. Поклянитесь, что не разболтаете!
      — Клянёмся! — хором ответили куры и цыплята.
      — Поклянитесь ещё раз!
      — Клянёмся, но нам уже страшно…
      — Поклянитесь в третий раз!
      Куры хотели дать клятву и в третий раз, но тут самый маленький, самый жёлтенький цыплёнок, должно быть чересчур испугавшись, пискнул:
      — Я хочу пи-пи! — И куриные ряды смешались. Мамаша подхватила малыша под крылышко и побежала с ним в кусты.
      — Какое невежество! — возмутился петух и спрыгнул с кадушки. Теперь он говорил шёпотом; и мне пришлось почти высунуться из крапивы, чтобы узнать тайну.
      — Я уеду по меридиану, — зашептал петух. — Меридианы — это линии, которые опоясывают всю землю с юга на север. Люди думают, что меридианы есть только на карте. Но они крепко ошибаются. Люди не знают о том, что, кроме нарисованных, придуманных меридианов, есть ещё и серебряные, волшебные. Их можно трогать, по ним можно кататься, как по перилам на лестнице на крыльце, или как катаются солнечные зайцы после дождя по радуге…
      Петух перевёл дыхание, оглянулся и, наверное, заметил бы меня, если б не так волновался.
      — Один Серебряный Меридиан проходит здесь. Рядом с нами. Как раз под бабушкиным сундуком. Но увидит его только тот, кто посмотрит в Зелёное Стёклышко. А Стёклышко в сундуке, в кофейной коробке. И вот, — бормотал петух, — мы сегодня же после обеда залетим в светёлку, я сяду в сундук, а вы толкнёте его…
      Тут я чуть не всплеснул руками от изумления. Так вот оно что! Так вот почему сундук всегда мне казался необыкновенным! Вот почему бабушка не давала в нём как следует порыться! Но уж теперь-то я знаю, что делать…
      И я потихоньку выбрался из крапивы, побежал к избе.

      Обеда я едва дождался. И не потому, что проголодался, а потому, что хотел скорее отправиться в путешествие.
      Но я очень жалел бабушку. Я знал: она расстроится, когда останется без меня. И решил на прощание сделать доброе дело: наколоть дров, наносить в огородную бочку воды из колодца.
      Пока я возился с берёзовыми чурбаками да с вёдрами, наступил полдень.
      И тогда бабушка накрыла на стол, и мы уселись обедать.
      Меж тарелок ползали пчёлы. Они собирали сахарные крошки. Солнечные зайчики сидели прямо на скатерти. А мы ели лепёшки со сметаной, и я всё время соображал, как бы стащить парочку. В дальнее путешествие без провианта отправляться было бы глупо.
      Курам возле крыльца насыпали на дощечку овсяных зёрен. Они выбежали из крапивы и, толкая друг дружку, забарабанили носами.
      А петух поклевал, поклевал и заорал песню, которую придумал наверняка сам:
 
Кто во дворе
Любой забор
Перелетит легко?
Кто носит пару острых шпор?
Конечно, я, Коко!
Кто ловок, строен и крылат,
И разнаряжен в пух?
Кто крепче всех, умом богат?
Конечно, я, петух!
Кто бил врага во всех боях
И зря не удирал?
Поверьте мне, что только я,
Куриный генерал!
А потому,
А оттого
Передо мной, месье,
С большим почтеньем, глубоко,
Должны склониться все!
 
      — Вот разорался, бесстыдник! — сказала бабушка, — Прямо-таки не узнаю его в последнее время.
      Она выглянула в окошко, а я совершил нечестный поступок: спрятал две лепёшки под майку и как ни в чём не бывало стал допивать молоко. Лепёшки припекали живот, но я решил закалять силу воли и терпел.
      Солнечные зайчики видели мою проделку, но помалкивали; наверное, сами были хорошие проказники.
      Тут я опять стал переживать и мучиться: как незаметно от бабушки прошмыгнуть в светёлку?
      И. возможно, ничего бы не придумал, если бы не куры.
      Две Петькины сестрицы направились на картофельный участок и начали нахально разрывать аккуратные рядки.
      Бабушка закричала: «Кыш! Кыш, безобразницы!» — и выбежала на улицу, а я схватил на комоде бумажку, карандаш, быстро написал записку:
      «Бабушка! Я не потерялся. Я уехал за границу. Твой внук».
      И бросился в светёлку.
      Я мигом открыл крышку сундука, выбросил на пол утюг, засов, портрет, сломанные часы, ошейник, нырнул там под старую, присыпанную нафталином бабушкину шаль и стал ждать.
      Самый кончик носа я оставил открытым. Для дыхания.
      И только притаился, как рядом послышались тихое кудахтанье, постукивание, поскрипывание. Затем что-то упало на меня. Это забрался в сундук месье. Я не пошевельнулся.
      А куры плакали. Плакали и причитали:
      — Ах, кудах, милый Петя! Ах, дорогой месье! Хоть денёк ско-коротал бы ещё с нами! Но ты, ко-конечно, нас не забудешь? Пожалуйста, пришли нам с дороги хотя бы коротенькую открыточку…
      Они рыдали потихоньку, но месье так удивился просьбе, что произнёс полным голосом:
      — Вы в своём уме? Какую открыточку? Ведь вы же сплошь безграмотные!
      — Всё равно! — всхлипывали куры. — Мы подбросим открытку соседскому Ваське, ученику первого класса, он увидит и прочтёт вслух. Он всё читает вслух, даже вывеску на магазине…
      — Ну ладно! — согласился Коко. — Теперь я придержу крышку, чтобы не захлопнулась, а вы толкните сундук! Правда, сначала надо бы найти Зелёное Стёклышко, да нет времени: кажется, идёт бабушка.
      Действительно, за дверью светёлки послышались торопливые шаги бабушки. Наверное, она прочла мою записку.
      Сундук дёрнулся, хрустнул всеми гвоздями, полосками, скобами — мы поехали!
      Я хотел встать, но вовремя одумался. Моё неожиданное появление могло напугать петуха, и, чего доброго, он выпал бы из сундука. Я решил потерпеть.
      А петух, переступая когтистыми лапами по моей накрытой шалью спине, опять начал горланить залихватскую песню:
 
Эй, кто не верит в чудеса,
Тот встань и посмотри,
Как взмыл сундук под небеса
С водителем внутри!
Сундук прокладывает путь
Сквозь облака легко.
И главный в нём не кто-нибудь,
А капитан Коко!
 
      «Ого! — подумал я. — Он уже называет себя не только месье, не только генералом, но и капитаном. Каков хвастун!»
      Тут петушиный хвостище задел мой высунутый в дырку нос, от щекотки я зажмурился, чихнул. Петух всполошился:
      — Кто-кто в сундуке? Не подходи! Клевать буду! Мне ничего не оставалось, как самым сладеньким, почти медовым голоском пропеть:
      — Храбренький-прехрабренький, смелый-пресмелый месье, дорогой генерал и капитан, пожалуйста, не бойся. Это я, бабушкин внук. У меня под майкой две лепёшки. Прими меня в команду.
      Петух долго молчал, переминался с ноги на ногу и наконец ответил:
      — Хорошо. Так и быть, вылезай из трюма на палубу. Поедем вместе. Мне, капитану корабля, всё равно нужен помощник. Назначаю тебя помощником.
      Я откинул шаль и глянул за борт сундука.
      Почти рядом с нами неслись тучки. Внизу мелькали реки, поля, деревни, города и городишки. Они казались игрушечными. Чудилось, вот стоит протянуть руку — и можно домики любого селения собрать в пригоршню, как спичечные коробки. А рельсы железных дорог намотать на пустую катушку… И всё это улетало назад, назад, назад.
      Сундук мчался с огромной скоростью. Часа через полтора мы наверняка должны были достичь Северного полюса. От встречного ветра, от быстроты сундук потрескивал, покачивался, и, кажется, чуть-чуть припахивало дымком.
      Я подумал, какое несчастье может произойти, если сундук соскользнёт с Меридиана, и закричал:
      — Капитан! Где Зелёное Стёклышко?
      Петух охнул, быстро-быстро принялся расшвыривать багаж в сундуке и вытащил кофейную коробку.
      Зелёное Стёклышко оказалось на месте. Чуточку пыльное, гладкое, оно ничем не отличалось от обычных бутылочных осколков. Лишь внутри у него словно бы плавал крохотный воздушный пузырёк.
      И едва я поднёс осколок к глазам, я сразу увидел Меридиан! Он мерцал, поблескивал, искрился неярким серебряным светом. Сундук очень точно скользил прямо по нему.
      Крушение нам не угрожало!
      Путешествие наше началось отлично!
      Впереди показался Северный полюс!

      Наверное, на всей земле нет ни одного мальчика, ни одной девочки, которые не хотели бы побывать на Северном полюсе. Мы тоже с большим удовольствием погостили бы там, если бы не петушиная мечта разыскать Валяй-Форси и если бы не ужасный полярный холод.
      Мы глянули на полюс только мимоходом.
      И не успели мы помахать белым медведям, не успели надивиться на ледяные просторы, как очутились уже где-то над синими морями.
      Здесь при помощи раскрытого зонтика я устроил воздушный тормоз и на одну минуту остановил сундук.
      Остановил по чрезвычайно важному делу.
      Затем, чтобы поднять над сундуком, над нашим летучим кораблём вымпел.
      Ведь каждый корабль, куда бы он ни мчался, несёт на себе вымпел-флажок того места, где его корабельная родина, откуда он начал свой отважный путь.
      — А мы начали свой путь из Страны Нашего Детства, и вымпел надо сделать из чего-нибудь такого же прекрасного, как она! — объяснил я капитану Коко и стал рыться в сундуке, искать что-нибудь красивое, для вымпела подходящее. По красоте здесь, конечно, подошла бы старая шаль бабушки, но она была слишком широка, она бы накрыла весь наш сундук, а меньше её были только конфетные, совсем непрочные фантики, и я развёл печально руками, да тут Коко мне заявляет:
      — Да! Правильно! Мы из Страны Нашего Детства… Но ещё и с Бабушкиного Двора! А что самое прекрасное на всём этом дворе? Мой цветистый хвост! Вот, когда надо, я и стану поднимать его повыше, и он заменит любой вымпел.
      — Что ж… Пожалуй, так… — не стал спорить я, и петух перевесил свой хвостище через борт сундука, и он засверкал в небесах, словно маленькая, но яркая радуга.
      — Теперь всем будет ясно, кто мы такие и откуда! — сказал гордо Коко.
      — Будет… Хотя хвостом своим ты немножко и расхвастался, — ответил я, опять раскрывая зонтик.
      Но теперь я подставил зонт попутному ветру, как парус, и опять наш корабль набрал бешеную скорость, мы понеслись туда, где петуху мерещилась птичья столица Валяй-Форси.
      А неизвестные нам страны приближались.
      Вот проплыли внизу дремучие лесные чащи. Вот опять под нами замелькали реки, поля, посёлки, и, наконец, из голубоватой дали выплыл большой город. Его высоченные дома напоминали гигантские, направленные остриями вверх сосульки. Они втыкались в небо, и маленькие тучки цеплялись за них, не могли никуда улететь.
      Я ещё не успел ничего сообразить, а капитан Коко так с ходу и заахал:
      — Ах, какие чудесно высокие курятники! У нас в деревне таких нету! Давай скорей остановимся. Может, именно здесь и живут петухи. Может быть, это и есть Валяй-Форси!
      Но останавливать сундук нам не пришлось. Мы так зазевались, что в тот миг, когда я снова глянул в Зелёное Стёклышко, тормозить было поздно…
      Меридиан уходил прямо в распахнутое окно здания-сосульки. Окно великанской пастью неудержимо надвигалось на нас! Вернее, мы сами летели в него!
      А там был стол. А на столе тарелки. А рядом с тарелками — бутылки, рюмки, вазы, бокалы. И ещё что-то, чего я рассмотреть не успел.
      И мы врезались прямо в середину стола. Мы вылетели из сундука, словно камешки из рогатки. Причём Коко угодил в золотую тарелку с гречневой кашей!
      Ужасный гром наполнил просторную комнату, не хватало только молнии. Но тут явилась и молния! Чья-то ручища сцапала меня за воротник, а Коко испуганно вскудахтал, выскочил из тарелки, нырнул под стол.
      Я оказался нос к носу с разгневанным господином. У него были рачьи глаза и колючие узкие усы.
      И пухлый-препухлый живот!
      Он этим животом притиснул меня к ребру стола, колючими усами, казалось, вот-вот проколет!
      — Извините… — начал я объясняться ослабленным голосом, но усатый господин рыкнул так, что оставшаяся неразбитой стеклянная посуда разлетелась вдребезги, а в комнату ворвались двое полицейских с пистолетами, с длинными саблями, с мотками бельевых верёвок у пояса.
      Они во всём подражали своему господину.
      Они так же, по-рачьи, таращили глаза. Они имели точно такие же усы-колючки. И даже круглые животы у них выпирали совсем как у хозяина. Только у одного живот был настоящий, а у второго сделан из подушки. Подушка торчала из-под мундира, в подушке была дырка, из дырки на пол сыпался пух.
      — Обыскать, допросить! — рявкнул господин, тыча пальцем в меня.
      Полицейские отдали честь и принялись за дело. Первый начал обшаривать меня, а второй, тот, что с поддельным брюшком, раз-раз-раз, по-собачьи стал рыться в сундуке.
      Потом вдруг он замер, прислушался, глянул под стол, увидел там петуха, закричал: «О ужас!» — выпалил вверх из пистолета и упал в обморок. Белый пух взвился над ним облаком.
      Господин тоже заглянул под стол, тоже поморгал рачьими глазами на петуха, да и тоже повалился в обморок.
      Хотел упасть в обморок и второй полицейский, но раздумал. Он только покачался, пошлёпал губами, схватил со стола кувшин, глотнул холодной воды и успокоился. А остатки воды выплеснул на хозяина и на своего приятеля.
      Полицейский с подушкой очнулся, открыл глаза и пузатый усатый господин. Он заорал громче прежнего:
      — Связать, запереть, не выпускать!
      И вот с грохотом, звоном полицейские поволокли меня и петуха куда-то вниз по крутой лестнице, а сундук остался наверху.
      — Мы вам покажем, — пыхтел один полицейский.
      — Мы вам устроим, — шипел второй и дышал на меня чесноком.
      Но я думал только о том, чтобы не обронить Зелёное Стёклышко, зажатое в кулаке. Потеряв его, мы потеряли бы Серебряный Меридиан, а может быть, и большее…
      Железные ступени лязгали под сапогами полицейских. Гулкое эхо испуганно металось в лестничной клетке. По всему было видно, что нас тащили в тюрьму.
      Я кричал в похожее на пельмень ухо полицейского:
      — Мы будем жаловаться! Мы будем жаловаться! Пустите…
      Но мимо проносилась только глухая каменная стена, а сам я лежал вниз животом на плече разгневанного стража. И вдруг я почувствовал себя свободным. Меня никто не держал.
      Оказывается, пока я кричал о справедливости, капитан Коко ловко извернулся и клюнул своего охранника в глаз. Тот ойкнул и выпустил петуха из рук. Второй полицейский бросился за петухом и выпустил меня.
      И впереди орущих полицейских мы ринулись вниз по лестнице.
      Коко — лётом, я — вприскочку через три ступени.
      И лестница теперь уже не грохотала, а звенела от моих прыжков! Её железные ступени радовались нашей удаче!
      Лестница желала нам свободы, а вот и распахнулась дверь на широкую шумную площадь…
      Теперь мы были не одни! Горожане помогут нам!
      Но что это? Высоченный дворец-башня, откуда мы выскочили, был окружен франтовато разодетыми, гладко выбритыми, разутюженными зеваками. Одни из них гордо восседали и никуда не ехали в своих собственных автомобилях; другие, пешие, теснились на тротуарах, заглядывали в нижние окна дворца и, разинув рты, вздыхали:
      — Ах, там шикарная люстра в тысячу килограммов весом!
      — Ах, там ночная посудинка с серебряной крышечкой…
      — Ох! Сервант из бим-бам-бонской ели! Вот и нам бы такой!
      — Ну надо же! Ну надо же! Вот живут же люди…
      Ну а мы-то что могли ожидать от такой публики? Ровным счётом ничего. Все тут были прихвостнями господина-усача, и мы с петухом постарались проскользнуть мимо них. Потому что стук полицейских сапог раздавался уже совсем рядом.
      Но кривой полицейский не мог теперь мчаться быстро, прямо: его то и дело заносило в сторону. А полицейский с подушкой забегать вперёд не хотел. Он желал сохранить оба глаза.
      И всё ж, когда полицейские выскочили на улицу и стали кричать: «Держи их!» — наши дела обернулись неважно.
      Все зеваки, пешие и на автомобилях, кинулись в погоню за нами.
      Теперь мы мчались узкой, как ущелье, улочкой и никуда не могли свернуть. Слева и справа темнели витрины запертых магазинов, а сзади орала, свистела, улюлюкала погоня.
      Лишь впереди было пусто. Там лежали угрюмые тени домов-сосулек да таращилась в небе ночная жёлтая луна. Она, должно быть, думала: «Теперь двух этих маленьких букашек внизу может спасти только чудо»…

      А потом стало ещё хуже!
      Впереди показался дорожный каток.
      Тарахтя мотором, он встал поперёк узкой улицы.
      Он заткнул улицу надёжней, чем пробка затыкает бутылку.
      — Западня! — вскричал я и заметался туда-сюда.
      — Ловушка! — ахнул петух и шлёпнулся на тёплый асфальт.
      Но мотор катка смолк, вдруг послышалось:
      — Ребята, сюда! Ко мне!
      За рулём сидел Машинист в синем комбинезоне. Его лицо блестело от машинного масла. Он попыхивал сигареткой и улыбался. Он перетащил нас на другую сторону катка и шепнул:
      — Впереди люк! Ныряйте в него. Да не забудьте прихлопнуть за собой крышку. А я задержу погоню.
      Недалеко от катка в самом деле зиял раскрытый люк. Мы проскользнули туда, и в это время вой погони утих. Автомобили зевак и полицейские наткнулись на тяжёлый дорожный каток.
      Мы захлопнули за собой крышку люка, по пыльному жестяному жёлобу съехали вниз и очутились в самой настоящей пекарне. Там дышала жаром большая электрическая печь, горой высились мешки с мукой. Жёлоб, по которому мы въехали в пекарню, был сделан как раз для того, чтобы спускать сюда мешки с мукою.
      Румяный курносый Пекарь с кудрявой бородкой месил тесто, нас пока ещё не видел.
      Тесто вздыхало, пучилось, лениво переваливалось по доске, а Пекарь поддавал ему ладонями под бока, напевал:
 
Нет работы веселей,
Чем у нас, у пекарей!
Нам везде почёт и место
Потому, что месим тесто,
Потому, что мы в печи
Печь умеем калачи!