Парк был и раньше, и будет потом, и ему, в общем-то, все равно, что думают и куда идут посетители. Женщина уже может идти не только вперед, но и назад. Сейчас у нее счастливое время. Самое большое удовольствие при освоении чего-то нового – тот период, когда ты учишься произвольности движений. Со временем женщина сможет не только ходить вперед и назад, но и поворачивать направо и налево. Это умение рано или поздно сыграет с ней злую шутку. Она может начать ходить по кругу. Это не так страшно, когда каждая минута прогулки по парку – огромное удовольствие. Но когда, например, через миллион лет, ей надоест парк, то кольцо, по которому она будет ходить, может превратиться в ад.

Першило в горле. Я облизнул горько-соленые губы и посмотрел по сторонам. Выбирал, куда же мне податься теперь, куда пойти. С некоторых пор я, гуляя по парку, могу идти во все стороны.

Решил пойти по тропинке, ведущей вверх. Ступил на нее – она была не такая, как та, на которой встретил и потерял я свою женщину. Здесь не было мха и травы, это была песчаная тропинка посреди соснового бора. Сухой серый песок приятно шуршал, хрустел под ногами. Тропинка одним была похожа на ту, с которой только что я ушел: корни также торчали здесь и там из земли. Первые тридцать метров я наблюдал справа и слева решетчатый лес: это сосны вдоль моей новой тропинки пересекались под прямыми углом с деревьями той дорожки. Солнце светило у меня под ногами…

Я шел неторопливо, глядя под ноги, часа два. Наконец, взобравшись на холм, снизу поросший молодыми сосенками, а на вершине – только травой, я оглянулся. Мне открывался великолепный вид. Огромный массив соснового бора справа и до самого горизонта, прорезанный извилистой свинцовой лентой реки. Поля и перелески слева, где-то пыльные серые грунтовые дорожки, где-то редкие деревенские домики… А над горизонтом, загораживая добрую четверть неба, возвышается обширный зеленый диск того парка, из которого я ушел с грустью в сердце. Где-то там сейчас бежит к пруду (или уже купается? или уже ходит по кругу, проклиная парк?) женщина, бросившая меня. Но что бы ни происходило в ее судьбе, парк завораживающе красив.

Только наполовину он выглядывал из-за горизонта. Ближе к слиянию неба и земли можно было различить центр парка – темный круг, скопление старых дубов и ясеней с мощным подлеском. Чем выше, тем более редким становился парк, ближе к его краю все больше сквозь полог деревьев, папоротников и мха здесь и там виднелись кусочки голубого неба и белых облаков. Еще выше парк разбивался на отдельные расходящиеся по спирали к самому его краю аллеи, они постепенно становились все более прозрачными и наконец окончательно сходили на нет, уступая место голубому небу.

Я пошел дальше. День приближался к своему завершению: солнце переместилось из-под моих ног мне за спину. Когда перешел бурный ручеек и взобрался на пригорок, я оглянулся и увидел, что парк полностью погрузился за горизонт. Я ушел уже очень далеко. Пора было возвращаться. Поэтому я лег на травку и стал смотреть в небо. Надо мной проплывали другие парки в голубом небе. Некоторые были повернуты ко мне боком, и казались тонкими зелеными дисками с утолщением в центре, другие же смотрели на меня лицом: медленно вращающиеся диски, темные в середине и полупрозрачные на краю, с аллеями, расходящимися из центра по спирали. Одни были дубовые, другие сосновые; были и еловые, и липовые, были и смешанные, где соседствовали березы, осины, клен, пихта и ясень; некоторые были с двумя спиральными аллеями, другие с тремя; одни вращались против часовой стрелки, другие по часовой. Впрочем, об этом я судил скорее по памяти моих прошлых прогулок. А сейчас я почти ничего не мог разглядеть: слезы стояли в моих глазах, и воспоминания о женщине, торопливо шедшей сквозь другой парк, в другую эпоху, на другом конце вселенной, – воспоминания эти были сильны и туманили взгляд.

А между парками, проплывавшими в небе надо мной, были огромные, непередаваемые, находящиеся за пределом человеческого представления, пространства голубого неба.

Я терпеливо ждал. Не знаю, сколько прошло времени, когда над поляной поднялся долгожданный парк; долгожданный, знакомый. Я узнал бы его даже в темную ночь и даже когда небо загорожено тучами: благодаря застывшей вспышке среди его деревьев, вспышке, свет которой проницает сквозь любые преграды. Это был не очень большой парк, с четырьмя аллеями-рукавами и с яркой вспышкой где-то на окраине, такой короткой, что не заметишь ее, такой важной для всего неба надо мной, что она застыла в вечности. Пора было возвращаться. Я встал, размялся, изготовился и с силой оттолкнулся…

Приземлился я на мягкий войлок еловой подстилки. Знакомые места. Здесь было недалеко до замечательного местечка.

Через полчаса я уже стоял перед огромным двадцатиметровым постаментом, на вершине которого был закреплен шар диаметром, наверное, метра полтора, выточенный в древности неизвестным мастером из огромного самородка бирюзы. Вот она, вспышка, застывшая в вечности.

Пора было возвращаться домой.

Я вышел из парка там же, откуда и вошел в него – у грязных деревянных столов около метро Измайловская, где играли в домино и карты, курили дешевые сигареты и пили водку, заедая холодными сосисками. Это были тоже грани той вспышки, что горела половину мига и навсегда отпечаталась в памяти Вселенной.

– Сергей Константинович, да как вы смеете! Что вы себе позволяете?! Сидеть в этой грязи, выглядеть как бомж и… – он перестал на меня смотреть, запустил руку куда-то под стол, достал мятую пачку «Примы», вытряхнул из нее половину сигареты и раскурил от спички, с трудом раскурил, потому что руки у него тряслись; я смотрел на него, потеряв дар речи; он затянулся, глотнул пива и медленно выпустил дым ноздрями; только теперь язык стал слушаться меня: – и… и… курить гадкие бычки, запивая самым дешевым пивом!

Возмущение схлынуло, и теперь я с ужасом ждал, что он ответит. Покурив немного, Сергей Константинович тихо произнес, его голос был глубоким и хриплым:

– Видишь ли, я могу себе это позволить. Все дело в том, что я очень могущественный волшебник.

– И поэтому не можете прикрыть рот, когда чихаете? Или вы аристократ, живете в шикарном особняке с дюжиной слуг, а для развлечения одеваетесь в лохмотья и бродяжничаете по городу в свободное время?!

– А тебе какое дело? – огрызнулся Сергей Константинович, схватил бутылку, мастерским ударом отбил ей дно и приставил острое стекло мне к горлу. Уголовники, пившие водку, одобрительно закивали, один даже сказал: «Так держать, старик». Я съежился, потом обмяк и… бессильно расплакался. Мне было стыдно за мою наглость, я чувствовал вину перед Сергеем Константиновичем и считал себя подлым трусом.

Сергей Константинович выбросил осколок, повернулся к уголовникам и сказал сурово:

– Сходите мне за сигаретами и за пивом.

– Сходим, папаша, а водочки тебе налить?

– Я водку не пью, – гордо ответил Сергей Константинович, – но дерусь. И смотрите, покупайте «Приму», а пиво – самое дешевое.

– Да ладно папаша, нам не жалко, – ответил ближний к нему, вставая.

– А я другое не пью и не курю, так что без понтов мне! – прикрикнул Сергей Константинович.

– Добро, папаша, не горячись, все сделаем, – сказал второй уголовник, вставая, и оба отправились трусцой к ларьку около метро.

Тем временем, я почти успокоился, только всхлипывал редко и шмыгал носом. Сергей Константинович посмотрел на меня, и взгляд его оказался полон доброты и нежности.

– Не принимай близко к сердцу. Ничего личного, просто мне нужно было отправить этих двоих к ларьку, ведь у меня кончились сигареты, и денег нет, я даже не знаю, что буду кушать сегодня, – он помолчал и добавил грустно. – Иногда я, бывает, целый день не ем ничего. Иногда милостыню прошу с утра до ночи!

При его словах, отчаяние и стыд растворились, теперь я весь был поглощен чувством жалости к бедному Сергею Константиновичу, я положил руку на его ссохшуюся ладонь – она оказалась удивительно теплой – и попросил:

– Но вы же могущественный волшебник, могущественный, понимаете!? Ну что вам стоит щелкнуть пальцами и получить себе жилье, одежду, пропитание, денег вдоволь.

– А что тебе стоит, – вдруг хитро улыбнулся Сергей Константинович, – промыть мозги сотне тысяч горожан, явиться им в видениях и сказать какую-нибудь чушь, стать для них божеством, чтобы на тебя молились, песни о тебе слагали?

– Вы что, – я поморщился, – мне это не нужно. У меня совсем другая работа!

Вернулись уголовники, два мрачных мужика с неподвижными лицами и татуированными руками, положили на стол перед Сергеем Константиновичем несколько пачек примы, поставили две бутылки «Жигулевского» и воблу.

– Ах, вот, что я буду кушать сегодня на ужин! – воскликнул Сергей Константинович, потом обратился к уголовникам: – Спасибо ребятки, все у вас будет хорошо. А водку пить хватит, лучше вон по парку погуляйте, полезно.

Двое стояли, не отрывая глаз от старика. Один из них что-то промычал, и они пошли по той тропинке, по которой я недавно вышел из парка.

– Но вы же хоть иногда применяете свое волшебство, например, сейчас! Людей на правильный путь поставили.

– Не надо красивых слов, – возмутился Сергей Константинович. – Эти двоих я спровадил, потому что они меня раздражали, расселись тут рядом. И никакой магии, просто психологический подход, мастерство внушения. К тебе тоже с годами придет. Не переживай, что сейчас так отвратительно разбираешься в людях; со временем станешь мудрее. А чтобы ускорить процесс, советую два упражнения. Во-первых, однодневные голодовки. Очень хорошо прочищает мозги. Во-вторых, приходи иногда с утра на людное место и до ночи наблюдай за людьми, за выражением лиц, за походкой…

– Но вы могли бы направить свое могущество на всеобщее благо, – не унимался я, напрочь позабыв о тех вопросах, которые хотел задать вначале, когда только увидел Сергея Константиновича. – Вы могли бы избавить весь город от преступности, болезней, нищеты, вредных привычек!

Сергей Константинович тем временем, открыв пачку «Примы», подносил ко рту и зажимал губами, одну, вторую, третью сигарету. Проделав это с четвертой, он сказал:

– Иногда я этим занимаюсь. Избавлением от преступности и прочего.

– Что-то не заметно результатов! – ядовито ответил я.

Он, тем временем, зажал в губах еще две сигареты, чиркнул спичкой и по очереди запалил все, напомнив мне волка из мультфильма «Ну погоди!». Затянувшись шестью сигаретами, он сгреб их в ладонь, выпустил огромное плотное облако серебристого дыма и сказал:

– Разумеется, не видно! Еще не хватало результатов! Тогда горожанам стало бы неинтересно жить. Представь, каково это: все хорошо, и то, что все хорошо, никак от тебя конкретно не зависит, а зависит от посторонней силы. Мы специально так делаем, чтобы не было результатов.

– То есть вы творите мощные заклинания, которые приносят маленькие результ…

– Нет, не так, – нетерпеливо, тоном уставшего преподавателя перебил Сергей Константинович, снова затянулся своими шестью сигаретами и заел воблой, откусив кусок от бока прямо с чешуей. – Мы творим наши заклинания так, чтобы в результате никакого результата не последовало. Например, один из нас несколько месяцев плетет заклинание вселенского всеуничтожения, а другой – заклинание всевосстановления. Потом вместе мы выбираем удобный момент, одновременно выпускаем наши заклинания наружу и… ничего не происходит.

– Но зачем?

– Как? Нам же надо тренироваться в нашем волшебном мастерстве! Могущество могуществом, но ведь недостаточно хорошей винтовки, из нее нужно еще уметь стрелять, вот мы и тренируемся.

– Зачем тренироваться? Вы все равно не применяете ваше могущество для дела. И почему, черт возьми, вы не можете взять и наколдовать что-нибудь результативное? Если не в огромных масштабах, то понемногу, хотя бы? Вот я же применяю свое волшебство иногда: делаюсь невидимым для простых горожан, если мешают работать; стираю кому-нибудь память о нашей с ним встрече, если нужно замести следы; в конце концов, я проникаю в сны людей и шепчу им подсказки. И хранители города не гнушаются кое-каким волшебством, и большинство моих незнакомцев тоже.

– Конечно, вы все не гнушаетесь, и правильно делаете. Ведь вы имеете роскошь не обладать безграничным могуществом! Это очень большое счастье – не обладать могуществом. Представь, каково нам! Мы знаем, что мы единственные хранители искусства обращения с безграничным могуществом, это нас обязывает к тренировкам, чтобы искусство не угасло. Мы знаем, что если будем результативно применять наше могущество, это рано или поздно плохо для всех кончится, получится в конечном итоге что-то вроде безграничной ровной пустыни, посередине которой будем неподвижно стоять мы. И еще мы знаем, что смертны. А это самое тяжелое. Когда жизнь ограничивается трехразовым питанием и колодой карт, умирать легко – почти ничего не теряешь. А когда жизнь наполнена до предела, огромна в толщину, то смириться с тем, что она ограничена в длину, очень тяжело. Как же так?! Я, безгранично могущественный, ни разу не применю свое могущество и умру, как умирают все остальные, – Сергей Константинович говорил просто и спокойно, как будто рассказывал о проведенном на даче отпуске; он курил свои шесть сигарет и кусал временами воблу; рыбьи чешуйки поблескивали у него на губах, прилипали к сигаретам, застревали в бороде. – Вот тебе гораздо проще смириться со своей будущей смертью, чем нам.

– С моей будущей смертью? – прошептал я и почувствовал, как у меня холодеют щеки, ладони, как что-то обрывается в груди; с тех пор, как устроился на мою нынешнюю работу и до сегодняшнего момента, я никогда не думал о своей смерти; даже домик представлялся мне местом вечных мук, но никак не убийцей.

Сергей Константинович вдруг расхохотался хриплым старческим смехом, и сигареты выпали у него изо рта, разбрызгивая искры. Его смех ободрил меня, у меня появилась надежда, что он просто пошутил.

– А ты решил, что раз перестал быть человеком и освоился… здесь, то смерти для тебя не существует? – сказал он, отдышавшись. – Зря надеешься. Впрочем, как я уже сказал, тебе смириться со своей будущей смертью гораздо проще, чем нам, так что смиряйся и попьем пива, – он открыл первую бутылку о вторую, а вторую откупорил зубами.

Я перестал чувствовать свои конечности, перестал слышать любые звуки, кроме голоса Сергея Константиновича, не замечал тепла и холода, запахов… Вдруг спасительная мысль ворвалась в голову, и я сказал:

– Как можно говорить о смерти, если я хожу по парку в любую сторону, даже вверх и вниз, если за мою минуту у иного человека может пройти несколько лет жизни, а при встрече с иным незнакомцем за минуту на часах набегает полтора часа. Если все вокруг может застыть неожиданно, а я буду продолжать двигаться. Если время – это не линия, а вероятностное облако, мне так сказал один незнакомец. А другой сказал, что время намного более сложный вопрос, чем я могу себе представить в самых смелых фантазиях.

– Смерть – тоже гораздо более сложный вопрос, чем ты можешь представить, попробуй рассматривать ее тоже как вероятностное облако, для начала…

– А как понимаете смерть вы при своем безграничном могуществе? – спросил я.

– Послушай, ты так много говоришь о нашем могуществе. Уж не хочешь ли ты попросить у меня частичку моего безграничного могущества? Маленькую частичку, – и Сергей Константинович весело мне подмигнул.

– Ни в коем случае! – испуганно вскрикнул я. – Не предлагайте, я не возьму, даже если меня будут пытать!

– Отчего же так? А Диму, хранителя города, напряг разыскивать могущественного волшебника, чтобы над бедным пёсиком расправу учинить. Чужими руками работаешь, а свои марать не хочешь?

– Ну так возьми могущество, чтобы расправиться с домиком! – сказал Сергей Константинович, иронично улыбаясь.

– Вы сами-то верите в то, что говорите? – я сорвался на крик.

– Вижу, тебя очень беспокоят все эти вопросы, – он пристально посмотрел мне в глаза и постучал пальцем по моему виску.

– Беспокоят! Еще как… да я за этими вопросами и подбежал к вам, когда увидел вас! Это самое важное… Но что-то меня заставило говорить с вами о каких-то глупостях… Странный порыв чувств… Да вы мне стали пудрить мозги, как только я сел, вот что! Откуда иначе такие скачки эмоций, скажите мне! Скажите, ведь вы пудрили мне мозги?!

– Да тебе все, кому не лень, пудрят мозги, – вдруг буркнул Сергей Константинович.

– Что? – ошарашено переспросил я.

– Что-что! Тебе все пудрят мозги, пора бы это уже понять. Ты так озабочен своими подсказками, что, разинув рот, бросаешься на первого попавшегося незнакомца. Разумеется, тебе будут вешать лапшу на уши!

– И вы!?

– И я. Как я могу отказать себе в таком шикарном удовольствии – запудрить тебе мозги.

– Но у меня такая работа, – стал оправдываться я. – Такая работа! Собирать подсказки и передавать дальше.

– Так и называл бы тогда свою работу «лапшеух», а то выдумает умное слово, ходит, козыряет им перед всеми.

Я замолчал и мрачно уставился в серые доски стола со следами чего-то сладкого, и снующими туда-сюда муравьями. Захотелось встать и уйти.

– Ладно, ладно, – примирительно сказал Сергей Константинович и дотянулся до меня, чтобы похлопать по плечу. – Я немного пошутил. Если хочешь, не буду больше шутить. Хочешь?

– Да, хочу. Не шутите, пожалуйста! – попросил я искренне. – Хватит игр. Я просто хочу узнать про моего предшественника, хочу узнать всю историю до конца. И мне больше не о чем будет с вами разговаривать.

– Хорошо, – согласился Сергей Константинович, и лицо его приняло серьезный вид; он даже пиво отодвинул в сторону. – Спрашивай.

– Мой предшественник получил безграничное могущество или только преисполнился убеждением, что его получил? – спросил я и поспешно добавил: – Или что-то третье?

– Он стал думать, что получил его; мне кажется, он свихнулся, – ответил старик.

– Как это произошло?

– Однажды утром мы гуляли с ним по городу, и он сказал: «Сергей Константинович, вы же обладаете абсолютным могуществом, так не могли бы вы поделиться со мной его частью, чтобы я тоже стал безгранично могущественным?» Я ответил: «Мог бы», он сказал: «Вы это сделаете?», а я спросил: «Чувствуете, как безграничное могущество наполняет все ваше тело, пропитывает вас, как вы можете отслеживать орбиты далеких звезд и электронов вашего тела, как вы можете заглянуть в будущее, как вы можете уничтожить вселенную одним щелчком пальцев?» Признаться, я шутил, я же всёвремя шутил, но ваш предшественник закричал восторженно: «Да, я чувствую, чувствую». После этого мы долго шли молча. Потом я устал идти и сел на асфальт около метро…

– То есть вы его обманули! Заставили думать, что он стал могущественным, а на самом деле ничего не дали ему.

– Дали-не-дали! Ну ты и рассуждаешь, а еще смеешь подсказки раздавать! – возмутился Сергей Константинович и снова перешел на спокойный тон: – Он попытался взять, я не мешал ему. Да только поднять оказалось не под силу. Ну, представь себе, что ты попросишь у меня гору Джомолунгму, чтобы поставить ее на дачном участке, и прочитаешь в моих глазах согласие. А теперь пойди, возьми ее, донеси и поставь рядом с клумбой пионов у себя в саду.

– Но вы же не утруждали себя тем, чтобы объяснить моему предшественнику все тонкости, которые сейчас объяснили мне. То есть вы хитрой многоходовкой подвели его к гибели! – обвинил я.

– До сих пор не понял? – вяло удивился старик. – Я ничего определенного не сказал твоему предшественнику. Он сам все услышал, как ему хотелось услышать.

– А Павел Панфнутьевич не почувствовал подвоха, когда заключил договор с моим предшественником?

– Этот лис, Пашенька, – в интонациях старика появилась игривая едкость, – всегда так увлечен, как бы обмануть клиента, нанести ему тайный вред под видом выгоднейшей сделки, что не видит зачастую дальше своего носа. Не был бы он в тот раз так озабочен, как заполучить могущество, он понял бы все, рассмеялся и сказал что-то вроде: «знаете, я недвижимость продаю только зарубежным юридическим лицам»… Признаться, мне было приятно, что Пашенька облапошился. Таким, как он, ни в коем случае нельзя давать могущество. Им даже одно чье-то сердце нельзя давать в распоряжение. Получи он могущество, у нас начались бы жаркие денечки, оставалось бы совсем мало времени на пиво. Тебе мой коллега уже говорил о нашем эстетическом принципе: каждое волшебное заклинание должно сводиться в ноль другим заклинанием. А Пашенька у нас активный до невозможности, к тому же упертый и тупой, он бы сразу начал творить, пришлось бы каждую минуту создавать противоположные заклинания… Знаешь, что Пашенька затеял в тот же вечер, искренне убежденный в своем безграничном могуществе? Пошлость в его духе: превратить все заводы в предприятия по производству оружия и наркотиков, все тюрьмы – в трудовые лагеря, где заключенные работают проститутками, а чтобы обеспечить уголовников-проституток клиентами, он взялся создать марсианскую цивилизацию. И такое у Пашеньки яркое воображение, прямо детское, что померещилось ему, будто он прозревает материю насквозь, миллионы километров не преграда, и будто все происходит так, как он задумал. Но в пятом часу утра он, по старой предпринимательской привычке, сделал-таки пару контрольных звонков, и в ответ услышал: «Ты что, свихнулся, Паш?». Тут вдруг до него дошло! Какая истерика с ним случилась – не передать. Он бы застрелился, если бы не единственная пуля… единственная радость, я хотел сказать: твой предшественник попался в расставленные сети. Когда зазвонил особый телефон, Пашенька сразу перестал плакать, подпрыгнул от радости на диване и сбил ногами кофейный столик, представляешь?!

– А что было в том разговоре между ними?

– Пашенька сделал монтеру путей предложение, от которого тот не мог отказаться. С тех пор твой предшественник работает на Пашеньку.

– Работает? Где мне его найти? Он жив и здоров? На свободе? – я кричал, забрасывая Сергея Константиновича вопросами в таком духе, пока он не рявкнул:

– А ну молчать, барышня! Слишком уж много вопросов! Предшественник жив и работает с фанатизмом. Очень хочешь снова с ним встретиться?

– Да, хочу, это необходимо для дела… постойте, почему снова?!

– Увидишь, почему снова, заодно спросишь, что же это было за деловое предложение. Может, он и тебе предложит поработать, но не верь, ему нужно другое, он мечтает покончить со всем этим. Итак, я могу организовать вашу встречу. Ты хочешь этого?

– Да, хочу!

– Хорошо.

– Стоп! – крикнул я, пораженный очевидной догадкой. – Где эта встреча состоится?

– В домике, разумеется.

– Не шутите так, – холодея, пролепетал я.

– А я не шучу. Ты попросил меня, чтобы я с тобой говорил только всерьез. Поэтому сказанное мной будет не в шутку, а всерьез… Да что ты бледнеешь, тебе же лучше, не будешь бояться каждого шороха в мучительном ожидании неизбежного. Итак, я с тобой прощаюсь, парадигматик… хм… дурацкое все-таки слово…

– Постойте! Ответьте мне, что такое домик?

– Скоро узнаешь, – бросил старик, шаря, кажется, в кармане штанов.

Вдруг его рука поднялась, в ней что-то блеснуло, она скользнула над столом и накрыла мою ладонь, я почувствовал боль в запястье, отдернул руку, хотел встать и бежать, сломя голову, только ноги меня уже не слушались, в ушах гудело, перед глазами все поплыло, я услышал спокойный голос Сергея Константиновича откуда-то издалека:

– Не бойся, это безобидный психотропный препарат, сейчас ты потеряешь сознание.

– С днем рождения!!!

– С днем рождения!!!

– С днем рождения!!! – я узнал голоса хранителей города, голос Димы, еще чей-то, басовитый и насмешливый… того могущественного волшебника, который отказался ловить собаку… и чей-то визгливый фальцет… тех двух девочек, игравших в «Зловещие зомби»…

– Куда делись свечи? – спросил я.

Вперед выдвинулся пожилой, пузатый господин с бульдожьим лицом, с блестящими от геля волосами, во фраке с бабочкой. Он откашлялся и сказал:

– Это особенные свечи, они растворяются, когда на них дуешь.

– А сколько их было?

– Лучше давайте есть… полковник, разрежете?

Тот самый мужчина в военной форме, лет сорока пяти, подтянутый, со строгим гладко выбритым лицом и горбатым носом, подошел к торту, держа в руке огромный нож, и стал резать.

– Познакомьтесь, это полковник РВСН Зловещий, – сказал господин во фраке.

– Он мой муж, мой муж, – закричала девушка с рыжими волосами, еще недавно валявшая дурака за автоматом «Зловещие зомби», и помахала мне рукой.