В благословенном свете дня владения Толланда Стюарта раскинулись под ними, открытые всем ветрам, величавые и неприступные; орлиное гнездо дедова дома среди островерхих гор смотрелось пугающим наростом. В общем, жуткое местечко — тогда, в воскресенье, оно хотя бы было скрыто покровом тьмы.
      — Просто ужас, — глядя вниз, сказала Бонни.
      — Вторым Шангри-Ла это, конечно, не назовешь, — откликнулся Квин, — хотя здорово напоминает запретный город на крыше мира. Кстати, ваш дед бывал в Тибете? Если да, то можно понять, почему он здесь обосновался.
      К безжизненной груде камней далеко под ними бежали телефонные и электрические провода.
      — Это мое воображение или он правда похож на паука? — Бонни поежилась.
      — Воображение, — твердо сказал Эллери.
      Самолет запрыгал по посадочной площадке и остановился.
      — Побудьте здесь, — сказал Эллери летчику. — Мы ненадолго.
      Он помог Бонни спуститься на землю и повел ее в сторону дома. Ворота ангара были открыты, и самолета мистера Стюарта в нем не оказалось.
      — Полагаете, дед куда-то улетел? — спросила Бонни. — Я была уверена, что он редко покидает свое жилище.
      — Скорее уж доктор Джуниус. Решил слетать за капустой. Тут за покупками не набегаешься.
      — Вот и летишь за бутылкой оливкового масла, — нервно хихикнула Бонни.
      Обсаженная деревьями дорожка была пуста, передняя дверь в дом закрыта. Эллери постучал. Никто на его стук не отреагировал. Постучал опять, посильней, и опять тишина. Тогда он нажал на ручку. Дверь отворилась.
      — Очевидное всегда от меня ускользает, — посмеялся над собой Эллери. — Входите, Бонни. Не бойтесь — дом вас не укусит.
      По лицу девушки было видно, что она в этом сомневается. Наконец она расправила свои мальчишеские плечи и храбро ступила первой в сумрачное нутро дома.
      — Дедушка! — позвала она.
      «Шка-ка-ка...» — поиздевалось эхо.
      — Мистер Стюарт! — крикнул Эллери.
      Эхо ответило и ему, и тоже как-то оскорбительно.
      — Вот черт. Старик меня достал. Бонни, не возражаете, если я его немножко встряхну, чтобы ожил?
      — Какие возражения? Да я сама бы с удовольствием его растрясла.
      — Отлично. Но для начала нам надо его найти.
      Они вошли в гостиную. Никого. В кухне на фарфоровой столешнице валялись хлебные крошки и пахло свежезаваренным чаем. Но тоже пусто. Квин взял Бонни за руку и повел к лестнице. Он был зол.
      — Ставлю миллион, он опять заперся наверху. Мистер Стюарт!
      Тишина.
      — Позвольте я пойду первой, — твердо сказала Бонни и взбежала по ступенькам.
      Старик лежал в постели. На приставном столике во множестве стояли пузырьки и коробочки с лекарствами, ингаляторы, валялись грязные ложки.
      Челюсти мистера Стюарта методично работали — своим беззубым ртом он жевал сандвич с холодным мясом, прихлебывал чай со льдом и смотрел на них безо всякого удивления.
      — Дедушка! — воскликнула Бонни. — Ты что, не слышал нас?
      Старик злобно глянул на нее из-под мохнатых седых бровей, не прекращая жевать, как будто она и не кричала.
      — Дедушка! — испугалась Бонни. — Ты меня не слышишь? Ты глухой?
      Он прервал свое занятие ровно на столько, чтобы буркнуть: «Пошли прочь», после чего опять откусил хлеба и запил его чаем.
      Бонни пришла в ярость:
      — Ну как же так можно! Почему ты так со мной обращаешься? Или ты не человек? Что с тобой?
      Волосинки на старческих щеках и подбородке перестали шевелиться, потому что он вдруг сомкнул челюсти. И тут же снова шевельнулись — он коротко прошамкал:
      — Что тебе надо?
      Бонни устало опустилась на стул.
      — Немного любви, которой была лишена моя мама, — тихо сказала она.
      Изучая лицо Толланда Стюарта, Эллери с изумлением заметил, как потеплели его глаза. Правда, это выражение очень быстро пропало.
      — Теперь уж поздно, — обреченно произнес дед. — Я старый человек. Блит следовало бы задуматься об этом много лет назад. Она никогда не была мне дочерью. Теперь мне никто не нужен! — Шепелявость делалась все явственней и противней, по мере того как он повышал голос. — Убирайся! Если бы этот идиот Джуниус не скакал, как заяц, туда-сюда и дал бы хоть немного покоя!
      Бонни сжала кулаки и сказала ровным голосом:
      — Ты меня своим криком не проймешь. Ты прекрасно знаешь, что это твоя вина. Она никогда не видела от тебя любви, какую имела право ожидать.
      Дед бахнул стаканом об стол и отшвырнул от себя недоеденный бутерброд.
      — И ты мне это говоришь? — возмущенно спросил он. — Что ты знаешь? Она хоть когда-нибудь тебя ко мне привозила? Она хоть раз...
      — А ты хоть раз дал ей понять, что хочешь этого?
      Костлявые руки взметнулись вверх и бессильно упали на одеяло.
      — Не хочу с тобой спорить, грубиянка! Ты пришла за деньгами. Я знаю, что тебе от меня нужно. Мои деньги! Детям и внукам всегда только это и нужно.
      — Дедушка! — Бонни задохнулась от обиды. — Как ты можешь говорить такие вещи!
      — Убирайся! — выкрикнул мистер Стюарт. — Убирайся! Нет, ну что за олух Джуниус, улететь в Лос-Анджелес, и пусть мой дом превращается в постоялый двор! Вы с приятелем занесли сюда пропасть микробов. А я старый, больной человек. Мне...
      — Прощай, — сказала Бонни и, ничего не видя перед собой, направилась к двери.
      — Подождите, — остановил ее Эллери.
      Она обернулась — в глазах слезы, губы дрожат. Квин мрачно смотрел на старика.
      — Это ваша жизнь, мистер Стюарт, и вы вправе делать с ней что угодно. Но совершено тяжкое преступление — убита ваша дочь, и вы не можете от этого отгородиться. Вы обязаны ответить на ряд моих вопросов.
      — А вы кто такой? — раздраженно бросил старик.
      — Не имеет значения, кто я такой. В среду на прошлой неделе, то есть девять дней назад, ваша дочь прилетала к вам. Зачем?
      Эллери показалось, что его вопрос поразил хозяина. Но если так и было, то всего какой-то миг.
      — Значит, и вы об этом узнали, — покачал головой мистер Стюарт. — Вы, должно быть, из полиции, как и этот дурак Глюк. Только он раньше примчался, в начале недели. В моем доме — полиция!
      — Мистер Стюарт, я спросил вас...
      — Хотите знать, зачем они прилетали? Хорошо, я вам отвечу, — совершенно неожиданно согласился старик и уселся в постели. — Да за моими деньгами, вот зачем! Потому что им нужны были деньги. Они нужны всем.
      — Мама просила у тебя денег? — переспросила Бонни. — Ни за что не поверю.
      — По-твоему, я лжец? Да? Я говорю — она просила у меня денег. Не для себя, согласен. Но она просила! Для своего никчемного красавчика Ройла!
      Бонни и Эллери уставились друг на друга. Вот оно что! Блит явилась к отцу, переломив свой характер, — но не ради себя, а ради человека, которого любила.
      Бонни отвернулась к окну, к холодному пустому небу.
      — Понятно, — протянул Эллери. — И вы их ей дали?
      — Я, наверное, был тогда не в себе, — пробурчал мистер Стюарт. — Я дал этому Ройлу чек на сто десять тысяч и велел Блит больше меня не беспокоить. Никчемный тип! Карточные долги какие-то. А она собралась замуж за картежника.
      — О, дедушка! — всхлипнула Бонни и шагнула к нему. — Ты просто притвора...
      — Не подходи ко мне! — испуганно поднял руки дед. — Ты вся в микробах!
      — Ты любил ее. Ты хотел, чтобы она была счастлива.
      — Я хотел, чтобы она от меня отстала.
      — Ты только притворяешься суровым...
      — Да это была единственная возможность от нее избавиться. Ну почему люди никак не дают мне пожить одному! Блит сказала, что это так и так ее деньги — в смысле, будут когда-нибудь — и все, что она просит, — только малую часть вперед... — У него губы затряслись под усами. — Убирайся! И чтоб я тебя больше не видел!
      Тут Бонни заговорила жестко:
      — Я тебе верю. Ты действительно дал маме деньги только для того, чтобы ее больше не видеть. И я тоже уйду и больше не вернусь — никогда в жизни. Живи себе, я мешать не буду.
      Старик встрепенулся:
      — А я еще не собираюсь умирать. Проваливайте! Оба!
      — Рано пока, — возразил Эллери. — Бонни, вы не против, если я не пойду с вами к самолету? Я вас догоню потом. Мне надо поговорить с вашим дедом наедине.
      — Да я жду не дождусь, как бы поскорей уйти отсюда! — почти крикнула Бонни и выскочила из комнаты.
      Эллери слышал топот по ступенькам — как будто за ней кто-то гнался, потом внизу хлопнула входная дверь.
      — А теперь, мистер Стюарт, ответьте мне на один вопрос.
      — Я уже сказал вам, зачем сюда явилась Блит со своим картежником. Добавить мне нечего.
      — Но мой вопрос не имеет отношения к приезду Блит.
      — А? Это вы о чем?
      — А о том, что вы делали в воскресенье вечером вне дома, да еще в авиаторском шлеме.
      Эллери подумал, что старик теряет сознание. Глаза у него закатились, раздался сдавленный хрип.
      — А? — прошептал он. — Вы что-то сказали?
      И пока он это шептал, самообладание вернулось, глаза остро сверкнули, седая бородка вызывающе поднялась. «Старый петух, разыгрывает передо мной спектакль», — невольно восхитился Эллери.
      — Я видел вас возле дома, вы были в шлеме. В то время как Джуниус заверял нас, что вы сидите взаперти наверху. Между прочим, в тот вечер лил сильный дождь.
      — Да, я выходил, — кивнул старик. — Мне хотелось глотнуть свежего воздуха. Я вышел потому, что в доме было полно чужих людей.
      — И вы вышли, несмотря на ливень? — улыбаясь, спросил Эллери. — А мне показалось, что вы боитесь подхватить пневмонию и все такое.
      — Да, у меня слабое здоровье, но лучше заболеть пневмонией, чем иметь дело с чужаками.
      — Вы, по-моему, чуть не сказали «с убийством». Почему вы так боязливо сторонитесь всего, что связано с этим убийством?
      — С любым убийством.
      — Но убили не кого-то, а вашу дочь. И вы не хотите возмездия? У вас нет такого желания? Простите, хотел сказать «естественного желания».
      — Единственное мое желание — это чтобы меня оставили в покое.
      — А ваш шлем в тот вечер никакого отношения не имеет... как бы выразиться помягче... К аэропланам?
      — У меня здесь несколько шлемов. Отлично защищают от дождя.
      — А вы стали дружелюбней. Интересно, почему? Знаете, мистер Стюарт, те, у кого есть что скрывать, очень стремятся быть дружелюбными. И что же вы скрываете?
      Вместо ответа, старик наклонился, взял стоявшее у изголовья ружье и положил себе на колени.
      Мистер Квин улыбнулся, молча пожал плечами и повернулся к дверям. Спускаясь по лестнице, он намеренно громко топал, чтобы слышал мистер Стюарт. Входной дверью он тоже хлопнул от души, правда с внутренней стороны. Постоял тихо. Признаков жизни в доме не ощущалось. На цыпочках Эллери прошел через гостиную и осторожненько просочился в смежную комнату.
      Это был кабинет, большой и мрачный, как и все помещения в доме. Стены обшиты деревянными панелями. Судя по толстому слою пыли на мебели, сюда уже давно никто не заходил. Спрятаться в случае чего здесь было негде. Но письменный стол Толланда Стюарта манил его к себе, и Эллери решил рискнуть. Он был уверен, что найдет в нем то, за чем пришел.
      Во втором ящике он обнаружил покрашенную зеленой краской металлическую коробку. Замочек к ней и ключ лежали рядом. В коробке, как и ожидалось, хранилось завещание мистера Стюарта. Впившись в него глазами, Эллери стал читать его.
      Судя по дате, старик составил его девять с половиной лет назад. Завещание было написано от руки на листе плотной белой бумаги с печатью солидного банка Лос-Анджелеса. Подпись мистера Толланда Стюарта была засвидетельствована людьми, чьи имена ничего не говорили Эллери, — скорее всего, служащими банка.
      Документ гласил:
 
      «Я, Толланд Стюарт, шестидесяти лет, будучи в здравом уме и твердой памяти, делаю настоящее завещание, согласно которому:
      сумма в сто тысяч долларов наличными передается к доктору Генри Ф. Джуниусу, моему служащему, но только при соблюдении нижеследующих условий:
      1) Доктор Джуниус до конца моих дней, но в течение не менее десяти лет со дня составления настоящего завещания следит за моим здоровьем и, в случае необходимости, оказывает медицинскую помощь.
      2) Я, Толланд Стюарт, проживу не менее десяти лет со дня подписания настоящего завещания и умру в возрасте старше семидесяти лет.
      Если же я умру, не важно по каким причинам, до семидесяти лет или доктор Джуниус оставит меня по собственному желанию или в результате увольнения до срока, определенного в десять лет, то сумма в сто тысяч долларов переходит моим законным наследникам.
      А также я даю указание оплатить все мои долги, если такие появятся на день моей смерти, и расходы на мои похороны.
      Все свое имущество, движимое и недвижимое, я оставляю своим законным наследникам согласно следующему:
      Одна половина (1/2) отходит моему единственному ребенку, дочери Блит, а в случае, если она умрет раньше меня, то ее наследникам. Вторая половина (1/2) отходит моей внучке Боните, дочери Блит, а если она умрет раньше меня, то наследникам Бониты».
 
      Далее следовал короткий абзац с указанием имен вице-президента банка, свидетелей и исполнителя завещания.
      Положив документ на место, Эллери задвинул ящик и вышел из дома.
 

* * *

 
      На подходе к посадочной площадке Квин увидел, как приземляется самолетик, который в воскресенье вечером стоял в ангаре. На землю спрыгнул похожий на старого кондора доктор Джуниус. Он помахал рукой Бонни, уже сидевшей в другом самолете, и быстрым шагом пошел навстречу Эллери.
      — Как вижу, вы нас снова посетили, — компанейским тоном заговорил он. — А я вот летал за покупками! Ну, что нового на голливудском фронте?
      — Без перемен, — ответил Эллери. — Мы только что были удостоены чести побеседовать с вашим богатым благодетелем.
      — Судя по тому, что вы целы и невредимы, встреча прошла в дружеской обстановке. — И добавил совсем другим тоном: — Вы назвали его моим благодетелем?
      — Ну да. А разве это не так?
      — Я вас не понимаю.
      — Да будет вам, доктор.
      — Нет, правда, мистер Квин.
      — Только не говорите мне, будто вы не в курсе, как этот чудак обеспечил вам старость.
      Доктор Джуниус запрокинул голову и громко захохотал. Правда, с горечью.
      — А, вы об этом! Конечно, я в курсе. А почему, как вы думаете, я здесь себя заживо похоронил?
      — Думаю, что для этого должна быть весомая причина.
      — Значит, он вам все выложил.
      — Ммм...
      — Не уверен, что я выиграл от этой сделки, — пожав плечами, сказал доктор Джуниус. — Сто тысяч — это так, дешевка. Десять лет под одной крышей со старым пиратом и его выкрутасами — скорее ближе к миллиону, даже по скромным подсчетам.
      — Доктор, как ему вообще-то пришла в голову такая странная сделка?
      — Когда я познакомился с ним, он как раз получил печальное заключение парочки «специалистов», которые просто доили его. Они его вконец запугали, сказали, что у него рак желудка и что жить ему осталось не более двух лет.
      — Хотите сказать, что они умышленно поставили ему неправильный диагноз?
      — Думаю, что да. Вероятно, эти знахари понимали, что рано или поздно их дойная корова перестанет давать молоко, и решили сосредоточить усилия на небольшом отрезке времени, вместо того чтобы возиться я с его ипохондрией. Кто-то порекомендовал ему обратиться ко мне. Я его обследовал и обнаружил всего лишь язву. Я ему об этом сказал, и знахари исчезли бесследно.
      — Но мне все же непонятно...
      — Я же говорил: вы не знаете Толланда Стюарта. Он человек очень подозрительный. Тем шарлатанам он не поверил и от канцерофобии до конца не смог избавиться. Язву я ему легко залечил, он почувствовал себя вполне здоровым. Поскольку ему понравилась, как он сказал, моя профессиональная честность, мистер Стюарт пригласил меня к себе на службу, чтобы моими заботами прожить еще, как минимум, десять лет. И если он проживет в добром здравии в пять раз больше, чем отпустили ему другие медики, то меня ждет приличное наследство.
      — И вы неустанно поддерживаете его «доброе здравие» весь этот период.
      — Ха! Язву я ему залечил очень быстро, и с тех пор него не было ничего страшнее простуды.
      — А микстуры, таблетки на столике?
      — Подкрашенная вода и успокоительное в виде драже. Обман, конечно, но во благо пациенту. Представляете, за восемь лет я не дал ему ни одного патентованного лекарства из моей аптечки. Приходится делать вид, что я его лечу. Не то он выставит меня за дверь.
      — И вы не получите эти сто тысяч, когда он умрет.
      — Когда он умрет! — Доктор воздел руки к небу. — Да он и до девяноста дотянет. У него все шансы меня пережить, а я за все годы мук получу две строчки в колонке об умерших.
      — Но жалованье-то он вам платит?
      — Да-а, и очень достойное. Но оно у меня не задерживается. Я начинаю сходить с ума, если долго не бываю в Лос-Анджелесе. А как прилечу, так все деньги спускаю на скачках или в рулетку.
      — Не у Алессандро? — спросил вдруг Эллери.
      Джуниус задумчиво смотрел в сторону горизонта.
      — Скажите, вам случалось когда-нибудь испытывать непреодолимую тягу к чему-то? — спросил он.
      — Часто.
      — В самом начале своей врачебной деятельности я осознал, что медицина не для меня. Характер не тот. То, что я хочу больше всего на свете и чего лишен из-за отсутствия денег, — это праздность, свобода распоряжаться своим временем.
      — Но ведь с какой-то целью?
      — Писать книги! Знаете, я мог бы о многом поведать миру! Столько сюжетов! Но все это заперто здесь, — он похлопал себя по груди, — и не выйдет на волю, пока мой разум занят заботами о деньгах и спокойной обеспеченной жизни.
      — Но и здесь...
      — А что у меня здесь? — неожиданно резко ответил доктор Джуниус. — Я здесь узник. Думаете, у меня есть время? Да я с утра до поздней ночи на ногах! Готовлю этому старому дураку, вытираю ему нос, убираю дом, исполняю все его прихоти... Нет, мистер Квин, заняться литературной деятельностью я здесь не в состоянии. Одна надежда, что старик в один прекрасный день пойдет охотиться на кроликов и сломает себе шею.
      — Да, человек вы откровенный.
      Доктор Джуниус испугался. Он коротко попрощался и быстро зашагал к дому.
      — До свиданья, — пробормотал мистер Квин и полез в самолет.

      В субботу утром Эллери, накинув халат поверх пижамы, расположился за кухонным столом и попеременно дарил свое внимание тостам, утренней газете с новостями по делу об убийстве Джона Ройла и Блит Стюарт, где никаких новостей в принципе не наблюдалось, книжке под названием «Гадание на картах». Раздался телефонный звонок, Эллери снял трубку и услышал нетерпеливый голос Тая:
      — Квин, что она вам сказала?
      — Кто что сказала? — озадачился Эллери.
      — Бонни. Вы ее просветили?
      — Ах, Бонни...
      Скорей, скорей, что же придумать...
      — Н-ну, знаете, Тай, у меня для вас плохие новости.
      — То есть?
      — Она по-прежнему считает, что карты посылал ваш отец.
      — Не может быть! — воскликнул Тай. — А вы ей рассказали о службе рассылки писем и все такое?
      — Разумеется, — уверенно лгал Эллери. — Но разве можно ждать рассудительности от женщины? Уж вы-то, с таким богатым опытом по женской части, должны это знать. Смиритесь, Тай. Дело безнадежное.
      Тай молчал. Эллери прямо-таки видел, как он сжимает челюсти и потирает гладко выбритый подбородок.
      — Нет, я не мог ошибиться, — наконец заявил он с упорством отчаяния. — Бонни меня любит. Я точно знаю.
      — Фу-у! Да ведь девчушка — актриса. Все женщины в душе актрисы. А если это к тому же ее профессия...
      — С каких это пор вы так много стали понимать в женщинах? Бонни точно передо мной не играла!
      — Послушайте, Тай, — стараясь сохранить видимость спокойствия, сказал Эллери. — Сейчас я не в лучшей форме — никак не проснусь. Не морочьте мне голову с утра. Вы меня спросили, я вам ответил.
      Но Тай продолжал бубнить:
      — За свою жизнь я перецеловал много девушек, и чтобы я да не распознал фальшь...
      — Эх, вы, Казанова, — вздохнул Эллери. — Нет, вам определенно надо взять отпуск. Слетайте в Нью-Йорк. Погуляете по Бродвею и забудете о Бонни.
      — Да не хочу я о ней забывать! Проклятье! Пусть она мне все скажет в лицо. Мне надо было самому ей объяснить. Что я сейчас и сделаю!
      — Подождите! — Эллери встревожился. — Не ищите себе неприятностей, Тай.
      — Нет, я знаю, стоит мне с ней поговорить, обнять ее...
      — Ага, и получить нож в спину. Хотите? Ей опять приходят письма.
      — Как? — удивился Тай. — Я думал, мы забрали последнее в той пачке.
      — Она показала мне то, что пришло вчера. Адресовано ей.
      — Ей?
      — Да. С семеркой пик. А это — враг.
      — Но если конверт отправили в четверг вечером — и мы знаем, что не через контору Льюси, — то это доказывает, что мой отец здесь ни при чем!
      — Да знает она, знает, что ваш отец отправить его не мог. Все гораздо хуже. Бонни думает на вас.
      — А? — Для Тая это было запредельно.
      — Теперь она убеждена, что вся затея с картами принадлежит семье Ройл. Блит их получала от вашего отца, а вчерашний конверт, открывающий, по-видимому, новую серию, — это ей от вас.
      — Но это же... полный бред! Я послал ей конверт с картой? Она что же, думает, что я собираюсь...
      — Говорю же вам, доводы рассудка она не воспринимает. Тай, вы не разберетесь с этим делом, не тратьте время попусту.
      — Если она считает, что я затеял эту травлю, то я должен что-то сделать и разубедить ее!
      — Тай, вам ведь известно, что самая стройная субстанция в нашем переменчивом мире — это мысль, засевшая в голове у женщины. Говоришь ей, говоришь, и все напрасно. Кстати, у вас есть пишущая машинка?
      — Что?
      — Я спросил, у вас есть пишущая машинка?
      — Ну, есть. Но...
      — Где она?
      — В костюмерной. На киностудии.
      — Куда вы сейчас собираетесь?
      — К Бонни.
      — Тай, не надо. Не делайте этого. Послушайтесь моего совета. Это может быть... смертельно опасным.
      — Как это — опасно? Что вы хотите сказать?
      — Вы прекрасно понимаете родной язык.
      Тай разозлился:
      — Это что, розыгрыш или вы сошли с ума?
      — Вы можете сделать мне одно одолжение? Не встречайтесь с Бонни до тех пор, пока я вам не скажу, что вы оба вне опасности.
      — Квин, я вас не понимаю!
      — Вы должны дать мне слово.
      — Но...
      — Никаких но. Сейчас я не могу ничего объяснить. Так вы мне обещаете?
      Тай долго медлил с ответом, потом вяло произнес:
      — Ну хорошо. Обещаю.
      Тай повесил трубку. Эллери смахнул пот со лба. Ф-фу-у, еле выскользнул. Неопытный ученик в лаборатории любви, он только-только начал понимать, какой мощной магнетической силой обладает настоящая страсть. Нет, к черту этого упрямца, нельзя ему поддаваться. Но в глубине души ему было жутко стыдно.
      Из всех черных штучек, которые он проделывал ради раскрытия истины, эта была наичернейшая.
      Тяжело вздохнув, Эллери пошел опять к своим тостам, «Гаданию на картах» и описаниям звездных тусовок. В дверь позвонили. Он машинально развернулся и побрел к двери. Открыл. Там стояла Бонни.
      — Ну-ну, Бонни, входите, — сказал он.
      Она вся светилась. Впорхнула в комнату и подпрыгнула на его софе. В глазах плясали чертики.