Она указала на кровать:

— Мебель уже была здесь, когда мы приехали. Нам ничего не сказали, не предупредили…

От слов Сильвии Аня почувствовала облегчение, но затем это чувство уступило место чувству вины: ведь она должна быть готова к подобным ситуациям и лучше справиться с этим с самого начала. Лучше, если они с Миреком достигнут взаимопонимания сейчас, в начале их совместного путешествия. Просто ей надо привыкнуть к необходимости делить с ним постель. Она крепко пожала руку женщине, покачала головой и, улыбнувшись, сказала:

— Не надо, тётя Сильвия. Оставайтесь в одной комнате со своим мужем. Всё будет нормально.

Сильвия с сомнением смотрела на Аню. Что-то подсказывало ей, что эта девушка была совсем чистой. Она уже встречала подобных людей.

— Ты в этом уверена?

— Да, так будет лучше для меня.

— Ну ладно, пойдём вниз. Ты выпьешь и наконец поешь.

Обед состоял из наваристого овощного супа и тушёного кролика. Ко всему этому ещё были прибавлены и нарезанные от сердца ломти хлеба, который пекла сама тётя Сильвия. Беседа их была по содержанию чисто политической. Альбин рассказал о своей недавней поездке в Польшу. А Мирек очень хотел услышать новости о своей стране, хотя бы на бытовом уровне. Они говорили о «Солидарности» и о нападках на неё; о дефиците и нехватках; о возросшей ненависти к русским и, наконец, о церкви. Разговор о религии очень поразил Альбина.

Перед тем, как приняться за еду, он оглядел стол и наклонил голову, шепча молитву. Его жена и Аня немедленно последовали его примеру. Краем глаза он видел, что Тадеуш сидел выпрямившись, а на лице у него было выражение лёгкого презрения. Но когда они стали обсуждать положение церкви в Польше и польского папы в Риме, Альбин был поражён информацией, которую сообщил этот молодой человек. Мирек говорил о церкви, как о какой-нибудь политической партии. Он имел детальное представление о структуре и иерархах церкви, но говорил об этих предметах немного свысока, несколько отстраненно. Альбин в ходе разговора иногда поглядывал на девушку. Та ела молча, а на лице у неё сохранялось грустное выражение. Иногда она посматривала на Мирека, когда он говорил что-нибудь важное. В конце концов девушка вмешалась в их беседу, попытавшись переменить тему разговора. Она спросила:

— Тётя Сильвия, а где вы нашли такого отличного кролика?

Сильвия довольно улыбнулась:

— У местного фермера. Здесь все расчёты производятся по бартеру: дрова меняют на овощи, помидоры — на растительное масло и так далее.

Она указала на кастрюлю:

— За этих двух кроликов я отдала отличный кусок бекона.

— Но где же вы его взяли?

Мирек громко кашлянул, не дав Ане договорить. Он посмотрел на Альбина, который очень внимательно рассматривал кончик своей вилки. Аня сначала была в полном недоумении, но затем все поняла: Беконный Священник, видимо, недавно побывал в этих местах. Она улыбнулась Сильвии и просто сказала:

— Мясо кролика — одно из самых моих любимых блюд, и я никогда раньше не пробовала так хорошо приготовленного кролика. Но тут есть что-то, что я никак не могу определить: чуть-чуть пощипывает язык, но вкус от этого ещё лучше.

Сильвия улыбнулась мужу и сказала:

— Я научилась готовить кролика у матери Альбина. Она приехала с севера, из Леборе. А там в это блюдо всегда добавляют немного имбиря.

— Ага, вот оно что! — воскликнула Аня.

И обе женщины принялись обсуждать различные рецепты. Альбин вынул пачку сигарет и предложил одну Миреку. Тот инстинктивно взял её, хотя прошёл уже целый месяц с тех пор, когда он последний раз курил. Табак был дешёвым, а дым очень едким, но Мирек жадно его втягивал. Альбин внимательно смотрел на него сквозь дым. Миреку показалось, что старику что-то в нём не нравится, но он не мог определить, что именно. Однако это не должно его беспокоить. Эта чета — всего лишь спица в колесе. Пешки, открывающие ход ферзю. Этот пожилой человек в общем-то ничего не значил для него, но Мирек по непонятной причине не хотел, чтобы этот старик был им недоволен. Он склонился к нему и, стараясь перекричать двух женщин, сказал:

— Я… мы очень благодарны вам за всё, что вы для нас сделали, за ваше гостеприимство.

Пожилой человек сделал неопределённый жест рукой и ответил:

— Мы служим, как умеем.

Мирек кивнул, но, твёрдо вознамерившись добиться расположения Альбина, решил воспользоваться своими ораторскими способностями. Он выпустил дым через ноздри, затушил сигарету и начал:

— Раньше я думал, что понимаю значение слова «служить». Но это не так. Только за последние несколько месяцев я осознал подлинное значение этого слова. Я понял, что оно подразумевает не только повиновение и поклонение, но и бескорыстную помощь. Оказывается, служат не только за деньги, но и из бескорыстных, добрых побуждений. Я смог на деле ощутить это в вашем доме, среди вас. Вскоре мы расстанемся, и наверняка нам никогда не придётся больше встретиться, но я лично никогда не забуду вас и вашу жену. Вы ничего не знаете о нашей цели, но вы знаете о том риске, которому подвергаете себя ради нашего дела. Я никогда не узнаю ваших настоящих имён, да это, собственно говоря, и не имеет значения. Но я ни в коем случае не забуду силу воли и самоотверженность людей, которых я знал как Альбина и Сильвию Возняк.

Обе женщины уже давно замолчали, так что, услышав последние фразы Мирека, смотрели на него с любопытством. Сам Мирек был очень взволнован, ему никогда и никому не доводилось говорить подобные вещи. Он начал уже было злиться на себя, но Альбин поднялся, подошёл к буфету и вернулся с бутылкой и четырьмя стопками. Не говоря ни слова, он налил всем водки и передал стопки. Затем поднял свою и произнёс:

— Давайте выпьем за нашу Родину, за Польшу!

— За Польшу! — повторили все и осушили стаканы.

Водка смягчила раздражение Мирека. Ему стало хорошо, хотя он и сам не понимал, из-за чего. Он лишь чувствовал, что впервые в жизни окружён атмосферой искреннего дружелюбия.

Женщины поднялись из-за стола и стали убирать грязную посуду. Когда с кухни донеслись звуки, сопровождающие обычно мытье тарелок, Альбин подмигнул Миреку и взялся за бутылку. Хорошо натренированной рукой он наполнил стопки до самых краёв. В этот раз не звучало никаких тостов. Только спокойная тишина. Мирек лишь пригубил свою водку. Ему нравился алкоголь и его приятное воздействие, но он хорошо сознавал, как опасно иногда спиртное. Он мог выпить и спокойно после этого заснуть; но он понимал, что за пределами конспиративной квартиры алкоголь — его злейший враг. И знал, как этот враг с ним воюет. Алкоголь делал Мирека излишне самоуверенным, а в таком путешествии это могло иметь катастрофические последствия.

Наконец женщины вернулись обратно, и Сильвия увидела, чем занимается её муженёк. Альбину, конечно, влетело, но не то чтобы очень уж сильно. Аня объявила, что она собирается принять душ, а затем отправится спать. Она чмокнула пожилую пару и стала подниматься по лестнице наверх. Мирек внимательно следил за тем, как её ноги уходят из его поля зрения. Альбин налил ещё водки.

— Поосторожнее, — не очень настойчиво пробормотал Мирек.

Пожилой человек улыбнулся:

— Не волнуйся, эта — последняя. Она поможет тебе крепко заснуть. И не старайся проснуться пораньше… поспи подольше.

— Я постараюсь.

Мирек чокнулся с Альбином, но мысли его были далеко отсюда, наверху. Слово «спать» сразу заставило его подумать о двойной кровати и о принимающей душ Ане. Воображение рисовало ему в ярких красках, как Аня сейчас моется в душе: обнажённая, все тело мокрое; волосы под водой ещё больше блестят, чем сухие. Струйки стекают по груди, ягодицам и мягким изгибам бёдер.

У Мирека участился пульс. Он вдруг осознал, что Альбин говорит с ним о чём-то:

— Последние известия я получил неделю назад. Мне сообщили, что вы — причина участившихся усиленных проверок на границе да и в самой стране тоже. Они ставят кордоны на внутренних автомагистралях или внезапно устраивают повальные обыски и облавы. Они знают точно, за кем охотятся?

Это был вопрос, на который Мирек мог ответить. Он покачал головой.

— Они ищут мужчину, который, скорее всего, по их мнению, путешествует один. Они не знают его возраста или национальности. Единственное, что им известно, — это то, что он путешествует по Восточной Европе нелегально. Они знают пункт назначения, но не знают, откуда он выехал.

Альбин довольно улыбнулся и прикончил свою водку.

— Ну тогда опасность не так велика, как я представлял себе. Они действительно ищут иголку в стоге сена.

Он хмыкнул:

— Две иголки!.. Было очень мудро со стороны Беконного Священника послать с тобой девушку.

Мирек внимательно посмотрел на него, пожал плечами и сказал:

— Может быть…

Он тоже осушил свою стопку и встал из-за стола. Он услышал, как открылась и закрылась дверь ванной комнаты, и сказал:

— Я пойду спать. Огромное спасибо за все, Альбин.

В ванной было тепло. К тому же тут после пребывания Ани остался какой-то специфический женский аромат. Её туалетная сумочка лежала на полке. Мирек быстро раскрыл её и просмотрел содержимое: две губные помады, шампунь, тени, расчёска, краска для ресниц, пудра. В самом низу он наткнулся на нераспечатанный женский гигиенический пакет. Он поднял его и рассмотрел. Это уж никак не вязалось у него в голове с образом монахини… Вся косметика была изготовлена в Польше. Он вложил все обратно, оставив шампунь. Он знал, что в его собственной сумочке тоже должен быть шампунь, но ему почему-то очень хотелось воспользоваться Аниным.

Аня сидела на кровати и читала книгу, когда вошёл Мирек. На голове у неё тюрбаном было повязано полотенце. Ночная рубашка с длинными рукавами закрывала шею, а внизу доходила Ане до щиколоток — отец Хайсл хорошо всё предусмотрел.

Аня взглянула на Мирека. Вокруг пояса у него было повязано полотенце, а свою одежду и обувь он нёс в руках. Её глаза опустились обратно к книге. Мирек аккуратно разложил вещи на стуле и тут увидел пижаму, которую она выложила на кровать. Он улыбнулся и посмотрел на неё, но Аня не отрывала глаза от книги. Мирек ухмыльнулся и бросил пижаму на стул, сказав ей:

— Я никогда не сплю в пижаме. Обычно я сплю обнажённым, ведь это куда полезнее.

Она поглядела на него поверх книги. Он заметил огонёк раздражения у неё в глазах. Мелодраматически вздохнув, он нагнулся над своим чемоданом, порылся в нём минуту-две и извлёк оттуда широкие трусы, как у боксёра, и продемонстрировал их Ане.

— Это успокоит твои чувства?

Левой рукой он ослабил полотенце, и оно упало на пол. Он отметил, с каким изумлением она взглянула на него, прежде чем загородиться от этого зрелища высоко поднятой книгой.

— А тебе обязательно надо так делать? — зло прошипела Аня.

Мирек надел трусы и как бы между прочим заметил:

— Аня, тебе придётся к этому привыкать.

Наступило молчание, затем Аня из-за книги резко проговорила:

— Я никогда к этому не привыкну. Конечно, мне придётся считаться с твоим дурацким поведением. Но вот что я тебе хочу сказать, Мирек Скибор: для меня ты всего лишь глупенький ученик начальной школы с только что начавшимся периодом полового созревания, и к тому же не умеющий держать себя в руках в присутствии женщины. Ты попал в дом уважающих Бога пожилых людей. И тебе придётся считаться с этим! Попытайся хорошенько это запомнить!

Сказанное ею разозлило Мирека. Особенно ему не понравилось то, что она сказала насчёт «глупенького ученика начальной школы». Он так же резко ответил:

— Я нахожусь на конспиративной квартире, которая была задействована только для осуществления моей миссии. — Он сделал ударение на слове «моей». — Ты здесь только для создания антуража, хотя при этом ещё наслаждаешься музеями, поглощаешь чёртовых кроликов с имбирём, посещаешь известные таверны. И не докучай мне своим идиотским морализаторством. Ты, чёрт побери, только что восхищалась великими творениями искусства в музее во Флоренции. Некоторые из них были приобретены твоей великой могущественной церковью. Эти произведения изображают плоть: женщин с обнажённой грудью, голых мужчин, у которых все, абсолютно всё выставлено на показ публике… Но ведь в реальной жизни это грешно?! Я скажу тебе, Аня Крол, что это просто обыкновенное лицемерие. И это не слепое лицемерие, это сознательное лицемерие! Слушай, ты что думаешь, эти Ботичелли писали свои картины с помощью воображения? Ха-ха! Они же использовали живые модели! Так что, исходя из твоей логики, они грешили, когда создавали творения искусства для твоей любимой церкви.

Аля продолжала смотреть в свою книгу, изображая, что не слушает его, и Мирек немного сбавил тон:

— Ну да ладно! Чего я буду спорить с человеком, который даже не способен со мной спорить, который остаётся в заблуждении из-за своих слепых предрассудков.

Он откинул свою часть покрывала и лёг в кровать. Под ним заскрипели пружины: матрац был очень мягким. Аня поняла, что из-за его большого веса перекос будет в сторону Мирека.

— Что это ты так заинтересованно читаешь?

Как и каждый, кому задают подобный вопрос, она закрыла книгу и посмотрела на обложку.

— «Буря» Стефана Озовского. Это дала мне Сильвия.

Мирек рассмеялся:

— Я должен был догадаться раньше! Однажды я читал эту книгу. Я был очень тронут, когда в конце книги герой нашёл утешение в Боге и Церкви.

Аня взглянула на него и заметила у него на губах ироническую ухмылку. Она обратилась снова к книге, но ей было сложно сконцентрировать внимание, так как она ожидала следующего колкого замечания по поводу своего чтения. Поэтому она решила идти в бой первой:

— Ты хочешь спать? Может, мне выключить свет?

— Нет-нет, ничего страшного.

Она не хотела ни продолжать читать, ни беседовать с ним. Больше всего она хотела выключить свет. Мирек спросил её:

— Ты, наверное, никогда не читала Кунга? Я даю голову на отсечение, что тебе не давали читать подобные книги в монастыре.

— Это так.

Мирек взбил подушки и улёгся поудобнее. Аня ожидала неизбежного продолжения разговора.

— Кунг — это просто гений нашего времени, к тому же очень радикальный. К его главному тезису, наверное, присоединилось бы приличное количество ваших священников.

— Да? — спросила она с явной скукой, но Мирек этого как будто не заметил.

— Конечно. Это очень увлекательно. Видишь ли, Кунг считает, что обет безбрачия и целомудрие два совершенно разных понятия. Все служители церкви, конечно же, должны подчиняться правилам, представляющим их своеобразный кодекс чести. И изменить это может только личная булла папы, которая разрешает им обратное. Кунг считает, что обет безбрачия, который был принят церковью тысячу шестьсот лет назад, означает только то, что служители церкви, подчиняющиеся этому обету, всего лишь не могут сочетаться с кем-либо законным браком. Но он не считает, что этим обетом запрещается секс. Если священник или монахиня женятся, то они автоматически нарушают свой обет безбрачия и не могут более оставаться служителями церкви. А вот если священник или монахиня вступают с кем-либо в половую связь, то они могут замолить свои грехи перед богом.

Он взглянул на Аню:

— Тебя это не интересует?

— Честно говоря, не очень.

Она захлопнула книгу и положила её на прикроватную тумбочку. Свет выключался с помощью шнура, свешивающегося с потолка. Она дотянулась до него и дёрнула. Мгновенно всё покрылось кромешной тьмой, и Аня сказала:

— Давай попробуем заснуть побыстрее.

Улёгшись поудобнее, она услышала тихий смех на соседней подушке. Она взбила свои подушки. Он сделал то же самое. Она отодвинулась от него как можно дальше. Мирек не спеша улёгся поудобнее. В течение минут двадцати ничего не было слышно, затем Мирек зевнул и повернулся к ней. Аня почувствовала, как участилось его дыхание. Она вся сжалась в комок от прикосновения его руки к её бедру. Мирек медленно провёл рукой по её ягодицам. Аня с силой оттолкнула его руку. Он повернулся на другой бок и засопел. Прошло ещё двадцать минут. Аня стала засыпать. Тут Мирек вновь повернулся к ней. На этот раз его рука начала свой путь от талии и выше. И опять Аня с силой отбросила его руку.

— Ты меня не обведёшь. Я же знаю, что ты не спишь, так что прекрати все это.

Он лёг на спину, больше не прикидываясь спящим. Шторы были плотными, так что в комнате стояла кромешная тьма. Минут через десять Мирек спокойно сказал:

— Аня, ничего, если я помастурбирую?

Она отпрянула в сторону, рукой пытаясь нащупать шнур. Наконец дотянулась до него и дёрнула. Мирек прикрыл глаза ладонью, чтобы защитить их от неожиданного яркого света. Из-под руки он сказал:

— Знаешь, ты просто-напросто не понимаешь многих вещей о мужчинах. Да это, собственно говоря, и неудивительно. Так что ты лучше послушай меня. Я очень возбуждён, и это понятно. А когда мужчина возбуждён, он затем получает либо облегчение, либо боль в яичках. Их ещё называют «орехи любовника». И сейчас со мной происходит как раз это. Так что я не могу заснуть.

Она внимательно посмотрела на него, задыхаясь от гнева, затем спустила ноги на пол и потянулась к подушке.

— Делай всё, что хочешь, животное! Я лично спускаюсь вниз и буду спать в кресле.

Он подвинулся к ней и сжал её руку.

— Нет-нет, не уходи! Я не стану этого делать.

Она попыталась высвободить свою руку, но он держал её очень крепко. Как бы извиняясь, он сказал:

— Аня, успокойся, я обещаю, что не стану этого делать и не стану к тебе прикасаться. Тебе не придётся спать в кресле. Если ты хочешь, я пойду вниз, но там я тоже не засну, потому что там холодно.

Она попыталась вырваться, но он не отпускал её:

— Аня, пожалуйста, не надо. Я не буду тебя трогать. Я клянусь памятью своей матери.

Он уже не прикрывал глаза. Она посмотрела в них и поверила ему.

Опять темнота и тишина в течение десяти минут. Затем опять раздался его голос:

— В этом нет ничего плохого. Просто старые заблуждения накладывают на это табу, но в общем-то мастурбация — это не такая уж и плохая вещь. Доктора, психиатры скажут тебе то же самое.

Она гневно зашептала:

— Ты же клялся именем своей матери!

— Я обещал не трогать тебя, и я не стану этого делать до тех пор, пока ты сама этого не захочешь.

Она заткнула уши, но его голова была очень близко и голос звучал совсем рядом:

— Ты никогда не пробовала этого? Лёжа на своей кровати в келье, опуская руку всё ниже и ниже, лаская себя пальцем?.. А может, ты пользовалась свечой?

Что-то в голове у неё взорвалось. Он почувствовал её неожиданное движение. Зажёгся свет, на миг опять ослепив его. Она стояла у кровати, рыдая от гнева и презрения к нему, тяжело дыша.

— Хорошо, хорошо! Ты хочешь увидеть обнажённую монашку? Хорошо!

Она нагнулась и подняла подол своей ночной рубашки сначала до талии, а затем сняла её через голову, швырнув на пол. Под ночной рубашкой Аня носила кружевной белый лифчик и маленькие голубые трусики. Она расстегнула лифчик на спине, бросив его тоже на пол. Голос у неё начал срываться:

— Ты хочешь увидеть голую монашку? Смотри же, смотри!

Она спустила трусики, вся дрожа, затем перешагнула через них и выпрямилась. Её грудь высоко вздымалась, в глазах у неё было бешенство.

— Смотри же, Скибор. Вот тебе обнажённое тело монашки, если это то, чего ты хотел. Хочешь его почувствовать? Почувствовать обнажённое тело монашки?

Аня обошла кровать и оказалась прямо перед ним. Она махнула на него рукой:

— Почувствуй тело монашки! Войди в тело монашки, если ты так хочешь этого!

Он опёрся на локти. В голове у него был полный беспорядок. То, чего он хотел, было в десяти сантиметрах от него. Он чувствовал её запах. Его глаза поднимались всё выше и выше. Возбуждение в нём возрастало. Свободная рука его, чисто инстинктивно, двигалась по её телу все выше: от живота к высоко вздымающейся груди. И тут взгляд его достиг её лица. По щекам девушки ручьями текли слёзы, рот был открыт, а губы дрожали так же, как и все тело. Её глаза были сужены и в них можно было видеть только нестерпимую боль. Сквозь слёзы Аня простонала:

— Делай, что хочешь, но, господи, перестань глумиться надо мной!

Его рука моментально упала, он повалился обратно на кровать и закрыл глаза руками так, как будто хотел остаться слепым на всю жизнь.

На рассвете лучи света проникли в комнату даже через плотные занавеси, неясно осветив кровать. Мирек лежал на правом боку, у самого края кровати. Аня лежала посередине, на левом боку, её рука покоилась у Мирека на талии. Они оба крепко спали.

Она проснулась через час после рассвета, слабо осознавая происходящее. Сквозь остатки сна Аня смутно поняла, что лежит рядом с Миреком. Она вся сжалась в комок и вспомнила, что ночь была достаточно холодной. Наверное, во сне она инстинктивно потянулась к теплу человеческого тела.

Сейчас Аня боялась даже пошевельнуться, ведь это могло разбудить его. В течение следующих десяти минут она пребывала в дрёме, но вдруг услышала из кухни снизу звон посуды. Медленно, очень аккуратно она убрала свою руку, тихо слезла с кровати и включила электропечь.

Пока она одевалась, он продолжал мирно посапывать. Уже у двери она посмотрела на него. Во сне он выглядел спокойным и даже с усами казался намного моложе своих лет. Ноздри слегка раздувались, когда он дышал. Аня смотрела на него минуту-другую, затем тихо открыла дверь и вышла.