Одной из основных биологических закономерностей является избыточная мобилизация адаптационных резервов организма при всякой неопределенной, тем более опасной, ситуации. Эта избыточность мобилизации наличных сил производится на всякий случай, так как пока не ясно, что может дальше случиться. Такая избыточность не только видна в поведении, но и отражается в сознании. Она осознается и ощущается как эмоция. При до конца еще неопределенной угрозе возникают либо испуг, страх, ужас, либо рассерженность, гнев, ярость. Соответственно «организуются» в первом случае бегство или замирание, во втором – агрессивность. При безопасной неопределенности – эмоции смущения, недоумения. При неожиданно приятных событиях – радость. При положительных сексуальных перспективах – сладость вожделения. Если же они обещают, пусть пока неопределенно, продолжение рода, сексуально-партнерские отношения активизирует и укрепляет любовь. На ее путях возможен стресс любви. Можно и далее вспоминать радостные и горестные эмоциональные переживания, всегда избыточно мобилизующие человеческие возможности: физические, интеллектуальные, душевные и духовные, либо с надлежащей активизацией поведения (и обеспечивающих его физиологических механизмов), либо с усугублением поведенческой пассивности.

Однако нередко какие бы то ни было эмоциональные переживания отсутствуют у людей, оказавшихся и действующих в крайне опасных условиях. Но не может же при этом у них не быть стресса. Стресс есть, но эмоционально-чувственное и поведенческое сопровождение его отсутствует. Почему? Потому что их силы, их умение действовать, противостоя опасности, отмобилизованы точно, ровно настолько, насколько нужно, необходимо для борьбы со стрессором. Опасность, вредность складывающейся обстановки не оказались (или не показались) неопределенными для людей в таком конструктивно-стрессовом состоянии. Человек при этом лишь кажется внешне и внутренне спокойным, так как не ощущает, не переживает эмоции. Однако в нем возбужден и клокочет невидимый «вулкан» всяческих адаптационных процессов. Они мобилизованы и расходуются очень точно и не растрачиваются ни на внешние, эмоциональные «обращения» к окружающим людям, ни на внутреннее, чувственное «обращение» к самому себе, чтобы подстегнуть свою активность на всякий непредвиденный случай, или чтобы (опять же на всякий случай) уклониться от активности, сделаться стрессово-пассивным.

Невидимый «вулкан» по необходимости мобилизованных в конструктивно-стрессовом состоянии адаптационных ресурсов организма регистрируется как увеличение мышечной силы и тонуса мышц, ускорение двигательных реакций, интенсификация интеллектуальных процессов и многочисленные изменения нейрогормональных показателей. Результат – возрастание эффективности действий человека, оказавшегося в стрессово-конструктивном состоянии. Окружающие видят его как спокойного, отважного. Сам он, как правило, не замечает своих душевных переживаний. Впоследствии они могут вспоминаться как приятное воодушевление: «Да, лихо я повоевал!» (высказывание солдата И-ва после боя в Чечне, в котором он действовал на редкость спокойно). Но чаще бывает, что позднее, оценивая свои героические действия, стрессово-конструктивный человек вспоминает их как обыденные: «Действовал, как положено» (высказывания пожарного П-ва), «Никого поблизости не было, вот я и помог детишкам» (из рассказа прохожего Ч-ва, участвовавшего в спасении людей на пожаре).

Психофизиолог М.Н. Русалова писала: «У человека, по-видимому, наиболее высоким поведенческим уровнем бодрствования следует принимать такое функциональное состояние, которое сопровождается деятельностью в экстремальных условиях, требующей высокого уровня внимания и сопровождающейся эмоциональным напряжением. В этом случае можно получить мобилизацию трех систем: моторной, эмоционально-мотивационной и системы, обеспечивающей устойчивое внимание» (Русалова, 1979).

Иногда после конструктивного (бесстрашного) участия в ликвидации опаснейшей ситуации человек не может ничего вспомнить о ней. Это послестрессовая ретроградная амнезия («забывание назад»). Забытый период ужасной действительности может потом появляться в кошмарных снах. Такие симптомы свидетельствуют о том, что у человека начался посттравматический стресс, состояние с продолжающим действовать, как бы тлеющим в душе (в подсознании) стрессором. В таких случаях необходимо психологическое (или даже психиатрическое) лечение (Китаев-Смык, 2009 и др.).

Конструктивно-стрессовые поведение и деятельность становятся регулярными в экстремальных ситуациях лишь у некоторых профессионалов, часто принимающих участие в боевых, спасательных операциях, в экстремальных исследованиях и испытаниях (летных, космических и т. п.) (см. раздел 2.1.6).

Много лет проводя экспериментальные и натурные исследования стресса, мне удалось выделить факторы, обусловливающие конструктивное эмоционально-поведенческое реагирование в экстремальных ситуациях:

1) особенность характера, проявляющаяся в определенном возрасте, отвага, лихость либо поиск чрезвычайных приключений, но не садомазохизм;

2) вера в свой опыт преодоления опасностей, в свою способность побеждать, выработанную в трудных и опасных тренировках и в реальных кризисах. Это как бы перенос памяти о прошлых победах на свое опасное будущее;

3) вера в свою «обреченность» на успех в опасной обстановке при правильном, точном использовании инструкций, правил, предписаний, регламентирующих профессиональное купирование экстремальных ситуаций. Это, можно сказать, перенос чужого победного опыта на свое угрожающее будущее;

4) наивность, глупость или неосведомленность, из-за которых не осознается степень риска, ужас последствия неудачи противостояния стрессору или даже сама опасность происходящего. Бывает нарочитое культивирование своей лихой бездумности перед лицом опасности. Иногда это способствует удаче, победе, но чаще – поражению;

5) вера в свою благоприятную судьбу. Она подчас осознается как вера в Бога всесильного и милосердного. Это может быть личным свойством человека. Может быть фанатизмом, религиозно воспитанным либо семейно-кланово поддерживаемым;

6) представление опасной ситуации как игровой. При этом игровая увлеченность анализом и прогнозом действий противника, создающих смертельную опасность, и своими действиями, побеждающими врага, ощущается либо: а) инфантилизированно, без осознания страшных последствий, либо: б) мастерски, с наслаждением всей сложностью решаемых проблем, своими умением и силой. При этом красота и сложность состязания приятнее простой победы.

Возникает вопрос: как проявится при стрессе склонность либо к активному, либо к пассивному поведению в случае жесткой регламентации поведения? Частично на этот вопрос отвечает проведенное нами исследование состояния летчиков при создании в полете во время реального захода на посадку аварийной ситуации, требующей немедленного выполнения строго определенных операций по ее устранению (Китаев-Смык, Неумывакин, Пономаренко, 1964; Китаев-Смык, Неумывакин, Утямышев, 1967; Китаев-Смык, Неумывакин, Утямышев и др., 1965).

В летных экспериментах использовался транспортный самолет АН-12 (громоздкий, трудно управляемый). Предельно низкой высотой, на которой еще можно было устранять внезапные аварийные нарушения в системе управления самолетом (реально создаваемые нами, но неожиданные для пилотов), была признана высота 40 метров над взлетно-посадочной полосой. Для устранения аварийной ситуации на малой высоте у летчиков были секунды. И они знали, что делать за это строго лимитированное время. «Спасать» самолет на такой высоте был способен только шеф-пилот Г.М. Шиянов, Заслуженный летчик-испытатель СССР, Герой Советского Союза. Для летчиков первого класса предельно низкой была признана высота 70-100 метров. Ниже этих высот устранение аварии в системе пилотирования было бы очень рискованным.

У одних летчиков (они были причислены к первой группе) в этих летных испытаниях мной было отмечено резкое увеличение частоты пульса и объема дыхания только во время устранения аварии, то есть на период 15–20 секунд. У других (вторая группа) во время ее устранения эти показатели состояния практически не изменялись, но сразу после ликвидации опасности частота пульса и объем дыхания увеличивались на протяжении 3–5 минут. Было отмечено, что во время ликвидации критической ситуации все летчики переставали отвечать на вопросы экспериментатора, что они исправно делали согласно полетному заданию до ее возникновения. Такую аварийную алексию надо изучать, сопоставляя с алекситимией (см. раздел 2.5.4).

У летчиков первой группы не было выявлено послеполетных негативных переживаний. У вошедших во вторую группу сложные негативные эмоции после полетов были. Более того, у некоторых пилотов второй группы в ночных снах возникали сюжеты, подобные моментам при высокой опасности полетов, исполнителями которых они были в ходе описываемых испытаний. Причем в снах они ощущали ужас, которого не было у них в реальных летных экспериментах. Надо полагать, это – фрагменты посттравматических стрессовых реакций, не перерастающих в посттравматические расстройства.

Дополнительное обследование этой группы летчиков при кратковременной невесомости показало, что в числе первых были активно реагировавшие на исчезновение силы тяжести, в числе вторых – пассивно реагировавшие. Приведенные данные указывают на характер связи между формой поведенческой активности при кратковременном стрессе и формой вегетативного ее «обеспечения». А это, возможно, связано с балансом функций центральной нервной системы (см. раздел 2.5.6).

Ситуации, аварийно регламентирующие поведение (деятельность), могут существенно изменять эмоции и поведение, конечно, за счет (и при участии) физиологических затрат (и утрат). Во время описываемых испытаний летчики, и стрессово-активные, и стрессово-пассивные, оказывались в прокрустовом ложе обязательной стрессовой конструктивности. Это требовало повышенного расходования вегетативных и прочих ресурсов.

Следует заметить, что исчезновение речевой активности летчиков при описанных выше, создававшихся нами «авариях» свидетельствует об исключительной сосредоточенности их внимания на выполнении внезапно возникшей важной задачи, а не об их пассивности (Китаев-Смык, Неумывакин, Утямышев, 1967). Из-за такого феномена стрессовой афазии пилотов перед летной катастрофой нередко бывает, что от них нет ни речевых сообщений диспетчерам, ни записи их переговоров в «черном ящике».

Я описываю это, чтобы показать степень опасности стрессового напряжения пилотов в таких летных экспериментах. Они проводились в 1963 г. при участии лучших летчиков-испытателей Летно-исследовательского института: Г.М. Шиянова, В.И. Кирсанова. В полетах (в кабине пилотов) психофизиологические замеры осуществляли В.А. Пономаренко и Л.А. Китаев-Смык, технические замеры – С.В. Сергеева. Наземное обеспечение полетов осуществляли И.П. Неумывакин, В.М. Сиволап, Ю.И. Фролова. Уникальная аппаратура для регистрации психофизиологических параметров в полетах была изобретена и сделана Р.И. Утямышевым.

После окончания этих исследований ответственный за них врач-психофизиолог Китаев-Смык был вызван заместителем директора института М.А. Тайцем, внимательно контролировавшим исследования на всех этапах. Тайц сказал, держа в руках сигнальный (единственный) экземпляр Научного отчета (Сиволап, Сергеева, Китаев-Смык и др., 1963) о той работе: «Я утверждаю этот отчет моей подписью и навсегда прячу его в свой личный сейф, так как мы не имели права проводить эти полеты из-за их чрезвычайной опасности. Но мы должны были провести это исследование как исключительно актуальное и необходимое для обеспечения безаварийности полетов на самолетах этого типа. Теперь все будут пользоваться результатами вашей работы, но никто не должен знать, как они получены».

Проводя психологическое изучение боевого стресса на чеченской войне 1994–1996 гг., я видел, что у молодых российских солдат в зоне боевых действий первоначально во время эмоционального напряжения, обусловленного не вполне осознаваемым страхом смерти, проявлялись две первичные стрессовые реакции. У одних это была стрессовая поисковая активность, направленная на «знакомство» с опасностью. Солдаты-новички, в разной степени осознавая это, противопоставляли себя опасности, смерти.

Одни – принижая, отрицая ее. В глубине сознания это звучало: «Стреляйте – не попадете в меня!», «Не боюсь вас!» Наверное, их можно назвать экстравертами. Ведь их внимание оказывалось преимущественно обращенным вовне – на врагов. При этом их боевая стойкость опиралась на себя (внутренняя «точка опоры», то есть интернальность, см. об этом: Юнг, 1981; Rotter, 1966). Это – стрессовый диалог с невидимым источником опасности.

Другие солдаты-новички утверждали себя, свою индивидуальность, как бы произнося: «Я неуязвим! Я не боюсь!» Их мысленный взор обращался вовнутрь (интроверты), и «точка опоры» у них была на себя (интернаты). Это как бы возвышение, воспарение над опасностью. Такие формы боевой психической активности могли сочетанно проявляться у одних и тех же людей.

У солдат, склонных к стрессовой активности, при эмоциональном напряжении кровь нередко приливает к лицу – они «краснеющие». У других солдат первичной стрессовой реакцией становилась внезапно нарастающая пассивность. Она проявлялась в заторможенности движений с сильной скованностью (кататаноидностью) или с чрезмерной расслабленностью (катаплексоидностью), в замедлении интеллектуальных действий, субдепрессивности, снижении склонности к общению. У таких солдат при эмоциональных напряжениях часто возникает спазм лицевых сосудов – они «бледнеющие» при стрессе. Напомню, что эта стрессовая вегетативная реакция (со спазмом или, напротив, с расширением кровеносных сосудов в ожидании опасности) использовалась при отборе солдат еще в Древнем Риме.

При адаптировании к военным стрессорам указанная дифференциация солдат на активных и пассивных переставала быть заметной. С древнейших времен ученым-врачам и в Европе, и в Азии было известно, что в критических (экстремальных, боевых и болезненных) ситуациях многообразие человеческих различий уменьшается и затеняется либо активным, либо пассивным поведением, реагированием на неприятности, неблагоприятные, угрожающие здоровью и жизни события. Крайняя форма активности, как указывал еще Гиппократ, – мания, пассивности – депрессия.

Первые исследования военного стресса (он еще так не назывался) были проведены Эрнстом Кречмером во время Первой мировой войны (Кречмер, 1928). Активную форму проявлений военного стресса он называл «двигательной бурей». Она могла проявляться начиная со слабого чувства беспокойства, суетливости, мнительности до сильного страха, метания, неудержимой и неуправляемой беготни, паники в поисках спасения.

Пассивную форму военного стресса Кречмер называл «мнимой смертью». Она проявлялась как чувство слабости, субдепрессивность, ослабление силы и тонуса мышц, апатия, депрессия, обморок и даже ступор (лат. stupor – оцепенение) – полная неподвижность напряженного тела с потерей контакта с окружающем миром. «Ступор – одна из самых сильных защитных реакций организма. Она наступает после сильнейших нервных потрясений (взрыв, нападение, жестокое насилие), когда человек затратил на выживание столько энергии, что сил на контакт с окружающим миром уже нет» (Малкина-Пых, 2005 а, с. 31). Такое состояние называют стрессовой кататаноидностью (греч. kata – вдоль + tonos – напряжение = спастическое напряжение мышц тела + oidus – похожий). Это состояние, временно возникающее при стрессе у психически здоровых людей, похожее на кататонию – длительное психическое расстройство.

Противоположным видом стрессовой обездвиженности является катаплексоидность (греч. kataplexia – полнейшее расслабление всех мышц), когда возникает неконтролируемая расслабленность тела. При этом человек может упасть и не быть в состоянии подняться. Как и при ступоре, он не реагирует на окружающих. Его организм запредельно экономит остатки энергии.

Многочисленные исследования военного стресса в ходе Второй мировой войны, на малых войнах, в горячих точках нашей планеты подтвердили правильность взглядов Кречмера (Крахмалев, Кучер, 2003). Глубокий и вместе с тем ярко изложенный психологический анализ разных проявлений военного стресса проведен военным историком Е.С. Сенявской (Сенявская, 1999 и др.).

После «малых войн» во Вьетнаме, в Афганистане, на Ближнем Востоке много внимания уделяется посттравматическому стрессу – печальному приобретению многих солдат и офицеров, вернувшихся с войны. Это многоликое длительное нарушение психики. В нем часто перемешаны феномены стрессовой активности и пассивности (Колодзин, 2003; Огороднов, 2003; Тарабрина, 2001; Черепанова, 1996). Наиболее успешно посттравматический стресс изучался группой Захавы Соломон в Израиле (Solomon, Benbenishy, 1986; Solomon, Mikulincer, Blech, 1988). Ее исследования начинались во фронтовой полосе и продолжались в ходе эвакуации, лечения и реабилитации пострадавших.

Склонность (и способность) к активным либо пассивным реакциям на неблагоприятные раздражители проявляется еще во внутриутробном (пренатальном) возрасте, с четвертого месяца беременности. Многоплодно беременными женщинами подмечено, что на внешние воздействия, казалось бы, одинаково действующие на близнецов, один плод реагирует движениями, другой – пассивен. Такое различие сохраняется и после рождения (в постнатальном периоде).

В 60-х гг. прошлого века мной были опрошены многие пожилые священники, проводившие обряд крещения новорожденных с опусканием младенца в купель со «святой водой». Священники рассказывали, что и ими, и с давних времен были замечены различия в позах детей, погружаемых в воду. Одни сразу выпрямлялись с запрокинутой назад головкой, вскинув ручки и выпрямив ножки. Таких священники издревле называли столбиками. Мы полагаем, это активная реакция на погружение в воду купели. Другие младенцы, напротив, принимали «утробную позу»: опустив вперед головку, согнув и поджав к груди и животу конечности. Их называли калачиками. Это пассивная форма реагирования. Некоторые священнослужители комментировали это различие новорожденных: «Теплая вода в купели напомнила дитяти околоплодную воду в утробе его матери. “Калачики” рады возвращению в материнскую утробу, “столбики” не хотят и протестуют».

Такая дифференциация имела прогностическое значение. Видя эти различия позных (постуральных) реакций, священники говорили про «калачиков»:

– Жилец!

А про «столбиков»:

– Не жилец.

На основании обряда крещения как прогностического теста давалась рекомендация родителям: больше внимания обращать на «столбиков» при их вскармливании и пеленании, оберегать их от сквозняков и переохлаждения.

Какие основания могли быть для этого «прогностического теста»? Возможно, это связано с бытовавшим в России (и в других странах) на протяжении многих веков обычаем плотно пеленать, «свивать» младенца. Для этого использовался специальный полотняный (лучше льняной) «свивальник» – многометровая неширокая полоса материи без швов. Ею фиксировались руки, ноги, туловище и головка ребенка. В некоторых регионах для оттока мочи спеленутого младенца использовались специальные устройства, прикрепляемые к младенцу пеленанием. На Кавказе это устройство для мальчиков делалось из бедренной кости барашка, для девочек – из большой берцовой кости. В Средней Азии такие устройства были (и есть) деревянные, похожие на курительные трубки. Для мальчиков с узким «чубуком», для девочек – с широким. Эти устройства позволяли содержать младенцев по нескольку часов в сухости, обездвиженными, то есть в состоянии принудительной пассивности.

Можно полагать, что такое постнатальное «выращивание» становилось более приемлемым для пассивных «калачиков». Однако для своевольных «столбиков» плотное пеленание, возможно, использовалось как «воспитательная мера», способствующая развитию у них способностей к пассивности. Зачем? Можно предположить – для подготовки (воспитания, взращивания) человека, способного претерпевать, пассивно пережидать постоянные трудности нелегкой жизни средневекового общества (или сельской жизни).

Отвечая на мои вопросы, священнослужители «вспоминали», делились поверьем в то, что «столбики» в прошлые времена умирали в младенчестве чаще «калачиков». Но если уж «столбики» выживали, то становились заводилами, героями, генералами.

Известно, что плотное пеленание младенца – A.B. Суворова вызывало у него такие крики, что его отец приказал отказаться от пеленания вопреки возмущению родни таким нарушением обычаев. Добившись права быть активным, младенец замолчал, а повзрослев и возмужав и дальше в боях всегда побеждая, стал генералиссимусом Российской империи.

Выше рассмотрены стрессовые эмоционально-двигательные реакции людей при кратковременных интенсивных воздействиях (и в начале длительного). Как же протекает эмоциональный субсиндром при долгом стрессе? В качестве примера рассмотрим особенности эмоционально-двигательной активности, самочувствия и показателей физической работы человека при стрессе в условиях непрерывного длительного вращения, когда этот человек оказывается объектом воздействия сравнительно небольших, но постоянно повторяющихся гравиинерционных стрессогенных воздействий (рис. 3). Напомню об уникальной особенности этого стрессора, позволяющего в сравнительно «чистом» виде изучать стресс без «наслоения» осознаваемых, обдумываемых экстремальных факторов. Описание психологической сущности таких стрессоров было в первой главе (см. раздел 1.3.4).

При подготовке в 1960-х гг. полетов людей на планету Марс и обратно возникало сомнение – смогут ли люди выжить несколько лет в невесомости. Чтобы компенсировать ее неблагоприятные воздействия, предполагалось создать на межпланетном корабле искусственную силу тяжести. Для этого (в соответствии с проектом Вернера фон Брауна) «корабль-бублик» диаметром 20–30 метров следовало вращать, чтобы возникающая центробежная сила частично заменила силу тяжести.

Рис. 3. Показатели двигательной активности испытуемого Ко-ва при многосуточном стрессе во время пребывания в наземном имитаторе межпланетного корабля (на стенде «Орбита») при его непрерывном вращении с угловой скоростью 24 град/с

1 – качание при «ходьбе по рельсу»: П – вправо, Л – влево; 2 – скорость «ходьбы по рельсу»; 3 – время выполнения стандартного рабочего задания; 4 – показатели динамометрии; 5 – показатели поведения; 6 – показатели самочувствия.

Жирной короткой стрелкой обозначено время двухчасовой остановки вращения стенда «Орбита» по техническим причинам (эта остановка стала «дополнительным» гравиинерционным стрессором).

Чтобы изучить длительное влияние непрерывного вращения, то есть измененного гравиинерционного фона (поля, пространства), на жизнедеятельность и работоспособность людей, в Летно-исследовательском институте (в г Жуковском Московской области) по моей инициативе была создана центрифуга-квартира диаметром 20 метров. (Наземный динамический имитатор межпланетного корабля, для конспирации названный не «Марс», как первоначально предлагалось, а стенд «Орбита»; рис. 4, 5, 6).

С 1967 по 1973 г. на нем проводились эксперименты с разными скоростями вращения испытуемых-добровольцев; первоначально кратковременные – по нескольку часов; потом – длительные, с непрерывным вращением от трех суток до пяти недель (см.: Китаев-Смык, Галле, Корсаков и др., 1968 и другие научные отчеты). В этих экспериментах приняли участие и были всесторонне обследованы 72 человека (проводились медицинские, психологические, психофизиологические, инженерно-психологические, социально-психологические исследования).

Результаты научных экспериментов при недолгой невесомости и длительном вращении многократно публиковались в научной печати и обсуждаются с 60-х гг. прошлого века до настоящего времени (Китаев-Смык, Голицын, Мокеев и др., 2005; Конюхов, Болоцких, Китаев-Смык и др., 1965 и др.).