Негодяй посмотрел на пустой стол. Промолвил:
      - Я и так ни в чем не нуждаюсь. - Поднял глаза.
      Но Киллан уже и след простыл.
      Полицейские приехали за Шизей, выдержанные, гладкие. Она ожидала, что они приедут, и без лишней суеты пошла-с ними. Бородатый, мясистый следователь задал ей обычные вопросы насчет ее местонахождения в предыдущий вечер. Шизей наблюдала за его глазами, умными, проницательными. На нем был мятый, плохо сидящий костюм, который он носил, как другие люди носят халат. Чувствовал себя в нем свободно, комфортно. Шизей была одета в короткую черную юбку, широкий черный матерчатый пояс и огненно-красную блузку с рукавом фонариками. Для начала она решила его немного подурачить.
      Во время их разговора следователь завтракал, довольно неряшливо, но с аппетитом уплетая гамбургер, и у Шизей создалось впечатление, что ее хотят заманить в ловушку, и этот завтрак - своего рода театральная декорация. Вот только не ясно зачем: то ли для того, чтобы успокоить ее, чтоб не нервничала, то ли для того, чтобы сбить потом с толку внезапным вопросом.
      Они сидели за обшарпанным деревянным столом, расположенным в центре безликой комнаты, стены которой были выкрашены в казенный зеленоватый цвет. В углу стола примостился графин с холодной водой, в другом - засаленный поднос с кофейником. Окна были зарешечены.
      Детектив сообщил, что его зовут Эйлбемарл. По направлению, куда вели вопросы, которые он задавал, было очевидно, что Брэндинг указал на Шизей как на человека, который подтвердит его алиби. Эйлбемарл сказал, что в полицию поступил анонимный звонок насчет того, что в багажнике машины Брэндинга лежит труп. Ничего не известно о звонившем, кроме того, что это явно мужчина. И в данный момент, сказал следователь, Брэндинг задержан по подозрению в убийстве. Поскольку его нелады с Хау получили широкую огласку, они хотят хорошенько допросить Брэндинга. Из всего этого Шизей сделала вывод, что полиции нужны стандартные факты: выяснить возможные мотивы и уточнить возможности подозреваемого для совершения преступления. Вот поэтому и вызвали ее.
      Конечно, им ни за что не докопаться до истины. Убив Брислинга, она сразу же позвонила в группу поддержки, с которой она была на связи с того момента, как согласилась помочь осуществить инфильтрацию в проект "Пчелка". Еще до того она дала им копию ключа с замка зажигания в машине Брэндинга. В то время, как Брэндинг и Шизей были на банкете, люди из группы поддержки увели его машину, положили в ее багажник тело Брислинга, а потом пригнали машину на стоянку, будто никто ее и не трогал. Шизей ответила на все вопросы детектива Эйлбемарла настолько полно, насколько смогла, опуская, естественно, факт ее столкновения с Брислингом в ее доме, когда она вернулась внезапно за своей сумочкой. Но она не утаила факт возвращения за сумочкой, чтобы показать следователю, что рассказывает о всех их передвижениях максимально подробно. Кроме того, она не знала, какие показания давал ему Брэндинг, и совершенно незачем допускать расхождения в их версиях. Это может показаться подозрительным.
      - Вы с сенатором Брэндингом большие друзья, - сказал Эйлбемарл через некоторое время. В течение этого времени он вытирал губы от томатного соуса.
      - Мы были вместе на том банкете, - сказала Шизей. - И это не в первый раз мы появляемся вместе на подобных мероприятиях.
      Эйлбемарл одарил ее долгим взглядом. Улыбнулся, показывая широкие зубы: - Восхищен вкусом сенатора.
      - Простите, какие аспекты наших отношений с сенатором интересуют вас, кроме тех, которые не дают покоя любителям подсматривать в замочные скважины?
      Эйлбемарл хохотнул, чтобы показать, что в невозбраняемых службой дозах чувство юмора у него имеется, затем сразу посерьезнел.
      - Сенатор указал на вас как на человека, который может подтвердить его алиби.
      - Вы намекаете, что я буду его выгораживать, - по любви?
      Эйлбемарл пожал плечами:
      - Не вы первая, не вы последняя.
      - Двести пятьдесят человек видели сенатора Брэндинга на банкете.
      - Но, согласно вашему же утверждению, - глаза следователя опустились на страницу блокнота, в котором он делал пометки во время допроса, - вы с сенатором прибыли туда примерно в 08.30.
      - Ну а судебно-медицинский эксперт говорит, что Брислинга прикончили где-то между семью и девятью. Так что до 08.30 у вас была уйма времени.
      Она почувствовала, что эту информацию он приберег для нее, как козырь.
      - Мы были вместе часов примерно с восьми.
      - Не мог успеть, да? Чтобы убить Брислинга, потребовалось три минуты, - процедил Эйлбемарл. - Как вы думаете, что делал Брэндинг в эти сорок две минуты?
      Шизей почувствовала, что Эйлбемарл хочет подловить ее. Они подошли к критической точке допроса. Ему надоел их спарринг, как выражаются боксеры. Он снял перчатки. Пожалуй, пришло время и ей сделать то же самое.
      - Сенатор Брэндинг не убивал Дэвида Брислинга, - сказала она.
      Детектив Эйлбемарл наморщил лоб. Это был единственный признак того, что она удивила его. Его глаза смотрели на нее, как будто говоря, что он видит ложь за двадцать шагов.
      - Как вы можете это утверждать с такой безапелляционностью? - удивился он.
      - А зачем ему было возить труп Брислинга в багажнике весь вечер? Он не дурак и сам в петлю не полез бы.
      - А он просто хотел от него избавиться в укромном месте. Не было достаточно времени, чтобы сделать это до того, как он заехал за вами.
      - Вы сказали мне, у него было сорок две минуты.
      Эйлбемарл ничего на это не возразил, но по глазам было видно, что он не сдался. Пока.
      Все это слишком похоже на то, что Брэндинга подставили, хотела сказать Шизей. И сказала бы, будь детектив Эйлбемарл чуточку попроще. Но с ним надо держать ухо востро. Он сразу заподозрит неладное, если она будет пытаться делать за него его работу.
      Она полезла в карман, достала аудиокассету.
      - Есть у вас здесь что-нибудь, на чем ее можно прослушать?
      Эйлбемарл долгое время молча смотрел на кассету, затем будто приняв решение, потянулся к ящику стола и достал маленький магнитофон.
      - Эта штука фиксировала ваше милое чириканье, - сказал он, осклабившись. - Не доверяю своему умению стенографировать. Слишком давно был последний раз на курсах переподготовки.
      Он вынул из магнитофона свою кассету, вставил кассету Шизей, нажал на клавишу ПУСК. "Брислинг был материалом одноразового использования, услышали они голос Дугласа Хау. - Он никогда не довольствовался тем, что я ему даю, все требовал большего". Эйлбемарл остановил кассету.
      - Кто это?
      - Сенатор Дуглас Хау.
      - А-а! - кивнул головой Эйлбемарл.
      Шизей определенно нравился этот следователь. Ей не надо было объяснять ему, что Хау был боссом Брислинга и что Хау и Брэндинг плевали друг другу в рожу при встрече. Он и так все знал.
      Эйлбемарл опять нажал на клавишу. "Он для меня был то же, что для трамвая буфер на крутом спуске, - продолжал Хау свою исповедь на собственном судебном процессе. - Его я, например, совал в Джонсоновский институт, потому что не хотел, чтобы кто-либо знал о расследовании, которое там ведут по моему заданию".
      "Расследование? Какое?" - послышался голос Шизей.
      "Неужели тебе не понятно? - откликнулся Хау. - Расследование его проекта "Пчелка". Я не игрушки играю с Брэндингом, а воюю на уничтожение, ты меня понимаешь. Я дистанцировался от операции. Она - всецело детище Брислинга, а я всегда могу откреститься от него. Так думал я. Но дело оказалось сложнее. Ты была права, мне лучше бы не затевать этого расследования. Брэндинг, конечно, пронюхал... Все к лучшему, все к лучшему! И с Брэндингом, и с Брислингом разделались одним мастерским ударом!"
      Эйлбемарл остановил кассету.
      - Как это у вас оказалось?
      - Я время от времени работала на Хау, - ответила Шизей. - Ничего официального. Сознаюсь, мне нравились деньги, которые он мне платил. Но эта их свара с сенатором Брэндингом быстро выходила из-под контроля, и я это заметила. Я пыталась предупредить его, остановить, но он просто-напросто не слушал. Хау прямо зациклился на этом. Все, о чем он мог думать, так это уничтожить Брэндинга. Я захотела выйти из игры еще до того, как Хау сделает что-нибудь действительно глупое.
      - Например, убьет своего помощника и попытается повесить это на Брэндинга. - Эйлбемарл в задумчивости постучал указательным пальцем по губам. - А что конкретно вы делали для Хау?
      - Когда мои интересы, связанные с экологией, пересекались с его, как это иногда случалось, мы объединяли свои силы и толкали соответствующие предложения на Капитолийском холме. И все в таком духе.
      Эйлбемарл кивнул на магнитофон:
      - Продолжим. - Она наклонилась над столом и опять запустила пленку.
      "Пошли ты своих экологов ко всем чертям, Шизей, - продолжал звучать голос Хау. - Ты понапрасну расходуешь на них свой талант. Теперь, когда законопроект по АСИКС провален - а он уже сдох, как и политическая карьера Брэндинга - я хочу, чтобы ты официально работала у меня. Я возьму тебя на постоянную работу. Ты защитишь меня от любого мерзавца получше дрессированного мастифа. Он у меня в штаны наделает, если попытается перечить".
      Запись кончилась, и Эйлбемарл выключил магнитофон. Его лицо приняло задумчивое выражение.
      - Что он этим хотел сказать?
      - Хау видел меня в том же свете, что и Брислинга. Мы были для этого подонка чем-то вроде дрессированных сторожевых псов.
      - Нет. Я имею в виду слова насчет того, что все в штаны наложат.
      Шизей передернула плечами:
      - Я знакома с боевыми искусствами. Хау это очень понравилось. Он себя чувствовал спокойнее, когда я рядом.
      Эйлбемарл крякнул.
      - Хочу кое-что заметить для вашей пользы. Вы ничуть не боитесь быть впутанной в это дело?
      - Во что? - голос Шизей прозвучал совершенно спокойно. Хотя она видела, что Эйлбемарл подвел ее к тонкому льду и теперь ждет, что она растянется на нем. Волноваться рановато, но надо быть вдвойне осторожной.
      - Вы хорошо владеете руками. У вас устрашающий вид. Может, вы и порешили Брислинга для Хау?
      Шизей не дрогнула под его пристальным взглядом, но смотрела на него по-прежнему дружелюбно.
      - Скажите, как был убит Брислинг?
      - Что-то тяжелое и квадратное раскроило ему сзади череп, - ответил Эйлбемарл тоном, каким обычно описывают достоинства новой машины. - Знаете, как разбивают яичную скорлупу о край сковородки?
      - Похоже на преступление, совершенное в состоянии аффекта: припадка ярости или хотя бы закоренелой ненависти, - сказала Шизей. - Для этого нужен серьезный мотив, а у меня его нет.
      - Вы сказали, что работали на Хау. И что он неплохо вам платил.
      Шизей была мастером добавить в свой голос столько яда, сколько нужно.
      - Когда я была помоложе, меня использовал в своих целях мужчина. Причем использовал самым бессовестным образом. Тогда я поклялась, что этого никогда более не повторится. Поняв, что не я работаю на Хау, а Хау пользуется мной, я для себя решила: хватит! - Она позволила своему лицу слегка смягчиться. - В любом случае, подобных безоглядных поступков я бы просто не смогла совершить.
      - Точнее?
      - Вы что-нибудь знаете о боевых искусствах, детектив?
      - Немного занимался карате: обычные тренировки в полиции.
      - Не обижайтесь, но разбивание рукой досок и усмирение преступников имеет мало общего с боевыми искусствами.
      - Преступники - это моя специальность.
      - Но не моя, детектив. Истинные боевые искусства - в том виде, в каком их следовало бы преподавать - на восемьдесят процентов направлены на развитие сознания. В любом случае это самооборона, а не агрессия. Если бы Дэвид Брислинг - или кто-нибудь из ваших подопечных напал на меня, я бы сумела защитить себя. Но уж наверняка не разбила бы ему сзади черепушку. Это не мой стиль.
      Эйлбемарл долго ничего не говорил. Он вставил себе в рот зубочистку и задумчиво перекладывал ее языком из одного угла в другой. Затем постучал указательным пальцем по магнитофону.
      - Мне придется забрать эту кассету. Веская улика.
      - Пользуйтесь, - разрешила Шизей.
      - Когда я приглашу для разговора Хау, я хочу, чтобы вы тоже присутствовали.
      - Ну, - протянула она с какими-то новыми нотками в голосе, - я не буду иметь ничего против.
      Пройдя паспортный контроль и таможню в нью-йоркском аэропорту Кеннеди, Николас услышал по громкоговорителю свое имя. Он подошел к радиорубке, где ему сообщили номер. Платные телефонные автоматы блестели никелем на другом конце ленты выдачи багажа. Он успел обменять иены на американские доллары еще в аэропорту Нарита и поэтому направился сразу туда. Стенки кабины были украшены хулиганскими надписями. Он набрал данный ему местный номер.
      - Это я, - ответил голос. - Нахожусь в телефонной будке на другом конце. За тобой никто не следит.
      - Я этого и не опасался, - сказал Николас. - Сейчас увидимся.
      Затем Николас набрал номер, данный ему Томи. Детектив по раскрытию преступлений Мэл Бранка был на ночном дежурстве и сам принял звонок Николаса.
      - Плохие новости, друг, - сказал он прокуренным голосом. - Я встретил этот самолет с японским мерзавцем по просьбе Томи, но не смог его задержать. Он, как положено, был в списке пассажиров. Я это сам проверил. Я даже опросил весь экипаж, но никто из них его не запомнил. Все, что они смогли сказать, так это то, что место было занято. Это все, что я сумел сделать, друг: слишком у меня было мало времени, чтобы организовать его встречу как надо. Наверно, птица более высокого полета, чем обычные поставщики кокаина, с которыми мне приходилось иметь дело.
      Николас поблагодарил Бранку и повесил трубку. Он хотел было позвонить Жюстине в их дом на Вест-Бэй Бридж, но передумал. Если Сендзин где-то здесь, то лучше не давать ему возможности раньше времени узнать о его приезде. Но мысль о том, что дорокудзай может быть сейчас вместе с Жюстиной в их доме на побережье, сводила его с ума.
      Терпение, подумал он. Скоро все выяснится.
      Он повернулся и увидел Конни Танаку, вышагивающего по направлению к его будке. Именно Конни Николас просил через Уми встретить его в аэропорту.
      Конни был старшим братом Терри Танаки. Он жил в Ванкувере, когда в 1980 году Сайго прибыл в Нью-Йорк, победил Терри в собственном его додзе и в конце концов убил его. После этого Конни покинул Ванкувер, чтобы поставить на ноги школу боевых искусств своего брата. Но в Британскую Колумбию более не возвращался, предпочитая динамичную нью-йоркскую жизнь. Конни любил повеселиться, но это вовсе не означало, что он несерьезно относился к своему делу.
      - Тик-Тик, - сказал он, беря у Николаса его поклажу. - Я получил твое послание. - Только Конни называл Николаса Тик-Тиком. Как-то раз он сказал ему: ПАРЕНЬ, ТЫ, ПРЯМ КАК БОМБА, ТИКАЕШЬ ПОД ЭТОЙ НЕПРОНИЦАЕМОЙ ОБОЛОЧКОЙ. НИ У КОГО СУПРОТИВ ТЕБЯ НЕТ НИ ОДНОГО ШАНСА.
      Конни без труда узнал его: Николас уже сбрил свою бороду, пролетая над Гавайскими островами на высоте тридцать тысяч футов.
      - Что случилось? - спросил Конни.
      - Неприятности, - ответил Николас, пока они пробирались к выходу. Целая куча. - Уже наступила ночь, огни фонарей и иллюминации окрашивали все вокруг в неестественный голубоватый цвет. Ветровые стекла огромных автобусов были окружены ареалами света, а лица сидящих в них людей больше походили на обескровленные лица покойников.
      Только Конни выглядел все так же: низенький, коренастый, как пожарный кран, с мускулистыми плечами и руками, узкими бедрами. Он двигался плавно, как танцовщик: говорят, у них центр тяжести расположен ниже, чем у других людей. Лицом он был похож на Терри, но оно у него было более массивное, и людям, не знавшим его, могло показаться пугающим. Но Николас знал, что Конни способен быть очень добрым и понимающим человеком. Это была его идея - отдавать третью часть доходов с додзе семье Айлин Окуры, возлюбленной Терри, погибшей от руки Сайго в один день с его братом.
      Начинался дождь. Подъездная дорога к зданию аэропорта выглядела грязной, захламленной мокрым мусором. Они пересекли ее, пропуская подкатывающие лимузины, такси и неуклюжие автобусы, и подошли к побитому "Бьюику" Конни, стоящему на платной стоянке. - Мне очень много предстоит сделать, а времени в обрез.
      Конни забросил сумку Николаса на заднее сиденье, завел мотор.
      - Поехали, - сказал он. В уютном замкнутом мире машины Николас повернулся к Конни: - Очень рад Вас видеть, Танака-сан, - произнес он подобающую ситуации фразу.
      Конни наклонил голову. - Всегда к Вашим услугам, Линнер-сан. - Конни считал себя в неоплатном долгу перед Николасом за то, что тот отомстил за смерть его брата. Об этом никогда не говорилось, но это будет вечно присутствовать между ними, подобно цементу навеки скрепляя существующую между ними дружескую связь.
      - Для начала едем в Вест-Бэй Бридж, - сказал Николас. - Ты знаешь куда.
      Конни кивнул, расплачиваясь со служителем стоянки. Они вырулили на дорогу, огибающую аэропорт, и влились в транспортный поток.
      - Там все по-прежнему, как и до твоего отъезда. Каждую неделю убираются, и кто-нибудь заходит через день проверить, все ли в порядке.
      - А моя машина?
      - Я ее беру сам и езжу на ней в выходные, - ответил Конни. - Она в прекрасном состоянии. - Он обогнал частное такси - микроавтобус, остановившееся, чтобы взять пассажиров. - Меня всегда тянет туда. Ты очень умно поступил, купив дом, который снимал. И купил в нужное время, когда на рынке все было спокойно. Теперь приобрести дом на побережье - целая проблема, если, конечно, ты не собираешься строить его по кирпичику с самого начала.
      Тогда тебе придется быстренько расстаться с двумя-тремя миллионами.
      - Ого!
      Конни бросил на него быстрый взгляд. - Что ты подразумеваешь под этим ОГО, парень? Ты когда-нибудь считал, сколько миллионов у тебя?
      - Нет, - проворчал Николас. - Сказать по правде, я никак не могу привыкнуть к моему богатству. Я чувствую себя с ним не совсем уютно.
      Конни кивнул: - Да. У денег есть своя карма. Их надо усмирять, как необъезженного жеребца.
      - Стараюсь, - ответил Николас, когда Конни прибавил газу, устремляясь в восточном направлении по Ванвикскому скоростному шоссе.
      Дворники, смахивающие капли с ветрового стекла, издавали звуки, чем-то напоминающие ритмичную музыку. И только когда они проехали Патчог, Николас заговорил опять:
      - Дурные новости долго шли за мной по пятам. Теперь они уже опередили меня. Они такого рода, что я предпочел бы, чтобы ты ни в коем случае не впутывался в это дело. Лучше всего ты сможешь мне помочь, находясь не в эпицентре, а на периферии.
      - Насколько все плохо? - спросил Конни абсолютно бесстрастным голосом.
      - Я как будто попал в туннель, - ответил Николас, - и, по правде говоря, не знаю, выхожу ли из него.
      - Это плохо, - сказал Конни. Он быстро улыбнулся Николасу. - Но хорошо, что у тебя есть друзья в такой ситуации.
      - Знаю.
      - Но друзьям не говорят "не впутывайся". Ник. Им не говорят оставаться на периферии, когда они могут помочь тебе уцелеть.
      - Конни...
      - Я не собираюсь позволять тебе связывать мне руки за спиной, а затем видеть, как тебя бьют.
      Ни слова не было сказано о Терри Танака и о долге Конни перед Николасом. Японцы никогда не говорят о "гири". Все знают, что это явление живет своей жизнью в сознании людей, существует в воздухе, которым мы дышим, и без него мы не люди.
      - О'кей, - ответил Николас.
      Все остальное он оставил невысказанным. Когда Конни свернул с Монтокского шоссе на автостоянку перед большим универмагом в Вест-Бэй Бридж, он произнес:
      - Здесь ничего не изменилось.
      Конни с силой тормознул. Фары "Бьюика" высветили пустующие места.
      - Твоей машины здесь нет, - заметил он.
      - Это хороший знак, - ответил Николас, подумав, что это, конечно, Жюстина взяла ее со стоянки. - Просто высади меня возле дома.
      - Я могу поболтаться поблизости, если хочешь.
      Николас понимал, что имел в виду Конни. Тот хотел быть где-нибудь поблизости, если что-то случится.
      - Ты был бы более полезен мне в городе. У меня есть несколько дел, которые я мог бы тебе поручить. - Он протянул Конни завернутую в лист бумаги аудиокассету, которую Николас записал во время перелета. - Прочти, когда приедешь домой, - сказал он, указывая глазами на бумагу.
      Конни взял кассету и листок, вырулил от стоянки и направился на Дюнную улицу, идущую вдоль побережья. Было уже поздно, и пляж пустовал. Только какие-то ребята стояли у своих машин, курили и, вероятно, пили. Но городишко выглядел очень мирно, как место действия какой-нибудь сказки. Казалось, что сейчас на улицу выйдут плюшевые мишки и начнут плясать.
      Николас подумал о Жюстине. Он вспомнил Рождество, проведенное им здесь как раз перед отъездом в Японию. Им нужно было побыть одним, подальше от города и всего того, что могло бы как-то напоминать им о резне и ужасах, устроенных там Сайго. Как красив был тогда их поселок, с рождественскими елками, увешанными разноцветными огнями, припорошенный снежком в рождественское утро, залитый слепящим солнцем! На берегу было так холодно, что Они не смогли даже совершить свою обычную раннюю прогулку, а убежали обратно в дом, чтобы выпить по запотевшему стеклянному бокалу глинтвейна, который приготовила Жюстина, пока они разворачивали подарки. Она подарила ему часы, которые он носит до сих пор, а он ей - рубиновые бусы от Тиффани. Как старательно и долго он выбирал их для нее! И Каким счастьем светилось ее лицо, когда она открыла синюю коробочку!
      Что произошло с ними с тех пор? Когда они потерялись, уйдя внутрь самих себя? Когда перестали быть счастливой парой.
      - Прибыли, - объявил Конни. Фары "Бьюика" осветили машину Николаса: "Корвет" 1962 года выпуска, белого цвета с красными вставками по бокам. Через год после ее покупки Николас полностью переделал ее, и ход у нее стал поистине удивительный.
      - Эй, а там кто-то есть, - сказал Конни. Его голос прозвучал настороженно, и Николас почувствовал, как напрягается все его тело. Свет в доме был включен, но Николас не видел, чтобы там кто-нибудь двигался.
      - Все нормально, - сказал Линнер, вылезая из "Бьюика" и вытаскивая сумку. - Возвращайся домой, Конни. Тебе многое предстоит сделать.
      Конни кивнул, подождал, пока Николас отойдет в сторону, и выехал задним ходом с покрытой гравием подъездной дорожки. Николас поднялся по ступенькам к дому. Атлантический океан нещадно бился о береговую линию, отвоевывая за зиму по два, а то и три ярда, пока не придет весна и ветры не потеряют свою ярость. Здесь было на десять - пятнадцать градусов холоднее. И он был рад такому холодку после липкой жары аэропорта. Теперь бы поскорее душ принять да поесть! На пороге он достал ключ, решив не звонить в дверь. Несмотря на то, что он сказал Конни, надо соблюдать меры предосторожности. Кто знает, где сейчас находится Сендзин Омукэ и что ему, кроме изумрудов Со-Пенга, нужно.
      ЕСЛИ ТЫ УМРЕШЬ СЕЙЧАС, ЭТО БУДЕТ СЛИШКОМ ЛЕГКАЯ СМЕРТЬ. ТЫ ДАЖЕ НЕ УСПЕЕШЬ ПОНЯТЬ... Что имел в виду дорокудзай? Николас подумал, что сейчас он находится к разгадке ближе, чем когда-либо. Переступая через порог, он услышал льющуюся из стереопроигрывателя музыку. Трейси Чапмэн пела "Быстрый авто", одну из любимых песен Жюстины. Теперь можно немного расслабиться, подумал Николас, но напряжение не проходило. Он оглядел большую, просторную гостиную, столовую, кухню. Этот простор казался просто шокирующим после стольких лет, прожитых в Японии, где все было таким миниатюрным: маленькие, изящные микромиры, стоящие плечо к плечу, локоть к локтю на земле, где хроническая перенаселенность стала стилем жизни.
      Удивительно, что огромный аквариум, служащий демаркационной линией между плацдармами, где обедают, а где отдыхают, содержался в идеальном порядке. Троица морских ангелов с развевающимися плавниками-крыльями горделиво проплыла вдоль стеклянной стены, а его любимица, полосатая зубатка, устремилась прямо к нему, пожирая на ходу мелкие водоросли.
      - Привет, дружище, - шепнул ей Николас. - Рад снова видеть тебя.
      Поставив чемодан на пол, он бесшумно двинулся по дому. В их главной спальне он увидел чемоданы Жюстины. Они, раскрытые, стояли на кровати. Кроме одежды Жюстины, оттуда ничего не вытаскивали. Из ванной доносился звук льющейся из душа воды, потом звук прекратился.
      Он стоял в полутьме холла его собственного дома, прислушиваясь к тому, как его собственная жена движется в ванной комнате. И он почувствовал себя посторонним здесь, будто это не его дом и не его жена. Единственным местом на земле, к которому он чувствовал духовную привязанность, была Япония. Он вдруг понял, чего стоила ему эта привязанность. Япония была его природным местом обитания, но Жюстина там не могла жить. Значит, привязанность к Японии стоила ему Жюстины. До этого момента ему как-то в голову не приходило, до чего это все ужасно. И сейчас, стоя среди вещей, которые должны бы быть родными и знакомыми, но таковыми не ощущались, он смог увидеть мир глазами Жюстины, увидеть чуждое в привычном. Он уже был готов развернуться и уйти прочь, но не смог. Она приковала его к месту, как и чувство своей неприкаянности. Странное ощущение, с которым он никак не хотел смиряться.
      Николас не знал, что ему делать. Но тут дверь ванной отворилась, и в облаке ароматного пара явилась Жюстина. Она завернулась в простыню, а на голове был тюрбан из полотенца. Увидав его, она остолбенела.
      - О Господи, Ник!
      И вот она уже в его объятиях, плача и смеясь одновременно. Ее теплое, влажное тело прижалось к нему. Она покрывала поцелуями его лицо, и он чувствовал нежный аромат ее тела сквозь запах душистого мыла и шампуня. Невероятная нежность захлестнула его, и он понял, что любовь к жене никогда в его сердце не умирала. Вот только не совсем ясно, отступила ли она сама на какое-то время или была вытолкнута оттуда нарочно.
      Он понял, что его отчуждение от Жюстины - как, впрочем, и от всего на свете - было необходимым этапом, его жизненного пути, если вспомнить о свалившемся на него "тандзянстве". Но с этим ощущением он и подавно не успел сжиться, не умея ни объяснить его, ни понять. Все, что он понимал теперь, так это то, что они с Жюстиной снова вместе, как и тогда, когда они впервые встретились на берегу, совсем неподалеку от того места, где он был сейчас. Тогда они стояли, утопая ногами в мокром песке, подозрительно приглядываясь друг к другу, и им и в голову не приходило, что в ближайшем будущем они бросятся друг к другу навстречу, забыв обо всем на свете.
      Как бы там ни было, но теперь он снова обрел цельность, и радость, острая и несомненная, захлестнула его с новой силой.
      - Господи, как я люблю тебя, Жюстина! А она все плакала и шепотом повторяла: - Ник, Ник, Ник, - будто повторение его имени могло убедить ее, что он действительно вернулся к ней. - Я так боялась, что никогда не увижу тебя, что...
      - Но почему? - Он слегка отстранил ее от себя, чтобы заглянуть ей в лицо. - Что тебе взбрело в голову, что я не вернусь?
      - Я... Я... - Жюстина покачала головой, и полотенце, тюрбаном закрывающее голову, упало на плечи, а волосы, влажные и спутанные, как тенета любви, вырвались на свободу. - Я не знаю. Я...
      И он увидел это в ее глазах, в красных точках, утопающих в зелени. Он увидел Тао-Тао, спрятавшееся там зловещим пауком. Сердце у него заныло, и он сделал над собой усилие, чтобы прогнать страх. Больше всего ему сейчас была нужна уверенность, что он избавит ее и от этой напасти, как избавил от гипноза Сайго.
      - Кто-то тебе внушил это, - сказал он. - Кто-то заставил тебя поверить в эту чушь. - Он говорил намеренно резким тоном, чтобы встряхнуть ее, заставить собраться. Без ее помощи освободить ее от Тао-Тао будет невозможно.
      - Да, - ответила Жюстина с каким-то удивленным видом, словно ее только что пробудили от сна. - Я помню... что-то помню. - Она посмотрела ему прямо в лицо. - Как во мне или в дыму, колеблющемся, перемещающемся, уплывающем прочь, когда я пытаюсь это рассмотреть.
      Он видел страх. Затаившийся в ее лице, засевший даже в красных точках на радужной оболочке. - Ник, что со мной происходит? У меня ощущение, что я живу в двух разных мирах. Не знаю, как это сказать, но, понимаешь, меня будто заперли куда-то и одновременно отпустили плыть по воле волн. Безумие какое-то, верно?
      - Не такое уж это и безумие, как тебе кажется, - ответил Николас. Почему бы тебе не одеться? А я пока соображу чего-нибудь поесть и...
      - Не отходи от меня, - ухватилась за него Жюстина. - Пожалуйста, Ник! Я не могу ни секунды быть без тебя, когда ты вернулся. Мне бы только смотреть на тебя, прикасаться к тебе. Я... Мне кажется, ты исчезал не на несколько недель, а на несколько лет. А я... - она вскинула голову, - я не понимаю, что со мной происходит.
      - Одевайся, золотко, - настаивал Николас. - Так и простудиться недолго.
      Жюстина улыбнулась, влезла в джинсы и черную водолазку.
      - Так лучше? - она опять приблизилась к нему. - Ник, скажи мне, что со мной творится?
      Он обнял ее, приласкал.
      - Помнишь Сайго? Как он тебя загипнотизировал? - Она кивнула. - Так вот, нечто аналогичное случилось и сейчас. Хотя ты этого и не помнишь, но тот, кто охотится за мной, приходил в наш дом в Токио. И какое-то время находился там с тобой. - На лице ее появилось недоумение. - Ты не помнишь какого-нибудь подозрительного незнакомца, внезапно появившегося у дверей?
      - Нет, - ответила Жюстина. - Был только какой-то велосипедист. Но я не помню, куда он потом делся.
      - Что за велосипедист?
      - Я... ну, я его чуть не задавила. Выезжала на дорогу по подъездной дорожке и не заметила его. Мне повезло, а ему - тем паче, что его только отбросило к дереву. Я перепугалась, но он сказал, что с ним все в порядке, и хотел уехать восвояси. Но я настояла, чтобы он зашел к нам в дом и выпил чашку чая. - Она грустно улыбнулась. - Я все стремилась выработать у себя японский взгляд на вещи. Его отказ я приняла за проявление вежливости. Но он зашел, однако.
      - И что произошло потом?
      - Что? - Жюстина испуганно посмотрела на него. - Не знаю, право. Не помню. По-моему, просто попил чаю и ушел.