Глава 9

Я долго лежал абсолютно неподвижно, в голове было пусто. Затем способность мыслить вернулась ко мне.

Я один. Помощи ждать неоткуда. Если кто-нибудь и набредет на меня, то, скорее всего, враг или потенциальный враг. Дикие звери обычно избегают человека, но это не относится к раненому. Волки и кугуары очень быстро находят больных и увечных.

Оставаться в моем теперешнем положении, распростертым на земле среди стволов поваленных деревьев и сломанного кустарника, очень опасно. Невзирая на боль, следовало двигаться.

Насколько я мог определить, сломанная кость не очень сместилась. Я никогда не имел дела с такой травмой, хотя однажды видел, как мой отец ставил кость на место индейцу. Зацепив большим пальцем здоровой ноги поврежденную конечность, я слегка потянул ее, и кость вроде бы встала на место. Выбравшись из ловушки, в которой оказался, я срезал несколько полосок с зеленой ветви, сделал примитивную шину и привязал ее к ноге крученой веревкой, которую всегда имел с собой для устройства тенет.

Несколько раз мне приходилось останавливаться и лежать неподвижно, мой лоб покрылся каплями пота. Каждое движение вызывало мучительную боль. Но я заставлял себя продолжать путь. У меня не было воды, укрытия и осталось совсем мало бизоньего мяса, хотя, если сократить рацион, его хватило бы, чтобы продержаться несколько дней. Я пытался вспомнить, чему учил меня Саким в случае перелома костей, но, кроме того, что уже предпринял, в голову не приходило ничего.

Стало совершенно ясно, что в течение нескольких недель я не смогу передвигаться. Таким образом, я не встречусь с Кеокотаа. Более того, чтобы как-то добраться до воды, мне следовало сделать что-то вроде костыля, но поблизости не нашлось ничего подходящего.

Опираясь на лук и покрепче хватаясь за нижние ветки, я передвигался от дерева к дереву. В заросшем травой ущелье среди холмов Секвачи я мельком заметил речушку. Возможно, это была та самая река, которая текла вдоль долины. Вот если бы мне удалось добраться туда! По крайней мере частично я обеспечил бы себе выживание. У меня появилась бы вода.

Что сделал бы в таком положении мой отец? Он бы выжил. Значит, и я выживу.

Очень медленно и осторожно я продвигался по крутому склону вниз. Трава доходила мне до плеч, но среди обломков упавших деревьев у подножия скалы я нашел подходящую ветку. Из нее получился отличный костыль, по крайней мере пока я не найду что-нибудь получше. Находка обрадовала меня, поскольку на дне ущелья не росли деревья, за которые я имел бы возможность зацепиться, а продолжать передвигаться по гребню горы значило намного удлинить путь.

К этому времени нога совсем разболелась и сильно распухла. Мне пришлось разрезать штанину. Дважды я спугнул оленей, и они умчались так быстро, что я не успел воспользоваться луком.

Солнце уже спустилось к горизонту, а я преодолел всего половину того расстояния, которое наметил. Возможно, река имела изгиб, находившийся ближе ко мне, но высокая трава не давала возможности увидеть его. Внезапно фортуна повернулась ко мне лицом. Я нашел звериную тропу.

Она пересекала ущелье не под тем углом, под которым двигался я, но, несомненно, вела к воде. Когда стемнело, я просто-напросто рухнул на землю. Идти дальше не было сил. Я смертельно устал. Распухшая нога ужасно ныла. Я лежал прямо на траве, не пытаясь обустроить стоянку. Из своего некогда тяжелого мешка достал кусок вяленого бизоньего мяса и начал жевать его. К счастью, мясо оказалось очень жестким, и жевать пришлось долго. Покончив с ужином, заснул и не знал, проходили ли мимо меня дикие звери или нет. Собственно, мне было все равно.

Я проснулся оттого, что солнце светило мне в лицо. Сломанная нога раздалась раза в три по сравнению со здоровой, и мне пришлось разрезать штанину еще дальше и закатать ее. Прикладывая отчаянные усилия, я сделал попытку подняться. Дважды падал назад, всякий раз причиняя себе ужасную боль. Наконец встал и снова заковылял к воде.

Я тяжело опирался на грубый костыль, и кожа под мышкой уже стерлась до крови. Нога болела, спина тоже. Мне отчаянно хотелось сесть, но сомнения, что смогу снова подняться, заставили меня с трудом продвигаться вперед.

Рот пересох. Я слизывал росу с листьев. Но разве этим напьешься? Ценой невероятных усилий я преодолел ничтожно малое расстояние, или мне так показалось, но упорно, отчаянно продолжал ковылять. Я чувствовал, что у меня жар. Возможно, рана загноилась, потому что кожа была повреждена, хотя кость не торчала наружу. Неожиданно мой костыль попал в нору суслика, и я упал лицом в траву, почти потеряв сознание от невыносимой боли. Сколько так лежал, не знаю. Затем начал медленно собираться с духом. Встав на одно колено, снова заставил себя подняться. Когда уже силы оставили меня и тупая слабость завладела всем моим существом, я, оглянувшись, увидел низкий кустарник, несколько отдельно стоявших деревьев и маленький лесок, как бы взбегавший по горе.

За деревьями текла речка. Ступив под сень листьев, я обнаружил, что речка вытекает из пещеры.

Вода и убежище!

Большое старое упавшее дерево, лежащее у входа в пещеру. Усевшись на него, я сбросил с плеч мешок, достал из него пистолеты и положил их позади бревна вместе с луком и колчаном. Вокруг валялось несколько больших сломанных веток. Пара из них оказалась достаточно прочной, чтобы соорудить из них надежный костыль, но я несколько минут сидел, уставившись на воду, не имея ни малейшего желания двигаться.

Потом все же поднялся, проковылял к воде и долго пил, набирая полные пригоршни. До моего бревна было всего три шага. Доскакав до него, я сел и задремал.

Солнце пригревало вовсю, день становился жарким, но меня это уже не тревожило. Вода и укрытие — я имел все, что необходимо путнику.

Столько планов, столько мечтаний! И вот тебе на!

И женщина, которую я обещал найти…

Перед закатом я заглянул в пещеру. Она выглядела просторной и сухой, несмотря на то, что в ней текла вода. Забравшись в уголок, я заснул.

Утром, выбравшись из пещеры, я добрел до бревна и стал обдумывать свое положение. Слабость одолевала меня, я нуждался в лечении, отдыхе и запасе пищи. Питаясь очень экономно, я рассчитывал растянуть бизонье мясо, которое у меня осталось, на неделю, надеясь к тому времени немного окрепнуть.

Сидя на бревне, я пытался спланировать свои действия. Вокруг, наверное, росли съедобные растения. Со своей «лавочки» я уже заметил два или три таких. Надо использовать все, что есть.

Вход в пещеру хорошо замаскирован и скрыт от того, кто мог бродить вблизи, но мои действия, несомненно, привлекут внимание тех, кто живет неподалеку. Однако я не заметил никаких признаков стоянки индейцев, хотя мое убежище представляло собой весьма подходящее место для лагеря.

Я снова задремал, а может, потерял сознание. Не знаю. Голова гудела, я чувствовал себя совершенно разбитым, меня мучил жар. Я высматривал съедобные растения, но подняться и собрать их не было сил. Пошарив в мешке, достал еще кусок драгоценного бизоньего мяса и чуть-чуть откусил, а потом, повинуясь внезапному озарению, пошарил сзади себя и, найдя пистолеты, переложил их с влажной земли на сухой мешок. Это была самая большая ценность, которую я имел, и не только потому, что их дал мне отец.

«Возьми их, — сказал он. — Ты умеешь отлично обращаться с ними. Может быть, они когда-нибудь спасут тебе жизнь. — Он повертел пистолеты в руках, любуясь их красотой, их гармоничностью. — Их создавал искусный мастер. Он работал над ними долго и с любовью. Если то, что говорят, правда, то он ставил на них свое будущее».

Солнце ласково пригревало. Не хотелось шевелиться. Огромная распухшая нога, тяжелая и неуклюжая. Но чтобы выжить, я должен шевелиться.

Медленно, с мучительным усилием я поднялся и заковылял к воде. Превозмогая боль, спустился к реке. Потом приметил неподалеку водяной кресс, собрал несколько стебельков и съел. Внезапно сообразив, что может произойти, если снова потеряю сознание, я спрятал пистолеты в углу пещеры под сухим бревном.

На другой день мне удалось поставить несколько ловушек. Зайцы и белки здесь сновали повсюду. На опушке леса собрал немного колосьев. Отек не спадал. Тогда я сделал из коры подобие чаши, вскипятил в ней воду и, отрезав от штанины кусок оленьей кожи, вымыл ногу горячей водой. После такой ванны мне стало легче. Ночь прошла спокойнее, и утром я снова нагрел уже побольше воды и вымыл не только ногу, но лицо и руки.

Заменив шину на более удобную, я отправился за водой, а заодно проверить ловушки у реки. Возле одной из них я увидел четкий след — след мокасина, больше, чем мой. На секунду я застыл на месте. При мне был только нож. Лук и колчан со стрелами остались в пещере, из-за костыля я не мог нести одновременно их и сосуд с водой.

За мной следили? Наклонившись, я погрузил свою берестяную чашу в речку и выпрямился. Опираясь на костыль, побрел обратно к бревну, около которого развел небольшой костер. С помощью двух веток с рогульками на концах и третьей, положенной поперек, соорудил приспособление, на котором подвесил над огнем берестяной сосуд с водой. Чтобы он не загорелся, приходилось все время следить, как бы пламя не поднялось выше уровня воды.

Что предпринять? Не знаю. Пойти в пещеру за оставленным там оружием — значило выдать свое укрытие. Я сомневался, что пещеру, надежно скрытую деревьями и кустарником, уже обнаружили.

Мне отчаянно хотелось взять свое оружие, но я сдерживался. Вдруг за мной наблюдают? Я старался делать вид, что не имею об этом понятия, и начал готовить суп. Положил в воду небольшой кусочек вяленого бизоньего мяса, добавил туда водяной кресс и немного внутренней части коры тополя. Блюдо, которое я состряпал, ничем не напоминало загадочные создания искусных поваров, но все-таки это была еда, и достаточно питательная.

Перебравшись на другую сторону бревна, я устроил на нем небольшой разделочный стол, а в случае необходимости мог и спрятаться за него.

Двигался я медленно и неловко, каждый шаг доставлял сильную боль. Однако старался вести себя так, будто враг близко и выжидает. Чтобы не стать удобной мишенью для него, использовал в качестве укрытия окружающие деревья и кусты.

Когда мое варево поспело, я медленно съел его, черпая из берестяной миски ложкой, вырезанной из куска дерева. Кстати говоря, ложка получилась отличная. И на Стреляющем Ручье мы ели такими же.

Во время еды грустные мысли не покидали меня. Я не знал, как скоро срастется кость. В горных краях раны обычно заживают быстро. Нагноения случаются редко, главным образом благодаря свежему воздуху, отсутствию грязи и простой пище. Саким рассказывал мне, что в высокогорьях Азии он практически не сталкивался с гноящимися ранами.

Но все же кость будет срастаться по крайней мере месяц.

Может быть, я и ошибался, но составить план действий следовало на долгий срок. Это означало, что нужно добывать пищу, и в первую очередь мясо.

Если мне не удастся убить достаточно крупное животное, передо мной встанет угроза голодной смерти. В мои ловушки пока что никто не угодил, да от них и не приходилось ожидать многого. Насчет охоты и сбора растений я никаких иллюзий не питал. Я сам занимался этим и знал индейцев, которые делали то же самое. Чтобы поддержать жизнь хотя бы одного человека, нужно очень много ходить и искать.

Мне хотелось побыть одному, хотелось полагаться только на себя, но такой ситуации, которая сложилась теперь, я не предвидел.

Не спеша разжевывая мясо, я думал о съедобных растениях, которые мельком видел здесь. Проблема заключалась в том, что костыль ограничивал меня и в действиях, и в расстоянии. Разумеется, успокоил я себя, со временем научусь им пользоваться более искусно и мне станет легче.

Другая проблема заключалась в том, чтобы не выдать своего присутствия. Как одновременно искать пищу и оставаться незамеченным? Безопаснее всего находиться под деревьями, на уступе горы. Я не хотел, чтобы меня застигли в пещере, где и отступить-то некуда. И все же я надеялся, что они, кто бы они ни были, не обнаружат ее. Я решил устроить себе постель за бревном и сразу взялся за дело. Периодически прекращая работу и прислушиваясь к каждому звуку, я соорудил довольно удобное ложе и, страшно устав, прилег вздремнуть, Проснулся, когда уже смеркалось.

Готовя кофе из корня цикория, я размышлял о том, как быстро это растение прижилось в Америке. Индейцы говорили мне, что их старики не знали его и впервые увидели в той стране, которую испанцы называли Флоридой.

Испанцы несколько раз пытались создать западные базы в Каролине. По крайней мере один сторожевой пост закрепился, и какое-то время там жил Хуан Пардо. Вполне возможно, что он пытался выращивать овощи и травы, в том числе и цикорий. А потом свою роль сыграли птицы, ветры и дикие животные.

Костер мой был настолько мал, что я едва вскипятил на нем одну чашку кофе, топливом служили сухие ветки, а дым, поднимаясь, рассеивался в листве. Покончив с готовкой, тщательно загасил огонь.

Теперь я все чаще тосковал по дому, вспоминал о Стреляющем ручье, о наших вкусных и обильных обедах. Думал и о маме, которая находилась так далеко в Англии, о Кине Ринге, старшем брате, который после гибели отца стал главой семьи. Он был деловым человеком и, должно быть, хорошо справлялся с новой для себя ролью.

Я попытался устроить поудобнее сломанную ногу. Если бы они знали, в каком тяжелом положении я оказался, примчались бы ко мне немедленно. Так всегда поступали Сэкетты. Но как известить их?

Если я не придумаю что-нибудь, то умру здесь, на этом самом месте.

Внезапно что-то толкнуло меня: нужно взять оружие из пещеры, даже если я выдам ее местонахождение. Я должен…

Он стоял надо мной, подняв копье, приготовившись нанести удар. Капата!

И еще трое.

Было еще достаточно светло, чтобы разглядеть его лицо и понять, что он хочет убить меня. Нож висел у меня на поясе, во я не мог пошевельнуться.

Капата замахнулся копьем.

— Нет! — один из троих поднял руку. — Ни'квана говорил. Его нельзя трогать. Так сказал Ни'квана.

— Еще что! Я…

Воин направил свое копье на Капату.

— Возьми кожу, но не убивай!

Эти слова я понял, но последовавший за ними разговор — нет. С минуту они яростно спорили, но трое объединились против Капаты. Я догадался, что им нужна карта, которую Ни'квана начертил для меня на оленьей коже.

Один из индейцев подошел к моему мешку, где лежали вяленое мясо, цикорий и карта, быстро все вытряхнул, схватил карту и помахал ею перед Капатой, сделав знак уходить.

Недовольно ворча, тот последовал за ним, но вдруг остановился, посмотрел на меня и ударил по моей больной ноге. Меня пронзила острая боль, но я даже не поморщился. Просто стоял и смотрел на него.

— Трус! — сказал я на языке чероки. — Будь я на ногах…

— Я убью тебя!

Он неспешно наклонился и собрал с земли кусочки бизоньего мяса, эти несколько припрятанных кусочков пищи, которые могли спасти меня от голодной смерти.

Один из его товарищей опять вмешался. Я разобрал всего несколько слов: что-то о моей ноге и о том, что меня надо оставить умирать. Затем он добавил на языке чероки, видимо специально, чтобы я понял:

— Пусть умирает. Ни'квана не разрешил убивать, так оставим его, и он умрет.

Они ушли не оглянувшись, и я остался один, живой, без еды, со сломанной ногой.

Что теперь, Джубал Сэкетт? Как жить дальше?

Дул холодный ветер. Я прижался к бревну, как к человеку, и натянул на себя шерстяное одеяло.

Нога пульсировала. Ночной ветер шевелил листья деревьев.

Глава 10

Когда настало утро, низкие облака, предвещавшие дождь, затягивали небо. Сломанная нога стала очень тяжелой. Превозмогая боль, я все же сумел усесться, вернее, принять полулежачее положение, опершись об упавшее дерево. Голова, казалось, пульсировала от тупой, ноющей боли, рот пересох.

Тщательно приберегаемое мясо пропало. Теперь, невзирая на риск, приходилось охотиться. Начинающийся пасмурный день совсем не годился для охоты: звери залегли. Предчувствуя дождь, они остались в норах, на лежбищах и будут спать до тех пор, пока не почувствуют голод, так что шансов на удачу сегодня не предвиделось. Кругом зеленела трава и расцветали яркие цветы. Природа вокруг была прекрасна, но в моей душе клубились серые, тоскливые облака. Я плохо спал и чувствовал себя отяжелевшим и усталым.

Медленно, с трудом я принял более удобное положение, все время оберегая ногу. Я заставлял себя думать, соображать. Прежде всего — костер и немного цикорного кофе. Чашка горячего напитка поднимет тонус.

В лесу царила тишина. Речка журчала по камням. Охотиться сегодня не имело смысла. Конечно, я мог поднять оленя, но мне ни за что не успеть отбросить костыль и прицелиться, чтобы убить его. После кофе я проверю ловушки, хотя бы одну. Надо бороться с отчаянием. Мне необходимо выжить. В конце концов, я сын своего отца, а он умел выбираться из самых сложных ситуаций. Ухватившись рукой за корень упавшего дерева, я приготовился встать и тут увидел свой костыль. Его сломали.

Нарочно приставили к бревну и наступили ногой. От гнева я сжал кулаки, а затем стал внимательно оглядываться. Как всегда, в лесу валялось множество обломанных веток и палок, но ничего подходящего не попадалось. Главное не волноваться, успокоил я себя, прежде всего развести костер.

Собрав кусочки коры, сухие ветки и листья, сложил их в кучку и с помощью кремня и стали начал высекать искру. Но руки мои тем утром действовали неуклюже и мне пришлось изрядно попотеть, прежде чем искра подожгла кору и листья. Наконец, когда силы уже совсем покидали меня, вспыхнуло пламя, и я добавил в огонь топлива.

Подтянувшись вдоль дерева, перевернулся и, волоча больную ногу, пополз к реке набрать воды. Затем медленно вернулся к костру, повесил берестяной котелок над огнем, снова соорудив приспособление из двух рогулек и поперечной палки, и настрогал в воду корни сухого цикория.

Увечье и скудная пища совсем ослабили меня. Прислонившись к упавшему дереву, я сел и отдыхал, глядя на огонь. Время от времени подбрасывал в него сухие ветки.

Потеря карты, если можно так назвать клочок оленьей кожи, не представляла особой проблемы. Мы с детства привыкли путешествовать, бросив один-два взгляда на наспех начерченные на земле или мокром песке линии и знаки, изображающие реки, тропинки и горы. Я помнил каждую деталь карты и знал, куда идти и что делать. Если я только выберусь отсюда.

Хуже всего, что я не встречусь с Кеокотаа. Что он предпримет, когда я не появлюсь? Наверное, пожмет плечами и пойдет по своим делам. Путешествовать по неизведанной земле всегда нелегко, с любым может приключиться беда. Он знал это лучше меня.

Однако я уже начал привыкать к нему. Правда, мы еще настороженно относились друг к другу, особенно я к нему, потому что понимал, что индейцы очень отличаются от белых. Мы произошли от разных корней, у нас разные обычаи и верования. Но он сильный, отважный человек и хороший товарищ.

Человек, когда он один, всегда сильнее. Когда с тобой товарищ, ты в какой-то степени полагаешься на него, твое внимание рассеивается, ты становишься менее бдительным. Это опасно. Однако путешествовать в одиночку тоже очень опасно, и даже с самым бдительным человеком может случиться несчастье, что я и доказал.

Цикорий вскипел, и я стал медленно потягивать горячий напиток. Пустой желудок подводило, но навар помог, я почувствовал себя лучше. Подбросив в костер топлива, чтобы сохранить огонь, я оперся на сук и встал. Теперь нужно найти костыль. Однако все ветки, которые мне попадались, были кривые или гнилые, и ни одна не годилась. Тогда, взяв в качестве трости ветку покороче, я побрел проверять расставленные ловушки.

Первые две оказались пустыми. Я лег на спину и, отдыхая, смотрел сквозь листья в небо. Мне не следовало слишком удаляться от своего укрытия, дождь мог начаться в любую минуту. Нечего разлеживаться, когда столько дел, прикрикнул я на себя, попил воды из речки, а затем, используя в качестве опоры все, что попадалось под руки, попытался подняться. Нога моя из-за шины совершенно онемела, и идти с помощью импровизированной трости казалось почти невозможным.

Я снова стал осматривать землю, ближайшие деревья, все вокруг, выискивая сук, пригодный для изготовления костыля. Наконец нашел: длинную, прямую, еще живую ветку, что меня очень порадовало. Живое дерево гораздо легче резать, чем мертвое и сухое. Ножом я надсек сук недалеко от ствола, затем углубил зарубку, действуя с двух сторон, и сломал его. Потом нашел изогнутую ветку и срезал ее с дерева, чтобы сделать из нее верх моего костыля. Теперь предстояло вернуться за сыромятной веревкой, которой я скреплял прежний костыль.

Несколько сот ярдов до лагеря я шел целый час, еще несколько минут ушло на то, чтобы соорудить костыль.

Это был третий, и несомненно, он вышел гораздо лучше первых. Первый представлял собой просто случайную ветку, второй я уже смастерил сам. Если бы я остался калекой надолго, то значительно преуспел бы в изготовлении костылей. Но Боже упаси!

На обратном пути я наткнулся на дикий салат-латук и собрал все листья, которые смог найти; несколько штук я сжевал по дороге в пещеру.

Угли в костре еще тлели, мне удалось быстро возродить огонь, подбросив веток. Поев еще листьев, я снова прилег отдохнуть, потому что чувствовал себя совершенно измотанным. Нога ныла. Салат-латук не утолил голода, хотя его можно было жевать и он считался питательным и полезным.

Волоча ногу, я заполз в пещеру и взял лук со стрелами, оставив пистолеты на прежнем месте. Уж коль скоро я не мог выследить оленя, то стоит попробовать выждать его у водопоя. Наконец, шансы, конечно, невелики, но мне позарез нужно мясо, и охотиться все же лучше, чем лежать и ждать там, куда не заглянет ни одно животное.

Луг, через который текла река, зарос высокой травой, но в некоторых местах траву либо примяли животные, либо она полегла от сильного ветра. Шествуя на водопой, олень должен был его пересечь.

Опираясь на новый костыль, я дохромал до большого старого бревна и уселся в ожидании. Я точно определил расстояние, несколько раз прицелился по тем местам, откуда мог появиться олень, и стал ждать.

Солнце стояло еще высоко, и я задремал. Олени обычно идут на водопой только после заката, хотя всякое случается. Они пьют, щиплют молодые листья и возвращаются туда, где собираются залечь на ночь.

Один раз, лежа тихо, не шевелясь, я вроде бы услышал слабый шорох листьев, как будто кто-то пробирался в кустах, однако, когда я осторожно сел и огляделся, ничего не заметил. Тем не менее я насторожился и снял ремень, на котором висел мой нож.

Я был голоден. Нет, я просто умирал от голода. И до того, как сломал ногу, я ел очень мало, а что уж говорить теперь.

Как раз передо мной петляла едва заметная звериная тропа. С ней я связывал свои надежды и, прислонившись спиной к толстому стволу дерева, наблюдал за опушкой леса. Колчан лежал у меня под рукой. Одну стрелу я вставил в лук, а другую положил рядом на тот случай, если промахнусь.

Из того положения, в котором я находился, пользоваться большим луком было трудно, но выбора не было. Я ждал, временами клевал носом, поскольку понимал, что еще рано. Проснулся я внезапно.

Кто-то двигался рядом со мной!

Я осторожно огляделся, но ничего не увидел и не услышал.

Снова шорох совсем близко!

Я повернулся и… встретился взглядом с желтыми глазами огромной, приготовившейся к прыжку кошки.

Пума!

Справа от меня, футах в тридцати, не дальше! Ее намерения не оставляли никаких сомнений. Будь она слева, я бы выпустил в нее стрелу. Но сейчас мне нужно полностью развернуться, перенести через бревно больную ногу. Сделать это было невозможно.

Хвост пумы подергивался, на лопатках напряглись мышцы. Я резко рванулся, ощутив страшную боль в ноге, и в тот момент, когда кошка прыгнула, выпустил стрелу, Потеряв опору, упал и выронил лук.

Падение обернулось для меня удачей: пума промахнулась. Подпрыгнув на месте и злобно рыча, она бросилась в атаку. Но я уже успел выхватить нож и, когда тело зверя взвилось надо мной, всадил нож в мягкое брюхо по рукоятку.

Кошка рвала меня когтями, ее челюсти мелькали рядом с головой. Я снова и снова бил ножом, ощущая на лице ее горячее дыхание… Тогда я сунул ей под ребра левый кулак и повернул его.

Пума отскочила, задыхаясь. Зверь истекал кровью, но, обезумев от боли и жажды мести, стремился к одному -убить.

Сделав отчаянное усилие, я перекатился с боку на бок, и когда разъяренная кошка прыгнула, снова перевернулся и сел. Ударом лапы она опрокинула меня на землю, пытаясь зубами вцепиться мне в горло. Левой рукой я схватил ее за складку кожи на загривке, и мы стали отчаянно бороться; пума рвалась к моему горлу, а я пытался оттолкнуть ее. Изловчившись, я снова нанес ей удар ножом.

Лезвие ножа глубоко вонзилось в тело пумы, я повернул левый кулак, в котором зажал складку кожи, так что костяшки моих пальцев прижались к шее зверя. Пума подняла лапу и когтями впилась мне в руку, располосовав рукав куртки из оленьей кожи и разодрав предплечье. Я снова и снова наносил удары ножом. Она еще пыталась царапаться задней лапой, но ее страшные челюсти уже грызли не меня, а землю. Другая задняя лапа коротко, судорожно дергалась.

Наконец борьба стала ослабевать и я сбросил с себя врага.

Пума лежала, окровавленная, измученная, и смотрела на меня глазами, полными той безумной злобы, которой отличаются эти звери.

Трава и листья вокруг потемнели от крови — и пумы, и моей. Не дожидаясь агонии, я снова глубоко погружал нож в тело огромного хищника. Шерсть у него встала дыбом, он попытался подняться и упал, еще раз попытался встать и не смог. Дикие глаза полыхнули ненавистью и погасли. Зверь умер.

Мою здоровую ногу покрывали глубокие рваные раны. Не в лучшем состоянии оказалась и рука.

Кожа свисала клочьями на глаза. Но я не потерял сознания.

Все мои проблемы теперь удвоились. Когти и зубы диких зверей заражены остатками гниющего мяса. Мне предстояло добраться до реки, промыть раны и попытаться каким-то образом привести в порядок то жалкое существо, которое я теперь представлял.

Взяв лук и колчан, я пополз к реке, но вскоре остановился. Мне необходимо было мясо, я пришел сюда за ним, а теперь мясо оставалось сзади меня. Один знакомый индеец из племени катоба однажды говорил, что мясо пумы — самое лучшее, и Янс, который во время похода по диким лесам ел его, согласился.

Поэтому я снял шкуру с задней ноги пумы, отрезал большой кусок и, опираясь на костыль, побрел обратно на свою стоянку, прихватив и лук.

Свалившись на землю, пополз к реке и лег на мелководье у берега. Холодная вода тихо перекатывалась через меня. А когда глянул в небо, то увидел звезды. Пальцами наковырял речного ила и залепил им свои раны. Слышал, что ил полезен, но не знал почему. К тому же мне как-то нужно было остановить кровотечение.

Добравшись ползком до своего ложа, натянул на себя шерстяное одеяло и лежал, дрожа. Потом либо потерял сознание, либо заснул — не знаю. Очнувшись, я кое-как подбросил в огонь несколько веток и снова забылся.

Открыв глаза, понял, что уже день. Несколько струек дыма поднимались от углей, я перемешал их, чтобы снова появилось пламя, подвесил берестяную посуду с водой над огнем, положил в нее кусок мяса и кое-какие съедобные растения, которые нашел на лугу.

Когда я снова заглянул в свой импровизированный котелок, вода почти выкипела, в посудине образовалось нечто вроде каши. Я съел несколько полных ложек и снова отключился.

Во сне или в бреду я долго боролся с гигантскими кошками, затем меня топтал бизон, и в довершение ко всему вернулся Капата с копьем. Я понимал, что это бред, и время от времени подползал к реке и пил воду.

Один раз я даже приготовил цикорный кофе и снова впал в забытье.

Очнувшись, я пожевал сырого мяса и наконец заснул глубоким, долгим сном, похожим на смерть. Во сне чувствовал, как кто-то осторожными руками обрабатывал мои раны. Я снова был дома.

Сознание возвратилось ко мне, я открыл глаза и все прекрасно сознавал. Бред прошел. Я повернул голову. У костра сидел индеец и ел.

Пришел Кеокотаа.

Глава 11

— Одна нога нехорошая, — сказал Кеокотаа и откусил от куска мяса, который держал в руках.

— Я упал.

— Не твоя. — Он указал на кусты, где я боролся с пумой. — Его. — С минуту он жевал. — Не поймал оленя, поймал тебя.

— Ты хочешь сказать, что у пумы была плохая нога? — Я сделал усилие, чтобы сесть.

Он жестом показал, чтобы я лежал:

— Ты сильно поранен. Я тебя лечил.

Я осторожно потрогал пальцами свою ногу. На рваных ранах лежало что-то вроде припарок. Так это не сон! Меня действительно лечили.

— Я очень благодарен тебе, — произнес я. — Так ты тоже лекарь?

Он хихикнул и хитро посмотрел на меня:

— Не лекарь. Просто все знаю.

Он показал мне тонкий — не толще двух моих пальцев — ствол молодой сосны и внутренний слой коры сливы. Измельчив их вместе, Кеокотаа сварил отвар и сделал припарку.