Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сэкетты (№2) - К далеким голубым горам

ModernLib.Net / Вестерны / Ламур Луис / К далеким голубым горам - Чтение (Весь текст)
Автор: Ламур Луис
Жанр: Вестерны
Серия: Сэкетты

 

 


Луис Ламур


К далеким голубым горам


(Сэкетты-2)

Глава первая

Мой конь, славная животина, замер неподвижно и поставил уши стрелкой, прислушиваясь; я тоже.

Когда у человека есть враги, невредно ему остерегаться, и я, Барнабас Сэкетт, рожденный в Фенладе — болотном крае — и лишь недавно вернувшийся из-за моря, имел врагов, которых не знал.

Моя черная шляпа с пером и черный плащ таяли в черноте ночи, не образуя на ней силуэта, который могли бы уловить чужие глаза. И когда я ожидал в темноте, прислушиваясь, выдать меня мог лишь блеск отраженного света на обнаженном клинке.

Кто-то был в лесу недалеко от меня, не знаю, зверь, человек ли — а в слухи, будто по здешним лесам бродят дьяволы и демоны, я не особенно верил.

Дьяволы и демоны меня не беспокоили, но повсюду хватало людей с клинками столь же острыми, как и мой, людей с большой дороги, ночных тварей, имевших манеру залечь в засаду и дожидаться любого случайного путника, едущего в одиночку… к своей смерти, если дело сложится по их воле.

Но болота меня неплохо натренировали, ибо мы, ребята из Фенов, приучены знать все, что творится вокруг. Мы там все охотники и рыболовы, а некоторые заодно и контрабандисты, хоть я сам не из таких. Но все мы ходим своими потайными путями, во тьме или при свете, и каждый малейший звук знаем на слух. Да и блуждания по лесам Земли Рэли[1] среди краснокожих индейцев не позволили моим чувствам притупиться.

Кто-то таился во тьме — как и я.

Острие моей шпаги чуть приподнялось в ожидании нападения. Ничего, те, кто дожидаются возможность напасть на меня, — всего лишь люди, из которых может течь кровь, — как и я.

Но из темноты донесся не шум нападения, а голос:

— А-а, ты осторожен, паренек, и мне это нравится в людях. Стой спокойно, Барнабас, я не скрещу с тобой клинка. Я приготовил для тебя слова, а не кровь.

— Ну тогда говори, и будь проклят! Если слов не хватит, то мой клинок — вот он! Так ты, слышу, произнес мое имя?

— Ага, Барнабас, мне знакомо твое имя, и твой стол тоже. Мне приходилось есть разок-другой в твоем домике на болотах, том самом, где тебя не было так много месяцев.

— Так ты делил хлеб и мясо со мной? Кто же ты тогда? Говори, слышишь!

— Скажу-скажу, деваться мне некуда. Они давно уже приготовили лестницу и веревку, им только поймать меня осталось. Тут, как говорится, и за соломинку ухватишься. Да, мне нужна помощь — и разрешение сослужить тебе службу.

— Какую службу?

Как я ни вглядывался в темноту, рассмотреть его не мог, — но тут ухо уловило какие-то знакомые нотки, какой-то звучок, пробудивший память.

— Ох! — внезапно сообразил я. — Уоткинс, Черный Том!

— Ага… — Вот теперь он выбрался из тени. — Черный Том и есть, усталый и голодный.

— Но как же ты меня узнал? Давненько я в последний раз проезжал по этой дороге.

— Мне ли этого не знать? Но не только я один знаю, что ты вернулся… и не только твой друг Уильям, который обрабатывает твою землю. Тебя дожидаются и другие, Барнабас, и потому я здесь, в лесной сырости и темноте, жду с надеждой перехватить тебя, прежде чем ты, ничего не зная, заедешь прямо им в лапы.

— Но кто? Кто ждет?

— Я — в бегах; меня дожидалась виселица, но удалось вырваться на волю, и вот я сидел в таверне неподалеку и раздумывал, что делать, — как вдруг услышал твое имя. О, они говорили потихоньку, но когда столько проживешь на болотах, сколько ты да я… Одним словом, я их услышал. Они устроили засаду, чтоб сцапать тебя за пятки и сунуть в Ньюгейтскую тюрьму.

Он подступил на шаг ближе.

— Да, паренек, у тебя завелись враги. Я ничегошеньки ни про них не знаю, ни про имеющиеся у них причины, но, виновен ты или нет, а ордер королевин у них есть, и в нем отписан и для них кусочек, если они тебя изловят.

Ордер королевы? Что ж, может быть. Был такой ордер. Только кто же мог о нем дознаться и выбраться на охоту за мной? От нас до Лондона далеко, невероятное дело…

— Они возле домика? — спросил я.

— Не-а. Есть тут вроде как таверна в нескольких минутах ходу по дороге, вот они там и устроились в уюте. Время от времени один садится на лошадку и едет поглядеть, не появился ли ты дома, и еще, думается мне, у них человек прячется в живой изгороди.

— А что за люди-то, какой породы?

В голове у меня промелькнуло: уж не мой ли враг Ник Бардл, капитан «Веселого Джека», охотится за мной? Но его самого разыскивают власти, и уж о Ньюгейте он бы не подумал.

— С виду — шайка мошенников, и возглавляет их высокий темный человек с жирными волосами до плеч… Двигается, как ловкий мечник. Вроде бы он у них главарь, но, может и другой. Покороче, пошире… да и потолще… малость постарше, насколько я могу судить.

Мой конь испытывал такое же нетерпение, как и я. До моего домика оставалось меньше часа пути… может, и вполовину меньше, не поймешь, ночь темная, никаких примет не разглядишь. Положение мое было далеко не приятно.

Мой добрый друг и деловой компаньон капитан Брайан Темпани сейчас на борту нашего нового корабля, дожидается только моего возвращения, чтобы отплыть. Отплыть к новым землям за морем, чтобы торговать с кем сможем. И, возможно, там мы с Абигейл найдем дом.

Ордер королевы — дело нешуточное, даже если тот, кто дал под присягой показания, уже мертв и дело ушло в прошлое. Вообще-то ордер должны были уже отменить, но, попав в Ньюгейт, я могу проторчать там многие месяцы, и никто об этом даже знать не будет.

Капитан Темпани, если окажется в Лондоне, может нажать кое на какие рычаги, чтобы отменить ордер, да и мой друг Питер Таллис мог бы, но для этого я сперва должен добраться до Лондона и рассказать им.

— Том, двигай к домику и проверь, все ли там спокойно, и вдоль живой изгороди тоже посмотри. После возвращайся по дороге, встретишь меня. И вызови лодку.

— Сделаю.

— Погоди, Том. Ты, вроде, говорил о какой-то помощи?

Он взялся за стременной ремень.

— Барнабас, меня, если поймают, повесят в Тайберне, а ты, говорят, недавно вернулся из новых земель за морем и скоро снова туда уплывешь. В Англии для меня ничего уже не осталось, паренек, и никогда уже ничего мне тут не светит. Я бы ушел в море, и если ты меня возьмешь, так буду я твоим верным человеком до самой смерти. Если ты про меня слышал кой-чего, так знаешь, что я матрос. И солдатом тоже был, умею обойтись хоть с оружием, хоть с кораблем. Возьми меня за море, а я уж найду, чем там прокормиться.

В голосе его звучала искренность, и я немало наслышался о нем, все в один голос говорили, что человек это крепкий и стойкий. Быть контрабандистом в Британии означало вращаться в хорошем обществе, ибо, несмотря на суровость законов, многие священники и чиновники сами были вовлечены в это занятие или же умели вовремя отвернуться в другую сторону.

Наши болота и плавни в Кембриджшире и Линкольншире служили гаванями для контрабандистов, ибо тут хватает извилистых проток, по которым лодка может пройти от самого моря, и найдется пара десятков городишек, куда эта лодка может заявиться без какого-либо даже намека, что она пришла с моря.

— Хорошо подумай, о чем просишь, Том. Земля, куда я отправляюсь, далека. Там полно дикарей, а леса такие, каких ты в жизни не видел. Жизнь там будет нелегкая.

— А когда она была легкой для такого, как я? Шрамы на мне остались не от легкой жизни, паренек, и как бы плохо там ни было, а все же лучше, чем эшафот и петля, что меня тут ожидают.

Он ушел, а я еще какое-то время сидел в седле неподвижно и прислушивался — я не доверял темноте; но не услышал ничего, кроме стука дождевых капель по листьям. Черный Том — подходящий человек для Земли Рэли… человек что надо.

Моему коню надоело стоять, он двинулся вперед по своей воле, и я, спрятав шпагу в ножны, предоставил ему идти, куда хочет, а потом отстегнул клапан седельной кобуры на правой стороне. Приблизившись к таверне, я повернул коня на поросшую травой обочину той тропы, которую мы тут зовем дорогой.

Высокий человек, который двигается, как фехтовальщик? С черными сальными волосами? Никого такого не знаю.

Впереди появились огни в тусклых и грязных окошках. Я натянул поводья и остановил лошадь. Теперь я припомнил эту таверну. Старое заведение с конюшней… Открылась дверь, оттуда вышел какой-то человек. Закрыл дверь за собой… Я ждал.

Он постоял немного, потом обошел дом вокруг и направился в конюшню. Через некоторое время появился, ведя лошадь, влез в седло и свернул на дорогу, удаляясь от меня. Я последовал за ним на приличном расстоянии.

Должно быть, тот самый человек, который поедет к моему домику проверить, не появился ли я. Уж не перепутает ли Черный Том его со мной?

Мне не было нужды надолго задерживаться в своем доме. Возвращение мое сюда было не в меньшей мере сентиментальным, чем деловым, ибо во мне все крепло чувство, что больше я уже не увижу этого дома, который даровали моему отцу за службу в войнах. Иво Сэкетт, мой отец, был йоменом, солдатом, первоклассным воином… и порядочным человеком тоже, и столь же хорошим учителем, как и воином.

Надо было повидать Уильяма, ибо он будет заботиться о моей земле, когда я отправлюсь за великие воды, и нам следовало обсудить несколько небольших дел. Он-то человек надежный, но если с ним что-то случится… в конце концов, все мы смертны.

Отец дал мне хорошее образование и оставил после себя отличный участок земли, но у меня не было желания сидеть на месте, да он и сам этого от меня не хотел. Он изрядно натренировал меня обращению с оружием, в чем сам был мастером, а писать и читать выучил лучше, чем сам умел.

— Мальчик мой, — говаривал он, — я знаю ткача, который стал крупным купцом, да и люди, следовавшие за Вильгельмом Нормандским, не имели ничего, кроме крепких рук и мечей, но с их помощью стали вельможами в королевстве. Для некоторых акр[2] земли да лачуга на нем — все, что в жизни нужно, но не для тебя, Барнабас. Я старался приготовить тебя к новой жизни в надвигающемся новом мире, где человек сможет стать тем, чем имеет желание быть.

Этот домик да участок среди болот были тем, чего добился в жизни мой отец. Теперь наступил мой черед. Как ни любил я наш коттедж и болотный край, но знал, что есть где-то более широкий и вольный свет. Я унаследовал от отца презрение к лизоблюдам, которые угодничают перед власть имущими, ожидая от них лакомых кусочков. Ну уж нет, я не буду обязан никому…

Всадник, за которым я следил, начал, по мере приближения к моему дому, замедлять поступь коня.

Он внезапно остановился и прислушался, но я, почувствовав заранее, что он вот-вот придержит лошадь, успел прижаться к высокой живой изгороди, и он не мог меня увидеть.

Довольно долго он смотрел на дорогу у себя за спиной, потом поехал дальше, но я сдержал коня, ибо было во мне ощущение, что он остановится снова. И он действительно остановился и вывернулся в седле, глядя назад. Через некоторое время поехал дальше, видимо успокоившись.

Приблизившись к проезду, который поворачивал вниз по склону к моему домику, он натянул поводья и спешился. Я нарочно заставил свою лошадку сделать пару шагов — пусть услышит.

Он мгновенно застыл на месте, глядя в мою сторону. Но я сидел в седле молча, зная, что он чуть-чуть встревожен и напуган — во всяком случае, обеспокоен, — а этого я и добивался.

Он провел свою лошадь к проезду, ведущему к моему дому, и то, что он увидел — или не увидел, — его вполне устроило, во всяком случае, он снова поднялся в седло. Но он поехал в ту сторону, откуда мог бы видеть обращенную к воде часть домика — и вот тут я замурлыкал вполголоса какую-то песенку и шагом направил коня к нему. Он уже собирался повернуть в проезд, но тут услышал меня, как я и задумал; повернув за угол, я увидел его — с алебардой в руке.

— Эй, там! — окликнул я, не слишком громко. — Это дорога на Бостон?

— Прямо вперед — пока не увидите рынок, — он наклонился в мою сторону, вглядываясь. — Вы по дороге приехали?

— Ага-а… и перепугался там изрядно! Что-то там было… Не знаю что. Или кто. Я окликнул, но ответа не услышал, ну и постарался убраться побыстрее. Черт побери, человече, если вам в ту сторону, так поосторожнее. Мне не понравилось, как оно пахло.

— Пахло?

— Ага, очень противно воняло… как от чего-то дохлого. Я не разглядел ни силуэта, ни тени, но… Вы когда-нибудь слышали запах волка?

— Волка? — он чуть повысил голос. — В Англии нет волков!

— Ага-а… так говорят. Совсем нет волков, я понимаю, но мне волчий запах, приходилось чуять… не ваших обыкновенных волков, понимаете, а здоровенных, крадущихся тварей с жуткими клыками. Кровавыми клыками! И они воняли, как вот та штука на дороге. Может, слышали когда про вервольфов, оборотней? Я иногда думаю…

— Оборотни? Да это просто болтовня… сказки тупых крестьян. В Англии нет волков, и я…

— Да ладно, говорю вам, мне приходилось слышать их запах. Это было в Татарии, куда я ездил по приказу Генриха Седьмого…[3]

— Генриха Седьмого! — он уже просто визжал. — Невозможное дело! Уже почти сто лет прошло с тех пор, как…

— Так долго? — удивился я. — Вот не подумал бы…

Я наклонился к нему:

— Оборотни! Я этот запах где хочешь узнаю! Запах разрытых могил! Старых могил! Давным-давно мертвых тел! — я сделал паузу и пробормотал озадаченным тоном: — Но вы сказали, что король Генрих Седьмой правил около ста лет назад?

— Около того. — Человек осторожно пятил лошадь от меня.

— Ну-ну-ну! Ох и бежит же время! Но, знаете ли, когда уходишь и ты уже не подвластен больше времени…

— Мне надо ехать. Меня ждут в таверне вон там…

— А? В таверне? Хотелось мне туда заглянуть, но сами знаете, что из этого получается. Когда я захожу, другие уходят. Так я…

— Ты сумасшедший! — внезапно завопил человек. — Безумец!

Он ударил коня каблуками и умчался прочь.

Из живой изгороди донесся смешок.

— Он так и не понял, ты безумец или призрак, Барнабас. — Черный Том вздрогнул и передернул плечами. — В такую ночь, в темноте во что хочешь можно поверить. — И махнул рукой. — Быстрее! Лодка ждет.

Я двинулся по проезду, Черный Том бежал рядом вприпрыжку, держась за стремя. Времени было мало, я лишь мельком взглянул на свой дом: он стоял темный и тихий, маленькие окошко глядели, словно одинокие глаза. Я решил, что Уильям сейчас в хижине, чуть в стороне от дома. Меня словно кольнуло в сердце — этот коттедж был домом моего детства, этот участок и болота вокруг него. Внутри был очаг, возле которого отец давал мне уроки. Никто на свете не трудился усерднее ради будущности своего сына. Он научил меня всему что мог из увиденного и узнанного за свою жизнь.

Никогда больше… он ушел в мир иной и похоронен — не знаю даже, в каком году из прошедших. Волна печали захлестнула меня, я повернулся, чтобы кинуть еще один взгляд…

— Быстро! В лодку, Барнабас! Они скачут!

Это была не просто обыкновенная лодка, а скорее барка, я быстро провел лошадь по сходне, мы оттолкнулись от берега и скользнули на темную поблескивающую воду. Топот копыт звучал все громче.

Оглядываясь назад, я чувствовал, как закипают на глазах горячие слезы. Когда-то здесь был мой дом, в этом коттедже на краю болота. Здесь я вырос и стал взрослым, здесь умер мой отец.

А где же будет лежать мое тело, когда придет время?

Глава вторая

Мы у себя в плавнях знаем каждый изгиб и поворот водяных тропинок-проток; они складываются в такой запутанный лабиринт, что чужаку здесь и заблудиться недолго. Глядя сверху, от Уэст-Киля, можно подумать, что болота ровные как стол и спрятаться здесь негде. А на самом деле тут полно островков, укромных бухточек, скрытых ивняком проток-каналов между редкими полями.

За многие годы болота сильно изменились, хоть с виду все тут осталось по-прежнему. Попытки римлян осушить их большей частью провалились — из-за колебаний уровня моря, из-за долгих периодов, когда ничего не делалось, чтобы продолжить это дело. Теперь Елизавета подумывала возобновить работы, потому что осушенные болота превращались в богатейшие земли для хлебопашества.

Мы, живущие среди этих болот, не особенно хорошо представляли себе их истинную площадь, нам, полагаю, край этот казался куда больше, чем на самом деле, потому что болота лежали перед нами огромные, необозримые, они простирались в несколько графств-широв и границы для них мало что значили.

Римляне, говорят, добирались даже сюда, до места, которое мы сейчас сдавали в аренду. Это был островок площадью не больше трех акров, отрезанный со всех сторон узкими извилистыми протоками. Стояло тут несколько приземистых невысоких дубов с могучими стволами и толстыми ветками да еще пара-тройка берез. Спиной к известняковому бугру прижималась хижина, строение древнее уже в те времена, когда мой отец бегал тут мальчишкой, а насколько древнее — никто не знал. Много раз обновляли на ней тростниковую крышу, а когда-то давным-давно, помню, я глазел, как отец меняет дверь. Я приезжал сюда перед первым своим плаванием в Америку, но и теперь, почти через год, ничего тут не изменилось.

Даже Черный Том, хорошо знакомый с болотами, об этом месте не знал. А мы с Уильямом знали.

— Что за славное местечко! — восхищенно вертел головой Черный Том. — Да тут можно прожить, ничем кроме ловли угрей не занимаясь.

— Можно, но я предпочитаю Америку, Том, хоть и люблю это место. Красиво тут, когда кричат болотные птицы и последний свет заката падает на желтые водяные лилии. И никогда мне не забыть, как плещут мягко весла, когда лодка пробирается по протокам, или как утренний туман лежит низко-низко над самой травой.

— Ты тут родился?

— В том самом коттедже, который мы только что проплыли. Мой отец был солдатом, вернувшимся с войны, ему даровали эту землю в награду за свершенные им деяния. Я думаю, это было именно то, чего ему хотелось, — своя собственная земля и спокойная честная жизнь. Немало стран прошел он с мечом и луком. Он научил меня многому из того, чему учат в школе, и многому такому, чему в школе не учат, и я чту его за это. Он хотел для меня лучшей жизни, и она будет у меня там, в Америке.

Черный Том кивнул.

— Отец завершил свою жизнь, — продолжал я, — и подготовил хороший фундамент для меня. И я, когда настанет время, сделаю то же самое для своих сыновей. Но я желаю для них чести — чести и человеческой гордости, а не богатства. И не желаю я титула либо же места возле королевы или короля, ибо гордость, какую дает титул или знатный род, — пустое дело, подобное сухим листьям, которые срывают холодные ветры осени.

— У тебя есть жена?

— Не-ет… но скоро будет, если все сложится хорошо. Славная девушка, она поедет со мной в Америку, — я чуть задумался, потом усмехнулся: — И не столько потому, что я хочу взять ее с собой в эту дикую страну, а потому, что она не захочет остаться здесь. Милая она девчушка, мы с ней хорошо поплывем под одним парусом. У меня отличный корабль, трюмы уже забиты грузом и он ждет только попутного ветра — и меня.

— Она, должно быть, крепкая девчонка, раз не боится податься в дикие страны.

— Что да, то да, Том, и я много об этом раздумывал. Мужчинам должно не бояться опасностей, ибо у нас широкие спины, чтобы сносить удары, но меня дивит мужество женщин, которые идут с нами, хоть должны думать о том, что будут рожать детей в одиночку, без помощи, в далеких краях. Знаешь, Том, порой сам удивляюсь: зачем я уезжаю, если есть у меня вот это владение? Если королева Бесс осушит болота, так я стану состоятельным человеком, ибо изрядный кусок их принадлежит мне. Но ради этого я не останусь.

— Ну, со мной, паренек, дело другое. Меня ждет только петля на Тайберне, — заметил Том.

— Может и так, Том. Но подумай вот что: другие такие же как ты остаются. Сколько людей в Британии захочет сегодня уплыть в Америку? Сколько людей, тебе знакомых, предпочтут таиться в городах, прятаться, перебегать с места на место, но не попытать счастья в новом краю? Они прячутся от перемен. Они их боятся. А мы — нет.

— А каковы тамошние дикари?

— Я знал всего нескольких… Их жизнь требует от человека силы — и потому они уважают силу. Им приходится воевать с врагами — и потому они уважают воинов. Трус представляет опасность для племени — и потому они презирают трусов.

Есть честные люди среди них — и бесчестные, равно как среди нас. С ними надо обходиться по справедливости и следить за собой, чтоб не показать слабости, ибо слабость они презирают. Нельзя делать им подарков без причины, иначе они решат, что ты делаешь подношение со страху, и убьют тебя на месте.

В лесу они хозяева, большие искусники, столь уверенные и подлинные, как только по силам человеку, и у них многому можно поучиться. Обширные пространства земли кажутся незаселенными, ибо индейцев слишком мало для ее просторов. Они — иные люди, иначе выросшие, иначе воспитанные, и нельзя от них ждать, что станут они себя вести как христиане. О том, чтобы подставить другую щеку, они и слыхом не слыхивали…

— И очень разумно. У меня у самого это никогда не получалось…

Наконец мы нашли Уильяма. Нам с ним надо было о многом поговорить: о посевах и урожае, и о том, что делать с деньгами, заработанными от плодов моей земли, как их ни мало. Мне принадлежало всего-то несколько кусков пахотной земли, да еще участок-другой, где можно вырубить и свести тростник, — эта земля могла дать ровно столько, чтобы самому прокормиться и чуть-чуть осталось сверх того. Уильям был человек надежный, и я пообещал ему половину. А когда накопится достаточно денег, он должен был прикупить еще небольшой участок.

— А что, если ты не воротишься, Барнабас?

— Оставь все на попечение хорошему человеку. Ибо если я не ворочусь, то мой сын воротится обязательно.

Мы с Уильямом знали друг друга с детства, хоть он был старше меня лет на семь; крепкий, решительный человек, имевший землю и посевы и упорно работающий своими руками.

— А если настанет время, — сказал я ему, — когда ты захочешь переплыть море, приходи ко мне, и я найду для тебя место.

— Я англичанин, Барнабас. Кроме Англии мне другой земли не надо.

Не был ли он мудрее, чем я? Мой отец пережил не одну войну и беду, и это оставило в нем убеждение, что сохраняется лишь то, что человек сделает из себя сам.

— Будь осмотрителен, — советовал он мне, — не доверяйся излишне никому и ничему. Люди меняются, и времена меняются, но войны и революции остаются всегда. Владей куском земли, на котором сможешь вырастить достаточно, чтобы прокормиться, и не отходи слишком далеко от дров, ибо дни и ночи могут стать холодными. Будь приветлив со всеми людьми и никого не осуждай, не рассказывай никому слишком много о своих делах и не забывай при любом разговоре — с мужчинами, с женщинами ли, — держать одну руку на дверном засове… хотя бы мысленно. Люди не доверяют чужакам, потому имей несколько мест, где тебя знали бы… но не слишком хорошо. Даже болотная крыса не доверяется норе с одним выходом, так что всегда имей про запас путь для побега, и не один, если возможно.

Потому-то в дни моего взросления мы с ним наезжали в разные рыночные городишки, чтобы стать хоть немного своими в каждом, и в церковь ходили то там, то здесь. Мой отец не возил контрабанду, как большинство жителей болотного края, но мы водили знакомство с контрабандистами. Мы, ребята с болот, умеем держать рот на замке, в разговоры с чужаками не вдаемся, зато знаем, что такое верность своим.

Таинственный фехтовальщик, или кто он там на самом деле, может тщетно расспрашивать всех вокруг — и все равно не узнает ничего для себя полезного, и меня он теперь не сыщет, ибо тысячи водных дорожек ведут ко многим городам и деревням в нескольких графствах…

Сидя у теплого огня, мы с Уильямом переговорили о многом, и вот наконец он сказал:

— Не тревожься о своих полях. Я буду заботиться о них, как о своих собственных, и брать одну треть.

— Половину, — повторил я.

Он покачал головой:

— Ты даешь слишком много, Барнабас.

— Половину, — твердо сказал я. — Я хочу, чтобы ты был вознагражден за свои труды, а с тем, что у тебя есть и что ты заработаешь на моей земле, ты сможешь стать состоятельным человеком.

— В дальний край ты уезжаешь, Барнабас. Тебе не страшно?

— Лес, похоже, не так опасен, как лондонские улицы, Уильям, и там есть земля, которую можно занять, — леса, луга и озера. И полно дичи.

— Браконьерство?

Я улыбнулся.

— Там нет лордов, у которых надо испрашивать разрешение на оленя или зайца, Уильям. Там хватит на всех. Я возьму семена для посевов, Уильям, орудия и инструменты для обработки земли и вырубки леса. Построю все, что мне нужно. Руки мои ловки с инструментом, а необходимость прибавит им искусства.

Он медленно покачал головой.

— Нет, Барнабас, такое дело — для тебя. А мне не достанет отваги рискнуть всем, поставив на счастливый случай. Моя земля — здесь. Я должен вспахивать свои собственные акры и спать в своей собственной койке.

— Я все гадаю — в чем причина? Что делает нас разными, из-за чего я уезжаю, а ты остаешься? Положение наше считай что одинаково, что у одного, что у другого, и ни в одном из нас не больше мужества, чем в другом, — хоть и не меньше. Все дело в том лишь, что мы — разные.

Он кивнул:

— И я много думал об этом, Барнабас, и спрашивал сам себя, в чем причина. И — не знаю. Может, есть что-то разное в крови у нас, из-за чего ты отправляешься в море, а я цепляюсь за свой маленький участок… Позволь сказать, я думаю, что ты делаешь глупость. Что ты будешь пить, когда почувствуешь жажду, Барнабас?

— Воду.

— Воду? Но вода — неподходящее питье для мужчины. Для скота — да, для птиц и зверей, но мужчине нужен эль… или вино, если ты француз.

— Вода нового света — все равно что вино для меня, Уильям. И большего я не прошу. Вода в ручьях холодная и чистая.

И вот так мы с ним расстались, два человека, которые были друзьями, но разными людьми, мы, которые оставались связаны, хоть тропы наши расходились. Когда он на прощание махал рукой с островка, мне показалось, что у него в лице было немного зависти. Может, что-то глубоко внутри него жаждало последовать за мной в дальние земли. Но, возможно, это просто говорила моя собственная гордость — гордость за предприятие, в котором я участвовал, за мир, куда я отправлялся.

Наш маршрут в Лондон поневоле был кружным. Я решил двинуться через Торни. Это была очаровательная деревушка, типичная для болотного края, место, которое я любил с детских лет, когда отец рассказывал мне истории о Херварде Уэйкском, последнем человеке, боровшемся против Вильгельма Завоевателя. А Торни была одним из последних пунктов, которые он оборонял. Отсюда мне придется ехать верхом в Кембридж и дальше в Лондон.

Вот так легко складываются планы людей! Мы толкали шестами наше неуклюжее судно по водной дороге, тростники и ивняк высоко поднимались над нами. Утренний свет лег на болота, серый и золотой, с туманом и солнцем, а вокруг нас не было ни звука, ни движения, кроме легкого плеска воды о борт барки и тихих любовных птичьих голосов среди листвы. Судно наше было не по вкусу моему коню, его беспокоила неустойчивая опора под ногами, но все же барка была крепкой — пусть и не быстрой.

Сидя на корме, я то и дело поглядывал назад, но никаких признаков преследования не видел. И все же чувствовал себя неспокойно. Тревожило, что я не знаю, кто мои враги, ибо это были не простые разбойники. Здесь ощущалась побудительная причина.

Ладно… скоро я окажусь за границами Англии, в море, и если им так невтерпеж, так могут следовать за мной в Виргинию[4] и к тем голубым горам, которые тревожат меня день и ночь своими неизмеримыми обещаниями и загадками.

Неизмеримыми? Нет. Ибо я измерю их: отправлюсь туда, пройду под темными сводами тамошних лесов, буду пить воду из тамошних ручьев, лицом к лицу встречать тамошние опасности.

Последние тени увядали и ускользали, робко прячась в гуще камышей и под нависающими ветвями, чтобы терпеливо дожидаться ночи, которая вернет им отвагу. Солнце взошло, туман поднялся, свет мягко лег на болота. Мы заметили вдали людей, которые резали тростник и траву на крыши, а потом их заслонила стена осоки высотой добрых семь-десять футов — а издали она показалась бы простым ровным лугом. Вот только пробираться через нее вовсе не простое дело, и я припомнил, как мальчишкой возвращался с таких лугов и руки-ноги у меня были изрезаны ее острыми злющими краями.

А какие воспоминания будут у моих детей? Увидят ли они хоть когда-нибудь Англию? Они будут жить далеко, в другой стране, без школ, без книг… Нет. Книги должны быть.

Вот тогда она и родилась — мысль, что у меня должны быть книги, и не только для моих детей, но и для нас с Абигейл. Мы не должны терять связи с тем, чем мы были и какими мы были, мы не можем допустить, чтобы колодцы нашей истории пересохли, ибо дитя без традиций — это в глазах мира дитя искалеченное. И еще традиция может послужить якорем, обеспечивающим устойчивость, и щитом, прикрывающим человека от безответственности и поспешных решений.

Но тогда — какие же книги? Их не должно быть много, ибо большой запас книг — нелегкий груз, когда придется везти их на пирогах, во вьюках и на собственной спине.

Каждая книга должна быть такой, чтобы стоило перечитывать ее много раз, чтобы могла много сказать, принести смысл в жизнь, помочь принять решение, утешить душу в момент одиночества. Человеку нужна возможность услышать слова других людей, которые уже прожили свои жизни, услышать — и разделить с ними испытания и тревоги дня и ночи в своем доме или на городских площадях.

Нужна Библия, конечно, потому что это не только религия, из Библии можно много узнать о людях и их обычаях. И еще она источник выражений, ставших пословицами и фигурами речи. Не может человек считать себя образованным, не зная их хоть отчасти.

Еще Плутарх. Мой отец, самоучка, очень высоко его ставил. Плутарх, — это я цитирую отца, — изыскан, проницателен и умудрен, он умеет всему, что пишет, придать чувство спокойствия и размышления. «Я думаю, — говорил отец, — что его читали больше великих людей, чем любую другую книгу».

— Барнабас! — Том следил за берегами. — Твой корабль стоит на якоре в Лондоне?

— Да. И еще мне надо в Лондоне поговорить с одним человеком. Я уезжаю надолго, а есть вещи, которые он должен делать для меня здесь, — он будет управлять делом, когда я окажусь далеко от Англии.

— Ты этому человеку доверяешь?

— Да, — ответил я после короткого раздумья, — хоть он и слывет человеком, одаренным во всяких проделках. Но у нас с ним много общего, думаю.

— В проделках?

— В идеях, Том. Мы с Питером разделяем большие замыслы. Нет прекраснее времени, чем когда молодые люди сидят вместе и обсуждают большие мысли, придавая им форму завершенную и прекрасную. Не знаю, такими ли уж великими были наши мысли, но мы верили, что они велики. Мы говорили о Платоне, о Катае и Марко Поло[5], о римских богах и греческих героях, об Улиссе и Ясоне.

— Никогда не слышал о таких..

— Я тоже не слышал о некоторых из них, зато Питер слышал. А я старался учиться, стал любопытен, и со временем узнал о них больше. И еще Питер рассказывал о странном незнакомце, который пришел однажды к нему в лавку в переулке Сент-Полз продать какую-то старинную рукопись, человеке, который говорил о некоем мудреце по имени Адапа и о Спрятанном Сокровище какого-то Тайного Писания. И говорил он странно, словно ожидал, что Питер откликнется. Но Питер ничего не знал ни о каком Адапе, хоть эти разговоры его и встревожили.

Да, о многих вещах мы с Питером толковали — и это именно он будет заниматься продажей моих мехов и леса, когда я уеду. Мои корабли будут приходить в Англию, он будет распродавать мои товары и заказывать то, что нужно мне.

И, наконец, у него есть книги, которые мне нужны, и карты той страны, куда мы отправляемся.

— Но это же новые земли! Откуда могли взяться карты?

— Хороший вопрос, но эти земли могут быть новыми только для нас, потому что наши знания ограничены. А для тех, кто жил до нашего времени, эти земли могли быть старыми. Хотя история многое сохраняет, но еще больше было утеряно. Люди всегда уходили в море, Том, и некоторые из них делали записи. Да если мы не оставим записей, кто узнает, куда мы ходили и что свершали? Я постараюсь все это записывать, Том.

— Эх, а я писать не умею…

— Точно так же не умели другие, разбредавшиеся по миру. Так много сделано, так мало записано. Правда, многое было записано, но потом затерялось. Питер рассказывал мне о людях и народах, о смертях и битвах, о которых я в жизни не слышал.

Скажем, Авиценна — кто это? Где-то я слышал его имя, а Питер — тот знал: великий мыслитель, великий писатель, человек глубоких познаний во многих областях, воистину великий человек. И если такой человек мог прожить свою жизнь, а мы о нем не знаем, то как много могло быть других?

Вот тот незнакомец, который зашел к Питеру, а больше никогда уже не приходил, — кто это был? Где нашел он рукописи и карты, которые продавал? Кто был тот, кого он называл Мудрым Адапой? Даже Питер никогда не слышал о таком, ни знакомые ему ученые в Кембридже.

Я сам видел карту Андреа Бьянко, на которой точно изображены берега Бразилии, а начерчена она была в 1448 году… И, говорят, Магеллан нашел пролив, названный его именем, потому что у него тоже была карта, — а кто ее начертил?

— Наверное, все так и есть, как ты говоришь, — ядовито заметил Том, — только куда больше, чем карты дальних земель, меня беспокоит, как найти дорогу в Лондон, на которой нас не поджидали бы люди королевы.

— Хуже всего, что я даже не знаю, кто мои враги, — вздохнул я. — Кто-то стоит у них за спиной, кто-то с туго набитым кошельком, иначе они не забрались бы в такую даль на свой страх и риск…

Мы спали по очереди, и когда я проснулся после отдыха уже перед вечером, барка находилась у мыска с деревьями — здесь тростники, окаймляющие берега, словно расступились.

— Все, лодку бросим здесь.

Я встал и потянулся, с удовольствием ощущая мускулы под рубашкой. Я чувствовал, как прокатываются по ним волны, воспринимал их силу — да, пока мы снова окажемся на борту корабля, они мне понадобятся, это угадать не сложно… Мы заметили крутую крышу церкви и разрушенную башню. Торни, должно быть, недалеко.

— Давай к мыску, — сказал я Тому. — Высадимся там.

Сведя на берег лошадь, мы двинулись вверх по проезду к дороге, ведущей в деревню. Вокруг никого не было. Тени уже стали длинными, понемногу сгущались сумерки.

Улица была почти пуста, лишь несколько человек повернули головы нам вслед, когда мы проходили по булыжной мостовой. За деревней я сел в седло, Черный Том привычно ухватился за стремя и мы быстро одолели милю дороги, после чего поменялись местами.

Дорога, обсаженная ивами, привела нас в Уиттлси. Рыночная площадь была безлюдна, повсюду разливались тени. Начали появляться редкие огни.

— У меня тут дружок есть, — сказал Том. — Сейчас постучим к нему — и будет у нас место для ночлега, а утром сможем быстро двинуться в путь.

Подняв глаза на колокольню церкви Святой Марии, я сообразил, что проспал вечерний звон — обычно мы слышали здешние колокола далеко на болотах, когда отправлялись ловить угрей или резать тростник. Много раз я прерывал работу, чтобы послушать их…

Мы здесь, в Фенланде, помогаем друг другу в трудах, и мне не раз приходилось работать в разных концах Кембриджшира и Линкольншира, куда я добирался по узким протокам, чтобы встретиться с друзьями, с которыми рыбачил вместе. Мы, ребята из болотного края, куда меньше прикованы к своему дому, чем другие люди нашего времени — те и слыхом не слыхивали о местах, удаленных от их хибар на несколько миль.

Перемены нас настигали повсюду. Наш век был беспокойный и кровавый. Деревенские мужики поднимались с насиженных мест и уходили в море с Дрейком, Гаукинсом и Фробишером, или же с Госнолдом и Ньюпортом[6], и хоть лишь некоторые из них возвращались с золотом, зато все как один — с рассказами…

Том остановился перед дурного вида домиком на краю деревни, отступившим подальше за деревья и поближе к реке.

На стук никто не ответил, на второй тоже. Том начал раздраженно бурчать, но тут в угловом окне показалась какая-то тень и неприветливый голос поинтересовался:

— Кто там?

— Плохой из тебя хозяин, Ричард, раз не торопишься открыть дверь и не бежишь рысью за элем. Перед тобой два тихих и спокойных человека, которые так и останутся спокойными, желая лишь поесть и побыстрее уехать утром, еще до рассвета, не докучая содержателям таверн, у которых слишком хорошая память. Так что, впустишь ты нас?

— А как же, Том, уж тебя-то я впущу — и заберу те два шиллинга, что ты мне остался должен две недели назад.

Он исчез. Через некоторое время загремела цепь и дверь открылась. Когда мы вошли внутрь, Ричард разворошил угли в камине; огонь вспыхнул и осветил наши лица.

Ричард оказался длинным тощим человеком с суровым лицом. Но я присмотрелся, когда отблеск пламени упал ему на щеку, и увидел, что морщинки от веселого смеха давних времен выткали вокруг глаз и губ сетку, свидетельствующую о добром нраве.

— Там лошадь снаружи, Ричард, ее надо бы растереть, почистить и накормить. Позаботишься об этом?

— Позабочусь… только наброшу на себя что-нибудь.

Он, двигаясь еще сонно, налил два кувшина эля, выставил на стол тарелку с хлебом и сыром.

— Могу подать еще яблоки, — добавил он, — если вы не станете спрашивать, откуда они взялись.

Пока мы ели, он отправился в конюшню, а когда вернулся, Том заметил:

— Ричард, тут могут случиться всякие расспросы, так нам не хочется никаких разговоров, что мы тут проезжали.

— Не похоже на то, чтоб я вдруг стал разговорчивым, Том, но мне хотелось бы, чтоб вы задержались на денек. Тут обнаружился неподалеку отличный кусочек мореного дуба, который может принести несколько пенни, но мне для этого понадобится пара-другая крепких рук.

Такие находки случались время от времени, и для бедного человека найти мореный дуб было все равно что выкопать клад. Большие деревья, захороненные века назад то ли провалом земли, то ли подъемом уровня моря, лежали под толстым слоем торфа, отлично сохраненные им, и если немедленно распилить их на брусья или доски, становились немалой ценностью для нашедшего. Но если дерево оставить валяться открытым, древесина сгниет, так что работу надо делать сразу, а потом уже дать доскам как следует высохнуть на воздухе.

— Том, а что, все эти разговоры насчет осушения болот — правда?

— Правда. И когда их осушат, тут будут самые лучшие пахотные земли на все королевство.

— Ну да, — буркнул Ричард, — только ловля угря пропадет и птицы уже столько не будет. Мы сейчас совсем неплохо живем без всякого осушения, гусь на столе когда только захочешь, угри и щуки хоть для еды, хоть на продажу, а наши делянки хлеба ни один сборщик налогов не сыщет. А если болота осушат, сюда понаедут чужаки. Говорят про нас, мы, дескать, народ дикий и законов не признаем, и воняет от нас нашими болотами, но зато мы свободные люди — и такими нам лучше оставаться. А как джентри, дворянчики, дознаются, до чего богата эта земля, так тут же отберут ее у нас всякими правдами и неправдами, а то еще поналезут со своими законами, чтоб не давать нам охотиться, торф копать или тростник резать. И доведется нам работать у них на фермах, как лошадям, вместо прежней свободной жизни.

Он был во многом прав, и мне это было доподлинно известно, — ведь большая часть болот считалась вроде бы как общей собственностью. И как только их осушат, тут же пропадет отличная вольная жизнь, а с нею вместе — угорь и птица. Мы жили хорошо, зачастую лучше, чем лорды в своих замках, потому что все это добро было вокруг — только не поленись взять.

И все же я бросал все это ради нового мира, нового, совсем другого образа жизни. Может, я дурак? Может, бросаю надежность и уверенность ради ненадежного случая? Не имеет значения. Мой путь выбран. Ни на минуту не подумаю отказаться от него.

Может, глубоко во мне закопано какое-то особое влечение? Может, в крови и в костях у меня имеется какое-то хитрое устройство, выбирающее меня и немногих других таких же, чтобы толкнуть на поиски приключений? Чтобы мы шли дальше и дальше. Чтобы проникали все глубже в новое и неизведанное… Может, сама природа выбрала нас, таких, для этой цели? Можем ли мы управлять своими поступками, или же мы просто орудия в руках порядка вещей, который должен безостановочно идти вперед?

Уильям останется на месте, Ричард останется, даже Питер Таллис останется, но я пойду. И мой друг Джереми Ринг пойдет, и Черный Том Уоткинс. Конечно, вы можете сказать, что он просто удирает от петли, — да, но сколько всяких прочих здесь в Британии точно так же удирают от нее, и все же никуда не уезжают?

— Ричард, мы пойдем спать, — сказал я, — ибо завтра нам с Томом предстоит продолжать путешествие — далеко и быстро.

Глава третья

Лондонские улицы были темны и мокры от дождя. Мы продвигались узкими переулками, избегая улиц, где нас кто-то мог увидеть — и потом говорить.

— Нам лучше держаться подальше от таверн, — заметил Том.

— Не беспокойся, Том, нас ждет место, надежное место. Это дом жены моряка, там чисто и пища хорошая.

— Женщины сплетничают.

— Только не эта женщина. Она — славная девчонка. Дом ей достался в наследство. Она сдает комнаты с кормежкой людям, которым хочется чего-нибудь получше и почище, чем таверны, и дожидается, пока ее моряк вернется с моря.

— Одинокая жизнь.

— Да — но у Мэг подходящая натура.

Свернув за угол, мы увидели впереди дом с высоким забором. Я спешился и постучал в дверь.

— Кто там?

Это был голос Мэг.

— Друг Джереми, которого вы знаете. Со мной еще один человек и лошадь.

— Я открою ворота.

Окно бесшумно скользнуло вниз, закрываясь, а мы повели коня за угол, к воротам, выходящим в темный переулок. Ворота распахнулись, Мэг прошептала:

— Я наброшу на себя что-нибудь. В конюшне есть сено и зерно.

— Она видать, оборотистая, эта моряцкая жена, — заметил Том.

— Она хорошая женщина. — Я хотел, чтобы у него на этот счет не осталось никаких сомнений. — И таких немало. Ты-то ведь знаешь моряцкую жизнь.

— Ну да, — отозвался он без всякой обиды. — Один раз меня бросили на берегу, несколько раз я чуть не утонул, дважды меня захватывали в плен пираты, а когда сходил на берег, меня вечно грабили сухопутные крысы. Уж лучше контрабандой заниматься, чем плавать в открытом море.

Мэг держала дверь приоткрытой, дожидаясь нас.

— Я набрала эля. Он на столе, и поесть там что-то найдется. — Ее глаза прошлись по моему лицу. — У тебя все в порядке?

— Оказывается, существует королевский ордер на мой арест, Мэг, но, я думаю, он будет отозван. А пока что мне надо поспать, а утром передать весточку Питеру Таллису, в переулок Сент-Полз.

— Я знаю этого человека. Как там Джереми?

— Неплохо. Я оставил его на борту. Мы плывем в Виргинию.

— Да ну?! По-моему, это далеко. Джек все мечтал сплавать туда, часто говорил об этом. Он знал капитана Ньюпорта и очень хотел плавать с ним. Мой Джек — канонир, и неплохой.

Мы поели и завалились спать, но утром, едва я раскрыл глаза, Мэг была уже у дверей.

— Одевайтесь, — прошептала она через щелочку. — Питер придет сюда. А нам надо кое о чем поговорить.

Проснулся Том.

— Что, уже утро?

— Питер придет сюда попозже. Мэг как-то передала ему весточку, — сказал я.

Мэг села вместе с нами и налила стаканчик себе тоже.

— Я послала к Питеру соседского мальчонку. У него есть голова на плечах, а за двухпенсовик он доставит любую весть и ничего не пропустит — все увидит и все услышит. Он и новости мне приносит. Лорд Эссекс находится в Доме Йорков, дожидаясь милостей королевы, но есть слух, что она его не захочет видеть, слишком она рассердилась и расстроилась. И еще где-то за городом была драка, умер человек по фамилии Дженестер… говорят, предательски убит.

— Убит в честном бою, — возразил я.

Она уставилась на меня, Том тоже.

— Мы отправились туда выручить больного человека, которого он увез на смерть…

…а они нас ждали. Мы все там были, и Джереми тоже, но это я убил его — один на один, в поединке.

— Старик, которого он увез туда умирать, был другом моего отца, потому мы поехали туда, чтобы привезти его обратно и обеспечить нужный уход. Дженестер надеялся унаследовать имущество старика после его смерти. Дженестер собирался дать ему умереть без помощи. Но у Дженестера есть друзья в суде, а у меня нет.

— Они бросят тебя в Ньюгейт до суда, — предупредил Том. — А это — настоящий ад, грязный, вши там так и кишат. Там сидят хорошие люди — за долги, а вперемешку с ними — любые твари человеческой породы.

— Я сделал лишь то, что должно было сделать, — сказал я. — А теперь я должен увидеть Питера и попасть на свой корабль.

— А не будут ли за ним следить?

— Будут. — Я взглянул на Мэг.

Она сложила руки, опершись локтями на стол.

— Виргиния, — проговорила она. — Земля Рэли… Это и вправду такое замечательное место?

— Обширная страна, с лесами, реками и лугами, подобных которым ты никогда не видела. Красивая страна, Мэг, место, где можно растить высоких и смелых сыновей.

— У меня нет сыновей, — сказала она.

— У тебя еще есть время, девочка. Бери своего морячка и отправляйся в Америку. Говорят, Рэли собирает людей, чтобы поселить там. Если все пойдет хорошо, мое судно вернется сюда. Питер будет знать, когда оно придет, потому что он будет продавать мои товары и покупать что надо для меня. Давай, я найду для тебя место.

— Мой отец плавал с Гаукинсом в шестьдесят седьмом году, — сказала она. — Он много рассказывал о новых землях, о дикарях, об испанцах, которые дальше, на юге.

И тут мне пришла в голову мысль.

— Мэг, у тебя есть сейчас другие постояльцы?

— Сейчас — всего один. Он здесь уже две недели, если не больше. Вперед заплатил, да, вперед, и щедро.

— Моряк?

Она приподняла одно плечо.

— Кто знает? Конрад Польц — так его зовут, довольно обходительный, только говорить не перестает. С самого первого дня.

— И о чем же он говорит? Задает вопросы?

— Он объявил себя знакомцем Джека, мол, знает его. Только, думаю, это неправда. Расспрашивал про других здесь. Встает рано и проводит весь день на реке, наблюдая за кораблями.

Конрад Польц? Я не знал такого человека.

Мой друг Коувени Хазлинг может знать этого Конрада Польца, но о Хазлинге известно, что он мой друг, за ним могут следить. Кстати, именно Хазлинг некоторым образом дал мне мой первый шанс. Это был старый добрый человек, который интересовался древностями и бродил по стране, покупая старинные вещи, найденные землекопами, резчиками торфа и всякими такими людьми. Когда я нашел несколько старинных золотых монет, я понес их к нему, он купил несколько сам и организовал продажу остальных.

Таллис тоже мог знать этого Конрада Польца.

Питер Таллис был человеком, составленных из разных частей, человеком многих необычных талантов. Он был искусным подделывателем, славился умением изготовить документ или подправить его, а также всякими другими способами помогать нарушителям законов. Я пришел к нему, когда мне нужна была копия книги Лиленда о древних местах Англии. Известно было, что в рукописном виде эта книга существует, но до сих пор она не была отпечатана, а я, до того, как уплыл в Америку, подумывал заняться поиском древностей для продажи.

Мало такого случалось в Англии, о чем не знал бы Питер Таллис, и его лавка в переулке Сент-Полз была расположена очень удобно для того, чтобы слышать обо всем происходящем, и служила центром сбора и распространения сведений и слухов для всего Лондона.

Лондон был огромным плавильным тиглем, быстро вырастающим из несколько провинциального города прежних дней. Корабли приходили из новых земель и опять отправлялись туда — ловить рыбу, торговать, нападать на испанские суда. Они привозили на рыночные площади Лондона незнакомые странные товары — и еще более странные истории. Люди, побывавшие в плену, возвращались со своими рассказами о Берберийском Береге, о Леванте, о берегах Гвинеи и солнечных островах. И все главные ниточки дергала сама Елизавета — как из-за сцены, так и в открытую.

Далеко не один корабль, ушедший к Испанскому Материку[7], был тайно снаряжен самой королевой. Король Генрих VIII[8], отчаянно пытавшийся породить наследника мужского пола, который продолжил бы начатое им строительство Английской империи, не знал, какую наследницу оставил он в лице Елизаветы. Со своего кресла в Валгалле для умерших королей он, должно быть, поглядывает на землю с изумлением и гордостью, видя, что за наследницу подарила ему Анна Болейн *** в лице этой маленькой рыжей дочери… которую он при жизни замечал так редко.

* * *

Мой отец часто рассказывал мне о королях и людях, о правительствах и битвах, об управлении народом.

«Король должен думать не только о нынешнем дне, — не раз говорил он, — но и о завтрашнем и послезавтрашнем. Издавая новый закон, он должен понимать, какие будут последствия. Более того, он должен всегда думать о своих преемниках.

Генрих Восьмой очень ясно видел всех врагов, какие имелись у Англии, и четко понимал, что за ним должна последовать твердая рука. Мы — маленький остров в штормовом море, а у такого народа найдется много врагов. Король Генрих понимал: нам нужна сила, чтобы выстоять в одиночку, и по мере того, как проходили годы, а наследника у него так и не появилось, начинал опасаться, что все его труды пойдут насмарку.

Он женился снова и снова, появлялись дети, но ни один сын так и не выжил. Да, конечно, была Елизавета, дочь Анны… Была у него Елизавета, но он не верил в способность женщины устоять против бурь, которые будут обрушиваться на Англию. Хватало у Генриха и других женщин — на этих ему не надо было жениться. Он хотел сына, наследника, который смог бы сидеть на английском троне, сочетая мудрость и силу. Генрих умер, так и не узнав, кого он произвел на свет в лице Елизаветы».

Питер Таллис повторял многое из того, что говорил мой отец, мы немало толковали вместе в те дни, перед первым моим путешествием в Америку. Теперь я хочу повидаться с ним снова.

Мы вернулись в свою комнату дожидаться Питера. Пока мы лежали, полусонные, до моего слуха донеслись негромкие звуки из комнаты над нами, как будто кто-то двигался бесшумно, не желая быть услышанным. Еще было очень рано, в такой час любой старается двигаться потише, дабы не разбудить соседей, которым хочется еще поспать. Но я продолжал прислушиваться, и постепенно ухо мое привыкло к естественным скрипам и шорохам старого дома и легко отличало их от других звуков, как ни тихи они были.

Наверху тихо закрылась дверь, слабый скрип ступеней доложил, что кто-то спускается по лестнице.

Мэг вернулась в свою комнату по другую сторону коридора. Тот — не знаю кто, неизвестный, — тихо прошел по коридору к нашей двери и застыл, прислушиваясь. Я различал его дыхание, мне хотелось вскочить и резко распахнуть дверь, но я сдержался и продолжал лежать очень спокойно.

Через некоторое время его шаги удалились по коридору в обратную сторону, и я услышал, как сперва открылась, а потом закрылась наружная дверь.

Я немедленно вскочил на ноги. Том открыл глаза, я объяснил, в чем дело.

— Не нравится мне это, — заключил я. — Он, возможно, шпион.

Я поднялся, пристегнул к поясу шпагу и, перейдя через коридор, постучал в комнату Мэг. Она открыла.

— Мэг, передай Питеру, чтобы нашел нас в таверне «Вид на Уитби». Этот Конрад Польц меня беспокоит. Мы будем в «Уитби», как пробьет одиннадцать, и подождем там в течение часа. Не больше. Если Питер не найдет нас там или не сможет прийти к назначенному часу, тогда пусть поищет в «Гроздьях». Мы там задержимся. А потом нам придется отправиться на корабль.

Мы торопливо прошли в конюшню — но моя лошадь исчезла!

Нам хватило одного взгляда. Развернувшись на месте, мы вышли за ворота. Я быстрым шагом направился к реке.

— Если у тебя на уме лодка, так он уж об этом позаботился, не сомневайся, — предупредил Том.

— Тогда двинули вверх вдоль реки, и быстро.

Ныряя в извилистые переулки и проходы, мы торопливо пробирались между домами и через скотные дворы, каких в Лондоне имелось немало. И внезапно оказались перед старой таверной, где я впервые повстречал Джереми Ринга.

Какой-то человек вел по двору лошадь к поильной колоде, и я сразу узнал в нем одного из той шумной компании, которая выпивала вместе с Джереми Рингом в тот вечер, когда мы с ним встретились в первый раз.

— Ты меня помнишь?

Он усмехнулся на одну сторону:

— Вспомню, если нужда будет, но так же легко могу и забыть.

— Вот и ладно. Помни достаточно долго, чтобы сказать, где тут взять лодку, а потом забудь, что вообще видел меня когда-нибудь.

— У меня есть лодка у старого причала внизу, но я не хотел бы ее потерять.

— Знаешь «Гроздья»?

— Ага.

— Вот там ты найдешь свою лодку, надежно привязанную, когда нам она больше не будет нужна. А пока что мне очень обидно думать, что ты можешь зайти в «Гроздья» и не выпить там ни капли. На, — я положил ему на ладонь монету, — потрать вот это — или часть.

— Как там Джереми? Мы тут без него скучаем.

— Мы с ним плавали вместе, он меня ждет на корабле. Скоро собираемся в новое плавание.

— Да ну! Я и сам об этом подумывал.

— Так подумай еще малость, и если соберешься в Землю Рэли, поспрашивай обо мне потихоньку. Там — новая страна, где нет ни лордов, ни егерей, а воздух пахнет свободой. Просторная страна, где человеку хватит места двигаться и дышать.

— А дикари?

— Их мало, а земли много. Хлеба они почти не выращивают, живут больше охотой. Я думаю, мы с ними сможем ужиться, — по крайней мере те, кого я встречал, были люди неплохие, хоть они и любят тропу войны.

— Здесь я на каждом шагу знаю, чего ожидать и куда поворачивать.

— Конечно, зато там нет ни армейских, ни флотских вербовщиков — и ни одной долговой тюрьмы.

— Дай время, — угрюмо сказал он, — и появится у них и то, и другое.

— Вполне возможно — только я думаю, что нет. У тех, кто отправляется за море, мозги устроены по-другому. Хватит там и ругани, и драк, они ведь всего только люди, а не ангелы, но начинать на пустом месте лучше с такой компанией…

Оказавшись в лодке, мы вовсю налегли на весла, торопясь в «Уитби», но старались держаться поближе к берегу, где нас не так легко будет заметить. Меня ждал мой корабль и мне не терпелось добраться до него и снова оказаться на его палубе.

— Мы должны уплыть в Америку, Том, чтобы выковать там новую страну, ты, я и другие люди вроде нас с тобой.

— Вроде меня?

— А почему нет, Том Уоткинс? Почему бы и нет, в самом деле? Там ни для кого нет привилегий, и давай постараемся, чтобы и не было. Ты — человек, Том Уоткинс, мужчина, ты повидал жизнь. Ты ошибался, как и любой из нас, но мы знаем, что правильно и что справедливо. Земля там свежая, широко открытая для таких, как мы с тобой, и если мы начнем повторять там старые ошибки, то вина будет только наша. А если будем ясно видеть все вокруг, то сможем построить что-то новое.

— Я человек простой, Барнабас. Я о таких вещах никогда не раздумывал. Это занятие для тех, кто получше меня…

— Получше? А кто лучше, если он сам не сделал себя таким? Ты можешь быть одним из тех, для кого сочиняют законы, если пожелаешь, но можешь и сам стать сочинителем законов.

— Да ну, я и читать-то не умею, Барнабас. Неученый я.

— Зато ты повидал жизнь, Том! Сам делал хорошее и плохое, видел, как другие делают точно так же. Ты знаешь, что уважаешь, а что нет, так что остается тебе только сравнить каждый закон, каждую мысль с тем, что ты знаешь, решить, какая жизнь тебе придется по вкусу, а потом поработать, дабы сделать ее такой.

— Землей завладеют большие господа. Ходят разговоры, что королева подарит им тамошние земли.

— Не видел ты тех земель, Том. Это тебе не крохотный остров, ограниченный морем, это огромная земля, уходящая далеко на запад. Если тебе не понравится, что там начнут делать лорды, сможешь уйти на запад, но стоит тебе один раз вдохнуть воздух Америки, и ты больше не станешь тревожиться из-за больших господ. Англия и сама изменится, но в первую очередь она изменит жизнь там, где страна новая…

Мы снова налегли на весла — времени на долгие беседы у нас не было, да и мне, по правде говоря, лучше было подумать сейчас о том, что не имело касательства ни к королям, ни к лордам, ни к свободному воздуху новой страны. Сперва нужно было угадать, кто преследует меня и почему ордер королевы на мой арест все еще в силе. Куда проще получить ордер, показав под присягой, что человек виноват, чем отменить уже выданный, а это может быть именно тот ордер, которого добился Дженестер, мой давний враг. Но чутье подсказывало, что должна быть другая причина, о которой я просто ничего не знаю.

И снова пришла мне в голову мысль о тех голубых горах и, сколь ни любил я Англию, стремление увидеть их было сильнее, оно лишило меня покоя навсегда. Но есть ли у меня право забирать с собой Абигейл в такие дальние края? Впрочем, разве не жила она на корабле вместе со своим отцом? А с Англией ее мало что связывает.

Да, я не имел права — но, стоило мне это сказать самому себе, как я посмеялся собственной глупости: имею право или нет, все равно нет у меня другого выхода. Абигейл сказала твердо, что не останется. Она будет там рядом со мной.

Мы подплыли к небольшому причалу, привязали лодку к железному кольцу и поднялись к «Уитби». Я вошел внутрь, Том остался снаружи.

В зале сидели два человека, и одним из них был Питер Таллис. Второй, незнакомый мне, был крепкий, приземистый, со шрамом на правой щеке. Он кутался в черный плащ.

Мы пересели за столик в углу и заговорили вполголоса.

— У нас совсем мало времени, — тихо начал Питер. — Если тебя найдут, мы оба окажемся в Ньюгейте, а ты — на пути к Тайберну.

— К Тайберну! — ошеломленно повторил я.

— У Дженестера хватает друзей, и они постарались пробудить гнев королевы. Тебя обрисовали как опасного бунтовщика, убийцу и смутьяна. Они сказали, что ты напал на капитана своего корабля, украл корабельную шлюпку и похитил груз.

— Но меня захватили силой! Оглушили ударом по голове! Мои собственные товары были украдены!

— Они скажут, что ты завербовался во флот. И тебя арестуют по обвинениям в убийстве, пиратстве в открытом море и еще Бог знает в чем.

— А граф мне не может помочь?

— Он — человек старый и больной. Он не в состоянии хоть что-нибудь сделать. Однако одно он уже сделал: подарил тебе корабль. Передал полностью, от киля до клотика.

— Подарил?! Я так понял, речь шла только о том, чтобы доставить меня за море, а мои товары — обратно.

— Корабль оформлен на твое имя. Судно старое, но крепкое. Капитан Темпани на борту вместе с полной командой, однако за кораблем следят, хоть пока и не знают, что ты — его владелец. Но они тебя схватят, так или иначе.

— Не понимаю. Теперь, когда Дженестер мертв, я думал…

— Ты продал какие-то золотые монеты Коувени Хазлингу?

— Продал.

— Ты говорил, что нашел их в канаве возле Излучины?

— Да при чем здесь они?

— Барнабас, ты попал в куда большую беду, чем думаешь, и я не вижу для тебя никакого выхода. Эти монеты, что ты нашел, были золотые, римские. Какое-то количество таких монет имелось в королевской казне вместе с «Драгоценностями Короны», когда король Джон[9] потерял их в водах Уоша.

— Но…

— Королева, а также некоторые другие, более преданные себе самим, чем Ее Величеству, поверили, что ты нашел Королевские «Драгоценности Короны», все королевские регалии.[10]

— Что-о?!

Мой голос несколько повысился, и второй человек, сидевший в зале, оглянулся на нас.

— Слушай, это же глупость! Регалии утонули в Уоше!

В голосе Питера, как и в его взгляде, явно почувствовалась ирония:

— А кто появился из болот возле Уоша? Ты. У кого вдруг оказались золотые монеты? У тебя.

Эту историю знает каждый англичанин, но мы в Фенланде имеем причины знать ее лучше всех — может, потому, что случилась она, что называется, прямо у нашего порога.

Войска короля Джона двигались из Уэйбека к переправе через Уиллстрем. В обозе, следующем за ними, на одной из повозок находились «Драгоценности Короны», все королевские регалии вместе со многими старинными сокровищами Англии, которые ценились не меньше, чем сами регалии. Много золотых и серебряных блюд, самоцветы без числа, золотые монеты, отмеченные гербами многих царств и королевств, а также меч Тристана[11].

Все, чем обладал король Джон, было там, и вот он двигался вперед к месту ночлега, намеченного у Суайнсхеда. Король страдал от подагры, ему не терпелось слезть с лошади и лечь, а Уиллстрем, самая обыкновенная речка, как будто не представляла собой никакой опасности.

Если они и думали вообще о морских приливах, то все равно не представляли, сколь свирепым может стать поток в том месте, где вода, гонимая мощью моря, внезапно попадает в сужение речного устья.

Случившееся оказалось для них внезапностью. Обоз был в воде, перебирался через речку вброд, и тут вверх по течению всей силой рванулась приливная волна. В одно мгновение все повозки залило, в следующее они исчезли — лишь тут и там человек либо конь боролся с несущейся водой и только немногим удалось выбраться на берег.

Так в один миг пропали все накопленные за века сокровища английских монархов, поглощенные приливом. То ли были похоронены в речном иле, то ли унесены в более глубокие воды залива Уош — лишь для того, чтобы погрузиться в морской ил.

Удар был тяжким. Через несколько часов умер и сам король Джон — возможно. отравленный, как говорили одни, но, более вероятно, просто умер после того, как простыл, промок, а потом и обожрался доброй королевской пищей в Суайнсхеде.

А сокровищ так никогда и не нашли.

И вот теперь, только из-за того, что мне подвернулись несколько золотых монет, вымытых из грязи на дне канавы, я оказался под обвинением!

— Это нелепость, — сказал я. — Монеты, очевидно, потерял какой-то путник или, может, выронил мародер после битвы. Я нашел их в грязи — вымыло водой после сильного ливня. Они были в кожаном мешочке.

— Я-то тебе верю, но есть другие, которые не поверят.

Мои мысли понеслись вскачь. Для такого в общем-то неопытного человека, как я, было совершенно ясно, что случится дальше. Меня притащат в тюрьму и начнут допрашивать, возможно под пыткой. А мне нечего сказать, так что пытки наверняка растянутся надолго, и уж конечно за ними последует тюремное заключение.

Как я смогу убедить их, что не нашел ничего, кроме тех монет, которые продал?

Внезапно я почувствовал себя слабым и опустошенным. Были-то и другие монеты. После небольшого успеха с первой находкой я добыл рукопись Лиленда и взялся обследовать другие места, какие заприметил во время своих странствий. И там мне тоже везло.

— Поверь мне, Питер, я ничего не знаю. Только то, что мне надо удирать, и немедленно. Другого способа избежать тюрьмы я не вижу, — у меня упал голос. — Питер, и ждать я больше не могу.

И тут мне пришло в голову кое-что из рассказов отца. Да, шанс есть…

— Питер, отправляйся к Темпани. Скажи ему, чтобы отплывал немедленно.

— А ты?

— Скажи ему, пусть высматривает лодку у Портлендского мыса.

— Все порты будут под наблюдением, можешь не сомневаться.

— Скажи ему, чтоб отплывал, но пусть не торопится, когда будет проходить мыс, и внимательно наблюдает. Мне тут пришло в голову, что можно сделать.

Оглянувшись, я внезапно заметил, что неизвестный посетитель исчез! Я немедленно вскочил на ноги.

— Питер, я пришлю тебе товары. Продай их и сделай для меня закупки. Сделаешь?

— Все, как договорились. Само собой.

В одно мгновение я оказался за дверью, двумя прыжками пересек узкий каменный причал. Питер несся за мной. Черный Том, едва взглянув на мое лицо, кинулся отвязывать веревку.

С другой стороны «Вида на Уитби» донесся торопливый топот ног и говор голосов. Питер быстро шагнул в лодку вслед за нами.

— Не думаю, чтобы они меня знали, — сказал он, — и если я смогу сейчас убраться отсюда…

Мы оттолкнулись от берега, но на стрежень выходить не стали. Прижимаясь к берегу, чтобы нас не обнаружили сразу, мы поплыли от «Уитби» — сперва под прикрытием каких-то домов над самой Темзой, потом вдоль камыша, растущего по берегу. Мы с Томом были крепкие мужчины и налегали на весла от души. Позади слышались крики и ругань, но видно ничего не было, кроме зеленого берега — этого красивого берега Темзы, который мне, может, никогда больше не увидеть.

— Куда ты нацелился? — спросил Питер.

— В «Гроздья». Я обещал оставить там эту лодку.

— Отлично! В Лаймхаусских доках у меня есть друзья.

— Им можно доверять?

Питер рассмеялся:

— Все что угодно — кроме денег и жены. Ограбить тебя они могут. Но предать — никогда!

Это было старое здание, все в пятнах и заплатах, заросшее диким виноградом; его окружал ивняк, за ним — несколько вязов. Мы оставили лодку у «Гроздей» и пошли переулком от реки.

Друзья Питера оказались разношерстной компанией, самой явной шайкой мошенников, какую мне в жизни суждено было увидеть, — и лучше увидеть при дневном свете, чем после наступления темноты.

— Лошади! Ну а как же! Для тебя, Питер, все что угодно! У нас есть великолепные лошади, а если ты не хочешь, чтоб тебя видели, найдутся и тайные проезды в любую сторону.

Он наклонился ко мне — самого опасного вида человек, рожа топором, глубокий шрам через бровь. Дыхание у него было зловонное, но поведение как будто искреннее. На поясе у него я заметил кинжал.

— Ты мог бы, — сказал он, — оставить на столе что-нибудь для лаймхаусской бедноты… Беднота — это я, — и растянул рот в некоей мине, которую я принял за широкую улыбку, а после хитро поглядел исподлобья. — Ты, значит, будешь из Питеровых друзей, а? Питер знаком с джентльменами. Питер человек толковый, мозговитый, знает то-другое, что да, то да. Он вытащил меня из Ньюгейта дважды, паренек… Дважды! Я ему за это должен, и еще за дельце-другое.

Привели лошадей, двух отличных меринов и кобылу для Питера, которому предстояло ехать в самое сердце Лондона. Мы уехали, оставив серебряную крону[12].

Мы двинулись на север, пробираясь окольными деревенскими тропами. Изредка встречали людей: пастухов, которые махали нам вслед, один раз — девушку, доившую корову; у нее мы выклянчили пару глотков свежего парного молока.

К наступлению темноты мы добрались до маленькой таверны и въехали во двор. Загорелый сурового вида человек оглядел нас из ворот. Он переводил взгляд то на одного, то на другого, и, похоже, увиденное ему пришлось не по вкусу.

— Довольно уединенную дорогу вы выбрали для путешествия, — заметил он.

— Да, но зато приятную, если хочешь поглядеть на страну, — ответил я.

Полагаю, он думал о шиллингах и пенсах, а сверх того — ни о чем.

— Нам бы постель и поесть чего-нибудь, — продолжил я. — А чем заплатить у нас найдется.

— Ага. Ну тогда слезайте. Там внутри женщина есть.

— Лошадям понадобится чистка и овес.

— Если понадобится чистка, так сами и почистите, — отозвался он. — А что до овса, так у нас его вовсе нет.

— Не слезай, Том, — сказал я Уоткинсу. — Проедем чуть дальше по дороге. Там полно травы, думаю, наших лошадок такая кормежка устроит.

Трактирщик увидел, что его пенсы уплывают, и расстроился.

— Эй-эй, не торопитесь вы так! — запротестовал он. — Может, удастся найти малость зерна.

— Ну так найди, — сказал я, — и чистку тоже поищи. Я заплачу за все, что получу, но учти, если я за что должен платить, так я сперва это получу.

Нет, я ему определенно был не по вкусу. Глаза его смотрели сурово и уверенно, но меня одолевала мысль о постели и теплом ужине, а не только о том, что надо ехать дальше по дороге навстречу всему, что ожидает нас впереди.

Я толкнул дверь, за ней оказалась общая комната гостиницы. Навстречу нам вышла женщина, вытирая руки о фартук; лицо у нее было приятное.

— Место для сна, — сказал я, — и что-нибудь поесть.

Она жестом пригласила нас к столу.

— Садитесь. Есть мясо и хлеб.

Хлеб оказался хорош — свежеиспеченный и вкусный. Да и мясо было не хуже. Чем бы еще ни занимался этот человек, но жил он неплохо. С такой пищей на столе не с чего ему быть ворчливым.

Он вошел в комнату, хлебнул эля и сел за другой стол. Отпил еще глоток, потом пристально посмотрел на нас. Наконец спросил:

— Издалека едете?

— Достаточно издалека, чтобы проголодаться, — ответил я.

— Из Лондона?

— Из Лондона? Еще чего! — фыркнул я. После добавил мрачным тоном: — Не люблю городов. Я человек деревенский.

Явно видно было, что ему не по нраву чужаки. Интересно, тут просто так заведено или есть у него и другая причина?

Он перевел глаза на Тома.

— А ты похож на человека с моря, — заметил он.

— Ага, — отозвался Том, — приходилось там бывать.

— Мне тоже, — вздохнул он. И, к нашему удивлению, продолжил: — В плавании с Гаукинсом я неплохо поправил свои дела, так что смог бросить море и вернуться сюда, в места, где родился. Теперь у меня есть гостиница, несколько коров и свиней и кусок собственной земли вон в той стороне, — он мотнул головой. — Это надежней, чем море.

Он отхлебнул еще пару глотков из кружки.

— Но мне нравилось море, здорово нравилось, а Гаукинс был человек что надо. Никакая беда не заставила бы его показать тревогу.

Мне пришла в голову внезапная мысль.

— А ты не знал Дэвида Инграма?

Он повернулся и бросил на меня резкий взгляд.

— Знал. А он что, тебе друг или что?

— Нет, я его не знаю, — сказал я, — но отдал бы золотую монету, чтобы поговорить с ним. Он совершил переход, о котором я бы с удовольствием послушал.

Он хмыкнул.

— Послушать его — проще простого. Он больше ни о чем не говорит. Браун — вот это был человек. Он все это видел, но языком болтать не спешил.

— От земель Мексики до Новой Шотландии[13] идти далеко. Хватило времени посмотреть на то, чего не видел прежде ни один белый человек.

Он взял свой эль и пересел за наш стол. Поставил кружку и наклонился вперед.

— Инграм был дураком, — сказал он. — По мне, так он всегда был дураком, хоть находились такие, что очень высоко его ставили. В море он был неплох, только язык у него без костей. От Брауна толку больше было.

Он вышел в другую комнату и вернулся с листом пергамента.

— Видите? Это он для меня нарисовал. На следующий год после того, как вернулся. Сейчас-то он уже покойник, но вот это он нарисовал своей собственной рукой.

Он показал на то место, где был изображен берег Мексиканского залива.

— Они шли оттуда вдоль берега, все больше по ночам, чтобы не попасться индейцам, почти все время. Переправились через большую реку вот тут, — он положил ладонь на нужное место, — на плоту, который сами построили. Он вот здесь причалил. Видели большие курганы… потом шли на норд-тень-ост[14].

Я следил за его рукой.

— Вот тут, — его палец уткнулся в точку почти на полпути вверх по реке и к востоку от нее. — Вот точно на этом месте они нашли самую прекрасную землю под небесами. Здоровенные быки, лохматые, бродят среди травы по колено. И речки текут с гор…

— С гор?

— Ага… с гор на востоке. Они нашли путь через эти горы, только, я так понял, намного дальше к северу.

Пергамент лежал на столе перед нами, и я неотрывно глядел на него, долго, все время, пока он говорил. Выходит, этот Браун побывал за голубыми горами, о которых я слышал. Он видел волшебную страну и великие реки. Мне не было нужды копировать лежащий передо мной лист — он и без того врезался мне в память.

Глава четвертая

Мы ехали на запад.

Однако вскоре стали забирать к югу, в те места, о которых я ничего не знал. Тут преимущество оказалось на стороне Тома, ибо он ездил в Бристоль этой дорогой, и даже в Корнуолл.

— Чудной они тут народ, — заметил он, имея в виду местных крестьян. — Некоторые — прекрасные люди, приветливо встречают путника, зато другие для него ничего не найдут, даже словечка. Можно бы подумать, что они должны быть любопытны, расспрашивать о новостях — ну так ничего подобного! Им вполне хватает того, что вокруг них делается. А все же с этим понемногу меняется, — продолжал он. — Двадцать лет назад куда хуже было, но теперь, с Дрейком, Гаукинсом и всеми разговорами о них, много кто из деревенского люда наслышан о происходящем не меньше, чем лондонцы.

Через некоторое время наш курс изменился к югу. В мыслях моих было только робкое начало плана, одна деталь, о которой упоминал отец в своих диковинных рассказах, хоть ни разу он не говорил ничего просто так, без смысла и цели. Уж слишком долго он прожил среди войн и бунтов, чтобы думать, что такие дела больше никогда не повторятся, а потому знал: бывают времена, когда человеку необходимо найти убежище. Вот с этим на уме он и рассказывал мне о разных потаенных местах — пещерах, руинах, бухточках — всевозможных местах, куда может кинуться человек, когда надо спрятаться.

Когда я сказал Питеру, чтобы передал на корабль указание подобрать меня у Портлендского мыса, я думал именно о таком месте, ибо на обращенной к морю стороне острова Портленд имеется грот, о котором мало кому известно, достаточно большая пещера, где можно спрятать приличного размера судно — как оно и бывало при всяких оказиях.

Даже местные рыбаки мало что знают об этом гроте. Хоть некоторые и видели черный зев пещеры, у них хватало занятий получше, чем рыскать там среди опасных скал. Если я туда доберусь, то смогу отсидеться вдали от чужих глаз, пока у берега не появится мой корабль. А тогда — быстрый рывок, и если повезет, мы попадем на борт незамеченными.

Том много болтал, пока мы ехали, но я слушал его вполуха, ибо чутье мне подсказывало, что нас ожидают беспокойные времена. Если и в самом деле поверили, что я нашел погибшее сокровище короля Джона, то искать нас будут по всей Англии. Разошлют всадников во все порты и города и тем вынудят нас держаться укромных путей. Ну, мы это и так делаем.

На следующий вечер мы остановились в какой-то деревне и купили сыру, хлеба и эля. Потом оказались в лачуге лесорубов в Памберском лесу, развели в очаге небольшой огонь и устроились спать на полу, завернувшись в плащи.

Внезапно я услышал слабый треск. Сколько я спал? Глаза мои мгновенно раскрылись. Кто-то был за дверью. Вот она медленно отворилась внутрь, появилась голова, за ней рука, за рукой — клинок.

Внутрь вошел неизвестный человек. За ним — второй. Левой рукой я отбросил плащ, правой поднял пистолет, предусмотрительно прихваченный из седельной кобуры.

Услышал, как шевельнулся Том.

— Входите, джентльмены! — проговорил я. — Только, пожалуйста, никаких резких движений, у меня вовсе нет желания соскребать со стен разбрызганные мозги, и пистолет мой никогда не путешествует в одиночку. У него есть напарник.

У стены поднялся на ноги Том с абордажной саблей в руке.

— Если хочешь, Барнабас, я отрежу тебе ломоть мяса, — сказал он.

— Ладно-ладно! — Человек, застывший в дверях, сделал еще шаг в лачугу. — Нет нужды зубы показывать.

— Стой где стоишь! — спокойно проговорил я. — Ну-ка, Том, подбрось чего-нибудь в огонь. Не повредит разглядеть наших гостей при более ярком свете.

Том левой рукой бросил на едва тлеющие угли пригоршню мелкого хвороста. Когда огонь вспыхнул, добавил веток.

Человек в дверях был светловолосый и улыбался, хотя внешний вид его как будто к тому не располагал: кожаный джеркин[15] весь исцарапан и потерт, от рубашки почти ни следа, и на том, и на другом — кровавые пятна. Но в глазах прыгали веселые огоньки.

— Ай-яй-яй! — проговорил он. — Что за счастливый случай! Ты, значит, Барнабас Сэкетт — ну и кучу дьявольских хлопот ты нам доставил!

— Вам? И кому ж это — вам?

— Позволь мне подсесть поближе к огню, тогда я охотно поговорю. Нас тебе нечего опасаться, хоть мы, может, единственные люди в Англии, кто может так сказать. Ну и шум ты поднял, дружище! Еще бы, леса и дороги так и кишат людьми, и все ищут Барнабаса Сэкетта! Что ж ты такого наделал, парень, а? «Драгоценности Короны» спер, так, что ли?

— За вами гонятся? — спросил Том. — Говори, парень!

— Нет. Мы от них оторвались, от этих мошенников проклятых. Но, должен сказать, не очень далеко, потому лучше, чтоб к утру вас тут не было. Они всю страну подняли вас искать.

Он присел на корточки у огня.

— Еще и четырех часов не прошло, как они внезапно ворвались, набросились на нас со своими алебардами и шпагами, некоторые даже с вилами. Ну, затеялась у нас тут веселая драчка, и мы потеряли одного парня, но рассчитались с двумя или тремя, а нескольких ранили. Отогнали их, а после пролезли через дыру в стене старого аббатства и смылись, — он засмеялся с явным удовлетворением. — А они-то думали, что окружили нас, плотно и крепко! Ладно, ты нам скажи, Барнабас, ты и вправду виновен?

Врать не имело никакого смысла.

— Почти год назад, — начал я объяснять, — подвернулся мне гнилой кожаный кошель, в иле на дне Чертовой Канавы, почти у самой Излучины. Внутри было несколько золотых монет. Я их продал.

Светловолосый пристально посмотрел на меня, глаза его чуть прищурились.

— А они думают, ты нашел королевскую казну! А ты и в самом деле нашел? — он попытался поймать мой взгляд.

— Только золотые монеты — и все, и думается мне, что потеряли их в другое время и при других обстоятельствах, — ответил я. — Но они меня запрячут в самую глубокую темницу Ньюгейта и попытаются что-нибудь вытянуть из меня пытками — а у меня совсем другие планы.

Он протянул мне руку:

— Меня зовут Пиммертон Берк, для друзей — просто Пим, а вы, надеюсь, будете в их числе. Боюсь, не могу поручиться, что у моего напарника нет ничего на совести, но он славный парень, просто попал в беду. Его зовут Сэм Коббетт. Ему крепко досталось по башке дубинкой, так с тех пор он малость отупел.

— Отупел? Кто сказал, что я отупел? — заворчал Коббетт. — Я и сейчас не такой тупой, как ты, Пим, хотя, надо признаться, временами голова жутко болит.

Снаружи поднимался ветер. Вот он ворвался в дымоход и взъерошил пламя. Мы подбросили дров и придвинулись поближе. Это были безземельные люди и, наверное, воры. Возможно, разыскиваемые властями. Или, еще хуже, никому не нужные.

Пим казался неплохим человеком, но мне хотелось проверить его.

— Ты знаешь местность в здешней округе?

— Знаю, — он поднял кусок земли с пола. — Видишь? Есть тут одно старое место, ров и земляной вал, вроде крепостного. Недалеко отсюда — миля, может, две мили с ближней стороны деревни.

Я поднялся с места.

— Думаю, мы двинем на запад, — резко сказал я. — И отправимся прямо сейчас.

— Сейчас? — недовольно отозвался Пим.

— Сейчас, — повторил я.

Сэм Коббетт поднял на нас глаза.

— Покинуть такую нору? Снаружи дует, и дождь надвигается. Отправляйтесь, коли есть желание. А мне тут уютно, я здесь останусь.

Пим пожал плечами:

— Ладно, я с вами двину.

Мы вышли и быстро оседлали лошадей. Пим повел нас, но когда мы отъехали всего с полмили, я остановил его.

— А теперь веди к своему земляному валу.

Он пристально посмотрел на меня, потом рассмеялся:

— Да ты, гляжу, не из легковерных!

— Что нет, то нет, — согласился я.

— Ну ладно тогда. Может, так и надо, — сказал он и свернул; теперь ветер с дождем бил нам в лицо, плащи надувались пузырем, тропа под копытами стала скользкой.

Мы выехали к месту, о котором он говорил; невысокие зеленые бугры и деревья покрывали несколько акров. Все вместе мы поднялись к гребню вала и остановились, так что только наши головы высунулись над ним. Пим показал на спускающуюся вниз дорожку, которая уходила, извиваясь между деревьями, — на этой дороге не будет много людей, разве что попадется случайный проезжий.

— От меня было бы больше толку, — сказал он, — если бы я точно знал, куда вы направляетесь.

И я решил рискнуть. Этот человек может помочь мне — он знает здешнюю местность и людей, чего мы о себе сказать не можем.

— Я собираюсь в Новый Свет, — сообщил я. — Англию я люблю, но мое место там, за морями. Поехали со мной, Пим.

— Подумывал я об этом. Вроде соблазнительно, когда все остальное для тебя закрыто и кончилось. Только у меня за душой ничего, кроме силы да смекалки, — ни ремесла, ни земли.

— Страна далекая, — напомнил я, — и опасная.

— Я бы решился, — отозвался он, — хотя мне по нраву пришлось бы чего попроще.

Он помолчал, потом показал рукой:

— Нам вон туда. Этой дорогой мало кто ездит, а мы по ней далеко продвинемся на своем пути. — Он поднял на меня глаза. — В Бристоль, значит?

— Подходящее место, — согласился я, — корабли уходят во все края, и самое удобное для тех судов, что плывут на запад.

Мы снова сели на лошадей. Одолевала усталость — мы ведь с Томом почти не спали, веки словно свинцом налились. Пим Берк ехал первым, замедляя шаг время от времени, когда приближался к повороту, — чтобы осторожно выглянуть.

Когда начало светать, мы подъехали к дверям гостиницы в деревне Оудихем; это было приятного вида бревенчатое строение не старше пятидесяти лет. Том повел наших лошадей на задний двор, в конюшню, а Пим Берк открыл дверь и первым вошел внутрь.

У огня возился крепкий краснолицый человек. Он повернулся глянуть на нас.

— А-а, снова ты, мошенник? Слышь, Пим, неужели ж люди королевы тебя никогда не поймают?

— Надеюсь, — весело отозвался Пим, — хоть, может быть, Ньюгейт оказался бы получше тех мест, где мне приходилось приклонить голову за последние две недели. Слушай, Генри, ты бы не нашел для нас что-нибудь, а? Мы с друзьями дня два уже во рту крошки не имели… Ну, во всяком случае, ощущение такое.

— Садитесь. — Генри показал на стол в углу, возле второй двери. — Друзья, говоришь? Значит, не этот один, а кто-то еще?

— Еще один. Он сейчас ставит в конюшню лошадей.

— Мы заплатим, — добавил я.

— О-о? Слышал, Пим? Ты внимательно слушал? Такие слова — музыка для ушей трактирщика. Ты, возможно, думал, мы тут держим открытый дом, судя по тому, как заваливаешься сюда пожрать каждый раз, как окажешься поблизости.

— Может, это последний раз, Генри. Я отправляюсь в Землю Рэли, за море.

Генри повернулся и посмотрел на него.

— Ну что ж. Мне будет жаль, если я не увижу тебя больше, но ты парень неплохой, уж во всяком случае слишком хороший для веревки на Тайберне — а именно тем ты и кончишь, если останешься здесь.

Генри отправился на кухню и вернулся с большим мясным пирогом, который ловко разрезал тесаком приличных размеров.

— Пирог холодный, — сказал он, — но хороший. Есть еще чечевица и кусок пудинга. По виду судя, за вами немалый путь, так что лучше вам поесть как следует, пока можете.

Он уперся руками в бока.

— И еще я бы на вашем месте управился с этим всем побыстрее, потому как заходят сюда двое-трое местных, очень любопытные ребята.

Он повернулся было уходить, потом вспомнил:

— У меня есть эль и пиво, но если хотите, найдется молоко и сливки. Мы тут народ деревенский, у нас молока полно.

— Молоко, — сказал я, — обязательно молоко. Пиво всегда найдешь.

Он глянул на Пима.

— Позови сюда и третьего вашего. Мне больше понравится, если вы отчалите, пока местных нет.

Когда Пим исчез за дверью конюшни, трактирщик вернулся и положил на стол большие кулаки, в одном из которых все еще сжимал тесак.

— Пим — он хороший парень, — начал он втолковывать мне. — Я его уже двадцать лет знаю. Сильный, кулачный боец просто отчаянный — на ярмарках и все такое. Вечно он попадает в какие-то неприятности, но ничего плохого, нет. В нем нет злой жилки. Он — брат моей жены, и я люблю его, как своего родного брата, только боюсь за него. Это он с вами собирается в Америку?

— Вероятно. У меня корабль туда отправляется.

Он снова взглянул на меня, ибо после нескольких неуютных ночлегов и путешествия под дождем и ветром я не был похож на человека, который может владеть кораблем.

— Как видите, — сказал я спокойно, — не все идет хорошо. Пим — не единственный, с кем случаются неприятности, но корабль действительно ждет, а я уже побывал за морем.

— Вы не из здешних мест. В голосе у вас что-то такое слышно.

— Я бы сказал то же самое о вас.

Он не стал выражать вслух своих сомнений, но я их видел совершенно ясно. Впрочем, значения это не имело. Он не рвался дознаваться, я — рассказывать.

А потом мы поели, и поели хорошо. Не прошло и часа, как мы исчезли.

Мы двигались дальше и дальше, избегая оживленных дорог, избегая гостиниц. Наконец въехали в красивую деревушку, раскинувшуюся в низине между холмами — называлась она Рокборн.

Здесь мы сняли комнаты на ночь. Отряхнули с себя пыль, почистили одежду.

Пим сидел на полу у окна, следя за мной.

— Что-то тебя тревожит, Барнабас.

— Да.

— Знаешь такое место — Дердлова Дверь?

— Да.

— Ну, значит, как рассветет.

Мы проехали уже много, но все же продвигались не так быстро, как хотелось бы, потому что огибали деревни и городки вместо того, чтобы проезжать их напрямую.

Где окажется наш корабль? Уж не попал ли в руки Ее Величества? Вполне могло быть…

Я подошел к окну, посмотрел вниз, на мощенную булыжником улицу.

— Том!

Что-то в моем голосе насторожило его, он подошел поближе и тоже выглянул в окно.

На другой стороне улицы стоял человек в плаще и сапогах. Статный мужчина с хорошей осанкой. Он поднял глаза — и мы увидели друг друга отчетливо. Он помахал мне рукой и двинулся через булыжную мостовую к двери гостиницы.

Я где-то видел этого человека!

Глава пятая

Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы угадать, что это действительно тот человек. Уверенный вид, твердая походка — все говорила о целеустремленности.

— Что будем делать? — спросил Том.

— Если он хочет со мной поговорить — поговорю.

— Только поосторожнее, — предупредил Том.

— Нам понадобится приличная лодка, — сказал я Пиму, — с парусом, мало-мальски ходкая.

Пим — он сидел, задрав ноги на стену, — поднял на меня глаза.

— Куда плыть?

— В море, очевидно, — сказал я. — Если придется, мы ее купим. Если найдешь, что нам надо, возвращайся сюда, только по сторонам поглядывай, тут может завариться каша.

Я пошел вниз.

Человек в плаще дожидался в общей комнате с кружкой в руке. Вторая стояла на столе — для меня. Причем стояла так, что если я сяду на то место, то окажусь спиной к двери.

Я перенес кружку на другое место, откуда мог, сев за стол, видеть дверь.

Он улыбнулся с неподдельным одобрением.

— Отлично! Осторожные люди мне по душе! — и наклонился вперед. — А теперь, Барнабас Сэкетт, давайте поговорим.

— Ну так говорите. А я буду наслаждаться элем, уютом этой комнаты и видом на реку.

— Ты оказался в щекотливом положении, Барнабас.

И принялся излагать дело королевы против меня. Я терпеливо слушал — пусть выговорится. А сам гадал, чего ему надо. Когда он закончил, я рассказал ему о кожаном кошеле и его содержимом.

Он улыбнулся:

— А другие монеты?

— Какие другие?

Он улыбался, но это не была веселая улыбка.

— Не считай меня дураком! Я принимал тебя за смышленого молодого человека, но такую историю мог рассказать только дурак.

— И тем не менее, она правдива.

— Хватит уже этих глупостей! — он хлопнул рукой по столу. — Ты нашел сокровище. Королева желает его получить. Оно принадлежит Англии, — он сделал паузу. — Желают его получить и другие люди. Если тебя поймают, королева все у тебя отберет, можешь не сомневаться. Да еще тебе придется расплачиваться за причиненные хлопоты в Ньюгейте или Тайберне.

— Или?..

— Есть и другие. Такое сокровище может дать человеку целое состояние, а такое состояние означает силу и власть. Если сговоришься с этими, другими, можешь и сам получить кое-что… Достаточно, чтобы стать богатым. А кроме того, тебе будет предоставлена возможность жить в какой-нибудь другой стране.

— Кто ты? — внезапно спросил я.

Он умолк всего на миг, потом поднял глаза на меня — до сих пор он смотрел себе на руки.

— Я — Роберт Малмейн.

Это имя я знал.

На мгновение все у меня внутри похолодело, ибо он был человек известный, но в то же время загадочный, обладавший тайной властью, человек, незаметно скользящий в тени фигур, окружающих королеву, но некоторые голоса шептали, что он иезуит. И еще шептали, что он секретный агент самой королевы и правая рука папы. Такие истории — дело обычное, переплетение сплетен, лжи и слухов. Но одно оставалось фактом: он обладал властью.

— Ты доставишь сокровище ко мне, — продолжал он, и голос его был холоднее льда. — И получишь свою долю. В противном случае я тебя уничтожу — вот так! — он щелкнул пальцами. — Ты думаешь, у тебя есть корабль, но мои люди у него на борту и им командуют. Мы знаем, что ты должен сесть на него в Фальмуте, так что, несомненно, сокровище дожидается тебя там.

Фальмут? Я никому ничего не говорил о Фальмуте, потому что этот город никак не входил в мои планы. А сесть на корабль я собирался совсем недалеко от того места, где мы сейчас находились, на другой стороне залива, у Портлендского мыса.

Кто-то на борту, Темпани, возможно, или Джереми Ринг — может, даже Абигейл, — заставил людей Малмейна поверить, что Фальмут — именно то место (и, кстати, вполне убедительное).

Абигейл, наверное, — но почему? Она верила, что я могу сделать все что угодно, не зная, что такое невозможно, что такое предел сил человеческих.

Но что мы можем сделать против людей Малмейна? Я не знал, ни сколько их там, ни как они вооружены, ни как ловки.

— Ну так можете быть уверены в одном, Малмейн. Сейчас в Фальмуте сокровища нет.

Что ж, это было совершенно честно. Насколько я знал, сокровище все еще на дне Уоша — несомненно, в недосягаемом для человека месте. Определенно, я ему не соврал.

— А почему я должен тебе верить? — напирал Малмейн.

Пусть верит или не верит, во что хочет. А мне нужно лишь одно — возможность удрать.

Я поднялся.

— Ладно, Малмейн, Фальмут — так Фальмут. Вы говорите, что мой корабль — у вас. Вы говорите, что сокровище у меня. Малая доля лучше чем ничего, так что пусть будет Фальмут.

— Где сокровище?

Я усмехнулся высокомерно — надеюсь, у меня это хорошо получилось.

— Вы что думаете, я вам скажу? А после свалюсь с обрыва с перерезанным горлом? Сказано Фальмут — и все, или там, или нигде, а если вы сами или ваши люди ко мне подойдете, все улетит на ветер.

Ему не понравились мои слова. Да и я сам.

Он уставился на меня тяжелым взглядом, барабаня пальцами по столу.

— Попробуй предать меня, — сказал он наконец, — и ты умрешь… когда я решу, что можно позволить тебе умереть.

Я взял свою кружку, допил эль и пошел обратно наверх.

Он смотрел мне вслед и улыбался.

Закрыв за собой дверь своей комнаты, я позвал Черного Тома и Пима. Но они исчезли.

Я лихорадочно думал.

То, что надо сделать, надо делать быстро. Я выглянул в окно, надеясь увидеть Тома или Пима. Вокруг было много людей — рыбаков, матросов, торговцев, — но ни следа моих товарищей.

Я уже отворачивался от окна, как вдруг мое внимание привлекла девушка, которая тянула за собой двухколесную тачку, заваленную мешками — по виду, с бельем для стирки. Она свернула с улицы за угол и остановилась прямо у меня под окном; остановилась и начала перекладывать мешки, словно стараясь уложить их как-то по-особому. Я смотрел вниз, а она вдруг подняла голову.

— Прыгай! — сказала она негромко, чтобы услышал только я.

Схватив ножны, я вскочил на подоконник, глянул налево, направо — и спрыгнул. Мягко приземлился, перекатившись набок, и был тут же прикрыт мешком белья.

— А теперь лежи тихо, а то я из-за тебя потеряю крону.

Подхватив оглобельки тачки, она повезла ее вдоль улицы, шагая без напряжения, потом повернула.

Я почуял запах реки.

Девушка сняла один мешок и глянула на меня.

— О, да ты пригожий парень! Рада, что спасла тебя, хотя хотелось бы мне, чтоб ты малость задержался. Там вон лодка, брошенная без присмотра. С одним коричневым парусом, называется «Плутовка». Тебе стоило бы поскорей забраться в нее и плыть вниз. И не благодари меня, твой дружок Пим уже это сделал. Вот это парень, будь уверен! Да еще ко всему и крона. Ну что ж, нельзя, чтоб девушке такое везенье каждый день подваливало, а то она вовсе стирать не захочет!

Она подняла мешок. Я быстро скатился с тележки и встал на ноги. Лодка была на месте. Несколько быстрых шагов — и я на борту.

Я увидел на носу Пима, увидел, как он отвязывает швартовый конец, услышал, как жалобно завизжал блок, когда парус пополз вверх по мачте.

Внизу мои глаза постепенно привыкли к темноте — и тогда я разглядел Черного Тома. Итак, мы все трое целы и в безопасности — по крайней мере, сию минуту.

Черный Том Уоткинс долго глядел на меня, потом утер рукавом лоб.

— Ну, прошибло меня холодным потом! Жуткий холод, а в брюхе — страх смертный. Слава Богу, ты пришел! Это девчонка, да?

— Да. — Я рассказал им о Роберте Малмейне. — Пока что ничья не взяла — до тех пор, пока Роберт Малмейн думает, что королевское сокровище у меня.

— Ты что хочешь сказать, наши беды еще не кончились?

— Только начинаются, Том. Малмейн со своими людьми попытаются выследить нас. Но у нас есть корабль, на который мы должны попасть, океан, по которому мы уплывем, и новая земля, которую мы сделаем своей.

— Аппетит у тебя неплохой, — угрюмо заметил Том. — Надеюсь, и зубы достаточно велики!

— Не велики — так вырастут, — ответил я — и ощутил, как нос лодки нырнул; брызги плеснули мне в лицо, вода потекла по щекам.

Я облизнул языком губы — соленые.

Мы снова были в море.

Глава шестая

Воды Лулвортской бухты были спокойны и пустынны. Я заметил лишь несколько рыбачьих лодок. Поглядывая назад, на берег, я не видел никакой необычной суеты, никаких свидетельств, что происшедшие события привлекли чье-то внимание.

Пим заметил, что я разглядывая холмы, и показал на один рукой:

— Вон там есть каменный лес. Деревья — или что-то, очень на деревья похожее, — оказались под землей очень давно и обратились в камень.

Мы легко скользнули через выход из бухты и лодку качнула более длинная волна — уже морская. Залив был широк, а на другом конце его виднелся Портлендский мыс.

Дердлову Дверь сейчас закрывал берег, видны были лишь высокие береговые утесы. Волнение усиливалось. Я глянул на небо.

Том Уоткинс мрачно кивнул:

— Да, Барнабас, ветерок собирается задуть всерьез, это для нас плохо. Поганый ветер, будь уверен.

Я забрал у него румпель, и он прошел вперед вместе с Пимом.

Соленый вкус на губах был приятен, и ветер в лицо мне нравился. Место, куда мы направляемся, будет нелегко отыскать, да и опасно оно — рядом скалы и рифы. Ничего, главное — деться оно никуда не могло.

Я не представлял, сколько нам доведется ждать — ну что ж, будем ждать, наблюдать и надеяться, что корабль не проскочит мимо нас, не заметив, ночью или в бурю. Чезил-Бич протянулся к западу от нас — выгнутый дугой, поднимающийся откосом пляж из гравия и песка, из гальки, обкатанной морем; и не было опаснее места у берегов Англии, чем этот невинный с виду берег.

Здесь погибали хорошие корабли, и немалым числом. Хорошие корабли с хорошими людьми на борту, и море отмывало их тела и оставляло на пляже. После любого шторма здесь можно было найти старые монеты, старые брусья, всевозможные куски и обломки, восходящие ко временам еще до римлян. Кто знает, что лежит под этими водами? Какие еще неоткрытые сокровища?

Я снова глянул в сторону берега, затягивающегося дымкой густеющего воздуха. Это — Англия, моя родина, мой дом. Пусть даже теперь меня разыскивают, словно преступника, но так сложились обстоятельства, и ни страна в этом не виновата, ни ее народ. Я уплываю отсюда, но я буду любить ее всегда, и куда бы я ни уехал, часть ее всегда будет со мной.

Разувериться легко; насмехаться — просто; иметь веру труднее. Но я имел веру в настойчивость и целеустремленность моих земляков — неважно, как далеко уклонятся они порой от цели своих стремлений…

Наконец мы приблизились к мысу, обогнули его и проложили свой путь среди разбросанных скал, а потом — в темное отверстие, сейчас еще более темное, чем обычно. Я осторожно отпустил румпель, и лодка скользнула под порталом проема в огромную пещеру, буквально каменный собор. Откуда-то высоко наверху пробивался слабый отблеск света. Я слышал, там были дыры, выходящие на овечьи пастбища наверху, на острове Портленд, дыры, выходящие в этот грот; они были огорожены камнями, чтобы не провалилась какая-нибудь неосторожная овца.

Лицо у Пима Берка было ошеломленное, какое-то благоговейное.

— Откуда ты дознался про это место? — он завертел головой. — А второй выход отсюда есть?

— Никто не знает, — ответил я. — Отсюда ведут два прохода. Один, извилистый, идет чуть назад и в конце выходит на галечный пляж. Мой отец был там однажды и нашел римский меч. Он так и оставил его там лежать.

Снаружи начался дождь. Наша лодка мягко покачивалась на воде, ощущая только мягкую зыбь, доходящую сюда словно напоминание о волнах снаружи. Сюда, в эту громадную сводчатую пещеру, даже звуки моря доносились приглушенно, мы слышали только мягкий плеск воды да бормочущий отзвук собственных голосов. Зато мы могли выглядывать из устья пещеры и наблюдать за кораблями.

Придет ли наше судно? Дошло ли до них мое сообщение? Была ли у них возможность выйти в море и направиться сюда, или их схватили и посадили в тюрьму?

Прошел тягучий час, а я понимал, что это только начало, ибо мы можем прождать тут многие часы, а то и дни.

Часы медленно вытягивались один за другим. Мы спали по очереди и все время вели наблюдение из устья грота, где нас не могли заметить. Видимость была плохая, а времени у нас будет немного…

Волны разбивались о скалы, рычали и с чавкающим звуком грызли зубами черные камни. Пока остальные спали, я следил за морем, сжимая рукоятку шпаги, и думал о том, что ждет меня впереди.

Я задремал, проснулся, снова задремал, а когда наконец раскрыл глаза, увидел, что в море темнеет. Опустив оба весла в воду, я вывел лодку через широкий проем наружу. Волны свирепо разбивались на острозубых камнях неподалеку. Высокая, уходящая вверх острым шпилем скала, уже изгрызенная и обглоданная морем, стояла, словно мрачный молчаливый часовой, подставив грудь ветру.

Черный Том сел, потом потянулся расправить парус. Глянул на меня и улыбнулся:

— Господи, помоги беднягам-морякам в такую ночь!

Пим Берк тоже сел.

— Нас могут увидеть с берегового обрыва, — предостерег он.

— Да, если они вылезли из-под крыши и торчат под дождем, то могут нас увидеть, но надо быть последним дураком, чтобы, имея теплый огонь в очаге, стоять на черной скале и пялиться в море. Дураком — или поэтом, так я думаю.

— Или женой, чей муж еще не вернулся, — добавил Пим Берк. — Моя матушка не раз и не два высматривала с такой скалы мужа и сыновей… и очень часто высматривала напрасно.

— Англия отдала морю немало своей крови, — сказал Том Уоткинс, — не раз и не два отдавала. С тех пор, как люди в первый раз вышли на ее берега, они уходили в море и оставляли там свое сердце — и свои кости на дне морском.

Ветер навалился на нас, говорить стало трудно — он плевался брызгами и пеной, и мы умолкли; я вцепился в румпель, изо всех сил стараясь держать лодку носом против высоких волн. Все-таки это была добрая посудинка и, сколь ни злилось море, эта лодка несомненно видала штормы и похуже. Но когда ее нос вновь залепило пеной, я против воли вспомнил о голых черепах на дне и подумал, уж не добавятся ли к ним и наши три…

Всю долгую ночь мы боролись с морем, но так и не увидели на фоне неба ни паруса, ни даже голой мачты. С рассветом мы сдались и направились обратно в грот, и туго нам пришлось, пока пробивались в зев пещеры, но все же удалось — мы прорвались туда на гребне большой волны, которая перенесла нас через последние камни и оставила внутри, сразу за входом.

Вода в гроте уже не была спокойна, потому что буря загоняла внутрь высокие крутые волны, они вздымались, черные и сверкающие, и подымали лодку так, что мы опасались, как бы мачта не сломалась, зацепив за кровлю пещеры. Но, конечно, нас вовсе не поднимало так высоко, — это был лишь страх.

Но при всем при том теперь пещера была уже не таким удобным местом. И все же так устроен человек, что вскоре мы притерпелись. Я разломил на куски галету и передал ребятам, и мы, лежа в лодке, взлетающей и опускающейся с волнами, под рев моря жевали эту галету и мечтали дождаться конца бури.

Наконец ветер переменился, волны стали ниже, и мы смогли снова выглянуть наружу, в бурное море. Ветер завывал, как все баньши[16] Ирландии сразу, но в море не было видно ни одного корабля. Весь долгий день мы вели наблюдение, а с наступлением ночи усталость тяжко опустилась на нас, и лишь луна проглядывала иногда сквозь разрывы в облаках.

На следующий день мы снова сражались с морем и учили нашу лодку принимать удары волн, как подобает такому бравому судну. И вот, когда полностью рассвело, мы увидели на горизонте голые мачты — они казались черными на фоне поднимающегося солнца, подпрыгивали и раскачивались, и я узнал их — это был тот самый корабль, которого мы дожидались.

— У них будет линь спущен за борт, — сказал я.

Они наблюдали, как мы подходим все ближе и ближе, как наши два курса сливаются в один. На судне почти не осталось парусов — ровно столько, чтобы держаться носом против ветра, и когда мы приблизились вплотную, я заметил на палубе по крайней мере двух человек.

— Это или они — или Ньюгейт, — сказал я. — И если мы ошиблись, так можем хоть лечь чистенько на дно морское.

— Это точно!

Лодка накренилась, Пим перенес тяжесть тела на другую ногу, чтобы сохранить равновесие, и обтер руки о рубашку — пусть будут сухие, ему хвататься за линь.

— Давай, подводи поближе.

Когда наши курсы выровнялись, корабль оказался рядом и нам бросили оттуда конец. Мы подхватили его и быстро обвели вокруг банки для надежности; затем с борта упал шторм-трап, и я заметил лицо Сакима — мавра, моего друга.

Теперь мы закрепили фалинь на носу лодки — он потащит ее на буксире, когда мы поднимемся на борт корабля, — Пим поймал шторм-трап за боковую веревку, взлетел наверх как обезьяна и перемахнул через фальшборт.

— Том! — Я понимал, что он меня не слышит за воем ветра, скрипом и стонами корпуса, но мой жест говорил сам за себя.

Он без всякого расположения глянул на раскачивающийся трап, но все же эта штука была не в новинку для человека, которому не раз приходилось подниматься на суда контрабандистов; Том поймал перекладину, поскользнулся, чуть не сорвавшись, но все же взобрался наверх.

В руках у меня был конец линя — его надо потянуть, чтобы освободить лодку, тогда она отойдет за корму и окажется на буксире. Какое-то мгновение я стискивал в руке веревку, набираясь духу, потом резко дернул и тут же схватился за веревочный шторм-трап. Одна нога у меня сорвалась, но вторая стала прочно, и я полез по перекладинам; ударился пальцем о корпус, но наконец перевалился через планширь.

Когда наша лодка отстала, натягивая фалинь, я подумал, что сейчас она его оборвет, но веревка выдержала и лодка пошла за нами на буксире — отважное суденышко, красивое, стойкое и надежное. Я в душе благословил этот добрый кораблик, а потом повернулся лицом к палубе, положив руку на эфес.

— Можешь не беспокоиться. — Рядом со мной оказался одноглазый Джереми Ринг. — Нам удалось отделаться от банды Малмейна в Лондоне. Можешь поблагодарить за это свою леди.

— Абигейл?

— Ну! Она подсунула им ром из корабельного буфета, мы их всех после сволокли на берег, как бревна.

Он подтолкнул меня к кормовой каюте. Я распахнул дверь и шагнул внутрь.

А там стояла она, протягивая ко мне руки, яркие губы приоткрылись в улыбке… Позади сидел ее отец.

И вот наконец они со мной, Англия — у нас на траверзе, а там, за морем — Америка, и со мной — отборная команда людей, с какими можно начинать строить новую страну… Если они выживут. И я тоже.


* * *

Мы вошли в каюту, и капитан Темпани поднялся нам навстречу из-за стола, где он разложил свои карты.

— Мальчик, мой мальчик! До чего славно тебя видеть! А мы уж боялись, особенно когда они поднялись к нам на борт в Лондоне и мы узнали, что это люди Малмейна.

— Но теперь мы в безопасности?

Его густые брови надвинулись на глаза.

— А о королеве ты забыл? Когда они узнают, что ты сбежал, за нами бросятся корабли.

А я-то думал, все будет позади, как только я поднимусь на борт… Теперь моя самоуверенность исчезла. Но наш корабль полностью укомплектован людьми, здесь мои старые друзья Саким, Джублейн и Джереми Ринг. И целая команда добрых ремесленников, которые смогут обустроить и сделать нашим домом новый свет — Америку.

И корабль доверху забит боеприпасами и снаряжением.

Абигейл была тихая и явно встревоженная.

— Барнабас, если они все же заберут тебя в тюрьму, я просто не знаю уж, что мне делать!

— Продолжай свой путь, а мое дело оставь Джереми и Тому Уоткинсу.

— А что они смогут сделать?

— Людям удавалось сбежать из Ньюгейта, а я думаю, побег будет моим единственным шансом. Понимаешь, никто не поверит в то, как было с этими монетами на самом деле. Подозрительно выглядит — слишком много везения одному человеку. Скажи, мой сундук на борту? Тот, с картами?

— Да. Там еще есть несколько других карт и бумаги, которые принес Питер Таллис. Знаешь, Барнабас, говорят, он нечестный, но мне он нравится.

— Мне тоже. Абигейл, если что-нибудь случится, плыви с отцом в Землю Рэли — и жди меня. Я приеду.

— Ничего не случится!

Она это сказала — но сама не верила до конца. И я тоже. Не будет мне покоя, пока нога моя не ступит на землю Америки.

— Мое место — рядом с тобой, Барнабас. Ты что думаешь, только мужчины хотят увидеть новую землю? Я тоже хочу увидеть эти берега снова. И я тоже хочу увидеть, что лежит дальше, за ними.

Я молчал, ибо знал: то, что она говорит, — правда, и не хотел переубеждать ее. Тут я был эгоистичен. Мне хотелось, чтобы она была со мной всегда.

— Это — земля не для нежных, прекрасных женщин, — вяло возразил я.

Она глянула на меня — и расхохоталась.

— Барнабас, мне еще и четырнадцати годков не было, когда у берегов Индии пытались взять на абордаж отцовский корабль, а я отстреливалась из пистолета.

Позднее я снова заговорил о своих тревогах с капитаном Темпани.

— Мы можем сделать лишь то, что в наших силах, — начал я, — а после этого — положиться на Бога. Я не хочу, чтобы вы рисковали, подвергая этот корабль артиллерийскому обстрелу, когда откажетесь выполнить приказ лечь в дрейф. Если они меня схватят, плывите по своим делам. А я уж найду способ добраться до Америки.

Он покачал головой.

— Мальчик, мальчик! Ты сам не знаешь, чем рискуешь! Я навещал как-то друга, попавшего в Ньюгейт за долги. Нечистое, омерзительное место, и за каждое послабление тебе там придется платить.

Потом мы долго говорили о торговле, об индейцах и товарах, о покупках и продажах, ибо у нас были большие планы.

— Эти новые земли — для тебя, мальчик мой, — сказал капитан Темпани, — и для моей дочери тоже, надеюсь.

И тут до нас донесся тупой гром. Сердце у меня словно остановилось на мгновение.

— Да, надо идти на палубу, — сказал Темпани. — Боюсь я за тебя, мальчик мой.

И только мы открыли дверь и вышли на палубу, как сразу увидели его, не далее двух миль впереди по курсу, отчетливо и ясно различимый — крупный королевский корабль двигался нам наперерез.

К нам кинулся Джереми Ринг.

— Капитан, он дал предупредительный выстрел, что, будем ложиться в дрейф?

— Боюсь, придется.

Ко мне быстро подошла Абигейл и взяла меня за руку. Лицо ее побледнело — как и мое, должно быть. Мы стояли с ней плечом к плечу и смотрели, как корабль надвигается на нас.

— Сорок две пушки, — угрюмо проворчал Ринг. — Не можем мы с ним биться, капитан.

— Я не стану сражаться с королевским кораблем, — отозвался Темпани.

На волнах уже подпрыгивала шлюпка, и Саким стоял на шканцах со шторм-трапом наготове. Казалось, прошло всего мгновение — и вот на борту у нас оказался эмиссар. Никем иным он и не мог быть, это я понимал.

— Я имею приказ обыскать ваше судно, — сказал он. Это был приятной наружности молодой человек, и Абигейл явно произвела на него впечатление. — Надеюсь, я не причиню больших неудобств, но я должен схватить человека по имени Барнабас Сэкетт, если он на борту.

— Я на борту, лейтенант, — спокойно проговорил я, — так что в обыске нет нужды.

— Я должен произвести обыск, — сказал он. — Сообщено, что на борту находится сокровище.

Он оказался добросовестным, надо отдать ему должное, и устроил нам такой обыск, какому подвергались немногие корабли, но королевского сокровища не нашел.

В конце концов я оказался у трапа.

— Эбби, — сказал я, — Эбби, я…

— Иди, — отвечала она, — но приезжай в Америку, когда сможешь. Я буду ждать.

Они стояли вокруг — Брайан Темпани, Джереми, Том Уоткинс, Пим, Джублейн, Саким и остальные.

Я обвел глазами их лица, поблагодарил всех, а потом перелез через фальшборт и спустился в шлюпку.

С палубы королевского корабля я смотрел, как они уплывают; паруса на моем судне забирали ветер хорошо.

— Славное суденышко, — сказал лейтенант, стоявший рядом.

— Самое лучшее, — отозвался я; печаль сжимала мне горло. — И народ отличный, верные люди и сильные.

— Пошли! — он взял меня за руку. — Вы должны спуститься вниз. Я сожалею об этой необходимости, но вас приказано держать в кандалах и так передать чиновникам королевы.

— Подождите, — взмолился я, — дайте хоть посмотреть, пока они не скроются из виду!

Он отпустил мою руку и отошел. И я стоял там один, на палубе корабля, увозящего меня в тюрьму, и смотрел, как все, что мне дорого, уплывает в туманную даль продутого ветром моря.

Вскоре нельзя было разглядеть даже топа мачты, только серая линия лежала там, где встречались море и небо, и сердце мое заполнила великая пустота.

Тогда меня отвели вниз и заклепали кандалы у меня на запястьях и лодыжках. Цепь прикрепили к шпангоуту — и оставили меня там.

Меня кормили понемногу. Давали воды. И никто ко мне не приходил.

Глава седьмая

Много разговоров слышал я о Ньюгейтской тюрьме, но они ничуть не подготовили меня к тому, чем она была на самом деле. Для свободного человека, проведшего свою жизнь в болотном краю, привыкшего дышать свежим воздухом и идти, куда хочет и когда захочет, страшно и жутко быть заключенным, и еще хуже — быть заключенным среди грязи и грязных людей.

Но в камеру я попал лишь после того, как меня вновь заковали в железо, с толчками, пинками и руганью. Потом меня окружили заключенные, требуя угощения, и я им что-то дал из денег, которые у меня были припрятаны.

Один задержался дольше других. Это был мерзавец с наглой рожей, вор, как он сам объявил, и временами — разбойник с большой дороги.

— Ты можешь избавиться от кандалов, — сказал он, — если подкинешь что-нибудь тюремщику, а если еще подкинешь, сможешь жить неплохо, только не дай им подумать, что у тебя кончаются денежки, потому что тогда тебя закинут в самую поганую дыру, какая тут есть, и оставят там гнить заживо. В этих тварях нет ни капли человеческих чувств. Много людей тут умерло.

Его звали Хайатт. Я обнаружил, что он мне нравится. Мне страшно нужен был человек, знающий, что к чему в Ньюгейте.

— Кроппи — вот кого тебе надо повидать, — посоветовал он и подмигнул многозначительно. — Генри Кроппи — вот кто тебе нужен, приятель: кровавая скотина, зверюга, готовый тебя убить голыми руками.

— У меня тоже есть пара рук, — заметил я.

— Ну да, только в его лапах есть какая-то дьявольская сила, и он наслаждается, когда может наложить их на какого-нибудь бедолагу. Ежели он убьет тебя, так ничего не потеряет, а если ты его убьешь — ждет тебя Тайберн или Пристань Казней.

Какой-то нечистый огонек осветил его лицо.

— Говорят, ты знаешь, где находится сокровище… золото, быть может, и драгоценные камни. Это что, правда?

По нынешним временам человек, ничего не имеющий, никому и не нужен, но если есть шанс поживиться, даже лучшие из людей могут иногда заколебаться, так что я лишь пожал плечами.

— Да пускай думают, что хотят, — сказал я. — А сам я ничего не признаю и ничего не отрицаю.

Когда монетка-другая попала в нужную руку, с меня сняли оковы, перевели в обиталище получше и, как выяснилось, я получил возможность выбирать пищу. Однако у меня и мысли не было задерживаться здесь надолго.

Вот-вот начнутся допросы.

— Оно вот так примерно будет, — говорил Хайатт. — Сперва они станут говорить ласково, попытаются добыть, что им нужно, без особых усилий, но если не добудут, пустят в ход силу.

Неделю я ходил по тюрьме — нос сводило от мерзкой вони, но я старался разглядеть все, что тут делается, и всех, кто тут есть, ибо помощь может прийти с самой неожиданной стороны, а я был не в том положении, чтобы отталкивать руку помощи, как ни груба она.

Мужчины и женщины были здесь перемешаны вместе, кругом бегали какие-то дети, все в самом грязном тряпье, с выпачканными руками и лицами, и самые отвратительные преступники содержались здесь вместе с несостоятельными должниками и теми, кого бросили в кутузку за ересь, что было несложным делом, если кто слишком вольно высказывался о Королеве или Церкви.

Однажды меня привели в отдельную комнату, где сидели два человека. Один — тонкий, с туго стянутыми жестокими губами и в мелко завитом парике. Он разглядывал меня с отчужденным, далеким видом.

Второй был весь квадратный, солидный, вроде бы армейский чин, если я правильно угадал, а может — капитан военного корабля.

— Вы — Барнабас Сэкетт? — спросил этот.

— Я Сэкетт, и верный йомен Англии, — добавил я. — И еще восхищенный поклонник Ее Величества.

— Таких много, — кратко ответил он. — Но перейдем к делу. Вы продали некие золотые монеты Коувени Хазлингу и другим лицам?

— Продал.

— Где вы взяли эти монеты?

Пересказ событий того дня, когда я нашел эти монеты, был делом несложным, а далее я рассказал, как, поняв, что древности могут оказаться ценными, отправился в другие места и сумел найти еще кое-что.

— Вот так быстро? И так легко?

— Повезло — счастливый случай. Один шанс из тысячи, я полагаю, хотя в Англии много мест, где находят старые монеты.

— Ваш дом стоит на болотах?

— Да.

— Вы живете невдалеке от залива Уош?

— Ну, на некотором расстоянии, я бы сказал.

— Но вы его знаете? Приходилось вам по нему плавать?

— Много раз.

— Вы знаете историю о гибели королевской сокровищницы?

Долгие часы они допрашивали меня. У человека в парике были холодные свирепые глаза, и в них не отражалось ни капли милосердия ко мне или же веры в мои рассказы.

В конце концов он вмешался в разговор.

— К чертовой матери этого лжеца, Суолли! Говорил я вам, толку из этого не будет. Говорю вам, дыба… или тиски для пальцев. Он быстренько скажет правду. У этой породы нет стойкости, чтобы выносить боль.

— А как насчет вашей породы? — грубо сказал я. — Я так думаю, у вас на боль тоже брюхо слабовато… Ладно, хватит с этим. Я вам правду сказал. Коли не желаете верить, делайте, что хотите, потому что больше мне вам сказать нечего.

Он уставился на меня, потом ударил по лицу тыльной стороной ладони. Удар был так себе, и я усмехнулся.

— Стояли бы мы тут оба со шпагами, я бы вам за это отворил кровь, — сказал я.

— Что?! Ты мне угрожаешь? Да ты!..

— Я — англичанин. Свободнорожденный. А человек, который бьет вот так заключенного, — трус, и вы, сэр, дважды трус.

— Эй! Хватит уже этого! — внезапно вскочил на ноги Суолли. — Извините, сэр Генри.

Он уставил в меня указательный палец.

— Вы! Вы скажете нам, где лежит королевское сокровище, или клянусь Господом, вас подвергнут допросу под пыткой!

— Я уже сказал вам все, что знаю. Вы даром тратите время. Да стал бы я собираться в Америку, будь у меня такое сокровище?

Суолли пристально посмотрел на меня, потом улыбнулся — губы у него были толстые, отталкивающие.

— А откуда нам знать, что вы собираетесь в Америку, а не в Испанию? Или в Италию? Мы знаем, что сокровище у вас, ибо нам донесли, что оно у вас, что вы вытащили его из Уоша в прошлом году. Это сообщение дано под присягой.

Теперь уже я уставился на него — в ужасе. Потом покачал головой.

— Это очевидная ложь. Никакого сокровища нет.

— Подумайте, — сказал Суолли спокойно. — Мы еще вернемся к этому разговору.

И с тем я был отправлен обратно в свою камеру. Я обвел взглядом эту голую комнатушку с ее койкой, побеленными стенами, с ее голой уродливостью — и в первый раз ощутил ненависть.

Какое право они имеют хватать меня и запирать? Забирать меня от всех, кого я люблю, от моих надежд на чего-то стоящее будущее — и ввергать в этот ужас?.. Но стонать и рыдать — не в моем обычае. Я никогда не жаловался — ибо кому нужны жалобщики? Если что-то нехорошо, человек должен справиться сам.

Хайатт… Надо повидать Хайатта. Я вышел из своей камеры, прекрасно понимая, что раз начались допросы, прежней свободы уже не будет, хотя многие злодеи пользуются ею как ни в чем не бывало. Меня схватят, запрут, будут держать и пытать.

Внезапно я остановился. Передо мной был Питер Таллис, он беседовал с худым, жилистым невысоким человеком, которого я уже видел прежде. Он глянул в мою сторону, но никак не показал, что знает меня. Я быстро прошел мимо, разыскивая Хайатта.

Питер говорил, словно продолжая беседу с невысоким человеком:

— Барнабас, это Фегани. В тюрьме он известен под фамилией Хант, потому что по-ирландски Фегани значит то же, что по-английски «хантер» — охотник, вроде того. Он надежный человек, он поможет. До меня дошло словечко. Если собираешься сбежать, то беги немедленно. Без задержки. Тебя скоро заберут в темницу, и либо они вышибут из тебя сокровище, либо ты умрешь. Это все в руках людей, которых ты видел.

— Мне понадобится лошадь… три лошади.

Я стоял, озираясь по сторонам, словно разыскиваю кого-то, и делал вид, что не замечаю ни его, ни Фегани. Мимо проходили другие заключенные. На другом конце большого помещения я увидел Хайатта.

— Лошади будут — в известном тебе доме, тот самом, который ты посетил однажды после театра.

Дом Темпани!

— Когда выберешься, отправляйся туда. Не теряй времени. Поезжай далеко на север, потом на запад. Королева остервенеет. Ее люди будут тебя разыскивать повсюду. И положись на Фегани.

Он прошел чуть дальше и заговорил с другим заключенным, а Фегани задержался возле меня.

— Кэйт у тебя есть? — спросил он негромко.

— Какая Кэйт?

— Отмычка, замки открывать. Она тебе понадобится. Я так думаю, к ночи они на тебя наденут браслеты.

Воровского жаргона я не понимал. Увидев мой тупой взгляд, он пояснил:

— Браслеты — железо, оковы, кандалы. — На лице у него промелькнуло отвращение. — Ты что, вообще ничего не знаешь?…

Впрочем, отмычку он пообещал принести.

Что бы ни случилось, отсюда надо убраться. Вонь на главном этаже была просто омерзительная. Я вернулся к себе в камеру.

Оказавшись внутри, я поднял глаза к окну. Высоко, в шести футах от пола, больше четырех футов в ширину, слегка закругленное сверху, оно было зарешечено железными прутьями. Расстояние между ними было по крайней мере шесть дюймов, их по горизонтали пересекали еще два стержня.

В камере у меня была койка и скамья — да еще деревянное ведро. Скамья тяжелая, еле сдвинешь с места, а уж быстро прибрать обратно — и думать нечего, так что я перевернул вверх дном ведро и встал на него, чтобы получше разглядеть решетку.

Прутья были заделаны в камень, но я с удовлетворением отметил, что с наружной стороны камень изрядно выветрился от непогоды. Выглянув наружу, я обнаружил под окном стену. Если я смогу спуститься на нее…

Меня предупредили приближающиеся шаги. Я соскочил на пол и убрал на место ведро. К шагам прибавился лязг железа, дверь открылась — но я к этому времени уже сидел на койке.

Появился тюремщик, вслед за ним Фегани — он помогал нести кандалы.

Тюремщик улыбался во весь рот. Зубы у него были поломанные и желтые.

— Ну, паренек, вот ты и получаешь снова браслетики. Завтра.

— Но я ведь заплатил!

— Ну да, точно, заплатил, но есть тут голос погромче моего, и он говорит, что ты отправляешься обратно — а значит в железе.

— Ты уж прости, — сказал Фегани, — но это не тюремщик решает. Ты его запомни. Позже он может их снова снять, если у тебя найдется малость чего нужно.

— Хватит, хватит! — заворчал тюремщик. — Не так громко!

Фегани хлопнул меня по плечу, и что-то холодное прикоснулось к моей шее под воротником.

— Ладно! Не тревожься пока что!

Когда они ушли, я сунул руку за шиворот. Там был тонкий кусок металла. Кэйт, которая отпирает замки.

Времени терять нельзя. Меня ждет темница и новые допросы. А за ними — пытки, которые кончатся только с моей смертью.

Так что если хочу что-то сделать, то делать это надо нынче ночью.

Мне слышны были вой и крики, которые доносились из камер-одиночек и больших помещений внизу, где заключенных держали вместе.

Я снова проверил прутья на окне. Дождь и ветер хорошо поработали над наружной стеной, и некоторые прутья болтались в гнездах.

Меня охватила искренняя благодарность судьбе. Сжав отмычку в руке, я принялся скрести и отламывать кусочки камня, расширяя раскрошившееся гнездо.

Потом, спрятав отмычку, взялся обеими руками за прутья и напрягся, выдавливая их наружу. Прутья немого подались, затем уперлись. Я снова взялся за работу, но шаги в коридоре прервали ее. Я уселся на скамью, уперев локти в колени, спиной к двери. Шаги на миг остановились за дверью, пока тюремщик заглядывал в волчок, потом удалились.

И снова я вернулся к решетке. Мне бы только вытащить два, самое большое — три вертикальных стержня и один горизонтальный, и тогда я смогу пролезть… Я работал, старательно расковыривая камень. Потом попробовал один из стержней. Сила меня не подвела — стержень подался. Я нажал еще сильнее — и нижний конец выскочил наружу.

Очень осторожно я вытащил из гнезда верхний конец и бесшумно положил стержень на пол. Но второй оказался упрямее. Снова и снова я то скреб камень, то напрягался изо всех сил. В конце концов мне удалось разбить нижнее гнездо — и второй стержень лег рядом со своим соседом на пол — между мной и дверью.

Горизонтальный прут был заделан не так глубоко, да и каменные крошки сыпались при каждом движении острой отмычки. Стена была старая и легко крошилась. Но все равно к этому времени я уже весь взмок от пота, а костяшки пальцев были ободраны и сбиты. Когда мне наконец удалось вытащить третий прут, ночь уже перевалила за половину и тюрьма стихла.

Я осторожно придвинул тяжелую скамью под окно. Пожертвовал своим плащом — прикрыл им уложенные на койку кандалы и свернул, стараясь придать форму лежащего человека. Я уже поставил ногу на скамейку, когда вдруг в замке заскрежетал ключ и дверь у меня за спиной распахнулась.

— Ага! — Это был Генри Кроппи. — Попался!

Он прыгнул, собираясь схватить меня сзади, но наступил на железные прутки, а те покатились под ним. Ноги тюремщика взметнулись выше головы, и он упал.

Правда, тут же поднялся и кинулся на меня, но я уже успел повернуться и ударил его.

Кулак у меня твердый. Я угодил ему прямо в нос и почувствовал, как хрустнула кость. Он чуть не упал снова, но тут же рванулся вверх, вытянувшись, чтобы схватить меня.

Я поймал его за руку, резко завернул ему за спину и задрал вверх старым приемом, который борцы называют «хамерлок». Он заорал, я резко ударил его об пол и оглушил.

Но особой выгоды мне это не дало. Конечно, дверь открыта, можно кинуться в коридор — но так я доберусь лишь до очередной тяжелой двери и очередных охранников. Нет, только в окно…

Вскочив на скамью, я протиснулся между прутьями решетки и подтащил вверх ноги — а позади слышались стоны, кашель, плевки и лязг цепей.

Я глянул вниз — сердце оборвалось. Стена, на которую я возлагал все свои надежды, находилась не меньше чем в двадцати футах внизу, а в ширину имела едва пару футов. Можно спрыгнуть и попасть на нее, но куда больше шансов, что я с нее соскользну. Я на миг заколебался. Соскользну — значит, упаду не меньше чем с тридцати футов… Я поднял глаза кверху.

Свес крыши находился в каких-нибудь четырех футах над верхней кромкой моего окна. Вцепившись в решетку, я вывернулся спиной наружу, к ночной темноте, и, перехватываясь руками, стал на внешний подоконник. А потом, придерживаясь одной рукой, второй потянулся кверху. Отпустил стержень, рванулся — и вцепился в край крыши. Очень осторожно подтянулся кверху, переполз через край и, тяжело переводя дыхание, застыл на свинцовых полосах кровли.

С меня лил пот. Я вытер руки об одежду и кое-как пополз по крыше. Она была мокрая, страшно скользкая, если я начну сползать, то надежд у меня никаких — кроме верной смерти на камнях в добрых шестидесяти футах внизу.

Передвигаясь ползком, я добрался до дальнего конца здания. А там, прямо подо мной, оказалась еще одна свинцовая крыша — всего на шесть футов ниже. Я перевалился через край и пробежал вдоль конька той, нижней крыши не меньше пятидесяти футов. Там нашлось маленькое чердачное окошко, я торопливо ощупал его. Старая деревянная рама давно сгнила, я сумел выдавить ее — и оказался в каком-то пустом помещении, пропитанном затхлым духом давно застоявшегося воздуха. Через второе окно проникал тусклый свет. Я пересек чердак и, открыв дверь, оказался в коридоре.

Если я все еще в пределах Ньюгейта, это, по-видимому, жилые помещения тюремщиков. Но мне казалось почему-то, что это здание — просто соседнее с тюрьмой. Дверь в конце коридора была закрыта и заперта. Я мог бы справиться с ней — если время позволит… Резко развернувшись, я кинулся в другой конец коридора, где было окно. Через мгновение меня снова охватил холодный ночной воздух, снова лицо ощутило морось мелкого как туман дождя, а я снова оказался на свинцовых полосах очередной крыши.

Чуть подальше, уже на следующей крыше, я заметил мансардное окно — и быстро двинулся в ту сторону. Время утекало, а мне надо уйти подальше, добраться до Саутуорка и попасть в дом Брайана Темпани, где меня ожидают лошади.

Я перебрался с одной крыши на другую, продвигаясь к тому окну. Оно было приоткрыто!

Раскрыв его пошире, я влез внутрь.

И тут раздался сдавленный вскрик.

Я закрыл оконную створку и повернулся. Где-то за облаками была луна и в комнату лился неверный свет.

В кровати сидела девушка, прижимая к себе одеяло. Я разобрал, как мне показалось, молодое хорошенькое личико, растрепанные волосы и широко раскрытые глаза.

— Не пугайтесь, пожалуйста. Я просто прохожу через вашу комнату.

— Вы сбежали из Ньюгейта! — пробормотала она.

— Ну, это продлится недолго, — ответил я бодрым тоном, — если я не двинусь немедленно дальше или если вы закричите, чтобы позвать их.

— Я не стану кричать, если вы не причините мне вреда, — отвечала она холодно. — Мой отец умер в Ньюгейте — он туда за долги попал, и я к ним любви не испытываю… Идите вниз по лестнице, — она показала рукой. — Дверь открывается на другую улицу. Перейдите через нее и сверните в боковую улицу. Желаю вам удачи.

— Спасибо, — сказал я — и сделал все, как она велела. Дверь бесшумно закрылась за мной. На улице было темно и тихо. Я побежал — быстро и легким шагом.

Вскоре я пересек площадь, за ней вторую. В небе замаячил купол Сент-Пола. Я перешел на шаг. Еще через одну улицу… Я двигался к мосту, ведущему в Саутуорк.

Дом Темпани стоял темный и молчаливый. На какое-то время я затаился в тени, следя за ним. Как будто вокруг никого нет, но это может быть и ловушка. Вряд ли, конечно, кто-то заподозрит, что я приду сюда, но, с другой стороны, они ведь не слишком уверены в лояльности Темпани — из-за его связи со мной.

Неужели обязательно каждый раз, когда я прихожу в этот дом, должно быть темно и мокро?.. Я вошел на мощеный двор — и внезапно увидел тоненькую ниточку света из окна. Кто-то там есть. Так что, идти прямо в конюшню? Или постучать в дверь? Но кто может быть здесь? Темпани уехал, Абигейл тоже…

Я постоял у двери — и легонько постучал; почти сразу мне ответили изнутри. Дверь открылась, в ней возникла тенью высокая фигура. Это была Лила — домоправительница Темпани и время от времени горничная Абигейл.

— А? Это ты там, что ли? — вопросила она обвинительным тоном. — Если ты явился за лошадьми, так они там, в конюшне.

Лила была девица крупная, сильная как бык и такая же грозная. Но все же она меня ждала. Провела в кухню и жестом пригласила к столу. Там стоял кувшин, и она налила мне в кружку эля. Потом подала пищу, двигаясь быстро и плавно. Я набросился на еду — голодный я был, как сын нищего, а пища была хороша. Да нет, не просто хороша — превосходна!

Она вышла в другую комнату и вернулась, неся с собой черный плащ, просторный и теплый, шляпу и шпагу, а еще пару пистолетов и мешок серебра.

— Это тебе потребуется. Питер Таллис дал мне знать.

Ошеломленный, я сумел только поблагодарить ее.

— Да ну тебя! — резко бросила она. А потом повернулась ко мне: — Как там моя молодая леди? Ты ее вообще хоть видел-то?

— Она в море, направляется в Америку, — сказал я, — куда и я надеюсь последовать за ней.

— Ты возьмешь меня с собой? — спросила она вдруг.

Я чуть не подавился, потом кое-как сглотнул.

— Что?.. Что ты сказала?

— Я говорю, ты должен взять меня в Америку. Не могу я оставаться тут, когда она где-то там, на другом конце света, терпит нужду неизвестно в чем, да еще одна среди всяких тварей мужской породы и рядом ни одной женщины. Она-то мне не дозволила бы ехать, а ты дозволишь. Возьми меня, Барнабас Сэкетт!

— Взять тебя? — я тупо повторил ее слова, в ужасе от мысли ехать в такую даль, через всю страну, с этой здоровенной женщиной — не толстой, не подумайте, но широкой в плечах и, скажем так, по мидель-шпангоуту, — здоровенной и сильной. — А как же дом? Разве капитан Темпани не оставил тебя смотреть за ним?

— Что да, то да, но жизнь это одинокая, так я послала за своим братцем, и он приехал. Вот он тут и останется, пока меня не будет.

— Братец?…

Как-то я не мог принять мысль, что на свете может быть еще кто-то такой. Она одна — еще туда-сюда, но двое?

— Ага… — Вот тут он вошел из коридора: парень раза в два больше меня, руки — что окорока. — Не сомневайся, Сэкетт, я устерегу этот дом не хуже чем если б он мой собственный был, а ты уж забери эту вот девочку. Она будет счастливее там, в Америке, со своей хозяйкой, она ж, как они уехали, ничего не делает, только тревожится да поедом себя ест.

— Вы не понимаете, — терпеливо сказал я. — Мы едем туда, где живут дикари. Это совсем дикая страна. Я сам не знаю, как туда доберусь, не говоря уж о том, чтоб везти с собой женщину.

— Куда мужчина может добраться, туда и я доберусь, — сказала Лила преспокойно. — А уж если там случатся какие трудности, так я с ними управлюсь. Мой род — все рыбаки, и я все на свете знаю про лодки и паруса. И работать смогу не хуже любого мужчины… любых двух мужчин.

— А что до дикарей, — добавил братец, — так если они станут докучать моей сестренке, пусть Бог их пожалеет — потому что она-то ни в жизнь жалеть не станет.

Никакие возражения, высказанные мною, не смогли поколебать ее решимость ни на йоту. Она отправится со мной — да она уже упаковалась и оседлала для нас лошадей.

Все еще пытаясь спорить, я встал, опоясался шпагой и взял то, что она мне сунула в руки. Набросил плащ.

— Не один месяц может пройти, пока я увижу Абигейл. Нам надо будет как-то перебраться через море, — говорил я, — и плыть вдоль опасных, неизвестных берегов. И нам потребуется воистину небывалое везение, чтобы вообще найти ее.

— Найдем, можешь не беспокоиться, — отрезала Лила.

— Нас ждут штормы и опасности. Нас ждут кровавые битвы. И ко всему еще закон идет за мной по следу, Лила.

— Я тебе в тягость не буду, — спокойно отвечала она. — А уж готовка моя будет куда лучше, чем пропитание того сорта, к какому ты привык.

— Тогда поехали, Лила, только учти, если не сможешь скакать верхом всю ночь, так лучше сразу оставайся дома.

— Я буду скакать верхом дни и ночи, — твердо сказала она.

И не соврала.

Глава восьмая

Все дальше на северо-запад удирали мы сквозь ветер и дождь, гоня коней по уединенным тропам, врываясь на темные улицы деревень; наши черные плащи вздувались за спиной, словно крылья гигантских летучих мышей, подковы лошадей высекали искры из булыжника.

Из ночной глуши — на улицы деревни, а потом снова в пустую ночь… На рассвете мы дали коням передохнуть в рощице рядом с дорогой, а сами сели под деревом и поели из тех запасов, что приготовила Лила, и пища оказалась добрая, вкусная и обильная. А лошади тем временем паслись.

— Так что, будут они за тобой охотиться? — спросила она, глядя на меня из-под густых бровей. — Питер Таллис говорил…

— Они думают, что монеты, которые я продал, были частью казны короля Джона, погибшей в Уоше. И сколько я ни возражал, все оказалось без толку.

— Мы едем в Бристоль?

— Раньше я подумывал об этом. Но теперь — нет. Теперь я собираюсь в Ирландию, в какой-нибудь рыбацкий городок.

Она молчала несколько минут, потом спросила:

— Ты Англси знаешь?

— Знаю.

— Я оттуда.

Я был поражен — мне и в голову не приходило, что ее родной дом не в Лондоне, а где-то в другом месте, я так ей и сказал.

— Мой отец был другом капитана Темпани и работал у него. А перед смертью и мне нашел у него место. Хочешь поехать на Англси?

— Хочу — а оттуда в Ирландию, а из Ирландии в Америку.

— Это старый-старый путь, — сказала Лила, — долгий, но в стародавние времена не раз изъезженный.

Туман ложился на траву, вплетался щупальцами паутины между темных деревьев. Рассвет мазнул по туману розовым, но пока еще едва заметно, ибо час был совсем ранний.

— Я чуть поторопился, когда сказал, что знаю Англси, — объяснял я. — Я там не был, но отец мой бывал и много мне о нем рассказывал… остров бардов и колдунов, где давным-давно жили друиды[17].

Она бросила на меня прямой и ровный взгляд из-под темных бровей.

— И сейчас еще живут, надо только знать, как найти их.

— Друиды?

— Ну да… и барды тоже.

Странная она была женщина, эта Лила. Глядя на ее задумчивое лицо, я невольно вспоминал истории о Боадицее, этой рослой и яростной кельтской владычице с пламенеющими рыжими волосами, которая с копьем в руке вела племена икенов против римлян, тех самых икенов, которые, как я слышал, были среди моих предков. Но кто может сказать наверняка? Это было очень давно.

Мы отдыхали там, пока рассвет не окрасил облака своей искусной кистью. Утреннее тепло приятно согревало застывшие мышцы, и наконец я поднялся на ноги.

— Пора, Лила. Нам ехать далеко.

Она легко взобралась в седло, и мы поехали дальше, все так же держась троп и объездов, избегая людных дорог.

Время от времени мы пускали лошадей шагом, дабы не привлекать внимания нашей спешкой и не создавать впечатления, что мы удираем от погони. Мы ехали шагом, переходили на рысь в местах, где дорога была полегче, — то на открытых вересковых пустошах-мурах, то в тени старых буков.

К сумеркам второго дня мы добрались до Криклайда, следуя вдоль старой римской дороги, которая временами сужалась до едва заметной тропки, хотя большей частью оставалась заметным трактом — но все время шла по прямой, сколько глаз видит. За городком мы пустили лошадей шагом до Аштон-Кейнза, где Темза делает излучину — здесь она просто маленький ручей, говорить не о чем.

Там оказалась гостиница, и выглядела она чистой и аккуратной.

— Попробуем провести эту ночь под крышей. Я сниму для тебя комнату, если найдется, а сам устроюсь внизу, возле лестницы в общем зале, — сказал я.

Комната нашлась. Чтобы предупредить любопытные расспросы, я объявил:

— Девушка устала, хоть она и крепкая, а я не хочу, чтобы она вымоталась перед встречей с человеком, за которого выходит замуж.

Лила глянула на меня, но ничего не сказала.

— Я — ее двоюродный брат, — объяснял я дальше, — а она сговорена за парня из Шропшира. Тоже не слабак.

— Ну да, — трактирщик глянул на Лилу и одобрительно покивал головой. — Уж лучше ему не оказаться слабаком.

Завязался какой-то пустой разговор, а жена хозяина тем временем отвела Лилу в комнатку под крышей, маленькую, но чистенькую; к тому времени, как гости разошлись и пришла пора спать, я завернулся в плащ и устроился у камина. Заведение это было небольшое, и кроме меня тут остался только один человек — невысокий, коренастый, с приятной улыбкой и бдительными глазами. Он немного смущал меня, потому что не задавал вопросов и вообще не участвовал в разговоре, однако, покуривая у огня, внимательно слушал, что говорят другие.

Когда я укладывался, кутаясь в плащ, он заметил:

— Хорошие у вас там лошадки.

— Да, — отозвался я, не желая пускаться в разговоры.

— Они дальний путь прошли, — продолжал он.

— Да, — повторил я.

— И, несомненно, им придется еще пройти немало. Такое у меня мнение, что вам бы не помешали свежие лошади, и тоже крепкие.

Вот теперь я насторожился — он явно куда-то клонил, и хорошо, если только хотел продать лошадей. Этот человек был неглуп, а такие меня всегда тревожат.

— Мои лошади — сильные, — сказал я. — Хороши для дальних поездок.

— Не сомневаюсь, — согласился он, — но что, если их вдруг придется гнать? Сколько они выдержат?

— Сколько надо будет, столько и выдержат, — отрезал я. — На других у меня серебра не припасено. Ничего, пройдут весь путь, а как дорога кончится — на зеленые пастбища, отдохнут малость.

— Ну да, ну да, но только вам все равно понадобятся другие — или я сильно ошибаюсь.

Он наклонился и выбил трубку о край очага. А потом проговорил тихонько:

— Чертовски много хлопот ты причинил своим друзьям, парень.

— Ты о чем это?

— Имя Фегани тебе что-нибудь говорит? Или имя Питер?

— А как же, Питер есть в Библии — апостол Петр, — отозвался я.

— Это другой Питер, — сухо возразил он. — Ты, парень, в большой беде, потому что люди будут про тебя расспрашивать и в Оксфорде, и в Уинчестере, и в Бристоле тоже.

— Вы как будто говорили о лошадях?

— Да.

— Отведите их на дорогу к Сайренчестеру — старую римскую дорогу. Постойте там с ними — мы будем проезжать.

Он полез за пазуху и передал мне листок бумаги.

— Прочитай, а после кинь в огонь тут же.

Я прочитал. Потом посмотрел прямо ему в глаза.

— Как вы нашли меня?

— Еле нашли. Можно сказать, почти что и не нашли, — сказал он угрюмо. — Мы-то ведь искали одинокого верхового, выставили дозорных во всех деревнях по всем дорогам на северо-запад. Ох уж этот Питер! — сказал он, качая головой. — Ему б генералом быть! Обо всем подумал.

— Но здесь? В этом месте?

— А я был в Криклайде, когда вы проезжали, лошадей поил в речке, ну я и двинул следом, а после заметил, как ты посматриваешь на гостиницу — и постарался попасть сюда раньше вас.

— Что ж, спасибо. — Я посмотрел на него. — Имя у вас какое-нибудь есть?

— Зови меня Дарби. Меня все так зовут.[18]

Мы заснули, а когда холодный свет следующего дня заставил меня открыть глаза, его уже не было. Трактирщик разводил огонь.

— Ваша сестрица проснулась, — сообщил он. — Вот это женщина! Господи, да из нее двоих таких как я можно сделать!

— А силы в ней хватит на любых троих, — добавил я. — Не завидую я ее парню. Лучше, чтоб он оказался из таких, что на других баб не смотрят, а то она его об коленку переломит.

Он рассмеялся.

— Ну, после того, как он ее ублажит, на других глядеть ему и в голову не придет. Я чего-нибудь приготовлю для вас.

Через час в маленькой рощице на берегу Темзы — всего несколько старых буков — мы обменялись лошадьми с Дарби. На новых конях оказались седельные сумки и пара пистолетов на случай, если у меня нет.

— Вот это еще, — сказал Дарби и вытащил из кожаного свертка мою собственную шпагу, клинок моего отца, лучше которого я не видел. — Как он ее добыл из тюрьмы — ума не приложу! — заметил Дарби.

— Я тоже, — признался я, — но теперь я чувствую себя новым человеком.

И протянул руку:

— Так что, Дарби — до встречи? Может, в Америке?

— Ну уж нет, — он покачал головой. — Мне и здесь дел хватает. Хотя есть чего-то такое в этом слове — Америка! Мне оно нравится. Рассказывали — дикари, и леса, и земля, куда ни кинешь взгляд.

— И еще ручьи и реки, Дарби. Держи в уме — на самый крайний случай. Если надумаешь искать меня, двигай вдоль реки к дальним горам и поспрашивай там обо мне.

— О Барнабасе Сэкетте, верно?

— Ну да. И к тому времени, как ты туда явишься, Дарби, это имя будет отдаваться в горах эхом. Даже если белые люди не будут его знать, так уж индейцы — точно. Это прекрасная страна, Дарби, только пока еще совсем новая, неукрощенная и грубая, которая будет перемалывать людей, пока не выведет ту породу, какая ей нужна. Что ж, и я буду перемолот — но, надеюсь, и выведению новой породы послужу тоже…

Теперь мы ехали на запад; сильные свежие лошади легко несли нас через Сайренчестер к Глостеру, а дальше через холмы Бердлип-Хилл. Я полез зачем-то в седельную сумку — и обнаружил там кошель с деньгами: двенадцать золотых монет и немного серебра.

— Можно мне взять вторую шпагу? — спросила вдруг Лила.

— Шпагу? — с изумлением переспросил я. — Это мужское оружие.

Она бросила на меня холодный взгляд.

— Я этой штукой умею пользоваться не хуже любого мужчины. У меня пять бравых братьев, и мы с ними фехтовали на шпагах часами. Дай мне этот клинок, и если какая заварушка случится, стань в сторонке и погляди, что может сделать женщина!

— Сколько угодно! — согласился я охотно. — Я ведь сомневался не в том, что ты можешь это сделать, а в том, что захочешь.

— А я и не хочу. Я делаю, в чем нужда есть. Если нужно еду готовить, я готовлю. Если нужно иголку в ход пустить, я шью. Ну а если дойдет до шпаг, я уж смогу помахать железкой. Я так думаю, косить руки-ноги и головы не тяжелее, чем рубить тростник.

В Котсуолде и долине Северна повсюду хватало римских развалин, а мне их вид был не вовсе чужд, ибо этими путями водила меня рукопись Лиленда, и сейчас я припоминал многое из того, что в ней читал.

Однажды вечером мы остановились на ночлег в развалинах римской виллы и брали воду из обросшего мхом фонтана — должно быть, здесь когда-то пили римские патриции. Там, куда мы приклонили головы в эту ночь, когда-то покоились и головы римлян, хотя, наверное, и в большем уюте. А теперь они исчезли — и кто помнит их имена, и кого они волнуют? И кто будет помнить нас — нас, у которых нынче лишь зеленая трава вместо ковра, а вместо крова — обвалившиеся стены когда-то благородного дома?..

Лила была женщина спокойная. Говорила она мало, жаловаться — не жаловалась вовсе, и все же она была женщина, слишком большой мерой женщина, чтобы отправиться в Америку, не имея своего собственного мужчины. Я ей так и сказал — а она глянула на меня и ответила:

— Будет и мужчина. Где я буду, туда он и придет.

— В Америке не много ты увидишь белых мужчин — да и любых других тоже, кроме разве что индейцев. Кое-кто из них — народ неплохой, но вот думают они не так, как мы.

— За индейца я не пойду. Я за англичанина пойду — или, может, за валлийца[19].

Назавтра мы переправились вброд через речку и поехали по узкому проходу среди скал, а когда пришла ночь, оказались в диком и таинственном краю, в земле длинных теней и высоких скальных стен, похожих на крепостные, стремительных холодных ручьев и пышной зеленой травы вокруг черных скал, которые сверкали как лед в мягком послезакатном свете. Это был девственный, первозданный ландшафт…

Они бросились на нас совсем внезапно — дюжина, а то и больше. Дикие, неотесанные твари, кто в шкурах и коже, кто в тряпье, бешеные, необузданные создания, размахивающие всевозможным оружием.

Они вылетели из-за камней, где лежали в засаде, — и со свирепыми криками устремились на нас. И тут Лила выхватила свою шпагу и, крутнув коня, развернулась им навстречу. Я крикнул, что нам лучше удирать, но она была уже далеко и не слышала. Она не вскрикнула — она издала какой-то дикий валлийский клич, и свет блеснул на ее сверкающем клинке, когда она понеслась им навстречу.

Я едва успел выхватить пистолет и выстрелить, как она уже оказалась среди них.

Но что это? После ее свирепого валлийского клича они внезапно застыли на месте, раскрыв рты в неслышном вопле, устремив на нее глаза. А потом все как один — или как одна, ибо среди них были и женщины, — бросились наутек.

По-моему, ее шпага достала одного раньше, чем они скрылись среди камней, откуда выскочили. А потом Лила развернула коня, поднялась на стременах и закричала им вслед хрипло и вызывающе.

Ее клинок был окровавлен; она нагнулась с седла и воткнула его в мягкий, покрытый мхом земляной бугорок раз и другой. А потом вложила в ножны.

Охваченный благоговейным ужасом, я двинулся дальше по дороге туда, где она уходила на перевал; Лила молча следовала за мной.

Дальше дорога стала шире, и мы поехали рядом.

— Что ты там такое кричала, что они так перепугались? — спросил я.

— Неважно.

— Это была просто удивительно. Они остановились как от удара, а после бросились удирать так, словно все страхи и ужасы на них обрушились.

— Ну что ж, так они и должны были. Им хорошо известно, когда надо смываться. Вонючая шайка! Я слышала рассказы про них. Бедняги, рожденные вне закона, приплод от братьев и сестер… живут в пещерах и убивают ни в чем не повинных путников. Солдаты отправлялись охотиться за ними раз десять, но они исчезали. Никому их не сыскать… по крайней мере, никому из англичан.

Она замолкла после этих слов — и я тоже. Больше двух часов ехали мы, не видя никаких признаков жизни — да и вообще ничего, кроме девственных гор, стремительных холодных ручьев и камней, что валялись по обе стороны дороги, словно чугунные чушки.

— Вон там есть домик, — сказала она наконец, показывая вперед.

— Ты тут ездила уже?

— Нет.

— Ты — с Англси, Лила, и ты говоришь о друидах.

— Когда — сейчас говорю?

— Говорят, есть на Англси люди, обладающие даром.

Она ехала дальше, не отвечая. Мы поднимались к очередному перевалу среди девственных, поросших густым лесом холмов. И вдруг до меня дошло.

— Это ведь перевал, идущий от Беттис-и-Коэд!

Она повернула голову:

— Ты это знаешь? Ты случаем не бывал в Уэльсе раньше?

— Не бывал. Так это тот перевал?

— Тот, — теперь настала ее очередь удивляться. — А как ты узнал?

Я и сам толком не знал, как, — просто как-то пришло в голову.

— Мне о нем рассказывали когда-то… давным-давно.

— И ты узнал его в темноте? — удивленно спросила она, ибо уже опустилась ночь.

— Мне рассказывали, как он выглядит в темноте и как… как его чувствуешь.

Она снова поглядела на меня, но теперь мы уже достигли самой высокой точки перевала, и внизу, на дальнем склоне, увидели какое-то белеющее в темноте пятнышко, а потом залаяла собака.

— Тот домик, — сказала она. — Думаю, мы там остановимся.

— Как пожелаешь. Все лучше, чем сырые горы и камни.

— Это валлийские горы, — сказала она сурово, — и валлийские камни.

Наши лошади ступали все более устало по мере того, как мы одолевали спуски и подъемы, но теперь, завидев тусклый свет из окна, нетерпеливо устремились вперед. У двери я соскочил на землю — а здоровенный пес злобно лаял, ощетинив шерсть и скаля зубы.

Лила резко прикрикнула на него по-валлийски, он съежился и попятился, хотя все еще продолжал ворчать. Мы услышали, как отодвигается засов, потом чей-то голос крикнул в щелку:

— Убирайтесь! Заведение закрыто!

Лила резко заговорила в ответ, щель в двери расширилась, оттуда высунулась голова какой-то девушки.

— Кто это тут так разговаривает? — недоверчиво спросила девушка по-английски, потом добавила какое-то валлийское слово.

— Мы приехали издалека и впереди у нас еще долгий путь, — спокойно и негромко сказал я. — Нас двое — я и женщина.

— Вы обвенчаны?

— Мы — нет. Она — подруга моей невесты.

— Ха! — Дверь раскрылась шире. — Тем более дура ваша невеста, что отпустила вас в горы Уэльса с другой женщиной. Черта с два я бы была такой щедрой!

Лила слезла с коня и нависла над девушкой.

— Мы тут поедим и поспим, — заявила она, — и чтоб лошади наши были накормлены!

Внутри оказалось довольно просторно — широкая комната с низким потолком и полом из камня-плитняка, вымытым до блеска, хоть ешь с него, — что встречалось нечасто.

Вокруг стояла хорошая мебель, в камине горел огонь, а рядом с камином сидел старик и курил трубку. В углу, у буфета с несколькими рядами тарелок, стояла маслобойка.

В помещении, при свете, стало видно, что девушка темноволосая и хорошенькая, с быстрыми черными глазами и очаровательными губами.

— Проходите, — сказала она, — садитесь и отдыхайте. За лошадьми присмотрит мой брат.

Она снова посмотрела на Лилу:

— Ты похожа на валлийку.

— Я с Англси, — ответила Лила.

Они смерили одна другую оценивающими взглядами, вежливыми, но настороженными.

— Он назвал меня подругой, — сказала Лила. — На самом деле я в услужении у той леди, которая будет его женой. Она сейчас плывет в Америку. А мы едем к ней.

Девушка посмотрела на меня, упершись руками в бедра. Потом сказала:

— Мы уже поужинали, но есть хлеб и сыр, и я погляжу, что еще найдется.

Старик задумчиво разглядывал меня.

— Ты тоже валлиец?

— Англичанин.

— Да ну? А я бы сказал, что валлиец.

Лила повернулась и посмотрела мне в лицо:

— А кто была твоя мать?

— Я о ней мало знаю, только что она была характером мягкая, очень красивая, и что мой отец спас ее от каких-то пиратов на западных островах, а она ему сказала, что не боялась, ибо знала, что он придет за ней.

— Она знала? — Лила быстро взглянула на старика, а девушка, которая как раз входила в комнату, остановилась и прислушалась.

— Ну да. — Я любил эту часть семейной истории. — Отец говорил, она была очень спокойна и сказала одному из пиратов, который уже тянулся к ней руками, что он умрет в ближайший час, — и тот остановился, и все они замерли в испуге.

И тогда еще один спросил ее, насмехаясь: «А я?» Он был человек молодой и сильный и, по молодости, очень смелый и дерзкий. «А ты проживешь во зле долго, но однажды мой сын убьет тебя».

«Твой сын? Где он? Я убью его сейчас и буду жить спокойно, в уверенности, что твои слова — ложь».

«У меня нет сына. И мужа пока нет, но он сейчас приближается сюда, — она глянула на первого пирата. — Это его меч выпустит твою кровь».

«Кто ты? — спросил тот, первый. — Ведьма?»

«Во мне — кровь Нила», — ответила она.

«Если ты боишься, — сказал молодой тому, первому, — так я возьму ее себе. Она смазливая бабенка, и ведьма она или не ведьма, а я ее возьму».

И в этот момент там оказался мой отец, и его люди вместе с ним. Он ворвался в комнату со шпагой в руке. Первый пират умер, а молодой сбежал с раной от шпаги, и моя мать крикнула ему вслед: «Не забудь, что тебе предназначено! Ты умрешь от меча в пламени горящего города!»

— Вот отличная история, — сказал старик, — замечательная история! И что, ты, ее сын, убил этого человека?

— Да, я — сын, но пока мне не довелось никого убить в пламени горящего города, и, вероятно, уже не доведется. Вскорости я уеду туда, где городов вообще нет, одни лишь леса, луга и горы. Боюсь, пророчество так и не исполнится.

— Не будь так уверен, — заметила Лила. А потом повернулась к старику и девушке: — Слышали, что он сказал? Что в жилах его матери текла кровь Нила.

— Я слышала, — сказала девушка. — И верю этому.

— Это у него в лице видно было, как только он в комнату вошел, — добавил старик. — Я знаю, как выглядят те, у кого есть дар, — он глянул на Лилу. — Вот у тебя есть.

— О каком это вы даре говорите?

— Это — дар второго зрения, дар видеть вперед или назад. Нил был «спеман», один из тех, кто предсказывают события. История это давняя, тянется из Исландии, а мать Нила была дочерью Ара Молчаливого, хозяина больших земель в Норвегии. А сам Нил был одаренный человек, большой оратор и защитник людей.

Я устал, да и время было позднее.

— Нам пора спать, — сказал я, — потому что утром мы должны пересечь Менай.

Старик выколотил трубку.

— Положи их на сеновале, — сказал он. — Пусть спят в тепле.

— Я останусь у огня, — сказал я, — не хочу заснуть слишком крепко.

Старик повернул голову, посмотрел:

— Выходит, за вами гонятся?

— Возможно. И если так, не хотелось бы, чтоб стало известно, что нас здесь видели. Мы — хорошие люди, — добавил я.

— Спи спокойно и отдохни как следует, — сказал он. — Мы не допустим, чтоб причинили вред человеку, в жилах которого течет кровь Нила.

Он ушел спать, а я подбросил хвороста в огонь и, завернувшись в плащ, улегся на полу возле камина. Ночь будет холодная, но домик этот уютный и теплый.

Под самым краем плаща рядом с собой я положил два пистолета и обнаженный клинок. Ножны лежали с другой стороны. Была надежда, что ночь пройдет спокойно, но я не из тех, кто привык полагаться на счастливый случай, и ощущение эфеса шпаги под рукой меня успокаивало. Стоит оставить шпагу на другом конце комнаты, куда не дотянешься рукой, — так и знай, что смерть к тебе окажется ближе…

Я лежал с закрытыми глазами, слушая, как дождь шуршит в тростниковой крыше и постукивает по стенам. Капли попадали в дымоход, огонь потрескивал и плевался. Ветер закручивался вокруг крыши, стонал, изливая свое одиночество, а я в полусне слушал ветер и дождь.

Где, о где сейчас Абигейл? Как далеко в море? Хорошо ли она спит этой ночью? Не слишком ли качает корабль? Все ли хорошо на борту?

Снаружи стукнул камень, и моя рука крепче сжалась на рукоятке шпаги.

Глава девятая

Мы перебрались через горы и приехали в Бангор утром, когда в долине еще лежали тени, а море уже озарял солнечный свет. Туман поднимался с деревьев, с тоской цепляясь за листья, как будто не хотел разлучаться с ними, — словно дым древних друидских костров, горевших когда-то в этих местах.

Мы перебрались через горы, которые я хорошо знал по рассказам моей матери о Тальесине, великом валлийском барде. Деревушка раскинулась на холмах, где когда-то собирался высший круг друидов, и глядела на пролив Менай, отделяющий Уэльс от острова Англси, что когда-то звался Моной, а до того другими именами.

Бангор был у друидов ритуальным местом — только давным-давно. И все же, когда я увидел открывшийся отсюда вид, что-то во мне шевельнулось. Не была ли это какая-то древняя родовая память? Что-то, глубоко упрятанное в моей плоти и костях?

В деревню мы с Лилой въехали рядом. Глаза мои настороженно бегали по сторонам, выискивая опасность. Наш дальнейший путь отсюда был ясен: с северного побережья на корабле в Ирландию; а потом — затеряться на этом изорванном войной острове, где маршировали армии лорда Маунтджоя.

Когда мы слезали с лошадей, люди оглядывались на нас — мы тут были чужаки, а Лила, ко всему, не уступала ростом любому здешнему мужчине, да и шириною плеч тоже. Она походила на женщину из рода викингов, чьи предки когда-то грабили эти берега, а потом осели здесь и на другой стороне моря тоже. Они основали Дублин. Что означало его название первоначально? Темный Пруд, если я вспомнил правильно.

Вспомнил? А откуда мне помнить? Но ведь действительно вспомнил… несомненно, что-то читал, что-то слышал, что-то неясно запомнилось из других времен.

И все же мне казалось, что я уже проезжал этим путем раньше. Слишком много странных воспоминаний приходило ко мне сейчас, слишком много таких, источника которых я не мог назвать.

Мы слезли с лошадей у придорожной гостиницы, где останавливались рыбаки, моряки либо путники вроде нас. Вошли внутрь, сели за стол, и нам, не задавая вопросов, подали рыбу, хлеб и эль.

Люди вокруг были все валлийцы. Но среди них могли оказаться шпионы, хоть я и надеялся, что мои преследователи сейчас где-то далеко, ищут в Бристоле, Фальмуте или Корнуолле.

То, что я путешествую с женщиной, пожалуй, помогло бы одурачить их, уж такого они никак не могли заподозрить — как и того, что я направлюсь в Уэльс. Но я всегда был осторожен по натуре.

Рядом с нами сидел человек незаурядной наружности с задумчивым, хоть и суровым лицом. С первого взгляда видно было, что это человек Церкви.

— Далеко ли путешествуете?

— Надеюсь, что да, — отозвался я с улыбкой.

— Сюда мало кто приезжает, — сообщил он. — Я выбрался ради здоровья. Морской воздух, запах океана…

— Это место для поэтов, — сказал я, — или для воинов.

— А разве это не одно и то же зачастую? — Он перевел взгляд с Лилы на меня. — У вас странный выговор, — заметил он, — но ваша спутница, я бы сказал, — с Англси.

— И оказались бы правы, — подтвердил я. — Она жила здесь когда-то.

О себе я ничего не упомянул. Этот человек был любопытен, и все же он мне понравился. С таким я бы с удовольствием провел несколько часов, беседуя за элем, глядя на корабли и ощущая морской ветер на волосах.

— Я — Эдмунд Прайс из Мерионетшира, — представился он.

— О, вы тот поэт, о котором говорят в Лондоне и Кембридже!

— Так далеко? Я не догадывался, что мой жалкий талант приобрел известность.

— Язык Уэльса музыкален, а вы пишете на нем хорошо.

— Благодарю вас. Хорошо сказано. Вы тоже поэт?

Я пожал плечами:

— Я — никто. Наверное, просто человек шпаги. Человек, которому еще надо найти свой путь, — я посмотрел на него почтительно. — А вы, говорят, человек широко образованный, знакомый со многими языками.

Теперь он пожал плечами:

— Чем больше учишься, тем яснее осознаешь свое невежество. Я просто невежественный человек, пытающийся уменьшить свое невежество.

— Я говорил о путешествии, — сменил я тему, — и не впустую. Я еду в Землю Рэли.

— А-а, да-да… Рэли. Ну что ж, за последние несколько лет он сделал себе имя, не так ли? Люди говорят об этих новых землях. А я думаю, действительно ли они новые.

— Кто знает? Куда человек может добраться, там он побывал. Говорят, ирландцы плавали за море в давние времена, и валлийцы тоже, под командой Мадока.

— Ну, по крайней мере ирландцы, — отвечал он. — Знаете ли вы рассказ о Гудлифе Гудлаугсоне, который в 1029 году отплыл от западного берега Ирландии с северо-восточным ветром и был отнесен далеко на юго-запад? В конце концов он нашел укрытие на уединенном берегу и обнаружил там Бьорна Асхбраудсона, который покинул Ирландию за тридцать лет до него. Среди нас это известная история, и других таких немало.

Были когда-то датчане, осевшие в Ирландии, которые слышали старые ирландские рассказы, и многие годы среди них земля, которую нынче называют Америкой, звалась Большой Ирландией, ходили еще рассказы о том, что ирландцы бывали в дальних западных землях точно так же, как и в Исландии.

— Я этих историй не знаю. Знаю только, как уже сказал, что куда люди могут добраться, они обязательно доберутся, и так уж разве трудно пересечь море? По-настоящему опасно плавать вдоль берегов, а люди плавали из Египта на Крит и даже к западным, океанским берегам Испании еще во времена Соломона, а это куда большее расстояние, чем от Исландии до Америки.

Мы толковали о многом, и разговор был приятный. Но время шло, и наконец Лила толкнула меня ногой под столом.

— А теперь мы отправляемся, — сказал я.

— Отправляйтесь, и да пребудет с вами Всеблагий Господь, — сказал Эдмунд Прайс.

— Благодарю вас.

Я повернулся к двери, где уже стояла Лила, и полез за кошельком. Эдмунд Прайс, подняв руку, остановил меня:

— Пожалуйста, позвольте мне заплатить, Барнабас Сэкетт.

Уже сидя в седле и выезжая из городка, я сообразил, что он назвал меня моим именем и фамилией!


* * *

Остров Англси был низменный, плоский и залитый солнцем. Мы торопливо проехали по берегу к тому месту, откуда должны были продолжить путешествие по воде, и явных преследователей за собой не заметили.

Где сейчас Абигейл? Где наш корабль? Далеко ли ушел в море? Кто стоит на руле? Кто старается удержать фок-мачту на далекой звезде?

Мы ехали через муры — вересковые пустоши, мимо тихих ферм, между каменными стенами, защищающими поля справа и слева. Наконец мы выбрались к бухте Трертур-Бэй и наши там небольшой домик, выстроенный из плавника и оштукатуренный, уютную и теплую хижинку под низкорослыми деревьями, увитую со всех сторон виноградом и окруженную цветами; одной стороной она смотрела на бухту, другой — на гору, поднимающуюся на севере.

У двери мы остановили лошадей. Лила позвала, открылась низенькая дверь, и оттуда появился высокий человек — очень высокий; когда он выпрямился, вынырнув из-под притолоки, он оказался выше, чем Лила; лицо его украшала рыжая борода, а на плечах под ветхой рубашкой перекатывались мускулы.

— Эге! — он глянул на Лилу. — Ты никак вернулась домой, а? А кто этот молодец?

— Его будущее отдано моей хозяйке. Нам нужна лодка, Оуэйн.

— Лодка? И куда ж ты поплывешь, сестренка?

— В Ирландию, чтоб найти там корабль в Америку.

— В Америку, говоришь? Ты что, собралась туда?

— Это — моя судьба.

— Ну что ж, поищи там нашу родню. Были среди наших такие, что уплыли с Мадоком, давно, давным-давно. Потом другие — те отправились позже искать их. А как-то я толковал с датчанином, который плавал туда на ирландском корабле. Он был старик уже, очень старый, но говорил о диковинных делах — о пальмах, как в Африке, о высоких каменных строениях, о людях, которые носят перья. Ты собралась в дикую страну, но приехала как раз вовремя — у нас тут стоит со стороны моря корабль, уходящий в Ирландию, так что если ты поспеешь его поймать… Маленький, но крепкий и мореходный. Капитан на нем из Исландии. Но как добраться туда? Не представляю, как это сделать.

— Это далеко?

Он шевельнул тяжелым плечом:

— Хочешь знать — спроси у ветра. — И перевел взгляд на меня. — Это вы из-за своей девушки торопитесь? Или вас кто-то ищет?

Я улыбнулся:

— И то, и другое понемножку. Девушка — само собой, конечно, ибо я ее очень люблю и хочу быть с ней. А что до тех, кто меня ищет, — если меня поймают, мне туго придется, а потому не думаю, что я дам им себя схватить. Море слишком близко, а шпага у меня слишком острая. Будет драка, думаю.

Он хохотнул — где-то там, глубоко в могучей груди.

— Вот это слова мужчины. Заходите, — он сделал жест рукой к двери. — Мама на тебя поглядит, Лила. И покорми его. Похоже, сила ему может сейчас понадобиться, а если он поплывет с исландцем, так она ему понадобится вдвойне. Идите. А я пока поищу лодку, и если появятся чужаки, так сообщу вовремя. Ешьте, отдыхайте… Поговори с мамой, Лила, пусть послушает твой голос, чтоб в будущие годы могла вспоминать..

Мы, пригнув головы, вошли в дверь — правда, пригибаться нам пришлось не так сильно, как ему, когда он выходил.

Внутри было прохладно и тихо. Вокруг — горшки и котелки, добрый запах стряпни. Нас встретила женщина — высокая, худая, с седыми волосами; годы не тронули ее лица морщинами, но глаза у нее были старыми, как камни снаружи, — но не холодными.

— Это ты, Лила? Давно тебя не было, девочка.

— Я проездом.

— Я слышала, что ты говорила. Значит, ты приехала — и тут же уезжаешь. Да, в далекую землю ты собралась, но с нами всегда так было. Так много наших уехало, так мало вернулось. Либо море забрало их, либо дальние берега… Не знаю.

Она, легко двигаясь, ставила на стол пищу.

— Вот это — баранина с муров над морем. Овцы едят соленую траву, и мясо у них — самое лучшее, какое быть может. Ешь, парень, и не торопись. Еда останется с тобой и память о ней — там, куда ты собрался. Моя мама говорила, что всегда надо везти с собой груз воспоминаний, независимо, везешь ли что еще, ибо когда все потеряешь, память все же останется.

Она перевела взгляд на Лилу:

— Девочка, а твоя хозяйка — добрая женщина?

— Что да, то да. А вот это — хороший мужчина, хоть сперва я в нем сомневалась. Я не думала, что для нее достаточно хорош хоть какой мужчина. А теперь я не боюсь с ним плыть. Только исландцу придется держать ухо востро, а то вот этот вмиг завладеет его кораблем.

— У тебя есть дар, девочка. Что ты видишь?

Лила подняла глаза.

— Про это я не буду говорить, мама.

— Да брось! Или все так плохо?

— Нет, — она заколебалась, разглаживая сильными белыми руками юбку. — Только темные времена ждут нас впереди, темные, темные времена. Я там выйду замуж, мама, и умру там тоже, оставив после себя сына.

— А вот этот?

— Четыре сына у него выживут. Другие помрут, и она умрет в Англии, и он… один… он умрет один, с оружием в руках, а вокруг будет огонь и воющее безумие среди пламени. Не такое хорошее дело, чтоб о нем разговаривать.

Я хмуро взглянул на нее.

— А что, Лила, я умру молодым или старым?

— Старым, — ответила она, — ста-арым. Твои сыновья уже будут мужчинами, один из них затеряется где-то далеко, и ты его больше никогда не увидишь, далеко, очень далеко в чужом странном месте. Но он выживет, и оставит после себя свое племя, как и остальные.

— Но Абигейл вернется в Англию? Стало быть, она меня бросит?

— Да нет, не так. Любовь я вижу всегда. Но она уедет. Не знаю, почему, не знаю, когда… и назад уже не вернется. Я вижу кровь на берегу, и какие-то люди уже в Америке умирают… умирают…

Дальше я ел в молчании, размышляя над тем, что она сказала. Верил я не особенно, но они поверили, и вот это меня беспокоило.

Хотя, что такого было в ее словах, чтоб беспокоиться? Я умру, дожив до старого возраста, после меня останутся четверо сыновей и я посею свое семя в новой земле, под новыми деревьями.

— Старым… — сказал я. — Что ж, все мы должны постареть, а после умереть, когда час придет. А что королева? Уймется, отстанет она от меня? Узнает, что у меня нет сокровища?

— Нет, не уймется она, и тот, что придет после нее, тоже. Тебя будут искать вечно, ибо это у них в мозгах засело: что ты нашел королевскую корону и оставил ее себе. Когда обнаружится, что ты в Америке, туда приедут тебя искать, и ты станешь прятаться… уедешь очень далеко.

— К голубым горам, значит?

— К самым горам. Ты затеряешься среди них, и они дадут тебе пищу, убежище и все, что тебе надо. Ты будешь жить в самом сердце гор.

— Что ж, неплохо. В конце концов, это именно то, чего я хочу.

Вот теперь я был доволен. Горы будут моими. Я доберусь до них, буду бродить среди них, узнавать их. Разве не в этом моя судьба, в конце концов?

Раздались шаги, открылась дверь, на пороге возникла громадная фигура Оуэйна.

— Какие-то люди едут. Четверо мужчин на лошадях.

— Чужие?

— Ага. Стал бы я приходить, если б свои? — он глянул на меня. — Лодка готовится. Так что, пойдете?

— Да, и твою сестру заберу. Но для начала я должен выйти на дорогу и глянуть, что это за люди.

— Я с тобой пойду. И топор прихвачу.

Я поднял руку.

— Отведи свою сестру в лодку. Разве ты не сказал, что их всего четверо?

Со шпагой в руке и двумя пистолетами за поясом я вышел на дорогу, засыпанную серыми битыми ракушками, и остановился, серый на фоне дороги, глядя, как они подъезжают.

За спиной у меня была гора, темная против неба, по правую руку — море. Под черным плащом у меня скрывалась шпага. Рука лежала на рукояти, клинок был наполовину обнажен.

Я ждал их там — и надеялся, что они будут сильны.

Глава десятая

Перед входом в свой дом стоял простой и грубый с виду человек. Он глядел на меня и на людей, приближающихся ко мне. Потом сказал что-то через плечо. Из дому вышли еще двое.

По другую сторону дороги, на берегу, какой-то рыбак чинил сеть. Оуэйн, проходя мимо него к лодке, что-то сказал. Тогда этот человек бросил сеть и взял в руки длинную жердь.

Всадники подъезжали все ближе. Появились еще несколько человек и остановились в ожидании.

Всадники остановили лошадей, глядя на меня, не доехав футов тридцати. Один из них был Роберт Малмейн!

— Итак, мы встречаемся снова!

— Для меня это так печально, — сказал я весело, — ибо мы встречаемся лишь для того, чтобы расстаться.

— На этот раз — нет, я думаю. Вы — мой пленник, Сэкетт.

— И вы это мне говорите, когда у вас за спиной всего три человека? Да и что это за люди! Я так думаю, их брюхо не переваривает сталь, да и ваше тоже!

Моя шпага легко выскользнула из ножен, острие поднялось.

Но тут раздался шорох обутых в сандалии ног на ракушках дороги, сзади, вокруг меня.

— Двигай! — сказал чей-то голос мне в ухо. — Ветер ждать не станет!

— И бросить здесь этих джентльменов? — возразил я.

Теперь вокруг нас собралось уже, должно быть человек пятьдесят — и мужчин, и женщин, да и дети затесались между ними. Они ничего не говорили, просто придвигались все ближе и ближе. У некоторых были пики, у других — жерди или палки. У некоторых вообще ничего не было. Я заметил по крайней мере одного с косой и нескольких с топорами.

— А ну сдай назад! — заорал Малмейн и помахал рукой.

— Мы в Уэльсе, Малмейн. Они не понимают по-английски.

— Ну так скажите им, чтоб разошлись.

— Я по-валлийски не говорю, а кроме того, что они такого делают? Вы — чужаки, им просто любопытно.

— Клянусь небесами, я их сейчас обучу, кто тут чужак!

Он потянулся за шпагой, но на рукояти уже лежала чья-то большая рука. Малмейн уставился в улыбающееся бородатое лицо, выругался, но чужие пальцы на рукояти шпаги не дрогнули.

— Поосторожнее, Малмейн! — предупредил я, улыбаясь. — Это славные люди, вот только малость грубоватые, если их расшевелить.

Теперь люди столпились вокруг всех четверых всадников — так плотно, что лошади шелохнуться не могли. Какой-то парень держался за ногу всадника. Он улыбался, но намек был ясен: одно движение — и всадник растянется на дороге.

— Давай! — закричал Оуэйн. — Ветер попутный! Быстро сюда иди!

Отступив назад, я спрятал шпагу в ножны, потом легко побежал к берегу. Лила была уже там. Я схватился за планширь лодки и мы вскочили внутрь. Оттолкнулись. Парус забрал ветер и туго выпятился.

— Я еще увижу, как ты умираешь на костре! — кричал Малмейн. — Я отправлю за тобой военный корабль!

Имея за кормой мыс Холихед, мы держали курс на Уиклоу-Пойнт, лежащий далеко за Ирландским морем.

— Что они сделают? — спросил я, ткнув пальцем за спину.

— Они? Ничего. Чуть позже разойдутся по своим делам и твой Малмейн сможет делать, что захочет, — только на Англси у него много не получится. Лодку он не найдет ни здесь, ни на много миль вокруг, а мы тем временем уже уйдем далеко вдоль ирландского берега — его никто лучше меня не знает.

Нас нес сильный ветер, попутный, и волны убегали вперед, обгоняя нас. Через некоторое время я спустился вниз, устроился на плетеных матах и парусах и заснул. Когда я проснулся, наше суденышко находилось южнее мыса Уиклоу и обходило со стороны моря Хорсшо-Бэнк — отмель Подковы.

— Ну, ты если уж спишь, так спишь! — заявил Оуэйн. Потом указал вперед по правому борту: — Это довольно удобный берег, если поглядывать внимательно. Вон там скала… Волчий Камень ее зовут, когда ветер дует, она оскаливает зубы. Вдоль берега отмели, кораблю приткнуться негде, так приходится держаться подальше в море. Большинство опасных мест лежит в четырех-шести милях от берега, вот здесь.

Мы стояли рядом, разглядывая море впереди.

— Эти сухопутные! — сказал он. — Такие олухи! Да вот хоть месяц назад, в Дублине-городе, слышал я, как один толковал в таверне — мудрый человек, говорили, — так он рассказывал, как в старину мореходы боялись уходить в открытое море и всегда держались близко к берегу для безопасности. Я над ним посмеялся, а он разозлился.

— Но ты ему объяснил?

— Я-то объяснил, да что толку объяснять олуху? Я ему говорил, что в открытом океане опасностей в десять раз меньше, чем у незнакомого берега, да хоть и у знакомого. А он поглядел на меня с жалостью — жалел, значит, что я такой темный, — это он-то, который в жизни не видел паруса и не держался за румпель! Ладно, гляди! Вон там впереди лежат банки-отмели — Арклоу-бэнк, Глассгорман, Блэкуотер и Доггер, и каждая — смертельная ловушка, если ты про них не знаешь. Одни названия чего стоят: Ковчег-на-Дне, Стекложор, Черная Вода, Собачья банка… А для сухопутного человека море там выглядит таким уж невинным!

— Ладно… Вот тот исландец, о котором ты говорил, — где мы его найдем?

Оуэйн подумал.

— Мог и убраться куда, но я так думаю, он или в Каслхейвене, или в Глендоре. Он не любит людных мест, этот исландец.

Берег лежал перед нами зеленый, море — серое, ветер срывал белые барашки с гребней волн и жалил лицо колючими брызгами. Суденышко наше, накренившись на борт, умело резало волны, словно играя с морем, будто дельфин. Мы повстречали только несколько рыбачьих лодок — довольно близко — и один корабль с прямыми парусами, этот, правда, прошел далеко в море.

Время от времени я становился на руль.

В конце концов мы зашли в Глендорскую бухту, обойдя два мыса — Галли-Хед и Фойлснашарк-Хед — и оставив Адамов остров далеко на левом траверзе. Бухта эта невелика, но проникает далеко в сушу и потому хорошо защищена от всех ветров.

На берегу были видны два замка. Это было — раньше, во всяком случае, — гнездо клана О'Донованов.

Серые стены замка Касл Донован поднимались у нас по левому борту.

Вот там мы и бросили якорь, недалеко от берега, и корабль, который мы искали, оказался здесь; сам исландец стоял у релинга, глядя, как мы заруливаем в гавань.

— Огой, Торвальд! — позвал Оуэйн. — Тут у меня двое, хотят к тебе на корабль!

— Мы плывем на Ньюфаунтлент! — крикнул Торвальд в ответ. Говорил он с акцентом, приглушая согласные звуки. — Ухотим с рассветом!

— Это моя сестра плывет, и с ней англичанин. Мы за тобой гнались с самого Англси!

Спустили ялик, первой в него перебралась Лила, я — за ней. Оуэйн сел на весла, довез нас до корабля исландца, и мы взобрались на борт.

— Женщина на моем корапле? Это я только тля тепя телаю, Оуэйн!

Торвальд был широкий и толстый, с толстой костью, светловолосый. Он окинул меня пронзительными голубыми глазами.

— Ты моряк, та?

— Моряк.

— Кута плывешь?

— Вообще-то в Виргинию, но Ньюфаундленд по пути. Мы тебе благодарны.

— Тепя кто-то ищет?

— Да, может, появится корабль королевы, так что если не хочешь рисковать, мы поищем другой способ, или купим себе рыбацкую лодку и поплывем вдвоем.

Торвальд захохотал.

— Увитишь, это нелегко, совсем нелегко! И холотно тоже. — Он усмехнулся на одну сторону. — Если королевин корапль смошет пойти за нами, кута мы плывем, латно, пускай хватает тепя, на сторовье.

Глендорскую бухту окружали зеленые красивые холмы, а осыпающиеся развалины Замка Донованов выглядели странными и чужими среди густо стоящих над бухтой деревьев. Мы поплыли на берег на ялике, и там, куда привез нас Оуэйн, я закупил провизию.

Я с любопытством оглядел старое здание. Это был наполовину склад, наполовину лавка, и добрая половина товаров в этом заведении, подозреваю, была контрабандой. Мы купили то, что нам было нужно, в том числе кое-какие дополнительные судовые запасы, а потом вернулись к кораблю исландца.

Это было не большое судно, в общем-то, по обводам напоминавшее норвежский «бойорт» с прямым марселем над шпринтовым фоком, латинской бизанью и маленьким шпринтовым парусом под бушпритом. Называлось оно «Снорри», и мне понравился и его вид, и его дух. Руль на нем поворачивался торчащим из палубы рычагом — «кнутовищем», что давало возможность рулевому следить за парусами. Голландцы такое устройство называют «колдершток».

В небольшой каютке на корме повесили занавеску, отделив уголок для Лилы.

Когда мы, оставив позади изумрудно-зеленую гавань Глендора и миновав острова, вышли в открытое море, небо затянулось серым. Я, стоя на палубе между мачтами, смотрел назад, на Ирландию. Доведется ли мне еще когда-нибудь увидеть Британские острова?

С юга дул крепкий ветер, но Торвальд все равно поставил все паруса, какие были, чтобы поскорее добраться до Исландии. Дальние раскаты грома и проблески молнии предупреждали нас, что впереди непогода, но Торвальд вырос на палубе, а на руле у него стоял кряжистый человек лет сорока или больше — вылитый викинг.

Перед самым полуднем я сменил рулевого. Торвальд стоял рядом, не спуская с меня глаз, — не тот он был человек, чтобы доверить свой корабль неизвестно кому. Но я набил себе руку давным-давно, еще плавая по нашим болотам. Довольно скоро он поуспокоился, поверив в мою руку и здравый смысл.

Лила почти все время оставалась внизу. Когда погода держалась умеренная и корабль не сильно качало, она готовила что-нибудь из корабельных припасов — всегда горячую, питательную пищу.

Торвальд поглядывал на нее и качал головой.

— Ты, Лила, нас совсем испортишь. Моряку нелься привыкать к такой роскоши.

Он не терял времени зря и гнал корабль на северо-запад, прокладывая курс подальше от мест, куда могли быть направлены поиски, и направляясь в холодные северные воды.

В полночь я проснулся, вышел на палубу и остановился рядом с Торвальдом.

— Если хочешь спать, можешь оставить «Снорри» на меня.

— Устал, — просто сказал он. — Курс норд-вест-тень-норд.

Он ушел вниз, а я остался наедине с рулевым, лицо которого скрывалось в тени под капюшоном.

С каждым днем ветер становился все холоднее, и когда наконец впереди прорезались бледной тенью горы Исландии, мы собрались на палубе, чтобы вновь посмотреть на землю. Торвальд легко провел корабль в маленькую бухту, где стоял его дом.

Три дня простояли мы в порту, а потом вновь подняли паруса. Теперь ветер был ровным, но холодным. А во время ночной вахты он внезапно стал еще холоднее. С подозрением отнесясь к возможной перемене погоды, я разбудил Торвальда.

Он вышел на палубу, принюхался к запаху ветра, подождал немного и наконец сказал:

— Лед!

Мы изменили курс и пошли к югу. Неожиданно я заметил в воде что-то белое и блестящее. Это была льдина. Вскоре нам попались несколько пятен битого льда, а потом мрачно торчащий из воды большой айсберг.

Мы прошли мимо него в нескольких сотнях ярдов — это была огромная белая башня, указывающая ледяным пальцем на облака.

Время проходило быстро. Однажды, серым пасмурным днем, мы заметили птиц из залива Уитлесс-Бэй и повернули вдоль берега к северу, потому что вышли к земле чуть южнее своего порта назначения.

Мы вошли в гавань Сент-Джона и бросили якорь. Вокруг было много небольших судов, в основном рыбаки — португальцы, баски, исландцы, — но попадались и другие, судя по всему — пираты. Они любили изрезанные бухты и маленькие гавани острова. И людей набирать здесь любили, потому что ньюфаундлендцы славились как народ твердый, крепкий, искусный во всем, что связано с кораблями и морем, а потому им рады были на любом судне, но на пиратском — вдвойне: там ловкость и моряцкое искусство были главнейшим требованием.

— Фсе, тальше мы не пойтем, — объявил Торвальд. — Распротатим то, что привесли, и сагрузимся рыпой, томой повесем.

— Жаль, не смогу тебя уговорить. Я скупал меха вон на тех берегах, — я ткнул пальцем в ту сторону, где за островом должна была лежать большая земля. — Там ждет целое состояние — только приди и возьми.

Торвальд покачал головой, хоть глаза его и застыли на западном горизонте.

— Подумай, друг, — настаивал я. — Ты можешь за одно плавание добыть столько, сколько за обычных четыре.

Он снова покачал головой.

— Я найту вам корапль, — сказал он. — Я тут всех снаю, и меня все снают.

Этот остров, куда мы приплыли, был обрывистый и крутой, и люди здесь были крутые, и корабли отважно ждали встречи с морем. Суда приходили в эту гавань, чтобы высушить пойманную рыбу или пополнить запасы перед новым выходом в темные воды.

Меня сжигало нетерпение. Я уже прошел немалую часть своего пути и мог думать только об Абигейл, о нашем корабле и о моих друзьях. И всегда на заднем плане моих мечтаний висели, словно туман, голубые горы, и ничто другое не манило меня так, как они, — я рвался увидеть их и помериться с ними силами.

Мы сошли на берег — Торвальд, Лила и я, — и бродили среди рыбаков, покупая то, что нам было нужно; в этом порту можно было хорошо пополнить припасы.

Внезапно передо мной возник здоровенный человек. Он был больше меня и ростом, и в ширину. Выглядел он очень сильным и, конечно, именно таким себя и считал.

— Вот эта девчонка, — он ткнул пальцем в Лилу. — Даю за нее пятьдесят английских фунтов!

— Она — свободная женщина, — сказал я.

— Х-ха! — насмешливо выдохнул он. — Какая женщина свободна, когда предложены такие деньги? Я ее хочу! Ладно, тогда сто фунтов!

Он наклонился ко мне, чуть выкатив глаза. Рожа у него была красная от пьянства.

— Нет, — сказал я. — А теперь уйди с дороги.

— Уйди с дороги! — зарычал он. — Это ты мне говоришь?!

Это был очень крупный человек — но пьющий. Опасный человек, и я вовсе не собирался затевать с ним драку. Мне не терпелось отплыть на юг, мне не терпелось найти попутный корабль и меня страшно раздражал этот здоровенный олух, который торчал на дороге, обдавая меня вонью изо рта.

Он потянулся за шпагой, я выбросил вперед руку, чтобы помешать ему, а другой двинул его под ложечку.

Кулак ударил крепко, у здоровяка со свистом вырвался воздух из легких. Ему было здорово больно — но это отнюдь не значило, что он уже побит. Я расставил ноги пошире и обоими сложенными кулаками шарахнул его по челюсти.

Я уже говорил, что силы во мне хватит на двоих… а то и на троих.

Он шлепнулся задницей в грязь. Кровь текла струйками из разбитого носа и рта. Мои удары его оглушили. Я переступил через его ноги и пошел дальше. Торвальд внимательно посмотрел на меня.

— А в тепе есть силенка… Но ты снаешь, кто он такой?

— Нет.

— Вот и я не снаю… сошел он вот с того корапля, — он показал на голландский флейт, стоящий в укрытой гавани, — и он пират.

— Не имеет значения, — отозвался я.

И соврал. Потому что внезапно меня охватила страшная зависть. Этот флейт был небольшой, ладный, аккуратный и красивый кораблик, и каждая его линия говорила о скорости и легкости в управлении.

— Он идет, — негромко предупредила Лила.

Я повернулся и увидел, что здоровяк пришел в себя и встал на ноги. Вокруг него собрались с полдюжины человек, и все глядели в мою сторону. Он показал пальцем, потом сделал шаг ко мне, но пошатнулся и чуть не упал снова.

К нам подошел узколицый человек с приятными темными глазами.

— Этот вот… скандальный, драчливый тип. Каждый раз, как он появляется, мы только и мечтаем, как от него избавиться.

— Это действительно его корабль? — спросил я.

— Действительно.

— И он на самом деле пират?

— Да уж… только-только вернулся, грабил честных рыбаков на Банках, а теперь собирается на Антилы, когда покончит с пьянкой.

— Я — Барнабас Сэкетт из Англии, а это — мой хороший друг Торвальд.

— Его-то я знаю, — сказал узколицый. — Вы путешествуете в хорошей компании.

Люди пирата уже приближались к нам.

— Лила, — сказал я, — когда это кончится, надо будет забрать твои вещи. Скоро у нас будет корабль.

— Корабль?

— Ага…

Они надвигались на меня — люди самого неприятного вида, а двое — явные негодяи.

Они начали было вытаскивать свои шпаги, но я поднял руку.

— Если вы обнажите клинки против меня, это будет бунт. Где это видано, чтобы команда бунтовала против своего капитана?

— Капитана? — они ошарашенно уставились на меня.

— А вы что, предпочитаете плавать с этим здоровенным пьяным болваном? — я сделал небрежный жест в его сторону. — Если он вам по вкусу, так держите его. А мне он и даром не нужен. Но если захотите плавать со мной, так на берегу никаких скандалов не будет.

— А чего это мы должны плавать с тобой? У тебя что, корабль есть?

— Вот этот флейт — теперь мой корабль. Вот что я вам скажу: сейчас мы оставим его здесь, пусть себе пьянствует, а сами поднимемся на борт и приготовимся к выходу в море. Если он такой же шкипер, как и боец, там потребуется много работы.

Один из них, по виду — рыбак, рассмеялся:

— А он смелый, этот парень!

— Если я поднимусь на борт, вы мне будете подчиняться.

Они не знали, что и подумать, только глазами водили — то на меня, то на Лилу, то на Торвальда.

— Пошли! — резко скомандовал я. — Этот уже конченый. Он вас доведет либо до смерти, либо до плена и испанской тюрьмы.

— А ты куда нас поведешь?

— К богатой добыче и к равной дележке, без нечестной огромной доли для шкипера. А после я сойду на берег в Виргинии, а флейт будет ваш.

О, я правильно разгадал своих людей! Я не болтал впустую, ибо это были люди, которые ценили отвагу — и мало что сверх того. Им хотелось добычи, но тут была и игра тоже, а они только что видели, как их шкипера опрокинул в грязь человек на добрую треть меньше ростом — да еще с такой легкостью!

Если был у них страх перед ним, так он исчез вместе с его падением. А он сейчас упал снова, и снова пытался подняться на ноги — не знаю, то ли от выпивки его шатало, то ли это было воздействие моих ударов; не знал я и знать не хотел. Но он все дергал рукоять шпаги.

Чтобы быть предводителем пиратов, нужна не только отвага, но и злобная наглость, решимость переть на всех и вся, и эти люди такое могли понять и оценить.

— Сейчас он тебя убьет, — сказал один из них. — Вон, идет…

Он действительно приближался, с обнаженным клинком, но я выжидал с голыми руками, оценивая его движения. В нем чувствовалась мерзкая злоба и ярость. Он наверняка кинется безоглядно и будет слишком самоуверен, потому что я стою перед ним без оружия.

Мой отец мало что мог оставить мне из мирских благ, зато оставил то, что сам узнал — о мужчинах и оружии, о женщинах и лошадях, о кораблях и городах. Он учил меня хорошо, и я знал, что мне по силам.

— Он и вправду сопирается упить тебя, — предупредил Торвальд. — Не ошипись! Он пыстрый…

Все чуть расступились, зная, что дело это решится между нами двоими, ибо таков мужской обычай. Человек сам дерется в своей драке, не прося пощады и не ожидая помощи.

Здоровяк поднял острие шпаги на уровень моего живота, и клинок держал куда ровней и уверенней, чем я ожидал. Мои удары, видно, вышибли из него часть хмеля, но я знал, что память о выпитом еще осталась у него в мускулах.

Шпага у него был плоская, с одной режущей кромкой, и он держал оружие лезвием книзу. Он будет крепко сжимать рукоятку и все внимание сосредоточит на шпаге. Сейчас он думает, что сделает со мной. Он уже ощущает на губах вкус расплаты за те удары, что я нанес ему…

Внезапно он бросился вперед. Все было безукоризненно — и движение, и выпад. Сколько раз я сам делал такие на тренировках!

Хлестким шлепком ладони я сбил оружие в сторону, с направления на мое тело. Потом быстро шагнул левой ногой вперед, к нему, поставил правую ногу за его ногами и резко ударил правой рукой снизу вверх, открытой ладонью под подбородок.

Голова его дернулась кверху, он подался назад — и споткнулся о мою ногу. Наполовину развернулся и снова шлепнулся в грязь. При падении шпага выпала у него из пальцев. Я отбросил ее ногой подальше от его руки, потом поднял. Он лежал и смотрел на меня, ошеломленный… Явно ждал смерти.

Я сломал клинок о колено и бросил обломки на землю.

— Пошли, Лила, — сказал я, — нам пора на наш корабль.

Глава одиннадцатая

— Смелый вы человек, — сказала Лила. — Я начинаю понимать, что она в вас нашла.

Чем ближе мы подплывали к флейту, тем больше он мне нравился — стройный трехмачтовик с благородными обводами. Но когда поднялись по трапу на борт, я был просто потрясен.

Палубы были грязны, весь корабль выглядел грязным и запущенным — явно неподходящий вид для изящного голландского судна. На палубе болтались несколько матросов, какой-то человек стоял наверху, на квартердеке и смотрел на нас с Лилой.

— Вы кто такой? — грубо спросил он.

— Ваш новый шкипер, — ответил я, поднявшись по трапу и остановившись перед ним. — У нас с вашим бывшим капитаном возникли некоторые, скажем так, разногласия, и те, кто был на берегу, решили, что они предпочитают видеть в роли шкипера меня.

— Они, значит, решили, вот как? — он сощурился. — Мне они на этот счет ничего не говорили!

Я улыбнулся ему:

— Вон там корабельная шлюпка. Отправляйтесь на берег и поговорите со своим бывшим шкипером, если есть желание.

— Я гляжу, это у тебя есть такое желание — сплавить меня на берег, а самому остаться тут командовать! — он сверкнул на меня глазами из-под кустистых бровей. — Черта с два! Да кто вообще сказал, что ты можешь управлять кораблем? Или командой?

— А вы вот у них спросите, — сказал я, махнув рукой в ту сторону. — А сейчас идите вниз, найдите чистую рубашку, чистые панталоны, выбрейте щеки и подстригите бороду. И без того чтоб я вас на этом квартердеке не видел!

Он, буравя меня глазами, хотел было возразить.

— Идите, — повторил я, — иначе вмиг окажетесь в числе простых матросов.

— Ну тогда вам потребуется новый штурман, — заявил он, — разве что вы умеете сами прокладывать курс, потому что больше никто на борту этого делать не может.

— Явитесь сюда в таком виде, какой подобает офицеру на юте, и вы сохраните свое место, — резко ответил я. — В противном случае я буду все делать сам.

— Так вы что, умеете прокладывать курс, что ли?

— Умею, — ответил я, — но выгонять вас пока не намерен.

Он, ворча, пошел вниз по трапу, а мы с Лилой прошли в кормовую каюту.

Удивительно, но там оказалось вовсе не так плохо, как я ожидал. Но даже это отнюдь не удовлетворило Лилу.

— Иди отсюда! Оставь это мне! И готовку тоже! Только присмотри, чтоб на борту оказалось достаточно припасов… чтоб было из чего готовить!

Я снова вышел на палубу и задал команде работу — несмотря на позднее время, заставил людей выдраить палубы, свернуть снасти в бухты и вообще сделать корабль похожим на корабль. На борту оказалось достаточно много добрых ньюфаундлендцев, так что работа надолго не затянулась, но дело заставило всех пошевелиться и понять, что руль взяла новая рука.

И все это время я размышлял. С одной стороны, я совсем не хотел становиться пиратом, мне нужно было лишь оказаться на берегах Земли Рэли вместе с Абигейл, но, с другой стороны, я вырос в Англии времен Армады, времен Рэли, Дрейка, Фробишера и Гаукинса. Морские битвы были тогда в крови у англичан, а испанцы плавали на своих больших галионах на север вдоль берега от Антильских островов, и некоторые из этих галионов были нагружены золотом.

Задав команде работу, я прошел в кормовую каюту и расстелил на большом столе карты. Они были старые, далеко не такие подробные, как у меня на корабле, но все же довольно приличные, а я хорошо помнил те карты, что остались там. И все же я внимательно изучал эти, по мере надобности пополняя их своими воспоминаниями.

На юго-запад, вдоль берегов полуострова Гаспе, потом на юг мимо Новой Шотландии и еще дальше параллельно берегу, только держаться намного мористее.

Я просидел над картами добрый час, и тут вернулся штурман. Он изрядно поработал над собой и выглядел теперь свежим и чистым… ну, скажем так, ч и щ е.

Когда он увидел, что я изучаю по карте устье большой канадской реки, то покачал головой.

— И не думайте об этом. Туда недавно пришел неизвестный корабль — со множеством пушек и под флагом, какого я в жизни не видел. Тот, кто им командует, тоже пират, но опять-таки такой, каких я в жизни не видел. У него всего одна рука. А на том месте, где была вторая, сейчас крюк — а иногда клык или коготь. Человек он молодой, очень сильный, очень быстрый и, я думаю, оттуда он не уйдет. Один индеец мне говорил, что он строит большой дом — может, замок, — на холме в горах.

— Мы его там не побеспокоим.

Глядя на людей, работающих на палубе, я приметил одного — крепко сложенного парня с отличными плечами и красиво вылепленной головой.

— Вот этот человек там, внизу… Он кто?

— Ньюфаундлендец, отличный матрос. Его имя — Пайк. Во всяком случае, так его все зовут. Он был рыбаком, пока не пришел к нам, и китобоем.

— А ваше имя?

— Хандсел. Вообще-то это фамилия, имя — Питер, но меня все зовут Ханс или Хэндс… а мне все равно.

— Так вы знаете этого человека — Пайка?

Он кивнул.

— Работает хорошо — и дерется хорошо. — Подумал и добавил: — Я думаю, он лучший моряк на борту. Знает море, и есть в нем любовь к кораблю.

В этот вечер на стол была подана пища, приготовленная Лилой, и это была хорошая пища. Люди ели, ели и отваливались от стола со вздохом. Наблюдая за ними, я понял, что моя борьба завершится успехом, ибо моряки редко видят такую пищу и не захотят остаться без нее — даже если им захочется остаться без меня.

Через несколько дней, размышлял я, у меня не будет никаких хлопот. Слышал кто-нибудь о революции сытых людей?

Я долго изучал карты, а команда тем временем работала на палубе, поправляя такелаж и паруса и просто принаряжая судно перед выходом в море. И по мере того, как все очевиднее становилась красота корабля, все заметнее вырастала гордость команды за него.

На третий день я стоял на палубе, и тут мимо прошел матрос, о котором я наводил справки. Я остановил его — кое-кто на палубе слышал это.

— Пайк!

Он четко повернулся лицом ко мне.

— Начиная с сегодняшнего дня, вы — офицер. Будете командовать палубными работами и управлять парусами. Докладывать будете мне — и только мне.

— Есть!

— Корабль — это наш дом, Пайк, а также наша крепость и наше убежище. Я хочу, чтобы именно так к нему и относились. И если наступит время, когда нам придется проплыть через игольное ушко, я хочу, чтобы он был к этому готов. Вам понятно?

— Я это сделаю. Он будет готов, капитан!

На пятый день мы вышли из гавани и легли на курс, ведущий к берегам большой земли на западе, но я выбрал маршрут, который уведет нас далеко в море, минуя Гаспе.

Кто бы ни был тот пират с рукой-клыком, я с ним не ссорился. У него своя дорога, у меня — своя, и моя ведет к Земле Рэли.

Три дня ветер держался попутный, погода нам благоприятствовала, и мы шли ходко, не видя ни земли, ни корабля — и не стремясь к этому. Я намеревался пройти подальше на юг, поближе к своей цели, и, при случае — встретить испанский корабль.

На шестой день в утреннюю вахту раздался крик:

— Парус!

Я осмотрел его, воспользовавшись подзорной трубой, найденной на борту. Это оказалась небольшая рыбачья лодка — на борту, несомненно, ничего, кроме трудолюбивых рыбаков и их улова, а таких людей я грабить не собирался.

— Прежний капитан не раздумывал бы, — угрюмо заметил Хандсел. — Про него говорили, что он ничего не упустит!

— И зря терял время, — кратко ответил я, — судя по тому, что у нас в трюмах.

Дважды за следующие несколько часов мы видели суда. Первое оказалось такой же рыбачьей лодкой, второе — небольшим исландским кораблем. После того, как исландцы помогли мне, я вовсе не хотел отблагодарить их, ограбив судно, которое могло принадлежать какому-нибудь другу Торвальда.

Теперь мы шли ближе к берегу. Это опасно, что было мне отлично известно, но я полагал, что в большинстве своем испанские корабли продвигаются на север вместе с могучим теплым потоком, который течет вдоль берегов Америки почти до широты Земли Рэли, где они поворачивают на восток, к Испании.

Пока что мы находились намного севернее, но ведь всегда есть какой-то шанс…

Рядом со мной появился Пайк.

— Капитан, — заговорил он вполголоса, чтобы только мне было слышно, — вон там за островом — корабль. — Он указал направление кивком. — Там, за деревьями. Вы видите?

— Да.

Я навел туда подзорную трубу и увидел судно ясно — вернее, самые топы его мачт, едва возвышающиеся над деревьями на низком песчаном острове. Этим мачтам следовало бы изрядно торчать над деревьями, и у меня появились кое-какие мысли на этот счет.

— Ну-ка поглядите, Пайк. Что вы скажете об их мачтах?

Он посмотрел в трубу, потом повернулся ко мне.

— Они спустили стеньги, капитан. Не знаю, что это за судно, но они спустили стеньги, чтобы их видно не было. По какой-то причине им пришлось остановиться.

— Они на мели?

— Да нет, корабль на ровном киле. Я бы так сказал: или они чинятся, или их грабят.

Я снова взял трубу и изучил берег. Остров был низкий, песчаный, с несколькими дюнами, покрытыми жесткой травой, а песчаный гребень, протянувшийся вдоль спинного хребта острова, порос соснами.

Волнение было небольшое, и мы переложили руль, чтобы подойти ближе к берегу. Я не заметил нигде никаких признаков жизни.

Опускалась ночь, а вид берега мне не нравился.

— Капитан! — сказал Пайк. — У нас есть человек, который знает этот остров.

Я опустил трубу и недоверчиво оглянулся на него.

— Ну да, мы его зовем Синий из-за необычного цвета кожи. Он рыбачил на Банках, и его несколько дней носило штормом. Так вот он как-то высаживался здесь набрать воды — там, на другой стороне, есть родники.

— Приведите его. Я с ним поговорю.

И все еще никаких признаков жизни, никакого движения. Что же, это мертвый корабль? Или какие-то проделки зрения, а никакого корабля там вообще нет? А может, за нами наблюдают из-под сосен, вон оттуда?

Синий оказался тощим длинноруким человеком, лицо его было опалено порохом — или чем-то другим, дающим синеватый оттенок.

— Ну да, знаю я этот островок, — сказал он. — С той стороны за ним хорошая якорная стоянка, грунт держит надежно, если погода приличная. Тут корабли не раз брали воду.

Уже темнело, но через подзорную трубу, которую я ему дал, он кое-как сумел разглядеть мачты.

— Что-то мне чутье подсказывает, — сказал он, опустив трубу, — насчет этого корабля… Не могу объяснить почему, только я уверен, что он — фламандский. Глаза у меня получше, чем у большинства, так я, кажется, разглядел у него в оснастке юферс в форме сердечка — а такие делают фламандцы.

По его командам, все время осторожно промеряя глубину свинцовым лотом, мы добрались до оконечности острова, не неся никаких огней.

В маленькой бухточке, известной Синему, мы бросили якорь и спустили шлюпку. Взяв с собой шестерых людей, я отправился на разведку.

Мы поднялись по низкому песчаному берегу, перебрались через дюны и двинулись вдоль кромки деревьев. Идти бесшумно было делом нелегким, потому что под ноги то и дело попадались обломанные ветром сучья, мелкие веточки и листья. Но все же мы сумели пройти, не подняв шума, и медленно, осторожно пробрались через строй деревьев.

Синий схватил меня за руку.

Там был не один корабль, а два! Ближе к берегу стоял отличный фламандский галион, красиво изукрашенный вдоль пушечной палубы; суда такого типа они начали строить всего десять-двенадцать лет назад. Очевидно, его стеньги были спущены, чтобы помешать внезапному бегству, но все равно выход из бухты был перекрыт вторым кораблем, который мы почти не могли разглядеть в темноте.

На берегу был растянут парусиновый тент, под ним сидели, выпивая, несколько человек. По крайней мере, трое выпивали — а четвертый сидел напротив них со связанными за спиной руками. Чуть дальше по берегу горел второй костер, мы слышали доносящиеся оттуда крики и смех — пьяный смех, как мне показалось.

— Отличное место! — говорил кто-то. — Дюжину раз я им пользовался, и дюжина добрых кораблей была ограблена, а добыча с них без спешки и суеты переправлена на наш собственный кораблик.

Он ткнул пальцем в сторону связанного человека.

— Ну, давай, говори! Мы знаем, что у тебя на галионе есть золото — и мы его с твоего галиона снимем, или же снимем шкуру с тебя — по дюйму за один раз.

Говоривший отличался, судя по виду, крупным ростом, хоть сейчас сказать наверняка было трудно — он сидел на бочонке. Вид у него был мрачный, угрюмый, лицо смуглое, ядовитое и злобное, а товарищи его выглядели не лучше. Я скользнул взглядом вдоль берега, чтобы прикинуть, сколько там людей. Дюжина? Да нет, больше, много больше.

Не меньше тридцати, а может, и все пятьдесят. А сколько осталось на борту? А на захваченном корабле есть кто-нибудь?

Я резко повернулся и повел свою группу обратно через кусты.

— Синий, следи вовсю вон за тем кораблем, — я показал на захваченный галион. — Чтоб тебя никто не видел, но ты с них глаз не спускай. Если там начнется хоть какое шевеление — бегом ко мне.

Добравшись до берега, мы погрузились в шлюпку и через несколько минут я уже сидел в кормовой каюте флейта с Пайком и Хандселом.

— Вы останетесь на флейте, — говорил я Хандселу. — С первым светом выводите его из устья этой бухты и приготовьте к делу. Сможете управиться с дюжиной людей?

— На этом корабле — смогу. Голландцы строят свои суда так, чтоб на них не нужно было много матросов.

— Тогда приведите его на рассвете к тому берегу и нацельте пушки на пиратский корабль, но не стреляйте, если в вас не будут стрелять.

Потом я повернулся к Пайку.

— Вы возьмете дюжину людей и захватите корабль. Отправляйтесь на шлюпке… Доберитесь в темноте до их корабля. Проскользните на борт и захватите его. Когда он будет в ваших руках, поднимите на фок-мачте белый флаг — или любую белую тряпку.

— А вы?

— Мы пойдем той же дорогой, что уже ходили, подберем Синего и захватим пиратского шкипера и его пленников. А теперь слушайте внимательно: я не хочу потерять ни одного человека, но если вы будете двигаться быстро и тихо, то сможете одолеть их. Почти вся команда на берегу — и пьяная.

Пайк повернулся к выходу.

— Пайк!

Он остановился.

— Я доверяю вашему суждению. Если в какой-то момент вы решите, что дело сделать невозможно, возвращайтесь на флейт. Я вас укорять не стану.

Когда мы снова проходили через сосняк, вокруг было темно и тихо. На пляже все еще мерцали костры, но вокруг них мало кто двигался. Большинство уже свалилось в пьяном сне.

Трое под навесом еще сидели, по-прежнему пытаясь поймать на крючок пленного капитана.

— Времени у тебя — до рассвета. Подумай толком, — говорил пират, — а иначе мы с тебя шкуру снимем с живого.

Я бесшумно подошел к кромке сосняка. Ветер начисто смел песок с этой стороны, и до края навеса отсюда было всего с дюжину шагов. На мгновение я задержался, вытаскивая шпагу из ножен. Справа от меня возник Синий — он тоже вытаскивал свою абордажную саблю. С нами было еще три человека, и мы, тесно сбившись, двинулись вперед.

— Снимем шкуру! — повторил смуглый пьяным голосом. — Обдерем тебя живьем! Там есть золото. Я знаю, что у тебя там есть золото.

— Нет там никакого золота, — спокойно отвечал пленник. На лице его едва заметно светилось презрение к пиратам. — Я — купец, рискнул взяться за заморскую торговлю. У нас есть ткани для торговли с индейцами и мы надеемся получить за них меха. Есть еще ножи, кое-какие инструменты. Среди нас ни одного богатого человека.

Я тихо выступил вперед.

— Я вам верю, друг мой, и ваш груз меня удовлетворит. А вы оставите при себе свой корабль и свою шкуру.

— Что-что-о?

Один из пиратов вскочил на ноги, остальные лишь уставились на меня. Но их капитан даже не шелохнулся. Так и сидя спиной ко мне, он негромко заговорил:

— Кто бы ты ни был, лучше убирайся отсюда. Корабль мой, груз мой, и шкура этого человека тоже моя.

— Да ну?

Я коснулся его затылка кончиком шпаги, чуть вмяв кожу.

— Да, — повторил он, все так же не шевелясь. — И твоя шкура, кстати, тоже, если не уберешь немедленно этот клинок. Видишь ли, — продолжал он спокойно, — я знаю, кто ты такой, знаю, что за корабль у тебя, знаю, что ты задумал сделать… И ты сейчас мой пленник. Хотя еще возможно, — добавил он, — что мы сможем прийти к соглашению, Барнабас Сэкетт. Пока еще можем.

На мгновение я застыл, не знаю ни что сказать, ни что предпринять. Быстрый взгляд на пиратский корабль — белого флага нет.

Синий-то со мной, но где остальные?

— Захватить пиратский корабль — вовсе не такое простое дело, как кажется. Видишь ли, твой штурман Хандсел когда-то плавал со мной. Он знал, что я использую этот остров, знал, какой корабль ты заметил, и увидел шанс самому стать шкипером и плавать под моим началом. Когда ты сошел на берег первый раз, он отправил мне сообщение — и с того момента просто выжидал. Сдавайся. Сдавайся сразу — или умри.

— Что ж, у тебя есть мужество, дружок, но одного мужества недостаточно, когда у меня шпага. Одно неверное движение — и я нажму на этот клинок. Ты чувствуешь кончик этой иголочки? Он острый как бритва. Одно движение — и независимо от того, что случится после, твой спинной хребет будет перерезан.

Он держался совершенно неподвижно, только негромко рассмеялся.

— И что ж ты теперь будешь делать? — спросил он. — Убей меня — и умрешь за мной следом. А если не убьешь, мои люди тебя окружат и схватят. Так что же ты сделаешь?

Я вытащил левой рукой пистолет из-за пояса. Синий — за меня он или против? Я решил рискнуть, поставить на то, что оценил его правильно.

— Синий, держи их на мушке пистолета и пристрели первого, кто шевельнется. И разрежь веревки на невезучем капитане.

Глава двенадцатая

Синий не колебался — быстро шагнул за спину пленнику и перерезал веревки.

Тот встал, покачнулся и чуть не упал, но удержался — и выпрямился, растирая запястья, чтобы восстановить кровообращение.

— Благодарю вас, — сказал он негромко. — Я признателен.

— Есть у вас команда?

— Да… несколько человек осталось. Они в заключении на моем корабле.

— Нужно их освободить.

Я снова взглянул на пиратский корабль — и снова не увидел на топе фок-мачты белого флага, да и мое судно не появилось в бухте.

А что же с Лилой, которая осталась на флейте? Она, конечно, сильная и умелая молодая женщина, но на голландском корабле вдоволь негодяев, а Лила одна. Как поведут себя ньюфаундлендцы?

— Бери веревку, Синий, и давай наложим узел-другой на вот этого нашего приятеля.

— Ты ведешь себя как дурак, — спокойно отозвался пират. — Я тут единственный могу теперь тебе помочь. Как я решу, так и будет — останешься ты живой или умрешь. А что касается джентльмена, которого ты так любезно освободил, — уж не ожидаешь ли ты, что он тебе поможет? У него одно желание — забрать свой корабль и кинуться наутек. От него тебе помощи ждать нечего, а твоя собственная команда тебя продала.

— Не команда, в лишь один из команды, — ответил я, — да и то, если тебе верить. Но ничего, когда я впервые встретился с ними, у меня не было ни корабля, ни команды… А что я сделал один раз, то смогу и повторить.

Синий туго и надежно связал запястья пиратского капитана, а потом и одного из двоих его людей, которые тихонько сидели, поглядывая в дуло моего пистолета и на кончик шпаги.

— Я — Дюваль! — заявил пират. — Слышал обо мне?

— Нет, — коротко ответил я, — но, несомненно, где-то тебя петля дожидается.

— Ну, если ты обо мне не слышал, — проговорил он презрительно, — значит, ты не моряк.

— Я вообще ничего не знаю о пиратах, кроме того, которого зовут Клык.

Он резко взглянул на меня.

— Не Клык, а Коготь — Тэлон. Сейчас его так зовут. О да! Он действительно был пират… Но сейчас он это дело бросил. Стал на мертвый якорь и построил себе дворец на берегу.

— У него все еще корабли на море.

Дюваль пожал плечами.

— Может, и есть. А ты о нем как узнал?

Я пропустил его вопрос мимо ушей, собирая лежащее вокруг оружие. Там оказалось несколько пистолетов и абордажных сабель.

Небо на востоке понемногу серело. Флейт не появлялся, и я понял, что должен сделать все возможное без него. И все возможное надо делать сразу же и быстро. Я поднял глаза кверху — и вместе с ветром ко мне пришла мысль.

— Мы должны поднять свой флаг, — сказал я, — а вот это будет наша мачта.

И показал на высокую, почти голую сосну, поднявшуюся над остальными.

Они уставились на меня, не вполне поняв, что я имею в виду.

— Вместо флага у нас будет Дюваль, — объяснил я. — Перебросьте веревку через вон ту толстую ветку и поднимем его туда.

Лицо Дюваля побелело:

— Не можешь же ты…

— О, мы не собираемся вешать тебя за шею, — сказал я. — Мы просто вывесим тебя повыше, чтоб никакого вреда не случилось. Конечно, — добавил я, — если будешь дергаться очень сильно, так можешь и освободиться, вот только если освободишься, то упадешь.

Среди корабельных запасов, вытащенных на берег с ограбленного галиона, Синий нашел тонкий булинь. Привязав его конец к веревке потолще, он со второй попытки перебросил булинь через ветку, а потом уже вытащил наверх и веревку.

Он довольно грубо опрокинул Дюваля и, накинув один оборот веревки ему на лодыжки, а второй — через связанные руки, мои люди налегли на веревку и подняли его наверх; он повис на суке футах в пятидесяти над землей, лицом вниз.

В последнюю минуту Дюваль задергался, перевернулся и попытался высвободиться.

— Черт тебя побери! Отпусти меня, я тебе дам тысячу золотом! Две тысячи! Сколько захочешь! Я тебе корабль верну!

— Выбирай конец! — скомандовал я, и мы подтянули его еще выше.

— Неплохо он выглядит там наверху, — заметил я. Потом повернулся к остальным. — Ну что, будете лежать тихо, или вас тоже вывесить?

— От нас никакого беспокойства не будет, только оставь нас тут!..

Засунув за пояс два запасных пистолета, я первым направился к воде. В голове у меня не было ни единой дельной мысли — только убежденность, что надо как-то освободить людей с галиона и как-то добыть себе корабль.

Меня вовсе не интересовала ни эта падаль Дюваль, ни все его разговоры о золоте и кораблях. Я буду в новой стране торговцем, а попозже, может быть, — фермером. Я знавал не одного пирата, и большинство из них кончали на виселице. У меня вовсе не было желания в конце концов сплясать в воздухе. Как это говорил Черный Том? «Ступеньки и веревка». А он вполне мог так закончить…

На песке валялись пьяные пираты, мы посмотрели на них издали. Маловато их было.

— Они поджидают на борту, — сказал я своим товарищам. — Нас поджидают, похоже.

— Ага, — хихикнул Синий. — Интересно, они уже разглядели наш флаг?

— Если разглядели, — отозвался я, — это им даст пищу для размышлений.

Я повернулся к человеку, которого мы освободили.

— А вас как зовут?

— Ханберри. Джеймс Ханберри. Англичанин по отцу, голландец по матери, но жил больше в Нидерландах. У меня там на борту, — он показал на галион, — хороший груз, я готов драться, чтобы его сохранить.

— Вы его потеряли, — холодно отрезал я, — и если мы его вернем, то я потребую часть себе.

— Ну тогда делайте, что вам надо, сами! Будь я проклят, если…

— Ну тогда будьте прокляты, — приветливо ответил я. — Да если б не я, с вас бы уже шкуру живьем сняли. Либо будете помогать, либо отправляйтесь на все четыре стороны.

Мы двинулись вперед, но не прошли и тридцати ярдов, как он догнал нас бегом.

— Будьте вы прокляты, Сэкетт! Добрый Господь отправит вас в самое глубокое пекло!

— Пускай, — согласился я. — Но до того нам надо кое-что сделать.

Я повернулся к Синему и спросил:

— Что ты думаешь о Пайке?

— Надежный человек, вот что я скажу, а я его знаю уже двадцать лет, мальчишкой знал и мужчиной тоже. Если он не поднял белый флаг, то потому, что не имел возможности.

Ветер свежел и становился холоднее. Появились белые барашки, увенчивая каждую волну. Вершины сосен гнулись под ветром, и я не позавидовал пиратскому капитану, висящему на высоте.

Два корабля стояли чуть поодаль от берега, почти бок о бок. Мы погрузились в шлюпку и оттолкнулись. Держа пистолет наготове, я обшаривал глазами релинги захваченного корабля, но не видел никакого движения.

С борта свисал веревочный трап. Подплыв вплотную, мы схватились за нижнюю перекладину, я быстро взобрался наверх и перевалился через фальшборт.

Меня предупредил легкий скрип. Я заметил приоткрытую дверь. Галион мягко покачивался на волне, но дверь не качалась.

Рядом со мной на палубе оказался Синий, а через мгновение — капитан Ханберри.

— Вон та дверь, — сказал я шепотом. — За ней кто-то есть.

Повернувшись, словно бы направляясь к трапу, ведущему на полуют, я поравнялся с дверью и, ухватившись за ручку, резко рванул, распахнув ее настежь.

Оттуда вылетел человек и растянулся на палубе, потом начал неуклюже подниматься.

— Вставай, если ты не враг, — сказал я ему и переложил пистолет в левую руку — незачем было тратить заряд на такую уязвимую цель. Я вытащил шпагу.

Он медленно поднялся на ноги — толстогубый человек с голубыми глазами и красным лицом.

— Я из здешней команды, — сказал он. — Вот капитан Ханберри может за меня сказать.

— Так и есть, — сказал Ханберри, — он хороший матрос. А где остальные, Роб?

— Под нижней палубой, — отвечал тот, — стараются освободиться. Я был первым. Поднялся наверх взглянуть, куда ветер дует. Капитан, там двое в кормовой каюте, жрут и пьют. И еще кто-то впереди, думаю.

— Я займусь тем, что на носу, — сказал Синий.

Он быстро двинулся вдоль палубы, а я вошел в кормовой коридорчик — короткий, с дверьми справа и слева и еще одной на конце, ведущей в главную каюту. Я сделал несколько шагов, распахнул дверь и вошел внутрь.

Там сидел какой-то человек, положив ноги на стол и откинувшись со стулом к переборке. Увидев меня, он резко опустил ноги на палубу — и я выстрелил в него, потому что он потянулся за пистолетом.

Пуля попала ему прямо в грудь, когда он начал подниматься, а я резко повернулся ко второму — тот швырнул в меня бутылку. Я сумел уклониться и прыгнул за стол. Он вскочил с абордажной саблей в руке. А потом посмотрел на меня — и вдруг бросил оружие.

— Нет, — заявил он. — Будь я проклят! Не стану я драться за Дюваля. Не хочу рисковать своей шеей.

— Тогда выбирайся на палубу, парень, и прихвати вот это с собой, — я показал на труп. — И учти: снаружи есть еще люди.


* * *

Да, это был фламандский галион, с выступающей из полубака с наклоном вперед фок-мачтой, как на большинстве галионов, с заваленными внутрь бортами и верхней палубой уже, чем корпус в самом широком месте — из-за датских пошлин, которые назначались по ширине палубы. Хороший, крепкий корабль, правда, он мне понравился меньше, чем флейт… ну, почти так же.

Стеньги на нем спустили, чтоб его не было видно за деревьями и можно было очистить от груза без опасности. На галионе было тридцать пушек, и как его захватили — ума не приложу, ведь стоящий напротив пиратский корабль нес всего двенадцать орудий, хотя явно ходил под парусами быстрее.

Укрывшись за грот-мачтой, я осматривал пиратское судно, стоящее едва в кабельтове[20] от нас. Оно казалось темным и угрюмым, лежало на воде низко, словно присело перед прыжком. И никаких признаков ни Пайка, ни кого-то другого, и никакого движения на берегу напротив него.

Я повернулся к Ханберри.

— Ну, так как оно дальше будет, капитан? Пойдете за мной на то дело, которое нам предстоит? Или, как только ваши люди освободятся, бросите нас одних?

Он несколько покраснел.

— Вы считаете меня неблагодарным? Мы пойдем за вами, хоть мои люди и не приучены сражаться.

— Если уж торгуете в этих водах, так стоит их приучить, — заметил я.

За пиратским кораблем сосны выделялись на белом песке темным строем — рощица погуще и побольше в глубину, чем та, через которую пробрались мы, когда шли ловить Дюваля.

Может, именно там ждет Пайк? Может, пираты несут вахту так бдительно, что он не решился напасть?

Ладно, поглядим. Если нам удастся отвлечь внимание тех, кто на борту пирата, может, он получит шанс.

— Откройте порты, — велел я, — и выдвиньте ваши пушки. Только сначала зарядите их.

— Вы собираетесь сражаться здесь? — голос Ханберри чуть дрогнул. — В этой бухте?

— А почему бы и нет? На таком близком расстоянии оба корабля будут размолочены в щепки, и они это понимают. Но у нас пятнадцать пушек против их шести. Зарядите все стволы: шесть — цепями и картечью, чтобы смести все с палубы, девять — тяжелыми ядрами. Из них четыре наведите на их пушечную палубу, а пять — на ватерлинию.

Лицо Ханберри побледнело, но когда его люди высыпали на палубу, он стал отдавать нужные приказы. Они бросились на пушечную палубу к своим орудиям.

— Как называется их корабль, капитан? — спросил я. — Отсюда мне не разглядеть.

— «Хейда».

— Эй, на «Хейде»! — закричал я. — Сдавайтесь немедленно, не то мы вас потопим!

Наступило долгое молчание.

Наконец чей-то голос откликнулся:

— Кто это говорит? Где капитан Дюваль?

— Барнабас Сэкетт говорит, а ваш Дюваль висит на сосне, и все вы там повиснете, если не сдадите корабль.

Какой-то человек выбрался из-за снастей на открытое место.

— Сперва я тебя в аду увижу! — крикнул он. — Мы захватили ваш корабль один раз — и снова захватим!

И никаких признаков Пайка.

— Эй, вы все там так думаете? — Мой голос легко покрывал небольшое расстояние между кораблями. — Если не хотите умереть за человека, который говорит от вашего имени, так сбросьте его в воду. Если он не окажется в воде, пока я сосчитаю до трех…

Я увидел, как там, пригибаясь за фальшбортом, бегут к пушкам люди.

— Эй, минутку! — крикнул тот же голос. — Давайте-ка обсудим!

— Огонь! — ответил я.

Галион резко содрогнулся, отдача бортового залпа накренила нас, потом корабль качнулся обратно. Я, упершись ногами в палубу, вцепившись рукой в штаг, пытался рассмотреть что-то через клубящийся дым.

— Зарядить номера третий, четвертый и пятый картечью! — приказал я. — Приготовиться к залпу по команде!

Ко мне бросился Ханберри.

— Они же сдавались! — гневно кричал он. — Они были готовы сдаться!

— Они готовились стрелять, — коротко ответил я, — пока он болтал.

На пиратском судне какой-то человек пробежал к носу и прыгнул в воду, за ним еще двое.

Когда дым немного поднялся, мы увидели, что грот-мачта упала, оснастка в нескольких местах снесена начисто, а в борту орудийной палубы зияют громадные дыры. Через пять отверстий на уровне ватерлинии внутрь хлестала вода.

— Черт вас побери! — кричал Ханберри. — Будьте вы прокляты, негодяй! Они сдавались!

Из сосняка появились человеческие фигуры — это Пайк с товарищами бежал к воде. Где-то дальше по берегу, вне нашего поля зрения, внезапно послышался лязг оружия, звуки выстрелов и крики.

Шум прекратился так же внезапно, как и возник. А потом, несколько минут спустя, из-за кормы «Хейды» показалась шлюпка.

Я повернулся к Ханберри и навел на него пистолет.

— Я возьму ваше оружие, капитан, — сказал я вежливым тоном. — Когда все будет кончено, я вам его верну.

— Будь я проклят, если позволю вам это! — буркнул он.

— Вы предпочитаете повиснуть на рее? — поинтересовался я очень миролюбиво.

Он, ругаясь, отдал мне пистолет и шпагу. Это была дворянская парадная шпажонка, отнюдь не то оружие, которое требуется человеку в таких местах, — но все-таки оружие.

Тем временем Пайк с товарищами оказались у нас на палубе.

— Простите за задержку, капитан Сэкетт, но у них там был отряд на берегу, и мы потеряли несколько человек, пытаясь прорваться. Пришлось ждать, как вы и велели.

Флейта по-прежнему не было видно.

— Соберите все оружие, — сказал я. — И сделайте для раненых, что сможете.

Они быстро взялись за работу. А я, повернувшись, оглядел галион. Никаких повреждений видно не было. Кажется, Дюваль и его люди захватили фламандский корабль без борьбы.

«Хейда» все сильнее кренилась на правый борт.

Вернулся Пайк.

— Что случилось с флейтом, капитан? Он что, так и не пришел?

— Мы его найдем, Пайк. Давайте-ка поговорим с Ханберри, и будьте рядом, когда переговоры кончатся.

Нелегкое дело было разобраться в том, что осталось. «Хейда» превратилась в развалину — не то чтобы хороший моряк не смог привести ее в мало-мальский порядок, но это потребовало бы много времени и очень много упорного и тяжелого труда.

Наш бортовой залп убил на «Хейде» около дюжины человек, и большинство убитых были те, кто бросился наводить на нас пушки. Раненых оказалось больше — дюжины полторы, с ранениями разной тяжести, некоторые фламандские парни получили в драке раны и царапины, хотя, впрочем, ничего особо серьезного.

Когда мы сели за стол переговоров с Ханберри, он пребывал в отнюдь не хорошем настроении.

— Это низкое обращение! — негодовал он. — Я честный купец, с честной командой. А что вы собой представляете, Сэкетт?

— На данную минуту — похоже, пират. Может, точнее будет сказать, приватир, хотя должен признаться, что каперского свидетельства у меня нет.

— Извольте вернуть мне мой корабль, или я позабочусь, чтобы вас повесили!

Его заявление заставило меня улыбнуться — я ведь и так рискую своей шеей. Проблема, представшая передо мной, оказалась не из простых, а я был вовсе не в том настроении, чтобы решать проблемы. Я хотел только снова ощущать под ногами палубу хорошего корабля и снова оказаться на пути к Земле Рэли. Но единственным доступным кораблем был сейчас галион Ханберри. Имея его в своем распоряжении, я могу вернуть флейт, спасти Лилу — если ее требуется спасать — и вновь устремиться к месту встречи с Абигейл и капитаном Темпани.

— Вернуть ваш корабль? — проговорил я. — Но у вас нет корабля, Ханберри. У вас его отобрали, и, помнится, когда я здесь появился, над вами нависла угроза быть ободранным заживо. Вы потеряли свой корабль, капитан. Вы чуть не потеряли свою жизнь — а заодно жизни ваших людей. А я отбил корабль не у вас, а у Дюваля, который висит над нами.

У вас кровь вместо воды, капитан. Вы побоялись сражаться, побоялись стрелять, побоялись оказывать сопротивление — вы даже побоялись не оказывать сопротивления. Мой вам совет: когда сойдете на берег — если доживете до этого — там и оставайтесь. Найдите себе лавку в городе, где хорошая ночная стража, и всегда с заходом солнца держитесь под крышей и за запертой дверью.

Поймите это, капитан: вы свой корабль потеряли. У вас нет корабля. Он принадлежал Дювалю, а теперь принадлежит мне. И что будет с вами дальше, зависит от моего решения — я могу принять решение оставить вас здесь с Дювалем, чтобы вы улаживали дела между собой.

О, как он меня ненавидел! Он ненавидел меня не только за то, что я сказал, — нет, больше за то, что я сделал то, чего сам он не сделал.

Не знаю, хороший ли я человек. Знаю лишь, что я — человек, который хочет выжить, а чтобы выжить, мне приходится пускать в ход и смекалку, и силу.

— Если я смогу воспользоваться этим кораблем, чтобы вернуть себе флейт, я это сделаю. Есть причины, из-за которых такая попытка должна быть сделана. Если же она мне не удастся, я поплыву туда, куда мне нужно, на этом корабле.

— А что вы сделаете с нами? — спросил он.

Ответить на этот вопрос я предоставил его воображению. Когда я впервые увидел, как он сидит, связанный, и смотрит на Дюваля с презрением, он мне показался отважным человеком. А на самом деле он отважным не был — был только мастером языком поболтать да ненавидеть, не имея и капли воли на то, чтобы сражаться, как должно.

Сейчас у меня шестнадцать человек. У Ханберри — не меньше двадцати, но несколько из его людей уже стали в один строй с моими и в сражении, и в работе.


* * *

Позже я выложил им все это прямо и честно.

— Я хочу вернуть свой флейт. Если я его получу, это судно мне не будет нужно. Но груз принадлежит мне, как военный трофей. Если захотите плавать со мной и уйти отсюда со мной вместе, когда у нас будет флейт, будете вознаграждены. Я могу пообещать вам драки, надежду на богатую добычу и шанс вернуться домой. Если же предпочтете остаться с ним, спорить не стану.

Девять из двадцати решили присоединиться ко мне, несколько человек уклонились от прямого ответа и держались нерешительно. Я им сказал просто:

— Мы снимем с поврежденного корабля груз, пушки, вообще все ценное, что есть на борту. И сделаем это прямо сейчас.

Один из тех, кто высказался за Ханберри, спросил:

— А если у нас нет желания работать?

Я улыбнулся:

— Тогда, надеюсь, ты хороший рыбак. Здесь хватит рыбы, чтобы прокормиться, да и моллюски есть, и крабы, судя по следам на берегу. Так что попытай удачи. Кто не хочет помогать, тех мы кормить не станем.

Он переступил с ноги на ногу, враждебно поглядывая на меня.

Всех имеющихся людей я отправил на корабль Дюваля. Мы сбросили за борт три пушки, чтобы немного уменьшить крен, — хоть помогло это совсем немного, — потом открыли трюмные люки и взялись за работу.

Те несколько кораблей, которые успел ограбить Дюваль, принесли ему не особенно богатую добычу, но здесь нашлось много пороха и ядер, большой запас свинца, кое-какой провиант, уже поврежденный водой, но большая часть еще была пригодна.

Когда мы вынесли значительную часть этих припасов на палубу, Пайк взял несколько человек и подвел галион Ханберри вплотную к нам — для этого им пришлось верповаться[21]. Снарядив стропы и хват-тали, мы начали перегружать добычу с «Хейды» на галион.

Небогатый это оказался груз, как оно обычно и бывает, но порох, ядра и свинец были для меня дороже, чем золото такого же веса.

Под конец мы спустили Дюваля с сосны. Он смотрел на меня с такой ненавистью, какую мне редко видеть доводилось.

— Погоди, я еще вырву у тебя сердце!

— Подвесь его снова, — сказал я Синему.

Дюваль схватил меня за руку.

— Не надо! Боже мой, ну не можешь же ты такое со мной творить!

— А тогда изволь разговаривать повежливее.

Повернувшись к Синему, я велел:

— Посади его в карцер на его собственном корабле и поставь человека на страже. А если он попытается удрать до того, как окажется за решеткой, пристрели его.

И наконец я оказался на берегу, лицом к лицу с Ханберри.

— Вам остается «Хейда». Если у вас хватит решимости и настойчивости, можете залатать ее и уплыть отсюда.

Он пялился на меня, давясь от ярости. По законам войны его корабль принадлежал мне, как и его груз. И все же я дал себе обещание, что, если смогу найти флейт и снова захватить его, то верну ему галион вместе с теми людьми из его команды, что сейчас у меня на борту.

Там, на берегу, мы его и оставили.

Я вызвал к себе на полуют Пайка и Синего.

— Вы хорошо знаете Хандсела. Что, по-вашему, он станет делать?

— Я уже думал об этом, — сказал Пайк. — У него на борту сейчас всего двенадцать человек, и не все умелые. При такой команде он может управлять флейтом, но сражаться на нем будет не в состоянии. И на Ньюфаундленд он не вернется — хорошо знает, что там начнут расспрашивать обо мне и о Синем. Я думаю, он поплывет на юг вдоль берега.

Весь день до самого вечера, когда в небе засияли звезды, мы говорили об этом, обсуждая каждую возможность и каждое возражение. Наконец я отправил Пайка вниз, спать, а сам остался на вахте один.

Славный кораблик был этот фламандский галион, не слишком большой, но легкий в управлении — как все голландские суда. Голландцы, гоняя по морям столько кораблей, поняли, что должны облегчить управление ими, чтобы обходиться небольшой командой, и придумали, как это сделать. Чертовски хорошие моряки эти голландцы.

Полночь давно миновала, когда я разбудил Пайка.

Небо полностью очистилось от облаков, ярко сияли звезды. По морю бежали небольшие волны, ветра хватало, чтобы нести паруса без опаски. Мы набрали хороший ход и двигались на юг с небольшим отклонением к западу. В этом месте американский берег отходит на юго-запад. Карта показывала, что там разбросано довольно много островков.

И где-то на этом берегу, только далеко на юге, сейчас Абигейл — без меня, и я не знаю, что там у нее за погода…

Но сначала надо найти Лилу и освободить ее… или их!

Глава тринадцатая

Теперь, когда я снова был в море и направлялся на юг, дух мой обрел покой, ибо хоть могли меня ждать многие тревоги, цель моя снова была передо мной и я продвигался к ней.

Материк лежал к западу от нас, сразу за горизонтом, и мы постоянно держали наверху дозорного, чтобы своевременно увидеть любой корабль, какой покажется вблизи. Но, конечно, в первую голову мы выискивали флейт.

У меня не было намерения пиратствовать, да и у большинства из моей команды тоже, — они знали, что у нас в трюмах хорошие запасы и если мы доберемся до порта с тем, что имеем, все получат приличную долю.

Вскоре мы оказались ближе к берегу. Дважды мы замечали рыбачьи суда, но они удирали от нас вместе со своим грузом рыбы на мелководье, куда мы не могли за ними последовать. Однако один рыбак оказался достаточно близко, чтоб мы смогли окликнуть его.

Он подплыл поближе — осторожничая, на с любопытством. Я сменял на рыбу немного парусины и веревок, а после спросил о флейте.

— А как же, видели мы его! Он стоит с подветренной стороны высокого скалистого острова — отсюда на юг полдня под парусом. Во всяком случае, перед рассветом там был. Мы его и раньше видели — и вряд ли забудем, как тут забыть, когда на нем стояла на руле женщина — здоровенная, высокая и волосы по ветру так и летят!

— Женщина?!

— Вы что ж думаете, я вру? Так вот, чтоб вы знали, я не враль и не пьяница. Женщина, говорю вам! Да такая, какой вы в жизни не видели!

Итак, кажется, мы приближаемся к цели и все мои тревоги могут разрешиться сразу, — но не такой я человек, чтобы считать деньги, пока мне их не заплатили. Я попрощался с рыбаком, мы подняли паруса и взяли курс на юг, и меня одолевал болезненный страх, что флейт улетучится прежде, чем мы его увидим. Но на этот раз фортуна от меня не отвернулась — когда мы, обогнув остров, свернули в бухту, он был там и ждал нас.

Мы подошли как можно ближе, сбросили якорь и с почти такой же быстротой спустили шлюпку.

Когда я подплыл к флейту, она уже стояла у релинга.

— Это ты там? — спросила она. — Долго же ты провозился!

— Черт побери, что случилось? Где Питер Хандсел?

— Внизу, заперт в такелажной кладовой. Моя стряпня пришлась экипажу по вкусу больше, чем его командование, так что мне пришлось тут быть и коком, и штурманом.

Она внимательно оглядела фламандское судно.

— Хороший кораблик, — решила она, — но этот мне больше нравится.

Мы не тратили времени на дельнейшие разговоры. Если Господа порадует, что я благополучно вернусь снова в Землю Рэли, я буду счастлив, а если это случится быстро — счастлив вдвойне.

Правду сказать, я неплохо справился с ловлей рыбы в здешних мутных водах, но больше благодаря доброй удаче, чем собственным усилиям, хоть я и не колебался, когда приходило время действовать — а иногда в этом все дело.

Зазвав Пайка и Синего в каюту, я поговорил с ними открыто. У нас в трюмах был богатый груз, я отвел их туда и сказал им, что возьму себе пороха, свинца, ядер, а также бусы и товары для торговли. Зато самые богатые ткани они могут оставить себе.

Вот так я разделил там груз, и они слова против не сказали. Мою долю переправили на флейт. Многое из того, что мне больше всего понадобится в Земле Рэли, они легко найдут на Ньюфаундленде, но ткани — это богатый товар.

— А как же фламандский корабль? — спросил Пайк.

— Я дарю его тебе. Хочешь — плавай на нем, хочешь — продай, хочешь — утопи, но если все же решишь плавать, то приходи в Землю Рэли с таким грузом, как я сейчас отобрал — товары для торговли с дикарями, порох, ядра, какой-нибудь провиант для нас — и мы с тобой сторгуемся.

— Никогда я не думал ни владеть кораблем, ни стать купцом, — сказал Пайк, — но, пожалуй, осилю и то, и другое.

На том мы с ним и расстались, ударив по рукам в последний раз, я обошел весь галион, пожал руку каждому и поблагодарил каждого за помощь, а с первым светом два корабля разошлись — один отплыл на юг, второй — на север.

Некоторые из моих людей ушли с Пайком, некоторые из людей Пайка — со мной; впрочем, я взял лишь тех, кто отважился податься в новую землю.


* * *

Мы встретили три корабля, которые бросились за нами в погоню, но мы, разобрав их намерения, поставили все паруса и понеслись на запад, воспользовавшись благоприятным ветром; они перестали гнаться за нами, не зная, ни кто мы, ни стоим ли их усилий.

Сейчас мне отчаянно требовалось увидеть берег. На столе у меня были разложены карты, но что толку от карт без наблюдений? Мы приплыли с Ньюфаундленда к побережью и прошли параллельно ему на юг какое-то расстояние, но были все еще явно далеко от Земли Рэли.

Итак, мы приблизились к берегу, и вот однажды я поймал в свою подзорную трубу мыс со знакомыми очертаниями, затем устье реки и особенной формы купу деревьев — все эти приметы были обозначены на одной из моих карт. Значит, мы вышли к точке, находящейся в нескольких днях плавания к северу от моих узких песчаных островов, которые отделяют от моря проливы в том месте, куда я стремлюсь[22].

Тем временем Лила выложила нам свою историю. Она забаррикадировалась на камбузе с ключами от кладовых в кармане и отказывалась впустить кого-нибудь или дать пищу, пока Хандсел не окажется в кандалах, а ключ от них — у нее в руках. А до того время от времени принималась готовить, давая запахам своей стряпни распространяться по кораблю.

Говорят, на деревянных кораблях плавают железные люди — ну что ж, так оно и есть, и большей частью им требуются железные желудки, чтобы переварить морскую кормежку: солонину, твердую как железо, и галеты, полные червей. А Лиле немало приходилось готовить для крепких и крупных мужчин, и она знала силу оружия, которым владеет.

Два дня они терпели, а потом принесли ей тот самый ключ, и во главе их явился Джон Тилли, славный моряк, который не любил ни Хандсела, ни его породу. Тилли, хоть еще молодой, успел уже много походить по морям…

Я стоял на юте, следя за морем и держа наготове подзорную трубу, чтобы рассмотреть любой необычный предмет далеко на воде, как вдруг этот Тилли явился ко мне.

— Капитан, — начал он, — есть у нас на борту человек, с которым вам надо бы поговорить. Зовут его Джейго, и он с Англси, как и девчонка.

Что-то в его поведении показалось мне странным, и я спросил:

— И кто же такой этот Джейго? У него что, жалобы какие-нибудь?

— Ничего такого! Он с самого начала держал мою сторону, что надо повязать Хандсела. Отличный моряк, капитан, и добрый боец, но временами накатывает на него какая-то странность, а вот сейчас он ощущает страх.

— Страх?

— Ну да, опаску перед водами, что впереди. Он знает берег, о котором вы говорили, и то место, куда мы идем. Он бывал в обоих проливах и поднимался вверх по одной из рек, но страх у него вызывает само море, та его часть, что омывает берега места, называемого Землей Рэли.

Моряцким сказкам конца нет — заколдованные острова, исчезнувшие корабли, таинственные места в море, — и мы, кто происходит от кельтов, относимся ко всему этому с пониманием, так что я вызвал к себе наверх этого Джейго, и оказалось, что нет в нем ничего ни от древнего жреца, ни от поэта, — нет, это был сильный парень среднего роста с квадратной головой на могучей шее и двумя славными сильными руками.

— Ты — Джейго? — спросил я.

— Так мне говорили с тех пор, как я начал слышать, и мне ничего не оставалось, кроме как поверить. Однако одно имя ничуть не хуже другого, и если вы припасли какое-то, что больше вам по вкусу, так зовите меня им — я приду.

— Джейго — отличное имя, и мне оно вполне по вкусу. Ты знаешь эти воды, Джейго?

— Нет, да их никто не знает толком. Они не бывают два раза теми же самыми. Но на этой неделе вы в безопасности. А на следующей окажетесь слишком далеко на юге. Вам надо вести корабль подальше от туманов и не высаживаться на чужих островах. Вы знаете, что там есть острова?

— Знаю. Я говорил о них с моим другом, по имени Питер Таллис. Их открыл в 1515 году Хуан де Бермудес. Говорят, это заколдованные острова.

— Очень даже может быть. Где еще можно найти кораллы так далеко на севере? Где еще так много опасных рифов? Может, они заколдованные, может — нет, но вот для моряков они — чистый ад, с этими жуткими рифами, которые словно выскакивают из глубины.

Там и к югу оттуда лежит море, о котором я говорю. Опасайтесь его. Много кораблей там пропало… Иногда там есть открытый проход, он появляется и исчезает, порой он в тумане, а порой — место, ярко освещенное солнцем, но те, кто сквозь него проплывали, назад не возвращались никогда. Остерегайтесь дней, когда вокруг нет рыбы, потому как в такие дни этот проход должен открыться, а рыба это хорошо знает и уплывает оттуда.

— Я учту твои советы, Джейго. А теперь скажи мне, знаешь ли ты полосу побережья с длинными узкими внешними островами? Эти внешние банки образуют естественный волнолом для двух больших проливов, в которые впадают реки…

— Знаю я это место. Отсюда на юго-запад… Еще два дня плыть, я думаю.

— Ты там бывал?

— Дважды, причем один раз на испанском корабле. Они меня захватили в плен, но я говорю на их языке, я добрый католик, так что они меня использовали в качестве матроса, и я имел кой-какую свободу… пока не удрал. Если вы туда плывете, так я могу вас провести, и в любую реку, какую вам надо, потому что у каждой свой запах. Одна пахнет свежестью и горами, две — болотами, а еще одна — рыбой.


* * *

До глубокой ночи я изучал карты.

Это будет мое второе путешествие в те проливы; прервав на время изучение карт, я снова вспоминал тот полузанесенный песком корпус старого корабля, в котором я нашел убежище и дрался с аллигатором.

Чей это мог быть корабль? Что сталось с его командой? Если, как говорит Джейго, корабли исчезают в этих водах, значит люди пропадают тоже. Колония Роанок и люди Гренвилла… пропали.

Много историй приходит с моря, но я мало верил в заколдованные острова, корабли-призраки и всякое такое. Все это басни, которые моряки рассказывают в порту сухопутным увальням с вытаращенными глазами, — но сами в них верят редко. И все же… И все же Джейго верит в то, о чем говорит, а он вовсе не бестолковый человек и хороший матрос.

Многие в Англии нашей доброй королевы Бесс думают, что это неизвестная земля, и большей частью так оно и есть, но если где можно разбогатеть, туда отправляются люди, и корабли Госнолда, Уэймота, Ньюпорта и других уже крейсировали вдоль этих берегов. Севернее побывали французские корабли, там плавал Кабот, и Вераццано, и Корте-Реал, и многие другие.

Все познания, которые мы имеем о таких местах, исходят от людей, которые умели писать и составлять отчеты — а многие ли умеют писать? В моей команде, например, всего трое, считая со мной, и если что-то случится с нами, то какие записи смогут оставить остальные?

Я изучил даже мои секретные заметки, которые содержали куда больше подробностей, и составил свою собственную карту, припоминая то, что видел.

Сейчас мне нужны самые простые планы, я смогу развить и пополнить их со временем. Во-первых, найти Темпани и Абигейл, во-вторых, устроить торговый пост, в-третьих, завести дружбу с индейцами, и, в-четвертых, устроить базу в глубине территории, откуда можно будет исследовать земли в направлении гор и куда я смогу отойти, если появится британский корабль с ордером на мой арест…

Через некоторое время я заснул и проснулся лишь тогда, когда пора было выходить на палубу, на утреннюю вахту. Мы несколько продвинулись за ночь, только убавили парусов и скорее дрейфовали, чем плыли.

Когда я вышел на палубу, вахту нес Джейго.

— Хороший будет день, капитан, отличный день. — Он глянул на меня. — Как, сегодня выйдем к берегу?

— Да.

Я посмотрел на облака, низко нависшие над горизонтом, и кивнул головой, указывая на них.

— А что ты о них скажешь, Джейго?

— Капитан… — его голос чуть дрогнул, — лучше нам идти к земле. Это не обыкновенное облако.

— Вызови людей наверх и прибавь парусов. Поставь на руль хорошего парня, потому что нам придется выискивать проход через Внешние Банки.

Взяв подзорную трубу, я принялся разглядывать облако. Оно как будто не приближалось и не удалялось. Небо вверху было синее, красивое, но белые облака — может быть, туман, — лежали низко над самой поверхностью моря; стоит оказаться в таком облаке, и мы не будем в состоянии двинуться ни на север, ни на юг, ни на восток, ни на запад.

Облако висело на одном месте, медленно светлея по мере того, как поднималось солнце. Я думал: как легко начинает человек верить, когда разум его подготовлен!

Это ведь всего лишь облако — сгусток тумана, который рассеется с приходом дня.

Но оно не рассеивалось.

Ветер был слабый, и мы двигались медленно. Я снова взглянул на облако, и теперь мне показалось, что оно ближе. Джейго смотрел на него не отрываясь и был явно напуган. В трубу я разглядел четкую темную линию. Земля!

— Да, — сказал Джейго, — но не слишком скоро.

На палубу вышла Лила, подошла к борту и посмотрела назад, за корму. Пока она там стояла, туман как будто поредел в середине и мы словно бы разглядели остров.

Мираж? На моей карте здесь не было обозначено никакого острова. Внезапно он проступил отчетливее. Что это там, дома? Храмы? Я подошел к кормовому релингу и присмотрелся.

— Видите, капитан? — сказал Джейго. — Видите? Смотреть смотрите, только никогда не заговаривайте об этом, а то люди подумают, что вы рехнулись, как всегда про меня думают. Глядите, там что-то двигается? Вы видите?

Я действительно видел — или думал, что вижу. Я навел туда подзорную трубу, и фигуры словно прыгнули ко мне. Люди, мужчины и женщины, все в странных нарядах… и храмы, каких я никогда прежде не видел…

— Капитан, — это заговорил Тилли, — мы приближаемся к берегу. Там вон как будто открывается проход.

Пересилив себя, я оторвал глаз от трубы и посмотрел в сторону берега. Длинный белый пляж, сверкающий на солнце, песчаный берег, протянувшийся на юг и на север, сколько глаза глядят… и в самом деле, там, кажется, проход.

— Джейго! — позвал я. Он не повернулся, и я окликнул его порезче: — Джейго!

— Есть, есть!

Указав на проход, я спросил:

— Ты эту протоку знаешь?

— Знаю. Она в общем-то мелкая, но с лотом мы туда пройдем.

Он тут же оглянулся через плечо, и я тоже. Окно в тумане закрылось, туман редел, волшебное видение таинственного города исчезло.

Что это было — мираж? На миг мне показалось, что мы заглянули в иной мир, как будто через волшебное окно или дверь.

Может, это туда ушли пропавшие корабли? Через эту дверь? В мираж?

Глава четырнадцатая

Осторожно, промеряя перед собой глубину лотом, я ввел флейт в проливчик между песчаными островами, оставив лишь столько парусов, чтобы корабль слушался руля. Если судно сядет тут на мель и поднимется шторм, мы окажемся отданы на милость волнам и ветру, и то, что последует, может похоронить все мои большие надежды. Так что мне хотелось, чтоб мы, если уж суждено нам сесть на мель, не врезались в нее сходу, — тогда будет легче сняться.

Спустив шлюпку, мы выслали ее вперед и так нашли путь через проливчик и дальше, на глубину, где снова подняли шлюпку на борт. Вспомнив, как я однажды повстречался здесь с моим врагом Бардлом, я велел приготовить две пушки и выставил к ним канониров.

Синего, самого остроглазого, я отправил наверх, в бочку, высматривать корабли, дикарей или любой дымок, который может выдать присутствие людей на берегу.

Теперь, когда мы оказались так близко к цели, Лила примолкла, глаза у нее расширились от опасений — она боялась, что ее хозяйка утонула, была убита или погибла как-то иначе. Я нахмурился от этой мысли и постарался сдержать собственные страхи — я-то лучше нее знал, какие опасности может таить эта земля.

Я вызвал к себе на ют Джона Тилли и велел ему отправить людей вниз — не всех сразу, а по двое, — чтоб вооружились абордажными саблями; кроме того, я приказал зарядить мушкеты и поставить их в стойки, удобно расположенные за дверью главной каюты — пусть будут наготове под рукой.

Встревоженный, я вышагивал по кормовой палубе. Я и сам вооружился шпагой и парой пистолетов, но думал я не об оружии, ибо оно было, по сути, лишь мерой предосторожности. Капитан Темпани — отличный моряк, команда у него хорошая… но что, если его, допустим, перехватил и вынудил вернуться королевский фрегат — из-за связи со мной?

Что, если его корабль захватили пираты? Или он попал в шторм?

С каждым часом беспокойство мое нарастало, а корабля все еще не было видно.

Стемнело, и мы, чтобы не рисковать, стали на якорь, дожидаясь рассвета.

Корабль должен быть здесь, но, если память мне не изменяет, в эти два пролива впадают четыре большие реки и множество речек и ручьев поменьше. Никто не считал, сколько тут бухточек и заливчиков, где может отстаиваться судно. Я пытался думать о бесчисленных причинах, которые могли помешать нам найти его, и все они были вполне реальны, но успокоения это занятие мне не приносило.

Я стоял в одиночестве у релинга, глядя в сторону берега. Беспокойный, не в состоянии — и не желая — спать, я сказал Тилли, чтоб дал команде отдохнуть, а я, когда соберусь ложиться, разбужу кого-нибудь, чтоб занял мое место на вахте.

Я услышал шаги и обернулся. Это была Лила. Она подошла к релингу и остановилась рядом со мной.

— Мы найдем ее?

— Думаю, да. Если она здесь, мы ее найдем.

— Большая страна. Я и вообразить не могла, что она такая огромная и такая пустая.

— Здесь есть индейцы… Их много. — Я помолчал. — Не столько, конечно, как народу в Англии. Они ведут такой образ жизни — в основном охота и собирание ягод, корней и орехов, — что им требуется большая территория, чтобы обеспечить несколько человек.

— Они не сажают растений?

— Некоторые племена сажают. Выращивают зерно — маис — и еще кое-что. Но в основном они живут охотой, рыбной ловлей и собирательством, а потому время от времени кочуют, переходят на новые места, где можно найти больше дичи и больше пищи.

— Наш приход изменит их жизнь, я думаю.

— Не знаю, Лила. Может, и так. Да, я считаю, что изменит — и, возможно, не к лучшему. Их образ жизни — не наш, и верования отличаются от наших. Мы узнаем от них многое об этой земле, а они будут учиться у нас, но я не уверен, что то, чему они научатся, пойдет им на пользу.

Твердо я знаю одно — что это неизбежно. Если не мы, так появится кто-то другой, а изменения всегда трудны — и всегда вызывают сопротивление, так мне кажется. Никакой народ не может долго оставаться в изоляции, а туда, где есть земля, всегда придут люди, такова их натура — как у зверей, растений, у всего живого.

С начала времен люди перемещались по этому миру, и нам нравится считать, что это — проявление нашей личной воли, что мы делаем так по собственному желанию; может, так оно и есть — но разве не может быть, что нас несут течения, упрятанные в нашей натуре? Течения, которым мы не в силах сопротивляться?

Бывало, переселялись целые племена и народы, внезапно, но всегда находя какие-то на то объяснения. Но разве не бывало, что объяснения эти находили уже потом? Откуда нам знать, что мы совершаем эти переселения по собственной воле?

Людям нравится верить, что они свободны от влияния природы, от тех побуждений, которые гонят животных и расселяют растения, но повсюду, где есть свободное место, рано или поздно появляются люди и занимают его.

Сами индейцы переселяются, вытесняемые другими индейцами. Я слышал об этом в первое свое путешествие сюда… И это неизбежно.

Еще долго после того, как Лила ушла спать, я мерил шагами палубу, бродя от носа к корме, напряженно высматривая любой движущийся предмет на темной воде. В конце концов я разбудил одного матроса — ньюфаундлендца, о котором я знал лишь то, что его зовут Льюк, — и оставил на вахте.

Но сон не приходил, ибо меня не отпускали опасения, страх перед тем, что могло случиться с моей любимой, с той, которая отдала все ради меня, чтобы отправиться вместе со мной в это далекое чужое место.

Как глубоко и как необычно мужество женщин! Мы привыкли ждать мужества от мужчины, его воспитывают для этого с детства, и мы в свое время выросли в мире войн и вербовщиков, разбойников с большой дороги и лордов, иногда столь же своевольных, как разбойники. Мы выросли, ожидая трудностей и войны. Но женщины?

Я видел, как они следуют за своими мужчинами на войну, видел, как они обшаривают поле битвы, разыскивая своего убитого или раненого, который умрет, если его женщина не сыщет его. Я видел, как женщина поднимает мужчину и выносит его с поля боя туда, где о нем могут позаботиться.

Абигейл, может быть, в силу того, что провела свою жизнь на кораблях вместе с отцом, отказалась от всего, что может иметь девушка, ради трудной жизни в новой неизведанной стране, без удобств, без надежды на помощь, когда ей придет время родить дитя. По крайней мере, кроме той помощи, которую я смогу ей оказать…

Наконец я заснул и спал до полного света, а когда вышел на палубу, мы уже двигались, прокладывая путь мимо маленьких бухточек и заливов, речных устьев и проток.

Корабля не было. Ни следа.

Разве не исчезли здесь две колонии? Разве не пропали люди, которых оставил Гренвилл?

В каком аду, какой жуткой смертью погибли они?

Красивые зеленые берега скрывали ужас за своими ничего не выражающими, упрямыми молчаливыми лицами. Мы смотрели — и наши глаза ничего не говорили нам, ибо мы не могли ничего увидеть за листьями и лозами.

Мои глаза выискивали тот ручей, где лежал старый корабельный корпус, в котором я однажды нашел убежище. Что привело к гибели это судно? Где его команда? Где груз? К какому таинственному финалу пришло оно в конце концов в этом уединенном месте?

Так ли уж уединенном? Сколько глаз может всматриваться сейчас через завесу ветвей? Сколько человек может лежать в засаде, дожидаясь, пока мы сойдем на берег?

Флейт здесь один. Никто не придет на помощь, если нас постигнет беда. Нет поблизости военных кораблей, ожидающих вызова, нет способа подать сигнал о помощи. Все, что можно сделать, мы должны сделать сами.

— Синий! — сказал я наконец. — Давай пойдем на юг, ко второму проливу. Они могут ожидать нас там.

— Есть, — отозвался он угрюмо, и я преисполнился к нему теплым чувством за прозвучавшую в голосе печаль.

Все на борту были необычно молчаливы. Ни один голос не прозвучал громче в брани или песне, не слышалось ни одного выкрика. Люди старались ходить потише — они понимали мою тревогу и сомнения.

Мы снова пробрались мимо острова Роанок и вошли в больший пролив. И здесь мы не увидели ни паруса, ни верхушек мачт за деревьями. В пролив впадали две большие реки. Со всеми предосторожностями мы направились к ближайшей, которая текла с запада. Едва мы вошли в ее устье, как перед нами открылась другая река, текущая с севера. Мы держались середины русла, постоянно промеряя глубину лотом по мере продвижения, и миновали то место, где обе реки сливались. Мы прошли после него совсем небольшое расстояние, когда вдруг Синий, стоявший наблюдателем наверху, закричал:

— Капитан! На правом траверзе обломки! На два румба к корме от траверза!

Я бросился к релингу.

Он был там, лежал на западном берегу небольшого заливчика или речного устья. Течение было несильное, но по обеим сторонам лежали илистые мели.

— Я сойду на берег, — сказал я Синему, — а ты остаешься на флейте. Брось якорь и жди, но веди усиленное наблюдение.

Со мной поплыл Джон Тилли и еще шестеро надежных людей, вооруженных мушкетами и абордажными саблями.

Когда лодка приблизилась, мы увидели, что нос корабля прочно засел на мели. То ли он шел под парусами и с разгону врезался в грунт, то ли ил нанесло уже после удара.

Остался только корпус, обгоревший почти до ватерлинии, за бортом валялся такой же обгоревший пенек от мачты и еще какие-то обломки.

Тилли показал рукой:

— Его обстреливали, капитан. Видите дыру?

Действительно, в корпусе была пробоина прямо на ватерлинии, а под водой я разглядел верх второй дыры. Да, судну крепко досталось, наверное, оно пылало еще до того, как врезалось в мель.

— Они ее посадили на мель намеренно, — заговорил неожиданно Льюк. — Думаю, хотели выбраться на берег.

И внезапно меня охватила надежда. Мы подплыли впритык и привязались к корпусу, а потом втроем с Тилли и Льюком перебрались через обломки на берег. Однако в этом месте прошел сильный дождь, и если какие следы и были, их смыло начисто.

Мы медленно пошли вдоль берега. Ничего… ни следа кого-нибудь, кто мог выбраться с разбитого корабля, охваченного пламенем. И все же факт оставался фактом: кто-то и в самом деле мог сойти на берег. На борту собрались люди не робкого десятка. Учитывая их бесстрашие перед лицом опасности, изобретательность в умении выжить, искусство в рукопашной схватке, я не мог бы пожелать своей Абигейл лучшей компании, чем те люди, с которыми она плыла… Если только они сумели выжить и продержаться достаточно долго, чтобы помочь ей.

— Пошли обратно к шлюпке, Тилли, — сказал я. — Мы приплыли слишком поздно.

— Так, значит, это был ваш корабль?

— Да, и отличные люди на борту, и девушка, которая должна была стать моей женой, и ее отец, хороший человек… прекрасный человек. Все погибли.

— Они, может быть, еще живы, Барнабас.

В первый раз он назвал меня по имени — я взглянул на него и увидел в его лице сочувствие.

Льюк уже шел к сгоревшему корпусу. И тут он закричал:

— Капитан! Глядите!

Я посмотрел туда, куда была вытянута его рука.

Там, на краю леса, стояли они — маленькая группа изможденных людей. Некоторые еще оставались между деревьями, но я уже видел Джереми Ринга, и Сакима, и Черного Тома Уоткинса, и…

Она вышла из лесу, прошла между другими и остановилась, глядя на меня — оборванная, грязная, убогая маленькая фигурка.

Абигейл…

Глава пятнадцатая

Лицо ее было опалено солнцем, кожа на носу шелушилась, она была исцарапана и ободрана, платье превратилось в лохмотья. Она молча стояла, глядя на меня, в окружении своих товарищей — оборванных, полуголых и вооруженных.

— Я знала, что ты приедешь, — просто сказала она. — Я им говорила, что ты приедешь.

Я кинулся к ней, увязая в песке, обнял, и мы застыли так на несколько минут, пока остальные тянулись цепочкой мимо нас, не глядя, не заговаривая.

Сколько их осталось и кто именно, я узнал лишь потом. А в этот момент я думал только об Абигейл. И все же один вопрос я задал — и в страхе ждал ответа.

— А твой отец?

— Мертв. Убит при нападении. Он приказал мне выбросить корабль на мель, уйти и дожидаться тебя. Он сказал, что ты обязательно придешь. Он очень верил в тебя, Барнабас.

— Я должен был бы появиться здесь раньше, но слишком много всего произошло.

— Тебе было очень плохо — там, в Ньюгейте?

— Ерунда. Совершенные пустяки по сравнению с тем, что ты пережила.

Мы повернулись и пошли к шлюпке, держась за руки.

В первый раз я огляделся по сторонам.

Здесь был Пим — только теперь с жутким шрамом на лице, и Саким, по виду ничуть не изменившийся с того дня, когда я видел его в последний раз, только слегка исхудавший. И еще здесь был Джублейн, мой спутник в первом путешествии, начавшемся в Фенланде.

— Сейчас поплывем на корабль, — сказал я.

Через несколько часов, когда Абигейл уже искупалась и переоделась в свежее платье, найденное на борту (здесь в трюмах хватало всякой добычи), начался рассказ.

Их плавание проходило легко и спокойно. Они пересекли Атлантический океан за шестьдесят пять дней, вышли к земле далеко на севере и не встретили ни одного паруса вплоть до того дня, когда, уже вблизи берегов Земли Рэли, заметили над горизонтом верхушки мачт, которые, впрочем, быстро исчезли.

Зная, что если я присоединюсь к ним, то до этого пройдет много недель, они начали подыскивать место для торгового поста, понимая, что это входило в мои намерения. Подобрали несколько подходящих мест, в том числе одно на ручье, впадающем чуть выше по течению в ту самую реку, где мы сейчас стояли на якоре.

Это был участок твердой земли в несколько квадратных миль среди раскинувшись вокруг болот, с густым лесом из кипарисов, лавров и мирта, поросших бородатым испанским мохом и переплетенных виноградом. Место это продувал хороший бриз с реки, его было легко достичь на шлюпке или пироге. Они забросили швартовые концы на пару громадных старых кипарисов, сошли на берег и начали валить деревья и расчищать землю.

Этим они и занимались, когда появился Ник Бардл со своими людьми. Они оставили свой «Веселый Джек» на якоре в небольшой бухточке, укрытой от глаз, и по извилистым протокам выбрались на реку выше по течению от нашего корабля, ночью переплыли через реку и спрятались под нависающими над берегом кипарисами. Перед самым рассветом они отчалили и сплавились вниз, прямо к спящему кораблю.

Бардл не знал, что Джублейн и еще семь человек ночевали на берегу, чтобы успеть пораньше начать заготавливать бревна для форта, который собирались строить. Когда атака началась, они уже успели уйти в лес — выбирать деревья для валки.

Темпани, в распоряжении которого были считанные мгновения, обрубил швартовы и попытался уйти вниз по течению, подняв все паруса. Он хотел развернуть пушки так, чтобы можно было навести их на догоняющие шлюпки. Но Бардл этого ожидал, и в устье реки внезапно появился «Веселый Джек», отрезав путь отхода. Бортовой залп снес грот-мачту и продырявил корпус в трех местах. Вода рванулась внутрь, шансов на спасение не оставалось, Темпани был тяжело ранен — и Абигейл сама приказала выбросить корабль на мель.

Отец ее скончался в эти последние минуты, и когда форштевень воткнулся в грунт, все, кто уцелел из команды, спрыгнули на илистый берег, заливаемый при приливе, и кинулись в окружающие джунгли.

Саким, одним из последних покидавший палубу, поднес фитиль к двум пушкам, наведенным на «Веселый Джек», потом помог Абигейл сойти с корабля. Блуждая по лесу, они встретились с Джублейном и его наспех собранными людьми, но даже объединенными силами сделать они ничего не могли. Корабль был в пламени, Темпани умер и единственным шансом оставалось прятаться в болотах.

Огромное мрачное болото покрывало больше двух тысяч квадратных миль; оно заросло густым лесом из черных камедных деревьев, кипарисов и можжевельника, оплетенных виргинским диким виноградом, вперемешку с жимолостью и тростником. Солнечный свет с трудом просачивался сквозь ветки и листву над головой, и лишь кое-где попадались участки твердой земли.

Корабельная шлюпка стояла в болоте — ее отвели сюда, чтобы буксировать бревна по извилистым протокам к месту строительства форта. Постепенно собрав отставших, они погрузились в шлюпку и скрылись в глубине болот.

Пищи у них было совсем немного — то, что взяли с корабля на берег для людей, работавших в форте.

Но здесь хватало оленей, изредка попадались медведи, а птица водилась в изобилии. Пустив в ход всю изобретательность, они как-то умудрялись поддерживать свое существование.

Бардл, загасив пожар, ограбил корабль, потом вновь поджег то, что осталось, и дал полностью сгореть. Он пытался охотиться на спасшихся, но несколько хорошо нацеленных выстрелов с болота отбили у охотников охоту. Через некоторое время он уплыл.

— С тех пор вы его не видели?

— Нет, — сказала Абигейл, — а мы постоянно следили, потому что ждали тебя. Мы не знали ни как ты прибудешь, ни когда, но все мы в тебя верили.

— Значит, он вернется, — сделал я вывод, — и мы должны быть к этому готовы.

Мы долго разговаривали в ту ночь, за едой и позже, и я ей рассказал о своем побеге из Англии, о роли, которую сыграла в нем Лила, но довольно немногословно коснулся приключений на острове и того, как я управился с пиратами. И все же в моих словах прозвучал намек-предостережение: теперь у меня появился новый враг в лице Дюваля… да и Ханберри тоже, если на то пошло.

— Для меня, — сказал я в заключение, — возвращение сюда было вне сомнений. Все это теперь позади, и с этого момента мы должны строить новую жизнь на этой земле.

А потом посмотрел на нее с грустью.

— Абигейл, я не думал ни о чем подобном, когда ты согласилась ехать со мной. Я и представить себе не мог, что буду навсегда отрезан от дома, от всякой связи с ним, а потому хочу сказать сейчас, что ты свободна и можешь уехать. У нас есть вот этот флейт. На нем хорошая команда. Тилли — самый умелый штурман, он может отвезти тебя обратно в Англию.

Они налила эль в мой стакан.

— Ты говоришь глупости. Я не ребенок, чтобы желать лишь блеска и побрякушек. На такое в Англии хватит женщин и без меня, как и на многое другое, и они хорошие люди, но я давным-давно отдала всю свою преданность тебе. Если ты останешься здесь, останусь и я… и я хочу остаться. Как ни плохо было в этих болотах, я понемногу полюбила их, хоть так же, как и ты, мечтаю о твоих голубых горах.

— Но ты должна понимать, что я вынужден избегать контактов с другими англичанами. Ордер на мой арест останется в силе и любой пришедший сюда корабль может доставить людей, которые постараются вернуть меня обратно. Мы теперь не просто изгнаны из Англии, мы теперь отрезаны от англичан.

— Что ж, так тому и быть. Меня это устраивает.

Всю ночь срывался мелкий дождик. Мы спустились по реке и, уйдя с течения, стали на якорь в проливе. Из-за темноты и дождя я держал на вахте не одного человека, а двоих, ибо могло случиться всякое и меня это тревожило.

Долго лежал я без сна, размышляя, что нужно сделать. Теперь, когда со мной была Абигейл, надо было думать и том, какими способами разнообразить ее жизнь, чтобы она была довольна. О самом первом и очевидном способе я не подумал.

Зато подумала Лила.

С рассветом я уже был в каюте, расстелил на большом столе карты и принялся изучать направление течения рек. Место, которое выбрал Темпани, мне вполне понравилось, но оно уже известно Бардлу, на этом месте мы можем ждать неприятностей в близком будущем, а потому в мыслях у меня было убраться отсюда.

Мы снова поставили паруса и вернулись в северный пролив.

Мы шли вдоль берега, разыскивая реку, с которой я немного познакомился в прошлое свое путешествие, и вдруг ко мне пришла Лила вместе с Джоном Тилли.

— Вот он, — сообщила она.

— Я вижу… и хороший человек, могу добавить.

— Еще бы! Конечно, он хороший человек. Он человек Божий.

— Разве не все мы такие? — мягко спросил я.

— Я имею в виду, — строго объяснила она, — что Джон Тилли — служитель Господа.

Изумленный, я снова уставился на него.

— В самом деле, Тилли? Мне и в голову не приходило.

— У вас не было никаких причин для таких предположений. Вы встретились со мной на пиратском корабле. Я был у них пленником, пока они не узнали, что я опытный моряк.

— Ну что ж, нам всегда может пригодиться служитель Господа. Я рад, что вы с нами, Тилли.

— Капитан Сэкетт, — сурово проговорила Лила, — сдается мне, вы не поняли. Джон Тилли — священник Господа нашего. И как таковой имеет власть свершать бракосочетания.

Не думаю, что я какой-то особенно тупой, но мысль, которая немедленно после этих слов скаканула мне в мозги, оказалась неверной.

— Лила! Уж не хочешь ли ты сказать… Ты выбрала себе мужчину?

Она покраснела.

— Это не то, что я хотела сказать. Я думаю о вас и мисс Темпани.

Вот это да! На мгновение я просто остолбенел и стоял там, думаю, с самым глупым видом, наконец выговорил:

— Ну конечно… ну конечно, Лила. Я просто думал совсем о других вещах. Я…

— Ты бы лучше пошел и спросил у нее, — сказала она уже помягче. — А мы с его преподобием обсудим, что надо сделать.

Я обвел глазами улыбающихся от уха до уха моряков. Тут были Пим Берк, Джереми (он тихонько посмеивался) и Джублейн со своей ехидной ухмылочкой.

— И нечего глядеть на меня с вашим проклятым превосходством! — разозлился я. — Именно за этим она сюда и приплыла. Именно это мы с ней и планировали.

— Она там, внизу, на шкафуте, — сказал Пим, скалясь, как довольная обезьяна. — Ты ей скажи про это.

Я резко повернулся спиной к этой банде и пошел вниз по трапу туда, где она стояла в одиночестве возле вант, глядя на недалекий речной берег.

Когда я приблизился, она оглянулась.

— Знаешь, ты ему очень нравился, — сказала она.

— Кому?

— Отцу. Он говорил это мне много раз.

— Он был хороший человек, сильный и добрый.

Мы стояли у релинга, глядя на берег. С болота за деревьями поднялась цапля и улетела, медленно хлопая крыльями.

— Я хочу построить нечто вроде форта, — сказал я, — крепкий частокол и все здания внутри, на каком-нибудь высоком месте, на холме, с хорошим полем обстрела вокруг. Он должен быть недалеко от реки, чтобы корабли и лодки могли подходить к нам поближе. А потом устроить там огород, засеять хлебное поле и посадить небольшой садик.

— Мне нравится…

— Кстати, там, на полуюте, есть один человек, с которым ты должна познакомиться, человек весьма особого рода.

Она удивленно повернулась ко мне:

— Ты хочешь сказать, здесь есть кто-то, кого я еще не знаю?

— Н-ну… ты знаешь его, конечно, но не в его официальном качестве, а это единственный способ по-настоящему узнать его. Идем… идем на ют и познакомимся с ним.

— Прямо сейчас? С удовольствием.

Я взял ее за руку и мы двинулись вверх по трапу на полуют. Мы уже дошли почти до самого верха и увидели Джона Тилли, который ждал рядом с рулевым, держа в руках Библию. Была здесь Лила — и почти вся команда выстроилась двумя рядами по обе стороны.

— Что он делает, этот человек?

— Что он делает? О, он сочетает людей браком. Это служитель церкви.

Она резко остановилась.

— Барнабас!

— Нельзя заставлять такого человека ждать, Абигейл. Ты можешь обвенчаться со мной сейчас, а потом на досуге пообижаться.

— Я никогда не буду в обиде ни на эту церемонию, ни на тебя. — Она быстро огляделась. — Ох, Барнабас! Ты… Я, должно быть, выгляжу как пугало.

— Ты никогда не была прекраснее. Идем же!

Она глянула на меня.

— Эй! Ты смеешься?!

— Есть у меня такой недостаток. Есть что-то такое в торжественных церемониях, от чего у меня взыгрывает юмор. Они мне нравятся, я их чту, но все же иногда думаю, что все мы воспринимаем себя слишком серьезно.

— Ты не считаешь, что брак — это серьезно?

— О-о, конечно считаю. Это решающее испытание зрелости, и многие находят поводы избежать его, ибо знают, что не могут соответствовать всем требованиям, которые он предъявляет, или неспособны поддерживать отношения зрелых людей.

Мы остановились перед Джоном Тилли.

Легкий ветер рябил воду в проливе. Утреннее солнце ярко сверкало в каждой волне, изредка дыхание ветра шевелило листья деревьев на материковом берегу. Над нами проплыли три чайки, медленно поводя легкими крыльями. Палуба чуть-чуть покачивалась у нас под ногами.

Тилли начал службу низким, хорошо поставленным голосом.

Я смотрел на девушку рядом со мной, на ее волосы, чуть колышущиеся под ветром. Ее пальцы переплелись с моими и стиснулись крепко-крепко.

Она была далеко от дома, отец ее умер, а она выходила замуж за человека, будущее которого было связано с чужой безлюдной страной.

Когда краткая церемония завершилась, мы с ней отошли к гакаборту и постояли там вдвоем, не говоря ни о чем, просто глядя на воду.

— То, о чем я говорил, будет лишь первым нашим домом, — наконец сказал я, — потому что позднее нам нужно будет перебраться к горам и построить новый дом там. Нам надо иметь такое место, куда можно будет уйти, когда появятся офицеры королевы… а они точно появятся.

В эту ночь мы оставались на борту флейта, который теперь окрестили новым именем: «Абигейл».

Мы стояли вместе под звездами, вдыхая плывущие с берега странные запахи чужой земли — запахи гниющих растений, цветов и леса, и едва пробивающийся сквозь них дух дровяного дыма от костра, разведенного кем-то из моих людей, которые остались на берегу.

— Моя мать, — говорил я, — произнесла пророчество — еще до того, как я родился. Лет тридцать назад, думаю, или около того. Один человек собирался напасть на нее, но ему помешал мой будущий отец, а перед тем, как отец появился, она сказала тому человеку, что он умрет от меча ее сына среди развалин объятого пламенем города.

— Лила передавала мне эту история — так, как ты рассказал ей. И еще она сказала мне, что у тебя есть дар.

Я пожал плечами.

— Я об этом даре не думаю. Он появляется и исчезает, но моя мать, полагаю, просто пыталась испугать того человека — сама подумай, как может сбыться такое предсказание? Что я убью какого-то человека среди развалин объятого пламенем города? Я ведь никогда уже не увижу никакого города!

— Кто знает? — отозвалась Абигейл. — Кто может услышать, о чем шепчет завтрашний ветер?.. Ну что, пойдем в каюту?

Глава шестнадцатая

Лес стоял вокруг нас зеленый, молчаливо плыла бурая река… вся земля лежала тихо, задумчивая и ожидающая. Теперь кончилось время мечтаний, теперь настало время дел.

О, как прекрасно и прелестно сидеть в таверне за кружкой эля и браво разглагольствовать о том, какие отважные дела мы совершим! Как мы пройдем по неведомым тропам земли, прекрасной как страна лесного царя, как встретимся лицом к лицу с дикарями в их родном обиталище, далеко от лондонской пыли и лондонской толпы!

Согревшись вином, бегучей поэзией слов и красивыми взмахами жестов, молодой человек ощущает, что весь мир принадлежит ему, с жемчужиной в каждой раковине, с очаровательной девчонкой за каждым окном и врагами, исчезающими из виду при одном его появлении! Но приходит миг реальности, и оказывается, что никакое красноречие не выстроит частокол, никакая поэтическая фраза не отклонит в сторону стрелу, ибо дикарь в своей лесной стране имеет свои собственные представления о романтике и поэзии, которые могут включать в себя скальп нашего мечтателя.

Когда вокруг лежала Англия, легко было насмешливо презирать пропавших колонистов Роанока, исчезнувших людей Гренвилла и тех, кто забросил колонию Ральфа Лейна. Они получили то, что заслуживали. Зато мы добьемся успеха там, где они потерпели поражение…

Мы ушли туда, где помощи ждать неоткуда. Здесь, если человек оступится на тропе и свалится на землю со сломанной ногой, ему не придется ждать ни врача, ни носилок. Если его окружат дикари, никакие люди королевы не явятся, маршируя отважными шеренгами под развевающимися знаменами, не будут хрипеть волынки и развеваться кильты шотландских стрелков, размахивающих своими саблями-клейморами. Здесь человек сам по себе, один, и должен в одиночку сражаться и умереть — или сражаться и выжить.

Войти в новую страну — тяжкое, очень тяжкое дело, как любит говорить Черный Том Уоткинс, и на мне лежит ответственность за всех тех, кто пришел со мной. Любой человек хочет быть капитаном, только мало кто хочет взвалить себе на плечи ношу ответственности и решений, и я, приведя сюда остальных, фактически взял обязательство стать их стеной против несчастий и неудач.

Во-первых, питание. Прибыли мы сюда с хорошими запасами, но на сколько времени их хватит? Мне очень хорошо известно, как дорога людям привычная пища родного дома, а потому расходовать ее надо осмотрительно, и мы должны охотиться, собирать и выращивать все что сможем, дабы подготовиться к приходу холодной зимы.

Я немедленно начертил план форта и показал его Джублейну, Джону Тилли и прочим. Где-то были сделаны изменения, где-то — добавления, и вот вперед двинулись люди с топорами. А я, взяв Черного Тома и Пима Берка, отправился в лес добывать мясо.

Двух человек мы оставили с корабельной шлюпкой, и они должны были наловить рыбы.

Нас было двадцать девять — двадцать семь мужчин и две женщины, а накормить такую компанию — всегда дело непростое.

Мы упорно уходили все дальше и дальше в лес, потому что я не имел желания охотиться рядом с лагерем и распугать ту дичь, что есть поблизости. Несколько раз мы видели диких индеек, но я хотел добыть оленя, и не одного.

И каждый такой поход должен быть не просто охотой ради добычи пропитания, но исследовательской экспедицией, и после каждого похода, с моим участием или без, я был намерен записывать все, что мы видели, и по кусочкам дополнять карту близлежащей местности, показывая ее всем.

Внезапно мы увидели оленей — полдюжины животных паслись на лугу, примерно в ста пятидесяти ярдах от нас. Это было слишком большое расстояние для выстрела, от которого так много зависело, и я начал подкрадываться. Я немало охотился на оленей в Англии и полагал, что здешние не должны слишком от них отличаться.

Все олени паслись. Указав того, которого я собирался убить, я посоветовал своим людям выбрать каждому по мишени и стрелять, когда я выстрелю.

Продвигаясь вперед, я уменьшил дистанцию ярдов на пятнадцать, прежде чем их хвосты начали дергаться снова. Они огляделись по сторонам, чуть дольше посмотрели на меня — должны же они были понять, что этот незнакомый предмет на опушке оказался ближе, — потом вернулись к кормежке. Снова я продвинулся — и снова остановился.

Теперь до выбранной мною цели было менее сотни ярдов, и я, подняв ружье, прицелился. Пуля пробила оленю шею перед самым плечом. Он подпрыгнул, упал на колени и перекатился набок.

Том с Пимом успели подобраться поближе и немедленно выстрелили тоже. Но пуля Пима прошла мимо цели, поскольку выбранное им животное, испугавшись моего выстрела, резко повернулось, застыло на миг, а потом двинулось прочь шагом.

Товарищи подошли ко мне, и мы подождали, надеясь, что олени остановятся неподалеку, но они без остановки ушли в кусты и мы только проводили их взглядом.

— Выстрел в шею — самый лучший, — заметил я, — если позволяют обстоятельства. Если стреляешь в сердце или в легкие, зверь может пробежать добрую милю, пока свалится, а иногда и больше.

Том из нас троих был самый умелый свежеватель, так что он начал снимать шкуры с убитых животных, а мы с Пимом тем временем двинулись вслед ушедшим оленям. Олень редко когда уходит дальше чем на милю от своего участка, если его к этому не принудить, потому мы надеялись, что они будут кружить где-то неподалеку. Не знаю уж, как они поступили, но мы их больше не увидели.

Нагруженные мясом и шкурами, мы возвратились в лагерь, подстрелив на обратном пути трех индеек.

Итак, на этот вечер у нас было мясо, но едва-едва в обрез, и я понял, что нужно уходить подальше, стрелять зверя, вялить мясо и готовиться к приходу зимы. Да, снабжение моего небольшого отряда будет немалой проблемой.

Дни проходили быстро — в охоте, расчистке и обработке земли. Все это время я держал несколько человек на борту флейта, ныне переименованного в «Абигейл». Они занимались уборкой, мелким ремонтом и прибавили к вооружению корабля две пушки, спасенные со сгоревшего судна.

Частокол был завершен, и мы установили на стенах четыре поворотных фальконета на вертлюгах. Еще две пушки из тех, что удалось снять со сгоревшего судна, втащили на вершину холма, где мы строили свой форт, и установили так, чтобы они держали под прицелом саму реку.

Индейцев мы не видели, но следы их время от времени нам попадались, и дважды мы замечали пироги, быстро скользящие по реке под покровом темноты.

— Не доверяю я им, — раздраженно ворчал Джублейн. — Это, если я не ошибаюсь, човоноки.

— Я о них ничего не знаю, — заметил я.

— Да и я тоже, — признался он, — но я служил с одним солдатом, который приплыл вместе с Лейном, так он не говорил о них ничего хорошего. Они были союзником Уингины, а он был вождем на юге и ярым врагом всех белых. В том, что погибла колония Роанок, наверное, он виноват.

— А не испанцы?

— Ну да, может и испанцы.


* * *

Это была красивая земля, живая от цветов и щедрости почвы, но, если не считать рубки деревьев, болот мы избегали. Там хватало и аллигаторов, и змей, да и вообще гнетущее это было место. И все же для нас это был самый легкий способ добывать древесину, в которой мы нуждались, потому что сваленное там дерево можно было тащить на буксире за шлюпкой — а это легче, чем переправлять посуху.

Да и не было у нас никакого желания делать нашу позицию еще заметнее, вырубая деревья. А те, что мы брали с болота, не оставляли зияющих просветов на местности, так что никакие следы человеческой деятельности не бросятся в глаза.

Если индейцы оставят нас в покое, мы будем этим вполне довольны, и я, хотя больше всего желал наладить с ними торговлю, предпочитал сначала сделать надежным и безопасным наш форт, ибо когда имеешь дело с людьми столь отличающейся культуры и воспитания, нужно всегда помнить об осторожности, поскольку их понимание мира совсем не такое, как наше, и основано отнюдь не на тех же рассуждениях.

Теперь я был по-настоящему благодарен судьбе за долгие разговоры с капитаном Темпани, с Коувени Хазлингом и другими людьми, ведь каждый такой разговор способствовал расширению моего кругозора, взгляда на мир и углублению понимания.

Мне еще многому надо было обучиться, многое узнать о людях и об искусстве управления ими, которое внезапно стало моим долгом и ответственностью. Я уже научился выслушивать советы других, но действовать только на основании собственной убежденности и принимать собственные решения.

Дни пролетали быстро, но вскоре на моем столе уже лежала постоянно растущая карта той территории, где мы жили. Одновременно я начал записывать все, что знал об индейцах, и обо всех их следах, которые мы видели.

А где Потака? Мы с ним встретились в прошлое мое путешествие и сразу стали друзьями. Он был из племени эно, живущего где-то в глубине материка, где точно — не знаю.

С тех пор, как я его видел, прошел уже год, если не больше. Эно были хорошими охотниками, но, в то же время, старательными земледельцами и хитрыми торговцами, и если кто и будет иметь склонность торговать с нами, то именно эно… Судя по тому немногому, что я знаю об индейцах местных краев.

Рыбалка давала превосходные уловы, так что я определил на это занятие больше людей, и вскоре многочисленные решетки были увешаны рыбой, вялящейся на солнце, пришлось даже выставлять особого сторожа, чтобы отгонял птиц. Мы набили множество голубей из той породы, что гнездятся на деревьях, — их можно добывать без труда.

Внутри огороженного частоколом участка мы построили несколько хижин, прижав их задней стенкой к наружной ограде. Одна была для Абигейл, Лилы и меня, другая служила арсеналом, еще две — складами для мяса и зерна, а рядом третья — там хранились товары для меновой торговли; и, наконец, самая большая служила общим бараком для людей, хотя мы постоянно держали на борту «Абигейл» команду из семи человек.

Ели мы все за общим столом, ибо я не хотел, чтобы пошли разговоры, будто нам готовят лучшую пищу, чем всем остальным.

Когда наступит зима? Меня тревожило, что я не знаю точно, а могу только гадать — так надежных планов не составишь. Несмотря на слабые результаты охоты, ибо мы находили мало дичи, рыбная ловля шла хорошо и посевы наши взошли дружно, обещая хоть и поздний, но богатый урожай.

Однажды за столом я объяснял ситуацию:

— Выше по реке живут индейцы, которых я знаю, их называют «эно». Немного подальше есть еще одно племя, их зовут «тускарора»; я с ними не встречался, но другие индейцы их боятся и говорят о них, как о яростных воинах.

Вблизи нас живут индейцы, которых называют «човоноке» или «човонок», но это маленькое племя. Возможно, нам удастся заключить с ними союз, который обеспечит защиту и нам, и им.

Избегайте индейских женщин. Может быть, кто-то из вас пожелает взять индианку в жены, но сначала нужно узнать индейские обычаи и сперва прийти к ее отцу с подарками и договориться с ним.

Нас здесь очень мало, а потому мы должны каждый шаг делать с оглядкой, всегда считаясь с этими людьми.

— Да они дикари, — пробормотал Эммден, — всего-навсего дикари!

— И все же люди, такие же, как мы с тобой, и имеют свои обычаи, которые так же важны и хороши для них, как наши — для нас. Обращайся с ними как с равными.

Эммден взглядом выразил отвращение, но против моего приказа не возразил ни слова. Однако его поведение насторожило меня. Он был матросом с фламандского корабля, манеры его мне не нравились, и я поговорил о нем с Тилли и Джублейном.

— Да-да, — согласился Джублейн, — это противный пес, да еще он выискивает других такой же породы. Все они толкуют между собой, чтоб, мол, уплыть и заняться пиратством, и я опасаюсь, что рано или поздно попробуют, если наберут достаточно людей.

Хотя форт наш располагался на небольшом взгорке, он был прикрыт от чужих взглядов высокими деревьями леска, окружающего этот холм. Сам холм мы очистили от кустов и деревьев, среди которых могли бы найти укрытие нападающие, — так мы обеспечили хорошую зону обстрела для нашего оружия.

Тем временем те из нас, кто умели обращаться с луком, сделали себе луки и пользовались ими на охоте. У нас в Фенланде все мы вырастаем лучниками, каждый обучен охотиться с луком и стрелами, так что мы набрали среди своего числа десять искусных лучников и еще несколько довольно приличных. Теперь на охоту, дабы сберечь порох и свинец, мы ходили только с луками и стрелами.

Английский длинный лук — грозное оружие, и, несмотря на появление огнестрельного оружия, у нас среди болот, да и в других деревенских областях Англии люди поддерживали старинное искусство, устраивая состязания по стрельбе в цель на ярмарках, а иногда и просто в рыночные дни. В Фенланде, где охота была не так ограничена, как в других местах, многие жители добывали мясо для стола своими луками.

По вечерам мы изготовляли стрелы, совершенствовали и отделывали луки, точили топоры и пилы, готовясь к завтрашней работе. Спокойно проходили эти вечера, занятые трудом, но мы были лучше подготовлены к борьбе за жизнь, чем те, кто приходил сюда перед нами, ибо все были приучены к труду и сознавали его необходимость.

Одновременно мы заготовляли мачтовый лес и укладывали его на козлах над землей на просушку, а некоторые из наших кололи дранку для кровель, отделяя ее от бревна с помощью особого инструмента «фроу» — вроде долота, в котором железко отогнуто от рукоятки под прямым углом, — и деревянного молотка. Я держал в мыслях надежду, что рано или поздно придет какой-то корабль и тогда мы сможем продать свой лес или выменять на нужные товары.

Но и без того нам надо было обставить собственные жилища, так что мы делали табуретки, скамьи и стулья, а также деревянные ведра, ковши, черпаки, ложки и плели корзины.

А потом однажды мы нашли индейца.

Первой увидела его Абигейл. Они с Лилой отправились на опушку леса собирать травы. Утро выдалось теплое и спокойное, но под деревьями, окаймляющими болото, еще было темно, таинственно и очень тихо.

Абигейл пересекла границу леса, остановилась и прислушалась. Где-то за болотом стучал по дереву дятел. На корабле поднимали какой-то груз с помощью блока и талей. Она слышала скрип веревки и визг блока. В форте что-то пилили… а здесь было очень тихо.

Сначала она увидела большого аллигатора. Это был огромный старый зверь, все десять, а то и двенадцать футов в длину, и когда она его заметила, над водой виднелись только глаза и ноздри. Он плыл к берегу, к тому месту, где она стояла, с целеустремленностью, которая подсказала ей, что он плывет за чем-то — или за кем-то.

— Лила!

— Я вижу.

Он плыл к ней. Может, если бросить что-нибудь в воду…

Она нагнулась, чтобы найти ветку или кусок коры… и тут увидела руку.

На мгновение она застыла — молча, затаив дыхание. Это действительно была рука, человеческая кисть, она лежала, полусогнутая, с влажными листьями между пальцев, высунувшись из-под куста.

Кроме кисти видно было и предплечье. А потом она разглядела и все тело, полускрытое низко свисающими ветками и листвой. Тело мужчины, страшно израненное, окровавленное.

— Мэм! Нам бы лучше удирать. Он приближается.

— Брось в него что-нибудь. Что угодно.

Абигейл быстро огляделась. Вокруг ничего не было. Схватившись за эту руку, она потянула. Все, что ей удалось, — лишь слегка шевельнуть тело, но все же она его шевельнула — и теперь медленно начала вытаскивать из кустов.

— Лила! Помоги мне!

И вдруг Лила закричала. Абигейл никогда не слышала, как может визжать валлийская девушка, а потому бросила руку и кинулась бегом.

Аллигатор был крупный, и он выбирался из воды, очевидно, привлеченный запах крови из тела раненого.

Абигейл, у которой тоже имелись легкие, завизжала в свою очередь.

Раздался ответный крик, топот бегущих ног…

Я первым добрался до них со шпагой наголо, ожидая увидеть индейцев или людей Бардла.

Джублейн отстал от меня лишь на мгновение, а тут и Уоткинс выскочил из лесу чуть дальше вдоль берега.

— Следи за хвостом! — предупредил я (где я слышал эти слова?). — Он пустит его в ход, чтобы сбить тебя в воду или переломать ноги!

Огромная тварь остановилась, наполовину выбравшись из воды, пялясь на нас горящими красноватыми глазами, челюсти то открывались, то закрывались. Зверя привлек запах крови и смерти, но наша возросшая численность, по-видимому, шевельнула какую-то струнку осторожности у него в мозгах, потому что он глядел на нас, переводя глаза с одного на другого.

Наконец мне пришло в голову, что он ведь может и напасть.

Под ногами у меня валялся полусгнивший обломанный сук; я схватил его и бросил, целясь аллигатору в голову. Бросок оказался метким, удар — крепким. Тварь фыркнула и сердито дернулась в нашу сторону, однако не более чем на два фута, а потом медленно и неохотно сползла обратно в воду.

— Что тут, Эбби? — спросил я.

— Там человек… по-моему, он еще не мертвый.

Я прошел туда, куда она показывала пальцем, Джублейн, все еще со шпагой в руке, последовал за мной.

Раненый оказался индейцем, причем такого типа внешности, какой мне еще не встречался. Это был крупный человек, хорошо сложенный, но, судя по отметинам на теле, он получил рану, потом его пытали — однако как-то он все же сбежал.

— Возьми четверых, — сказал я Джублейну, — и пусть захватят с собой носилки. Отнесем его в форт.

— Дикаря? В наш форт? Внутрь?! — запротестовал он. — Если он выживет, то обязательно предаст нас.

— И тем не менее мы попытаемся спасти его. Он как-то удрал от своих врагов; он прошел большое расстояние. Если человек в подобном состоянии смог такое совершить, он заслужил право на жизнь.

Глава семнадцатая

Не вызывало сомнения, что индеец потерял много крови: стрела попала ему в голову сзади, и каменный наконечник почти что застрял в кости за ухом.

Похоже, потом его еще ударили по голове дубинкой: черные волосы слиплись от крови. А мелких ран и ожогов на нем было без счета.

Когда его помыли и очистили от запекшейся крови, а раны обработали, насколько хватило наших возможностей и умения, я заговорил с ним, используя те несколько слов языка эно, какие знал, и он что-то пробормотал в ответ, из чего я заключил, что он меня понял.

Затем, коснувшись пальцем груди, я очень медленно проговорил:

— Бар-на-бас.

Указал на Лилу, стоявшую над ним, и сказал:

— Ли-ла.

А потом показал на него:

— А ты?

— Уа-га-су, — произнес он раздельно.

Он был насторожен, как попавший в ловушку зверь, но страха не показывал и не раболепствовал.

— Абигейл, Лила! — сказал я. — Будьте очень внимательны и осторожны. Мы — чужие, а для него каждый чужак — это возможный враг. Он не знает, зачем мы принесли его сюда, почему стараемся вылечить. Ему может прийти в голову, что мы хотим его вылечить только для того, чтобы снова подвергнуть пыткам.

— Какого роду-племени этот индеец? — спросила Лила. — Он тебя как будто понял.

— Понял… одно-два слова. Может, мы сумеем разузнать у него о землях на запад отсюда, поскольку, как мне кажется, он не из здешних индейцев. Я думаю, он откуда-то издалека — у него другая фигура, даже другое строение лица, и он куда крупнее, чем те эно, которых я встречал.

В течение трех последующих дней я видел его редко, ибо работы у меня было много, а времени в это пору года всегда мало. Наши посевы росли, и с ними во мне зрела надежда, что мы соберем хороший урожай. Зима по-прежнему тревожила меня.

Мехов для продажи мы запасли совсем немного, поскольку шкуры нужны были нам самим для изготовления зимней одежды. Но все же у нас было несколько лисьих шкурок и еще шкурки зверьков поменьше — вроде ласки, — именуемых норками.

На пятый день после того, как был найден дикарь, я вошел в помещение, где он лежал. Вместе со мной был Джублейн, и индеец вдруг заговорил на ломаном испанском. Этот язык Джублейн знал хорошо, так как одно время был у испанцев в плену.

— Он катоба… хоть я не знаю, что это такое… С запада. — Джублейн помолчал, вслушиваясь. — Из местности у самой кромки гор.

— О! — воскликнул я обрадованно. Это было как раз то, чего мне хотелось. — Расспроси его о горах.

— Он спрашивает о тебе. Удивляется, откуда ты знаешь несколько слов на его языке.

— Скажи ему, что у меня когда-то был друг из племени эно, по имени Потака.

Катоба все поглядывал на меня, пока Джублейн объяснял, как мы с Потакой стали друзьями и как мы торговали здесь.

— Скажи ему, что мы его друзья и хотим стать друзьями его народа. Скажи ему, что когда он поправится, мы, если он захочет, поможем ему вернуться к своим.

Позднее я неоднократно сидел с ним и каждый раз запоминал несколько слов или фраз, которыми мог бы воспользоваться в разговоре. Боюсь, однако, что он мой язык учил куда быстрее, чем я его. И вот наступил день, когда он поднялся и я повел его показать наш маленький форт.

Уа-га-су осмотрел все, но особенное впечатление произвели на него пушки.

— Громкий голос! — воскликнул он внезапно.

— Да.

Я показал ему ядро, но в этот раз впечатление оказалось намного слабее, чем я ожидал.

— Слишком большой для человека, — сказал он, — слишком много разбрасывать.

Он, конечно, был прав. Я объяснил, что пушки используются против укреплений или кораблей, а когда он, как мне показалось, собрался спросить, зачем же они нужны внутри форта, я сказал, что сюда может прийти корабль с людьми, которые нам недруги.

— Уа-га-су, — сказал я, — когда-нибудь я приду жить в горы.

— Хорошо, — сказал он. — Я показать ты.

Он начертил на земле несколько линий, чтобы показать, где находится его страна и какие реки ее ограничивают. Еще он показал мне ведущие через те края торговые тропы, которыми пользуются все индейцы. Мало-помалу оба мы лучше знакомились с языком друг друга, и он предупредил меня, что его враги будут разыскивать его и даже сейчас они могут таиться в лесах вокруг нас.

— Какие враги ищут тебя?

— Тускарора… они быть много. Великие воины.

— Здесь ты в безопасности, Уа-га-су. А когда ты совсем поправишься, мы отведем тебя к твоему народу или проводим достаточно далеко.

Понемногу я уяснил историю его побега. Они его поймали на охоте и пытали три дня, с каждым днем все свирепее. Потом привязали к столбу для сожжения. Он ухитрился, шевеля ступнями, перевернуть горящую ветку, толкая ее за еще не охваченный огнем конец, наклонить и уронить на ремень, связывающий лодыжки. Освободив ноги, он как-то сумел высвободить и руки, перепрыгнул через огонь и убежал в лес. Они немедленно кинулись следом, но он ускользнул. А потом, израненный, слабый, изможденный, свалился у края болота — и тут, почуяв его кровь, приплыл аллигатор…


* * *

С приходом ночи большие ворота нашего форта закрывались и запирались. Меньшие ворота, скорее калитка, выходящая на речную сторону, тоже запирались на засов. Ночью двое часовых обходили стены, а с людьми, остававшимися на флейте, мы договорились о системе сигналов. Они там тоже несли вахту.

Ничто в моей натуре не позволяло мне полагаться на судьбу, ибо я был убежден, что удача приходит лишь к тому, кто упорно работает и хорошо все продумывает. До сих пор мы не знали неприятностей с индейцами. Хотелось надеяться, что так будет и дальше.

Ночным караулом командовали посменно несколько человек; я делил эту обязанность с Джублейном, Пиммертоном Берком и Сакимом. В ту ночь дежурил Пим, и вот через несколько минут после полуночи он меня разбудил.

— Барнабас! Можешь выйти?

— Что там?

Как всегда, я проснулся мгновенно.

— Не знаю. Только лучше б тебе выйти.

Он бесшумно исчез. Я вскочил и начал быстро одеваться.

— Что случилось, Барнабас? — Абигейл тоже проснулась.

— Не знаю. Но, боюсь, что-то серьезное, Пим не тот человек, чтобы поднимать тревогу попусту.

Я пристегнул шпагу, сунул за пояс пистолеты, взял мушкет и выскользнул в темноту. Услышал еще, как возится в хижине Абигейл, — и поднялся по лестнице на стену.

Рядом появился караульный. Я знал, что он с Ньюфаундленда, человек надежный и крепкий и зовут его Нед Таннер.

— Они там, снаружи, капитан, — прошептал он, — и, по-моему, их там полным-полно.

Направившись по дорожке под стеной, я нашел Пима Берка и взял с собой. Вместе мы дошли до второго караульного.

— Таннер говорит, что их там очень много. А ты что скажешь?

— Да, — тихонько ответил караульный, здоровенный смуглый парень из Бристоля. — Что-то у них на уме, капитан. Они под стенами везде кругом.

Прислушиваясь, я слышал, как движутся люди, но что они задумали, догадаться не мог.

— Пим, — сказал я, — иди вниз и подними человек шесть надежных ребят. Остальным дай пока спать, если хотят. Может оказаться, что нам предстоит очень длинный день.

Надо сказать, захватить укрепленную частоколом позицию дело нелегкое, если защитники начеку. С пушками это просто, без них — почти невозможно, разве что из-за ротозейства защитников. Но сам факт, что неизвестный враг пока не нападает, говорил о каких-то приготовлениях, что свидетельствовало об определенных познаниях в методах войны и взятия укреплений. А это означало, что среди них может быть белый человек. Испанцев, у которых имелись поселения на землях Флориды, отнюдь не радовало желание англичан осесть в Виргинии, и вполне могло оказаться, что попыткой взять наш форт руководила небольшая группа испанцев. Конечно, это были голые предположения, фактов у меня не имелось никаких.

Я взглянул на звезды и понял, что с момента моего пробуждения прошел уже почти час. Лестница у меня за спиной поскрипывала — это люди поднимались на свои места.

Я убил много времени, переходя с места на место по мосткам вдоль стены и прислушиваясь, но так и не смог понять, что они задумали. Внизу подо мной двигались по крайней мере двое, а может и больше, — возможно, они просто искали способ попасть внутрь.

Я негромко проговорил:

— Что вам нужно?

Причем заговорил я на языке катоба.

Внизу все сразу стихло.

— Мы не спим, — продолжал я, — но неприятностей нам не нужно. Если хотите поговорить, приходите к нам при дневном свете, и мы будем с вами разговаривать. А раз вы пришли ночью, у нас единственный выход — считать вас врагами.

Снова стало тихо. Потом прозвучал чей-то голос:

— Выпусти сюда катобу. Он — наш.

— Он — свой собственный. Он не принадлежит вам. И не принадлежит нам.

— Выгони его за стены, мы заберем его и уйдем.

— Он хороший человек. Он работает вместе с нами. Мы не выгоним его. Он пришел в наше селение за защитой.

— Тогда мы сами возьмем его. Это я, Нагуска, говорю.

— Ты тускарора.?

— Это так.

— Тускароры — гордый народ. Они хорошие воины. Но я — англичанин. Мы не выдаем тех, кто пришел к нам за помощью.

— Пусть будет так. — Кажется, он не слишком огорчился. — Тогда вы умрете. Все.

И дальше он, к моему удивлению, заговорил по-английски.

— Вы, англичане, слабый народ. Вы рассказываете ложь о своей стране за морем. Вы маленький народ. Вы не умеете охотиться. У вас нет мехов. У вас нет больших деревьев. У вас есть только большие каноэ и жадность на вещи, которые принадлежат другим.

— Ты говоришь по-английски?

— Мой отец был англичанин. Он научил меня многим словам, пока я не начал понимать его слабость. Он не был воином. Он не был охотником. Он не умел ничего… ничего, что делает человека мужчиной.

— У нас в стране лишь некоторые мужчины воины, а дичи у нас мало, и потому лишь немногие из нас охотники. Мы получаем то, что нам нужно, обменом.

— Тьфу! Это женский путь! Воин сам берет то, что ему нужно!

— Кто был твой отец?

— Он был никто. Он умел только царапать значки на бумаге, на коре, на всем, что находил. Он говорил мне, что в них волшебство, поэтому мы их не сожгли, но ему они не помогли.

— Он умер?

— Давно. Это хорошо, что он умер. Я очень стыдился, что у меня такой отец.

— Я думал, что у вас для мальчика самый главный — брат матери.

— Да, это так. Брат моей матери был великим воином!

Он, кажется, говорил довольно охотно, а пока мы разговариваем, драки нет. Я шепотом сказал это Пиму, но посоветовал удвоить бдительность.

— Приходи к воротам днем, и приходи один. Я буду говорить с тобой, Нагуска.

— Днем? Днем вы все уже будете мертвые. Или пленные, чтобы умереть на костре.

— Ты сказал, что твой отец делал знаки на бумаге и на коре. У тебя есть эти бумаги и кора? Я хотел бы видеть их.

— Есть. Я знаю, где они спрятаны. Мой отец был слабый человек. Он не мог пользоваться оружием, он не мог охотиться. Над ним много смеялись за его слабость. Единственное, что он мог, — это делать знаки на бумаге.

Я услышал какие-то странные звуки и попытался узнать их.

И вдруг я понял. Лестницы! У них есть лестницы!

В разных местах стены были заготовлены небольшие связки травы и мелких веточек, которые можно быстро зажечь. Выхватив ближайшую такую связку из гнезда, я высек огонь и поднес к ней трут. Когда трава вспыхнула, я поднял ее над стеной.

В краткой вспышке света я увидел дюжину дикарей; их раскрашенные лица были обращены ко мне — а потом начали подниматься лестницы.

Рядом со мной в бревно ударила стрела. Нацелившись в грудь ближайшему индейцу, я выстрелил.

Они яростно кинулись вверх.

Глава восемнадцатая

— Лестницы! — закричал я во всю глотку, чтобы другие знали, чего ожидать.

Лестницы! Я никогда не слышал, чтобы индейцы использовали такие вещи, но Нагуска был только наполовину индеец, он мог многому научиться у отца, которого он, похоже, презирал.

Загрохотали выстрелы. Кто-то сбросил вниз еще одну горящую связку травы, потом вторую. Двое индейцев пытались унести раненого. Рядом со мной о стену ударилась верхушка лестницы. Я схватился за нее и оттолкнул подальше. Один человек выпустил перекладину и свалился вниз, другой снова поднял лестницу прямо ко мне.

Мой клинок уже готов был встретить его грудь, когда он добрался до стены. На мгновение его лицо оказалось очень близко ко мне, потом я высвободил шпагу.

Другие люди карабкались снизу. Наши все были подняты звуками выстрелов, но, совершенно неожиданно, вдруг стало тихо.

— Зажигайте! Побольше света! — кричал я. — Не давайте им уйти с лестницами!

Здесь и там прозвучали выстрелы. Потом все смолкло. Вокруг нас мягко лежал бархат ночи. Легкий бриз с моря проникал за стену, но не мог унести запахи горящего дерева, травы и порохового дыма.

А потом донесся другой аромат… Свежий кофе! Кое-кто из моих людей еще не пробовал его, ведь это вещество было в Англии новинкой, но Абигейл давно познакомилась с ним во время плаваний на отцовском корабле в Красное море и Индийский океан.

Каждому из нас досталось по чашке, и это было приятное, согревающее питье.

Ко мне подошли Джублейн и Пим.

— Как ты думаешь, нападут они снова?

— Не знаю. Лестницы не принесли им успеха только потому, что мы были бдительны, но они могут подумать, что их колдовство оказалось слабым. Нужно ждать и смотреть во все глаза.

Атака длилась всего несколько минут, а сейчас все было спокойно. Мы выпили еще кофе, несколько человек вернулись в постели. Медленно прошел час, за ним второй. На востоке показался слабый серый свет — а может, это просто мне хотелось, чтобы так было.

Уоткинс, прячась за парапетом, подошел ко мне.

— Там снаружи лежат две лестницы недалеко от ворот. Прошу разрешения выйти и забрать их.

Я задумался. Открыть ворота — рискованно, но я был бы рад забрать у них побольше лестниц. Никогда прежде индейцам не удавались нападения на укрепленные форты, если они не успевали проникнуть внутрь, пока ворота открыты.

— Сколько человек тебе понадобится?

— Двенадцать, я думаю. По двое на каждую лестницу, а остальные — стоять наготове на случай атаки.

— Хорошо. Только сделать это надо быстро. И при первом движении с их стороны отступайте внутрь и запирайте ворота.

Мы ждали… Скрип тяжелых ворот прозвучал в тишине неестественно громко. Конечно, индейцы слышали его, но что они подумают? Что мы собираемся преследовать их?

Надо сказать, Уоткинс и его люди поворачивались действительно быстро. Несколько минут — и ворота снова захлопнулись, а лестницы оказались внутри — хоть две, и то хорошо.

Он подошел ко мне. Стало чуть-чуть светлее, и его широкую улыбку было нетрудно разглядеть.

— Там была еще и третья, которую мы не могли унести, так я надрезал ремешки, которыми она связана, — доложил он. — Погоди, пока они попробуют подняться по ней!

Наблюдая за темной линией леса, я думал о Нагуске.

Нить, которая связывает человека с местом предводителя, очень тонка, а он доверил свою удачу новой вещи, не индейской вещи, — и она подвела. Некоторые из них наверняка подумают, что это именно чужая вещь привела к поражению, другие будут обвинять его самого. Я мог ему лишь посочувствовать, ибо он показался мне способным человеком, хоть я и сожалел, что он так мало почитал своего отца.

И все же, не могло ли быть так, что он втайне любил его? Что все это была лишь маска, личина, предназначенная защищать его от подобных чувств? Ибо мало кто из индейцев, встреченных мною до сих пор, относился к своим отцам с благоговением, ибо у них все почтение, которые мы отдаем отцу, доставалось дяде с материнской стороны.

Мы ждали и ждали, но следующая атака так и не последовала, а небо тем временем постепенно светлело.

Тут и там на траве мы видели темные пятна, оставленные кровью пострадавших, но тел не было — ни живых, ни мертвых. Всех унесли в темноте. Мы нашли еще четыре лестницы, одна была брошена почти у самой кромки кустарника.

Как хорошо для нас и всех прочих, живущих за высокими бревенчатыми стенами, что этот новый способ войны подвел индейцев! Я раздумывал, как часто могло такое случаться — что воистину великое изобретение отбрасывали прочь из-за первоначальной неудачи. А лестницы сделаны как следует, вертикальные жерди чуть сходятся кверху, поперечины надежно привязаны сыромятными ремнями.

Когда я спустился вниз, у Абигейл уже был готов завтрак. Она не стала дожидаться, пока настанет пора накрывать общий стол, — знала, что я буду голоден. Я рассказывал ей о Нагуске, а она смотрела на меня и посмеивалась.

— Странный ты человек, Барнабас, ты, похоже, чуть ли не сожалеешь о его провале, — а ведь его успех означал бы смерть для всех нас!

— Лестницы — это было для них новая идея, Эбби. И ему, должно быть, пришлось спорить много часов, чтобы убедить своих воинов, что от них будет польза.

Я задумался.

— Да, я и в самом деле чувствую жалость к нему и надеюсь, что когда-нибудь мы с ним сможем увидеться снова — но при других обстоятельствах. Я хотел бы узнать больше о его отце. Как случилось, что он оказался здесь, и какое он носил имя. И из каких мест он происходил.

Саким с Пимом зашли выпить со мной кофе, и я поделился с ними своими мыслями:

— Как странно думать, что все наше знание, все наши умения могут представляться никчемными и ничего не стоящими для людей, непривычных к ним!

Саким пожал плечами:

— Так было всегда. Давным-давно находился я на корабле, плывущем к Молуккским островам, и мы остановились у одного островка поторговать. Там не знали ни стали, ни каких-либо иных металлов вообще. Инструменты, топоры, ножи — все было из камня. Был там один нож, красиво отделанный, и мне захотелось привезти его домой на память, и я предложил хозяину стальной тесак в обмен на этот его нож. Он оглядел мой тесак, повертел в руках, попробовал и был изумлен, увидев, как он легко режет, — а потом отдал мне обратно, а свой забрал. Он не хотел меняться. Он хотел иметь вещь известную и знакомую, а не этот странный инструмент, о свойствах которого он не знал ничего.

Саким отпил кофе.

— Неплох, — заметил он, — но на мой вкус слабоват. Надо когда-нибудь показать вам, как его готовят в моей стране.

Он поставил кружку на стол.

— Надо будет прийти к вам сегодня вечером поговорить об этом.

— О твоей стране? Мой отец знал о ней немного — но совсем немного. Питер что-то рассказывал о странах Востока, но я запомнил совсем мало — только, что оттуда привозят пряности, и золото, и чай с кофе, и многое другое.

Саким усмехнулся и принялся вертеть свою кружку на столе.

— И в самом деле, многое другое.

Он посмотрел на меня, в глазах у него были искорки веселья и, я думаю, какое-то сомнение.

— Этот молодой человек, о котором ты рассказываешь, Нагуска… Я сам очень похож на него в том, что учился многому такому, что может вызвать презрение, как и его познания.

— Как это? Я вовсе не презираю учения, Саким. Ты ведь знаешь.

— Возможно, друг мой, и именно по этой причине я решился рассказать тебе то, о чем не говорил ни одному человеку с тех пор, как впервые попал в плен к европейцам. Проще было позволить им считать меня мавром, ведь все понимают, что такое мавр, а попробовать объяснить, кто я на самом деле… это было бы бесполезно и вызвало бы смущение.

Люди не любят загадок, Барнабас. Они предпочитают категории. Куда легче сунуть какое-то новое известие на знакомую полочку, чем ломать голову над неведомым.

— Значит, ты не мавр? Но ты ведь мусульманин?

— Многие из тех, кто следуют учению Мухаммеда, не мавры и даже не арабы. Они были воинственными людьми, те арабы, что вышли из своих пустынь после смерти Мухаммеда, они несли огонь и меч во многие страны, включая Персию, одну из древнейших, а я, ныне зовущий себя Сакимом, происхожу из отдаленного места, известного под названием Хорасан, из города Нишапур.

Там был родной дом моего отца, и отца моего отца тоже, и кто знает, скольких еще других предков… Мы были учеными, иногда изучали законы, часто медицину и всегда — философию.

В изучении медицины мы продвинулись далеко вперед, ибо разве не были мы наследниками Греции? Но мы черпали знания в равной мере и из Индии, и из Катая. Только в одном Багдаде у нас в одно время было шестьдесят пять больниц, разделенных на отдельные палаты для лечения раздельными способами разных болезней и слабостей, с проточной водой в каждом помещении… и так было в восьмом веке… Восемьсот лет назад!

— Так куда ж оно все девалось? — спросил скептически Берк. — Я не видал никакой такой великой медицины.

— Пришел Чингис-хан… слышали о нем? А примерно через сотню лет — Тимур Хромой. Это тот, которого на Западе называют Тамерланом.

Вы полагаете, что видели войну… Тимур складывал пирамиды из черепов, улицы были словно красные реки от крови… несколько раз по сотне тысяч людей были преданы мечу. Истинно никто не знает, сколько именно, но он убивал всех… поначалу.

Позже, когда он стал мудрее, он старался сберечь людей искусства и науки, но слишком многие уже погибли. Больницы были разрушены, книги сожжены, учителя убиты.

Эти два завоевателя отбросили цивилизацию назад на пять сотен лет, друзья мои, и лишь немногим удалось сохранить жизнь. Среди них было несколько моих предков, которые бежали в скрытые твердыни Памира, а другие — в далекую пустыню, Такла-Макан.

Они лечили больных, они обучали своих сыновей и внуков, а со временем вернулись в Нишапур, Марв[23] и Мешхед.

Я в свое время учился в Нишапуре и Марве, потом в Исфахане и Константинополе, но затем мною овладело неодолимое желание совершить путешествие на запад, и я отплыл из Константинополя в Триполи. Наш корабль захватили пираты… я оказался в рабстве, был захвачен другими пиратами, потом освобожден, а когда мы с тобой встретились, я был моряком и мечтал лишь об одном — вернуться домой.

— А теперь ты здесь, — сказала Абигейл.

— А теперь я здесь, — просто согласился он, — здесь я и умру, эта страна меня перемелет. Мое искусство ржавеет. Сначала я думал вообще ничего не говорить, но когда принесли Уа-га-су, собрался сказать, только не решался.

— У нас мало лекарств, — вздохнул я.

— Существуют травы и минералы. Я могу сам делать лекарства. Недавно я видел в болотах и на склонах холмов травы, похожие на те, которые мне известны.

— Так собирай их! — воскликнул я. — Собирай свои травы, ищи свои минералы. Какая помощь тебе ни потребуется, мы любую предоставим. Судя по нынешнему дню, нам еще много раз понадобится человек, понимающий в медицине.

Я поднялся.

— На дворе яркий день, а нам еще очень много надо сделать. Будь осторожен, Саким. Вокруг индейцы. А я тебе дам и еще одну нелегкую работу… — я показал на Лилу. — Обучи ее всему, чему сможешь. Она много знает о травах. Она будет тебе помогать.

Когда мы вышли во двор, Пим спросил:

— Тебе не кажется, что он врет?

— Нет… Я ему верю. Людям приходилось прожить еще более странные жизни. Нам повезло, Пим. У нас есть лекарь, настоящий врач! Не сомневаюсь, кое-кому из нас он сохранит жизнь. Даже если одного-единственного он спасет, и то будет хорошо. Мы с Сакимом плавали вместе раньше, и он проявил себя хорошо. Надежный человек. И верный.


* * *

Теперь каждый день был наполнен трудом, и Уа-га-су быстро понял, как мало мы знаем и как много нам нужно узнать. Он водил нас в такие места, где можно найти орехи, ягоды и съедобные коренья.

В нескольких местах по берегам ручьев мы нашли заросли ежевики, смородины и хурмы. Мы собирали ягоды до тех пор, пока не заполнили все возможные вместилища. То здесь, то там попадались орехи, хотя сезон для них еще не наступил и потому их было немного.

Уа-га-су начертил для нас на песке карту своей страны, обширной территории, воды с которой стекают в реку Катоба, а лежит тот край между двумя другими реками. Страна эта раскинулась в самом дальнем месте, прямо у подножия гор, а может, и в самих горах. Этого мы толком не поняли.

Он показал нам, как можно добавлять муку из земляных орехов в суп или мясную похлебку, чтоб были гуще, как использовать пекановые орехи, каштаны или грецкие орехи, как искать по берегам съедобных моллюсков.

Однажды Джон Тилли, который был старшим на «Абигейл», отправился на шлюпке собирать моллюсков и ловить рыбу в проливе и вдоль песчаных берегов.

Через некоторое время ко мне вдруг прибежал Уоткинс.

— Барнабас! — он говорил негромко, чтобы не встревожить остальных. — Тилли возвращается. Он здорово торопится.

Мы поспешили к реке и увидели, что Тилли сразу отправился на «Абигейл» и высадил на корабль двоих матросов. Мы подождали, и он вернулся к берегу с двумя остальными.

— Корабль в море, — коротко сказал он. — Я рассмотрел его в подзорную трубу. Это «Веселый Джек», пришел из Лондона.

Ник Бардл…

Мой старый враг снова вернулся. Однажды он меня похитил, несколько раз пытался убить — и убил Брайана Темпани, отца Абигейл.

Я отправился посмотреть своими глазами.

Корабль у него был небольшой, но с мощным пушечным вооружением и очень маневренный. Наверняка у него многочисленная команда, может, втрое больше, чем мы сумеем набрать.

— Тилли, — приказал я, — поставьте «Абигейл» на хорошее место и приготовьтесь к бою.

У нас в форте было шесть пушек, и мы повернули их все так, чтобы можно было навести на реку, оставив лишь фальконеты и наше ручное оружие для отражения атаки с суши.

Абигейл выглядела бледной и испуганной.

— Не беспокойся, — сказал я ей, — мы с ним управимся.

Она кивнула, но я видел, что она встревожена. Да я и сам беспокоился, ибо если осада затянется надолго, мы потеряем много рабочего времени, столь дорогого перед приходом холодов. В последние дни на некоторых деревьях стали сворачиваться листья, в низинах выпадал иней, а утренние туманы стали гуще.

Я смотрел вниз по течению, где мы скоро увидим паруса Бардла, и ощущал, как по телу пробегает легкая дрожь. Да, я тоже боялся, ибо теперь все было не так, как прежде, когда от допущенной ошибки мог пострадать только я сам. Теперь рядом были и другие, те, кто доверил мне свои жизни.

— Я думаю не только о себе, — сказала вдруг она, — и не только о тебе. Я думаю о твоем сыне.

— Моем сыне?!.

Я тупо уставился на нее.

— Что ты сказала? Мой сын?..

Боюсь, последние два слова я выкрикнул достаточно громко, и все повернулись к нам — те, что стояли на стенах, ведя наблюдение, и те, что хлопотали у пушек.

И когда наконец я все понял, нахлынула радость.

Мой сын!

— Капитан! — закричал Джублейн. — «Джек» идет!

Мачты показались на фоне неба над зеленью леса, редеющего уже леса, где начали опадать листья. Мачты, потом нос, потом главный парус на фок-мачте..

— Том! — окликнул я Уоткинса. — Только твое орудие… Огонь!

Глава девятнадцатая

Уоткинс поднес фитиль к затравочному отверстию. Наступил кратчайший миг тишины, а потом пушка изрыгнула пламя и дым, подскочила, словно хотела сорваться с лафета, и мы увидели, как ядро ударило в основание бушприта, расшвыряв во все стороны обломки. Потом раздался страшный треск, блинда-рей упал в воду, а бушприт косо задрался кверху, удерживаемый лишь снастями.

Восприняв наш выстрел как сигнал, канониры «Абигейл» выпустили бортовой залп из четырех пушек, который ударил «Веселому Джеку» прямо в лоб.

И тут же, понимая, что сейчас последует бортовой залп «Джека» в нашу сторону, мы выпалили из остальных пушек форта, опередив противника всего на мгновение.

Сиюминутное преимущество оказалось на нашей стороне.

Бардл, вероятно, видел только «Абигейл», и если даже он знал о существовании форта, то не догадывался, что мы вооружили его пушками, снятыми с других кораблей.

Первый выстрел Уоткинса захватил их врасплох и задержал ровно на то время, которое необходимо было для залпа с «Абигейл».

Сияние солнечного утра было разодрано пушечными залпами, красота приближающегося корабля изувечена нашим огнем. Прежде чем пороховой дым затянул место действия, я увидел, как разлетелся обломками большой участок фальшборта на «Джеке». Другое ядро прорвало дыру в парусе, но остальные упали в воду, не причинив вреда.

От вражеских и наших пушек поднимались огромные клубы дыма. Слышался треск ломающегося дерева, жуткие красные молнии пушек смешивались с их громом, визгливым воем разлетающихся обломков, криками и воплями людей.

Через редеющую завесу дыма я видел, как пятится назад «Джек», не прекращая огня. Потом внезапно грохот пушек смолк, наступила невероятная тишина — а через мгновение стали слышны стоны, рыдания, крики о помощи.

Наши массивные ворота были разбиты в щепки. Одна из пушек сорвалась с лафета, и я видел, как Абигейл с Лилой перевязывают распростертого на земле человека. А потом и второго, когда они торопливо перебежали к нему.

Двоим пришлось помочь спуститься по лестницам — оба были ранены. Еще один, с болтающейся рукой, сумел слезть сам.

Сквозь дым я мог разглядеть стеньги «Абигейл», а когда дым поднялся, увидел, что ее корпус пробит по крайней мере в двух местах и она осела носом. На палубе работали люди, значит, хотя бы несколько уцелели. У меня на глазах одна из пушек сделала очередной выстрел.

Ко мне подошел Джублейн.

— Двое убиты, Барнабас, семеро ранены… Один из них — серьезно.

Он повел рукой в сторону ворот.

— Я велел начать починку, ворота нам понадобятся очень скоро, если он попробует вернуться. И мне кажется, что «Абигейл» в плохом состоянии.

По лестнице ко мне поднялся Джереми Ринг.

— Джереми, возьми Уа-га-су. Он, наверное, сумеет провести тебя через болото к такому месту, откуда ты сможешь разглядеть «Веселый Джек». Возьми с собой подзорную трубу. Мне нужен доклад о его состоянии — и как можно скорее. Да смотри, чтоб они тебя не заметили.

Воспользовавшись своей подзорной трубой, я осмотрел «Абигейл» — и содрогнулся, словно от острой боли. Для меня всегда было мукой видеть хорошие корабли в поврежденном состоянии, ведь это творения такой красоты — с белыми парусами на фоне неба, с гордым форштевнем, взлетающим над волной и снова погружающимся в море. Они — живые.

Одна из пробоин в ее корпусе была над самой ватерлинией, вторая — выше, наверное, на уровне орудийной палубы.

— Перезарядить пушки, — приказал я. — Двоим канонирам стоять в готовности, всем остальным — вниз, помочь с воротами.

Я спустился по лестнице и прошел в общую хижину. Здесь работал Саким, ему помогала Лила.

У одного человека рука была уже перевязана, он сидел сбоку со стаканом эля в здоровой руке.

— Славный бой! — сказал он мне, широко улыбаясь.

Единственный тяжело раненый был совсем юноша. Осколок металла от разорвавшегося ядра полоснул его по шее сбоку, второй обломок вонзился в бедро. Он истекал кровью.

— Простите меня, капитан, — сказал он, взглянув на меня.

— Простить? Ты держался молодцом, — ответил я. — Саким о тебе позаботится.

Мне потребовалась всего минута-другая, чтобы понять, что Саким работает быстро, умело и уверенно. Больше я в нем не сомневался.

У нас остался небольшой избыток бревен и жердей после завершения строительства, вот из них сейчас и сколачивали новые ворота.

Через некоторое время на стол подали пищу — и тут появился посланец с «Абигейл». Пробоину в корпусе временно перекрыли, идет откачка воды, но все же потребуется серьезный ремонт, прежде чем она снова сможет выйти в море.

От Пима и Уа-га-су пока еще не было никаких известий о «Веселом Джеке». Абигейл зашла на какое-то время в нашу хижину, и я присел рядом с ней.

— Ты мне это всерьез сказала? — спросил я. — Правда сын?

— Н-ну, — заколебалась она, — ребенок, во всяком случае. Твердо пообещать сына я не могу.

— Мальчику было бы легче — здесь.

Она серьезно кивнула.

— Знаешь, до этой минуты мне никогда такая мысль в голову не приходила. Одно дело, когда в таких диких местах вырастает мальчик, но девочка… Здесь, так далеко отовсюду. Сможет ли она стать настоящей леди?

— Где бы ни выросла твоя дочь, — ответил я, — она будет подлинной леди.

Мы еще немного поговорили об этом и о чем-то другом, одним ухом прислушиваясь, — мы знали, что наши беды еще не кончились.

Пришел Пим Берк. С удовольствием взял кружку эля и сел напротив меня.

«Веселый Джек» поврежден не сильно. Сбит бушприт, исчезли бушпритные паруса — блинд и бом-блинд. Кое-какие повреждения на носу. В средней части почти полностью снесен фальшборт, и за то время, пока мы наблюдали, они спустили за борт троих мертвецов.

Он отпил эля, вытер губы тыльной стороной ладони и продолжал:

— Грота-рея нет. Лежит сломанный на палубе. Несколько пушек повреждены — или, может, лафеты, но в море он выйти может.

Он сделал паузу.

— Интересно, знает ли он, какая глубина в проливах? Он ведь может обойти вокруг.

— Хотелось бы надеться, что не знает, — честно признался я. — Мне одного только хочется — чтоб он убрался отсюда.

— Ну да, я об этом думал. — Пим поднял на меня глаза. — Ты планируешь остаться здесь.

Он снова сделал паузу.

Снаружи слегка шевельнулся ветер. Я слышал, как работают люди, занятые починкой ворот.

— Я собираюсь двинуться к горам, Пим, когда весна придет, — ответил я наконец.

— Не все с тобой пойдут, Барнабас, — негромко сказал он. — Уже были разговоры. Некоторые считают, что надо взять «Абигейл» и заняться пиратством, другие стоят за торговлю, но многие не находят себе места — сейчас, когда работа кончена.

Понять это было нетрудно. Они оказались далеко от всех себе подобных, и мы давным-давно не видели ни одного корабля, кроме Бардлова «Джека».

Пролив мелок. Есть там места, где человек, соблюдая все предосторожности, может провести судно по воде и выйти в ту или иную реку безопасно, но тут и там попадаются песчаные отмели, образованные речными наносами, и течения рек постоянно перемещают их с места на место.

Большой корабль не может успешно плавать в этих проливах — кроме того времени, когда в половодье поднимается вода в реках. А вот «Абигейл» в хороших руках могла бы справиться.

— Кто сейчас главарь тех, которым охота стать пиратами? — спросил я.

— Джонатан Делв.

Я хорошо знал этого человека. Отличный канонир, яростный боец, высокий мужчина со впалыми щеками, чуть седеющей черной бородой и постоянно настороженными глазами.

— Значит, сейчас их предводитель — Делв?

— Да. О тебе он ничего не говорит, заметь. Делв — мужик хитрый, его на слове не поймаешь. Он только разглагольствует, как здорово пиратствовать… о кораблях, которые можно захватить в море. Он уже два раза ко мне подходил, спрашивал шлюпку, чтоб поразведать. По-моему, у него есть что-то на уме, Барнабас. Я за ним присматриваю… и прислушиваюсь. Он уже бывал раньше на этом берегу.

— Сколько их всего таких?

Пим пожал плечами.

— Может, человек пять, может, больше… Только они угомону не знают, я ведь уже сказал.

Пим замолчал, сделал еще пару глотков эля, опять заговорил:

— Делв готовит что-то такое… решительное. Спрашивал у меня, слышал ли я когда о человеке по фамилии Чантри.

— Чантри?

— Ну да. Ты там у себя в Фенланде мог и не слышать о нем ничего. В бристольском порту о нем много разговоров ходило, и в пивнушках тоже. Говорят, он ирландец, но что-то с ним таинственное связано. Очень искусен в обращении с оружием, но сам просто торговец… или так оно выглядело. Он вложил деньги в плавание в Америку, и сам тоже поплыл.

— И что же с ним случилось?

— Ну, затерялся где-то на берегу. Индейцы напали на отряд, высадившийся набрать пресную воду, он был убит вместе с другими, и корабль уплыл… только сам Чантри, оказывается, не умер.

— Вот как?

— Ну да, он снова показался в Бристоле, приплыл на своем собственном корабле, только откуда его взял и где набрал команду, никто тебе не скажет. Он выгрузил немного мачтового леса, продал сколько-то пресноводного жемчуга и вяленой рыбы, но когда отплыл из Бристоля, его корабля все еще сидел в воде глубоко. Разговоров ходило много. Сам знаешь, как оно водится в портовых кабачках. А не было ли у него на борту сокровища? А где он взял свой корабль и это самое сокровище, если оно у него и вправду есть? И где набрал команду? И где пропадал все это время?.. А после он выскользнул из гавани, и следующая весть, какая о нем появилась, это что он осел в западной Ирландии. Живет там, значит, как король, вместе со своей девушкой.

— Девушкой?

— Ну да. Он на ней женился, говорят. Одни говорят, девчонка испанская, другие — что индианка. Но все сходятся, что красивая, на редкость, удивительно просто красивая… и другая какая-то, не как все.

— Везучий человек, выходит. И богатство, и красивая женщина, — заметил я.

— Это уж точно, — согласился Пим, — мне бы такое везение! Только это еще не вся история. Были там еще слухи, и Делв их все слышал. Говорят, Чантри взял богатую добычу с испанского галиона — все сокровища. Один говорят, он его сам захватил, другие — что он нашел его брошенным командой, там одна только девушка оставалась. Вот с него он и взял весь груз — сплошь сокровища.

— Славная байка.

— А, ну да, только Делву нравится другая байка: что он вроде бы привез только малую часть всех ценностей, потому как его корабль был слишком мал, чтобы забрать все, и что основная часть сокровища все еще лежит в трюме того корабля.

— И где же он, тот корабль?

— Выброшен на берег, лежит и ждет, кто придет и заберет все остальное.

— И как давно все это происходило?

— Сколько-то лет тому назад… может, двадцать, не знаю я. А самое главное, что если судить по описанию, которое у них есть, так это где-то неподалеку от здешних мест, — так они думают. В истории этой говорится о каком-то барьерном острове и проливах за ним, в которые впадают реки.

Я пожал плечами.

— Пим, тут весь берег такой, на многие и многие мили.

Тем не менее я припомнил корабль, в котором прятался, почти полностью занесенный песком корабль на берегу речного островка… корабль, который к этому времени могло уже полностью занести — или смыть волнами. Пиму я ничего не сказал.

— Вот что, Пим. Поставь пару человек следить за «Веселым Джеком». Пусть докладывают о каждом его движении.

Я поднялся из-за стола, думая о Делве. Мне была хорошо известна притягательная сила золота. Страшный соблазн. Я могу потерять почти всех, кто сейчас со мной, и это оставит нас беззащитными в случае нового нападения.

Теперь многое из того, что держалось в тени на заднем плане моего сознания, выступало вперед. Какое будущее, кроме обещания дать землю, мог я предложить своим спутникам?

Наверное, рано или поздно появятся новые колонисты — но когда? Как долго, думал я, придется нам ждать? Большинство из нас молоды, но я думаю, не найти и двух человек, которые стареют с одинаковой скоростью или могут накопить одинаковый опыт из пережитого. Некоторые люди учатся с годами, другие их просто проживают.

Джублейна я нашел сразу. На объяснения мне не потребовалось и минуты.

— Да-а… — угрюмо протянул он. — Были у меня плохие предчувствия насчет этого Делва, но у него, должно быть, тоже были предчувствия насчет меня, так что, похоже, со мной он заговорит последним.

Этой ночью «Веселый Джек» уплыл прочь — к нашему всеобщему облегчению.

Лишь позднее я раскрыл, что Делв успел распространить свои разговоры очень широко. На следующее утро он пришел ко мне с тремя другими людьми.

Делв засунул большие пальцы за пояс. Он улыбался, а скорее ухмылялся, насмешливо и вызывающе.

— Мы собираемся на охоту за золотом, — заявил он. — Мы слышали, тут где-то неподалеку валяется выброшенный на берег корабль, набитый сокровищами.

— Не знаю ни о каком корабле с сокровищами, — ответил я.

Подошли Джереми Ринг и Джублейн и встали рядом со мной.

— Ну что ж, может, у тебя есть свои причины не делиться с нами тем, что знаешь, — проговорил он, все так же ухмыляясь. — Но разве мы не можем поискать сами? — Его острые маленькие глазки впились в меня. — Если, конечно, ты не попытаешься нас остановить.

— А зачем мне вас останавливать? Давайте, вперед. Считайте, что вы получили мое разрешение, коли оно вам требуется. Только помните: кто уйдет, назад может не возвращаться.

Он рассмеялся:

— Вот, значит как, а? Ну что ж, вряд ли будет у нас нужда возвращаться. Ладно, так пищи ты нам дашь?

— Только на шесть дней. Больше мы себе не можем позволить. А после этого устраивайтесь, как хотите. Я дам вам ружья и по десять пуль на человека, и сколько на них нужно пороху, и можете идти, куда душе вашей угодно, мне тут дезертиров не надо.

Я посмотрел ему прямо в глаза.

— Либо вы сейчас остаетесь, либо уходите и больше никогда не вернетесь. Вы пошли за мной, зная, что ждет впереди, а теперь от одного запаха золота, которого тут скорее всего и в помине нет, собрались уходить. Ну что ж, уходите и будьте прокляты!

— Очень ты гордо разговариваешь как для человека, который скоро останется один.

— Он не будет один, — сказал Джублейн. — Я буду с ним.

— И я, — добавил Ринг.

— Ну, тогда вы дураки, — сказал он. — Кроме вас таких мало найдется.

— Возможно, — сказал я, — но может и так оказаться, что здесь больше верных людей, чем ты думаешь.

В первый раз я увидел у него в глазах сомнение, но он тут же отмел его. Куда приятнее верить мечте, чем сомнению.

На его лицо возвратилось насмешливое выражение. Он хотел посчитаться со мной, уязвить меня, встревожить и рассердить.

— Ну что ж, Барнабас, если золота там не окажется, я всегда смогу присоединиться к Нику Бардлу.

— Почему бы и нет? На виселице всегда есть свободные места.

Он резко отвернулся, и Джублейн дернулся, словно хотел двинуться следом.

— Этого гада надо прикончить! — сказал он, когда я остановил его.

— Несомненно, но это подходящий момент избавиться от всех смутьянов. Я не хочу брать с собой никого, кто не пройдет всю дистанцию.

Однако были шаги, которые я мог предпринять, и я их предпринял. Перезарядив несколько пистолетов и мушкет, я постоянно держал их под рукой и посоветовал Джублейну, Джереми и Пиму все время держаться вместе и поблизости.

Делв отошел к опушке леса с дюжиной других, они там уселись в кружок и завели длительные разговоры.

— Пим, — сказал я, — отправляйся на «Абигейл». Объясни Тилли, что происходит, скажи, чтоб был начеку, ждал неприятностей и не впускал никого на борт, если тот не предъявит приказа, написанного мною собственноручно.

Я чувствовал уверенность, что Джон Тилли на борту «Абигейл» выстоит.

Пим вернулся, не прошло и часа.

— Они стоят за тебя, — сказал он, — все до единого человека.

— Хорошо! А теперь давай закроем ворота.

Так мы и сделали, а Джереми поднялся на стены, где мог вести сторожевое наблюдение, а заодно присматривать за бунтовщиками.

Когда они поднялись с земли и все вместе направились к воротам, Ринг негромко подозвал меня, и я подошел к стене вместе с ним. Ко мне приблизился Уа-га-су и пожелал узнать, что случилось; я ему объяснил. Он изумленно покачал головой, вернулся на свое место и присел на корточки у стены.

Во главе группы был Джонатан Делв. Обнаружив закрытые ворота, они остановились, явно удивленные.

— Ну, ребята, чего надо?

— Открой ворота! — закричал Делв. — Мы хотим забрать свои вещи. Мы уходим за золотом.

— Все будет, как договорились, — сказал я. — Я думаю, вы собрались искать ветра в поле. Однако все, что я пообещал, вы получите.

Мы спустили им через стену мушкеты и пищу, и они зашагали прочь с сердитым ворчанием и выкриками.

Были там такие, без кого мы отлично обойдемся, но другие — люди хорошие, их просто сбило с толку обещанное золото. Мы стояли тесной группой на стене, стараясь держаться браво, но все отлично понимали, что нас осталось слишком мало, чтобы защитить форт от серьезного нападения, которое мог бы предпринять Бардл. Не говоря уже об индейцах.

— Ты думаешь, они знают, сколько человек ушло? Индейцы, я имею в виду, — спросил Джублейн.

— Если еще не знают, то узнают. Ушедшие оставили следы, а индейцы будут идти за ними и следить. Боюсь, наши друзья сделали не самый мудрый выбор.

Я уже думал о том, что нам предстоит. Надо было пережить зиму, прежде чем мы сможем выступить к горам.

В последующие дни мы не отходили далеко от форта, собирали пищу, сушили мясо, добытое охотой, ловили рыбу, искали моллюсков у берега. И всегда двое из нас оставались внутри форта, большие ворота были теперь постоянно заперты, а ходили мы через калитку. Ее было легче открывать и закрывать, да и охранять тоже.

Как-то Тилли пришел в форт пообедать, оставив за себя старшим на «Абигейл» Синего.

— Боюсь я за них, — говорил он. — Их ждет масса трудностей на Роаноке, если они не самые удачливые люди на свете.

Погибшая колония… Неужели та же судьба ожидает и нас?


* * *

Теперь настало время вытащить наши карты и наброски и посидеть над ними, поразмыслить о том, что лежит за голубыми горами и как получше до них добраться. Уа-га-су обладал быстрым разумом, он сразу схватывал почти любую мысль, если только она не лежала полностью за пределами его жизненного опыта. Во всяком случае, наши нужды он понял сразу.

Он соглашался повести нас в свою родную страну. Готов был показать путь в горы, но когда мы ему предложили идти с нами, отказался.

— А не думал ты сначала совершить плавание? — спросил Тилли. — У нас много мачтового леса, много шкур и поташа. Это будет довольно дорогой груз.

— Я не рискну появиться в Англии, — сказал я.

— А как насчет испанских островов? Или Франции?

С нелегким сердцем я задумался над его словами. Это правда, что груз у нас будет большой и тяжелый. А если мы просто бросим его и уйдем в горы, вся наша работа пойдет насмарку.

Решение было за мной. Уйти отсюда — это значит уплыть, а уплыть — значит снова рисковать в море, рисковать стычками с врагом, возможной поимкой и смертью.

Джон Тилли хотел плыть. Для того были основательные причины. Эбби, я знал, оставит решение мне.

Шел мелкий дождь, мягко шелестел по крышам, тихонько постукивал в стены. Мокро будет в лесу, мокро на тропах… А за Банками холодное зимнее море будет катить с севера тяжелые волны. Крутые валы будут с рычанием расплескиваться на песке. Я снова, казалось, ощутил под ногами кренящуюся и качающуюся палубу.

Еще раз меня как будто поманили огни гавани, еще раз словно послышались звуки музыки и смех.

Завтра, пообещал я себе, я приму решение…

Здесь у нас крепкие стены, хорошие запасы пищи. А там? Никакая стена не устоит против моря, и хоть у нас хороший корабль, но есть в море корабли и быстрее, и лучше вооруженные.

Тяжкая ноша легла мне на плечи. Теперь, когда я должен решать за других, мои решения приходили не так быстро, ибо любой шаг может означать смерть моей жены, друга или потерю нашего корабля.

Но, с другой стороны, каждый шаг, который совершает человек, несет в себе риск, а если думать слишком долго, не совершишь вообще ни одного шага из-за страха перед тем, что может случиться, и застынешь бездвижно, забившись в раковину в ужасе перед любым поступком.

Да, я лягу спать в эту ночь, ибо утро вечера мудренее, я буду много думать о том, что могу сделать, но, полагаю, решение уже принято.

Мы снова выйдем в море.

Глава двадцатая

Первой нашей задачей было подвести «Абигейл» ближе к форту и кренговать ее у берега, чтобы очистить подводную часть корпуса от наросших ракушек. Если этого не сделать, то не только днище ее будет повреждено, но и уменьшится скорость, а этого мы не могли допустить. Во многих ситуациях, с которыми сталкиваешься в море, спасение заключается только в скорости.

По ночам я сидел за столом, расходуя наш скудный запас бумаги и пытаясь придумать, что можно сделать с вооружением и грузом. Вновь и вновь я перебирал варианты размещения груза, стараясь сохранить и мореходность нашего судна, и остойчивость, ибо размещение груза — очень непростое дело.

Тилли, Джублейн и Ринг часто сидели со мной. Тилли был самым знающим по части размещения груза и манипулирования им, Джублейн знал больше всех об использовании артиллерийского вооружения, а Ринг, к моему удивлению, оказался весьма сведущ в торговле.

Что касается последнего, то я часто советовался и с Абигейл, поскольку она совершила много плаваний вместе с отцом и слышала его разговоры о торговле и рынках во многих странах, а также разговоры тех, кто плавал и торговал вместе с ним.

Одновременно я перебирал свои карты и много размышлял о том, куда именно нам следует плыть. Первым моим выбором была бы Англия, но Англия почти наверняка означает для меня тюрьму. И, похоже, почти так же опасно для нас будет прийти в любой порт христианской Европы. Однако я много размышлял о гаванях Бретани, где строили много кораблей, где мы, люди из Фенланда, известны, и где всегда есть спрос на лес для корабельных мачт. Однако в Бретани не было рынка сбыта для поташа, а я хотел распродать весь наш груз за раз. Быстро войти в порт, быстро продать, быстро уйти — и обратно в наш форт; так было бы лучше всего со всех точек зрения.

Следом моя мыслью обратилась к берега Берберии, но они были печально известны своими пиратами, которым вечно не хватало леса и которые с удовольствием захватили бы и наш груз, и корабль. Да и не по душе мне была мысль снабжать мачтами пиратов, которые продали в рабство многих английских моряков.

— А что скажешь об Ирландии? — предложила Эбби — и это погрузило меня в долгую задумчивость.

В самом деле, что? Как я слышал, кое-где там много строили — в тех местах, что не особенно сильно пострадали от сражений.

Итак, Ирландия — этот шанс… а Бретань — второй.

Любой из этих вариантов рискован, ибо с каждым днем плавания мы будем все ближе и ближе подходить к берегам Англии — и к опасной встрече с английскими кораблями.

Однако наш корабль — это голландский флейт, из нейтральной страны, судно того типа, относительно которого у них не будет особенных причин напасть или даже просто побеспокоить. Так что у нас может получиться…

— А что вы думаете об Ирландии? — спросил я остальных.

Джублейн пожал плечами.

— Я думаю, это будет ошибка. Слишком близко, слишком опасно. Там наверняка крейсируют вдоль берегов корабли Маунтджоя, потому что был разговор, будто ирландцам помогают испанские солдаты. У них вызовет подозрение любое судно.

— А почему не в Англию? — жизнерадостно предложил Пим Берк. — Барнабасу нет нужды показываться на палубе. Мы можем войти прямо в Бристольский порт, распродаться по хорошей цене там, где мачтовый лес нужен больше всего, да и поташ можно продать, а после — на выход и исчезли.

— Слишком рискованно, — возразил Джублейн.

Пим всегда был дерзким парнем, все ему хотелось проскочить под самым носом у опасности — и все же в его идее имелись свои достоинства.

— Нет, а почему не в Ирландию все же? — спросил Джереми Ринг. — По мне, так уж пусть лучше лес пойдет туда, чем в Испанию или к маврам. Конечно, мы можем свезти его и в Вест-Индию, но там он принесет куда меньше прибыли.

— Это верно, — согласился я. — Об этом я уже думал.

Джублейн был типичным профессиональным военным. Сражался он всегда не ради драки, а ради победы. Он не признавал ненужного риска — хотя в бою не заколебался бы ни перед чем — и каждый раз прикидывал проценты. Он всегда хотел иметь уверенность, что какой-то запас безопасности на его стороне, принять все меры предосторожности — а уж потом идти вперед.

— Ладно, — сказал я, — для первой попытки выбираем Ирландию. Теперь я немножко знаю ирландское побережье.

— А куда именно в Ирландии пойдем? — спросил Ринг.

— Глендор слишком мал. Там не будет спроса, но есть там место неподалеку… называется Кинсейл. Знаете такое?

— А как же, — сказал Джублейн. — Славный городок. И в самом деле, почему бы нет? Это же с твоей шеи сняли мерку для пенькового воротничка, а не с моей. Хотя переход через океан к любому порту в это время года — дело рискованное.

— Можем поплыть к Азорским островам, — предложил я, — по маршруту более длинному, зато теплому, а оттуда уже свернуть к Ирландии.

Словом больше, словом меньше — и выбор наш мог оказаться другим. Вот на таких тонких ниточках висят жизни человеческие.

Теперь предстояло много работы. К тому времени как было принято решение, корпус «Абигейл» уже отскребли начисто, обработали и начали грузить товар: мачтовый лес, дранку, поташ, немного шкур и мехов, которые мы решили взять с собой, немного пресноводного жемчуга.

Запасы пищи у нас скопились намного больше, чем требовалось для этого плавания, а потому мы, словно белки, вырыли ямы и закопали часть пищи в прохладную землю — в основном орехи, которые сами о себе позаботятся, — закопали в бочках и бочонках.

Наконец мы снялись со швартовов, которые были закреплены за деревья, и медленно поплыли вниз по течению, прибавив парусов, чтобы поймать ветер.

Я оглянулся. Форт, молчаливый и одинокий, поднимался на своем невысоком холме. Уа-га-су стоял рядом со мной. Я попытался угадать мысли этого сильного, спокойного дикаря, уходящего в путешествие по водам, плывущего к землям, которых он никогда не видел и вряд ли мог вообразить. Но он казался спокойным.

— Мы вернемся, Уа-га-су, — заверил я его.

Он ничего не ответил, просто продолжал смотреть на отступающие назад берега. Это была не его страна, но все же земля, которую он знал и знал путь из этой земли к своему народу.

На вахту заступил Джон Тилли, и я пошел вниз.

Снова вытащил я карты ирландских берегов, но, глядя на них, я их не видел, ибо мысли мои обращались к самой Ирландии, а не к карте, лежащей передо мной.

В 1597 году ирландцы восстали против англичан и, возглавляемые О'Ниллом, графом Тайронским, а также Рыжим Хью О'Доннеллом, провели искусную и осторожную кампанию, нападая на походные колонны, устраивая засады и внезапные налеты на лагеря. Это был именно тот род войны, для которого лучше всего подходили ирландские воины и с которым граф Эссекс управиться не мог. В конце концов было объявлено перемирие, Эссекс вернулся в Англию и застал королеву в ярости от этого перемирия. Он был смещен, заменен лордом Маунтджоем и в скором времени обезглавлен — такой разговор мы слышали, когда были в Уэльсе.

Что могло случиться с тех пор, мы представления не имели. Прошло несколько месяцев, а свежих новостей мы не получали. Лучшей для нас возможностью было подобраться поближе к берегам Ирландии, найти рыбацкую лодку или купеческое судно и поговорить с ними, получить какие-то сведения.

Глендор для нашей коммерции был неподходящей гаванью. Корк слишком велик, да и опасность попасть в этой гавани в ловушку намного больше — из-за ее очертаний. Изучив карту и обсудив все с Тилли и Рингом — оба они знали тамошние берега, — мы окончательно остановились на Кинсейле.

Мы проложили курс к дальним островам, и нас встретило ласковое море; ветер был не сильным, но устойчивым. Дважды мы замечали чужие паруса, один раз какой-то корабль направился в нашу сторону, но флейт был хороший ходок, мы подняли все паруса и быстро удрали.

Нас сопровождали чайки, дельфины ныряли и играли у нашего носа, словно компания флейта доставляла им удовольствие. Ближе к Азорам мы начали встречать слишком много кораблей, чтобы сохранять спокойствие, а потому оторвались от них и проложили новый курс — на север.

— Джублейн, ты знаешь Кинсейл? — спросил я.

— Знаю. Добрый маленький городок на реке Бандон, с отличной безопасной гаванью, — он поднял на меня глаза. — Но еще хуже Корка, если ты думаешь о ловушке.

— Да, зато спокойнее, чем Корк, я думаю, — более тихое место.

Он согласился, но не без опасений. Только Пим воспринимал наше плавание легко, а все остальные боялись за меня. Я это чувствовал, зная, что королеву не интересует никто из них, за исключением Черного Тома Уоткинса, для которого это путешествие представляло собой весьма реальную опасность.

Уа-га-су стал умелым матросом; вся наша деятельность на борту его немало интриговала, но по мере приближения к Ирландии он вполне осознал наши опасения.

Я надеялся, выйдя к суше, в первую очередь увидеть мыс Олдхед у Кинсейла. Мыс этот довольно высокий, с острыми скалами, и я не представлял, как смогу прозевать его. И действительно не прозевал — мы увидели его на рассвете и сразу направились ко входу в гавань. Я видел темные очертания Замка де Курси, у меня был наблюдатель наверху, на марсе, и двое на носу — чтобы вовремя обнаружить скалы. Есть там один камень, который лежит в двух кабельтовых на зюйд-вест-тень-зюйд от Мыса Висельника, прикрытый в отлив всего тремя футами воды, — но мы легко проскользнули мимо него с западной стороны.

Внезапно меня окликнул Джублейн:

— Барнабас! Смотри!

Я посмотрел — и увидел впереди с полдюжины кораблей, стоящих на якорях… И на каждом развевался флаг Испании!

Мало того, и над самим городом Кинсейлом тоже реял испанский флаг.

Издали донесся удар пушки.

Джублейн быстро поднялся ко мне на полуют.

— Барнабас, не нравится мне эта картина! Лучше нам удирать отсюда — и поскорее!

— Как? — возразил я. — Это боевые корабли. Если мы попытаемся удрать, они погонятся за нами.

— Так что же ты предлагаешь? — спросил Тилли.

— Взять наглостью. Войти нахально, смело, как вроде так и задумано. А потом нам покажется, что пришли мы сюда в неподходящий момент и лесом торговать сейчас не лучшее время.

— Можно еще кому-то сказать? — вмешался Джереми. — Вы поглядите: в городе огонь вырвался на волю. Я думаю, Кинсейл осажден. Но кем осажден? Ирландцами, которые остались католиками? Думаю, что нет. Здесь был Эссекс. Ему не удалось. Потом отправили Маунтджоя. Может оказаться, испанцы послали флот помочь ирландцам и моряки здесь высадились.

— Глупое место они для этого выбрали, — сказал я. — Сражения идут на севере, я думаю.

— Кто может ожидать, что все люди будут поступать мудро? — Это снова говорил Джереми. — Да и сомневаюсь я, чтоб они что-то знали про Ирландию. Но по порядку: здесь испанские корабли. Город в их руках — и город осажден. Совершенно очевидно, что его осаждают англичане под командованием Маунтджоя.

Он помолчал, потом спросил неожиданно:

— Ты говоришь по-голландски, Барнабас?

— Знаю несколько слов. Приходилось мне как-то ловить рыбу с одним голландским моряком, который жил среди нас какое-то время… недолго.

— Я говорю, — сказал Джублейн. — Мне языки даются так же легко, как обращение со шпагой, а когда человек воюет на континенте, он говорит на многих языках.

— Тогда нам нужно убедить испанцев, что мы голландцы — на то время, пока не сумеем удрать.

С носа донесся крик впередсмотрящего:

— Лодка на подходе!

Мы находились против Верхней Бухты, и пометка на моей карте говорила, что здесь глубина четыре фатома[24].

— Пошли на нос и вели спустить шторм-трап для тех, кто к нам плывет.

Офицер, который поднялся к нам на борт, был одет элегантно, но один-единственный взгляд на его чисто выбритую челюсть и быстрый шаг убедили меня в том, что это не просто надушенный щеголь.

— Капитан Алонсо де Вальдес, — назвался он. — Что за корабль? И что вы тут делаете?

Джублейн представился ему, потом сообщил:

— Наш капитан и владелец судна — Барнабас де Сэкети. Мы шли в Ла-Рошель, но тут прослышали, что испанский флот нуждается в припасах и лесе. Вот и изменили свой курс.

Испанец обвел нас глазами, взгляд у него был острый и пытливый.

— Как называется ваше судно?

— «Абигейл», — сказал я, говоря с валлийским акцентом, которому выучился у своей матери. — В честь моей жены.

Тут из каюты вышла Абигейл, выглядевшая очаровательнее, чем все последнее время. Она протянула Вальдесу тонкую белую руку, тот грациозно склонился над ней.

После нескольких минут галантной беседы испанец сказал Джублейну:

— Сообщите вашему капитану, что он пришел сюда в неудачный момент. Кинсейл осажден лордом Маунтджоем и его британцами.

— А что ирландцы?

— Выходят ему в тыл. Вскоре состоится битва, — он дернул плечом. — И выглядит все это неважно. Ирландцы выиграли много боев, но воюют они не по-нашему… А как преуспеют в формальных боевых действиях — я не уверен. Лорд Маунтджой — грозный противник.

— Спроси его о лесе, — пробормотал я Джублейну.

Джублейн заговорил с Вальдесом, тот кивнул.

— Да, думаю, что да.

Я достаточно понял его слова еще до того, как Джублейн перевел их для меня. Собственно, я успел окинуть взглядом некоторые из кораблей, стоявших на якоре, и на трех из них заметил повреждения рангоута.

— Возможно, мы и купим у вас лес, — заключил Вальдес.

Когда он уплыл, мы переглянулись, и Джублейн пожал плечами:

— Прекрасный молодой джентльмен, и если бы все зависело только от него… Ладно, думаю, мы справимся. Однако, кое-что здесь в нашу пользу. Мне кажется, им вполне хватает тех неприятностей, что они уже имеют, и новых они не ищут.

— Мы вооружены, — сказал я. — Я заметил, как он смотрел на пушки. И он обратил внимание на нашу позицию. Если затеется драка с нами, мы успеем нанести им много повреждений, пока они нас потопят.

Я очень надеялся, что прав.

Далекие голоса пушек были приглушены громадой холма Компасс-Хилл.

Та часть города, которую мы видели, была сильно повреждена. Одна улица как будто огибала холм, от нее взбирались на склон крутые скользкие переулки. Многие дома были выстроены с балконами, большие окна которых смотрели на гавань. На противоположном берегу были еще два селения, которые, как сказал мне Джублейн, именовались Коув и Силли.

Гавань, несмотря на узкий вход, на самом деле была большая, просторная и способная вместить значительное число кораблей.

Стоя у релинга, я изучал город и обдумывал наше положение. Если испанцы решат захватить наш корабль и взять нас в плен, мы мало что сумеем сделать. Можем кинуться к выходу из гавани, но корабельные пушки — а это все боевые корабли — наверняка нанесут нам непоправимые повреждения.

Джублейн узнал от Вальдеса, что пришедшие сюда испанские силы под командованием дона Хуана д'Акила насчитывают четыре тысячи человек.

Всю вторую половину дня, долгую, тягучую, мы дожидались разрешения сойти на берег, прекрасно сознавая всю деликатность своего положения.

Было ясно, что поскольку испанские корабли нуждаются в замене рангоутных деревьев, поврежденных в бою, наш груз окажется весьма кстати. Но я очень опасался, что они могут просто отобрать у нас и груз, и корабль, а нас самих заковать в железо.

Уже смеркалось, когда вернулся Вальдес. Он был явно обеспокоен, но не из-за нас, как я решил в первый момент.

— Ваш лес — могу я взглянуть на него?

Вместе с ним приехал коренастый баск, судя по всему — корабельный плотник. Так оно и оказалось, ибо когда мы открыли люки и опустили его в трюм, повел он себя резко и бесцеремонно — мол, со мной вам дурака не валять. Он осматривал бревна, он лазил по ним, вышагивал вдоль них и что-то бормотал про себя.

Его доклад Вальдесу был изложен кратко, буквально несколькими словами.

Вальдес был явно удовлетворен. Он быстро повернулся к нам:

— Он говорит, что ваш лес превосходен! Именно то, что нам нужно! — Но тут его улыбка исчезла. — Какую вы хотите цену?

Аристократы, как мне было известно, не любят торговаться, но наша позиция здесь была крайне ненадежна, а если мы хотим убраться отсюда живыми-здоровыми и на своем флейте, нам очень нужно доброе отношение.

Я перекинулся парой слов с Тилли, который лучше меня знал цены, а потом велел Джублейну сказать испанцу:

— Мы понимаем вашу ситуацию здесь, но не хотим наживаться на ней. Заплатите нам столько, сколько этот лес стоил бы в Испании.

Сам того не понимая, я не только сказал нужные слова, но и поднял цену, ибо в те времена спрос на лес в Испании был намного больший, чем в Англии.

За столом я получил от него вексель.

— За деньгами, — объяснил он, — вам придется сойти на берег.

Он записал на векселе соответствующие указания.

— Представьте этот вексель в контору судового поставщика, и вам его немедленно оплатят.

Он повернулся к выходу, затем остановился и оглянулся.

— Ваша жена очень красива, — говорил он по-английски, глядя прямо мне в лицо. — Я бы на вашем месте не стал подвергать ее жизнь опасности. Когда получите свои деньги, уходите. Сразу же.

Он перебросил ногу через фальшборт, спустился по штормтрапу в лодку, и она немедленно отчалила. Казалось, он очень торопится.

Раскрыв люки, мы снарядили грузовые стрелы и принялись вытаскивать из трюма бревна и сбрасывать их за борт. Оттуда их отбуксируют к кораблям, где требуется лес. Работали мы быстро.

— Тилли, — приказал я, — приготовь судно к отплытию немедленно после моего возвращения. Спусти в воду весь лес, который они купили, как можно скорее. Если время будет, мы поднимем якорь, а если нет — просто обрубим канат. Как мне показалось, Вальдес пытался дать понять, что их дела тут кончены.

— Канонада слышна громче, — заметил Пим. — Мне отправиться на берег с тобой?

— Нет. Я возьму Джереми. — Повернувшись к Джублейну, я посоветовал: — Оставь всю работу с кораблем на Тилли, а сам готовься к бою и командуй им, если придется. Если я не вернусь в течение часа после наступления сумерек, обрубайте якорный канат и уходите… быстро уходите. А обо мне не тревожьтесь.

Потом повернулся к Рингу.

— Джереми, ты возьми пару пистолетов и свою шпагу.

Он ухмыльнулся в усы:

— У меня уже сейчас четыре за кушаком, да еще и кинжал.

Я торопливо спустился вниз. Эбби ждала меня — глаза у нее расширились, щеки посерели.

— Не бойся. Если я не вернусь в течение часа после наступления сумерек, Джублейну приказано увести корабль в море. Ты поняла?

— Мы подождем.

— Нет! — Впервые я заговорил с ней резким тоном. — Вы уйдете. Сейчас ты важнее всего — и не только ты, теперь ведь есть еще и наш сын, — я умолк на миг. — Уходите из гавани… уходите подальше. А я уж как-нибудь вас найду.

Я крепко обнял ее — а потом с усилием высвободился из ее рук, пока меня не одолела слабость.

Джереми уже сидел в шлюпке. Я перемахнул через борт, плюхнулся рядом с ним и мы тут же оттолкнулись. Решено было, что пока мы с ним будем на берегу, Синий должен оставаться в шлюпке, держась поглубже в тени.

— Идти нам далеко придется? — спросил Джереми.

— Почти целую английскую милю…

Внезапно со стороны моря донесся тяжелый громовой удар. Обернувшись в ужасе, мы устремили взоры в сторону входа в гавань. Медленно, но уверенно по узкому проходу шел большой корабль… Он нес флаг Англии. Еще один громовый удар — и взрыв ядра разметал обломки и пламя на ближайшем к нему испанском корабле.

— Поплыли… теперь нам надо поспешить, — сказал я, силой заставляя себя не смотреть назад и не поворачивать голову.

Синий высадил нас на берег.

Солнце опускалось за холмом, вдоль берега тянул холодный ветер, а мы спешили вперед, то бегом, то быстрым шагом, в сторону улицы, указанной на векселе. Местные жители указывали нам дорогу.

— Ты надеешься добиться успеха? — спросил Ринг.

— А почему нет? Мы продали лес и желаем получить свои деньги.

— А если он не заплатит?

Внезапно, прежде чем я успел ответить, раздался взрыв в самом городе. Огромное полотнище света взметнулось в небо, потом исчезло, потом донесся тупой грохот падающих бревен и обломков, и мы увидели толпу людей, бегущих вдоль улицы.

Повсюду теперь вспыхивал огонь, оглушительно гремели мушкеты. Позади нас слушался грохот корабельных пушек.

Мы пробились сквозь толпу бегущих, толкающих друг друга людей и свернули в сравнительно тихую боковую улочку.

Мимо меня пробежал какой-то человек — лицо у него было белое, глаза выкачены. Думаю, он даже не заметил меня. Женщина с ребенком на руках пряталась в углу каменного строения, наполовину скрытая бочкой. Это было столь же безопасное место, как любое другое.

Наконец мы добрались до конторы судового поставщика. Фасад здания был поврежден пушечным ядром. Дверь мы открыли с трудом.

Внутри лежал на полу мертвый человек, череп его раздробило упавшей балкой. В одной руке был зажат мешок, который он начал заполнять золотом из открытого денежного сундука.

Рядом с ним валялась связка бумаг. На них стояла подпись «Диего де Гусман».

— Это он, — сказал я. — Наш плательщик мертв!

Джереми Ринг сверкнул улыбкой:

— Зато его золото — нет. Забираем?

— Конечно.

Я сунул вексель в карман погибшего.

— Пожалуйте, сеньор. Вексель ваш, золото — наше.

А потом велел Рингу:

— Бери сундук. Может, он нам переплатит, но кого сейчас это взволнует?

Джереми высыпал золото из мешка обратно в сундук, наклонил.

— Тяжелый!

— Когда потратим, станет легче, — отозвался я. Потом добавил: — Впрочем, золото останется тяжелым навсегда…

Но, произнося эти слова, я не смотрел на Джереми Ринга.

В дверь ворвались четыре человека со шпагами наголо — и замерли, увидев нас.

— Сундук заберем мы, — сказал первый из них.

Это был светловолосый человек лет сорока с лишним, с квадратным лицом и багровым шрамом, протянувшимся через лоб и скрывающимся в волосах. Лицо это показалось мне знакомым, хотя я точно знал, что никогда не видел его прежде.

Затрещало пламя, рядом со мной вскрикнул от боли какой-то человек. В доме было почти темно, и раньше я его просто не заметил в мечущихся тенях. Снаружи, в заливе, большая пушка прочистила горло, выплюнув сноп огня.

Когда я перевел взгляд на человека со шрамом, в руке у меня уже сверкнул отцовский клинок.

— «В полночь, — проговорил я, — в пламени пылающего города!»

Я слышал голос матери. Я чувствовал себя так, словно в мое тело влилась иная сила.

Его отвратительный шрам глубже налился краснотой; пламя играло тенями на его грубо вырубленном лице. Глаза расширились и впились в меня.

— Боже мой! — пробормотал он — и наши шпаги скрестились.

Глава двадцать первая

О, он оказался сильным противником! В то же мгновение, как скрестились наши клинки, я понял, что он силен и опасен. Ни разу еще более сильная кисть не сжимала эфес шпаги с тех пор, как я в последний раз фехтовал со своим отцом.

— «В полночь, в пылающем городе!» — повторил я, и он споткнулся, но совсем чуть-чуть.

— Ты — тот самый?

— Тот самый! Готов ли ты к смерти?

— Кто и когда был к ней готов?

Он двинулся вперед, сделал выпад, внезапно присел и нанес молниеносный рубящий удар, метя мне по ногам. Но я успел отпрыгнуть — и улыбнулся, когда он снова пошел на меня.

— Меня этому приему научил отец, — сказал я.

— Твой отец? Мне и с ним придется драться?

— Ты уже дрался с ним однажды — и носишь его метку.

Он был осмотрителен — наступал, но осторожно. Я слышал, как рядом выпалил пистолет, и краем глаза заметил падающего человека, потом уловил вспышку второго выстрела, потом еще одного.

— Вот как? Так это был он? Но она сказала, что у нее нет мужа!

— Вот тогда она его себе и нашла, когда он оставил на тебе свою отметину.

Пламя поднималось все выше — с ревом и треском, сжигая все вокруг нас. Красный свет блестел в его глазах, ложился отблесками на лицо, пелена дыма тяжело опускалась на все вокруг. Наши клинки сверкали, отражая жуткий свет пожара. Вот они сошлись, лязгнув, и мы с этим человеком застыли, словно братья, соединенные своими шпагами. Быстро расскочились.

— Кончай его, Барнабас. Нам далеко идти, а корабль ждать не станет, ты сам приказал.

Снова скрестились клинки, я сделал выпад, он парировал, и я ощутил тонкую линию боли, когда его клинок нежно коснулся моей кожи и оставил струйку крови, как свою метку.

Он был силен и очень быстр — великолепный фехтовальщик. Не слишком ли он искусен для меня? Неужели мы умрем здесь оба?

Нет! Там ждет меня Эбби, и разве не было предсказано также, что у меня будут четыре сына?

Пот сбегал полосками по моему лицу. Кровь стекала по боку. Я двигался устало.

— Вот это была девчонка, вот это красавица! — сказал он вдруг. — Бездна отваги в ней жила. Ничуть она не боялась, стояла и говорила мне в лицо, что будет потом.

— И прекрасно знала, что говорит, — ответил я. — Ибо в ее жилах текла кровь Нила!

— Ага…

Этот светловолосый дикарь быстро рванулся вперед, клинок его сверкнул, словно вспышка молнии далекой грозы.

— Мне много времени потребовалось, чтоб узнать, кто о н был!

Внезапно его глаза поднялись от клинков к моему лицу, всего на миг.

— Вот только она ошиблась, потому что это ты умрешь сегодня, Ее Сын! Ты!!!

Он нанес колющий удар, низкий и сильный, но отец научил меня и этому, а клинок у меня был обоюдоострый. Я парировал — совсем мягко, а потом поднял свой клинок… теперь уже не мягко.

Лезвие моей шпаги не достало его живота, как я хотел, но срезало ему подбородок… ровно и чисто, как сыр нарезают. А потом короткий, совсем короткий укол вперед — и клинок высунулся на четыре дюйма с задней стороны его шеи. Он повалился, чуть не вывернув отцовскую шпагу из моих пальцев, но я наступил ему на грудь и выдернул клинок.

Тот человек был мертв.

Мы выбрались на улицу, таща за собой сундук — он оказался страшно тяжелый, его бы вчетвером нести, но Джереми нашел где-то ручную тележку и мы кое-как погрузили сундук на нее.

Мы бежали, спотыкаясь, толкая перед собой тележку — сперва я, потом меня сменил Джереми. Мы пробегали мимо мертвых мужчин, мимо удирающих женщин и детей и наконец добрались до берега.

Синий был на месте. Он прикрыл себя вместе со шлюпкой какой-то рогожей, чтобы спрятать от глаз людей, которые могли искать спасения на другой стороне узкой гавани.

Мы влезли внутрь, втащили сундук и оттолкнулись. Синий погрузил весла глубоко в воду и шлюпка рванулась вперед, и мы вновь увидели свой корабль, свою «Абигейл».

— О, дьявол! — воскликнул Джереми. — Она пошла!

— Пошла?

Я присмотрелся. Действительно ли корабль движется? Какое-то мгновение я не мог сказать наверняка, а потом… да, он двигался к выходу. Они поймали отлив и позволили ему нести себя. Ни одного паруса они не подняли, чтобы не привлекать внимания, просто поставили рулевого на «кнутовище».

— Дай мне сменить тебя, Синий!

Я пересел на банку гребца. Он передал мне весла, я налег, напрягая спину, и шлюпка прыгнула вперед. Отлив нам тоже помогал. Я быстро глянул на небо. Там уже показались звезды, но еще хватало блекнущего света.

Мы постепенно нагоняли «Абигейл», но одновременно приближались к английскому военному кораблю.

Вот мы поравнялись с флейтом, окликнули, кто-то бросил конец, который мы закрепили на лодке. Потом нам спустили тали, мы отправили наверх сундук, быстро вскарабкались на борт сами и принялись поднимать шлюпку.

Но едва я оказался на палубе, как с правого борта донесся крик:

— Лечь в дрейф! Мы поднимаемся к вам на борт!

Тилли бросился ко мне:

— Это королевский военный флот! Что делать?!

— Лечь в дрейф, немедленно, и делать все что сможем. Мы — фламандское судно, но команда в основном английская, попали к испанцам в ловушку, пока появление английского флота не дало нам шанс удрать… Скажи им это. Больше мы ничего не можем сделать. Убери Уоткинса и Уа-га-су с глаз долой. Если придется, выведем Уа-га-су наверх — якобы мы везем его обратно в Америку как посланца от Рэли к индейцам, в то место, где он собирается обосновать свою колонию.

— Быстро вы соображаете, — безрадостно заметил Тилли. — Надеюсь, ваша выдумка сработает.

— Я тоже надеюсь, — ответил я. — В противном случае меня ждет Ньюгейт.

Тем временем к нам на борт поднялся офицер — аккуратный, подтянутый, боец, судя по виду, и человек, знающий свое дело.

— Что за корабль? — требовательно спросил он.

Он, конечно, видел название на корпусе, это был формальный вопрос.

— «Абигейл», капитан. — Он не был капитаном, но от такого неофициального повышения в чине вреда не будет. — Фламандское судно, но команда в основном английская. Слава Богу, что вы появились так вовремя. Мы заплыли прямо в ловушку.

— Что вы имеете в виду?

Глаза офицера ничего не пропускали, но Джон Тилли был с виду настоящий просоленный моряк-торговец, он должен был вполне удовлетворить его проницательность.

— Идем из Америки, семьдесят два дня в море, нам нужна пресная вода. Кинсейлскую гавань мы знаем, и как завидели Олдхедский мыс, решили, что мы в безопасности. Зашли прямо в порт и первое, что увидели, — нацеленные на нас пушки испанских кораблей.

Ну, сошли мы на берег, чтоб как-то отговориться, надеялись, они нас отпустят, а тут начался штурм, и наша шлюпка вернулась на корабль, как раз в тот момент, когда вы, ребята, вошли в гавань.

Клянусь Господом, капитан, что за радость была вас увидеть! Как завидели мы британский флаг, как услышали эти пушки… — Тилли промокнул лоб носовым платком. — Чем мы можем вам служить, капитан?

— Куда вы следуете?

— В Фальмут, капитан, выгрузиться и взять товары для обратного рейса в Америку. У нас на борту есть индеец… ну, один из тамошних дикарей, вы же знаете, но он отличный парень и здорово нам помогает. Мы его везем обратно, чтобы договорился со своими насчет колонии для Рэли. Да, хороший человек, ну да и мы с ним обращались хорошо. Мы думаем, он как надо поговорит со своими вождями, когда мы его вернем. Это нам облегчит путь.

— Ваше имя?

— Джон Тилли, штурман.

— Я — Эфраим Доз, старший офицер корабля Ее Величества «Фея». Предъявите ваш грузовой манифест.

Тилли повел его в каюту, а я постарался не попадаться на глаза. Непохоже на то, чтоб он меня знал в лицо, но он наверняка знает мое имя, ибо такая история, как возможная находка сокровищ короля Джона, явно нашумела на всю страну.

Я, опершись на релинг, глядел в воду, и вдруг услышал легкий шорох неподалеку. По привычке положил руку на рукоять шпаги. Звук шел из корабельной шлюпки, которую мы подняли на борт. Я ждал — и вдруг на планшире шлюпки показалась белая рука, потом над бортом показалась голова — ровно на столько, чтобы глаза могли высунуться над планширем, а потом, ловко и быстро, как угорь, из шлюпки выскочил мальчик, замер на миг — и бросился в тень.

Вот чего мне сейчас меньше всего хотелось, так это устроить тут суматоху, которая продлит пребывание на борту английского офицера, — а потому я не шелохнулся.

Но что ж это за мальчишка? Или просто невысокий человек? Или, может, девушка?

Поколебавшись лишь мгновение, мальчишка нырнул в люк и исчез. Нечего и спрашивать, этот… кто бы он ни был… сумел как-то ловко спрятаться на шлюпке — то ли с разрешения Синего, то ли выбрал момент, когда тот на минуту отлучился. А место там спрятаться — одно-единственное: маленький отсек впереди, куда укладывают парус.

Снизу появились Джон Тилли и Доз. Тилли прошел с ним к трапу, где стояли кучкой несколько британских матросов.

— Можете плыть, — сказал Доз, — только остерегайтесь испанских кораблей. Тут еще есть несколько поблизости.

И в этот момент на палубу вышла Абигейл. Она быстро огляделась по сторонам, увидела меня и направилась в мою сторону.

— Барнабас!..

Доз застыл. Очень медленно повернулся и уставился на меня. Я еще не успел привести себя в порядок после схватки на берегу. На мне остались кое-где отметины от шпаги, одежда — вся в пыли от падающей штукатурки, а сам я мокрый от брызг из-под весел. Короче говоря, походил я в эту минуту на что угодно, но не на офицера с этого корабля.

— Эй, ты! Как твоя фамилия?

— Крокер моя фамилия, прошу прощения, — я неуверенно убрал прядь волос со лба. — Барнабас Крокер.

— Эта дама назвала тебя по имени?

— Ну да, наша семья ихней семье уже почти что сотню лет служит, хоть мы из Йоркшира.

Я работал с йоркширцами и легко подражал их акценту… ну, до известной степени.

— И из какого ты там места, Крокер?

— Дом мой родной в Файли, и совсем бы я не против там сейчас оказаться.

Он разглядывал меня еще какое-то время, потом повернулся и спустился по штормтрапу. Когда его шлюпка отошла, мы еще постояли какое-то время, провожая ее глазами.

— Поставь паруса, Джон, — сказал я негромко, — но не особенно спеши, пока нас не вынесет чуть дальше. А потом будем улепетывать что есть духу.

Эбби наконец-то подошла ко мне.

— Прости меня, Барнабас. Я просто не думала…

— Ладно, все обошлось.

Я поднял глаза к парусам. Ветер был крепкий, и они забрали хорошо. Скоро мы будем в море, а там уж британцы нас не перехватят ни ядром, ни пулей. Но я сказал, что мы пойдем в Фальмут, и чем дольше я размышлял, тем больше мне нравилась эта мысль.

У нас в трюмах дранка, поташ и меха, и в Фальмуте мы можем взять за них ничуть не худшую цену, чем в любом другом месте. А уйти оттуда куда легче, чем из Бристоля. Каждый час в этих водах я рисковал своей свободой и своими планами на будущее, но мы уже заимели приличную сумму после сделки с лесом. Сколько денег в сундуке, мы до сих пор не определили, но явно больше, чем стоили бревна, которые мы продали.

Но нам все еще нужны были припасы — и для плавания домой, и для пребывания в новой земле. А кроме того, инструменты, орудия труда и одежда.

Ко мне подошел Джон Тилли.

— Идем в Фальмут, — сказал я ему. — Быстро заходим в порт, сплавляем груз первому же покупателю, тут же закупаем припасы и уходим. Я хочу, чтобы мы простояли в порту не больше двух дней.

— Это очень быстро, — сказал он, задумавшись.

Иначе нельзя было. Этот английский офицер мог собраться с мыслями и, сопоставив одно с другим, вернуться, чтобы приглядеться к нам. С другой стороны, сию минуту мы для него ничего не значим. Когда у него на берегу отряды матросов и не исключен риск дальнейших боев с испанцами, ему сейчас совсем не до нас, мы для него — мелкий случай. Вряд ли он вспомнит о нас, пока ситуация в Кинсейле не уляжется. А к тому времени, при удаче, мы уже дойдем до Фальмута, и выйдем из него, и скроемся в море.


* * *

«Абигейл» спокойно вошла в фальмутскую гавань и бросила якорь. Серые крепостные стены замка Пенденнис, который сейчас достраивался, высились над гаванью.

Джублейн стоял рядом со мной, глядя на берег.

— Тебе надо встретиться с кем-нибудь из Киллигрю, — сказал он, кивнув в сторону города. — Если они сами не вышли гоняться за испанскими судами, то будут тебе рады, я думаю. Видишь большое здание вон там, близко к берегу? Это — «Аруэннак», дом Киллигрю… О, это ребята шустрые! Они выдернут твой корабль прямо у тебя из-под ног, если зазеваешься, но умеют уважать смелость и отвагу. Поговори с Питером, если выйдет. Он не молод уже, но человек толковый, и тебе безопасней будет говорить с ним, чем с кем другим. Более того, хоть он и человек королевы, но чертовски независим и вряд ли станет доносить о твоем появлении или хватать тебя и сдавать королевским чиновникам.

— Ты его знаешь?

— Служил с ним когда-то. Думаю, он меня вспомнит.

— Ну тогда отправляемся на берег.


* * *

Питер Киллигрю принял нас в комнате с низко нависшими потолочными балками и большим старинным камином. Вынул трубку изо рта и положил на стол.

— Кто вы?

— Барнабас Сэкетт, шкипер «Абигейл». Только что вошел в вашу гавань с грузом дранки, поташа и мехов. Я бы хотел продать то, что у меня есть, загрузиться припасами и отчалить. У меня такое впечатление, — добавил я деликатно, — что большим временем я не располагаю.

— Сэкетт, говорите? Уж не тот ли, за кем охотятся по всей стране?

— Тот самый. Мне говорили, вы человек честный и независимый, а мне надо кое-что продать и много чего купить. У вас, если согласитесь.

— Говорят, вы нашли сокровища короля Джона?

— Абсурд, капитан Киллигрю. Чистый бред. Нашел как-то случайно несколько золотых монет — и тут выяснил, что на древности есть большой спрос. Мне иногда встречались развалины в лесах и среди холмов, ну, добыл я рукопись Лиленда — а он бродил по стране, выискивая такие места… Отправился в одно место, которое мне запомнилось, начал раскопки. Повезло, нашел еще кое-что — но это было чистое везение.

У Киллигрю зарокотало где-то в груди. Наконец он проговорил:

— Везение! Удача! Я не верю в везение, Сэкетт! Удача приходит к человеку, который умеет стать на ее пути. Вы отправились туда, где можно было что-то найти, — и нашли, вот и все… Ладно, Сэкетт. Мне нравится, как вы держитесь, как вы говорите. Так в чем у вас нужда?

Я передал ему свой список.

— Я обойдусь с вами честно, — сказал он. — Вы заплатите на десять процентов больше, чем моя здешняя цена, и все равно это выйдет дешевле, чем вы заплатили бы в Бристоле или в Лондоне.

Он передвинул с места на место какие-то бумаги у себя на столе.

— Я подам к вашему судну лихтеры в течение часа. За ваш поташ я заплачу по рыночной цене. А за дранку и любой лес, какой у вас есть, заплачу с премией. Сейчас этот товар трудно добыть.

Он повернулся в кресле и позвонил в колокольчик. Когда в дверях появился слуга, приказал:

— Пришли ко мне Уиллиса… тотчас же.

Он показал на стул.

— Сядьте, Сэкетт. — И уставился на меня из-под густых бровей. — Итак, вы уходите обратно в Америку?

— Это верно.

— Прекрасно! У вас отличный корабль. Нагрузите его мачтовым лесом и присылайте сюда. Я его куплю, и все остальное, что вы предложите, а если сумеете взять какие-то призы[25], отправляйте их ко мне.

— Так я и сделаю, — отвечал я спокойно, — и с благодарностью.

Он внезапно вскочил.

— Пошли вниз, в таверну. Мы там с вами выпьем. Можно бы и здесь выпить, но мне нужен свежий воздух. И пройтись тоже. Я уже теперь не двигаюсь столько, сколько привык… Так, значит, говорите, Земля Рэли? Ну-ну! Дикари, говорите? Вы их видели? Они и вправду такие свирепые, как тут говорят?

Я пожал плечами.

— Некоторые — да, некоторые — нет. Они хорошие воины, но есть среди них и хорошие торговцы. Я надеюсь подружиться с ними.

— Вот это правильно! Отправляйте свои корабли в Фальмут. Мы будем обходиться с вами честно, не станем задавать вопросы и доносить. Ну что за глупость, право, все эти разговоры о сокровищах! Я в них ни капли не верю — вовсе вы не так себя ведете, как человек с кучей золота!

Мы сидели над кружками с элем и вели неспешную беседу о кораблях и королеве, о Рэли, Эссексе и Маунтджое, а также об актере Шекспире — и я решил, что он очень приятный человек, этот Питер Киллигрю.


* * *

Когда я вернулся, «Абигейл» спокойно стояла на хрустальной воде залива, к ней были причалены лихтеры, в которые выгружали наши товары, а Эбби ждала у релинга.

Она беспокойно глянула мне в глаза.

— Барни, я так тревожилась! Я боялась, что тебя схватят и выдадут королеве!

— Только не эти люди.

Внезапно я кое-что вспомнил.

— Эбби, ты ничего необычного не слышала на корабле? Может, заметила кого-то постороннего?

Она удивленно взглянула на меня, и я объяснил.

— Мальчик? — переспросила она. — Забрался на борт в Кинсейле? Ой, Барни, давай найдем его!

— Мы обязаны найти. Мне вовсе не хочется, чтобы меня схватили за похищение ребенка.

Я позвал Джереми.

— Раскрой люк, ладно? Я спущусь вниз.

— А что случилось-то?

Когда я объяснил, он пожал плечами.

— Да просто очередной мальчишка, которому охота уплыть в море, можешь не сомневаться.

Оказавшись в темном трюме, я заговорил:

— Эй, паренек, я видел, как ты выбирался из шлюпки прошлой ночью. Вылезай, а то утром мы отплываем в Америку, а там неподходящее место для мальчиков, которых разыскивает семья.

Тишина. А потом он вылез из-за свернутых штук парусины — вылез и встал. Мы разглядывали друг друга в этом сумраке.

Отличный, приятного вида мальчишка он был, тоненький, но с хорошими плечами, лицо чистое, ладно вырубленное — и копна красивых волос. Кожа на лице и руках выдавала в нем джентри, мелкопоместного дворянина.

— И кто же ты такой, паренек?

Он смотрел на меня — довольно смело, хоть и не без опаски.

— Я из Ирландии, — сказал он наконец, — и все мои родные убиты. Я один остался, и хочу только добраться до Франции, где есть другие такие, как я.

— До Франции, говоришь? Хочешь удрать и бросить свою страну? Во Франции у нас враги, парень.

— Это у вас там враги, если вы англичанин, а я не сомневаюсь, что так оно и есть. У меня там нет врагов, ибо я ирландец, а они там относятся к нам дружественно.

— Это да, я слышал. Вы ведь с ними паписты, ирландцы и французы. Ладно, пошли на палубу. Ты, полагаю, голоден, и будь ты хоть католик, хоть протестант, а от еды не откажешься. У меня на корабле никакой мальчишка не останется голодным.

— Очень любезно с вашей стороны.

Но посматривал он на меня с опаской — явно не доверял мне. Так что я заметил:

— Паренек, манеры у тебя как у человека хорошего воспитания, так что, надеюсь, и честь у тебя тоже есть.

Он резко развернулся, гордо выпрямился и посмотрел прямо мне в глаза.

— Есть, капитан. В нашей семье честь всегда была на первом месте.

— Знакомо тебе имя Барнабас Сэкетт?

— Нет, не знакомо.

— Ну так вот, это мое имя, и оно ничем не хуже любого другого, но меня разыскивают люди королевы. Ищут они меня по ошибке, но я уже черт знает сколько времени потратил, пытаясь это доказать, — и все понапрасну, а потому с рассветом я уже буду в море, на пути в Америку.

— В Америку? — он был ошеломлен. — Я думал…

— Ну да, ты, конечно, ожидал чего угодно, только не такого. И, думаю, вовсе не держал в голове такое путешествие, когда забирался к нам на корабль.

— Убраться подальше, капитан, — вот единственное, чего я хотел. Найди они меня — убили бы на месте. Ведь я…

Я поднял руку.

— Ничего не говори мне. Это не требуется. Я кое-что знаю о бедах ирландцев и ничего против вас не имею, ни я сам, ни кто другой у меня на борту, но в здешних городах такие могут найтись. На твоем месте я бы постарался уйти подальше от моря.

— Так вы, значит, не идете во Францию?

— В Америку, только в Америку, и, если будет на то воля Господня, носа на сушу не покажем, пока не доберемся туда. Так что если хочешь сойти на берег, паренек, то придется сделать это здесь.

Он устремил глаза в пространство, немного напуганный, но показать этого не желал.

— Не рассказывай ничего о себе. Не говори никому, что ты ирландец, — и подольше. Сейчас в Англии будет много бродячих мальчишек. Может, кто возьмет тебя в обучение…

— Я джентльмен!

— Ну да, — согласился я угрюмо, — но что ты предпочтешь: умирать с голоду джентльменом или сытно жить учеником? Послушай, я никого здесь не знаю, но я отправлю тебя на берег с полным желудком, с небольшим запасом пищи и с таким количеством денег, чтоб ты мог купить себе место ученика в том ремесле, какое тебе по вкусу.

Он ошарашенно уставился на меня:

— Вы дадите мне денег?

Мы поднялись на палубу, прошли в каюту, и Лила его накормила, а мы с Эбби немного развлекли разговорами.

— Как меня зовут? — Он заколебался. — Мое имя — Таттон. А фамилию я называть не стану.

Симпатичный парнишка он был, с чистыми ореховыми глазами и теплой улыбкой. Надеюсь, когда-нибудь таким будет мой сын… А этого мы высадили на берег в Фальмуте с пятью золотыми монетами, зашитыми в пояс, и узелком с пищей.

Он помахал нам рукой с прибрежной дороги, перед тем как ушел прочь, и больше мы его не видели… Славный, стойкий паренек, ушедший к будущему, которого никто не знает.

Глава двадцать вторая

Темны были воды реки Човон, тусклы тени в лесу и на болоте, угрюм свет на пустом холме, где когда-то стояла наша крепость. Бревна, которые мы нарубили собственными руками, соединения, которые подгоняли с любовной тщательностью, большие ворота, разбитые и починенные — все исчезло.

Сгорело…

— Ты видишь что-нибудь, Джереми?

Ринг изучал лес и речные берега в подзорную трубу.

Мы стояли вместе на корме, разглядывая берега, скользящие мимо в тускнеющем свете умирающего дня, и красный мазок, положенный закатом на холмы, казался нам предостережением. Рядом со мной была Эбби, сильно располневшая в ожидании ребенка, и Джон Тилли, тихий, серьезный, немного обеспокоенный, полагаю, поскольку он не одобрял нашего ухода. Джублейн признался мне наконец, что у него больше не хватает духу для диких краев.

— Боюсь, тебе придется уйти отсюда без меня, Барнабас.

Я понимал его достаточно хорошо и ничуть не винил. Для него есть на свете другие места, другие страны. В какой-то мере я даже испытал облегчение, ибо мне очень хотелось иметь где-то хорошего друга, который знал бы, где мы находимся и что делаем.

В конце концов я решил оставить корабль Джону Тилли, потому что Джублейн его не хотел, ему нужно было только доплыть до Европы или до французских земель на севере. Пиммертон Берк, Том Уоткинс и Джереми Ринг отправлялись со мной, да и некоторые другие решили попытать счастья в диком краю. Джублейн заверил меня, что прибудет сюда снова в следующее плавание, но в ближайшие дни нам предстояло подниматься против течения с Уа-га-су в роли проводника.

Мы надеялись найти форт нетронутым, но он погиб, сгорел. Нашли ли наши враги тайники с пищей? Сейчас мы в ней не нуждались, но может настать другое время, и было бы спокойней знать, что она здесь есть.

Утром мы поднялись на холм; над нами нависало угрюмое небо, затянутое тучами, вдали играли молнии, а мы стояли среди обгорелых бревен — и сердце сжимала печаль; в самом деле, найдется ли человек, который не любит того, что построил собственными руками?

Земля над тайниками заросла травой. Если кто-то и нашел наши припасы, то это было очень давно. Ну, по крайней мере орехи сохранятся.

Мы вернулись к реке, снова поднялись на корабль и сели за стол, лишь изредка перекидываясь словом.

— Все пропало? — спросила Абигейл.

— Все сгорело, — отозвался я, — несколько бревен осталось и зола. Там, где были наши дома, растет трава, и где стены стояли. Я думаю, это произошло почти сразу после нашего отплытия.

— Ник Бардл? — спросила она.

— Индейцы, полагаю. Бардл не стал бы жечь форт. Он бы предпочел сохранить бревна на случай, если придется менять рангоут вблизи этих берегов. Он, конечно, мерзавец, но человек предусмотрительный.

Вот так мы тогда разговаривали — о старых временах и новых, о нашем флейте — и все время пытались избежать мыслей о прощании.

Ибо все мы здесь были добрыми друзьями, а время расставания близилось, и никому не хотелось первым заговорить о том, что все, пережитое нами вместе, кончено.

Из всех присутствующих самым старым моим другом был Джублейн, с той случайной встречи, когда он помог мне выбраться из первой моей серьезной беды. А теперь… больше я его не увижу. Или увижу когда-нибудь? Кто может сказать наперед в таком мире?

И все же нас сжигало нетерпение — и Эбби не меньше, чем меня, — нетерпеливое желание заглянуть за те голубые горы, найти новую страну, проложить борозду в новой земле и увидеть, как зеленеют всходы под солнцем новой весны. Ибо земля за горами — это всегда мечта и призыв, и каждому поколению нужна она, эта мечта о каком-то отдаленном месте, куда надо дойти.

Мы пересекли океан, чтобы прийти сюда, — почему? Что гнало нас сильнее, чем других? Почему Пим идет с нами, а Джублейн — нет? Почему порывистый Джереми Ринг, а не Джон Тилли?

До этих мест мы дошли вместе, а теперь какой-то неведомый порыв, какая-то внутренняя тяга, какой-то странный побег, проросший в наших существах, выбирает из нас тех, кто двинется на запад.

Выбирает? А может, сами мы делаем этот выбор? Нет, никогда не перестану я гадать, почему этот человек, а не другой…

Последним нашим приобретением у Питера Киллигрю были три легкие и крепкие лодки, которые мы привезли на палубе, чтобы спустить на воду уже здесь. Сейчас мы их приготовили, а тем временем спустились на флейте по течению и поплыли вдоль залива на юг, к другой реке, побольше — это Уа-га-су так говорил: «река побольше».

Я много времени проводил с Уа-га-су. Он сразу узнал местность на моей карте, ткнул пальцем в заливы, провел по рекам. То здесь, то там он указывал мне изменения в русле реки или какие-то места, нанесенные неверно.

— Каждый год я буду проходить вдоль этих берегов, — говорил Джон Тилли, — и другим скажу, чтобы посматривали, нет ли твоего сигнала.

Еще раз я показал ему на карте местность, где собираюсь поселиться.

— Конечно, заранее никак не узнаешь, пока сам не доберешься, но, думаю, я буду плыть по реке до того места, где она вытекает из гор. А после поищу какую-нибудь долину, или ложбину — какое-то укрытое место, которое можно оборонять, — вот там мы и поселимся.

У нас есть орудия и инструмент, есть семенное зерно и много боеприпасов. Весной мы посеем семена, а еще попытаемся искать минералы — не столько золото, сколько полезные минералы, а там и застолбим себе землю. Я даже для тебя застолблю участок — на случай, если вдруг передумаешь.

— Барнабас! — Это Джублейн положил руку мне на плечо. — Не смогу ли я, даже в этот, самый последний момент, убедить тебя не делать этого? Очень нескоро придут сюда другие белые люди, и еще дольше им понадобится времени, чтобы достичь гор. Вас будет очень мало, и вы будете одни. Подумай об Абигейл… без женского общества, без дружбы, без удобств…

— Там будет Лила. А друзей мы заведем среди индейцев.

— Ты на это надеешься? Ну что ж, — он пожал плечами, — пусть будет так. Может, это твое предназначение, Барнабас. Но если у тебя будут сыновья, хоть одного из них отправь домой, в Англию. Здесь им не получить образования.

— Мы их выучим. У меня есть книги. И все же одно дело ты можешь сделать, Джублейн. Ты помнишь, где мы первый раз прятали наши меха? В пещере?

— Помню.

— Если соберешься в эти края, привези книг, заверни их получше в клеенку и спрячь там. Может, когда-нибудь мы вернемся на побережье, тогда заглянем туда.

Снова мы пожали друг другу руки, а потом заговорили на другие темы, и наконец, когда наш корабль бросил якорь против устья реки и наши три лодки были спущены на воду и загружены нашим снаряжением — на двух мы собирались грести, а третью тащить за собой на буксире, — неожиданно снизу пришел Саким.

— С твоего разрешения, — сказал он негромко, — я отправлюсь с вами. Там, куда вы направляетесь, вам рано или поздно понадобится лекарь, а твоей жене он точно нужен будет. Мне хотелось бы пойти с вами.

На мгновение у меня язык отнялся. Я просто протянул руку, а он ее пожал; итак, наш отряд теперь стал сильнее и больше — больше на самого талантливого человека, какого я в жизни встречал.


* * *

В первой лодке находился Уа-га-су, наш проводник и переводчик, Эбби, Лила, Саким, Пим Берк, Черный Том и я.

Во второй лодке плыли: Тим Гласко, крепкий молодой парень квадратного сложения, светловолосый и веселый, который был прежде бродячим кузнецом; Джон Куилл, бывший батрак в большом поместье в Англии; Кейн О'Хара, служивший солдатом-наемником; Питер Фитч, тонкий, жилистый, не знающий устали человек, который сначала работал на верфи, а потом стал корабельным плотником; Мэттью Слейтер, фермер; Барри Магилл, который был медником и ткачом, и, наконец, Джереми Ринг.

Эбби твердо смотрела только вперед, на реку перед лодкой; лицо у нее немного побледнело, глаза были большие и серьезные. Лила ни разу не оглянулась назад, впрочем, думаю, она вообще никогда не оглядывалась назад, если уж разум ее выбрал путь, по которому идти.

Мы плыли вверх по течению, а я вновь и вновь прикидывал, в чем сила и слабость нашего отряда. Я знал, что мы сильны телом и духом, но нам предстояло встретиться с первой зимой в диком краю… впрочем, на побережье зима могла оказаться даже суровее.

Мы не видели индейцев, не видели никаких животных. Лодки медленно и упорно продвигались против течения, держась середины реки, за исключением тех мест, где можно было сойти со стрежня и плыть по более мелкой и спокойной воде возле одного берега или другого.

Каждый мужчина греб, не исключая и меня. Только Уа-га-су, который сидел на носу, был свободен от этой работы, поскольку не хотел отрывать глаза и внимание от реки и ее берегов.

В тот первый день мы преодолели, как мне кажется, с десяток миль. Ближе к вечеру Кейн О'Хара убил оленя, а Саким вытащил большую рыбу. Мы причалили к островку и разбили небольшой лагерь с тщательно прикрытым со всех сторон костром.

Река тихо текла к морю, легкий ветерок шелестел листьями, потом притих. Наш костер из плавника — выброшенного на берег хвороста и сучьев — отбрасывал теплый отсвет на лица людей, собравшихся вокруг. Мы ели и говорили. Наши лодки были вытащены в маленькую бухточку и скрыты за деревьями и длинными бородами мха, свисающего с их ветвей. В одной из них остался караулить Питер Фитч, я встал от костра и прошел к нему — поговорить и послушать голоса ночи.

Над рекой плавно пролетела сова, едва поводя крыльями.

— Большая, — сказал Фитч.

— Большая, — согласился я и помолчал, набираясь духу. — Скажи, Фитч, почему ты решил идти с нами?

Он оглянулся на меня, и вид у него был немного смущенный.

— Неохота мне было возвращаться домой с пустыми руками, — сказал он наконец, — потому как я много языком плескал, как уйду в море и чего там совершу. Дома-то, в деревне, мне все сны снились, как я кидаюсь в битву и завоевываю себе принцессу, а может, кучу золота.

Ну и что? Я уже четыре года, как из дому, а показать мне нечего, кроме шрамов да воспоминаний о тяжелых временах.

В снах-то тяжелые времена никогда не снятся. Нет, мне ума-то хватало понимать, что у человека то тут, то там может нога подвернуться, только надежды у меня были большие, а они надо мной все смеялись, мол, размечтался, сильно много от жизни жду.

Может, оно все шло от тех моментов, когда сидел я в часовне, слушал службу, а думал больше про того парня, что похоронен у нас там в каменном ящике рядом с алтарем. Они его фигуру вырезали на камне сверху, на том ящике, хоть я мало чего знаю про того, что там похоронен. Он вроде бы сам построил церковь, ну, там, в Акастер Малбис — это деревня наша так зовется. В тыща триста шестом году, что ли, построил, или в какое-то такое время. Происходил он из норманнской семьи, они пришли с Вильгельмом Завоевателем и землю получили от него.

Самого первого звали сэр Хью де Малебисс, как-то со временем из этого получилось Малбис или Мэлбис, и говорили еще, что когда он в страну пришел, то у него, считай, ничего и не было, кроме имени да меча, хоть, может, в разговорах этих и нет правды.

Только я все раздумывал о том, что он добыл себе мечом, и мне так казалось: что один мог сделать, то и другой сможет. Ну вот, капитан Сэкетт, я много чего наговорил — а потому не могу прийти домой с пустыми руками.

— И не надо тебе возвращаться с пустыми руками, — сказал я. — Тут у нас хватит земли на всех, и когда мы найдем место, каждый присмотрит себе свой кусок, и все они будут по соседству.

— Мне бы такое здорово понравилось. Я ручей там будет? И деревья?

— Обязательно. Уж мы выберем такое место, чтоб были.

Я поднялся уходить и добавил:

— Только смотри во все глаза и держи ушки на макушке, а то ничего у тебя не будет. Дикарям не надо даже знать, какого цвета у тебя волосы, им любые годятся.

В воздухе приятно пахло пищей, вдвойне приятно, потому что была она местная. Повара наши сварили вместе оленину и индейку, и это всем пришлось по вкусу.

Мы с Эбби сели рядышком, ели и говорили о нашем будущем сыне — или дочери. Мы запивали пищу водой из Роанока, и была она такая свежая и чистая, какой никогда и нигде я не пил. Мы говорили о нашем доме в голубых горах, доме, который мы построим, и это были прекрасные и смелые мечты.

Внезапно из темноты возник Уа-га-су и тихонько обратился ко мне; я не шелохнулся, только протянул ножны шпаги и коснулся ими плеча Джереми. Он оглянулся на меня, потом посмотрел на Уа-га-су, не спеша встал, подошел к котлу набрать себе добавки, потом вернулся к нам.

— Три каноэ, — сообщил Уа-га-су, — двадцать, тридцать мужей. Они на военной тропе.

— Джереми, — велел я, — как можно спокойнее и тише отправь Слейтера, Магилла и Черного Тома Уоткинса к лодкам, на помощь Фитчу, а остальные пускай по одному спрячутся в тень и пробираются к поваленным деревьям возле лодок. Костры оставьте, пусть горят.

— Что случилось, Барнабас? — спросила Эбби.

— Будет бой. Уходи к лодкам вместе с Лилой.

Ни один звук не нарушал ночную тишину. Люди разошлись, осталась только тьма. Наши люди подбирали свои мушкеты. Что касается меня, то я заткнул за пояс три пистолета и тоже взял мушкет.

Ночь была тиха. Где-то кричала ночная птица…

Они напали на нас стремительно.

Они неслись с дикими воплями, намереваясь посеять ужас в наших сердцах, и, захвати они нас врасплох или спящими, жуткие вопли и внезапная атака могли бы это сделать. Но нападение это было отнюдь не так хорошо спланировано, как, по-моему мнению, они обычно поступают. Они просто увидели наши костры и, не разведав толком, просто решили, что мы должны все сидеть у огня. Должно быть, только выждали какое-то время.

Когда в конце концов они вырвались на освещенное кострами место, с копьями и томагавками наготове, их встретила пустота. Один из воинов, соображавший быстрее прочих, резко развернулся назад, но тут Слейтер застрелил его.

Мы восприняли его выстрел как сигнал и выпалили все разом. И в одно мгновение они отступили… исчезли.

На земле остались три тела. Два индейца были явно мертвы, третий только ранен. Но он лежал неподвижно.

Я видел его глаза. Они были открыты и бодры, хоть ранило его тяжело.

Мы перезарядили свои ружья. Ночь была такая тихая, что я слышал, как плещет вода в тростнике у берега. Рядом со мной был Пим и я шепотом приказал ему столкнуть лодки на воду и забрать на борт всех.

Он тихо исчез. В воздухе все еще стоял легкий запах порохового дыма, смешанный с сыростью от прибрежного ила, духом влажной листвы и дыма наших угасающих костров. Я услышал за спиной легкое движение, и ко мне подобрался Гласко.

— Не нравится мне это, — тихонько проговорил он, — слишком легко получилось.

— Ты прав. Мы отплываем. Я согласен грести всю ночь, лишь бы не потерять ни одного человека.

Снизу, от берега, донесся треск удара, словно бы что-то раскололось, потом еще один, потом третий.

Затем все смолкло снова.

В последний момент, когда все уже были в лодках, я застыл на берегу, вслушиваясь. Где-то слышалось тихое как шепот движение, потом стало тихо. Над головой сияли звезды.

Опершись обоими руками на планширь, я забрался в лодку и мы двинулись в полной тишине. Так тихо, что даже звук погружающейся в воду лопасти я расслышал только один раз.

— Они будут гнаться за нами? — спросил я Уа-га-су.

— Не на каноэ, — ответил он.

— Но ведь у них должны быть каноэ!

— Нет каноэ, — ответил он, и я различил самодовольную нотку в его тоне. — Я сделал.

Весла погрузились в воду глубже, и мы ушли от острова в темноту. Эбби сидела совсем рядом со мной, я накрыл ладонью ее руку, она положила голову мне на плечо.

— Устала? — спросил я.

— Да…

— Еще бы тебе не устать… Ничего, найдем хорошее место и отдохнем.

— Нет-нет, все нормально, Барнабас. Ничего со мной не станется, — она сделала короткую паузу. — Так мало времени осталось до прихода зимы…

Это было у всех у нас на уме. Мы были одни в неведомой стране, опасности грозили нам со всех сторон — и никакой надежды на спасение со стороны, если случится что-то плохое. Мы обрубили все связи — но в обширную глубину этой чужой зеленой страны мы плывем вместе.

Мы направляемся к горам, где зимой будет холодно, нам придется добывать мясо охотой, собирать хворост и сухостой на дрова, строить себе жилища. Наша единственная надежда на спасение и безопасность — в нас самих, в том, что мы есть и чем станем. Но если бы мне пришлось выбирать себе спутников из многих тысяч, лучшего выбора я бы все равно не сделал.

Я перебрался с носа назад и сменил на весле Тима Гласко, а через полчаса сел на место Кейна О'Хары, чтобы дать ему передохнуть.

Когда я вернулся на нос, Эбби спала, и Лила тоже. Я подсел к Уа-га-су.

— Расскажи мне о реке.

— Там есть селения, — отвечал он. — Одно из них мы увидим завтра или на день позже.

— А катоба — сильный народ?

Он грустно покачал головой.

— Мы сильные люди, но мы потеряли много мужей в войне с ирокезами, и нас прогнали из нашей страны на севере. Ирокезы сражаются со всеми, убивают всех. Очень дикий и свирепый этот народ.

После многих месяцев, проведенных среди нас, он говорил по-английски достаточно хорошо, да и я довольно прилично освоил его язык.

— Потом на нас напали чероки и прогнали на то место, где мы живем сейчас. Мы не хотим уходить дальше. Мы будем сражаться с ними снова и снова, но больше не уйдем.

— Все ваши люди здесь?

— Нет… Часть еще на севере, но они придут.

— Уа-га-су, мы рассказывали тебе, как многочисленны англичане. Скоро они придут сюда. Их много придет. Некоторые вернутся домой, некоторые умрут, но вместо них придут другие. Мы будем друзьями твоему народу. Подумай об этом — и скажи своему народу, что ты думаешь.

— Ты хочешь, чтобы я сказал, что для катобов хорошо присоединиться к людям королевы?

— Я не могу советовать тебе, Уа-га-су. От этого может произойти много вреда. Что правильно для нас, не всегда правильно для вас, а те из нас, что приходят сюда, жаждут земли…

— Земли достаточно на всех.

— Может быть. Но я не знаю, всегда ли ее будет достаточно. И будут сражения с англичанами, и с французами, и с испанцами — точно так же, как были сражения с ирокезами.

Уа-га-су молчал.

Мы гребли дальше.

Первый свет утра лег на воду, пока еще совсем слабый, но в нем стали видны водовороты и мелкие волны, и деревья начали прорисовываться на фоне утреннего неба. Одна, последняя звезда висела в небе, словно далекий фонарь.

Я повернулся и окликнул Джереми, который сидел на руле.

— Правь туда! — я показал рукой. — Поедим и отдохнем.

С рассветом мы высадились на берег, вытащили лодки — не слишком далеко — и привязали скользящим узлом, который можно отдать очень быстро. В каждой лодке осталось по человеку, вооруженному мушкетом. Остальные сошли на берег, а я прошелся поблизости, собирая по дороге веточки с кустов и кору. Другие собирали плавник. Между упавшими деревьями и большими камнями мы нашли ровное место футов в двадцать размером. Я уложил несколько камней в грубое подобие очага, растер в руках немного коры, насыпал между камней и уложил сверху самые тоненькие веточки. Отмерил на ногте большого пальца немного пороху из рога, высыпал его на плоский кусок коры и, вынув заряд из пистолета, взвел курок и нажал на спусковой крючок. Искра ударила в порох, он вспыхнул — и в одно мгновение занялся костер.

Уа-га-су исчез в кустарнике. Я предупредил остальных, чтобы поспешный выстрел не попал в него, и вернулся к лодкам.

— Залягте пониже, — сказал я караульным, — и следите во все глаза. Они могут оказаться вокруг раньше, чем вы их увидите.

Мэтт Слейтер прошел чуть ниже по течению половить рыбу. Почти сразу за тем местом, где стояли лодки, был глубокий омут, и он забросил туда крючок.

Мы поели и поспали на траве под охраной двух часовых, потом легли спать эти люди, а на вахту заступили двое других. Вернулся Уа-га-су. Он нашел много следов оленей и индеек.

Вскоре после полудня мы снова поплыли против течения, на этот раз под парусами — здесь был благоприятный ветер. Не очень сильный, но он избавлял нас от необходимости выгребать против течения или отталкиваться шестами. Двигались мы медленно, и когда в сумерках остановились на ночь, от места боя нас отделяло чуть больше двадцати миль.

День за днем мы упорно продвигались вперед. Река стала уже, вода еще чище, хоть это и казалось невозможным. Мы выходили на охоту с луками и стрелами, добывали во множестве индеек, а иногда и оленя.

И все мы менялись. Мы понемногу обучались охоте. Мы стали крепче и увереннее. Когда путешествуешь по реке, как мы, всегда найдешь много дичи, а рыбы тут было полно. Если индейцы и пользуются на рыбалке наживкой, то очень редко, так что добывать рыбу было нетрудно.

На закате десятого дня ко мне подошла Лила.

— Нам скоро придется устроить долгий привал. Думаю, ждать осталось совсем недолго.

— Она права, — подтвердил Саким. — Я думаю, не больше недели.

Я взглянул на запад, в ту сторону, где лежат голубые горы. Я пытался подсчитать. Если вода дальше спокойная, не слишком много излучин… и если не будет водопадов… сможем мы добраться до гор за две недели?

Саким пожал плечами:

— Видно будет.

Лила ушла обратно к Абигейл, а я обошел наш лагерь.

Я сказал о двух неделях Уа-га-су, но он отрицательно покачал головой.

— Очень далеко, намного больше.

Потом махнул рукой, указывая вперед и на юг.

— Придут холода. Иногда снег. Много льда на реке. Я думаю, тебе лучше остаться с моим народом. Катоба хорошие земледельцы. Зерна много. Оставайся.

В путешествии по реке было что-то гипнотически захватывающее. Мы шли то вдоль одного берега, то вдоль другого, выбирая, где течение послабее, и часто наш путь пролегал под нависающими ветвями громадных старых деревьев. А иногда мы держались далеко от берегов и плыли по самому солнцепеку.

По ночам уже было холодно.

Несколько раз мы видели, как олень переплывет реку впереди, одного застрелили на мясо. Несколько раз удавалось настрелять индеек, а однажды мы убили медведя.

Индейцев мы видели мало, но были совершенно уверены, что они-то нас видят — и смотрят с удивлением и любопытством. Но чем дальше мы уплывали от моря, тем становились увереннее и меньше волновались из-за того, что будет впереди и что происходит вокруг нас.

По ночам наши мерцающие костры освещали дикие берега, а иногда мы пели старые песни, привычные еще из родного дома. У Кейна О'Хары оказался красивый голос, да и у Джереми тоже. Что касается моего пения, то чем меньше о нем говорить, тем будет лучше. Я любил петь, и буду петь всегда, но голос у меня — ни к черту.

Я очень много учился, ибо Уа-га-су постоянно показывал деревья или травы, которые индейцы используют как лекарства или в пищу, да и о самих индейцах я узнавал очень многое. Катоба и чероки были старинными врагами, и легенды обоих племен говорили, что и те, и другие пришли с севера, только давным-давно, еще когда никто в глаза не видел белого человека, — по-видимому, еще до Де Сото и Хуана Пардо.

Иногда по утрам солнце сверкало на каждой мелкой волне и тени пятнами лежали на берегах, но случались дни, когда дождь лил стеной и мы могли что-то видеть всего на пару ярдов перед собой. Порой приходилось вовсю налегать на весла, чтобы разминуться с плавучими деревьями, надвигающимися на нас по течению, но так или иначе мы каждый день проходили какое-то расстояние, каждый день продвигались еще немного вперед.

— Это сколько же времени! — пробормотал как-то Питер Фитч. — Я бы в жизни не поверил, что бывает что-то такое далекое, что на свете столько пустой земли.

— Чудо, истинное чудо, — поддержал его Слейтер, — а говорят, за горами ее еще больше.

И вдруг Фитч схватил меня за руку.

— Капитан, ну-ка поглядите, а? Что это там такое?

В то утро наш лагерь располагался под большими старыми деревьями на широком плоском речном берегу. За деревьями лежала обширная саванна, то есть равнина, и там разлегся на траве огромный зверь, большущее, мохнатое черное чудовище. У нас на глазах он внезапно поднялся на ноги и уставился в нашу сторону. Широкая плоская морда, густо заросшая шерстью, была обращена к нам, а борода чуть не касалась земли.

Так же внезапно вокруг стали появляться другие животные такого же вида.

Рядом со мной остановился Уа-га-су.

— Хорошее мясо, — сообщил он. — Хорошая шкура тоже. Ты убьешь?

Второй раз ему спрашивать не надо было. Мне приходилось видеть в жизни всяких быков, но ничего подобного этому я не встречал, уж слишком он был велик. И мне было любопытно, сможет ли пуля свалить его, но Уа-га-су меня заверил, что индейцы часто убивают таких — иногда стрелами, но при случае и копьями.

По его настоянию я взял мушкет, опер на сошку, прицелился и выстрелил.

Огромный зверь не шелохнулся, просто продолжал глядеть на меня, наконец мотнул головой вверх и вниз, словно у него вызвал раздражение не то я сам, не то моя пуля. Я сразу начал перезаряжать оружие, а тем временем на звук выстрела из-за деревьев торопливо явились О'Хара и Пим — они были ближе всех.

Тут зверь сделал шаг в мою сторону — и вдруг подогнул колени и повалился наземь, а потом перевернулся на бок. Остальные не бросились убегать, даже, казалось, ничего не заметили, — видно, они никогда не слышали такого звука прежде и не связали его с какой-либо опасностью для себя.

Теперь Уа-га-су показал мне на ближайшую к нам корову — и, правду сказать, она стояла чуть отвернувшись от меня, так что я мог хорошо прицелиться в точку чуть позади ее левого плеча. Отлично сознавая, что мне надо прокормить много ртов, я немного передохнул, а потом выстрелил снова — и столь же удачно. Нужно признать, что дистанция была всего каких-то полсотни ярдов и ничто не загораживало зверей, и стояли они неподвижно. Ну да, бык просто стоял и смотрел, а корова паслась… Теперь, видимо почуяв кровь, остальные немного отошли, поглядывая назад, а потом двинулись прочь через саванну. Позвав криками товарищей, мы отправились свежевать добычу.

Первыми мастерами в свежевании были у нас Слейтер и Куилл, а потому, оставив их за этим занятием — с Уа-га-су в роли советчика и Фитчем для помощи — я поставил Барри Магилла у кромки деревьев следить, чтоб ничего не случилось, пока остальные работают.

Эбби лежала на тюфяке у костра, я сел с ней рядом и взял за руку. В это утро она была очень бледна, мне на нее смотреть было страшно, и она, догадываясь, что я чувствую, сжала мне пальцы. Ее время было совсем близко.

Уоткинс и Гласко ловили рыбу, Пим сплеснивал веревку, которую мы порвали, когда обходили водопад: нам там пришлось вытащить лодки из воды, разгрузить и перетаскивать волоком по берегу, а после вернуться за своим имуществом и перенести его на плечах.

Внезапно Магилл издал негромкий свист, и Гласко с Уоткинсом тут же схватились за мушкеты. Пим укрылся за стволом большого дерева, а мы с Черным Томом кинулись через лесок.

Наши свежевальщики бросили резать мясо и стояли выпрямившись. Магилл держал мушкет нацеленным, а Фитч прятался за тушей бизона, стоя на коленях, и поспешно заряжал свой.

На вершине небольшого взгорка, где мы в первый раз увидели бизона, стояли несколько индейцев. У каждого было в руках копье и лук, а за левым плечом — колчан со стрелами. На глазах у нас появился еще один индеец, потом еще и еще один.

Мой мушкет был у меня в руках, и я выжидал, глядя на них.

Когда наконец из-за гребня вынырнул последний, на холмике стояло не меньше тридцати воинов.

А мы могли выпустить в них три заряда — а там они обрушатся на нас.

Глава двадцать третья

Они смотрели на нас, мы — на них, а потом вперед неожиданно выступил Уа-га-су и обратился к ним на своем языке.

Они мгновенно насторожились. Один сделал несколько шагов вперед, пристально глядя на него. Уа-га-су заговорил снова и жестами велел им отойти, разумно предполагая, что любое неожиданное продвижение вперед может вызвать с нашей стороны огонь.

Он сам пошел к ним, продолжая говорить на ходу, и они его ждали. Внезапно они все обступили его, проявляя сильное возбуждение. Кажется, они его знали, но полностью я еще не был уверен.

Потом он повернулся и направился ко мне.

— Это — мой народ, — сказал он. — Они катобы. — Потом добавил: — Они охотятся на мясо, но ничего не убили.

— Уа-га-су, корову мы должны забрать и обе шкуры, но я не могу видеть людей твоего народа голодными. Пусть возьмут быка.

Пройдя к свежевальщикам, я объяснил ситуацию Киллу, Слейтеру и Фитчу. Потом сказал:

— Обдерите корову, заберите мясо и шкуру. Я думаю, у нас есть возможность завести друзей.

По приглашению Уа-га-су они спустились к быку, во мгновение ока запылали костры и на них начали жарить мясо.

На краю поляны меня встретила Лила.

— Я думаю, мы должны задержаться здесь, — сказала она. — Ее время пришло.

Я в задумчивости огляделся. Эта рощица, у которой мы вытащили на берег лодки, была красивым мирным местом, открытым небу, с хорошим ясным обзором во всех направлениях — и с хорошим сектором обстрела.

Здесь имелась вода, топливо и, как свидетельствовало появление бизонов, дичь. Если действительно мой сын должен появиться на свет, то лучшего места не найти.

— Это уже твоя страна? — спросил я Уа-га-су.

— Нет, но мой народ — великие охотники и странники. Катоба ходят далеко.

— С ними есть женщины и дети?

— Много, — он показал на юго-запад. — Вон там. — Потом добавил: — Ты дал им много мяса. Они довольны.

— Если это твой народ, — сказал я, — значит, это и мой народ.

Это замечание польстило ему, и он повторил то, что уже говорил раньше: что для нас было бы хорошо пожить с его народом, пока зима придет и уйдет.

— Может, так и будет, — ответил я, — если твой народ согласится. Но мы должны попробовать найти место вблизи гор… где-нибудь в небольшой долине, где есть вода и лес.

— Таких мест много, а за горами — еще больше.

— Какие люди живут за горами?

Он пожал плечами:

— Все люди там охотятся, но никто там не живет.

Мы с ним вместе вернулись в наш лагерь. Горел костер, лодки были надежно привязаны у берега, успели натянуть навес из парусины, а под ним лежала Эбби.

Я присел рядом с ней и сказал, что мы останемся на этом месте, пока не родится наше дитя, рассказал и об индейцах, которых она еще не видела, и о бизоне, которого я убил.

— Это хорошее место, — сказал я в заключение, — мы можем охотиться неподалеку, собирать фрукты и орехи, чтобы разнообразить наш стол. Именно такое место мы и будем искать, чтобы поселиться.

— Но почему же тогда не остановиться прямо здесь, Барнабас?

— Нет. Тут хорошо, но это не голубые горы. Я думаю, в этих горах мы найдем место, которое полюбим, и другое место тоже.

— Другое?

— Когда-нибудь мы можем захотеть переехать — мы или наши дети. Нам надо думать о наших детях. Земля, через которую мы проехали, слишком хороша, чтобы остаться пустой, будут приезжать сюда еще люди и поселятся там.

Абигейл слушала, и по лицу ее бродила улыбка.

— Тут будут открыты шахты. Я много слышал о металлах, которые нашли испанцы. А меха мы можем продавать через Питера Таллиса.

Держа ее за руку, я много говорил о том, что мы должны делать, — выращивать хлеб, откладывать зерно на семена для посева, сажать фруктовые деревья и овощи.

К нам присоединился Саким.

— Здесь много растений, которые я знаю, — их используют для приготовления лекарств в других странах.

Тот же разговор мы продолжили с другими у костра.

— Она взрастит все, в чем мы нуждаемся. Разве не так, Джон?

Джон Куилл кивнул.

— Это уж точно, — огляделся вокруг и покачал головой. — Я просто поверить не могу, капитан. Так много земли — и так мало людей, когда в нашей стране люди тоскуют по земле, а не имеют вовсе ничего, потому что все принадлежит крупным лордам. Даже дичь в лесу им принадлежит.

— Это да, — согласился Том Уоткинс, — но только не доверяйте этим красным людям. Видели вы, какими глазами они глядели на то, что у нас есть? Каждая из наших лодок — это для них корабль с сокровищами, для них она стоит столько же, сколько для нас самый богатый испанский галион.

Тут подал голос Тим Гласко:

— Мы уже забрались далеко и пойдем за вами, капитан, куда вы идете, но какие же у вас планы?

И тогда я рассказал им, спокойным и негромким голосом, о долине, которую хочу найти. О месте с хорошей водой, хорошей почвой, с лесом для топки и для строительства. Что мы выстроим там в первую очередь, как и в прошлый раз, форт с частоколом, а потом отмерим для каждого квадратную милю земли.

Они уставились на меня широко раскрытыми глазами.

— Квадратную милю?

— Ну да, а почему бы нет? Земли тут вдоволь, и каждый будет иметь, если мы сможем удачно разделить ее, какой-то ручей перед домом, и лес, и луг. Но первое время, я думаю, мы должны оставаться все вместе, а по ночам — внутри форта, за крепкой оградой.

В течение дня мы сможем обрабатывать нашу землю. Наверное, сначала кусок поближе к форту, который будет принадлежать всем и на котором все будут работать, а после каждый свой собственный участок, подальше. Внутри частокола мы должны иметь склады с запасами, амбар для зерна, кузницу и еще мастерскую, где Магилл сможет ткать и делать бочки для нас.

А потом, если повезет, сумеем создать небольшое общество, наш собственный мир. Будем также добывать пушного зверя ловушками, а когда наберем достаточно, поплывем к морю и продадим, потому что кораблей будет приходить все больше и будут созданы колонии…

Ох, хорошо я понимал, что все, о чем я говорю, потребуется сделать своими руками и дело это будет нелегкое, а еще знал, что теперь, когда мы дошли до места — или скоро дойдем — возрастают шансы на свары между нами. Обстоятельства, конечно, сами собой будут выпалывать многих таких, что могли бы создавать проблемы, но люди есть люди, начнут возникать различия во мнениях, ибо может существовать идеальная ситуация, но не идеальные люди. Возможно, я не слишком мудрый человек, но соображаю достаточно, чтобы понять, что и сам буду совершать ошибки. Я подвержен и гневу, и печали… Хотя, думаю, не унынию и потере веры в свое дело.

Если мы поселимся среди индейцев, то скоро сами станем индейцами, а потому мне казалось, что лучше нам держаться самим по себе, хоть и дружить с ними, обмениваться подарками и услугами — вот с этим бизоном мы хорошо начали, ибо тому, кто приносит мясо, рады у любого костра.

Вплоть до этого момента нам везло, но теперь предстоит перенести зиму, может, не очень суровую — судя по словам Уа-га-су, зимы тут не очень тяжелые… только изредка. Тем не менее, нам потребуется топливо, пища, кров — и чтобы все это добыть, от нас потребуется много и тяжело работать.

Все мы будем меняться, да я сам уже переменился, ведь я неожиданно для себя стал предводителем людей, которые надеются, что я буду руководить ими хорошо. Теперь мне надо все тщательно продумывать и планировать. Надо следить, чтобы работа делилась поровну — и пища тоже. Я не хотел смешиваться с индейцами, не хотел перенимать их образ жизни, но учиться у них нужно. Они знают растения и животных этой страны, знают смену времен года и погоду, знают, как далеко по реке можно подняться на лодке. Каким бы странным ни был их ход мысли, но они нашли образ жизни, который гармонирует с этой страной и который представляется хорошим им самим.

Эбби у меня не их тех, кто любит вылеживаться в постели, и вскоре она уже была рядом с Лилой — готовила, шила и чинила одежду для всех вокруг точно так же, как для меня. Время ее близилось, и я уходил в лес один, в тревоге думая о ней; я мало что знал о родах и мог лишь радоваться, что есть здесь Лила и Саким.

Река несла темные воды мимо нашего поросшего травой берега, едва слышно шептала в тростниках и плескалась в мелких водоворотах у корней старых деревьев. Всю ее покрывали пятна света и тени, и листва над водой менялась, ибо наступили холода и принесли в лес цвета осени. Вскоре листья осыплются и деревья останутся голыми до весны.

Лесные тропы — подходящее место для раздумий, здесь царит тишина, лишь прошуршит изредка мелкий зверек или вспорхнет птица. Все меньше времени оставалось у нас, чтобы найти себе пристанище на зиму и подготовиться к холоду и бурям, так мало времени… И все же лучше подождать, подождать еще чуть-чуть.

Мысли мои парили над лесами, мысленным взором я видел место, которое мы должны найти, один за другим перебрал я все шаги, которые нужно совершить — столько-то человек нужно будет поставить на строительство частокола, столько — на хижины, столько отправить на охоту и сбор пищи. Да еще их надо будет менять местами время от времени, чтобы дать каждому попробовать на зуб все эти труды.

Хорошо спланированный шаг — это шаг, наполовину сделанный, и потому я старался продумать каждый этап… А пока что решил, что мы постараемся еще немного проплыть по воде.


* * *

Нас предупредил катоба.

Он появился внезапно, вылетев из-за деревьев на открытое место с отчаянным воплем:

— Оккани-ичи-и!

Он бежал в нашу сторону, резко прыгая из стороны в сторону. Я увидел, как рядом с ним в землю воткнулась стрела, и бросился вдоль берега, схватив на бегу мушкет.

Развернувшись, я выстрелил с бедра в нападающего индейца и увидел, как пуля ударила его, но он лишь вздрогнул на бегу. Даже в этот отчаянный момент я ощутил восхищение мужеством и силой этого человека. Он несся на меня, и я, бросив мушкет, выстрелил в него второй раз — из пистолета.

Теперь он зашатался, но все равно не прервал атаку, и я убил его ножом, столкнувшись грудь в грудь.

Повсюду гремели выстрелы, а потом внезапно вмешались катоба, ударившие противнику во фланг. Их присутствие оказалось для окканичи полной неожиданностью, нападающие рассыпались и бросились наутек. Я повернулся боком, поднял пистолет, навел его и подстрелил еще одного, когда он уже подбегал к деревьям.

Мы двинулись им вслед цепью, выгнутой как полумесяц — те из нас, кто могли. Я перезарядил мушкет и пистолет и несколько раз воткнул нож по самую рукоятку в мягкую черную землю, чтобы очистить от крови. Мы шли за ними. Тут и там еще вспыхивали короткие схватки. Я заметил индейца, который натягивал лук, целясь в меня, — и быстро выстрелил… слишком быстро.

Моя пуля сорвала кору с дерева рядом с его головой, но он оказался не из нервных и просто отскочил в сторону. Впрочем, стрела его улетела в кусты.

Другой бросился на меня с копьем, но я парировал его укол стволом мушкета и прыгнул ему навстречу, перехватив мушкет обеими руками и подняв на уровень плеч. Приклад ударил его в лицо со всей силой, и он повалился спиной на землю. На мгновение со всех сторон закипела рукопашная схватка, но когда атака захлебнулась, я закричал:

— Отходи к лагерю! Отходи!

Кое-кто услышал мою команду, передал соседу, и мы начали медленно отступать, так как я не хотел терять людей, а это может случиться, если мы рассыплемся в лесу.

Из-за куста рядом со мной появился Куилл, за ним О'Хара — чуть дальше. Гласко, Питер Фитч, Слейтер… Я нетерпеливо пересчитывал их, когда они собирались и отходили назад, останавливаясь иногда, чтобы перезарядить мушкет.

Последним появился Барри Магилл, у него текла кровь из рубленой раны на лице. Теперь все были на месте — кроме Джереми.

— Где Ринг? — спросил я.

— Он не пошел в атаку, — сказал Пим. — Он остался в лагере.

— Джереми?!

Я не мог поверить.

— Да, — подтвердил Пим, и в глазах у него промелькнуло странное выражение, озадачившее меня.

Катоба тоже вернулись, кое-кто со скальпами. Мы нанесли этим окканичи серьезный удар: пять человек убиты, а с нашей стороны никаких потерь, несмотря на внезапность нападения. Но мы думали о такой возможности не одну неделю, и потому были готовы. А катоба были готовы всегда.

Двое из них получили раны, но лишь один — серьезную. Мы вышли из этой истории удачнее, чем того заслуживали, но почему-то нападающие не знали о присутствии здесь катобов, которые были их давними врагами и свирепыми воинами. Именно их внезапная фланговая атака спасла нас.

— Я хочу видеть Джереми Ринга, — проговорил я.

Он услышал мои слова и вышел навстречу. Низко поклонился, метя по земле ободранным плюмажем шляпы.

— Крайне сожалею о своем отсутствии, — проговорил он с иронической серьезностью, — и, смею заверить, никакая менее важная причина не помешала бы мне оказаться в битве рядом с вами, но я решил, что лучше мне остаться с вашими родственниками.

— Моими родственниками?.. — я тупо уставился на него.

— С вашей женой, — сказал он, — и с вашим сыном.

Глава двадцать четвертая

Итак, мой сын родился на бизоньей шкуре в разгар боя с индейцами, под деревом на берегу реки в дикой и безлюдной стране, и получил имя по случайно брошенной фразе, имя, которое будет носить всегда. Ибо мы назвали его Кин, что означает «родственник», и о другом имени думать не стали, и он был родственником всем нам, и лугу, и реке, и лесу.

Эбби была здоровая и крепкая, она завершила свои труды с улыбкой, гордясь тем, что подарила мне сына. А второе имя мы ему дали Ринг, в честь человека, который стоял над ними со шпагой в руке, с мушкетом и пистолетом наготове, стоял здесь на случай, если какой-то индеец прорвется через наши ряды и бросится на них.

Кин Ринг Сэкетт… это было звучное имя, и звук его я полюбил с первого дня.

Я стоял, весь еще пропахший пороховым дымом, и тут Лила подала его мне, и я взял его руками, все еще горячими после боя; взял осторожно, потому что совсем ничего не знал о новорожденных, держал мягко-мягко и смотрел ему в лицо… Глаза у него были прищуренные и темные, мордашка еще красная и сморщенная, но он смотрел на меня и, как мне показалось, улыбался, а потом схватился за мой большой палец и сильно потянул! О-о, он и вправду парень, этот малыш!

Через два дня мы покинули свой лагерь и двинулись дальше по реке. Полных три дня мы плыли, но воды становилось все меньше, ибо хоть уже наступила осень, дожди еще не начались. И вот наконец мы вытащили лодки на пляжик в нешироком рукаве реки, выгрузили из них все на берег, потом затащили волоком в самую гущу тростника и спрятали там.

Кое-что из своих вещей мы закопали прямо на месте, укрыв получше от чужих глаз, и наконец вышли на индейскую торговую тропу, неся на себе остальное, и мой мешок был самым тяжелым. Но во мне хватало силы, чтобы нести его, а сейчас я готов был тащить и вдвое больше, ведь теперь у меня был сын, первый мой потомок, который родился в новой земле и будет жить здесь, нося мою фамилию и не зная цивилизации, а только лишь эти вольные дикие края.

Он будет вырастать на лесных тропах, будет нестись в каноэ по буйным водам неведомых людям рек, будет добывать себе мясо охотой… Озираясь вокруг, я понимал, что никакому человеку не мог бы пожелать лучшей жизни, чем та, что я даю ему. Трудная, одинокая жизнь, но зато вольная.

— Но всего этого мало, Барнабас, — говорила мне Эбби. — Ему нужно будет научиться жить и среди цивилизованных людей тоже, ибо разве можем мы сейчас предсказать, кто приплывет к этим берегам и будет жить на этих холмах?

Путь, которым мы шли, был долог, но катобы путешествовали вместе с нами, возвращаясь в свою страну, и я настроился учиться у них — их языку, их обычаям, их знанию леса и саванны. Никогда мне не узнать всего, чему бы они могли научить, ведь так много здесь для них было настолько естественным, что им казалось, будто это все должны знать, так многое представлялось им совершенно очевидным в их образе жизни, что им бы и в голову не пришло учить этому кого бы то ни было, — это ведь любой должен знать и понимать.

Мы с ними продвигались медленно, потому что они по дороге охотились и собирали пищу, и хоть год близился к зиме, я радовался такому медленному продвижению, потому что оно дало возможность лучше узнать страну.

Тропа, по которой мы шли, была старинной торговой дорогой индейцев, она пересекала всю страну и имела множество ответвлений. К торговцам обычно относились уважительно и давали им возможность странствовать без нападений и посягательств, ведь покупать и продавать хотели все, но всегда находились среди индейцев отступники, нарушители законов — или же появлялись военные отряды из далеких краев, которые позволяли себе не соблюдать неприкосновенность торговых путей.

Уа-га-су проводил с нами много времени, и я начал замечать некую отчужденность в отношении к нему других его соплеменников. Он выглядел задумчивым, иногда озадаченным, часто подавленным.

— Что происходит с моим другом, из-за чего он озабочен? — спросил я.

Он взглянул на меня, покачал головой. Помолчал немного — и все же заговорил:

— Когда я уходил из племени, я был большим человеком среди своего народа. Они меня любили и доверяли мне. Не было никого лучше на охоте, никто не приносил в селение больше мяса и никто не был сильнее и удачливее на тропе войны. А теперь все изменилось.

— Что же случилось?

— Они больше не доверяют мне, Сэк-этт. Я рассказывал им о большой воде, а они качали головой в сомнении, потом о больших каменных городах, которые у вас есть, и о множестве людей, которые живут, не добывая мяса охотой… Сэк-этт, они думают, что я лжец.

Мои слова больше не слышны в селении. Когда я говорю, они поворачиваются ко мне спиной. Они думают, что я лжец или что белые заколдовали меня.

Понимаешь, они думают, вы — маленький народ, слабый народ, несмотря даже на то, что ваше огнестрельное оружие делает вас великими в битве. Они говорят: «Почему же они сами не добывают себе меха? Не охотятся на дичь? Раз они этого не делают, то потому, что не могут. Значит, они — слабый народ».

— Мне жаль, Уа-га-су. С людьми нашего народа было бы точно так же, если бы я рассказал им о здешних просторных землях, на которых живет так мало людей, о больших реках, высоких деревьях… Они бы мне тоже не поверили.

— Да, Сэк-этт, я думаю, это так. Мы стали мудрее, ты и я, но в мудрости часто есть боль. Ни один человек из моего народа не путешествовал так далеко. Никто, кроме меня, не пересекал большую воду, никто, кроме меня, не видел больших городов, лошадей и карет. Но если они не поверят в то, что я видел, если я больше не большой человек среди своих людей — тогда я пустой внутри человек, Сэк-этт.

Ради кого человек становится мудрее? Разве не ради людей? Своих людей? Разве я стал мудрее только ради себя? Я стал мудрее, чтобы советовать, помогать… Но они не верят мне, и мой голос теперь лишь эхо в пустом каньоне. Голос мой звучит лишь для моих ушей, и звук его пустой и гулкий.

— Для тебя всегда есть место среди нас, Уа-га-су, живи с нами хоть всю жизнь.

— О? Я благодарен. Но ведь это, конечно, не одно и то же, разве ты не понимаешь?

Мы прогуливались вместе, и большой зеленый лес стоял вокруг.

— Но в лошадей они верят или нет?

— Лошадей они видели — если не они сами, то их отцы или деды. У испанских людей были лошади. Я слышал, что за горами есть люди, которые имеют лошадей, но лишь некоторые из этих лошадей взяты у белых или остались после них.

— А какая дичь живет за горами, Уа-га-су?

— Там живет бизон, олень, горная кошка, еще больший олень и есть еще животное с длинным носом и белыми зубами.

— Что?!

— Это правда. Сам я его не видел. Мой дед мне о таких рассказывал. Это были большие животные, на которых люди когда-то охотились. У них были большие зубы… изогнутые вот так, и длинный нос вроде руки. Они были очень лохматые.

Слоны? Здесь? Это невозможно. Слоны были когда-то в Африке, и отец рассказывал, что карфагеняне использовали их в войне против римлян, а кости еще более древних слонов находили в Европе. Но здесь?..

— Ты знаешь о большом море за горами?

Он покачал головой.

— Море есть на севере, очень далеко отсюда. Есть море на юге, тоже очень далеко, но за горами моря нет. Там только земля.

Нет великого западного моря, за которым лежит Катай? Нет страны Сипанго[26]? Наверняка Уа-га-су ошибается. Все лучшие умы говорят, что за горами есть море.

Мы шли целыми днями. Несли свои вьюки и охотились, как-то мы прожили эти дни и как-то добрались в конце концов до земли катобов после перехода вброд через другую большую реку. Вошли в предгорья, и Уа-га-су привел нас в небольшую долину, склоны которой густо заросли лесом, а по дну этой долины бежала через луг речка.

Ко мне подошла Эбби и остановилась, озираясь вокруг.

— Вот здесь мы остановимся, — сказал я, — и здесь мы построим свой дом.

— Наш дом, Барнабас?

— На время, Эбби, на время… Ведь есть еще горы — и земля за ними.

Глава двадцать пятая

И снова взялись мы за работу — валили деревья, разрубали их на бревна и строили цепочку хижин и частокол вокруг них. Том Уоткинс и Кейн О'Хара отправились в лес на охоту. Вблизи склона желтой горы, на открытом лугу они убили двух бизонов. Мясо мы завялили на зиму.

Строили мы не первый раз, умение наше возросло, и потому дома и частокол поднимались гораздо легче, несмотря на меньшую численность работников.

Кин рос и полнел на удивление быстро, это был смешливый, энергичный парнишка, как и подобает первому моему потомку, родившемуся в новой земле. Эбби большую часть времени проводила при нем, а Лила — при них обоих.

Питер Фитч — он, бывший корабельный плотник, был первым среди нас мастером по работе с деревом — как-то отложил топор и обратился ко мне:

— Я все думаю о Джонатане Делве. Не нравился мне этот человек. Зло в нем гнездилось, как свиль в древесине, хоть он сильный и крепкий.

— Действительно, — согласился я.

— И опасный, — добавил Питер.

— Верно. Но он исчез с концами.

Фитч наклонился за своим топором.

— Если и вправду с концами.

Я уже было отворачивался, но тут замер.

— А ты так не считаешь?

— Если он не найдет того, за чем пошел, так сразу начнет думать о вас. Он же знает, что у вас остались какие-то деньги после продажи мехов и леса, и наверняка поверил в историю с сокровищем короля Джона. И наверняка начнет гадать, отчего это вы направляетесь на запад, в неведомые земли… Он никак не поверит, что вы — именно такой, как вы есть. Он считает, что в каждом человеке сидит зло, что все готовы красть, обманывать и все делать, лишь бы раздобыть богатство. Он, небось, думает, что вы очень хитрый, небось, говорит себе: «Он направляется к западному морю, чтобы построить там корабль и плыть в Индии или в Катай».

Я покачал головой:

— Индейцам неизвестно никакое западное море, и люди Гаукинса, когда шли на север по этой стране, не видели моря и не слышали о нем. Кто говорит, что они прошли от Мексики до французских земель на севере, кто говорит — не от Мексики, а только от Флориды, но все равно они повидали изрядный кусок страны.

— Не имеет значения. Пусть индейцы думают что хотят, и вы тоже, но Делв будет верить лишь в то, что его устраивает. Он ненавидит вас, капитан, как и всех нас. Заметьте себе: мы еще увидим Джонатана Делва… Однажды он предложил нам бросить вас и перейти к Бардлу или открыть ему ворота, когда пойдет на штурм.

Позднее, разговаривая с Джереми и Пимом, я упомянул о словах Фитча.

— Да, — согласился Джереми, — я и сам думал об этом человеке. Нас догонять далеко, но кто знает?..

Однако для раздумий на такие темы времени у нас было мало. Когда человек добывает пропитание охотой, ему приходится постоянно помнить про все рты, которые надо прокормить, а еще и про индейцев, которые обычно наносили нам визиты. Они могут зараз уничтожить столько свежего мяса, что просто диву даешься.

Часто мы с Эбби и Лилой уходили в лес собирать орехи, и Кин обязательно был с нами, на руках у кого-нибудь.

Мы научились шить одежду из оленьих кож и «мокасины» — обувь, в какой ходят индейцы, — научились узнавать корешки и листья, которые можно есть, хотя с приходом зимы листьев станет мало и они уже не будут такие нежные.

Барри Магилл устроил в углу двора бондарную мастерскую и занялся своим ремеслом. Нам были очень нужны бочки — для хранения орехов и фруктов. Но бочки были лишь одним из его изделий, ибо он изготовил несколько метелок, ведер для переноски воды, пару грабель для сгребания сена и маленькие ведерки для сбора сока сахарных кленов.

Однажды ко мне ввалился Черный Том с гладкой сланцевой плитой размером в добрых четыре квадратных фута.

— Великовата, конечно, — сказал он, — ты сможешь ее разрезать, чтоб сделать грифельные доски для малыша. И меловую скалу я тоже видел чуток дальше в долине.

Он вытер ладони о штаны.

— Никак нельзя ему остаться без образования. Никто сейчас не скажет, что может случиться с ним со временем, а человеку положено уметь читать, писать и складывать числа.

— Я тебе очень благодарен, Том, — сказал я, и он удалился, весьма собой довольный.

Уа-га-су большую часть времени проводил среди нас. Часто он уходил в лес с Сакимом.

Вскоре был выстроен частокол, а хижины подведены под крышу. На этот раз мы огородили более просторный участок, чем первый. В Англии строительство из бревен было мне незнакомо, но отец видел, как это делают люди из Швеции, да и Джереми Ринг тоже. Лес нас окружал со всех сторон, нам все равно нужно было расчищать землю под посевы, так мы что смогли решить обе задачи зараз. Но чувствовать себя в безопасности нам не приходилось.

Катоба были нашими друзьями, но они воевали чуть ли не со всеми племенами вокруг — пусть не одновременно; а поскольку мы были друзьями катобов, то также считались врагами всем остальным, хоть сами мы к ним враждебности не ощущали и вовсе этого не хотели. Больше всего приходилось опасаться нападения чероки с юга или юго-запада и тускароров с севера.

И вот однажды наступил день, когда я снял свое ружье с крючков над дверью и отправился далеко в горы вместе с Кейном О'Харой и Пимом Берком.

— Не бойся, — предупредил я Эбби, — если мы не вернемся сегодня. Мы должны хорошо оглядеться и найти дорогу в самую глубину гор, а заодно и разведать местность. Мы можем остаться там на ночь, а то и на две.

— Хорошо… только поосторожней, — сказала она и, выйдя во двор, остановилась возле Лилы, которая ворчала что-то такое насчет шила в заднице и желания пошляться. Мы двинулись вверх по руслу речушки, которую назвали Маскрэт-Крик — Ручей Мускусной Крысы, — пересекли южный отрог горы Чанки-Гэл — Толстая Девчонка — и перевалили через голую вершину, известную индейцам под названием Юнвицуленуньи, что означает «где стоит человек».

Уа-га-су рассказал нам легенду, что когда-то большая летающая ящерица с глазами как бусинки и мохнатыми крыльями вдруг спустилась с неба и схватила ребенка. Так повторялось несколько раз, и тогда индейцы очистили несколько горных вершин огнем и поставили там дозорных, чтобы предупреждали о летающей твари. Потом было найдено ее логово — в недоступном месте на горном склоне, и индейцы призвали своих богов, прося поразить чудище смертью, и боги ответили на их просьбу, послав сокрушительный гром и ослепительную молнию; пламя охватило страшную тварь, и она извивалась у себя на горе в предсмертных муках.

Индеец, стоявший на посту на этой голой вершине, в ужасе сбежал; он так поддался страху, что боги обратили его в камень, и он стоит там по сей день и зовется Стоящий Индеец.

Мы убили пару диких индеек и остановились на ночь под скалистой стеной обрыва, найдя себе уголок, укрытый от ветра и защищенный несколькими древними пекановыми деревьями, или гикори. Наш лагерь был недалеко от реки — я полагал, это та река, что зовется Нантаала, но мы находились в самых верховьях, на большой высоте и в безлюдном месте.

— Далеко отсюда до Лондона, — заметил Джереми.

— Ты по нему скучаешь?

— Кто-кто, только не я… Там я был никто — солдат без контракта, матрос без корабля. А здесь… это великая земля и прекрасная! Не приди я сюда, так и не узнал бы никогда, что такая краса существует на свете!

Темные деревья пригибались к нам, прыгали языки пламени и тени от них; потрескивал огонь, и ветер, спустившись к земле, пробирался между деревьями и грустно оплакивал ушедшее дето. Мы сгрудились вокруг костра и думали о том, как красив огонь, какой это верный товарищ в долгих походах и в одинокие ночи… даже ясным утром, когда на нем готовится мясо.

Мы засыпали в эту ночь, глядя на звезды сквозь ветки деревьев, прислушиваясь к шороху зверюшек, бегающих в темноте, и негромким звукам, издаваемым самой горой, — слабым потрескиваниям, вздохам и постукиваниям, вызываемым охлаждением камней и ветром.

Рассвет еще не занялся, но Джереми уже собирал сухой хворост, а Пим пошел к речке ловить рыбу.

Утром третьего дня мы двинулись в обратный путь. Я нес с собой несколько хорошо выдубленных оленьих кож и рисовал на них карту местности — сколько мы смогли увидеть. Обратно мы возвращались другим маршрутом, и было это отчасти по той причине, что хотели охватить побольше незнакомой местности. Но главная причина была другая: неразумно возвращаться по своему следу, когда там может ожидать в засаде враг.

В последующие недели мы совершили несколько таких вылазок, и в одной из них меня сопровождала Эбби. Она была легка на ногу, страну эту полюбила так же, как и я, мы даже взяли с собой Кина, неся его на индейский манер. Многие горные вершины вокруг были свободны от деревьев, и мы никак не могли понять причины, хотя Пим Берк верил, что индейцы действительно могли выжечь их, чтобы обеспечить лучший обзор территории вокруг. На этот счет я не был уверен, ведь в большинстве случаев с этих вершин можно увидеть только верхушки деревьев, а враг может под их прикрытием подойти очень близко.

С севера дули холодные ветры. Мы разводили посильнее огонь в очагах и легко отыскивали щели в бревенчатых стенах, оставшиеся, когда мы залепляли глиной промежутки между бревнами. В каждую такую щель врывался холодный ветер, не оставляя места для сомнений.

Все это время мы собирали топливо, охотились понемногу и расчищали землю под весенний посев: убирали с будущих полей камни, складывали в кучи, выкорчевывали самые крупные корни — пока не подготовили несколько акров.

Когда установилась погода похолоднее, мы вышли в горы и поставили ловушки.

— А меха куда денем? — поинтересовался Слейтер.

— Отправимся на побережье, — ответил я. — Тилли вернется на флейте, а может, и еще какой-нибудь корабль придет. Поплывем вниз по течению на лодке, продадим меха и что еще у нас будет, а потом вернемся сюда.

Часто, очень часто заводил я разговоры с Уа-га-су о землях за горами, и он извлекал из своей памяти истории, рассказанные бродягами-катоба в давние времена. Вернувшись к теме о длинноносых животных, я вновь услышал от него, что никто из племени катоба сам таких зверей не видел, но рассказы о них ходят, и он считает, что животные эти действительно могут жить за горами.

Однако истории эти, соглашался он, могут быть очень старыми, передаваемыми от поколения к поколению с самых давних времен.

Однажды мы поднялись очень высоко на Дабл-Маунтин — Двойную гору: Уа-га-су, Джереми Ринг и Тим Гласко. Со мной была Эбби, мы стояли там, радуясь морозцу с его свежестью, запахом сосен и кедров.

И вдруг Уа-га-су сказал:

— Уходим! Приближаются индейцы.

Опыт научил меня действовать быстро. Я не стал тратить время на дурацкие вопросы, вроде «Какие?» или «Где?» — просто схватил Эбби за руку и бегом потащил с открытого места, где мы стояли, вниз, в кусты.

Ниже нас протянулась ровная полоса земли, а по другую сторону ее, на дальнем конце, была груда камней, которые гора стряхнула с себя, свалив в беспорядочную кучу. Там бил небольшой родник, как мы узнали потом, и Уа-га-су повел нас туда быстрой рысцой.

Мы уже почти добежали, когда позади нас раздался внезапный вопль и посыпался град стрел, но мы торопливо забрались в скалы — и только тогда я обернулся и посмотрел назад.

Никого…

Уа-га-су успел подобрать одну стрелу.

— Сенека, — сказал он. — Очень старые враги катобов.

У нас были с собой четыре мушкета, да еще по два пистолета у меня и Джереми.

— Нельзя, чтобы они захватили нас с разряженным оружием, — сказал я. — Уа-га-су, ты стреляй вместе со мной. А Джереми и Тим пусть подождут и выстрелят, пока мы будем перезаряжать.

Я несколько раз замечал движение на опушке леса, но сенеки были осторожны. Думаю, они не знали нашей численности, но сразу догадались, где мы залегли, поскольку эти камни давали хорошее укрытие, а может, и они тоже, хоть и пришли издалека, знали о существовании источника.

Эбби устроила Кина в безопасном месте между камнями. Мы тихо лежали и ждали. Какой-то сенека на краю леса слишком долго задержался на одном месте, и Уа-га-су выстрелил.

Мы видели, как индеец зашатался, потом упал. Снова грянул хор гневных воплей, снова полетели стрелы, и две из них упали между нашими камнями.

Камни не образовывали круга, это было просто беспорядочное скопление футов шестидесяти в длину, вполовину меньше в ширину, и в центре его торчали несколько скал. Кин лежал в узкой трещине одной из этих скал.

Они постепенно приближались, словно побуждая нас выстрелить. Вот индеец выскочил на открытое место, но тут же нырнул обратно в укрытие. Снова и снова выпрыгивали они из-за деревьев, пытаясь вызвать наш огонь. Совершенно очевидно было, что они уже встречались раньше с огнестрельным оружием, вероятно, у французов и англичан далеко в той стране, откуда они пришли, — сенеки жили на севере, в нескольких сотнях миль отсюда. Но Уа-га-су уверял меня, что они часто совершают набеги на катобов, как и на другие племена, живущие в этих местах.

Катобы, объяснял он с гордостью, столь славные воины, что каждый сенека мечтает убить хоть одного, чтобы иметь скальп, которым можно похваляться…

И вдруг они бросились в атаку. Нас с ними разделяло расстояние в каких-то двадцать ярдов, а их была по крайней мере дюжина. Уа-га-су успел перезарядить мушкет. Он выстрелил первым, поймав высокого индейца на середине прыжка. Я, сцепив зубы, выждал, пока они приблизятся еще на пару шагов, и только тогда выстрелил. Передал мушкет Эбби на перезарядку и вытащил свои пистолеты.

Выстрелил Джереми, за ним Гласко, потом я — из одного пистолета. Четверо сенек остались на земле, и атака захлебнулась — индейцы бросились врассыпную. Уа-га-су выстрелил снова, но промахнулся.

И все же они смогли унести трех своих. Остальные два лежали на открытом месте. Один был на виду, в траве, второй лежал за крохотным бугорком, и мы видели только кисть его руки, хотя бугорок был высотой едва несколько дюймов[27]. Но рука не шевелилась.

Налетел порыв холодного ветра, упали несколько капель дождя.

— Держите порох сухим, — сказал я, хоть говорить это было не обязательно: все и так понимали.

Пять индейцев сражены… для противника эта атака обошлась дорого.

— Сколько их было? — спросил я.

Уа-га-су пожал плечами.

— Немного, думаю, но они сильные воины. Они постараются собрать других и вернуться.

Уа-га-су лежал неподвижно и наблюдал. Я не мог не задуматься о том, что означал для него наш приход и покрывают ли его приобретения в знаниях потерю авторитета в племени. Ему больше не было места среди своих, ибо в словах его сомневались. Но, в то же время, его соплеменники могли видеть, что среди нас он пользуется авторитетом, как оно и было.

Он действительно совершил более дальнее путешествие, чем, думаю, любой другой из его народа. Он говорил по-английски очень хорошо, потому что имел время и возможность научиться. И, совершенно очевидно, он был человек с острым и деятельным разумом.

Начался дождь — мелкий, моросящий, словно с неба сыпался туман. Я прикрыл одеялом трещину, где лежал Кин. Он засмеялся и замахал ручонками, издавая негромкие звуки. В одной руке он сжимал стрелу — должно быть, упала рядом с ним. Когда Эбби увидела это, она перепугалась и отобрала стрелу, опасаясь, что острие может быть отравлено.

Внезапно из кустов выскочил сенека. Я выстрелил, но он бросился на землю в тот момент, когда мой мушкет пошел кверху, и пуля пролетела мимо. Сенека лежал в траве, мы его не видели, но он там был. Он лежал абсолютно неподвижно, а мы выжидали, твердо решив достать его, когда он поднимется с земли.

Только он не поднялся. Прошло несколько минут — и тут Ринг подтолкнул меня и показал пальцем. Рука, которую мы раньше видели над бугорком, исчезла. Каким-то образом этот сенека сумел унести своего товарища и исчезнуть вместе с ним.

Другой лежал, полностью открытый. Мы ждали.

— Из двух мушкетов, — сказал я. — Мы обязаны достать его.

И вдруг Уа-га-су выскочил из укрытия. Он быстро пробежал вперед, бросился ничком на землю рядом с мертвым индейцем, сделал круговой надрез ножом и, дернув за волосы, сорвал скальп.

Вскочив во весь рост, он потряс окровавленным скальпом и что-то насмешливо крикнул. Мгновенно вылетел рой стрел, но он бежал, изворачиваясь, прыгая из стороны в сторону, к нашему укрытию среди камней.

Я слышал об обычае снимать скальпы, но никогда прежде не видел, как это делают.


* * *

Медленно прошла зима. Ручьи, застывшие хрустальными каскадами, свисающими с краев обрывистых скал сверкающими полотнищами льда, которые можно было разглядеть с большого расстояния, теперь начали таять. В верхнем течении рек лед исчезал, и вода неслась все с большей скоростью.

У нас набралось несколько связок мехов, немного пресноводного жемчуга и множество кож, включая четыре большие бизоньи шкуры.

— Мы отправимся к побережью, — объявил я однажды вечером, когда все собрались вместе. — Если повезет, встретим Тилли и «Абигейл».

— Кто пойдет, а кто останется? — спросил Фитч.

— Пойдут все, кто хочет. Мы должны спуститься по реке очень быстро, но возвращение будет более медленным.

— Не знаю… — сказал Джон Куилл. — Я могу остаться. Я нашел землю себе по вкусу, могу выстроить собственную хижину и вспахать свою собственную землю.

Он поднял на меня глаза.

— У меня никогда не было своей собственной земли, капитан. Всю жизнь я работал на земле, и всегда эта земля принадлежала кому-то другому… Здесь хорошая земля. Мне нравится смотреть, как она переворачивается под плугом, мне нравится мять ее в пальцах. Это отличная почва и она даст отличный урожай.

— Да, — согласился Слейтер. — У меня точно такие чувства. Я отмерил себе квадратную милю рядом с участком Джона — и не могу поверить в это. Я брожу по лесу, вдоль берегов речки, я вижу, как растет в чаще ежевика, как орехи падают с деревьев — и все это мое.

— Катоба могут многому научить вас, — заметил я. — Вы сами земледельцы, но они знают эти края и здешний климат. Полезно будет послушать их. Я думаю, каждый из вас знает больше, чем они, но то, чему они могут научить, важно — так учитесь же у них.

Куилл кивнул.

— Я разговаривал с их главными людьми. Я согласился отдавать им одну треть моего урожая в течение пяти лет, и тогда земля станет моей. Слейтер сделал то же самое.

— Так ты поплывешь, Слейтер, или останешься?

— У меня такое же настроение, как у Джона. Я останусь. Так хочется собрать урожай и узнать свою землю получше!

Остальные предпочли плыть к побережью, и мы много говорили об этом путешествии, потому что здесь были и другие реки, по которым можно было выплыть к морю; кое-кто предлагал более короткий путь по суше — а там уже построить лодки или плоты для путешествия по реке.

В конце концов было решено добираться тем же путем, каким мы прибыли сюда, но потом проплыть вдоль берега на юг и вернуться по какой-нибудь из более близких рек.

Мы с Эбби, уже лежа в постели, разговаривали перед сном о том же.

— Мне хочется плыть, — сказала она, — но столько всякого может случиться. Я беспокоюсь о Кине.

— Он отлично перенесет дорогу, — ответил я, — да и жизнь наша теперь именно такова. Пусть учится ей с самого раннего возраста.

Ветер шептался с крышами, мягкий ветер, весенний ветер. Я беспокойно вертелся с боку на бок. Правильно ли я поступаю? Нужно ли отваживаться на такое дальнее путешествие?

Но всем нам нужна была перемена, все с нетерпением дожидались возможности увидеть корабль из дому.

Через три дня, с первым блеском рассвета, мы выступили в поход к нашим лодкам.

Глава двадцать шестая

Вода лежала как зеркало, полированное и безукоризненное. Только наши весла гнали по ней мелкие волны, только скрип наших уключин нарушал тишину. Над головой парила чайка, в воздухе — ни ветерка, и наши лодки медленно уходили от берега, продвигаясь к Внешним Банкам — они раскинулись, теплые, под полуденным солнцем.

Нигде на море ни одного корабля, нигде ни следа паруса на горизонте. Все было спокойно, тихо, и мы следили и напрягали слух, пытаясь уловить что-нибудь за этой тишиной.

Сколько кораблей проплыло этим путем за прошедшее время? Сколько глаз обшаривало эти пустынные воды? Кто скажет? Не может человек знать историю моря, а само море не имеет памяти, не оставляет ни записей, ни следов — только обломки кораблекрушений…

Пересечь широкий океан никогда не составляло проблемы. Для этого требовалась лишь отвага и желание, ведь людям приходилось плавать куда дальше — и намного раньше. Малайцы плавали от своих островов на юг, за экватор, добирались от Явы и Суматры до самого Мадагаскара. А Чен Хо, придворный евнух китайского императора, пять раз побывал в Африке до времен Колумба и Васко да Гамы.

Какие обломки могут лежать, похороненные в песке, там, где идущее с юга, из Мексиканского залива, теплое течение встречается с холодным арктическим течением с севера? Какие неведомые корабли могли закончить там свои дни?

Ханно проплыл вокруг Африки — а куда еще? Долгое время финикийцы и карфагеняне держали Гибралтарский пролив под охраной, чтобы никакие корабли, кроме их собственных, не могли выйти в моря за ним и проникнуть к рынкам, которые они желали удержать за собой. В более поздние времена люди стали называть этот пролив Геркулесовыми Столбами, хотя в подлинно античное время Столбы располагались намного восточнее, на берегу Греции. Но об этом люди позабыли, а названия легко переходят от одного места к другому.

Все это и многое другое я узнал от Сакима, который был ученым, мудрецом в своей стране, искушенным во многих науках.

Филистимляне, рассказывал он, были морским народом, который пришел к берегам страны, названной ими Святой Землей, откуда-то с запада. На своих высоконосых кораблях они пересекали моря, чтобы обрушиться на берега Леванта и Египта, а потом поселились там и впервые привезли на эти берега железо.

Многие народы выходили в глубокие воды еще до них — и даже до мореплавателей Крита и Теры, которую кое-кто называет Атлантидой[28], — и уходили к западу от Африки.

Мысль о том, что мир плоский, никогда не поддерживалась всерьез людьми моря. Эту басню рассказывали они береговым сидням либо же купцам, у которых могло бы возникнуть желание посостязаться за рынки, ибо в те дни источники редких товаров и сырья тщательно скрывались.

Приблизившись к берегам Внешних Банок, я припомнил занесенный песком корабль и аллигатора и подумал лениво, что могло статься с Джонатаном Делвом… да и с Бардлом тоже, кстати говоря.

Мысль о Бардле была тревожной. Если он появится снова, да на корабле, мы окажемся беспомощны перед его пушками. Хотя вряд ли он стал бы проводить много времени у этих берегов, а после нескольких месяцев нашего отсутствия никак не ожидает увидеть нас здесь.

Впереди нас лежал низкий песчаный берег, чуть прикрытый сверху кустами и редкими разбросанными кучками деревьев. Эти Внешние Банки тянутся вдоль берега на огромное расстояние… около двухсот миль, мне говорили, но я подозревал, что все же не так далеко.

Мы остановились в глубоко врезавшемся в остров заливчике изрядной длины почти точно напротив материкового мыса, протянувшегося с севера в меньший залив. Остров в этом месте был шириной вряд ли больше мили. Мы подогнали лодки поближе к берегу и по мелкой воде вышли на песчаный пляж.

Там и разбили лагерь.

Несколько дней мы оставались на этом пляже, держа дозорных на обращенном к морю берегу, но так и не увидели ни одного корабля. Но это было спокойное время, и все радовались отдыху. Вместе с Эбби я совершал долгие прогулки вдоль берега, откуда открывался вид на многие мили. Мы искали на берегу все, что мог вынести сюда прилив. Очевидно, здесь довольно долго не было индейцев, потому что мы нашли бочонок хорошего бренди и разбитую спасательную шлюпку, где сохранился парус и отпорный крюк. Мы нашли несколько золотых монет, человеческий скелет, наполовину зарытый в песок, много бревен, корабельного рангоута и других обломков. Мы нашли на песке лежащие неподалеку друг от друга три ящика с промокшей одеждой, которую забрали в свои лодки — для себя или для катобов. Несмотря на все эти находки, на многие мили пляж был голый и пустой.

Мы старались разводить лишь небольшие костры, жгли в них только сухой и дающий мало дыма плавник и вели постоянное наблюдение.

С каждым днем нарастали в нас сомнения и тревога. Отдыхать здесь было приятно, но безделье понемногу начинало приедаться, а корабль все не приходил.

Неужели все наше путешествие вниз по реке было напрасным? Что делать — подождать еще? Или еще раз вернуться к нашему форту?

И наконец на двадцать четвертый день, когда мы собирали плавник на топку, я поднял глаза и заметил корабль.

Он находился не дальше мили от берега и продвигался курсом на юг. Я долго разглядывал его в подзорную трубу, а рядом со мной то же делал Джереми.

— Английский, — сказал он наконец, — давай подадим им сигнал.

— Сигнал подадим, — отозвался я, — а потом возьми Пима, О'Хару и Магилла и спрячьтесь куда-нибудь. Саким с Питером пусть останутся возле лодок и тоже не высовываются. Я встречу их с Уоткинсом и Гласко.

— Если дойдет до того, чтобы подняться к ним на борт, — вмешалась Эбби, — мы тоже поплывем. Я хочу, чтобы Кин посмотрел на настоящий корабль, да и всем нам не помешало бы попробовать настоящей английской пищи.

— Ну ладно, — согласился я неохотно.

Однако я нашел время зарядить два пистолета и спрятать под полами своей кожаной охотничьей куртки, а заодно и нож. Шпагу и мушкет я оставил на виду.

Корабль лег в дрейф, потом бросил якорь. Спустили шлюпку. Мы ждали, стоя на пляже.

В шлюпке было семеро моряков. Командовал ими здоровенный улыбающийся человек с открытым приветливым лицом.

— Эге! Вот так славная картина! Англичане, могу побиться об заклад, потерпевшие кораблекрушение.

— У нас есть меха на продажу, — сказал я. — Но мы здесь по своей воле и вовсе не хотим, чтобы нас отсюда забирали.

— Вот как? Ну ладно, нет так нет, конечно. Но шкипер просит вас подняться на борт, быть его гостями. Поедите с ним, а после возвращайтесь на берег, — он с любопытством повел взглядом вдоль пустынного пляжа. — Хоть я понять не могу, чем вам эти места лучше старой Англии.

Снова огляделся.

— Меха, говорите? Ну что ж, наш капитан как раз нужный вам человек. Меха он купит. Поплыли! Ужин ждет, а капитан заказал все самое лучшее, когда разглядел вас в трубу. «Женщины, — говорит, — давненько уж мы не видели ни одной юбки, а двух таких славных девчонок, в смысле женщин, я, — говорит, — вообще никогда не видел».

Мы поднялись на борт по штормтрапу, и когда я оказался на палубе, чья-то рука потянулась за моим мушкетом. Я отодвинул его к себе с улыбкой:

— А вот эту штуку я оставлю при себе. Там на берегу попадаются краснокожие, да и пираты здесь могут оказаться.

С полуюта спустился огромный человек, раза в два шире меня и намного толще.

— Пускай, Джошуа! Пускай! Этот человек у нас на борту гость, мы рады и ему, и его оружию, если уж ему хочется держать его при себе.

Он протянул мне огромную ладонь.

— Уилсон, к вашим услугам! Капитан Олдфаст Уилсон, хозяин «Льва», из Портсмута. Как поживаете? А имя ваше как будет?

— Барнс, — ответил я, — а это — миссис Барнс. Мы — поселенцы, живем на этом берегу. А это — один из кораблей Рэли?

— Нет. Это мой собственный корабль, — он перевел взгляд с меня на Уоткинса и Гласко. — Поселенцы, говорите? А я и не знал, что тут кто-то есть — после того, как потерялись люди Гренвилла, а поселенцы Уолтера Рэли исчезли из Роанока.

— Мы плыли на фламандском галионе…

За спиной у меня послышалось какое-то движение, а потом вперед выступил человек и заглянул мне в лицо.

Это был Эммден!

— Он врет! Это Сэкетт! Барнабас Сэкетт, которого разыскивает сама королева!

— А как же, конечно он! — самодовольно ухмыльнулся Уилсон. — Я видел тебя как-то в Лондоне, мой мальчик! Отлично разглядел! Да я тебя еще в подзорную трубу узнал. Клянусь всем святым, что за удачный день! Вознаграждение от самой королевы, да еще…

— Капитан! — вмешался Джошуа. — Он говорит, у него есть меха на продажу.

— Вот как? Меха, значит? Вот и отлично, будет у нас честная торговля. Ты нам расскажешь, где сейчас твои меха. Расскажешь, значит, и будешь хорошо есть и хорошо спать на этом корабле! А иначе — самый темный угол в трюме, самые тяжелые цепи и верная смерть, если мы пойдем ко дну. Ну, так что выбираешь, мальчик мой? Цепи или меха? Обойдись со мной как следует, и я обойдусь с тобой так же!

— Ладно, — неохотно буркнул я, — но вы свое слово даете? У меня всего-то шесть тюков пушнины…

— Шесть? — в его глазах сверкнула жадность. — О-о, конечно! За шесть тюков вы получите самое лучшее помещение для себя и для своей леди. Даже вон для той девчонки!

Он показал на Лилу.

— Надеяться не на что, Эбби, и деваться некуда — сказал я и пожал плечами. — На другой стороне острова стоит шлюпка, а тюки возле нее недалеко. Если отправите лодку, я покажу вашим людям….

— Ну-ну-ну, мой мальчик! Я не стану тревожить вас…

Он ткнул пальцем в сторону Черного Тома Уоткинса.

— Мы вот этого пошлем. Он наверняка знает, где эти тюки припрятаны, и отведет нас прямо к месту. Отведет, наверняка отведет, если хочет жить без полусотни плетей в неделю… И не надо считать, что я жестокий человек, мой мальчик, просто вокруг нас — мир зла и обмана, и человек вынужден себя защищать, сами скажите, разве не вынужден?

Он уставился на Тома:

— Ну, и как тебя звать?

— Уоткинс меня звать, и я с радостью покажу вам, где эти меха лежат, если вы возьмете меня к себе в команду или высадите в ближайшем порту. Вот этим всем, — он дернул головой в сторону берега, — я сыт по горло. Ночью — дикари, днем — ни капли эля. Я вам покажу, будьте уверены, еще бы я не показал!

— Джошуа, — продолжал Уилсон, поворачиваясь к нам, — а этих отправь-ка ты вниз. Подержи их там пока вместе, а если мехов не окажется, — ну что ж, возьмем клок-другой шерсти с них. С нее тоже, — у него сверкнули глаза. — Что и говорить, шкурка хороша, но будет еще лучше с каплей-другой крови. Давай, веди их вниз.

Они отобрали у меня мушкет и вытащили из ножен шпагу, но дальше обыскивать не стали, так что у меня остался под рукой нож и два пистолета.

Пистолеты тогда еще не получили широкого распространения, и я надеялся, что эти люди о них не подумают, раз видели, что я вооружен мушкетом и шпагой.

Они действительно поместили нас всех месте, в маленьком помещении рядом с главной каютой, нам здесь едва хватило места стоять, повернуться негде было.

— И что теперь? — спросила Лила. — Я знаю, ты человек смелый, что и говорить, но что значит один против всех — ну, даже с Гласко вместе?

— А что скажешь о Томе? — спросила Эбби, прижимая к себе Кина. — Он действительно нам изменил?

— Конечно изменил, подлая его душа! — выругался я громко, а потом едва слышно добавил: — Не волнуйся, я бы ему свою жизнь доверил.

— А ты и так доверил, — ответила Лила. — Будь уверен!

— Да, — согласился я, — и точно так же я верю еще в одного человека, умного и хитрого — Джереми Ринга!

Глава двадцать седьмая

Два пистолета у меня были, но это означало всего два выстрела, а потом между мной и смертью — только нож.

Где они положили мой мушкет и шпагу? Конечно, в главной каюте, тут я был уверен. Это шпага моего отца, и я хотел бы ее вернуть. Но сейчас я согласился бы на любую шпагу, любое оружие вообще.

Я быстро оглядел крохотную каюту — и ничего не увидел. Но все же они сунули нас сюда в спешке, не раздумывая, и здесь могло что-нибудь остаться. Я придвинулся к Лиле и велел ей поискать.

Они начала обыск бесшумно — прощупала койку человека, который спал здесь обычно, осмотрела выдвижные ящики небольшого шкафа. Компас, Библия, небольшая, затертая до дыр штурманская книжечка, швейная коробка — и ничего больше.

— Подушка, Лила! — подсказал я.

Она посмотрела. Подушки нечасто увидишь на борту корабля, но этот человек, видно, любил удобства, сколь ни убоги они были, и у него имелась подушка — мягкая пуховая подушка, отдававшая легким рыбным запахом. Видно, она набита перьями чаек и сделал он ее себе сам.

Лила заглянула под подушку, но я качнул головой и жестом показал ей, чтоб подняла ее над головой. Лила сразу уловила мою мысль и подняла подушку, положив ее на небольшую полочку рядом с собой.

Джереми Ринг — молодой человек острого ума и умеет соображать быстро. Я верил, что он сразу заподозрит неладное, когда увидит шлюпку, возвращающуюся без нас. Поистине, жизни нас всех — моя, моей семьи и Лилы, — были сейчас в его руках. Его — и Тома Уоткинса.

Но я не имел желания надеяться на кого бы то ни было, когда на карту поставлено так много, и потому намерен был использовать любой шанс, который предоставится нам здесь. Мне не понравилось лицо этого человека — Олдфаста Уилсона.

Ну что ж, два выстрела у меня есть. Если случится самое худшее, первый достанется ему. Если нам удастся хитростью заставить охранника открыть дверь и я сумею отвлечь его внимание, тогда Лила и ее подушка сделают остальное.

Если кто-то, мужчина или женщина, склонен совершить убийство, не так уж важно, есть ли под рукой ружье. Вокруг всегда найдется добрая дюжина предметов, с помощью которых можно убить человека. Что касается меня, я не желал никаких таких предметов. В те дни я уже умел сдерживать свой нрав и надеялся, что когда-нибудь смогу завоевать его полностью. Ибо всегда у меня была склонность впадать в свирепую, пусть даже не беспричинную ярость. Это был мой серьезный порок, и я немало трудов положил, чтоб научиться сдерживать себя, ибо давать волю гневу — признак слабости в мужчине.

До нас не доносились никакие звуки, кроме тех, что издавал сам корабль, да случайных передвижений на палубе.

Эбби сжала мои пальцы и шепнула:

— Барни, что же будет?

— Надейся на Джереми, — постарался успокоить ее я. — Если затеется драка, так у нас есть на берегу несколько правильных парней, а если они потерпят неудачу, тогда придется нам сделать что-нибудь самим.

Ждать — дело тяжкое. Эбби положила маленького Кина на койку и он лежал вполне довольный — что ж, иногда не понимать, что происходит, — это счастье.

Время тянулось долго и медленно, но наконец мы услышали шаги на палубе снаружи и дверь распахнулась. Это был Джошуа, и в руке он держал пистолет.

— Капитан Уилсон желает знать, как далеко им пришлось идти. Уж слишком долго их нет.

— Н-ну, — я сдвинулся к дверному косяку в противоположную сторону от Лилы, — им надо перейти через остров, ты же знаешь. Там всего-то примерно миля, но по глубокому песку быстро не пойдешь. Туда и обратно — это уже две мили. Дальше им надо выгрузить меха из лодки и перенести на эту сторону. Шесть тюков, каждый тюк — ноша на двоих, я так считаю.

Я умышленно оперся плечом на косяк, так что ему пришлось повернуться, чтобы глядеть на меня, и он оказался к Лиле боком. Пистолет был нацелен прямо на меня, и на таком расстоянии он промахнуться не мог. Лила колебалась в нерешительности, и я внезапно проговорил:

— Только и вправду они что-то завозились. А по мне, если уж взялся что делать, так давай делай!

Последние два слова я резко выкрикнул и в тот же миг ударом правой ладони сбил ствол пистолета в сторону — а Лила с размаху прижала ему подушку к лицу. Только все пошло не так, как я задумал.

Ладонь моя, ударив по пистолетному стволу, не схватилась за него крепко, а лишь немного сбила в сторону. А Лила, припечатав подушку к лицу Джошуа, дернула его назад и вывела из равновесия. Пистолет выстрелил, что-то ужалило меня в лицо, опалив щеку и лоб, но Лила уже крепко держала Джошуа, а я выворачивал пистолет у него из пальцев.

На палубе раздался топот ног — кто-то бежал, — но я уже переступил через Джошуа. Эбби схватила Кина и бросилась за мной следом. Мы направились к палубе. Лила бросила Джошуа — то ли потерявшего сознание, то ли мертвого, но не забыла забрать у него разряженный пистолет и снять абордажную саблю — а я еще не забыл, что когда у нее в руках клинок, шутить с этой девушкой не стоит.

Эбби быстро кинулась к двери в главную каюту в конце коридора и распахнула ее. А я стоял лицом в противоположную сторону, к выходу на палубу. В проеме возник человек с обнаженным клинком в руке и бросился на меня.

Дверь была узка, и в тот момент, когда он сделал выпад, я выстрелил. Пуля ударила его в грудь и остановила в середине прыжка. Потом его глаза словно остекленели и он повалился вперед, в мою сторону. Я заткнул пустой пистолет за пояс, схватил его абордажную саблю и выскочил на палубу.

Передо мной стояла добрая дюжина людей, но Уилсона среди них не оказалось. У меня была сабля и один заряд. Рядом со мной остановилась Лила, тоже с абордажной саблей в руке.

— Брось оружие! — крикнул плотный чернобородый матрос со свернутым набок носом. — Ничего ты этим не добьешься.

Есть время сражаться — и время вести разговоры. Мы с Лилой вдвоем могли уложить троих-четверых, прежде чем они справятся с нами, но у нас за спиной оставалась Эбби с Кином.

— Джошуа убит, — сказал я. — Ваши матросы, отправленные на берег, сейчас или мертвы, или в плену. У меня там две дюжины человек и больше сотни индейцев. Спустите на воду шлюпку — и мы уплывем. Попробуйте нас задержать — и мы выпустим на вас индейцев.

— Капитан! — позвал чернобородый здоровяк. — Капитан Уилсон!

Он смотрел мне за спину. Страх обрушился на меня, словно волна ледяной воды в штормовую ночь в море. Уилсон — позади нас, в главной каюте!

Я стоял твердо, но был напуган. Эбби — там, сзади, Эбби и Кин! Они находятся за мной, а Уилсон — за ними, но если я оглянусь, мы все пропали.

— Звать его бесполезно, — сказал я. — Спускайте шлюпку, если жить хотите. И еще, — добавил я, — если кто-то из вас захочет скрестить клинок с Лилой, так учтите, что она сильнее любых двоих из вас, а клинком владеет лучше, чем любые четверо…

— Пятеро, — хладнокровно поправила Лила. — Столько я наметила для себя. А ты бери остальных.

Вредно человеку раздумывать слишком долго, когда нужно действовать, а на них обрушилось сразу слишком много мыслей, и каждая порождала сомнения и неуверенность.

Джошуа мертв… Где капитан Уилсон?.. Индейцы на берегу, команда шлюпки то ли захвачена в плен, то ли мертва, на них самих нацелены два клинка и пистолет — с такого расстояния, что по крайней мере один человек упадет мертвым еще до того, как скрестятся сабли…

Они колебались — и утрачивали свое преимущество.

Я быстро шагнул вперед, Лила двинулась вместе со мной — и они осмотрительно сдали назад. Никто не отдавал им приказа, каждый ждал, пока начнет действовать другой, — а из каюты у нас за спиной все еще не прозвучало ни слова.

Раздираемый страхом, я не отваживался оглянуться назад и потерять свое сиюминутное превосходство. Я не знал ни что произошло на берегу, ни в каком положении моя жена и сын.

И вдруг у меня за спиной раздался удар и выкрик, в борт корабля ударилась лодка, а люди передо мной, рванувшиеся было вперед, услышав крик из каюты, замерли и полуобернулись к борту.

Едва удержавшись от выстрела, я сделал быстрый выпад в сторону ближайшего противника. Он попытался парировать мой укол, но реакция у него была слишком медленная, хоть отчасти он и отбил выпад. Острие, а заодно добрых шесть дюймов моего клинка вонзились ему в бедро. Быстро выдернув саблю, я без замаха провел резкий рубящий удар сбоку, метя во второго, тот отскочил и наткнулся на третьего.

Внезапно через борт один за другим посыпались на палубу люди, и первым из всех появился Джереми Ринг со шпагой в руке. Никто из команды корабля, как и следовало ожидать, не был вооружен пистолетом, зато у всех моих людей они были.

За спиной у меня раздался резкий вскрик, я, развернувшись на месте, прыгнул в коридор и двумя скачками оказался у двери в главную каюту. Дверь была распахнута, внутри, за столом, стояла Эбби, прижимая к себе Кина. Лицо у нее было очень белое, а глаза, расширенные и холодные, смотрели на Олдфаста Уилсона.

У него рожа лоснилась от пота, рубашка была мокрая и каюту заполнял запах бренди.

— Я убью тебя, ты!..

Пистолет у меня был заткнут за кушаком, а сабля опущена к полу. Меня ввела в заблуждение огромная туша этого человека, я никак не ожидал от него такой быстроты движений. Он развернулся мгновенно, как кот, и нанес сильный удар подзорной трубой.

Медная труба угодила мне по костяшкам, и я выронил абордажную саблю. Он прыгнул на меня, и я отреагировал инстинктивно — как любой человек, знакомый с кулачным боем: ударил в лицо — слева, потом справа.

Кровь брызнула во все стороны, но в следующее мгновение я оказался в тисках здоровенных лап.

— Х-ха! — просипел он. — А сейчас я сломаю тебе спину!

Силища у него была необычайная. Выглядел он огромным и жирным, таким он и был — но, кроме того, отличался неимоверной силой. Огромные руки оплели меня и начали сдавливать. Я отчаянно колотил его короткими хлесткими ударами в лицо, и каждый удар разбивал кожу до кости, но он, безразличный к этим ударам, стискивал меня все сильнее. Я ощутил, как пронизала меня мучительная боль. Я боролся, пытаясь разорвать захват, — и не мог. Уже нечем было дышать. А он теперь навалился на меня всем своим чудовищным весом. Рот у него был раскрыт, из него со свистом вырывалось тяжелое дыхание. Кровь текла из губ, расплющенных моими ударами.

Я впился большим пальцем ему в щеку, а остальными захватил кожу под ухом, за челюстью — и рванул изо всех сил. Что-то лопнуло, разорвалось, и он завопил. Отчаянным толчком я сбросил его с себя и свирепо ударил справа. Кулак угодил ему под задранный подбородок.

Голова его мотнулась назад, но я бешеный от страха, продолжал молотить его по лицу и корпусу. Но лупить это огромное тело было бесполезно. С тем же успехом я мог колотить по кожаному мешку с пшеницей. Так что я оставил в покое корпус и бил дальше только по лицу, пока он не упал; я покачнулся, чуть не упал сам и едва удержался на ногах, вцепившись в дверной косяк.

Кто-то схватил меня за руку, я вырвался, резко повернулся — и увидел Джереми Ринга.

— Все в порядке, — сказал он. — Корабль наш.

Глава двадцать восьмая

— Эгей, парус! — долетел с палубы громкий крик.

Все мы, как один, покинули разгромленную и окровавленную каюту и поспешили на палубу.

Прямо на нас двигался красивый большой корабль с прямыми парусами, несущий флаг Британии. Я тихо выругался. Мог ли я подумать когда-то, еще мальчишкой, что смогу испытывать при взгляде на этот флаг что-либо иное, кроме почтения и восторга?

— Приготовьтесь! — сказал я. — Сдаваться я не собираюсь.

Они спустили шлюпку, и через несколько минут она подошла к нашему борту. На веслах сидели шесть матросов. Седьмым, на руле был крепкий широкоплечий человек.

Когда они подошли вплотную, он спросил:

— Могу ли я подняться к вам на борт?

— Можете, — ответил я.

Мои люди ходили по палубе, собирая разбросанное оружие. Тут и там попадались брызги крови, а команда корабля — вернее, та ее часть, что оставалась на борту, — стояла в средней части палубы под охраной О'Хары и Магилла.

Когда офицер поднялся на борт, я объяснил ему:

— У нас были некоторые недоразумения, но сейчас уже все позади. Чем могу быть вам полезен?

— Мы нуждаемся в пресной воде, — объяснил он, — и, увидев, что вы стоите здесь на якоре, подумали, что вы можете знать, где ее найти, — а может, и сами берете воду.

— На берегу есть пресная вода, и я с удовольствием провожу вас туда и даже помогу. Как вы видите, — я повел рукой в сторону палубы и команды корабля, — мы здесь столкнулись с неприятностями. Я — здешний поселенец и поднялся на борт этого корабля, чтобы продать шесть тюков пушнины. Шкипер корабля и его команды попытались похитить мою пушнину и мою жену.

Он огляделся с мрачноватым видом.

— Что ж, ему это не удалось, как я вижу?

— У нас было на берегу больше людей, чем он рассчитывал, капитан.

— Могу я посмотреть на ваши меха?

— Можете. Они недалеко от источника, где вы будете брать воду, — я показал ему нужное место на берегу. — Если отправитесь туда, я составлю вам компанию.

Он заколебался.

— Здесь вы благополучно вышли из положения. Я надеюсь, дальнейшей драки не предвидится?

Внезапно он резко повернул голову, и я оглянулся. Позади, привалившись к косяку двери, стоял Олдфаст Уилсон. Лицо его было избито и окровавлено, а рот теперь стал заметно шире в том месте, где я разорвал ему щеку.

— Святый Боже на небесах!

Капитан нового корабля повернулся ко мне.

— Мы с ним подрались, капитан. Этот человек необыкновенно силен.

— Он побил меня, будь проклята его душа! Меня побил… — Олдфаст Уилсон в изумлении покачал крупной головой. — Я думал, это никому не под силу.

— Уилсон, мы сейчас отправляемся на берег и берем у вас часть пороха, ядер и примерно шестьсот фунтов провианта. Если скажете, сколько я вам должен, я заплачу.

— Забирай, что хочешь, и будь проклят! Я к твоим деньгам и не прикоснусь! — он повернул голову. — Это — Барнабас Сэкетт, капитан. Объявлен в розыск королевой. Я думал отвезти его в Англию.

Капитан нового корабля пожал плечами:

— Мы — не военный корабль, я мирный торговец, следующий в Вест-Индию. Я куплю у него пушнину, если мы сойдемся в цене. Мне неизвестно, действительно ли королева разыскивает этого человека, и никто меня не просил его искать. И мне ничего не известно о его преступлениях, если какие за ним и числятся. Он встретил меня вежливо и любезно, и я отвечу ему тем же самым.


* * *

Мы ждали еще две недели, но так и не увидели никакого признака «Абигейл». Больше времени тратить было нельзя, так что мы вновь погрузились в лодки и двинулись вверх по реке, которая впадала в море несколько южнее нашего прежнего маршрута.

Вот тут меня и застигла лихорадка: бросало то в жар, то в холод. Я болел много дней. Иногда, когда я приходил в себя, мы стояли у берега, чаще плыли по реке, но постоянно рядом со мной была Эбби — и постоянно командовала остальными. Она знала много о людях и кораблях и потому взяла старшинство на себя, когда меня свалила болезнь. Если возникали сомнения, она их разрешала, когда требовалось принять решение — принимала его.

Проплавав на корабле вместе с отцом столько лет, Эбби многое узнала о таких делах и понимала, что должен делать человек, командующий другими людьми. А у меня на смену жару приходил озноб, на смену ознобу — горячка. И не успел я начать понемногу поправляться, как с такой же лихорадкой свалился Том Уоткинс. Сакима все это не удивило, ибо такая болезнь встречается во многих тропических странах, по его словам.

Несколько дней мы простояли, отдыхая в месте под названием Кросс-Крик. Здесь сходились многие торговые тропы, но пока мы там стояли, индейцы не появлялись — а если и появлялись, то избегали нас.

Лила готовила густую кашу по рецепту, которому научилась у женщин катоба: блюдо из индейского зерна — маиса — и сушеных персиков. Кейн О'Хара убил бизона, а Джереми — оленя, одного из самых крупных, каких мне приходилось когда-либо видеть, с благородными развесистыми рогами.

В конце концов мы с Томом начали понемногу ходить, хоть были еще очень слабы. Каждый день я пытался пройти на несколько шагов больше. Я все время беспокоился о наших посевах, о форте, я представлял себе, какую тревогу должны испытывать Слейтер и Куилл, ибо мы задержались намного дольше, чем предполагалось.

И вот наступил день, когда я решил, что больше ждать нельзя, а нужно снова садиться в лодки и продолжать путь вверх по реке. Мы начали грузиться — сперва аккуратно уложили все в грузовую лодку, потом взялись за остальные.

Мы уже сталкивали лодки на воду, как вдруг из леса вышли четверо индейцев и остановились, глядя на нас, — и что-то во внешности одного из них немедленно привлекло мое внимание.

— Потака! — закричал я.

Он шагнул в воду и пошел вброд, протягивая ко мне руки.

— Сэк-этт! Это ты!

Мой старый знакомый, индеец из племени эно!.. Он положил руки на планширь и спросил:

— Куда ты направляешься, друг мой?

— В землю катоба, — ответил я. — Мы теперь живет там, хотя подумываем отправиться за голубые горы.

— О-о! Всегда тебе хочется за горы, Сэк-этт. Но мы тоже хотим отправиться туда. Катоба — наши друзья.

Имея четырех дополнительных гребцов, мы очень быстро достигли места, где нужно было уже оставить лодки и двинуться дальше пешком. Как и в прошлый раз, мы спрятали их недалеко от устья небольшой речушки, в заросшей тростником протоке — затащили глубоко в гущу тростника и как следует укрыли. В каждую лодку мы налили немного воды, чтобы доски днища не рассохлись. Как и в прошлый раз, взвалили вьюки на плечи и начали путь по суше к форту — теперь, правда, нам предстояло пройти намного меньшее расстояние, ведь река, которую мы выбрали, привела нас ближе к стране катобов.

В первый же вечер ко мне подошел Потака, очень обеспокоенный.

— По этой дороге прошли много воинов, — сообщил он.

— Кто?

— Тускароры… Может быть, тридцать мужей… без женщин, без детей.

Значит, военный отряд. Направляющийся к катобам и к нашему форту.

— Когда?

— Четыре дня, я думаю. Может быть, три дня.

Это была плохая новость. Продвигаясь с такой быстротой, какая доступна военному отряду, они должны были появиться вблизи форта уже два дня назад.

Четыре эно рассыпались во все стороны и двинулись через лес. Они могут драться и будут драться, но все же они не такие воины, как тускароры или катоба. Вернувшись, они сообщили, что не нашли ни следа индейцев.

Мы двинулись дальше, прибавив ходу. Ко мне силы вернулись, да и Черный Том Уоткинс снова мог ходить, но ни он, ни заболевший позднее Фитч не были еще вполне здоровы, и нам приходилось соблюдать осторожность, чтобы не оказаться захваченными врасплох возвращающимся отрядом.

Отчаяние гнало меня вперед, мне хотелось оторваться от всех, но я не решался в такой момент бросить семью. Мы держались все вместе, лишь эно шли как охранение впереди и позади.

Прожитые здесь месяцы сделали из меня лесного жителя куда в большей степени, чем когда-либо, и с Джереми произошло то же самое. Веселый молодой плут, с которым я впервые встретился в грязном лондонском постоялом дворе, теперь носил охотничью кожаную блузу. Шляпу с пером он сменил на охотничью шапку, на ногах вместо сапог были мокасины. Кейн тоже стал настоящим лесным волком, да и все прочие, хоть и в меньшей степени.

Неожиданно для нас лес кончился, и перед нами возник форт — опаленный огнем, но не разрушенный. Стены стояли на месте.

— Кейн! Барри! Останьтесь с моей женой.

А мы с Пимом, Джереми и Гласко вытянулись в редкую цепь с мушкетами наготове.

Саким и Питер прикрывали нас сзади, а индейцы рассыпались на флангах.

Из форта не доносилось ни звука.

Никто не окликнул нас со стен, не видно было гостеприимного дымка… лишь тишина и ветер.

Гнулась под ним трава, шелестели листья на деревьях. Каждый шаг приближал меня… к чему?

Ворота форта были распахнуты, брус-засов валялся внутри. Глаза мои обшаривали стены, но не уловили никакого движения. Мы двинулись к воротам.

— Саким! Фитч! Остаетесь снаружи, следите за лесом. Я иду внутрь. Пим! Ты за мной — через минуту. А потом ты, Том.

Держа мушкет наготове, я вошел внутрь. Все было спокойно. Ни один звук не нарушал тишину угасающего дня… а потом я увидел у дверей нашей хижины тело.

Оскальпированное. Мертвое. Мертвое уже несколько дней — правда, погода стояла прохладная.

Это был Мэтт Слейтер.

Мэтт Слейтер, который так любил землю и который после стольких лет обзавелся наконец своими собственными обширными акрами. Квадратной милей леса, луга и полей, которую теперь ему довелось обменять на делянку шесть футов на три.

А от Куилла — ни следа.

— Разойдитесь во все стороны, — велел я. — Нам надо найти Куилла.

— Его могли захватить в плен.

— Если он в плену, мы пойдем выручать его. И не имеет значения, как далеко придется идти и сколько времени это займет.

Наша хижина была ограблена, наше скромное имущество исчезло или изломано. То же самое мы обнаруживали поочередно во всех помещениях, пока не приставили лестницу к галерее. Там мы увидели несколько пятен крови, теперь превратившейся в темную грязь, — часть из них можно было заметить на земле внизу, часть на самой галерее. Ведущая в блокгауз лестница была сброшена вниз, и, по-видимому, тот, кто занял здесь позицию, стрелял вдоль галереи в обе стороны, удерживая индейцев на расстоянии.

Слегка нажав на дверь, я обнаружил, что она подперта поленом, но сумел просунуть руку в щель и отодвинуть его на столько, чтобы открыть дверь.

Джон Куилл сидел лицом к двери, опустив голову на грудь, с мушкетом на коленях. В комнате было еще восемь мушкетов, у каждой бойницы и у дверей.

Опустившись рядом с ним на колени, я коснулся его руки. Тут же резко повернулся и закричал:

— Быстро Сакима сюда! Он живой!

Глава двадцать девятая

Мы похоронили Мэтта Слейтера на земле, которую он любил, мы закопали его глубоко в эту землю. В изголовье могилы мы посадили дерево, чтобы плоды могли падать туда, где он лежит. Многие годы своей жизни он выращивал урожаи и любовался зерном, сверкающим на солнце ярким желтым цветом, и потому мы положили его там, где чувствуется смена времен года, где кровь его будет ощущать почву. Мы оставили его там с надписью, простой и ясной:

ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ МЭТТЬЮ СЛЕЙТЕР, КРЕСТЬЯНИН, ЧЕСТНЫЙ ТРУЖЕНИК, КОТОРЫЙ ЛЮБИЛ ЗЕМЛЮ 1570 — 1602

Джон Куилл пришел в себя, хоть и был тяжело ранен, и вкратце рассказал нам о том, что произошло.

Они появились внезапно, на рассвете, убили одного из катобов, который принес в форт мясо, но ворота удалось закрыть прежде, чем они успели снять с него скальп.

А потом началось отчаянное сражение — двое против тридцати, этим двоим пришлось метаться от стены к стене и стрелять то здесь, то там. Воины катоба были далеко от селения — ушли на охоту, но старики сражались, и женщины тоже сражались, а Джон Куилл и Мэтт Слейтер обороняли форт.

Только после заката они перелезли через стену, и Слейтер пал, сражаясь против четверых, а Джон Куилл отступил в блокгауз, куда они отнесли пищу и порох, готовя себе последнюю позицию. В одиночку он отбивал их всю ночь и следующий день. Они пытались сжечь блокгауз, но бревна были сырые после недавних дождей и не загорелись.

— Шестерых я убил, это я точно знаю, — говорил Джон Куилл, — и, может, еще один кончился, и в конце концов они перестали нападать и один крикнул мне по-английски, чтобы я шел к ним, мол, племя примет меня с радостью. Они говорили, что я великий воин… — Джон Куилл поднял на меня глаза. — Капитан, я просто крестьянин, фермер. Это единственное, чего мне когда в жизни хотелось, как и бедняге Мэтту, который получил собственную землю лишь для того, чтобы потерять ее.

— Он не потерял ее, — сказал я. — Он владел ею, когда умирал, и душа его сохранила память о ней. Этого у него никто не сумеет отнять.

— Он был прекрасный и отважный человек, — мягко сказала Эбби, — как и вы, Джон. Нашей стране нужно такие люди, чтобы строить ее и растить ее. Помоги нам Бог всегда иметь их, людей, которые верят в то, что делают, и готовы сражаться за то, во что верят.

— Да, — поддержал я, — никто и никогда не возводил памятника цинику и не слагал поэмы о человеке без веры.

Вот так мы вернулись в форт из путешествия, и я своими руками продолжил работы на земле Слейтера. Он хорошо провел посев и успел прополоть поля перед своей гибелью, так что мне было легко продолжать то, что он начал.

Все мы врастали в эту землю, добывали себе на ней пропитание, мы учились находить места, где ягоды растут на кусте гуще и орехи осыпаются обильно, и речные омуты, где прячется в тени форель.

Не так уж давно человек оторвался от природы, и ему нужно совсем немного времени, чтобы вернуться к ней и научиться жить ее дарами, — а с нами рядом были катоба, которые могли научить и направить нас. Питер Фитч взял в жены индианку, высокую, хорошо сложенную девушку, имевшую четырех братьев-воинов.

Той весной мы часто уходили к дальним холмам, забредали далеко в горы и добывали себе пропитание, — ведь там всегда находилось свежее мясо, если человек умел держать в руках мушкет, а если умеешь стрелять, то нет нужды ходить с пустым брюхом.

Однажды Кейн О'Хара попросил разрешения отлучиться на некоторое время. Он взял свой мушкет и ушел через горы, и кое-кто говорил, что больше мы его не увидим, хоть я так не думал и твердо объявил свое мнение, — но женщины все равно тревожились.

Много недель прошло, но он все-таки возвратился, и мы видели, как он спускается с горы, по-прежнему высокий и стройный, — а только потом разглядели, что он не один. Кто-то шел рядом с ним, и только когда они подошли совсем близко, мы увидели, что это испанская девушка — из поселения во Флориде, как выяснилось потом.

— Кейн, — спросил я, — она пошла с тобой по доброй воле?

— Конечно, — ответил он, — но вы можете спросить у нее сами, капитан. Я пришел в ее городок и принес мясо, а на ее языке я умею разговаривать с того времени, как был у них в плену, а еще я для них обломал и объездил несколько диких лошадей…

— Лошадей?

— Ну да, у них есть лошади. Я хотел привести сюда несколько, но у меня ничего не было, чтоб заплатить за них, а они народ осмотрительный и просто так не желают выпускать их из рук. До самого конца они меня все подозревали и не верили в то, что я рассказываю. Одна только Маргарита мне поверила и заявила об этом вслух, и когда я собрался уходить, она пошла со мной…

Он посмотрел на Эбби и улыбнулся:

— Все в порядке, миссис Эбби. Мы остановились в индейской деревне, где был священник, ирландский священник из испанских земель, который учит индейцев закону Божию, вот он нас и поженил чин чином, как положено.

— А как же ее родители?

— Мы им отправили весточку через того священника. Он было уперся и не хотел нас венчать без ее отца, твердил, что без него никак нельзя, что он, мол, знает эту семью и все такое прочее, но стоило ткнуть ему разок пистолетом в бок и пообещать, что ежели он нас не поженит, так мы окрутимся на индейский лад, как он пошел на попятный и совершил всю положенную церемонию.


* * *

Когда год закончился, мы вновь отправились вниз по реке, на этот раз все вместе, и теперь Кин шел уже сам, а Эбби хватало забот с Брайаном (названным в честь ее отца), которого она несла на руках — когда его соглашалась выпустить из рук Лила.

Кин шел вместе с нами и поднимал рев, когда его брали на руки, а также настаивал, чтоб ему дали нести груз, как всем, так что пришлось сделать для него маленький вьючок.

Когда мы добрались до лодок, оказалось, что одна из них исчезла, так что мы, после небольшой починки, поплыли вниз на двух оставшихся. Теперь нас было больше, но мы уже лучше знали страну и знали, что такое путешествие через леса.

Мы построили плот, чтобы везти груз пушнины, которой у нас на этот раз было много, да и пресноводного жемчуга тоже — в основном мы добыли его торговлей с индейцами, хотя часть наловили сами. За этот год нам не раз приходилось сражаться с индейцами разных племен — чероки, крик, тускарора, — а как-то пленный шауни рассказал нам, что давным-давно была большая группа белых людей, которые жили на реке за горами, но они часто сражались с шауни и чероки, пока чероки не переселились дальше на юг. В конце концов белые люди были перебиты, но некоторых их женщин индейские воины оставили себе, а после несколько выживших пришли к шауни и стали жить среди них.

Это была давняя история, и время от времени мы слышали другие рассказы о белых людях, которые жили в этой стране до нас.

Мы прошли уже почти весь путь до Внешних Банок, когда увидели направляющееся к нам каноэ. Это снова появился Потака. С ним было существо странного вида — длинный тощий человек с бородой, который непрерывно повторял: «Барнабас, Барнабас». И был это Джейго, тот самый, что плавал с нами на флейте.

Индейцы нашли его несколько месяцев назад — он блуждал по лесу — и позаботились о нем, как заботятся они о всех сумасшедших, ибо решили, что он спятил. Он и в самом деле несколько повредился в уме.

— Джейго, — сказал я, — я — Барнабас.

— Ты сказал, спрашивать о тебе, — ответил он просто — и лицо его стало довольным.

Было очевидно, что он пережил какие-то страшные испытания, на теле его остались шрамы от пыток — скорее всего, индейских. Судя по месту, где его нашли, и по тому, что он смог припомнить, скорее всего, он побывал в руках тускароров — но даже в этом полной уверенности не было.

Оказавшись с нами, он получил отдых от всего пережитого и начал приходить в себя, хоть и медленно. Он всегда был трудолюбивым человеком, не изменился он и теперь. Постепенно, по крохам, мы кое-что узнали. Он был на корабле, на который как-то ухитрились напасть индейцы, когда корабль стоял недалеко от берега. Кое-кто из команды, включая и его самого, сумел спастись. Часть индейцев была унесена в море на корабле. Когда группа спасшихся белых на берегу по неизвестной причине разделилась, он долго скитался по лесам, поддерживая свое существование орехами и корешками, пока не был захвачен в плен индейцами. Как ему удалось освободиться от них, осталось для нас загадкой.

Три недели ожидали мы, но не увидели ни одного паруса. Но мы снова насладились временным пребыванием на побережье, а дары моря внесли долгожданное разнообразие в наш стол. Это было приятное, необременительное времяпрепровождение. В лесу хватало дичи, рыба хорошо шла на крючок, а встреченные всего один раз индейцы оказались дружелюбными и склонными к торговле.

Больше всех, думаю, радовался Кин. Он носился вдоль берега — вдоль вытянувшегося на долгие мили почти по прямой линии пляжа, открытого солнцу и небу. Он стал коричневым, как индеец, высоким для своего возраста — да и вообще он был спокойный и серьезный ребенок.

На четырнадцатый день мы заметили в море парус, но он прошел мимо. Через несколько дней появился другой парус. Корабль осторожно подходил к берегу, и в подзорную трубу мы разглядели на борту человека, который изучал нас — тоже через «шпионское стекло». Корабль подошел еще ближе, вымеряя глубину лотом. Потом они бросили якорь и спустили шлюпку.

В нее сели несколько человек и, когда лодка приблизилась к берегу, один из них внезапно вскочил на ноги и замахал руками.

Это был Джон Пайк.

Море у пляжа было совсем мелкое; он спрыгнул за борт и, расплескивая воду, понесся к нам; лицо его светилось радостью.

— Барнабас! И миссис Абигейл! Как здорово видеть вас!

Мы пригласили его к нашему костру, а он отослал лодку обратно за вином и элем.

— Дела у меня идут неплохо, — рассказывал он. — Я теперь совладелец флейта, есть у меня и еще один корабль, который ведет заморскую торговлю.

Говоря, он держал на руках Брайана.

— Барнабас, если хочешь, чтоб мальчики учились в школе в Лондоне, давай я увезу их с собой. Они для меня будут как свои собственные.

Было очевидно, что Пайк преуспевает. Он был человек деловой, оборотистый, однако не без авантюрной жилки. Но ему следовало бы понимать, что я не захочу расстаться со своими сыновьями.

Он подарил Эбби и Лиле несколько тюков разной одежды и тканей, а мне — парусину, инструменты и семена злаков и овощей. Он хорошо распланировал, и все, о чем мы могли подумать, он мог нам дать.

В последний день Джереми Ринг вдруг обратился к нему:

— Капитан Пайк, я был бы рад, если бы вы принесли Библию.

Пайк удивленно уставился на него.

— Я хочу жениться, — спокойно объяснил Джереми. — На Лиле.

Ошарашенный, я повернулся к ней. Она наливалась краской, опустив голову.

— Лила! — воскликнула Эбби. — Это правда? Что ж ты мне ничего не говорила?

Жутко покраснев, Лила пробормотала:

— Так я ж не знала. Он меня не просил…

— Так ты же сама знала, что я к тебе чувствую, — сказал Ринг.

— Ну да… — она покосилась на него, внезапно оробев. — Знала…

— Ну так как же? Пойдешь за меня?

— Да… пойду… Ясное дело, пойду!

Церемония была краткой. Все мы выстроились на берегу, ветер трепал нам волосы и отдувал женщинам подолы платьев, а капитан Пайк читал вслух из Библии.

Когда все было закончено, я спросил у Пайка:

— Ты сможешь передать весточку? Ты ведь знаешь исландцев? Они отвезут новость о свадьбе Лилы на Англси. Скажи им, что она вышла за хорошего друга и хорошего человека.

— Сделаю.

— А Джон Тилли? Что с ним?

— Господи, мы же с ним партнеры! Я думал, я говорил. Джон командует флейтом, когда он выходит в море. Мы торгуем в испанской Вест-Индии. Дело рискованное, но у нас есть кой-какие друзья, которые и сами не прочь слегка подзаработать на торговле, и хоть приходится избегать испанских военных кораблей, свою прибыль мы имеем.

— Работорговля?

— Ну уж нет, этим мы не занимаемся. Это — дело арабов и португальцев, а мы к нему и притронуться не хотим. Они крутят дела с воинственными африканскими племенами, которые продают им своих пленников — тех, которых они раньше превращали в своих рабов или убивали. Но я — человек свободный и желаю видеть всех людей свободными. Джон Тилли придерживается таких же взглядов, так что ссориться из-за этого нам не приходится. Рабы — не такой легкий груз. Я предпочитаю сахар, ром или лес… пушнину, если попадается.

Он уселся на песчаный бугорок.

— Ну а ты — добрался до своих гор? И что там лежит за ними?

— Другие горы, а дальше снова равнина, и прекрасные лесистые долины, и луга. Сам я, правда, их еще не видел, но катоба мне рассказывали.

— Индейцы много воюют между собой?

— Индейский юноша не может стать мужчиной, пока не станет воином. А чтобы стать воином, он должен сражаться, снимать скальпы и «засчитывать удары»[29]. И старых врагов они не забывают.

Наконец он поднялся.

— Нам пора отплывать. Должен сказать, у меня на этом берегу нервы пошаливают. — Он глянул на меня проницательно и вдумчиво. — А вы останетесь здесь? И будете здесь растить своих сыновей?

— По крайней мере — сейчас. А когда они подрастут, мы позаботимся, чтобы направить их мозги в нужную сторону.

Он пожал мне руку и двинулся к шлюпке. Прошел несколько шагов, потом остановился и повернулся ко мне.

— Барнабас! Ты помнишь Джонатана Делва? Он, по-моему, был какое-то время с тобой…

— А что с ним?

— Примерно год назад он вышел к берегу и был подобран каким-то кораблем как потерпевший кораблекрушение — он и еще несколько человек. После он рассказал шкиперу, что знает, где лежит разбитое судно с ценным грузом. Ему удалось повезти капитана на берег, а там уже ждали в засаде еще несколько его людей. Они убили капитана и часть матросов. Двоим удалось спастись.

— И что дальше?

— Он захватил корабль, занялся пиратством и стал опасным человеком. Известно, что он, напившись, часто говорит о тебе. По каким-то причинам не может выбросить тебя из головы.

— Мы будем бдительны.

Пайк шагал к лодке по песку, а я стоял и смотрел ему вслед. Он имеет корабли в море и, несомненно, репутацию удачливого и преуспевающего человека. Променял бы я на такое то, что есть у меня?

Нет, не променял бы.

Мне стало легче на душе, я повернулся и пошел к Эбби.

— А теперь мы отправимся домой, — сказал я.

Глава тридцатая

Куда уходят годы? В какой туннель времени утекают бесценные дни?

Мы молоды, и пламя внутри нас горит ярко. Весь мир лежит перед нами, и никакое деяние не кажется нам слишком великим, никакое препятствие не вызывает благоговейного ужаса.

А потом вдруг нет больше бесконечной череды дней, годы куда-то исчезли, а того, что осталось, так мало, совсем мало…

Кин вырос высоким, отличным охотником и отличным человеком. Брайан рассудителен и задумчив. Он прочел и по многу раз перечитал каждую книгу, что у меня есть, и скоро, я знаю, он уйдет от меня в более широкий мир. Во мне живет сожаление, что он нас покинет, но и радость тоже, ибо ему предстоит прожить свою жизнь в мире большем, хоть, может быть, и не лучшем.

Янс? Что мне сказать о Янсе? Сердце у него чистое, а силы больше, чем у любого из них, я думаю. Янс сильный, грубоватый, вечно он борется, дерется, лазит по скалам, что-то делает и чем-нибудь меняется.

Он хороший сын, преданный своей матери и мне. Братьям он верен. Но он сперва действует, а после думает. Это сплошной комок мускулов и порывов, быстроногий бегун, не знающий промаха стрелок из любого оружия — и из-за всего этого опасный человек.

Он слушает, когда я говорю, и слушается. Но иногда он действует прежде, чем я успеваю ему что-то сказать.

И, наконец, Джублейн… Названный в честь моего старого друга, но все его зовут Джубал.

Вот уж воистину тихий человек — молчаливый, невидимый и неслышный. В лесу — призрак, движется как тень и много времени живет среди индейцев. Исчезает на недели, потом приходит, сидит на корточках под стеной, слушает разговоры — и исчезает снова.

Ко мне он относится с любовью и почтением, к матери — с восхищением и обожанием, и это как раз то, чего мне хочется.

Но никто из нас не знает, как далеко он побывал и что видел, потому что он редко говорит об этом. Иногда до нас доходят какие-то рассказы… Однажды среди нас появился индеец с запада, разыскивавший его. Джубал уходил на много недель, и этот индеец поведал нам на языке жестов, что Джубал побывал далеко за великой рекой, которая делит страну на две части… а мы этого и не знали.

Кин не женат, как и Брайан, и Джубал. Зато у Янса жена, конечно, есть. В прошлом году он уходил далеко на север и набрел там на колонию, которая образовалась несколько лет назад. Несколько дней он все разведывал там, следил, как они работают. То же самое он проделывал в Джеймстауне, когда вырос настолько, чтобы уходить так далеко от дома, — Рэли наконец-то организовал свою колонию, и мои мальчики частенько отправлялись туда и, спрятавшись в лесу, наблюдали за их жизнью.

Янс делал то же самое на севере, в том месте, которое поселенцы назвали «Новая Англия».

Эта группа высадилась в 1620 году — через тринадцать лет после того, как была окончательно установлена в Джеймстауне колония Виргиния. Янс был любопытен, как и все мои мальчики, и рассказов, которые они слышали от своей матери и от меня, как и от других людей из нашей группы, было им мало. Но только Янс забрался на север так далеко.

Обычно он ходил в одиночку либо с одним-двумя катобами. Несколько раз отправлялся в походы с их военными отрядами против ирокезов или чероки… с которыми, по сути дела, катоба были часто в дружеских отношениях.

Янс нашел место, названное Новой Англией. Оно уже начало расширяться от первоначального поселения. Он вошел в деревню, неся с собой мясо. Мои сыновья всегда приносят мясо, приходя куда-нибудь, в том числе в свой дом.

Он завел там друзей, потому что парень он добродушный, покладистый и трудолюбивый, но для тамошних людей он оказался слишком решительным, энергичным — и не слишком богобоязненным, по их меркам. Короче, однажды, когда он погрешил против их обычаев, они его заковали в колодки — правда, для этого потребовалось девять человек, но все же заковали.

Только в ту же ночь некая девушка выкрала у отца ключи, пришла и освободила его. Он сложил аккуратный костер и сжег колодки, но к тому времени, когда костер заметили, Янс уже был среди холмов и, будучи Янсом, забрал с собой и девушку, а она, будучи девушкой того рода, какую он сам бы выбрал, пошла за ним по доброй воле и с охотой.

О, она оказалась славной девчонкой! Веселая, полная искристого духа, всегда напевающая — и не всегда религиозные гимны, ибо она охотно подхватывала наши безыскусные английские песни о погибшей любви, разбойниках с большой дороги и эльфах.

Мы-то у себя в холмах много пели — и цыганские песни, и песни шотландских горцев-хайлендеров, и ирландские…


* * *

И все эти годы приходилось сражаться, ибо индейцы постоянно нападали на нас, и не было такого рассвета, который не нес бы с собой риска, и такого дня полевых работ, который не грозил бы опасностью.

Сами катоба твердо держались дружбы с нами, как были всегда вообще друзьями белого человека. И подобно тому, как прежде воины приходили издалека с надеждой убить кого-то из катобов, добыть скальп и похваляться им потом в своих селениях, так теперь они приходили драться с нами, по мере того, как росла наша слава.

Все мы стали воинами. Враги запомнили Джона Куилла, который в одиночку оборонял форт после смерти Слейтера, ибо они прославляют силу любого воина, будь то друг или враг.

Но время имеет подлый обычай похищать у человека силу, как еще до того похищает его быстроту и ловкость. Однажды они напали на Гласко, который работал у себя в кузнице.

Мальчики ушли на охоту. Я с женой и нашей маленькой дочерью были на реке — один лишь Тим Гласко оставался на месте. Обычно отличающийся необычайной осмотрительностью, в этот раз он оказался недостаточно осторожен, и они подобрались очень близко. Он услышал их, торопливо выстрелил и бросился на них со своим молотом и клещами.

Они всадили в него стрелу, но он не упал. Они бросились в рукопашную, и он поверг на землю двоих, справа и слева от себя. Одного он уложил раскаленными докрасна клещами, второго — только что заостренным вертелом для жарки мяса.

И все же они навалились все и убили его.

Мы услышали выстрел издали и помчались туда — Уа-га-су, Пим Берк и я, оставив Кейна О'Хару с женщинами.

Слишком поздно. Гласко лежал на земле, а его скальп они унесли. Он еще не был мертв, а где-то он подхватил кое-какие индейские мысли.

— Догоните их, — хрипло прошептал он, — и принесите мои волосы обратно. Пусть у меня на голове будут мои волосы, когда я пересеку Раздел.

Мы с Джереми, Пимом и Кейном О'Харой отправились в погоню, мы гнались за ними дни и ночи, через реки, которым люди успели дать имена, — через Широкую и Многоводную, Каменистую и Холодную-Воду, и обстреляли их на Длинном Ручье, а после на Ядкине.

И вдруг на Ядкине они развернулись и кинулись в бой; и хоть их было больше числом, зато мы лучше стреляли. И два воина умерли и потеряли волосы, пока мы снова двинулись вперед.

Через леса и саванны, через ежевичные заросли, под ветвями развесистых гикори гнали мы их — и внезапно услышали впереди залп выстрелов, и еще быстрее рванувшись туда, мы увидели, что сенеки попали в ловушку в излучине Лик-Форк — малого рукава реки Дэн. Мы увидели, что один из них лежит в воде, а другой, истекая кровью, пытается выползти на берег, — и устремились вперед.

На дальнем берегу неожиданно возник высокий крепкий воин и издал воинственный клич — а из кустов выскочил Янс. Он бросился вперед, выставив нож, и они встретились на открытом месте в жестокой и отчаянной схватке. Высокий индеец метнул томагавк. Он попал Янсу в плечо, тот начал падать, и сенека кинулся на него. Но Янс, уже лежа на спине, резко выбросил вперед обе ноги и перебросил индейца через себя. А потом Янс, быстрый и гибкий, как атакующая змея, развернулся, обрушился на врага и вонзил нож ему в грудь.

Катоба, которые вышли на военную тропу вместе с нами, взяли в тот день много скальпов и сквитались за своих убитых. А когда скальпы были сняты, мы повернулись и медленно двинулись в обратный путь, домой.

Мои сыновья пошли охотиться на Блу-Ридж — Голубой Хребет, — и заодно разыскивали пещеры, о которых мы слышали: в этих пещерах, как нам говорили, похоронены белые люди, люди из каких-то незапамятных времен, еще до начала счета лет.

Один из эно нашел их там и рассказал о военном отряде сенеков, направляющемся в набег на юг, и они пошли вниз с высоких гор — слишком поздно, чтобы помочь защитить наше поселение, но вовремя, чтобы перехватить сенеков на обратном пути.

Еще издали они услышали перестрелку, потому увидели индейцев, идущих через саванну, и вышли на Лик-Форк, где и устроили засаду…

Но когда мы возвратились, Гласко уже умер — всего несколько часов назад.

— Как я хотел бы, чтобы он знал, — пробормотал я. — Мы принесли назад его волосы.

— Он знал, — сказала Лила. — Я ему сказала. Потому что видела это во сне — как Янс бросился на индейца с ножом в руке, видела кровь на его плече, видела, как он упал, потом вскочил и повернулся, и видела, что его плечо двигается.

Она подошла к Янсу и оголила его плечо. Там была глубокая рана, которую он заткнул мхом, чтобы остановить кровотечение.

— Идем, — сказала она, — надо ее очистить.

И он послушно двинулся следом, как делал еще ребенком.

Эбби стояла в ожидании, лицо ее было неподвижно, глаза округлившиеся и серьезные.

— Барнабас, пойдем к реке. Я хочу поговорить с тобой.

Я понял, что это будет серьезный разговор, потому что уже много лет она называла меня просто Барни.

И вот, когда мы сели рядышком на берегу, она начала:

— У нас есть дочь, Барнабас, и она будет красивой девушкой.

— Неудивительно, она — твоя дочь, — ответил я.

— Здесь — дикая страна. Какое предстоит ей будущее?

Во мне шевельнулось нелегкое чувство, и в первый раз я по-настоящему ощутил страх.

— Не знаю, — отозвался я, — но к тому времени, как она вырастет…

— Тогда будет слишком поздно, Барнабас. Наша дочь не станет охотником или воином, сражающимся против индейцев. Она должна получить образование, она должна узнать другой мир, не этот.

Я нащупал под пальцами траву. Сорвал травинку, молча пожевал. Сердце мое билось медленно.

— У тебя есть сыновья, они вырастут на твой лад. А дочери я хочу представить возможность выбрать другое. Если она останется здесь, за кого она выйдет? За одного из твоих диких жителей дикого края? Тебе хочется, чтобы она выделывала бизоньи шкуры и состарилась прежде времени?

— Что же еще мы можем сделать? — спросил я, хотя сердце мое уже знало ответ.

— Во всех делах, Барнабас, я поступала так, как ты хотел, потому что во всех этих случаях я и сама хотела того же. А в этом случае — я не знаю, и ты должен мне помочь. Я не знаю, Барнабас, но меня переполняют опасения.

— Ты хочешь увезти ее от меня? Скоро Брайан поедет в Англию изучать юриспруденцию. Саким уже обучил его математике и логике, искусству управления государством и философии. Я сам тоже научился многому у Сакима, потому что слушал, когда они занимались. Но я не ученый, я простой человек.

Эбби положила ладонь мне на руку.

— Не такой уж простой, Барнабас, зато такой мудрый, такой сильный — и, в то же время, такой мягкий. Ты забыл, что я знаю тебя очень долгое время. И это было хорошее время, — тихо добавила она, — очень хорошее. И мне не хочется покидать тебя.

Вот оно. Слово сказано.

— Куда ты поедешь?

— Сначала — в Лондон. Может быть, в Париж. Мне потребуется время, Барнабас, я слишком долго была далеко от мира. Мне нужно будет снова научиться вести себя, как подобает английской леди.

— Ты всегда оставалась леди.

— Ты мог бы поехать с нами, Барнабас. Сейчас ты можешь поехать. Королева Елизавета умерла. На троне теперь мужчина. Старые подозрения наверняка уже позабыты.

Она говорила — но мы оба понимали, что никуда я не поеду. Я никогда не покину надолго тенистые склоны гор, которые я наконец-то нашел.

— После всего этого? — широкий жест моей руки охватил горы, поля, реки. — Нет, Эбби, тут наши обязанности расходятся. Твой долг направляет тебя в Англию с нашей дочерью, мой удерживает меня здесь.

Может быть, мальчики больше не нуждаются во мне, но они знают, что я здесь. Я — якорь, я что-то единственное, настоящее и надежное. Я — тот фокус, на котором все сходится, если не больше. Балансирное колесо, ось, вокруг которой они могут вращаться… и я останусь здесь, чтобы им было куда прийти в беде. Я не оставлю их без такой возможности.

Может быть, я им никогда не понадоблюсь, но пока я здесь, они не потеряются и не заблудятся. Если я не смогу быть для них ничем уже больше, я буду их Полярной звездой.

— Сенеки придут снова, Барнабас, и шауни тоже.

— А как же, конечно… Я это знаю. Мне будет не хватать их, если они почему-то не придут, а им будет не хватать меня, если я не буду на месте и не поприветствую их.

Я медленно поднялся.

— Эбби, мы это устроим. Мы еще раз спустимся по реке к морю, найдем корабль и ты сможешь уплыть в Англию. Когда она повидает мир, когда она поймет, на чем он держится, привези ее снова ко мне, чтоб я увидел, чем стала моя дочь. По крайней мере… не позволь ей забыть меня.

Глава тридцать первая

И вдруг пришли известия столь зловещего содержания, что нашу колонию охватили новые страшные опасения. 22 марта индейцы поднялись и перебили несколько сот колонистов в земле, называемой Виргиния.

Эта колония находилась на заметном расстоянии от нас, и мы о ней знали совсем немного.

Время от времени до нас доходили вести о тамошних людях от проходящих индейцев, либо рассказывали о своих наблюдениях Кин и Янс, так что мы знали, что они переживают тяжелые времена, с нехваткой пищи и многими болезнями. Место для своего города, названного Джеймстауном, они выбрали не самое лучшее — мы ведь на своем печальном опыте узнали, что на берегу, вблизи болот, свирепствует лихорадка.

После некоторых первоначальных столкновений между поухатанами, о которых мы часто слышали, но знали мало, и этими колонистами трения постепенно прекратились — в основном благодаря твердой позиции, занятой капитаном Джоном Смитом, человеком из Линкольншира, которому довелось сражаться в войнах на континенте.

История, как мы ее услышали от катобов, выглядела следующим образом. Военный предводитель по имени Нематтано, которого колонисты называли «Джек Перо», поскольку он носил головной убор из перьев, уговорил человека по фамилии Морган отправиться с ним в лес — не то для торговли, не то на охоту. Нематтано часто бывал в доме Моргана и с жадностью поглядывал на многие вещи, которые там видел. Позднее, в лесу, он убил Моргана и вернулся в хижину, надев на голову шапку Моргана. Сыновья Моргана заподозрили, что случилось неладное, и попытались заманить индейца к мастеру Торпу.

Разгорелась ссора, в Нематтано выстрелили и ранили его. Сыновья Моргана положили его в лодку, чтобы везти к губернатору. Чувствуя, что смерть близка, Нематтано, которого индейцы считали неуязвимым для пуль, начал умолять их не рассказывать никому, как он был убит, и закопать его тело на кладбище белых людей, чтобы смерть его осталась тайной.

Оппеканкано, который был королем этих индейцев, очень рассердился, когда услышал о смерти Нематтано, но выказал колонистам все знаки любви и мира, так что они не предвидели никакой опасности, и благодаря тому, что в течение некоторого времени никаких военных действий не предпринималось, очень немногие из колонистов были вооружены, у них было мало шпаг и еще меньше огнестрельного оружия, кроме ружей для охоты на птицу.

Однако Оппеканкано известил свой народ о том, что задумал, а сам тем временем посылал разным колонистам подарки — то оленину, то птицу — в качестве показного свидетельства доброй воли, иногда даже завтракал с ними. А потом внезапно 22 марта они поднялись и перерезали триста сорок семь человек — мужчин, женщин и детей, нанеся удар так быстро, что лишь немногие поняли, что происходит; часто их убивали их собственными орудиями труда, а потом разрубали и уродовали тела[30].

Некий Натаниэл Кози, который прибыл с Джоном Смитом, схватил топор, когда на него напали, и расколол голову одному из напавших, после чего они сбежали, а он спасся, хоть и раненый, ибо они не причинили вреда никому, кто начинал отбиваться или был наготове, а убивали лишь тех, кого застали врасплох, — неподготовленными и невооруженными.

К этому времени колонисты уже расселились на сто сорок миль вдоль реки, по обеим берегам, а индейцы, ибо в их натуре было жить за счет того, что давала местность, сами были вынуждены держаться группами по тридцать, сорок или, к примеру, шестьдесят человек. Однако весь замысел был так тщательно продуман, что каждая группа индейцев его знала и знала свою роль, и убитых было бы куда больше, чем триста сорок семь, если бы один индеец, подружившийся с человеком по фамилии Пейс, не известил его о готовящемся нападении. Пейс, гребя до изнеможения, понесся вниз по реке и сообщил губернатору.

Были убиты шесть членов совета: Джордж Торп, Натаниэл Пауэлл, Джон Беркли, Сэмьюэл Макок, Майкл Лапуорт и Джон Рольф, причем этот Рольф был женат на индианке по имени Покахонтас.

Волнения, вызванные этим горестным злосчастьем, безусловно заставят многих индейцев разбежаться из тех краев, и теперь на тропах будет опасно.

Однако дошедшие до нас известия содержали не только рассказ о резне — в них также говорилось, что прибыли несколько кораблей, доставивших новых поселенцев. Это была возможность, которую не следовало упустить.

— Мы скоро отправимся, Эбби. Питер закончил две лодки, а третья тоже наполовину построена. Если мы все возьмемся ему помогать, лодка будет готова к плаванию в считанные дни. Мы поплывем вниз по реке, которая впадает в море у Мыса Страха — Кейп-Фир, так его теперь называют, по-моему, да и саму реку тоже… А потом на север вдоль морского берега к Джеймстауну. Питер хочет продать свои лодки — а там на них найдется спрос. Мы сможем повезти свою пушнину, шкуры и зерно.

При отходе караван наш состоял из трех больших лодок и одного каноэ. Кин, Брайан и Янс разместились в каноэ, мы с Пимом, Джереми и женщинами — в первой большой лодке, Кейн О'Хара и Том Уоткинс — во второй, а Джубал и Уа-га-су — в последней, нагруженной тяжелее всех.

От речного устья мы поплыли на север вдоль берега, стараясь, где возможно, не выходить за Внешние Банки, и в конце концов добрались до Чесапикского залива и реки Потомак.

Мы подошли к причалам Джеймстауна и увидели на реке три корабля, вокруг которых шла большая суета — доставленный груз спускали в лодки, а одно судно стояло параллельно берегу у самого причала — видимо, у него была небольшая осадка.

Какой-то человек более или менее внушительной наружности смотрел, как мы подходим, и наконец окликнул нас:

— Что у вас в лодках?

— Зерно и шкуры, — ответил я, — а также немного пушнины. Ищем покупателя.

— Зерно? Об этом поговорите с губернатором. У нас тут были потери.

— Да, мы слышали об этом и приплыли помочь. Просим недорого — только честную рыночную цену. И, раз уж речь зашла, — добавил я, — мы и лодки тоже продадим.

Я поднялся на причал, за мной — Брайан и Кейн О'Хара. Тот человек оглядел нас всех по очереди.

— Так вы что, хотите поселиться здесь?

— Нет. У нас есть свои хозяйства на юге, и посевы, но мы прослышали о вашем несчастье, а это зерно у нас было отложено.

— Но если вы продадите свои лодки, так как же вы вернетесь домой?

— По суше, — сказал Брайан. Он был славным приятным парнем и говорить умел красиво. — Впрочем, только часть из нас, сэр. Мы с сестрой и матерью поплывем в Англию на корабле.

— Я — капитан Пауэлл, Уильям Пауэлл, — представился наш собеседник. — Мы тут живем на урезанном рационе, и губернатор будет рад увидеть вас.

Он повел меня к губернатору. Сэр Фрэнсис Уайатт оказался необычайно проницательным человеком и достаточно разумным, чтобы не задавать лишних вопросов. Я говорил с ним открыто, не скрывая собственного имени и надеясь, что годы должны были давно стереть его из памяти людей, как, похоже, оно и случилось.

— Мы обязаны вам, капитан, — сказал он мне. — Вы не могли выбрать для своего прибытия более удачное время. Итак, сколько же вы просите за бушель[31]?

— Как я уже сказал капитану Пауэллу, мы прибыли помочь, а не наживаться на вашей беде. Мы возьмем честную рыночную цену — и не больше.

— Похвально — и необычно, — сухо проговорил Уайатт. Обернулся к Пауэллу: — Вы позаботитесь, чтобы их устроили как подобает?

А потом улыбнулся мне:

— Вы не могли бы подождать снаружи? Я хочу поговорить с капитаном Пауэллом.

«Ну вот, — подумал я. — Дальше последует ордер на мой арест».

Мы вышли наружу, но я не сделал и шага от двери. Мне было слышно, как внутри Пауэлл говорит:

— Вы им верите, сэр Фрэнсис?

— Верю ли я им? Я понятия не имею, капитан, говорят они правду или нет. Но у меня колония на краю голода, и я не намерен задавать вообще никаких вопросов. У них есть зерно. Нам нужно зерно. Они продадут его по разумной цене. Я заплачу эту цену. Более того, я отпущу их домой с благодарностями и буду надеяться, что они появятся у нас еще. Такие люди нам пригодятся.

— Такие люди и мне бы пригодились, — угрюмо сказал Пауэлл. — Вы их разглядели, сэр Фрэнсис? Это компания самых сильных, крепких и способных людей, какие мне попадались за много лет. По крайней мере те двое, что постарше, были когда-то военными, или я вообще ничего не понимаю.

Он прошелся по комнате — слышно было.

— Я не имею представления, кто они такие, сэр Фрэнсис. Я думаю, это та группа, о которых мы слышали, из предгорий.

— Вполне может быть…

Сэр Фрэнсис, очевидно, поднялся — я слышал, как отодвинулся стул.

— Пауэлл, об этом не надо отсылать доклад. Им там, в Лондоне, требуется одно — знать, что мы накормили своих людей. А как это было сделано, их не заинтересует. Да, мы купим у них зерно. Мы разместим их за счет колонии, поспособствуем в их делах и постараемся не задерживать отправления. Кто знает, когда нам снова потребуется помощь?

Пауэлл коротко засмеялся, потом сказал:

— Сэр Фрэнсис, если нам снова придется воевать с индейцами, позвольте мне завербовать этих людей. Большего я не стану просить.

Пауэлл вышел. Хижина, в которую он отвел нас затем, была крепкая, хорошо построенная, а неподалеку находилась таверна — ну, то, что у них здесь сходило за таверну.

— Капитан Сэкетт, — сказал Пауэлл, — сейчас в порту находятся три корабля, причем два из них будут брать груз в Вест-Индию. Третий прибыл лишь недавно, но что-то мне не по нраву его вид. Я бы на вашем месте хорошо подумал.

— А что с ним не так?

Пауэлл какое-то время задумчиво разглядывал собственные ногти, потом заговорил:

— Слишком много пушек для купеческого судна, и если видел я когда-либо корабль, где вместо команды — шайка негодяев, так это он самый и есть. И этот капитан Делв…

— Что?! Делв, вы сказали? Джонатан Делв? С такими насмешливыми глазами?

— Вы знаете этого человека?

— Да, знаю, — угрюмо ответил я, — и он мне не нравится. Я слышал, что он был пиратом, и я согласен с вашим суждением о нем.

Лицо Пауэлла сделалось задумчивым.

— Мы тут неважно вооружены, и такой корабль может обернуться для нас серьезной бедой, так что я ничего не хочу больше, чем увидеть, как он покидает порт.

После ухода Пауэлла я объяснил мальчикам, кто такой Делв. И то, что ему удалось выжить тогда и продержаться так долго, было свидетельством его ловкости.

— Кин, — предложил я, — этот человек не знает ни тебя, ни Брайана. Пройдитесь вдоль реки, посмотрите, нельзя ли что выведать, но держитесь от него подальше и не впутывайтесь в неприятности.

— Это плохой человек, — добавила Эбби.

— Что да, то да, и мне бы понравилось куда больше, если бы ты и он не оказались в одном и том же море. Он был пиратом — а может, он и сейчас пират, и более чем вероятно, что пришел он сюда за припасами, а сам тем временем высматривает, какие корабли стоит захватить.

— А его корабль ты видел? — вставил недовольно Джереми. — Тридцать шесть пушек и отличная скорость.

— Скорость у него, может, и отличная, — негромко заметил Янс, — но сейчас он на якоре. Вряд ли они смогут двигаться очень скоро, пока якорь на дне.

— К чему это ты клонишь? — спросил Пим.

Янс медленно улыбнулся, взглянув снизу вверх из-под густых бровей.

— К чему? Ну, если этот корабль вас так беспокоит, давайте захватим его и устраним причину беспокойства.

Я покачал головой:

— Тогда мы сами поступим как пираты. А доподлинно о его делах мне ничего не известно.

— Если б ты меня послал, — сказал Янс, — я бы уж об этом позаботился.

— Вот потому-то, Янс, я и не послал тебя, — сказал я и улыбнулся ему.

И все же частично мои мысли вертелись вокруг Джонатана Делва. Присутствие здесь этого человека и его корабля было лишь неприятной мелочью по сравнению с фактом — а это действительно был факт, — что нам с Эбби предстоит вскоре расстаться.

Разум мой отказывался принимать этот факт. Она была настолько важной частью моей жизни, что я не мог представить себе существования без нее, хотя вполне понимал ее мысли и чувства.

Ноэлле всего десять лет. Женское окружение у нее хорошее. Жена Янса, девочка правда веселая, любящая развлечения и такая же жизнерадостная и неугомонная, как он сам, получила достойное религиозное воспитание. Жена Кейна О'Хары, выросшая в испанской семье, — еще в большей степени.

Индианка, жена Питера Фитча, двигалась с бесконечным изяществом и держалась с таким достоинством, какое сделало бы честь любой придворной леди. Она восприняла европейские обычаи легко и естественно, не утратив ничего из своих собственных, и я — правду говоря, все же имевший в этом крайне малый опыт, — часто думал: сколь редкое явление, что так много женщин могут жить вместе, или по крайней мере совсем рядом без трений между собой.

Джон Куилл был для Ноэллы чуть ли не вторым отцом. Человек, женатый на своей ферме, он думал мало о чем другом, но тем не менее всегда приносил девочке самую крупную землянику, птичьи гнезда или цветы, собранные им в лесу либо на краю своего поля.

Хорошей жизнью мы жили… А школа! В ней учили разные женщины и Саким, глубина познаний которого была неизмерима. Как и мальчики, Ноэлла выросла на историях, известных среди катобов и чероки, на ирландских сказках (слышанных от Кейна О'Хары) и любимых Сакимом сказках Шехерезады. Саким читал им также из «Катха Сарит Сагара», или «Океана сказок», собранных Сомадевой, придворным поэтом кашмирского царя Ананты и его царицы Сурьявати.

Я часто гадал, каким может быть представление о жизни, если учиться, как они, от столь несхожих рассказчиков. Они выучили легенды катоба о начале мира. Кейн О'Хара рассказывал им саги о Кухулине и Конне по прозвищу Сто сражений[32], а также об ирландских королях, живших в Таре[33]. От Джереми они услышали об Ахилле и Одиссее-Улиссе, а заодно — рассказ Ксенофонта *** об отступлении десяти тысяч. От Сакима — сказки об Али-Бабе и Синдбаде, о Рустаме и его волшебном коне Ракше, который убил льва, защищая спящего хозяина.

Абигейл рассказывала им о Боге, Иисусе и Марии, Саким — об Аллахе и Мухаммеде, а Сладкая Женщина — об Уаконде, Небесном Духе. У Барри Магилла они научились ткачеству, у Питера Фитча — любви к хорошему дереву и умению его использовать, у Джона Куилла — любви к земле и волшебному умению заставлять все расти.

Что же осталось на мою долю? Понемногу от всего — а еще показывать то одно, то другое вдоль тропы, и немного рассказывать об английской истории, о норманнах, датчанах и кельтах, о викингах, их нападениях и странствиях.

Но в их познаниях были странные пробелы, которые я осознал неожиданно для себя, когда, выслушав повествование о Рустаме и Ракше, Ноэлла спросила:

— Папа, а что такое лошадь?

Глава тридцать вторая

Хижина, которую нам предоставили любезные хозяева, была сейчас неподходящим местом для мужчины — со всем этим шитьем, приметыванием и женскими разговорами, пока они подшивали, ушивали и что-то там еще делали со своими платьями, всеми этими верхними юбками и нижними юбками, и примеряли, и подгоняли, и охали, ахали, восклицали то по одному поводу, то по другому. Ибо, как выяснилось, ни Эбби, ни Ноэлла не имели подходящих одеяний ни для пребывания на борту корабля, ни, тем более, для прибытия в Лондон.

Вернулся Кин, и мы присели под бревенчатой стеной снаружи хижины.

— У Джонатана Делва что-то на уме, — заявил он, — но что именно, никто не представляет. Это практически все, что я узнал. Ну, разве что вот такое: он был захвачен британским военным кораблем, какое-то время сидел в Ньюгейте, но взятками сумел купить себе путь на волю.

— Не станет он здесь болтаться просто так, без дела, — заметил я.

— Это уж точно. Брайан сидит сейчас за элем с матросом с его корабля, и, если я хорошо знаю Брайана, он скоро вытащит из этого матроса все, что тому известно.

Кин причесал пятерней длинные волосы.

— Па, мы сегодня можем припоздниться. Надо оглядеться и присмотреться.

— Полегче с этим, сынок. Британцы — не дураки, они очень внимательны и к форме, и к сути дел.

И тут у меня что-то шевельнулось в голове.

— А где Янс?

— Янс? — переспросил Кин почти рассеянно. — Помогает кузнецу, там, сзади, в кузнице. Ты же знаешь Янса. Ему надо все время быть при деле.

Еще бы, я его знал. При деле-то он при деле, только при каком? Янс никогда не бездельничал, только слишком часто дела его кончались хлопотами и неприятностями.

Тем не менее день был спокойный, и я с удовольствием сидел на солнышке и наблюдал за всем, что происходило вокруг, ибо давным-давно уже я не видел никакого поселения кроме своего собственного. Время от времени кто-то из местных останавливался поболтать со мной, так что я наслушался рассказов о первоначальном заселении Джеймстауна — к нынешнему времени это были уже почти легенды.

Кое-что нам рассказывали индейцы и раньше. А теперь я услышал, как колония оказалась на краю голода, как многие из колонистов были убиты. И как наконец командование было передано Джону Смиту, что следовало сделать с самого начала, и тогда все понемногу пошло на лад. Еще мне рассказали о некоторых его исследованиях вдоль побережья и как он добрался до островов далеко у северного берега, к другому поселению, чтобы разжиться припасами.


* * *

Наступила теплая ночь. Я лежал в постели рядом с Эбби, лежал без сна и смотрел в темноту под стропилами. Умелая рука придала им нужную форму, умелый молоток вколачивал деревянные колышки. Есть в таких вещах своя тихая красота, красота не меньшая, чем та, которую создает кисть или резец, красота спокойных людей, делающих прочные вещи для себя, придающих каждой вещи нужную форму любовными пальцами.

Наконец я заснул, но наполовину проснулся, когда вернулись мальчики, и в полусне подивился еще, что это они явились так поздно, когда небо уже начало светлеть.

Утром пришел капитан Пауэлл.

— Скажите, — начал он, — если начнется заваруха, будете ли вы и ваши товарищи сражаться на нашей стороне? Видите ли, капитан Делв все еще здесь, а этим утром должен прибыть корабль, имеющий на борту тысячу мер пороха и соответствующее количество ядер и свинца. Он везет также ткани, семена и многое такое, чего мы ожидаем с нетерпением.

— Куда пойдет этот корабль отсюда?

— В Лондон, капитан Сэкетт, прямо в город Лондон.

— Сможет ли он забрать мою жену, дочь и сына Брайана?

— Сможет, если вы нам поможете. Ибо я опасаюсь, что Делв хочет захватить его. Мы только что выяснили, что он испытывает нехватку пороха и ему нужно все, что привезет этот корабль, — не знаю уж, для чего оно ему требуется; во всяком случае, свой корабль он повернул, и теперь его пушки нацелены на город.

— Мы будем с вами, — сказал я.

— Да, — подтвердил Кин, — это мы сделаем, если потребуется. Но не тревожьтесь, капитан Пауэлл. Вооружите своих людей и держите их наготове тоже. Но пушечного огня они могут не бояться.

— Не бояться пушечного огня? Послушайте, у него тридцать шесть пушек. Как можно говорить, что нечего бояться пушечного огня, когда у него тридцать шесть пушек?

— Можно, — Кин улыбнулся своей неторопливой улыбкой, на худощавом загорелом лице вспыхнули серо-зеленые глаза. — Ни одна из них не выстрелит. Прошлой ночью мы поднялись на борт — я с братьями, О'Хара, Джереми Ринг и мистер Берк, и пока двое из нас на всякий случай сторожили двери, остальные заклепали все пушки.

— Заклепали пушки?! — воскликнул Пауэлл. — Но как вы смогли, ведь там были вахтенные и…

— Мы — лесные охотники, капитан Пауэлл, мы умеем пройти так тихо, что даже индейцы не услышат. Эти нас точно не услышали. Одного вахтенного мы без шума уложили спать. А другой… ну что ж, мне печально говорить об этом, но этот оказался сильным, затеял драку и выхватил клинок, как положено настоящему молодцу. Сейчас он в реке, плывет по течению в сторону залива.

Часть пушек мы просто заклепали, а в некоторые закатили ядра до самой казенной части и плотно забили там деревянными клиньями. Конечно, при этом мы слегка нашумели, но те, кто был на борту, крепко спали после всего этого рома, что они тут у вас нахлестались, и мы могли не особенно тревожиться.

Что делать дальше, капитан, я оставляю на ваше усмотрение, но будь я на вашем месте, я бы вырвал Делву зубы, забрав у него тот порох, что еще остался. Нам не хочется, чтобы он погнался за кораблем, на котором поплывут наши мать и сестра, хотя Брайан, конечно, сумел бы позаботиться о себе и о них.

— И чья же это была идея, — спросил я подозрительно, — подняться на борт и так далее?

Кин расплылся в улыбке:

— Янса, чья же еще! Но нам она тоже пришлась по вкусу. А разве ты хотел, чтобы мы поступили не так, а как-то иначе?

— Могли бы хотя бы меня разбудить, — проворчал я.

— Но ведь это встревожило бы маму, — Кин хихикнул. — А кроме того, вам, людям пожилым, сон очень нужен.

Он нырнул, уклоняясь от моей оплеухи, и засмеялся, глядя на меня нежными глазами.

Я подумал о своем отце, Иво Сэкетте. Он бы их тоже полюбил, я уверен.

В дверях появился какой-то солдат.

— Капитан Пауэлл! — закричал он. — Капитан Делв сходит на берег, и с ним двадцать человек.

— Предупреди роту. Мушкеты зарядить и изготовить к бою. Я встречу их здесь.

Итак, мы взяли свои мушкеты и вслед за капитаном Пауэллом пошли к воде, и когда люди Делва высадились на берег, мы окружили их со всех сторон — шестьдесят человек против двух десятков, все с мушкетами и пистолетами и готовые к бою.

Джонатан Делв сейчас был уже пожилой человек, и на лице у него имелась метка Сатаны. Он начал бахвалиться и угрожать, но я негромко прервал его:

— Ты меня, конечно, помнишь, Делв. Ты служил когда-то под моей командой — и уже тогда был неважным человеком. Судя по виду, сейчас ты не стал лучше.

Он заговорил было, но я снова оборвал его:

— Ты тут никому не будешь угрожать, ты рта не раскроешь на улицах этого города. Ты и твои люди арестованы, и капитан Пауэлл предоставит вам самое уютное помещение, пока будут обыскивать твой корабль. Мы слышали, у тебя еще осталось немножко пороха, так вот мы его заберем.

— Будь ты проклят! Считай, ты пропал! — он разразился бранью.

— Это ты проклят, это ты пропал, капитан Делв. Не пытайся угрожать нам своими пушками. Думаю, сейчас твои люди уже обнаружили, что пушки у вас заклепаны.

— Заклепаны?! — он уже хрипел от ярости. — Ты врешь, Барнабас Сэкетт! Кто бы смог…

— Мои сыновья — лесные жители, Делв. Они поднялись к тебе на борт прошлой ночью…

Уголком глаза я заметил какое-то движение и, отвернувшись от него, увидел корабль, поднимающийся по реке.

— А вот и судно, что ты наметил себе в добычу, с грузом для Виргинии. Ты ведь не откажешься подождать на берегу, пока оно уйдет обратно, так ведь, Делв?

Теперь в его глазах появился намек на панику.

— Чего это ты добиваешься, Сэкетт?

— А это не я. Тебе надо поговорить вот с этим офицером, — я показал на капитана Пауэлла, — или с губернатором.

Итак, они были разоружены и отправлены под замок. А мы пошли к причалу, я и мои сыновья, но мне вид этого корабля не доставил радости, сколь ни красиво было это судно, — ведь на нем уплывет Эбби и моя маленькая девочка вместе с ней.

Есть ли у Ноэллы дар? Мы с ней никогда не говорили об этом, но временами она смотрела на меня так серьезно, так странно, что я был уверен — дар у нее есть.


* * *

В связи с благополучным выходом из внезапно возникших суровых обстоятельств я был приглашен к губернатору, сэру Фрэнсису Уайатту, на стакан вина. Он жестом пригласил меня сесть напротив него.

— Капитан Сэкетт, я слышал, вы скоро нас покидаете?

— Покидаю.

— А ваша супруга, я слышал, возвращается в Англию?

— Вместе с моим сыном Брайаном и дочерью Ноэллой. Здесь не самая подходящая страна для воспитания молодой женщины, а мой сын желает изучать законы.

— Похвально, — он повертел свой стакан на столе. — Сэкетт, если вы позволите… Я не задавал никаких вопросов о вашем прошлом и о причинах, побудивших вас поселиться здесь. Вы понимаете, конечно, что земля, занятая вами, принадлежит королю?

— Полагаю, это официальное толкование, — отвечал я спокойно. — Однако я должен выдвинуть некую мысль для обдумывания. Земля эта лежит во владениях племени катоба. Насколько мне известно, никакая часть этой земли до настоящего времени не была ни приобретена, ни завоевана. Более того, катоба всегда были друзьями белых людей. По крайней мере, — добавил я, — англичан.

— То, что вы говорите, несомненно справедливо, однако объявленные права распространяются до западного океана. Я не желаю создавать казус относительно мест, где еще ничего нет, Сэкетт, и конечно помню, как вы нам помогли. Большинство людей при сложившихся обстоятельствах потребовали бы от нас самую высокую цену за свое зерно.

— Не в нашей натуре злоупотреблять своим преимуществом.

— Вы не желаете ответных услуг?

— Никаких. Но если, однако, у вас есть такое желание, вы могли бы написать рекомендательные письма для моей семьи, особенно для сына. Молодому человеку нелегко проложить себе дорогу без друзей.

— Это будет сделано. Мой родовой дом располагается в Боксли-Абби. Письма отправятся в Англию на том же корабле. Я также наилучшим образом отрекомендую вас и ваших близких нескольким членам компании[34].

Он откинулся на спинку кресла:

— Никто из нас не знает, что таит в себе будущее, но если судить по нынешним обстоятельствам, я пробуду здесь губернатором несколько лет[35]. Может оказаться так, что нам вновь потребуется ваша помощь.

— Вам нужно только позвать.

— Благодарю вас. Я также воспринял бы как любезность, если бы вы держали меня в курсе ваших исследований местности в горах или за ними. И, может быть, вы помогли бы нам установить отношения с племенем катоба. Как я понимаю, это сильный народ.

— Они входят в число самых известных воинов этой земли, сэр Фрэнсис. И сложилось так, что большинство их врагов — это и наши враги также.

Я сделал паузу.

— Вы понимаете, сэр Фрэнсис, что я покинул Англию довольно спешно.

Он поднял руку.

— Прошу вас! Ни слова больше об этом. Вы — здешний поселенец. Вы проявили себя умелым и полезным человеком. Больше мне знать ничего не нужно. Сэкетт, я — человек практический, и меня волнуют только интересы колонии. — Он глянул на меня с любопытством. — Вы долго здесь пробыли?

— Больше двадцати лет.

— Но вы понимаете, что официально никто не жил здесь так долго? — он долил себе вина. — Конечно, какое-то время ходили рассказы о белых людях, живущих где-то в глубине страны. Вы об этом знаете, я полагаю?

— Таких слухов было множество, когда мы впервые прибыли сюда, сэр Фрэнсис. Я уверен, что мы не были первыми. Мы находили вырезанные на деревьях инициалы, среди индейцев ходили рассказы о белых людях. И рассказы эти передавались еще до того, как исчезла «потерянная колония» на Роаноке.

Хуан Пардо слышал такие истории. Похоже, что капитан Гордильо тоже. Эстеван Гомес плавал вдоль здешних берегов в 1525 году и внес большой вклад в их картографирование. А я имел доступ ко многим картам, — отметил я. — Неважно, как далеко в прошлое мы ни взглянем, все равно найдем слухи о белых людях. Совершенно очевидно, что море пересекали многократно, может быть даже постоянно в течение долгого периода времени. Финикийцы никогда не раскрывали своих источников сырья или товаров…

Мы говорили долго, и сэр Фрэнсис задавал множество вопросов о почвах, дичи, минералах. Я рассказал ему, что золота мы нашли совсем мало, зато заложили несколько шахт, где добываем железо и свинец, а потому сами отливаем пули для мушкетов — и порох тоже приготовляем сами.

Когда я вернулся в нашу хижину, меня ожидал Пим Берк. Выглядел он беспокойно, что было для него необычно.

— Что случилось, Пим?

Он взглянул на меня смущенно, наконец заговорил:

— Барнабас, я… — и замолчал. — Ну-у… В общем, мне предложили должность. Я должен стать секретарем и переводчиком, а еще заниматься торговлей. На этой должности полагается субсидия, Барнабас, а я не становлюсь моложе…

— Никто из нас не становится моложе, так что я советую тебе принять это предложение.

Он явно испытал облегчение.

— Я не хочу показаться неверным человеком — понимаешь, сейчас, когда ты теряешь так много…

— Глупости! Да если бы я узнал об этом раньше, я бы тебе сам порекомендовал. В любом случае, Пим, соглашайся. Ты можешь здесь принести нам больше пользы, чем в нашей колонии. А кроме того, я подумываю о том, чтобы уйти за горы.

— Ну… если ты не возражаешь, Барнабас… Все-таки прежде всего я тебе верен.

Я положил руку ему на плечо.

— Пим, мы прошли вместе долгий путь, мы с тобой друзья, ты и я… Там, где мы живем, ты себе никогда не сыщешь жену, а тебе жена нужна. Ты ее вполне заслуживаешь.

— Ну, по правде говоря…

— Что, есть девушка?

— Вдова, вдова, Барнабас. Молодая, и у нее кое-что отложено, да и у меня немного есть, как тебе известно…

— Безусловно. Но, Пим…

Он поднял глаза:

— Изумруд? Я только одному человеку сказал… — он внезапно оробел.

— Ладно, так тому и быть, — сказал я. — Только давай не терять связи. И помни, Пим: где бы я ни был, у тебя есть друг.

Мы пожали друг другу руки, и он ушел — немного торопливо, словно опасаясь, что может повернуть назад.

И в эту ночь я лежал без сна, так и не сказав ничего Эбби об уходе Пима. Она бы пожалела о нем, пожалела бы, что его не будет рядом со мной, ибо он был хорошим другом и верным человеком, но я последние месяцы немало расстраивался, поскольку не видел будущего для него в том, что мы делали.

Земля — да. Мы купили у катобов землю, и у него был свой участок, как и у меня, но у одинокого человека жизнь пуста, хотя пока человек молод, ему так не кажется.

Но все же лучше бы он не упоминал об изумрудах. Мы нашли несколько штук, у него был один, у меня — четыре. Три я отдал Эбби, один — Брайану. Камни смогут сослужить им службу в случае нужды, и любой из них достаточно велик, чтобы купить поместье, если потребуется.

Пимов изумруд был не из крупных, но поражал меня безукоризненной красотой.

До нас доходили слухи, что в нижней части предгорий находили изредка маленькие алмазы, но наверняка мы на этот счет ничего не знали.


* * *

И наконец этот день настал. Несколько раз я встречался со шкипером «Орла», солидным человеком и, по всем отзывам, хорошим моряком. Дважды побывал я на борту и увидел, что судно поддерживается в отличном состоянии умелой с виду командой.

С рассветом я уже был на ногах и вышел из дома — поглядеть на погоду. Великолепный день — а для меня самый мрачный.

Вскоре появилась Эбби и подошла ко мне. Мы стояли у реки, ничего не говоря, лишь мои пальцы касались ее руки — или ее рука моей… Но слов у нас не было.

Мы уже говорили о ее возвращении, но, думаю, ни она, ни я в это не верили. Все еще оставался шанс, что ордер на мой арест лежит и пылится в каком-то ящике, чтобы в нужный момент появиться на свет и быть пущенным в ход, а мы оба знали, что десятилетняя девочка с дальней границы не может стать великосветской леди за три или четыре года.

Под конец мы поцеловались, нежно коснувшись губами, и она сказала:

— Береги себя, Барнабас.

А Ноэлла вцепилась мне в руку со слезами на глазах.

Брайан стоял выпрямившись, как я и ожидал, и крепко стиснул мою руку.

— Я сделаю все, чтобы ты мог гордиться мною, отец!

— Я уже тобой горжусь, — тихо ответил я. — Заботься о матери и сестре.

Другие мои сыновья стояли вокруг, вид у них был неловкий, а чувствовали они себя и того хуже. Лила все повторяла вновь и вновь, что должна была отправиться с ними.

— Тебе надо думать о Джереми, — отвечала ей негромко Эбби, — и о собственных детях.

— Возвращайся, Эбби, — сказал я. — Возвращайся.

— Жди меня, Барни, ведь я люблю тебя. Люблю, и всегда буду любить, и всегда любила с того самого первого вечера, когда ты вошел в дверь, а снаружи была буря.

Я стоял на берегу и смотрел, как уплывает «Орел» вниз по реке — и вдруг понял в глубине души, понял с жутким отчаянием, что никогда уже не увижу никого из них снова.

Лила взяла меня за руку и крепко сжала ее.

— У них все будет хорошо. У них все будет хорошо. Я вижу безопасное плавание и долгую жизнь для них.

Вот только она ничего не сказала обо мне и о моей жизни.

Глава тридцать третья

Наше поселение на Охотничьей речке больше не было прежним. Вновь и вновь я ловил себя на том, что вдруг поворачиваюсь, чтобы воскликнуть «какой закат», или «какой узор сплетают тени от листьев на воде», или «как сверкнуло птичье крыло» — а Эбби рядом нет.

Синева гор, казалось, придвинулась ближе, и все чаще и чаще мои глаза поворачиваются к западу.

Там все еще лежат горы, обширные и загадочные, с неведомыми долинами и потоками, текущими из темных, невероятно далеких далей, и всегда за ними новые дали, другие вершины, и длинные плоскогорья, и внезапные промельки далеких-далеких горизонтов…

Джубал бесшумно скользнул в дом, когда я сидел над книгой — перечитывал Маймонида[36].

— Па! В селениях идут разговоры. Они снова собираются напасть на тебя.

— А можно бы подумать, что им должно было надоесть.

— Ты для них — постоянный вызов на подвиг, па. Ты сам не понимаешь, до какой степени, ведь все их лучшие воины пытались — и были убиты или страдали от тяжких ран. Ты стал легендой, и кое-кто говорит, что ты не можешь умереть, что ты никогда не умрешь, но другие считают, что должны убить тебя сейчас, это для них дело чести. Они придут скоро. Может быть, даже сегодня ночью.

Джубал кивнул, а потом вдруг заговорил иначе, словно бы с усилием:

— Па, ты ведь не огорчаешься из-за этого… ну, что я не похож на других?

— Конечно нет. Ты — хороший человек, Джубал, один из самых лучших. Я люблю тебя так же, как и других сыновей.

— Люди меня угнетают, па. Я люблю дикие, безлюдные края. Люблю места, откуда далеко видно. Жить среди людей — это не для меня. Мне нужны деревья, реки, озера и дикие звери. Может, я просто один из них — сам дикое животное.

— И я тоже все это люблю, Джубал. Почти так же сильно, как ты. И теперь, когда твоя мать уехала, я могу выйти в эту дверь и идти всю жизнь, что мне осталась.

Мы с ним помолчали. В очаге потрескивал огонь. Я закрыл книгу. Свет от огня плясал на лице Джубала, порождал танцующие тени в дальнем конце комнаты, а глаза мои беспокойно блуждали по каменным плитам пола, по шкуре медведя, которого я убил в лесу, на краю купы рододендронов. Помню, после выстрела я перезарядил мушкет, а потом съехал вниз по неровному склону, в трещинах которого цвел песчаный мирт, и остановился у медвежьей туши.

Пуля попала точно и уложила зверя. Убить вовсе не так уж трудно, если взят верный прицел. Над головой пролетел ворон, кося на меня подозрительным взглядом, а на втором круге он с жадностью принялся оценивать крупные размеры медведя. Этот ворон отлично знал, что я заберу шкуру и какие-то отборные куски, но ни за что не поволоку шестьсот фунтов через хребты, отделяющие меня от дома.

— Па, тетушка Лила сказала мне однажды, что у тебя есть дар.

— В нас течет кровь Нила, Джубал. — Я взглянул на него. — Что, у тебя он тоже есть?

— Индейцы считают, что есть.

— Ты знаешь обо мне?

— Я… думаю, что знаю, па.

— Не говори об этом, Джубал. Достаточно того, что знаем мы с тобой и Лила. Я не печалюсь, ибо есть свой час для каждого, а мы редко бываем к нему готовы… Одно я знаю твердо. Я все еще слишком молод, чтобы зарасти ржавчиной. Когда придет весна и снова взойдут мои посевы, я соберу мешок и пойду, чтобы увидеть перед смертью хоть часть тех земель, что ты видел на западе.

— Я был за горами, — сказал Джубал, — я спустился вниз на плоту по тамошним рекам. Я добрался до далекой-далекой земли, где самая большая река на свете течет на юг, куда-то далеко к морю, и иногда мне кажется, что я хотел бы добыть лошадь, сесть на нее и бесконечно ехать по этим равнинам, все дальше и дальше, так же, как река течет.

За равнинами, покрытыми кустистой травой, где пасутся бизоны, там есть другие горы — так индейцы говорят, — горы, которые вздымают свои ледяные вершины под самое небо; я ходил в ту сторону, но так далеко не забирался.

Индейцы там живут в палатках из бизоньих кож, я с этими индейцами дрался, и охотился вместе с ними, спал в их палатках; я мог бы жить их жизнью и найти счастье, думаю. У них есть лошади, у южных индейцев, они их добывают с испанских ранчо, там, на юге, ближе к Мексике.

— А дальше к северу лошадей у них нет?

— Пока нет, но скоро появятся — и знаешь, па, когда индеец добывает лошадь, он становится другим человеком. Я это видел. Команчи и кайова имеют лошадей, но кайова недавно живут на западных равнинах, они только что пришли с гор, что лежат дальше на западе.

Индейцы в Америке похожи на народы в Европе и Азии, о которых ты нам рассказывал, — вечно воюют друг с другом, вечно стремятся в новые земли и прогоняют оттуда людей, которые были там до них, прогоняют или убивают.

— Люди во многом одинаковы по всему свету, Джубал. Мы — не лучше и не хуже, и они тоже. Пикты жили в Англии, а потом пришли кельты, а после них, через долгое время — англы, саксы и датчане. И когда они уже осели и устроились, явились норманны, отобрали всю землю у народов Англии и раздали ее в наделы тем людям, что пришли с Вильгельмом Завоевателем. Старая история. Добыча достается победителю.

Ведь индейцы поступали точно так же с другими индейцами. В Мексике ацтеки были дикарями, которые победили других людей, более старые и более цивилизованные народы, а потом двинулись маршем, как римляне, и попытались завоевать все вокруг.

Кортес нашел добровольных союзников, потому что многие индейцы Мексики ненавидели ацтеков.

То же самое было в Перу. Люди, которых мы называем инками, пришли неожиданно и сплавили в одну обширную империю разные племена и народы, и сделано это было путем завоеваний. И так поступают не только люди. Растения делают то же самое. Когда складываются подходящие условия, появляется новый вид растений и занимает всю территорию.

— Па! Но там, за горами, бывали белые люди. После того, как я переправился через большую реку, текущую на юг, я поплыл на каноэ вверх по реке, текущей с запада, и странствуя по стране, лежащей к северу от нее, я нашел несколько больших камней с надписями, точно такими же, как на некоторых старых-старых картах, которые попали к тебе из Исландии.

— Руны?

— Да. Насчет этого двух объяснений быть не может, па. Они там побывали.

Мы говорили допоздна, пока не прогорел огонь и не остыл кофе в кружках. Думаю, так много Джубал никогда не говорил. Звук его голоса словно согревал комнату… Но, поднявшись после всего, он сказал:

— Спи чутко, па, ведь индейцы придут, когда подскажет их колдовство, а тот, кто спит слишком крепко, может так и не проснуться.

После этого он ушел — он редко спал в помещении даже в самую холодную погоду. Я взял дров из закрома, раздул огонь, и когда поленья занялись, вышел из дому и пошел к Джереми.

Лила месила тесто. Джереми что-то ткал — Барри Магилл научил его своему ремеслу.

— Садись, — сказала Лила. — Горшок на огне. Хочешь чаю из сассафраса[37]?

— Хочу, — ответил я, а потом повернулся к Рингу. — Джубал здесь. Он говорит, что на севере собирались воины и что по селениям идут разговоры, что они скоро придут сюда… может быть, даже сегодня ночью.

— Тогда надо поставить двух человек на стены. Барри и Тома — в первую смену, так?

— Да, а Сакима и Кейна — во вторую. А последнюю оставим для себя.

— Вот тогда, стало быть, они и придут, Барнабас. Я только что думал про давние времена. Помнишь моряцкую жену, которая сдавала нам комнаты? Мэг, так ведь ее звали?

— Вроде так. Да, я ее хорошо помню. Надеюсь, ее муж воротился и у нее завелась дюжина сыновей. Она была добрая женщина.

— Хотел бы я снова увидеть Джублейна. Хорош он был со шпагой, Барнабас. Лучший из всех, кого я знал когда-нибудь… кроме тебя.

— И тебя.

— Ну… было мне дано такое искусство. Я и верхом ездить умею, но сколько уже времени прошло с тех пор, как я в последний раз видел лошадь?

— Ничего, скоро снова увидишь. К югу от Санти живет один испанец, у которого есть девять лошадей на продажу или обмен. Он собирается обратно на старую родину и хочет там жить хорошо. А лошадей взять с собой не может — хлопотно и дорого, да и никто кругом не хочет, чтобы он их забирал, только его соседи не могут заплатить нужную цену. Говорят, с ним можно сторговаться.

— Когда?

— Я послал Кина с Янсом.

Джереми Ринг собрал свою работу, убрал в сторонку и допил остаток чая.

— Я бы сходил сейчас к Джону Куиллу, но не думаю, что он бросит свое хозяйство. Он сейчас выстроил третий дом, два-то спалили индейцы, и урожай у него сжигали три раза, так он поклялся, что в следующий раз либо отобьет их, либо умрет.

Я пошел предупредить Черного Тома. Он рано ложился спать, так что сейчас поднялся из постели, оделся, взял два пистолета, абордажную саблю и мушкет и полез на стену. Следом поднялся наверх Саким — постоять на часах, пока встанет Барри.

Вечер был прохладный. Светили звезды, но постепенно наползали облака. Да, ночь будет темная, очень темная.

Кейн О'Хара с женой пришли в форт из своей хижины на краю поля. Кейн завел привычку курить табак — научился у Уа-га-су, который до сих проводил много времени среди нас.

Как странно было в такой момент не иметь рядом Эбби, о которой надо позаботиться…

С гор тянул необычно холодный ветер. Неужели это будет та самая ночь?

— Нет… еще нет…

Я проговорил это вслух, и Кейн О'Хара, который стоял поблизости, оглянулся.

— Просто раздумываю вслух, — пояснил я.

Он кивнул:

— Я тоже так делаю, когда жены нету дома.

Мы следили, как исчезают звезды за наплывающими облаками. Ночь стала темной и недвижной, как бархат. Я шевельнулся, доски у меня под ногами чуть скрипнули. Бродячий ветерок зашелестел листьями в лесу, потом улетел дальше. Мы вслушивались в ночные звуки — ведь это был наш лес, и мы хорошо понимали его язык. Ибо никогда лесной шум не бывает одним и тем же, звук его меняется от места к месту, и если ухо настроено слушать, оно различит каждый чужой шорох в ночи.

Оставив Барри с Томом на стене, я вернулся к себе в дом.

Я лежал на широкой кровати один, думая об Эбби, Абигейл. Я вспоминал, как она говорила о разных вещах, как звучал ее голос, каким тихим, интимным был он ночью. Я думал о тех временах, когда рождались наши дети, о том, как я был напуган, когда появился на свет второй.

Не знаю, так никогда и не понял, почему так было, но в ту ночь я вдруг почувствовал себя отрезанным от всех, жутко одиноким, мне захотелось найти кого-нибудь, чтоб побыл со мной — хотя бы немного, потому что Эбби лежала в хижине у Лилы, где та могла лучше ухаживать за ней и присматривать всю ночь.

Все пугающие часы одиночества, пережитые мною когда-либо, столпились тогда вокруг меня, ведь ей пришло время рожать, а я ничего не мог сделать — я, который всегда делал все. В тот вечер ко мне заглянул Джон Куилл, принес кусок мяса от убитого оленя, и я разговаривал с ним, пока он чуть не силой от меня вырвался.

А причины для моих страхов не было никакой, потому что ребенок вышел на свет легко, без всяких осложнений…

Через некоторое время я заснул, и меня разбудила опустившаяся на плечо рука Сакима.

— Пора, я думаю.

— Есть какие-то признаки?

— Возможно… Небольшая перемена в звуках… едва заметная. Пойдем! Я сварил кофе.

Кофе все еще был редкостью, но мы привыкли к его вкусу давным-давно, обнаружив в захваченном грузе, я когда он весь вышел, стали пополнять свои запасы с работорговых кораблей, направляющихся в Вест-Индию. Иногда мы оставались без кофе — тогда мололи бобы или что было.

Наш кухонный стол был выскоблен добела. Такой порядок завела Эбби, и после ее отъезда я старался ничем не нарушить его безукоризненную чистоту. Ел я на скамейке за дверью, а столом пользовался лишь для чтения и письма. Это натолкнуло меня на мысль… Надо проверить, отлил ли Джон свечи для нас всех. Мой запас становился все меньше и меньше.

Саким налил две кружки.

— Хорошо, старый друг, что мы вместе. Я вижу, ты читал Монтеня. А перед тем был Маймонид… Я хотел бы иметь возможность познакомить тебя с Хальдуном… Ибн Хальдуном[38]. Что за чудо его «Мукуаддимах»! Эту книгу ты должен прочесть когда-нибудь. Он был одним из величайших наших мыслителей… не самым великим, может быть, но одним из них. Чрезвычайно практический человек — вроде тебя.

— Я? Практический? Хотел бы я таким быть. Временами во мне бушует безумие, Саким, и большей частью я самый непрактичный из всех людей.

— Пей кофе. Вот хлеб из маисовой муки. Лила будет в отчаянии, если увидит, что ты его не ел.

— Только не Лила. Ты забыл, какая она. Она делает то, что нужно, и не обижается, если ее трудов не замечают. Я давно уже понял, что на свой лад наша Лила — философ.

— Ну что ж… остается только надеяться, что Джереми это понимает. Но легко философствовать о семейной жизни, когда сам не женат. Давай есть наш маисовый хлеб. Если уж надо нам болтать всякие глупости, так лучше при этом есть, тогда время не будет потрачено совсем уж зря.

Саким поставил кружку на стол.

— Наш добрый Хальдун много чего говорил по поводу питания. По его утверждению, все свидетельства показывают, что тот, кто ест мало, выше тех, кто ест много, как в отваге, так и в чувствительности.

И все же мы с готовностью воспринимаем мысль, что толстый человек — мудрый. Разве не был он достаточно мудр, чтобы добыть себе пищу? Однако мы не спешим приписать набожность кому-либо кроме тощих. Толстый пророк никогда не сумеет основать новую религию, а тощий, аскетичного вида может сделать это без труда.

Пророк должен всегда спускаться с гор или выходить из пустыни. Но ни в коем случае не подниматься из-за стола.

Он должен также иметь сильный и красивый голос, но не слишком отточенный. Мы склонны не любить и подозревать людей со слишком хорошо поставленным голосом. В голосе пророка должна звучать некоторая грубость…

— Пошли лучше на стену, — сказал я с некоторой грубостью в голосе. — Тут становится душновато. По крайней мере, когда я читаю Монтеня, то могу закрыть книгу, если устал слушать.

— Вот видишь? Я рассыпал перед тобой жемчуга, а ты на них не обратил внимания. Что ж, так — так так.

Мы взобрались по лестнице в темноте, ощупью находя перекладины. Рядом с нами возник тенью Кейн О'Хара.

— Ничего, — доложил он. — Но сверчки умолкли.

Уходя, он добавил:

— Если я понадоблюсь, крикните погромче или выстрелите. Спать я не буду, так только, опущу голову на стол.

— Я останусь здесь, — сказал Саким Кейну. — Только не съедай весь хлеб.

Бревна, из которых был выстроен палисад, были неравной длины, но мы сознательно оставили их такими, чтобы нападающим было труднее ночью высмотреть человеческую голову. Бревна торчали над землей в среднем на пятнадцать-шестнадцать футов, а настил галерейки, идущей вдоль стен, был на десять футов от земли — кроме того места, где находились ворота. С земли на галерейку вели две лестницы. Вперед за стену выступали два блокгауза, что позволяло защитникам стрелять вдоль стен. Второй блокгауз был добавлен позже первого, ибо мы стремились постоянно улучшать нашу фортификацию.

Джереми заряжал запасные мушкеты.

Теперь в небе не было видно ни одной звезды. Поднимался ветер, сейчас обнаружить приближающихся станет трудно. Тьма стояла густая, но наши глаза привыкли к ночи. До сих пор, насколько мне было известно, никаким индейцам не удавалось захватить укрепленную позицию вроде нашей, но я знал, как опасна излишняя самоуверенность, и пытался поставить себя на их место и представить, как они попытаются это сделать.

Добрую дюжину раз они пробовали зубы на этом форте — но безуспешно. И если они решились снова испытать силы, то, видимо, полагают, что на этот раз у них получится.

Что-то ударило в палисад подо мной…

Чуть подальше как будто еще что-то упало, что-то скользнуло змеей вдоль галерейки и исчезло за стеной.

Исчезло — да не совсем. Это было веревка с узлами, один узел застрял в щели между двумя столбами. Тут же я услышал шорох мокасин по бревнам снаружи, и почти сразу же над стеной возникла голова.

Причудливо раскрашенное лицо индейца было всего в нескольких дюймах от меня, и мой ответ последовал мгновенно: короткий резкий удар прикладом мушкета в это лицо.

Он меня вообще не видел, он только высунул голову над бревнами, чтобы осмотреться, а потому даже не попытался уклониться; вся сила удара пришлась в цель, и он свалился на землю с гулким ударом.

— Веревки! — закричал я. — Они лезут по веревкам!

Перевернув мушкет, я выстрелил во вторую голову, которая появилась над стеной футах в двадцати от меня — я едва смог ее разглядеть в темноте.

А дальше началась рукопашная, и это была нелегкая схватка. Троим сенекам — как оказалось, это именно сенеки, — удалось перебраться через стену. Одного мы застрелили, когда он спрыгнул на землю уже внутри форта, второй был заколот шпагой.

Что происходит за пределами моего поля зрения, я не представлял. Не время было вертеть головой по сторонам. Прямо передо мной стену перескочил крупный индеец, гибкий, великолепной наружности мошенник, насколько я мог судить в темноте. Не успел он коснуться пятками настила, как тут же бросился на меня с ножом в руке.

Мушкет мой был разряжен, и я бросил его на доски. Вытащить пистолет из-за пояса я не успевал, а он надвигался быстро, держа нож в опущенной руке. Резким ударом ладони по запястью я сбил его руку в сторону, тут же поймал это запястье, поставил подножку и опрокинул его на галерейку.

Он сильно ударился, но мгновенно вскочил и снова двинулся на меня, только теперь осторожнее. Я мог бы вытащить пистолет, но у него такого оружия не было. И потому я выхватил свой нож — нож из Индии, подаренный мне отцом в давние времена. Индеец сделал удачный выпад, но я его парировал и тут же сам ткнул ножом вперед. Он кое-что понимал в драке на ножах, но о фехтовании не знал ничего, и кончик моего ножа чиркнул его по запястью.

Он резко отскочил назад с залитой кровью рукой, сразу же извернулся и нырком бросился на меня, чтобы поймать за ноги. Мое колено взметнулось кверху и перехватило его в полете, попав в висок. Силы толчка оказалось достаточно, чтобы перебросить его через край.

Он упал с высоты десять футов, однако приземлился на ноги и устоял. Немедленно бросился обратно, и мне пришлось прыгнуть на него сверху. Он шарахнулся назад — но слишком медленно, я обрушился на него, опрокинул на землю, а сам тут же вскочил, чтобы продолжать схватку, — и двинул его кулаком под подбородок.

Он зашатался. Кулак достал его хорошо. Я нанес еще два удара, один за другим. Он совершенно не был знаком с боксом, и от удара под ложечку ему стало плохо. Следующий удар повалил его на землю. Я сгреб рукой многочисленные ожерелья у него на шее и сильным рывком шмякнул его о ворота.

Он грохнулся с чудовищной силой, и я решил, что он потерял сознание. Я нашел на земле его нож.

В небе появился первый свет далекого еще утра, и теперь я видел его ясно. Он успел подняться и кинулся наутек. Я перехватил нож и метнул в него, крикнув:

— Эй, ты забыл!

Он развернулся и поймал нож в воздухе, словно это был просто мяч.

— Я принесу его обратно! — крикнул он на бегу.

На мгновение я остолбенел, глядя ему вслед. Он кричал по-английски!

— Погоди! — заорал я, но он уже исчез.

С моим выкриком бой закончился, и я медленно пошел по кругу, обходя стены. Кейн получил стрелу в предплечье, Черный Том Уоткинс — тяжелую ножевую рану. На Джереми не было ни царапины, зато на мне, как оказалось, целых три отметины — небольшая колотая рана и две резаные, поверхностные, но они могли оказаться неприятными, если вовремя не обработать.

Мы считали, что у них убиты трое, но они унесли тела с собой, так что наверняка мы не знали.

Но нападение было отбито не нашими усилиями. Как оказалось, в самый разгар боя налетели Кин, Янс и дюжина катобов во главе с Уа-га-су; словно буря, ударили они в спину нападающим и переломили хребет атаке.

Мало того, Кин и Янс приехали верхом, на лошадях!

Глава тридцать четвертая

Как быстро катятся годы! Как одиноки ночи!

Наконец-то я иду на запад, через голубые горы, в те земли, что лежат за ними, — и как долго я мечтал об этом! Какое бессчетное число раз глядел я с тоской на эти горы, дымчатые на фоне неба!

К нам вернулся Пим Берк, хоть может и ненадолго. Его дама оказалась не только прелестной, но и бесчестной. Она утащила его изумруд и все золото, что у него было, и сбежала на корабле, ушедшем в Англию, чтоб ей пусто было!

Но он вернулся, и я этому рад и благодарен судьбе. Он побудет у нас совсем немного, потому что возвращается на побережье, чтобы устроить гостиницу в одном новом городке. Это занятие по нему, он с ним хорошо справится.

Джон Куилл съездил в Уильямсберг, чтобы сделать заявку на свой участок земли. Он оформил свою землю здесь и другой участок, на реке Човон, и уговорил Джереми сделать то же самое.

Кин и Янс снова отправились за горы, держась индейской тропы, протоптанной ногами столетий, уходящих туда. Скоро я встречусь с ними, ведь я наконец иду в те края.

Джубала мы не видели вот уже два года. Он бродит где-то там, за великой рекой, о которой говорил Де Сото, где-то за обширными равнинами, протянувшимися там в сторону заходящего солнца, и, думается мне, не остановится, пока не дойдет до сверкающих западных гор своей мечты, — и это мне понятно, ведь я сам тоже шел за своей мечтой о горах. И так должно быть с каждым новым поколением, ибо люди должны всегда смотреть на горы и всегда стремиться перебраться через них.

Тропы будут отмечены их мертвыми телами, трава напитается их кровью, но все же кто-то прорвется, кто-то построит, кто-то вырастит…

Брайан изучает законы в Судебных Иннах[39] в Лондоне, стал приятным джентльменом — так люди говорят. А Ноэлла теперь молодая английская леди, красавица и девушка с твердым характером. Отличная наездница, элегантная танцорка. Вспоминает ли она когда-нибудь наши голубые горы? Скучает ли по своему отцу, который помнит ее маленькие ручки у себя в волосах, первые слезы у нее на глазах, смех, всегда готовый сорваться с ее губ? Когда Уильям умрет, наш старый участок в Фенланде достанется ей.

Мы пишем друг другу, наши письма пересекают океан на «Абигейл» и других кораблях. И еще я продолжаю торговлю с Питером Таллисом.

А Саким, наш учитель, наш врач, наш друг… однажды дошла до нас весть из его родной земли, не знаю уж, что это за весть была, но он пришел ко мне попрощаться — и отправился в путь прежде, чем солнце успело взойти следующий раз.

И вот теперь я, Барнабас Сэкетт, больше уже не молодой человек, хоть еще и не совсем старик, отправился в дорогу, снова на запад. Вместе со мной едет Черный Том Уоткинс. Мой старый спутник из болотного края едет сейчас по высоким хребтам, где ждет ветер. Под конец, когда Джереми совсем уже собрался ехать, Лила не согласилась — и в первый раз он ее послушался.

Сейчас из долин поднимаются тени, новая ночь подбирается к нам ползком. Весь день мы ехали по тропе, проложенной бизонами, которые огибают контуры холмов и, кажется, всегда находят самый легкий путь.

Шауни говорят об этих местах, как о земле мрачной и кровавой, и ни один индеец не живет нынче здесь, хотя охотиться они сюда приходят. Однако здесь попадаются свидетельства древнего обитания: каменные стены, следы земляных работ, в пещерах попадаются какие-то вещи. В одном из старых фортов Том нашел римскую монету.

Глупости, скажете вы? Я утверждаю только лишь, что мы нашли монету, оброненную кем-то, не обязательно римлянином, но, возможно, кем-то, кто торговал с римлянами, ибо самый большой миф — это рассказ об открытии какой-то страны, потому что все земли и страны были известны давным-давно и по всем морям плавали люди в давно ушедшие времена.

Мы здесь с Томом одни. Скоро остановимся на ночь. Но меня эта ночь тревожит и, будь на небе луна, я настаивал бы, чтобы ехать дальше.

Дважды за последние несколько минут я оглядывался назад, на тропу, по которой мы приехали, но ничего не видел… И все же что-то там есть — медведь ли, дух или человек — что-то есть.

О! Вырытое ветром углубление, вроде полупещеры, вокруг — огромные глыбы битого камня, несколько живых деревьев и много поваленных.

— Том! Если найдем воду, остановимся здесь.

Пока он осматривал это место, я не сходил с седла. Медленно опускались сумерки, тропы уже едва просматривались…

Том вынырнул из темноты.

— Там хороший источник, Барнабас. Считай, место то самое.

Что? То самое место? Как-то по-особенному звучали эти слова. Завтра мы встретимся с мальчиками в укрытой ложбине, находящейся впереди по тропе, ложбине, где растут дикие яблони, о которых они говорили.

Я сошел на землю, снял седло с лошади и привязал ее к глубоко забитому в землю колышку — пусть пасется. Пока Том собирал топливо для костра, я сделал то же самое и с его конем.

Свет от огня мерцал на голых каменных стенах. От жарящейся оленины шел отличный запах. Опустившись на колени, я подбросил в костер хвороста. Тепло приятно успокаивало, и я вдруг порадовался возможности отдохнуть, ведь с рассвета мы одолели изрядный кусок дороги.

Ни звука в ночи, кроме ветра, ни шороха, кроме листьев… Высокие места остались уже позади. Ложбина с дикими яблонями — прямо впереди, под нами. А за ней — длинная-длинная долина, которая кончается, или как будто кончается, у реки, быстрой и многоводной речки, которая, говорят, течет к великой реке Де Сото. Джубал спускался по этой речке. Он мне о ней рассказывал.

Том передал мне кусок оленины.

— Индейцы говорят, здесь были белые люди в стародавние времена. Чероки говорят, что они их всех уничтожили. Шауни говорят то же самое о себе. Наверное, кто-то из одного племени женился и перешел в другое и принес эту сказку с собой, а может, они объединялись в один военный отряд.

Ветер ныл в соснах, земля, темная, лежала вокруг нас. Огонь трепетал на ветру, и я подбросил еще топлива. Не следовало мне смотреть в огонь, глаза слишком медленно приспосабливаются к темноте, а там, снаружи, думал я, кто-то есть, ждет.

Кто-то — или, может быть, что-то…

Это — моя земля. Я глубоко вдыхал свежий холодный воздух с гор. Это было то, за чем я приплыл сюда, эта дикая страна, эти высокие парни, которые едут по горным тропам мне навстречу. Это — земля для мужчин. Здесь они могут вырасти, здесь могут стать мужчинами, здесь могут идти к своему предназначению, ожидающему людей, которые живут и действуют.

Мой отец дал мне многое, и я передал им часть его дара, думаю, и сам дал широкий край, где им предстояло вырасти. Даже если не сделал я ничего больше, я оставил им это прирожденное право… ибо я знал, что там, далеко отсюда, за великой рекой, за широкими равнинами, за сверкающими горами… за… всегда будет для мужчин этой страны вечное «за».

Многие умрут… но разве не всем предстоит умереть рано или поздно? И все же многие умрут в бою здесь, многие умрут, пока будут строить новую страну, но каждый из них, умирая, оставит что-то от себя на земле. Долго ждала эта земля, пока придут люди с твердой сердцевиной, ждала, вылеживаясь, пока исполнится ее предназначение. Хоть трудными могут быть годы, тяжкими минуты сомнений, но всегда будет «за».

Я снова посмотрел на звезды. Даже там… даже там, в небе, дайте только время…

Черный Том Уоткинс снова расшевелил костер. Добавил хвороста.

— Тебе тоже показалось, что там что-то такое было у нас за спиной?

— Приведи коней поближе, Том. Да, я думаю, там что-то есть. Но так или иначе я хочу двинуться в путь пораньше. Мы должны встретить мальчиков в ложбине, где растут дикие яблони.

Он оглянулся на меня:

— Ты веришь, что у нас все получится, Барнабас?

— А ты сомневаешься, Том?

Он молчал, огонь потрескивал. Где-то вдали ветер пробирался между деревьями.

— Я считаю, что нет, Барнабас. По-моему, с самого начала, с того момента, как мы сели на лошадей, я знал, что на этот раз возвращаться нам не придется.

— Ну что ж, мы с тобой проехали долгий путь вместе, Том, очень долгий путь с того вечера на краю болот…

— Да, и мальчики уже достаточно взрослые, чтобы пробиться без нас, — он глянул на меня смущенно. — Барнабас, я надеюсь, ты не в обиде — понимаешь, мне иногда кажется, что эти мальчики — мои дети.

— Именно этого мне и хотелось, Том. Ты был для них вторым отцом и хорошим примером.

— Примером? Я?

— Ты — человек, Том Уоткинс, человек, с которым можно ехать по военной тропе… да и по любой тропе. Ты был рядом со мной, когда говорили длинные пушки, ты был рядом, когда обнажались клинки и когда они возвращались в ножны, и ты никогда не отлынивал от работы, которую нужно было сделать.

— Лила знала, верно ведь? Это ведь поэтому она не пустила Джереми с нами?

— Она знала.

Он привел лошадей ближе к костру, а я отошел в темноту и прислушался. А если я ошибаюсь? Ну что ж, тогда… тогда завтра мы встретимся с мальчиками.

Я подошел к роднику и напился холодной-холодной воды.

Выпрямляясь, я услышал легчайший звук. Мой мушкет поднялся, я сдвинулся поглубже в тень большого камня. Быстрый взгляд показал, что Том исчез. Огонь потрескивал в одиночестве. И вдруг слева от меня шевельнулась тень, и я услышал грохот Томова мушкета. Тень остановилась, потом упала вперед… и тут они бросились — быстро, молча, и было их слишком много.

Мой мушкет отсчитал одного. Тут же из тени почти у моих ног вынырнул воин, и я застрелил его из пистолета, а потом бросился вперед, орудуя мушкетом, словно дубинкой, чтобы встать над Томом.

В меня попала стрела. Я почувствовал удар, потом острую боль.

Они были вокруг меня со всех сторон. Мушкет вывернули у меня из рук. Я выхватил нож… нож из Индии, подаренный моему отцу, а от него перешедший ко мне.

Он взметнулся вверх. Я услышал резкий выдох, индеец упал в сторону от меня. И я внезапно, пустив в ход все силы, кинулся в самую их гущу, я колол и резал. Чья-то нога разбросала костер, огонь перекинулся на траву, огромное пламя взметнулось кверху, гневное и трескучее.

Передо мной возник высокий воин, замахнулся дубинкой… Я быстро нырнул вперед, под удар, к нему. Нож вонзился между его ребер, он упал, вывернув рукоятку у меня из пальцев. Он упал, а я размахнулся кулаком и свалил другого, потом быстро наклонился, чтобы вытащить нож — и ощутил страшный удар по голове.

Я истекал кровью, мне было больно. Снова упал — и снова поднялся. Схватил пистолет — но курок только клацнул впустую. У Тома еще оставался один заряженный пистолет. Я нырнул к его телу, опрокинул на землю ударом одного индейца, расшвырял еще троих. Поднявшись с его пистолетом, я выстрелил в кучку индейцев, сгрудившихся передо мной, потом перехватил тяжелый пистолет за ствол и ударил еще одного. Ударил — и сам упал. Надо мной темной тенью возник индеец с копьем. Я отвел удар в сторону, и, схватившись за древко, подтянулся и встал. Они отступили назад, образовав круг, они не сводили с меня глаз, а я, стиснув копье, размахивал перед ними острием.

Они собирались снова двинуться на меня. Я протянул назад руку и, нашарив свой пороховой рог, вытащил пробку и бросил его в огонь. Громыхнул взрыв, клуб огня ударил кверху, и индейцы отскочили подальше.

И тогда Том, который, видимо, был только оглушен, поднялся на ноги и несколько минут мы стояли с ним спина к спине. Я сумел вернуть свой нож, и мы сражались, пробивая себе путь к устью пещеры.

— Барн… я — все… я…

Он снова упал, но я выхватил у него абордажную саблю. Минуту, а то и больше, я удерживал их на расстоянии этим вертящимся, сверкающим, бросающимся вперед клинком, но я слабел.

Я истекал кровью… Мне было больно.

И вдруг я оказался на земле. В груди у меня торчало брошенное издали копье. Я попытался двинуться — и не смог.

Пальцы крепче стиснули нож.

— Ну, подходите, черт вас побери! Чтоб я мог убить еще одного!

Они смотрели на меня и медленно отступали. Я умирал — и понимал это.

И они понимали это тоже.

И вдруг один из них упал на колени и затянул песню смерти.

Мою песню смерти. Он пел ее для меня.

Повернув нож, я протянул его этому индейцу рукояткой вперед.

— Спа… сибо, — сказал я.

Или подумал, что сказал.

— Эб!.. Эбби!.. Я… Я хочу…

Мои пальцы двигались в пыли, шевелились.

Кин… Янс… мальчики и Ноэлла. Нашли ли они тропу, как я? Знают ли они путь, по которому им идти?

Кто выживет, чтобы рассказать историю — нашу историю?

Мои пальцы писали в пыли. Я посмотрел — в глазах у меня все расплывалось.

Я написал: «Дай им завтрашний день…»

Я был мертв, но еще не совсем, потому что почувствовал, как какой-то индеец наклонился и укрыл меня одеялом.

Послышался шорох мокасин… удаляющихся…

Утренний ветер шевельнул уголок одеяла. Заржала лошадь… и на долгое, долгое время наступила тишина.


* * *

В вигвамах племени сенека царила тишина. В затененный вигвам старого вождя вошли четыре воина и остановились перед ним.

Долгое время стояли они в молчании, сложив руки. Наконец один сказал:

— Ему пришел конец.

— Вы принесли его волосы?

— Нас было двенадцать. Ушли оттуда четверо. Мы оставили его скальп ему… и второму тоже.

Заговорил другой:

— Мы укрыли их одеялами, потому что они были храбрые люди.

— Он всегда был храбрым, — старик помолчал. — Вы поступили хорошо.

И когда они ушли из вигвама, старик взял щепотку табака и бросил в огонь. А потом проговорил, тихо и печально:

— Кто же остался теперь, чтобы испытывать наших молодых людей? Кто теперь?..

Примечание

1

Рэли Уолтер (ок. 1552 — 1618) — английский мореплаватель, пират, поэт, один из руководителей разгрома «Непобедимой Армады», фаворит Елизаветы I; пытался организовать колонию в Северной Америке (здесь и далее примечания переводчика).

2

Акр — мера земельной площади, 0,4047 гектара.

3

Генрих VII (1457 — 1509) — первый английский король из династии Тюдоров. Захватил престол после победы над Ричардом III в битве при Босворте.

4

Виргиния — колония названа так в честь Елизаветы, которую называли «королева-девственница» (англ. virgin).

5

Катай — так Марко Поло (ок. 1254 — 1324) называл в своей книге Китай, где прожил 17 лет.

6

Известные мореплаватели и пираты.

7

Испанский Материк — захваченные испанцами территория Южной Америки и прилегающие к ней моря.

8

Генрих VIII Тюдор (1491 — 1547) — король Англии с 1509 г.

9

Король Джон — Иоанн Безземельный (1167 — 1216) из династии Плантагенетов, брат Ричарда Львиное Сердце, ставший королем Англии после его смерти в 1199 г.

10

"Драгоценности Короны» — королевские регалии (короны, скипетры, державы и др. драгоценности); используются монархом на официальных церемониях.

11

Тристан (Тристрам) — герой средневековых романов Артуровского цикла, один из рыцарей Круглого стола, возлюбленный Изольды.

12

Крона — монета в 5 шиллингов (первоначально на ней изображалась корона).

13

Новая Шотландия — полуостров на юго-востоке Канады.

14

Норд-тень-ост — направление, отклоняющееся от северного к востоку на 1/32 долю окружности (т.е. между севером и северо-северо-востоком).

15

Джеркин — мужская верхняя одежда англичан в 16 в., имевшая облегающий фигуру отрезной по талии лиф с пришитой баской разной формы и длины (ведет происхождение от стеганной на вате одежды, которую надевали под доспехи).

16

Баньши — «нечистая сила» кельтских верований, имеющая облик злобной женщины.

17

Англси — нынешнее название расположенного в Ирландском море у берегов Уэльса священного острова друидов Мона. Друиды — языческие священнослужители древних кельтов, якобы обладавшие таинственными способностями и познаниями.

18

Дарби — довольно обычная английская фамилия, обозначающая «лопатка каменщика» или «мастерок»; в старину, однако, это слово имело значение «наличные деньги, звонкая монета».

19

Валлийцы — жители Уэльса.

20

Кабельтов — морская мера длины: британский — 183 м, американский — 219,5 м, современный международный — 1/10 морской мили, 185,2 м.

21

Верповаться — перемещать корабль без использования парусов или весел, с помощью небольшого якоря — верпа; верп завозят на шлюпке на некоторое расстояние от корабля, бросают на дно, затем подтягивают к нему корабль за верповальный канат.

22

Речь идет о местности на атлантическом побережье нынешнего штата Северная Каролина; заливы Памлико на юге и Албемарл на севере отгорожены от моря цепью длинных узких островов (Хаттерас и др. — автор называет их Внешние Банки). Действие ряда глав романа разворачивается в районе залива Албемарл, куда впадают несколько рек, в том числе Роанок и Човон.

23

Марв — ныне Мары в Туркмении.

24

Фатом, или морская сажень — 2 ярда, 1,83 м.

25

Приз — здесь: захваченный вражеский корабль.

26

Остров Сипанго — так Марко Поло называл в своей книге Японию.

27

Дюйм — 1/12 фута, 25,4 мм.

28

Тера, или Фера — остров в Эгейском море, разрушенный в конце 2 тысячелетия до нашей эры мощным извержением вулкана Санторин. По одной из гипотез, именно там находилась Атлантида.

29

"Засчитать удар» — первым ударить живого врага с близкого расстояния особой дубинкой (coup stick, «палка для удара») или любым предметом, который воин держит в руке. По обычаям индейцев (особенно жителей Великих Равнин) так устанавливается отвага воина.

30

Это событие вошло в историю Америки под названием «бойня 1622 года».

31

Бушель — мера объема сыпучих тел, равен 8 галлонам; сейчас британский имперский бушель составляет 36,35 литра, бушель США — 35,2 литра.

32

Кухулин, Конн — герои ирландского эпоса.

33

Тара — древняя столица верховных королей Ирландии.

34

Имеется в виду Лондонская Виргинская акционерная компания, которая финансировала и организовывала колонию Виргиния. В 1624 г. король Яков I ликвидировал Виргинскую компанию, а его преемник Карл I объявил Виргинию владением, находящимся под его непосредственной властью. Управление колонией перешло от компании к назначаемому королем губернатору. Виргинский плантатор Фрэнсис Уайатт стал губернатором в 1639 г. Возможно, автор допускает искажение хронологии сознательно или по ошибке.

35

Уайатт был смещен с должности в 1641 г., когда его сменил Беркли, ярый приверженец короля.

36

Маймонид (Моше бен Маймон) (1135 — 1204) — еврейский философ, придворный врач Салах-ад-дина. Стремился синтезировать библейское откровение и учение Аристотеля в интерпретации арабских мыслителей. Главное сочинение — «Путеводитель колеблющихся».

37

Сассафрас — американский лавр.

38

Ибн Хальдун (1332 — 1406) — арабский историк и философ, основное произведение — «Книга назидательных примеров…».

39

Судебные Инны — с 14 в. гильдии юристов, где обучались ученики; сейчас — четыре корпорации барристеров, т. е. адвокатов, имеющих право выступать в высших судах.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20