Глава 3

Пылающие стрелы в небе медленно потухли, оставив на облаках огненную кайму, и прерия окрасилась в мрачный вишневый цвет, темнея тенями наступающей ночи. Пустая страна… но недолго ей быть пустой. Я знаю мой народ, видел их там позади в незатейливых фургонах или пешком, жена и дети на лошадях, иногда корова. У этих семей были лопаты и топоры, и они не собирались позволять чему-либо останавливать их. Они пойдут везде, где можно взять землю, потом забеспокоятся, снимутся и двинутся на закат вновь и вновь.

На пути обратно к костру меня приковал к месту голос Хита:

— …Он сказал что-то вроде, мол, Чантри сам поджег дом, и тот его вызвал на поединок. Этот болтун попросту трепал языком и попробовал отвертеться, но Чантри ему не позволил. Дерись, говорит, не то пристрелю, как собаку. Дал выстрелить первым, пуля оцарапала шею… до крови. Потом выстрелил сам.

— Убил?

— Да, и знаешь, куда попал?

— В рот, — сказал Соломон Толли. — В рот он ему выстрелил.

— Так ты слышал эту историю?

— Нет, — угрюмо ответил Толли, — но Чантри — жесткий малый. Кроме того, — добавил он, — я бы сам так сделал.

Я тихо постоял, пока разговор не перешел на другое, затем двинулся к ним с шумом, чтобы догадались — я поблизости. Лучше бы они не знали. Иногда самое желанное — быть никем. Прошлое я хотел забыть. Ведь я удрал не только от мест, где любовь и счастье обернулись болью, но и от шепотков, что я сам устроил этот пожар. Слухи возникают легко, а попробуй заставь их улечься!

Да и не хотелось, чтобы меня жалели или чтобы двери, однажды открытые для меня, захлопывались перед моим носом.

Винтовка, сделанная Фергюсоном, лежала в моих руках. Может быть, в грядущие годы ничего, кроме нее, у меня не будет. Она принадлежит мне. И не только это: с ней связаны воспоминания о матери, о той хижине, где, не всегда сытые, мы были богаты любовью, о жене, часто ездившей со мной на охоту, о сыне, которого я из этой винтовки учил стрелять.

Присев у костра, я пальцами вытер ленту внутри шляпы.

— Небо подсказывает, завтра будет ветрено.

— Да, — согласился Эбитт. — Есть гуляш. Лучше съешь весь, можно будет вычистить котелок. Сейчас сварю кофе.

А потом была беседа при огне, складный разговор людей Пограничья, и я слушал, потому что многое мне предстояло узнать. Я учился в Сорбонне и Гейдельберге и преподавал историю в Кембридже и колледже Вильяма и Мэри, однако чему я учился у этих людей, нельзя было найти ни в одной книге. Они рано появились в краю, куда я только что пришел, и прекрасно его знали.

Отблески пламени танцевали на лицах. Приятно пахло: огнем, свежесваренным кофе, шипящим в жару мясом, гуляшом.

За день кое-что изменилось: я убил дичь, снабдил стоянку пищей. Теперь мои спутники знали, что я не паразит и понесу свою долю трудов. Суровые люди в суровых местах, требовательных к обитателям, они понимали, что такое — убить врага, стоя с ним лицом к лицу. Это кое-что для них значило. Так не всегда происходило на Востоке, где дуэли случались часто, но некоторые относились к ним с неудовольствием.

Соломон Толли стоял на часах первым. Хит — вторым, я попросил последнюю очередь, помня, что индейцы предпочитают атаковать на рассвете.

Я опять заметил, что ото разглядывает мое ружье, и улыбнулся ему. Он не ответил улыбкой, но отвел взгляд. Я уже чувствовал усталость. Тело не привыкло к долгим часам верхом, а я хотел заступить на стражу свежим, поэтому развернул одеяла и улегся спать.

Хит разбудил меня деликатно.

— На часах три, ночь звездная.

Выкатившись из постели, я сложил ее, натянул сапоги и влез в сюртук. Хит покачал головой.

— Эти мне медные пуговицы. Очень в них удобно прицеливаться.

— Конечно. Рискну, потом сошью рубашку. Тихо было?

— Да, если можно так выразиться. Лягушки кричат внизу, койоты, как обычно. Освещение мерзкое. Придется тебе глядеть в оба.

Взяв ружье, я подошел к краю углубления и посмотрел вниз, на равнину. Пусто, спокойно. Не торопясь я обошел лагерь наполовину, быстро вернулся и пошел в обратном направлении. Хит добавил в костер несколько маленьких кусочков дерева, чтобы угли до утра не погасли, и лег.

Если нападут, скорее всего из глубокого русла, где ничего не различишь. Я отметил в уме, где спят мои друзья. Толли, Эбитт, Сэнди, Кембл, Шанаган, Хит, ото.

Время текло, мои уши привыкли к ночным звукам. Я постоянно двигался, ни разу не обходя лагерь дважды одинаково, никогда не завершая круга. Не хотел, чтобы мое положение можно было рассчитать. Вроде на востоке светлеет? Слишком рано.

Что-то не так, уже несколько минут… лягушки перестали квакать!

Я скорчился за валуном, прислушиваясь.

Ничего… ни звука.

Я повернул голову. Будить? Стоит ли из-за собственной глупости лишать людей сна? Поднять одного… Толли, может?

Толли… Эбитт… Сэнди… Кембл… Дэйви Шанаган, Айзек Хит и…

Ото исчез!

Лошади… их разгонят прежде всего, это мне было известно. Кинулся к ним. Нервничают, головы подняты, ноздри раздуваются.

— Шанаган, — произнес я.

Тень пошевелилась… фыркнула лошадь, и я шагнул в сторону от более темной тени, Метнувшейся ко мне. В свете костра блеснуло лезвие ножа, и я рубанул прикладом, коротко и твердо. Он нападал, пригнувшись, приклад глухо ударил в череп, и он грохнулся оземь. Стремительно обернувшись, я выстрелил во второго, выскочившего из-за низкого бугорка, с бедра, прицеливаться было некогда. Пуля развернула индейца, мои руки сами схватились за пороховой рог…

Кругом стало тихо. Не бывавший в сражениях, я ожидал услышать звон оружия, вопли раненых, увидеть огненные кинжалы выстрелов, и ничего не было.

Шагнув назад, я пошел от лошади к лошади, шепча, успокаивая. Постели остальных все до одной опустели.

Рядом зашуршало, и я моментально повернулся. Голос Дэйви прошелестел:

— С тобой все нормально?

— Ото пропал. Я сразу к лошадям, думал, они постараются их спугнуть.

— Правильно сделал. Добыл одного? — Ему было видно лежащее тело.

Я подался вперед, и Шанаган поймал меня за руку.

— Т-р-р. Они еще там.

Далекое небо приобрело лимонный оттенок. Мы ждали, прислушивались. Закричала сова, как бы спрашивая о чем-то. Малое время спустя закричала опять.

— Хотел бы я знать, где это она, — прошептали у моего уха губы Дэйви.

Небо над нами посветлело, вспыхнули бьющие вверх алые полосы, далекое облачко зарделось, взглянув на землю.

Мы ждали, не ворохнувшись, не представляя, что произойдет. Возможно, индейцы продолжат наступление, возможно, оттянутся назад, выгадывая более удобный момент. Краснокожих никто не принуждает продолжать бой. Победа любой ценой им не обязательна, и время у них есть. Они не стремятся выиграть непременно сейчас.

Небо быстро становилось ярче. Мы двинулись по периметру, выискивая огневые позиции. Равнина внизу оставалась безжизненной.

Сзади подошел Дегори Кембл.

— Никого не видать, — сказал он. — Я считаю, они убрались.

Заметив лежащего в пыли индейца, он подошел, ногой перевернул его, держа оружие наготове, на случай, если воин притворяется. Но тот был вполне мертв. Одна сторона головы, раздробленная моим ударом, запеклась кровью. Я отвернулся и глядел через прерию.

— Волосы нужны? — спросил Дэйви. — Твой.

— Нет, — отказался я. — Варварский обычай.

— У нас тут варварская сторона. Обзаведешься несколькими скальпами, индейцы больше уважать будут.

— Хочешь, бери.

— Нет. По закону он твой.

Кембл старательно переломал стрелы мертвеца, затем его лук. Нож кинул мне, я его поймал.

— Обменяй на что-нибудь, — посоветовал Кембл. — Стоит хорошей бобровой шкуры.

— По-моему, я еще одного подстрелил, — сказал я. — Появился отсюда вот.

— Они как луговые собачки, — прокомментировал Толли. — Не прикончишь на месте, забьются в какую-нибудь дыру.

Мы пошли к месту, где я видел индейца, и Толли неожиданно протянул руку.

— Попал, точно. Видишь, вон там?

На листе ярко краснела кровь. Чуть подальше еще два пятна. Следовать по ним мы не стали: пятна вели в густые заросли, подстреленный мог поджидать нас там.

— В легкое, я бы сказал, — рассудил Кембл. — Ущучил как полагается. Неплохо для туриста. Лучше стрелять и не получится.

— Я не хотел его убить, — проговорил я и осекся.

Это не вполне соответствовало истине. Уж конечно я не хотел, чтобы он меня убил, а ситуация диктовала: или — или.

— Не выстрели ты, он бы посчитал тебя за труса либо никудышного бойца. И презирал бы тебя. Лучше подумай над этим как следует, потому что путь один. Или ты готов стрелять наповал, или едешь домой к маме.

Он был прав, разумеется, и разве не сражались люди всегда и везде? Мы вернулись к огню; кофе уже готовился. Подошел Боб Сэнди. Он разведывал округу и ничего не нашел.

— Унесли ноги, — с сожалением сообщил он. — Дураки они, что ли. Ото, наверно, рассчитывал, с новичком на карауле дело пойдет как по маслу. — Ухмыльнулся мне. — Провел ты их, ничего не скажешь.

— Повезло, — ответил я. — Но и трясся же я!

— Ясно, трясся, — подтвердил Сэнди, — продолжай в том же духе. Перестал трястись — значит, отправляйся назад, потому что иначе ты долго не протянешь.

Мы расселись вокруг костра есть, и, глядя на лица товарищей, я думал о Гомере и греках, раскинувших стан на берегу моря в ожидании наступления на Трою. Люди того же сорта, люди действия и борьбы, не хуже, не лучше.

Глава 4

Словами не передашь, каково в той стране трав. Со всех сторон бесконечность от горизонта до горизонта, и необъятный купол небес над головой.

По мере продвижения от поселений попадалось все больше дичи: бизонов, антилоп стадами до полусотни и больше. У воды мы часто находили следы медведя, иногда ягуара. Волки и мелкая их разновидность, водящаяся в прерии — койоты, — болтались неподалеку от бизонов, выжидая возможности выхватить теленка или неспособного сопротивляться старика.

Мы оставались настороже. Мое детство обрело новую значимость: развитая тогда внимательность вновь пошла на пользу. Я скоро приучился к движению растительности, вызванному ветром, и мгновенно отмечал всякое отклонение.

Интересовался я и другими вещами — ученый во мне не желал отступаться. Уже давно меня занимало влияние климата на историю человечества, особенно на передвижение народов. Внезапное появление гуннов или готов в Европе, к примеру, и первые миграции кельтских племен — что явилось причиной? Давление соседей, растущих в числе? Засуха? Извечное стремление к солнцу? Испокон веков люди занимали свободные пространства, и мы в Америке не отличались от тех же готов, монголов, индо-арийцев, и я задавался вопросом: имели ли мы выбор? Растения немедленно заселяют площади, к которым приспособлены, видимо, тому же принципу подчиняются нации.

Несколько раз нам встречались следы неподкованных лошадей. Целенаправленное движение ясно указывало, что это не дикие лошади, на них ехали индейцы. Я начинал понимать: мой «фергюсон» дает мне безопасность, недостижимую для остальных. И насчет костюма я передумал. Что-то больше подходящее для дороги мне необходимо, но выбрасывать старую одежду не следует, пригодится для официальных случаев. Я припомнил, что американские индейцы большое значение придают соблюдению достоинства и обожают церемонии, и надо отнестись к ним соответственно.

Ото так и не появлялся — скрылся вместе с приятелями, приглашенными на налет. Неожиданность нападения и столь же внезапный конец удивляли меня до сих пор.

Через три дня высокотравье осталось позади. Однако краев с короткой травой мы еще не достигли, они лежали дальше к западу. Рослый бородач, виденный нами раньше, пропал везде, кроме понижений вдоль ручьев. Остался пырей, мятлик, иногда участки грамы и бизоновой травы, что указывало на жаркий, сухой климат.

За водой мы спустились к реке Платт. Широкое песчаное русло, вода мелкая, солоноватая на вкус. Напившись, мы отъехали подальше назад и устроились на ночь в кучке деревьев на возвышении, откуда было удобно стрелять во все стороны.

Сэнди и Хит отправились пасти лошадей, прочие занялись обустройством лагеря, а я скроил охотничью рубашку и пару портков. Кожа не была выделана как надлежит, в пути сделать это почти невозможно. Дома у меня лежало гладкое бревно — расправлять на нем шкуру и соскабливать жир и пленки. Теперь приходилось обходиться чем попало. Замочить дня на три свой материал в воде, размешанной с древесной золой, я тоже не мог. Мочил на остановках и по мере сил отскребал потом волосы. Мозги антилоп мы сохранили, они высохли. Я перетопил их с салом, втер смесь в шкуры, растянул их и аккуратно скатал, чтобы через пару дней отскоблить окончательно и прокоптить. У индейцев такими делами занимались женщины, ну а мне выпало трудиться самому или не было бы у меня пригодной кожи. А я все-таки хотел сберечь свой нынешний наряд для торжественных оказий.

Нелегкой была жизнь у краснокожих — и у мужчин, и у женщин. Продержаться в дикой стране значило много работать, и у скво, во всяком случае, работа не кончалась никогда.

Не успело солнце скрыться, Дегори Кембл привез лучшие части бизоненка. Уже сидя у костра и обгрызая кость, он сообщил:

— В той стороне я кое-что приметил, обещающее неприятности.

Мы глядели на него и ждали. Пожевав еще, он продолжил:

— Отпечатки мокасин… и сапог тут же. Пожалуй, трое белых мужчин, испанцев, надо думать.

— Нам какое дело? — спросил Хит.

— Они не шибко жалуют гостей, — объяснил Толли. — Бонапарт увел Луизиану у Испании, потом уж продал нам. Южнее у них имеется деревня-другая, и кто появляется поблизости — сразу в тюрьму. — Он очертил рукой горизонт. — Испанцы заявляют права на большую долю здешних территорий, а никто еще толком не определял границы. Слыхал я, в Колорадо французские солдаты искали золото и испанцы науськали на них индейцев юта.

— Тогда не мешает вести себя поосторожней, — предположил я. — Как считаешь, видели они нас?

— Вряд ли, — высказал мнение Кембл, — но их большой отряд, человек сорок будет. Охотясь, кто-то мог забрести достаточно далеко к востоку, чтобы углядеть нас.

Заканчивали еду мы в молчании, потому что было о чем поразмыслить. Оторвавшись далеко от своего народа, мы не могли рассчитывать на помощь, у испанцев и индейцев имелись поселения неподалеку, а мы семеро точно очутились на другой планете.

Однако такое положение дает и силу. Не на кого свалить заботы — полагаешься на одного себя. Наша проблема являлась исключительно нашей, и что надо будет сделать — мы будем делать сами. Оглядываясь кругом, я решил: лучших людей я бы не подобрал. Как и те, кого я видел раньше, пробирающихся на запад любыми подвернувшимися средствами, они сами свершили свой выбор. Каждый в своей душе. Ни король, ни генерал, ни президент не приказывали им: «Вперед». И, узнав, что им предстоит, они не повернули назад.

И я понял, что наконец пришел домой. Я учился за границей, сам читал лекции, завтракал с президентом Джефферсоном, числил среди своих друзей капитана Мериуэзера Льюиса, Генри Дирборна, доктора Уильяма Торнтона, Гилберта Стюарта и графа де Волнэ, но моим народом были эти люди, и вокруг простиралась моя страна.

Айзек Хит повернул голову ко мне.

— Верно это, Чантри? Что нет границы?

— Никакой границы не прокладывали. В чем заключается одна из причин для экспедиции Льюиса и Кларка? Не только выяснить, что в тех краях есть, но и подтвердить наше присутствие на территории.

С краю светового круга появился Шанаган.

— Идут сюда, — тихонько произнес он. — Пятеро или шестеро.

Говорил он в пустое пространство. Словно духи, мы растворились в окружающей тьме. На счастье, у меня хватило самообладания прихватить кофе. С винтовкой в правой руке я прихлебывал из чашки в левой. Прозвучал оклик на испанском языке, я на том же языке отозвался, быстро шагнув вправо. Выстрелов не было; судя по звуку, приближались конные. Два испанца, четверо индейцев. Ступив на свет, я пригласил их сойти с лошадей. Они так и поступили и подошли к костру. Шедший первым хладнокровно оглядел меня.

— Капитан Луис Фернандес! Офицер испанской армии.

Я слегка поклонился. Заметно было, что он удивлен моим костюмом.

— Приятно встретиться с вами, senor, — ответил я, — так далеко от вашего дома. Рад приветствовать вас в нашей стране от имени американского народа.

С тем же успехом можно нанести удар первым, рассудил я.

Он, несомненно, испытал шок.

— В вашей стране? — возмущенно воскликнул он. — Но ведь это испанская территория.

Из тени выдвинулись остальные члены нашей группы. Все, кроме Шанагана и Боба Сэнди, те благоразумно остались на страже.

— Выпьете с нами кофе, капитан? — предложил я. И добавил: — Не знал, что притязания вашего короля заходят настолько далеко. Но в любом случае, Луизиана продана императором Наполеоном Соединенным Штатам.

Он изумленно уставился на меня. Моя уверенность несколько сбила его с толку. Он принял кофе, перебежал глазами с одного нашего лица на другое и неожиданно взорвался:

— Не верю! Быть такого не может!

— Это правда, — заверил я и прибавил: — В иных обстоятельствах, капитан, ваши слова меня бы оскорбили, но, учитывая ситуацию, я пропущу их мимо ушей. — Не давая ему продолжить, я объяснил: — Земли вернулись к Франции по секретному договору, заключенному в Сан-Ильдефонсо. Мое правительство об этом дозналось и начало переговоры. Вам известно, что бунт рабов на Гаити и грозящая война с Англией оставили императора без средств. Сенат одобрил сделку, и двадцатого декабря 1803 года мое правительство формально вступило во владение этой областью. Повторяю: мы приветствуем вас как гостя.

Капитан Фернандес покраснел от злости. Эбитт открыто улыбался, Кембл и Толли едва сдерживали веселье.

— Чушь какая! И в любом случае здешний район к Луизиане не относится. Он под управлением Санта-Фе.

— Понимаю ваше удивление, капитан, — мягко ответил я. — В такой местности, без выраженных примет, частенько заезжаешь дальше, чем сам сознаешь. Все же сейчас вы порядочно углубились в земли американцев.

Капитану это не нравилось. Я был уверен, он специально приперся сюда, чтобы приказать нам уносить ноги либо задержать нас. Связь осуществлялась медленно: парусным кораблем от Испании до Мексики, потом по суше от Мехико до Санта-Фе — и, по всей видимости, капитан не заглядывал туда несколько недель.

— Ничему этому я не верю, — резко заявил он, — и, во всяком случае, вы арестованы. Вас отправят в Санта-Фе, где и разберутся в вашем деле… в должное время.

Я улыбнулся ему.

— Арестованы? На тех же основаниях могу вас арестовать я, но нарушение слишком мелкое. На мой взгляд, не так много травы съели ваши лошади, чтобы государство серьезно пострадало. Нас же арестовать вы не вправе. И вот еще что: мы на это не согласны.

Он швырнул чашку на землю.

— Вы сдадитесь или вас возьмут силой!

— Берите, — спокойно проговорил Соломон Толли. — Берите нас, капитан.

— У меня сорок человек! — грозился Фернандес. — Сдавайтесь немедля, а не то мы всех вас убьем!

Я улыбнулся еще раз, затем оглянулся на Кембла и Толли.

— Сорок? Поровну не выйдет, так что будем делить по принципу: «кто смел, тот съел», так я понимаю.

— Я свое получу, — сказал Эбитт.

Фернандес круто повернулся и зашагал к своему коню. Прочие все время молчали, но один из них поднял пистолет.

— Я не стал бы этого делать, — предупредил Хит, ружье наведено на цель. — Ни за что не стал бы.

Пистолет опустился — постепенно, осторожно. Незваные гости скрылись во мраке.

— До чего жаль бросать такое отличное место, — сказал я.

— Бросать? Ты уж не бежать ли решил? — потребовал ответа Эбитт.

— Нет. Тут рядом, — я показал направление, — ярдах в сорока, валяются несколько большущих тополей. Упали, как нарочно, чтобы вышла баррикада. Есть и живые деревья, а места внутри хватит и нам, и лошадям. Естественный форт. Я набрел на него, когда собирал хворост. Думается, не грех отойти туда, оставив костер гореть.

Так мы и поступили: добавили в костер топлива и через несколько минут устроились в нашем укреплении.

— Поспите лучше, — посоветовал Толли. — Я покараулю.

Совет выглядел хорошим, и мы ему последовали. На земле лежала толстая подстилка из листьев.

Засыпая, я слышал, как Эбитт говорит Кемблу:

— Понятия не имел о договорах и всяких таких вещах. Про покупку говорили… поэтому я и двинул из Иллинойса на запад. Откуда он столько знает?

— Учился, вот и знает, — ответил Кембл.

И мы погрузились в сон.

Глава 5

Пробудившись от предрассветного холода, я лежал не двигаясь и смотрел на звезды. В этот час небо кажется ненатурально прозрачным, а звезды — низкими. Я размышлял обо всем, что видел и что узнал из разговоров людей, с которыми путешествовал. Ум, настроенный на познание, без конца ищущий нового, не прекращает рассматривать и сравнивать.

— Похоже, к нам пришли, — это прошептал Шанаган.

Выкатившись из одеял, я быстро связал их в аккуратный тючок и пристроил к седлу. С ружьем под мышкой завершил туалет: натянул сапоги и поддернул нож на положенное место на поясе.

Костер прогорел, виднелись светящиеся красным угли. Крадучись, мои спутники занимали места.

И однако, когда началось, нас крепко встряхнуло. Стремительная атака, дикие боевые вопли… все рассчитано, чтобы напугать и обезволить. Неожиданное ночное нападение, вне сомнения, произвело бы такой эффект. Мы были шокированы, хотя и готовы.

Мы выпалили, как один человек. По крайней мере двое упали. По-моему, упавших было больше, но в слабом свете среди деревьев и кустарника трудно различались подробности.

Моя винтовка была готова к выстрелу почти моментально, но я ждал, давая другим время перезарядить, чтобы не оказаться с разряженным оружием всем одновременно. Шанаган выстрелил из пистолета, затем выстрелил и тут же перезарядил я… и целей больше не осталось.

Нападавшие исчезли так же быстро, как и появились.

Около костра лежал труп либо два, и все. И ни звука.

Небо постепенно серело, на востоке — с желтоватым оттенком, высоко над нами окрасилась розовым полоска облака. Мы ждали, следили: чернота обретала формы, становилась деревьями, кустами, камнями. Свет усиливался: равнина не проявляла признаков жизни. Наконец Дегори Кембл покинул наш редут и подошел к ближайшему из погибших индейцев.

— Юта, — возвестил он. — Далеко на север забрался. Они больше в горах живут.

— На испанской территории? — спросил я.

— Права на те земли заявляли и они, и французы. Я считаю, там тоже Луизиана. Рубеж должен пролегать к югу.

— Разобраться в этом потребуется время, — сказал я.

— А пока?

— Будем охотиться там, ловить бобров. Лучше бы для всех сторон установить добрые отношения с Санта-Фе. Им надо торговать, нам тоже.

— До Мехико дорога долгая, — согласился Толли. — Сент-Луис ближе.

Мы выбирались по одному и разведывали наш лесок. От индейцев ничего почти не осталось. Мы отыскали кровавое пятно, как будто указывающее на ранение, и оброненное ружье испанского производства. Из мертвецов у одного нашелся старый мушкет, второй был вооружен луком со стрелами.

Не тратя времени, мы нагрузили лошадей и уехали, бросив индейцев лежать как лежали. Только Боб Сэнди прибрал себе скальпы. Толли двигался впереди в центре. Кембл в двадцати ярдах слева, я на таком же расстоянии справа. Эбитт и Сэнди следовали за Кемблом и мной в десяти ярдах. Хит и Шанаган ехали замыкающими. Мы не представляли легкой цели и могли по пути просматривать местность. Стартовав шагом, через несколько сотен ярдов мы перешли на рысь.

Мустанги, выросшие в прерии, легко выдерживали такой темп. Моя лошадь, лучшей породы, не обладала выносливостью бывших дикарей, к тому же привыкла кормиться лучше. Очевидно, если она не приспособится к смене диеты и дорожным условиям, нужно будет найти другую. Со временем, пасясь на воле, она может приноровиться к этим местам… как должен приноровиться я.

Мне не доводилось бывать в плохом состоянии физически, и теперь мои мышцы и кожа укреплялись, как требовала работа. Другое дело ум. Когда на меня напали, я бился, неплохо себя показав, и вроде бы мои компаньоны считают, что я вполне гожусь для предстоящего путешествия. А это не так.

Дело в том, что я не переносил убивать. Я полагал себя достаточно цивилизованным человеком, а убивать — неправильно. И я не следовал в этом Библии: знатоки древнееврейского уверяли меня, там не стоит простое: «Не убий», в точном переводе заповедь звучит: «Не лишай человека жизни незаконно», что совсем другая вещь.

Вел меня не закон Моисеев, а мой собственный разум. Я не имею права отнимать жизнь у другого человеческого существа и не желаю увеличивать сумму окружающего насилия. С другой стороны, убитые мной индейцы наверняка прикончили бы меня, если бы мне не повезло больше, чем им.

Тем не менее уничтожение людей не доставило мне удовольствия, и я надеялся избежать подобного в будущем.

Проблема была в том, что дитя цивилизации очутилось в нецивилизованном мире. Критерии, которыми я руководствовался, принадлежали упорядоченному миру, оставшемуся у меня за спиной. Как в Англии, так и в наших восточных штатах много говорили о нашем обращении с «бедняжками» индейцами.

Немногие виденные мною бедняжками не выглядели. Сильные, ловкие, искусные воины.

Воины.

Вот ключевое слово. Они не считали себя бедными. Они гордились собой, высоко несли головы, равные любому. Они требовали не жалости, но уважения. Проблема состояла в том, что лицом к лицу сошлись два рода людей с двумя наборами моральных ценностей, разными предрассудками, разными реакциями.

Очень хорошо являться культурным и цивилизованным, только надо бы вести себя поосторожнее, а то превратишься в культурного и цивилизованного покойника.

Чтобы заключить мир, нужны двое. Напасть — хватит одного.

Следует разбавлять гуманность здравым смыслом, пришел я к выводу, а здравый смысл поверять реальностью.

Я изложил все это Соломону Толли. Боюсь, он позабавился за мой счет.

— Я не профессор, Чантри, лишнего об этом не думал. Пристрелил первого индейца, направившего на меня стрелу, и страшно доволен, что попал.

И так меня начали звать именем, приставшим потом на долгие годы. Больше я не был Ронаном Чантри, разве что изредка. Я стал известен как Профессор.

Частью тут крылась легкая насмешка, частью, я думаю, уважение.

В последующие недели я незамедлительно усвоил одну истину. В университете, который я теперь посещал, экзамены не представляли особых сложностей, но наступали то и дело. Сдал — живой, провалился — оставил скальп на поясе краснокожего.

По совету Толли мы отклонились от намеченного направления к северу, подальше от земель, право на которые оспаривалось. Старались ехать низинами, чтобы спрятаться от врага. Потому что не сомневались: капитан Фернандес и его индейские союзники наблюдают за нами и планируют следующее нападение. И нечего надеяться на такую же удачу в будущем. Капитан дураком не был. Любой офицер в его положении легко мог переоценить свои силы и недооценить нашу смекалку. И он сам, и его туземные друзья нынче знали нас лучше.

Но где же горы? Где-то к западу: ни один из нас их еще не видел. Невероятно, как не кончается эта равнина. Местность стала выше и гораздо суше. Трава здесь растет короткой, часто встречаются кактусы, раньше почти не попадавшиеся. Воды мало. Многие ручьи высохли, в бывших озерках — одна истоптанная грязь. И неожиданно мы натолкнулись на бизонов.

Сперва мы их услышали. Глухой шуршащий шум — мы приняли его за шум ветра, но еще странное приглушенное бормотание. Мы одолели подъем, и вот они перед нами, тысячи и тысячи, пасутся и продвигаются вперед.

— Не стреляйте, — предложил я. — Я успею перезарядить, и убьем только двоих.

— А шкуры? Ведь они тоже чего-нибудь стоят!

— Бизонья шкура, шкура быка во всяком случае, весит добрых пятьдесят фунтов. Мы не в состоянии их везти.

Я проехал вперед, сошел около большого камня и, используя его выступ вместо подставки, застрелил двух животных. Мои товарищи воздерживались от стрельбы на случай, если враг близко. Бизоны словно бы этого не заметили, но отбежали, когда мы спустились вниз разделывать добычу.

Тогда-то я и заметил индейцев.

Несколько сотен ярдов в стороне, они подбирались к стаду с другого бока. Один индеец вскочил с земли и сбросил с себя плащ из бизоньей шкуры. Прячась под ним, он подползал к бизонам и потерял свой шанс на добычу, когда мы приблизились. Его разочарование было очевидным.

— Чудное дело, — проворчал Толли. — Десяток или больше женщин, куча детей, а воинов не видать, кроме одного, ну, двоих… и лошадей нет.

— Ограбили, — сказал Шанаган. — Заложу последнюю рубашку. Угнали табун и перебили мужчин, или же они в отъезде, пытаются забрать лошадей обратно.

— Кто они такие? Можешь разобрать?

— Шайены, — уверенно ответил Дэйви. — Самые храбрые и лучшие бойцы в прериях.

— Толли, — сказал я, — если мы собираемся жить в этих краях, нам понадобятся друзья, а если мы собираемся заводить друзей, сейчас в самый раз познакомиться.

— Я малость владею языком жестов, — вызвался Шанаган. — Ты чего задумал?

— Отдать им шкуры и половину мяса.

— Мы можем отрезать, что нам нравится, — сказал Толли. — Они только рога есть не будут.

Подняв руку с раскрытой ладонью, я поехал к ним, Дэйви рядом. Охотник вернулся к остальным, и они поджидали нас. Лишь один воин держался на ногах. Кроме женщин и детей, оставались два подростка и старик.

— Я прихожу как друг, — сказал я, и Дэйви перевел на язык жестов. — Мы грозны в бою и охотились сегодня. Мы поделимся мясом с нашими друзьями.