Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Выстрелить первым...

ModernLib.Net / Вестерны / Ламур Луис / Выстрелить первым... - Чтение (стр. 1)
Автор: Ламур Луис
Жанр: Вестерны

 

 


Луис Ламур

Выстрелить первым...

Глава 1

Когда шалаш был готов, я устроился внутри и развел небольшой костер. Было холодно, сыро, промозгло; на многие мили вокруг не было никого, кто мог бы меня приютить, хотя вернулся я в родные края.

Голодный и насквозь промокший — мой мул увяз в болоте — я, однако, поостерегся разводить костер до небес, поскольку приехал тайными тропами, не желая привлекать к себе внимание, покуда не осмотрюсь и не решу, что делать дальше.

Друзей здесь у меня не было; с прежних времен у местных жителей мое имя вызывало одно лишь чувство — ненависть. И все же здесь был мой дом или его подобие…

Накрапывал дождь. Время от времени крупная капля, срываясь с кровли шалаша, с шипением исчезала в огне. Это шипение да тихий шорох дождя в листве деревьев были единственными звуками. Пока что единственными…

Но вот раздался еще какой-то звук, приглушенный, едва уловимый. Однако с детства зная лес, я мог сказать наверняка: звук не «лесной» — не птица, не дикий зверь, не шум листвы под порывами ветра…

Это был всадник, возможно, двое. Однако я не желал ни с Кем встречаться — поэтому и поставил свой шалаш за гребнем холма, в глубине рощи.

Да, я услыхал стук копыт, и мне оставалось лишь надеяться, что дождь смыл следы моего мула. Я рассчитывал добраться незамеченным до той тропинки, что вела к могиле отца.

Сидя в сыром шалаше в мокрой и сильно потрепанной одежде, я напряженно раздумывал, — а может, все-таки есть здесь у меня друзья? Нет, никого не припомнил, — никого, кроме индейцев кэндо.

…И снова ни звука — только шепот дождя да шипение влаги в пламени костра. А потом я опять услыхал топот копыт.

Мой мул поднял голову; он тоже настороженно прислушивался… Как бы то ни было, мул выдохся, ему понадобится несколько дней отдыха, прежде чем он сможет снова отправиться в путь. Впрочем, и мне не очень-то хотелось уезжать. Может быть, я приехал, чтобы остаться? А понравится это здешним или нет — мне все равно.

Я поднялся на гребень холма; я намеренно выбрал для привала это место, откуда просматривалась тропа, ведущая через лес.

Наконец в просвете между ветвей показались два всадника, в облике которых мне почудилось что-то знакомое.

Всадники не торопились. Может, кого-то искали, за кем-то охотились? За мной?..

Мой «спенсер» лежал рядом. Протянув руку, я пододвинул его еще ближе, чтобы предохранить от капель дождя. Карабин — совсем новый, семизарядный, 56-го калибра — до меня принадлежал человеку, убитому на Индейских Территориях.

Я стоял не шелохнувшись среди густых зарослей, где можно было пройти, не заметив затаившегося в нескольких футах наблюдателя. Что ж, таким как я следует проявлять предельную осторожность, чем я, собственно, и занимался вот уже десять лет.

Я увидел всадников лишь мельком; они ехали сгорбившись в седлах; на одном из них было старое пончо, на другом — серая шинель южан.

Промелькнув, они скрылись среди листвы, ступив на тропу, петлявшую между деревьев. Но я знал, что скоро они вновь покажутся — ярдах в тридцати от меня. Ждал не шелохнувшись; я надеялся, что меня не заметят, но на всякий случай держал карабин наготове.

Эти места я знал прекрасно: с правой стороны меня защищала топь, слева — густые заросли кустарника, а позади — совсем уж непроходимые болота. Непроходимые для всех, кроме индейцев — или бродяг вроде меня. Правда, слева, продираясь сквозь кустарник, конечно, можно было пройти — однако с таким хрустом и треском, что врасплох меня никто бы не застал. Здесь, в северо-восточном уголке Техаса, меня и раньше недолюбливали, а в нынешние времена — так и подавно. Гражданская война только закончилась, и к чужакам люди относились крайне подозрительно.

Впрочем, я и прежде был изгоем. Меня невзлюбили с самого начала, потому что я еще юнцом всегда давал отпор местным мальчишкам. И мне этого не забудут, — даже по прошествии стольких лет.

И все же я сюда вернулся, поскольку не знал другого дома, потому что любил эти края, любил глухое безмолвие болот, тишину полей, легкие вечерние туманы… Все здесь принадлежало мне — и рощи, и ручьи, и плодородные жирные черноземы, сулившие сказочные урожаи. Даже топи и болота принадлежали мне.

Всадники между тем приближались. И действительно: кого-то они мне напоминали. Но этот Богом забытый уголок Техаса, обильно политый кровью, кипевший яростью и гневом непримиримо враждующих кланов, теперь вобрал в себя всю ненависть едва закончившейся войны. А значит, выйти и окликнуть незнакомцев было бы непростительной ошибкой. Особенно для меня…

Мой крохотный костер светил и согревал, но был заметен только мне. Мое убежище, крохотное и убогое, меня вполне устраивало, — ведь большую часть жизни я прожил именно так, а в последние два года и вовсе не ночевал под крышей дома.

Но вот всадники остановились на открытом участке тропы, так что я запросто мог бы скосить их из моего «спенсера». Они переговаривались, и один из голосов мне показался знакомым. Я вышел из своего убежища, спустился по склону к тропе, осторожно ступая по мокрым опавшим листьям, с карабином в руках, с кольтом за поясом.

— Боб Ли, — позвал я громко, впрочем, не слишком.

Они вздрогнули. Я обращался к худощавому, он тотчас же повернулся в мою сторону.

Надо сказать, что выглядел Боб неприглядно: старая черная шляпа с обвисшими полями, поношенная замшевая куртка, сшитая индейцами юта, что кочуют к западу от Великих гор, линялая рубаха и ветхие домотканые штаны; на ногах — армейские ботинки. Хотя и сам я не картинка: худощав, темноволос, ростом шесть футов и два дюйма, вес — фунтов около двухсот, лицо же загорелое, хмурое и озабоченное — вся Жизнь без любви, без ласки.

— Каллен? Дьявол, сколько же лет?

— Всего три года.

— Я думал, больше. Знакомьтесь: Билл Лонгли — Каллен Бейкер, который нам и нужен, а без него…

— Не льсти, Боб, не люблю я этого, ты знаешь, — ответил я.

— Знаю и помню, Каллен. С тех пор, как ты решил, что все против тебя, все пять округов…

— У меня есть кофе.

Я отвернулся, направляясь к шалашу. Я не желал, чтобы они видели, как я расчувствовался, встретив дружелюбие там, где ждал одну лишь неприязнь…

Боб Ли был джентльменом, человеком образованным и гордым; семья его известна и очень уважаема на Юге. Боб умел обращаться с оружием и всегда был готов его применить. Тем не менее все знали: Боб Ли — парень что надо.

Билл Лонгли… Лет восемнадцать — высокий, статный юноша, в будущем один из известнейших ганфайтеров Техаса, но это — в будущем, а сейчас в западных землях я слыхал это имя лишь однажды, не помню по какому случаю.

Присев у костра, я разворошил угли, потом вынул кружку. Они тоже достали из седельных сумок свои почерневшие кружки. Я налил кофе из старого побитого кофейника. Давным-давно отец научил меня делиться с гостями всем, делиться последним, пусть даже последним куском хлеба, хотя со мной делились нечасто.

— Ты вернулся не вовремя, Каллен. Люди из Восстановления note 1 конфискуют собственность, наказывают всех, кто воевал на стороне южан. Если твою землю еще не забрали, то непременно заберут.

— Значит, нарвутся на неприятности.

— Похоже, они и нарываются. Здесь стоят федеральные войска. Местная мразь помогает им разбирать лучшие земли.

— Или танцуешь под их дудочку, или воюешь с ними, — сказал Лонгли.

— Я навоевался. Оставьте меня в покое, — ответил я.

— Твои желания мало что значат, Каллен. Если у тебя есть то, что им надо, они возьмут это сами. А если не захочешь отдать, у тебя возникнут проблемы. — Боб Ли посмотрел мне в глаза. — У меня они уже возникли.

Накрапывал дождь. Моя печаль росла и крепла. Неужели люди не могут жить мирно? В юности я завоевал репутацию «плохого» парня, но что я мог поделать? В те дни, когда меня преследовали неприятности, я с удовольствием поворачивался к ним лицом. Мальчишке это было простительно. Теперь я взрослый мужчина, рассудительный и много повидавший, но никогда, даже в самые свои горькие и одинокие дни я не расстаюсь с оружием.

Проезжая по безлюдным, безводным тропам Запада, я постоянно вспоминал о роскошной зелени моего родного края. Я вернулся домой, не желая испытывать последствия войны, в которой не участвовал, поскольку не симпатизировал ни одной из воюющих сторон.

Лонгли принес хворост и снова исчез во тьме, — пошел расседлать коней. Под ветвями громадного кипариса, где я стреножил своего мула, хватило бы места для дюжины лошадей; сквозь густую листву капли дождя почти не проникали, так что «стойло» оказалось достаточно комфортным.

Вкусный запах кофе и шорох дождя действовали успокаивающе. Сидя у костра и прихлебывая кофе, я думал о странностях судьбы: вот уж не ожидал, что Боб Ли окажется мне другом. Ведь прежде мы с ним не очень-то дружили, тем не менее он, кажется, понимал меня. Вероятно, потому что у нас были схожие проблемы — нам обоим приходилось драться.

Боб Ли был образованным. К тому же имел состоятельных родителей и кучу друзей. До меня время от времени доходили вести о его успехах на войне: он получил чин полковника и считался образцовым офицером. Я понимал, что Бобу, с его обостренным чувством собственного достоинства, непросто будет приспособиться к новым порядкам. А мне — так и подавно…

Сидя у костра, мы проговорили несколько часов. Боб Ли рассказывал о войне, о Техасе, рассказывал о былом и о том, что ожидало нас в будущем. Выходило, что будущее не сулило ничего хорошего человеку по имени Каллен Бейкер, ибо он оказался между двух огней.

Меня никто не ждал. Мать умерла давным-давно, когда я был еще мальцом, а отец умер во время моих странствий по Западу. Да, никто не ждал меня в родных местах. Но у меня здесь осталась собственность, и я намерен осесть, вырастить урожай и начать новую жизнь.

На этот раз все будет по-другому — не так, как в дни, когда мы только что приехали из Теннесси. Возможно, мне и тогда удалось бы избежать неприятностей, будь я постарше, но я был юнцом, гордым юнцом. По-настоящему сильному мужчине нет нужды ничего доказывать, он знает свои возможности и не пытается произвести впечатление на окружающих. Но с юнцами все иначе. Они считают, что все должны узнать какие они лихие ребята. В результате — бредят самим себе.

Когда началась Гражданская война, я находился к западу от Рокки-Маунтинс. Война мне показалась невероятной глупостью и совершенно не интересовала, хотя большинство людей отнеслось к ней очень даже серьезно. К тому же в штате Юта конфликт между Севером и Югом рассматривали как нечто бесконечно далекое. Вернувшись на Восток, я решил, что должен воевать на стороне южан, поскольку родился на Юге. Ближайшим от меня соединением командовал Кунтрилл, и я вступил в его войско.

Мне эта жизнь не понравилась с самого начала. Солдаты пьянствовали, убивали мирных жителей, грабили и жгли фермы. Я приехал, чтобы воевать, а не насиловать женщин и жечь амбары с зерном. После первой же стычки с северянами я понял, что сел не на тот поезд.

Капитан Уивер — командир подразделения, в котором я служил, — плотный, рыжебородый, громогласный детина с огромным самомнением умел только орать, да отдавать дурацкие приказы, в военном же деле ничего не смыслил. У него в подручных ходили малолетний конокрад по имени Дингус и его брат, большой знаток Библии. Ни тот, ни другой мне не нравились.

На следующее утро после первой стычки я верхом подъехал к Уиверу.

— Ваша шайка мне не по душе. Я уезжаю.

Некоторое время капитан сидел, уставившись на меня тяжелым взглядом. Потом сказал:

— Ты никуда не уедешь без моего разрешения, а разрешения я тебе не дам.

— Я его и не прошу. Просто уезжаю, и все. Мне не нравится, как вы командуете солдатами, которые уничтожают урожаи, поджигают фермы и насилуют женщин. Я сам работаю на земле и такого не потерплю.

Стоило посмотреть на Уивера в эти минуты. Щеки его стали надуваться так, что даже свалявшиеся бакенбарды встали дыбом, физиономия краснее, чем лицо фермерской дочки, пойманной с парнем на заднем дворе. На секунду мне показалось, что морда его вот-вот лопнет. Затем он заговорил как по писаному:

— У тебя две минуты, чтобы добраться до своей палатки, иначе попадешь под трибунал за дезертирство.

Мой карабин лежал поперек седла. Дуло было направлено прямо в грудь капитана, а палец я держал на спусковом крючке. Однако не упускал из виду и братьев, капитанских прихвостней.

— Вам бы лучше заняться своими делами, — сказал я.

Уивер потянулся к револьверу, но его остановил щелчок курка. Я знал, что он струсит.

— Слушай ты! — заорал он. — Ты не посмеешь…

— Уже посмел, — ответил я, направляя коня к выезду из лагеря. Покинув лагерь, я, конечно, поскакал во весь опор. Через несколько миль свернул к месту вчерашней стычки, путая следы. Потом поехал лесом.

А сейчас я вернулся на свою землю; неподалеку стоял дом, где я вырос, — мой единственный дом.

Но в те дни, когда я был мальчишкой, грязным, оборванным, никто мною не интересовался. Сдружиться с городскими парнями я не смог. Дружбу с людьми мне заменяло общение с дикой природой. Я зачастил на болота, многое узнал, бродя по долине Серной реки и у озера Кэндо.

Я исследовал болотные тропы. Охотился. Я знал, где находятся укромные убежища индейцев и беглых рабов, знал, где лежит твердая земля, а где непроходимые топи…

И вот наконец вернулся… Здесь стоит моя ферма, хотя чаще ее называют ранчо. Имелся у меня и сад, земли за садом, протянувшиеся до Большого леса, также принадлежали мне. Однако земля в те дни стоила дешево — у каждого ее было вдосталь.

Лежа без сна, глядя в темноту, я думал о ближайшем будущем. Здесь никому до меня не было дела. Но я знал и любил эту землю, и хотел на ней работать. Если, конечно, представится возможность…

Я уже все для себя решил. Сначала вспашу землю и посею зерно. Как только продам урожай, куплю племенную кобылу и начну разводить породистых лошадей.

Если повезет, найду жеребца хороших кровей, с племенным жеребцом можно прилично заработать.

Еще мальчишкой я бродил по равнинам восточного Техаса и ни разу не видел по-настоящему хороших лошадей. Местные жители разводили крепких неприхотливых коней для тяжелой работы. Но мне-то хотелось разводить породистых животных.

Большая часть конных заводов Юга пострадала от войны, поэтому человеку с хорошим жеребцом, парочкой кобыл и обширными пастбищами было где развернуться.

Мальчишкой я мечтал разбогатеть. Каждый парень хочет, принарядившись, с важным видом пройтись по улицам, чтобы на него заглядывались девчонки. Каждый считает, что если у кого водятся деньги, девушки от него глаз не отведут.

Теперь-то я знал: не важно, сколько у тебя денег, важно — нравиться самому себе. Когда-нибудь я, наверное, найду себе женщину. Но не здесь. Придется поискать ее в других краях. У местных имя Каллена Бейкера вызовет лишь неприязнь.

У меня, конечно же, возникнут неприятности. Но неприятности, как правило, доставляют люди, а я не собирался ни с кем связываться. Держаться подальше от людей вообще-то не сложно. Наша ферма наверняка пребывала в самом запущенном состоянии, так что работы у меня будет невпроворот и на поездки в город просто не останется времени.

Лонгли поднялся и собрал охапку хвороста. Что ж, если человек в дождливые дни может отыскать сухие ветки, с ним можно иметь дело.

Боб Ли приподнялся, нащупывая свою трубку. Лонгли сидел перед костром на корточках.

— Похоже, вокруг тихо, — сказал он. — Боб, как по-твоему, мешочники из Бостона пойдут за нами в болота?

— Вряд ли, если они не дураки. — Боб Ли взглянул в мою сторону. — Ты не спишь, Каллен? У нас в Бостоне были неприятности. Мы убили человека.

— Значит, он сам виноват. Ты всегда был гордецом, Боб Ли, но не помню случая, чтобы ты стрелял без причины.

Мы опять разговорились. Они рассказали мне еще кое-что о том, что здесь происходило в мое отсутствие. Рассказы их не очень-то пришлись мне по душе. Одно лишь они забыли сообщить: мой злейший враг жил здесь, в этих краях он был большим человеком, мало того — окружил себя переселенцами-мешочниками…

Поговорив, мы заснули.

На рассвете мы молча оседлали коней. Потом я объяснил ребятам, как найти тайную тропу к Серным топям. Дело в том, что Серный ручей очень извилистый, со множеством рукавов, упирающихся в непроходимые болота, к тому же ручей окружали густые заросли кустарника. Дальше к югу лежало озеро Кэндо, но о нем, кроме индейцев и меня, почти никто не знал.

Мы расстались у Корнере.

— Поехали с нами, Каллен, — предложил Боб Ли. — Ты не найдешь здесь ничего, кроме проблем. А тебя-то я знаю: долго терпеть ты не станешь.

— Я хочу спать под собственной крышей.

— Ладно. Держись только подальше от вдовушек. От них неприятностей больше, чем от всех солдат-северян, вместе взятых, — усмехнулся Лонгли.

Когда они скрылись из вида, я направил своего мула на поросшую травой тропу. У меня был прекрасный мул, сильный и выносливый. Не такой быстрый, как лошадь, но в дальней дороге — надежней любого скакуна, а на привале — точно сторожевой пес.

Прощаясь, Лонгли упомянул вдов… С окончанием войны их здесь, наверное, хоть пруд пруди. Впрочем, в этих местах вдовушек и в мирные времена хватало.

Но я знал: ни одна приличная женщина не станет со мной связываться. А если кто-нибудь обратит на меня внимание, это наверняка приведет к перестрелке с ее отцом или братьями. Каллен Бейкер — известное имя, смутьян, как говорили одни, и человек, склонный к убийству, как говорили другие. Ходили также слухи, что я пьянчуга, но это наглая ложь. Я вообще не люблю спиртное, а если меня и видели пьяным, то не столько от виски, сколько от ярости.

Я вытащил свой кольт и проверил его. Осторожность никогда не помешает, хотя я надеялся, что мне никогда больше не придется использовать оружие против человека — только для охоты. Однако давно замечено: тех, кто готов к любым неожиданностям, неприятности часто обходят стороной.

У поворота дороги я натянул поводья. Я был дома,

Три года мечтал я об этом мгновении — долгих три года, казавшиеся мне вечностью. Да, я наконец вернулся… Все было как прежде, и в то же время все выглядело иначе.

Прежде на заднем дворе земля была сухая, утрамбованная, теперь же она заросла травой. Краска на стенах дома потрескалась, местами облупилась.

Солнце, дождь и ветер беспощадны… Они терзают дерево, камень покрывают трещинами, они способны все сровнять с землей. Я тоже натерпелся от ветра и знойного солнца, но больше всего меня терзали душевные бури, наложившие печать на мое лицо, на мой характер. Бесчисленные драки и стычки — это чего-то да стоит… Молва была права. Действительно: по своей природе я убийца, человек, всю жизнь сдерживающий гнев и ярость. Временами, когда я натыкался на препятствия, гнев мой рвался наружу, пугая меня самого, — ведь я не держу зла на людей, не знаю, что такое ненависть. Да, я осторожен, поскольку знаю, что многим не по душе. Но сам ни к кому не испытывал ненависти.

Спрыгнув на землю, я не спеша открыл ворота, не решаясь заходить, страшась воспоминаний…

Мне казалось, что вот-вот выйдет на крыльцо мама и позовет ужинать, или же появится отец, протянув для приветствия руку. Но они не выйдут, никто не выйдет из дверей этого дома, пустующего столько лет.

Я провел мула в ворота и бросил поводья. К горлу подступил комок.

Дверь, ведущая на кухню, висела на высохших кожаных петлях, которые так тщательно прибивал отец, построивший дом собственными руками. Я помогал ему как мог, хотя в строительстве ничего не смыслил.

Дверь нехотя, со скрипом, поддалась. Я вошел — и по щекам моим заструились соленые ручейки слез.

Опустевший дом показался мне чужим. Из него унесли все, что можно было унести, — все, за исключением огромного медного котла, стоявшего у очага. На полу, в бревенчатой части дома, лежали осыпавшиеся с потолка кусочки сухого мха, которым утепляли жилище. Позже отец начал возводить пристройку из досок, он хотел, чтобы у мамы был наконец настоящий дом. Однако он не успел его достроить: тяжелая жизнь сказалась на матери, у нее было слабое здоровье.

Ее похоронили в дальнем конце сада, там же положили и отца — мне об этом рассказали, сам я в это время странствовал по Западу.

На кухне устроила себе гнездо сова. И повсюду — толстый слой пыли, чего никогда не было при жизни матери. Денег у нас вечно не хватало, но мама содержала дом в такой идеальной чистоте, какой я больше нигде не видел.

У очага валялись объедки с отпечатками мышиных зубов, — вероятно, в доме ночевали путники.

Гулкие звуки шагов действовали на меня угнетающе. Я вышел во двор. Увидев заросшие сорняками розы, подумал о том, что работы мне здесь хватит надолго.

— Папа, будь уверен, — произнес я, — ферма станет такой, какой ты хотел ее видеть.

Мул пасся во дворе, поглощая траву с такой скоростью, будто боялся, что вот-вот зазвучат трубы Страшного Суда. Что ж, если он так проголодался, — на здоровье… Прихватив «спенсер», я направился к болотам.

Человек, который когда-нибудь возвращался в места, где провел детство, где с мальчишеских лет знает каждую тропинку, поймет меня. Нагретая солнцем трава, солнечные лучи, пробивающиеся сквозь зеленую листву… Тропинка, густо заросшая кустарником, веточки черники… Пытаясь добраться до этих сочных ягод, я когда-то частенько рвал рубашку. И вот что интересно: почему-то самые спелые, самые аппетитные на вид ягоды растут именно там, куда труднее всего добраться.

Каждый мой шаг будил воспоминания… Время от времени я останавливался, воскрешая в памяти давно ушедшие дни. По утрам над этими болотами стелился туман. А кроны деревьев, казалось, терялись в низких облаках. Недалеко отсюда паслись олени, часто заходившие на наше кукурузное поле, я не раз на них охотился.

Купаясь в солнечных лучах, жужжал среди листвы огромный шмель. Считается, что пчелы — трудолюбивы, но люди за ними всерьез не наблюдали. Пчелы без толку суетятся у цветов, а все думают, что те работают не за страх, а за совесть. Уж поверьте мне: я часами наблюдал за пчелами и знаю, что хваленое их трудолюбие — глупые россказни. Эти насекомые просто наслаждаются ароматами цветов, наслаждаются игрой света и тени. Трудолюбивые? Не похоже…

За болотами часто бродили олени, но сегодня мне не повезло. Поэтому я подстрелил утку, лениво поднимавшуюся с темной поверхности воды. Подходя к дому, я услышал голоса. Насторожился… Минуту спустя я увидел во дворе трех всадников, которые оценивающе разглядывали моего мула. На красивом гнедом жеребце сидел высокий статный мужчина; второй был Джоэл Риз, о котором я не мог сказать ничего хорошего, а лицо третьего стоило запомнить — по виду очень неглупый человек.

— Чей это мул? — спросил высокий. По тону я понял, что он привык командовать, однако, на мой взгляд, ничего особенного из себя не представлял, хотя слишком много о себе мнил. — Риз, вы говорили, что ферма пустует?

— Уже давно пустует. Иногда тут останавливаются на ночлег.

Мне показалось, что пора вмешаться.

— Ферма не пустует и не продается, — сказал я. — Я здесь хозяин.

Все трое резко обернулись. Джоэл Риз ухмыльнулся.

— Полковник, — это Каллен Бейкер, о котором я вам рассказывал.

Полковник холодно взглянул на меня, но прицел винтовки, направленный на него, был еще холоднее. При этом я не упускал из виду третьего. Полковник, похоже, был никудышным воякой, а Риз силен лишь тогда, когда противник связан и беспомощен. А вот третий — тот был явно из другого теста — и, как мне снова показалось, не дурак.

— Похоже, мы встречались. — Я взглянул ему прямо в глаза.

— Меня зовут Джон Тауэр. Я приехал сюда после того, как ты покинул эти края.

— Тебе не случалось бывать к западу от Рокки-Маунтинс?

Тауэр явно оживился.

— Может, и случалось. Я вообще много повидал.

— Бейкер, — снова заговорил полковник, — ты сражался за южан. Тебя знают здесь как смутьяна. Мы не потерпим от тебя разных фокусов. Будешь чинить помехи программе Восстановления, угодишь в тюрьму. А твою землю мы конфискуем, поскольку ты враг своей стране.

— Загляните-ка лучше в архивы, полковник. Там должно быть записано, что я вообще не принимал участия в военных действиях. В это время я был на Западе, а воевал только с команчами и ютами.

— Что такое? — Полковник повернулся к Ризу; лицо его покраснело. Видать, вспыльчивый был человек. — Риз, это правда?

Глаза Риза беспокойно забегали.

— Полковник Белсер, могу лишь сказать, что он симпатизировал южанам, сэр.

— Джоэл Риз, — объяснил я, — трусливая собака. Ему не стыдно вас обманывать. Если ему хоть что-то про меня известно, он должен знать, что всю войну я провел в Нью-Мексико и Юте. Сразу же после того, как началась война, я перегнал на Восток стадо, а затем снова возвратился на Запад и провел там три года. Риз всех ненавидит, потому что он ничтожество. Мой вам совет: не верьте его словам. От него — одни лишь неприятности, поверьте мне.

— Мне не нужны ваши советы! — вскипел полковник Белсер. Он рывком развернул гнедого. Зря он так обращается с хорошим конем, почему-то подумалось мне. — Мы проверим наши архивы. Тогда и поговорим.

— Найдете меня здесь, — сказал я.

Всадники направились к воротам. Тауэр на минуту задержался.

— Говоришь, ты был в Нью-Мексико и Юте? — спросил он. — А в Калифорнии?

— Моему мулу нравится путешествовать.

— Наши дороги случайно не пересекались?

— На моем пути попадалось множество следов, но раз повстречав человека, я его не забываю.

— Хочешь сказать, что если бы мы встречались, ты бы запомнил? Так?

— Я бы запомнил.

Коснувшись шпорами боков коня, Джон Тауэр выехал из ворот. Из всей троицы следовало опасаться только его. Но Тауэр будет драться честно — лицом к лицу, а те двое — нет. Лишь когда они скрылись из вида, я увидел девушку в белом платье, стоявшую под кизиловым деревом.

Таких девушек я уже давно не видел; они не часто встречаются мужчинам, подобным мне. Я — человек, привыкший к суровой жизни, без воспитания, без образования, куда уж мне…

Чуть выше среднего роста, темноволосая и белокожая, девушка стояла, держась одной рукой за ветку дерева. В глазах ее я не заметил простодушия, столь свойственного юности. Она была прекрасна, как кизиловое деревце, под которым стояла, — как деревце, усыпанное белыми цветами, в тон ее белому платью.

— Я вас не напугала?

— Просто не ожидал увидеть здесь такую гостью.

— Меня зовут Кейти Торн, я из Блекторна.

У меня не имелось особых причин любить Торнов. Моим единственным приятелем из клана Торнов был Уилл. Да и тот был среди Торнов белой вороной. А вот его племянник Чэнс был моим заклятым врагом. Что касается Кейти Торн, то я ее не помнил.

— Вы родственница Чэнса?

— Его брат был моим мужем.

— Был?

— Он геройски погиб в битве у Геттисберга. А вы воевали, мистер Бейкер?

— Нет. — В голосе моем звучала горечь. — Я не воин, я Каллен Бейкер.

— Разве так плохо быть самим собой?

— Возможно, не плохо. Но местные меня не очень-то жалуют, а я их еще меньше.

— Знаю. Я видела, как все началось, я была на мельнице в тот день, когда вы вздули Чэнса.

— Вы видели? — удивился я.

— Я сидела в повозке вместе с отцом и Уиллом Торном. По-моему, Чэнс получил по заслугам.

Тот день я запомню на всю жизнь. Тогда я в первый раз вышел из дома, чтобы отвезти на мельницу мешок зерна. Мы приехали из Теннесси всего несколько дней назад. Едва я появился на мельнице, Чэнс стал меня задирать, а за ним — все остальные мальчишки. Они смеялись над моей поношенной одеждой, но другой-то у меня не было. Мальчишки дразнили меня, но я старался не обращать на них внимания. Когда я принялся грузить муку на мула, они на меня набросились: сдернули подтяжки, стали кидаться комьями грязи.

Подтянув штаны и накинув на плечи подтяжки, я закинул мешок с мукой на мула. Затем поднял с земли сучковатую дубину и пошел на мальчишек. Те разбежались в разные стороны, точно стайка воробьев — все, кроме Чэнса.

Он ждал, когда я подойду. Чэнс был на голову выше меня и гораздо тяжелее. На нем был купленный в магазине новенький костюм. Смерив меня презрительным взглядом, Чэнс произнес:

— Брось дубину, тогда поговорим.

За нами наблюдали взрослые мужчины — человек десять. Однако вмешаться ни один из них не пожелал. Едва я отбросил дубину, как Чэнс на меня набросился, стараясь ударить в лицо. У нас в Теннесси ребята дрались часто, а мне приходилось драться даже со взрослыми парнями. Я бросился Чэнсу в ноги, свалив его на землю. Он попытался подняться, но не дав противнику опомниться, я въехал ему кулаком в зубы, разбив губу. Кровь брызнула на его щегольскую рубашку. Чэнс, наверное, впервые в жизни увидел собственную кровь, и это повергло его в шок и разозлило одновременно. Он пошел прямо на меня, размахивая кулаками. Но и я был взбешен, — ведь мальчишки подбадривали только его, все они оказались моими врагами. Чэнс не смог противостоять моей ярости, он попятился, в глазах его промелькнул страх. Он растерянно взглянул на приятелей, словно ожидал подмоги. Но в тот же миг я, чуть пригнувшись, двинул его кулаком в живот, потом — опять в лицо. Чэнс упал, покатившись по земле. Он мог бы встать, но не вставал. Он так и остался лежать в пыли, зная, что побежден, я же приобрел врага на всю жизнь.

Потом ко мне подбежали взрослые, среди них отец и дядя Чэнса. Поэтому я снова взялся за дубину, хотя в тот миг мне хотелось лишь одного — побыстрее убраться оттуда.

— Оставьте его в покое! — прозвучало неожиданно. Тогда я не знал, что это был Уилл Торн — высокий худощавый человек, похожий на ученого.

Лицо отца Чэнса покраснело от злости. Он заорал:

— Занимайся своими бабочками, Уилл! Я сейчас покажу этому ублюдку…

Он двинулся на меня, но остановился, заметив в моих руках дубину. Я был юнцом, почти мальчишкой, но рослым и широким в плечах.

— Только подойди, — сказал я, — получишь по башке.

Он погрозил мне кулаком.

— Отведаешь кнута, парень! Исхлестаю до смерти!

Я забрался на мула и уехал. Никто меня не преследовал.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8