ПРОЛОГ

— Светка, Светка, как не стыдно!

Дожила! Моя воспитанница стыдит меня.

Моя единственная воспитанница… Наверное, не густо для обладательницы красного диплома филфака? Мои однокурсницы-училки отмеряют учеников десятками, а скоро перейдут на сотни. У меня же — одна Дианка. Моя душа, моя кровиночка.

— Это ты о чем, Дианка? Мы на прошлой неделе с тобой созванивались. Поболтали, все новости, кажется, обсудили. Ты мне про всех своих поклонников рассказала…

— Ну, положим, не про всех, — смех Дианки доносится из Туманного Альбиона, а кажется, что она звонит из соседней машины. — Но об остальных и говорить не стоит. Ты мне лучше ответь, как ты могла утаить от меня такую потрясающую новость?

— Это ты о чем?

— Не прикидывайся! — обида Дианки летит через Ла-Манш, Лотарингию, Вестфалию… — Хотела сделать мне сюрприз? Но разве такими вещами шутят? А если бы я умерла от счастья?

— Во-первых, еще ничего не известно, — замечаю ей назидательно. — Все может еще сто раз переиграться. Во-вторых, тоже мне — хорошая новость! Мужа отправляют в политическую ссылку, а я буду об этом радостно щебетать?

— А знаешь ли ты, что все английские газеты уже представили читателям нового российского посла и его супругу? Ты здесь стала популярной уже заочно! Когда я скромно так сказала ребятам, что эта красавица, супермодель, жена нового посла — вообще-то моя гувернантка, мне никто не поверил. Пришлось предъявлять фотодокументы. Знаешь, как взлетел после этого мой рейтинг в колледже?

— Дианка, Дианка, как не стыдно? — нарочито суровым тоном отвечаю я моей воспитаннице. — Не знаю, как от счастья, а от скромности ты не умрешь.

— А насчет ссылки, — пользуясь расстоянием, Дианка пропускает мое замечание мимо ушей, вернее, мимо уха, — хороша ссылочка! Центр цивилизованного мира! Вон бедный Пушкин так ни разу в Европе и не побывал, а их, видите ли, ссылают. Декабристы, тоже мне! Хотя ты права. Конечно, это ссылка. Знаешь, как мне тут тоскливо без тебя? Ссылка, она и в Африке ссылка…

— Никогда больше не произноси при мне это пошлое выражение про Африку.

— Почему пошлое? — удивляется Дианка. — А я думала, что придумала его сама. Народу местному нравится. А афроамериканцев у нас в классе нет… Значит, в России мою «Африку» уже знают…

— Она всех уже достала. Это речевой штамп малообразованных слоев населения, то есть подавляющего большинства, — отчеканиваю я.

— Хорошо, что предупредила. А малышей вы с собой берете?

— Куда мы без них! — отвечаю совсем по-бабьи.

— А правда, что ты маленькую Дианку в честь меня назвала?

— Вот еще! — поддразниваю я ее. — В честь богини охоты, конечно. И вообще это имя слишком распространено в России. Каждая вторая — Дианка или Артемидка.

— Ври больше. В честь меня, конечно. Помнишь, я хотела быть у твоих детей гувернанткой? Я готова подработать в свободное от учебы время. У тезки своей вообще на полставки.

— Ну, если ты станешь чуть-чуть скромнее, то подумаю, — смеюсь я. — А вообще я боялась тебе раньше времени сообщить. Так хочется, наконец, с тобой увидеться не мельком или проездом, как резидент с разведчиком, а посидеть в кафе, потрепаться, побродить по набережным Темзы. Я была бы так счастлива этому! Моя девочка. Моя Дианка.

— Эй! Ты там что, плакать собралась? Сейчас же прекрати. У нас и так ужасно сыро. Ведь скоро увидимся. Наши газеты не врут… Бегу. Пока. Целую…

В трубке раздаются короткие гудки. Вот и поговорили…

— Да все уже решено, Светлана Юрьевна, — качает головой водитель и охранник моего мужа. — Уезжаете вы от нас. Такого мужика дельного от нас забирают. Что у них там, в послы какого-нибудь старого болтуна не нашлось? Да и я, признаться, к Папе нашему привык. Жаль расставаться…

— Так и не расставайся, — успокаиваю я двухметрового верзилу, двумя пальцами крутящего руль. — Тебя-то уж, Паша, он вряд ли отпустит, постарается с собой взять. Ты сам-то поедешь?

— Я-то! Да я за Папой и в огонь, и в воду! Что там Британия! Я и в Сибирь готов!

Никогда еще не видела охранника Пашу таким восторженным. Машина резко набирает скорость, будто до этого не мчалась по заснеженной накатанной трассе, а стояла на месте.

— Ты потише! — шлепаю я по его бескрайнему плечу. — А то в мечтах об Англии въедем в родную сосну.

— Обижаете, Светлана Юрьевна….

Мне так хотелось, чтобы в этот вечер на деревьях лежал снег, чтобы ветер с Финского залива не стряхнул эту хрупкую красоту. А еще чтобы он лежал сугробами, поскрипывал, под ногами и искрился чуть-чуть. Чтобы было все как в сказке про «Двенадцать месяцев» — или про двенадцать девчонок, которые столько уже лет не виделись.

Эта встреча, вечер воспоминаний, была для меня еще и прощанием с Россией. Может, так всегда случается при прощании с родиной? Какой-то гоголевский пафос охватывает, что ли? Я не говорю про быструю езду и птицу-тройку в виде черного «Мерседеса». Но тянет к каким-то лирическим отступлениям, обобщениям.

Ведь двенадцать российских молодых женщин: с разными и в то же время похожими судьбами, со своими характерами, темпераментами — вполне могут ответить за всю Россию. Хотя бы передо мной. Попрощаться со мной за всю Россию. Только стоит ли девчонкам говорить об этом? Зачем им знать о моем отъезде? Некрасиво становиться центром внимания даже по уважительной причине. Ведь это не моя отвальная, а вечер встречи, девичник…

Опять звонит мобильник. Это уже Танюша. Все. Я вошла в зону нашего Тайного Ордена. Сейчас бабья суета закрутит, закружит, как вьюга. Только держись!

— Чернова, ты где?

— В пути, — отвечаю я.

— Да мы все в пути! — кричит мне в ухо Танюша. — Говори точнее.

— Не я же за рулем. Дорога, снег, деревья… Паша, нам еще долго? Тань, через десять минут будем на месте.

— А что там у тебя за Паша?

— Начинается! Мы, кажется, на девичник едем или куда? Сейчас Еве на тебя настучу…

— Ладно, брось болтать. Мы уже из машины вылезаем. Надя, судя по машине, уже здесь. Ольгу и Регину я привезла… А Чернова у нас, как всегда, с каким-то Пашей едет…

Это Таня говорила уже не мне, а кому-то из девчонок. Можно подумать, что я такая и есть! Когда я давала повод? Вот болтушка!

Символично, что нас собирает именно Ева, да еще в коттедже с таким претенциозным названием — «Вилла Евы»! Будто в пику Господу Богу за Эдемский сад! И двенадцать апостолих… Все, все. Молчу. Вот уж точно Скорпион. Сама иногда с удивлением наблюдаю, как из-за моей спины появляется собственный ядовитый хвост и жалит помимо моей воли.

А вот и елочки, тщательно нарисованные на плане. На «Вилле Евы» елы-палы. Почти скороговорка…

Дверь открыла полная добродушная женщина, этакая тетушка Аксал из «Королевства кривых зеркал». Запоминай, Светка! Скоро в дверях тебя будут встречать чопорные английские горничные с уксусным выражением лица. Не видать тебе в Англии такой сдобно-пирожной добродушной физиономии, таких мягких рук и круглых плеч. Девчонки толпились кучей.

— Чернова собственной персоной! — восклицает Ева и ведет в холл, где к моему удовольствию пахнет еловой хвоей, мандаринами и потрескивают свечи.

Я машинально пересчитываю подружек. Нас уже — без одной полдюжины.

— Давно не Чернова, — возражаю я. — Давно не персона, так как себе уже много лет не принадлежу.

— Для нас ты все равно Света Чернова, — возражает Регина. — Надо же было испортить такое сочетание имени и фамилии. Светлое и черное. Прямо Стендаль какой-то! «Красное и черное»…

— А еще у Стендаля есть «Красное и белое», — не могу не съехидничать я.

— А у Светы Черновой есть красный диплом, — ехидно добавляет Оля.

Одним словом, началось. Едва мы успевали обменяться парой пустых фраз, чтобы перейти к чему-то более задушевному, как подъезжала очередная гостья, и ее тоже надо было примечать легкой пикировкой. Приехавшие первыми уже освоились, попривыкли друг к другу и встречали вновь прибывших подружек, как «деды» российской армии — «зеленых» новобранцев. Но «дедовщина» закончилась быстро, начался всеобщий галдеж, бабий треп, поцелуи, звон бокалов, откуда-то взялись прыгающие далматинцы…

Этот хаос продолжался бы очень долго. Требовалось волевое решение. Мне вспомнилась передача о Ворошилове и «Что? Где? Когда?» Кто-то из бывших игроков говорил об эпицентре действия, фокусе всего происходящего в студии. Эта роль принадлежала знаменитому «ржущему» волчку.

Я взяла в руки пустую бутылку из-под шампанского. Чем не волчок?

— Вот! Простенько и со вкусом, — сказала я, на самом деле чувствуя себя первооткрывательницей вроде Колумба. — Русская народная игра «в бутылочку».

Девчонки захлопали и загалдели. Наверное, решили, что сейчас будем целоваться. Ха-ха! Бутылочка указывала на рассказчицу, которая должна была честно, а главное, подробно рассказать нам свою жизнь…

…Бутылка вращалась. Девчонки в очередной раз притихли, разомлев от вина, тепла и предыдущих историй. И когда темно-зеленое горлышко вдруг уставилось на меня, я почувствовала странное волнение, словно мне предстояло опять пережить то богатое на события лето…

Я — ПО ЖИЗНИ И ПО ОБЪЯВЛЕНИЮ…

Два раза в неделю я хожу в элитный клуб на занятия шейпингом. Мне это ничего не стоит, в том смысле, что я не плачу за занятия ни копейки. Во-первых, инструктором здесь работает моя школьная подруга Наташка Солохина, по кличке Солоха. Во-вторых, Наташка говорит, что моя фигура — лучшая реклама для ее методики. «Принеси мне свою фотографию в купальнике, — просит она. — А когда ты станешь ленивой и толстой, сфотографируйся для меня еще раз. Я поменяю фотки местами и сделаю надпись: „До и после занятий шейпингом в нашей группе! Объявляется новый набор женщин любого возраста!“»

Не дождется! Ленивой и толстой я никогда не стану, только если за очень большие деньги или от очень хорошей жизни. Только где она, хорошая жизнь? Поэтому мне еще очень долго быть красивой и стройной.

Сегодня, после «групповухи», то есть групповых занятий, Солоха отправила меня на наклонную скамью — поднимать ноги, качать нижние мышцы живота.

— Светик, не нравится мне последнее время твой пресс, — говорит она. — Ты что, мать, не видишь: первые признаки намечающегося брюшка? Работай, Чернова, по-черному, чтобы этого безобразия я не видела!

Солоха не понимает, что в женщине должны быть линии, которыми мягко следуют мужские взгляды в закрома любви. Солохин идеал — женщина с мальчишеской фигурой. Это у нее последствия ее спортивного прошлого. В пятом классе, если я не ошибаюсь, Наташка записалась в секцию дзюдо. Все наши девчонки над ней смеялись, а она год за годом таскала на плече своего поддельного «Адидаса», ездила на сборы и соревнования. Я, например, ей частенько завидовала, когда на контрольной по алгебре Солоха сидела с загипсованной правой рукой и с глупой улыбкой постороннего смотрела, как я пытаюсь вытянуть из-под юбки нужную шпаргалку.

После школы наши дорожки разошлись: я поступила на филфак, она — в Институт физической культуры. Света Чернова получила диплом филолога и блистательную перспективу превратиться в высохшую от ненависти к ученикам воблу, орущую так, будто позабыла снять наушники. А Наташа Солохина стала тренером по спортивной борьбе и в придачу заработала себе приученный вывих плеча и пластинку в коленном суставе из полудрагоценного металла.

Братки-спортсмены не забыли Наташку и устроили ее вести шейпинг-группу для скучающих от безделья светских дам. А я? Непризнанные университетские гении, пытавшиеся завоевать мое сердце в студенческой столовой, заунывно читая заумные стишки и не забывая откусывать время от времени от сосиски, между прочим, купленной на мои деньги, казалось, ушли на дно конспиративных квартир или опустились на дно дешевых рюмочных.

Ну не было у меня вариантов! Помните, в популярнейшем фильме про советскую Золушку героиня артистки Муравьевой часами просиживает в академической библиотеке? Закидывает наживку на профессора? Поймала? Профессора, академики давно пойманы в сети другой женщины, вечно для них молодой и божественно прекрасной — науки. Так что артистка Муравьева так ничего и не наловила кроме бывшего знаменитого хоккеиста, теперь известного алкоголика. Очень правдивое жизненное кино!

Правда, был доцент Кораблев. Помню, как я перехватила его в длинном университетском коридоре. Вообще-то умолять, делать просительные жесты и шаркать ножкой было положено студентке Черновой, единственной из нашей группы еще не сдавшей зачет по германской стилистике. Ничего подобного! Это доцент Кораблев долго мялся, надевал очки, снимал, потел, как при защите докторской диссертации. А потом падающим голосом предложил мне приехать для сдачи зачета к нему на квартиру «завтра вечером».

Весь день несчастный доцент, видимо, потратил на уборку своей холостяцкой квартиры. Взгляд профессионального филолога, натренированный классической литературой в высвечивании деталей, тут же подметил пылевую границу в углу, разводы от мокрой тряпки на полировке. Доцент спешил и, наверное, уже нечто предвкушал.

Как можно было обмануть ожидания бедного «ученого червячка»?! Я постаралась явиться ему, словно из туманного и зыбкого мира его самых смелых фантазий. В трамвае какой-то мужик восхищенно прокомментировал мой наряд: «Мама! Лелик! Погляди, это ж вылитая Шарон Стоун!»

Меток и ядрен язык простого народа! Когда я присела на его холостяцкий диванчик и перекинула ногу на ногу, Кораблева будто током ударило. На лбу выступила испарина, он нервно облизал сухие губы. Потом покраснел, потом побледнел, схватился за сердце и из последних сил стал шарить по полкам в поисках таблеток, которые, наверное, спрятал перед моим приходом, чтобы не показаться старым и больным. Теперь он показался мне умирающим…

— Вашему папе нельзя волноваться, — сказал мне назидательно врач «Скорой помощи». А когда я ответила, что я вообще-то его студентка, посмотрел на мою минимальную юбку и повторил то же самое, но с другой интонацией:

— Вашему «папе» нельзя волноваться…

Пришлось тащиться к «папе» в больницу с апельсинами, ключами от его квартиры и зачеткой. Похожий на поэта Некрасова в его худшие периоды жизни, Кораблев посмотрел на меня, как на музу, и поставил свою подпись в зачетку.

Хотя потом, встречая меня в университете, он весь преображался, пытался заговаривать, но я никаких ему поводов не давала и старалась его избегать. Что я — убийца, что ли?

«Народная мудрость гласит: не родись красивой, а родись счастливой. Светлана Чернова много раз слышала эту пословицу, но не предполагала, что к ней она имеет самое прямое отношение…» Так можно было бы начать очерк для журнала «Работница» про мою жизнь. После окончания университета, кроме диплома, у меня был некоторый опыт общажных скоротечных романов и вот эта затертая народная мудрость.

Да, правда, был еще Димка Волгин. Не мудрено и забыть! Тем более что у нас с ним было то же, что у Блока с его Прекрасной Дамой. Факультетский гений, постмодернист, структуалист, феноменалист — кто угодно, но совершенно бесперспективный в смысле материального состояния и положения в обществе литератор Дмитрий Волгин посвящал мне стихотворные ребусы, которые сам на следующее утро уже разгадать не мог. Поймав какой-то мой поворот головы, он убегал куда-то в дождь и снег и долго бродил по городу в поэтическом экстазе.

Сначала мне это нравилось, я даже играла роль этакой Мировой Души, как дочка Менделеева у поэтов-символистов. А потом он так меня, извините за непоэтическое выражение, достал, что я в один из канунов его поэтического озарения показала ему тот самый конкретный жест. Ну, вы знаете! Его футболисты любят… Что после этого Дима сочинил, я не знаю, но не видела я его долго.

Одним словом, мне пришлось начинать свою жизнь сначала, правда, с дипломом о высшем гуманитарном образовании и со знанием двух иностранных языков. Не ожидала я от себя! Никак не представляла, что буду сидеть этакой лахудрой на кухне с газетой «Из рук в руки» и полосовать маркером объявления о приеме на работу. Это я-то? Заветная светящаяся цель на экранах мужских локаторов! Эпицентр университетских эротических бурь и землетрясений! Порчу себе маникюр в диске старого телефонного аппарата.

Алло, я по объявлению… Уже не требуется?.. Я по объявлению… Какой гербалайф? Вам же требовался секретарь-референт? Ошибка? Нет, гербалайф мне не подходит. Кушайте сами… Я по объявлению… Секретарь… Как какой? Птица-секретарь!.. А я думала — это зоопарк!.. Я по объявлению. Вам нужен секретарь или не нужен? Прошу отвечать четко и внятно!.. Я не грублю. Извините… Двадцать три… Высшее… Английский и немецкий… Завтра в десять? Куда подъехать?

НЕМНОГО О ТЕЛЕ… ВИДЕНИИ

Как Д'Артаньян дуэли, я умудрилась назначить несколько собеседований почти на одно и то же время, правда, в разных концах города. Взмыленной лошадью того же литературного персонажа врывалась я этим утром в размеренную и чопорную жизнь двух торгующих оптом фирм, небольшого издательства, финансовой компании и еще одного ООО, профиль которого, кажется, был тайной для самих его работников.

Я так старалась не опоздать и вовремя отметиться в каждой из организаций, что как-то позабыла производить на работодателей приятное впечатление. Директору издательства с казачьей фамилией и библейской внешностью, когда пауза между вопросами затянулась, а взгляд на моей коленке слишком задержался, я даже ляпнула:

— У вас все?

Хотя в кабинетах мне предлагали кофе или чай, а не сено или овес, я все равно в этот день продолжала оставаться лошадью. Вопросы о степени владения иностранными языками, знакомстве с компьютером и кофеваркой были чем-то вроде приговорок: «Стой, стой, стой! Не балуй, шалая. Любит озоровать! Ишь как задом вскидывает, шельма, и ушами прядет. А ты не кусаешься? А как ты галопом идешь?..» Руководителей предприятий вопросы делопроизводства волновали чрезвычайно мало. Их в основном интересовали мои ноги, талия, бедра и, если так можно выразиться, мои женские повадки. Каждый из них окидывал меня взглядом помещика Орловской губернии, прикупавшего себе очередную сноровистую кобылку ахалтекинских кровей.

«Ноги стройные и длинные, лодыжки точеные, грудь высокая, шея лебединая…» Кто с уверенностью скажет: о ком эти мужские мысли? Про лошадь или про женщину? Тогда я еще не знала, что это мое лето пройдет под знаком лошади. Но как филолог я всегда подозревала, что мимолетные образы и сравнения носят в нашей жизни отнюдь не случайный литературный характер.

— Вы с компьютером на короткой ноге? — спросил меня директор ООО, последнего в моем списке трудоустройства.

— На длинной, — ответила я, замечая, что и ответ, и нога ему очень понравились.

Он тоже пообещал мне на днях позвонить и на прощание заявил, что у меня очень хорошие шансы. С этими «хорошими шансами», здорово устав от беготни на высоких каблуках, я вышла на улицу.

Сегодняшняя выставка собственного экстерьера не доставила мне никакого удовольствия. Я не феминистка, но на улицу я вышла с какой-то короткой и яростной речью в душе. Надо мстить ослам-мужчинам, — мысленно обратилась я к воображаемой однополой толпе, — камуфлируя свое естество косметикой, одеждой, пищевыми добавками, массажерами, соляриями, шейпингом, фитнесом, наконец, любовью. Потому что любовь, согласно французской поговорке, даже ослов заставляет танцевать…

Конечно, моя мысленная речь никого не вдохновила. Люди шли мимо меня в лучах солнца в футболках, рубашках с коротким рукавом и топиках. Можно подумать, что жара оккупировала наш город за ту пару часов, пока я сидела в чужих кабинетах. Самое обидное, что все к этому были готовы, кроме меня. Я одна оказалась в плаще и темном свитере среди незагорелых локтей и пупков.

Перекинув плащ через дамскую сумочку, как пленного врага через седло, я пошла какой-то иногородней походкой по родному городу.

Все-таки нам не хватает каких-то языческих праздников вместо надуманных государственных. Сейчас вот надо бы всем вместе славить Ярило, сжигать в общем костре теплые вещи и шарфы. Я бы даже свой плащик спалила, тем более что он мне уже давно не нравится.

Около телецентра я заметила небольшое скопление народа. Шустрые девушка и юноша приставали к прохожим, и кое-кого им удавалось выдернуть из уличного потока. Я спокойно миновала девицу, но молодой человек прихватил меня под локоть. Я приняла его за лохотронщика и решительно продолжила движение, растягивая свитер.

— Девушка, поучаствуйте, пожалуйста, в нашем ток-шоу, — заканючил юноша. — Что вам стоит? Если вы, конечно, не заняты. Нам как раз нужно красивое лицо и… ноги в первом ряду… Ведь вы никогда еще не были на телевидении? Это так интересно…

В этот момент дурная фантазия, внушенная все тем же телевидением, проникла в мою умную головушку. Так, наверное, все и происходит в жизни будущих звезд. Идет девушка по улице, случайно попадает на телевидение, популярная ведущая в этот момент как раз скоропостижно заболевает, девушку сажают в кресло, суют какие-то бумажки, запускают бегущую строку суфлера. Она бледнеет, краснеет и молчит. Передача близка к провалу, но тут героиня вспоминает свою лучшую подругу и, словно обращаясь к ней одной, начинает говорить в камеру. Бешеный успех, головокружительный рейтинг…

Неплохая работа, хотя я предпочла бы что-нибудь другое. Например, мне бы хотелось измерять раз в неделю уровень воды в далекой лесной речке и записывать показания в толстый журнал. Остальное же время валяться на траве с хорошей книжкой, есть недозрелые яблоки и пить ключевую воду.

Учась на филологическом факультете университета, я поняла, что на свете есть много хороших книг. Студент, в принципе, — та же проститутка. Пропуская через себя множество книг для сдачи очередной сессии, как уличная девушка клиентов для заработка, он не позволяет себе увлечься, влюбиться, откладывая настоящее чтение в свое удовольствие «на потом». Получив диплом, я стала тем самым образованным человеком, который не знает ничего, но зато знает, где об этом можно прочитать. Жаль, что выпускнику вуза не положен годовой оплачиваемый отпуск для переваривания научных знаний.

Между тем телевизионный мальчик уже порядочно вытянул рукав моего свитера. В глазах его было столько поддельной мольбы, что я милостиво пошла за ним в фойе телецентра. Спешить сегодня мне было уже некуда.

Мой паспорт долго переписывал грамотный милиционер. Но в пропуске все ж таки умудрился вместо «н» нарисовать в моей фамилии постороннее «т». Светлана Чертова присоединилась к разношерстной группе из нескольких человек, очевидно, представлявших разные социальные слои населения. Нас повели по коридору, с портретами известных телевизионных лиц, которых многие в нашем городе знают по именам и фамилиям, но только не я.

Телевизионная студия, куда нас привели, удивила меня своей убогостью. Наверное, такими же были их звезды без грима. Какие-то серые занавесы, фанерные перегородки и декорации, кое-как намалеванные изображения, и синтетические цветочки. Под шикарным плащом Портоса скрывались грубо заштопанные панталоны.

Зрительские места были уже почти заполнены. Видимо, ждали только нас, последних. В центре студии плавала черным лебедем брюнетка — популярная ведущая популярного ток-шоу. Ее напарница — рыжая курица — разговаривала по мобильнику, нервно постукивая по фанерной тумбе дорогой туфелькой.

Нашу группу стали поспешно рассаживать на свободные места. Но, увидев меня, черная лебедь открыла свой ярко напомаженный клюв и заорала на бедного мальчика:

— Паша, ты — засранец, каких мало! Кого ты привел? Разве это лицо для первого ряда?

— А че? Реальное лицо…

От испуга активный юноша превратился в закомплексованного тинейджера.

— Я же просила лицо привлекательное, но глупое. Мне дура нужна, чтобы глазами на нашего героя хлопала и ничего не понимала. А у этой наверняка диплом о высшем образовании.

— Красный, — подсказала я.

— Хоть рыжий, — ответила мне черная ведущая.

Я уже собиралась сказать что-нибудь обидное нашей местной теледиве и гордо удалиться, но в голову ничего подходящего не приходило. Зато на слово «рыжий» среагировала вторая ведущая. Она швырнула куда-то за перегородку мобильник и уставилась на меня, как на включенную телекамеру.

— Ой, какая лапочка! — воскликнула она. — Какой хороший человечек! Наконец хоть одно красивое, а главное — новое лицо, а то меня от этих завсегдатаев уже подташнивает. Такие уроды!.. Кто там опять колбасу жрет?! — заорала она точно так же, как черная лебедь. — Что за народ! У вас что там, кнопка на заднице, отвечающая за прием пищи? Только присели — сразу надо жрать? Вы не на кулинарном шоу, мои дорогие. Паша, найди и выведи этого жруна из зала…

Я слышала, что следователи в паре работают похожим образом, то есть один играет злого, а другой доброго. Нищие, сидящие рядышком, тоже распределяют между собой роли: один злобствует, другой бьет на жалость, а потом делят милостыню. Эти телеведущие, видимо, тоже играли по очереди стерву и милочку, а потом делили полученный рейтинг поровну.

Рыжая усадила меня в первый ряд и дала бумажку с вопросом для заучивания. Я должна была загадочно спросить героя передачи: «А вы верите в любовь с первого взгляда?» Еще по ходу ток-шоу я должна смотреть на него так тоскливо, чтобы даже очень недалекий телезритель догадался — перед ним живая иллюстрация к вопросу, то есть влюбленная с первого взгляда. Это была идея рыжей ведущей, за что черная меня еще больше возненавидела. Брюнетка придумала тему этого ток-шоу: «Любовь женщины или электората?» Гордая сама собой, обо мне она скоро забыла, и только изредка я ловила на себе колючки ее взгляда.

Потом началась какая-то суета и беготня. Возникали новые мужчины и женщины, размахивали руками в воздухе и убегали. Чем больше кричали другие, тем спокойнее становились ведущие, словно они подзаряжались от чужих нервных разрядов. Вдруг все смолкло, вспыхнули яркие подсветки. Кустарные нелепые декорации волшебным образом превратились в яркие интерьерные композиции. Кое-как намалеванные краски затейливо заиграли в лучах света. Лица ведущих мгновенно сделались добрыми, а взгляды отзывчивыми.

Черная лебедь встала за дирижерский пульт, рыжая курица полетела навстречу герою передачи. Насколько я поняла, это был один из кандидатов на губернаторское кресло нашей области. Казалось, все в этом зале его хорошо знали, кроме меня. Когда рыжая курица прокудахтала: «Сергей Лунин, известный предприниматель, кандидат в губернаторы, один из самых интересных мужчин нашего региона!» — зрители обрадовались ему, как родному, захлопали в ладоши, а на заднем ряду кто-то даже взвизгнул.

Лунину было лет тридцать-тридцать пять. Он был высокого роста, подтянут, сухощав, с темными, по-спортивному коротко постриженными волосами. Он был бы даже красив, если бы не перламутровый шрам, перебивший бровь над его левым глазом на две равномерные половинки, что придавало его лицу то ли насмешливое, то ли удивленное выражение. На висках была заметна ранняя, но благородная седина. К тому же герой немного прихрамывал…

Хромота Лунина мне показалась явным перебором его имиджмейкера. Вполне достаточно было шрама и седины для создания сурового, мужественного портрета. Тогда бы уж черную повязку на глаз, и еще ожог на щеке! Лучше бы галстук мужчине подобрали приличный, а не этот, кричащий об отсутствии вкуса.

Мне герой передачи совершенно не понравился. С первого взгляда я не влюбилась, а опознала в нем известный тип самоуверенного, знающего себе цену мужика, не боящегося принимать решения и брать на себя ответственность. Такие не ведают сомнений, не способны изменяться, слушать и понимать других людей. Всю жизнь они поют одну и ту же песенку, напоминающую нечто из репертуара группы «Любэ». По моему мнению, в семье с такими скучно, в политике — безнадежно.

Рыжая ведущая пыталась выяснить у Лунина, чью любовь проще завоевать — женщины или избирателей? Ее собеседник отвечал что-то о доверии электората. Черная лебедь заметила, что любимая женщина тоже должна доверять мужчине. Лунин заговорил о доверии любимому человеку…

Это был такой скучный теннисный матч, где вместо желтого мячика игроки перекидывались серыми словами, что я бы заснула, не охвати меня приступ быстро нарастающего раздражения. Вместо того чтобы спокойно валяться на диване перед телевизором и презирать это ток-шоу со стороны я, словно в сказке Джанни Родари, сама в нем оказалась. Можно сказать, в самом эпицентре пошлости. К тому же здесь было довольно жарко, и я чувствовала себя так, словно сидела в телевизионном ящике рядом с самой горячей радиодеталью.

Милиционер не ошибся, написав мне в пропуске «чертову» фамилию. Какой-то чертик во мне уже сучил ножками и подпрыгивал от нетерпения, так ему хотелось выскочить наружу.

Тут рыжая посмотрела на меня и доверительно, как старой подруге, кивнула головой. Ближняя камера стала медленно разворачиваться ко мне, как дуло немецкого танка в фильме про войну.

— Может, у кого-то из зрителей возникли вопросы к нашему герою? — спросила черная лебедь, пронзая меня ястребиным взглядом.

— Кажется, у девушки есть вопрос к Сергею? — это уже рыжая курица улыбается мне своей телевизионной улыбкой.

Ко мне поплыл микрофон с номером канала на кубике. Видимо, с кубиком он вызывал у телезрителей меньше нежелательных ассоциаций. Я машинально протянула ладонь к микрофону, но державшая его девица профессиональным жестом отпихнула мою руку, словно я была непослушным ребенком и собиралась поковыряться в носу. Это уже было слишком. Разозленный Скорпион страшнее дьявола, об этом мне еще в астрологическом кружке рассказывали.

— Скажите, пожалуйста, господин Лунин, — заговорила я чужим металлическим голосом, еще не зная, какое слово вылетит из меня через мгновение, — это ваш конкурент на предстоящих выборах подарил вам такой ядовитый галстук? Или этот галстук вам напоминает одну из пройденных «горячих точек»? «Пожар в джунглях»? «Вспышка в ущелье»? Зачем вы вообще его надели? Не успели покрыть шею мужественным загаром, как у Крокодила Данди?.. Да, чуть не забыла! Верите ли вы в любовь избирателей с первого взгляда в телевизионный экран?

В этот момент я смотрела на Лунина, но даже боковым зрением увидела, как вытягиваются лица ведущих ток-шоу.

— Стоп, камера! — донесся откуда-то сверху повелительный голос. — Что вы там в студии, с ума посходили?

— Это нацболка! — закричала вдруг черная лебедь, прячась за свою рыжую напарницу. — Я ее узнала! Держите ее! Она сейчас яйцо кинет или помидор!

— Хулиганка какая-то! — подала голос и рыжая. — Какая обманчивая внешность! Чего ты щиплешься?

Она попыталась совершить сложный маневр, выставив черную напарницу впереди себя. Но та никак не соглашалась служить щитом для рыжей. Казалось, что две несуразные птицы исполняют брачный танец.

Мне эта комедия начала надоедать. Я собиралась гордо удалиться, для чего встала на ноги. Это обычное в нормальной ситуации движение вызвало панику уже в рядах зрителей. Сзади опять кто-то взвизгнул.

— Требую выдавать детские пособия детям до достижения ими пенсионного возраста! — крикнула я, входя в предложенную мне обстоятельствами роль. — Требую разделения парламента на две палаты — мужскую и женскую! Требую всем обманутым женщинам льготы на проезд в общественном транспорте!..

Меня, что называется, понесло. Я могла еще долго выкрикивать всякую ахинею, пользуясь всеобщим замешательством, если бы не одинокий громкий смех в студии, усиленный микрофоном. Суровый Лунин хохотал в своем кресле, постепенно сползая вниз. Даже коленкой дергал и пальцем на меня показывал, как ребенок.

Выходя из студии, я заметила, что ядовитого галстука на Лунине уже не было. К мнению избирателей он, по крайней мере, прислушивался. И вообще он оказался здесь единственным нормальным человеком…

Жаль, что это не был прямой эфир.

СРЕДИ БЕЛЫХ МЕДВЕДЕЙ И СЛОНОВ

Я отрешенно задирала ноги на наклонной скамье, считая количество повторений. Вдруг я услышала глухой удар, звук катившейся по полу железяки и мужской плачущий голос:

— Уй, блин! Прямо по ноге!

Потом раздался спокойный голос Солохи:

— Вадик, сколько раз тебе говорить — не отвлекайся на женские прелести, а сосредоточься на упражнении. Так можно без ноги остаться…

Теперь ее голос прозвучал уже совсем рядом со мной:

— Ну все, Светка, достаточно. Вадик блин от штанги себе на ногу уронил, на тебя засмотрелся. Еще одна твоя жертва…

Теперь мне, филологу, стало понятно, откуда вошло в наш разговорный язык слово «блин»!

— Слушай, Чернова, я, кажется, тебе блатную работенку подыскала. Видишь вон ту даму? Вся из себя такая…

В дальнем конце зала лениво вращала педали велотренажера молодящаяся особа с явным налетом провинциализма и прической, подходящей скорее для светского приема, чем для шейпинга и тренажерного зала.

— Знаешь, кто это? Жена Поливанова. Кто такой Поливанов? Ты что, серьезно не в курсе? Ты за прокладки кому деньги платишь? Аптеке? Сама ты аптека! Поливанову ты платишь. Поливанов — фармацевтический король.

— А это, значит, его королева? Я читала что-то про скандал с инсулином. Ей бы на велосипеде вдоль могил диабетиков прокатиться пару раз, а не здесь километры наматывать…

— Чернова, опять ты со своим черным юмором… Сейчас сделаешь упражнения на растяжку, а то что-то ты злобствуешь, как этот журналист… Как его? Да ладно. Слушай, Светка, Поливановой нужна гувернантка для ее дочки. Молодая девушка, интеллигентная, не уродка, знание английского и немецкого… Это же как раз для тебя! Я думаю, на детях Поливанов экономить не будет.

— Конечно, он на диабетиках сэкономит…

— Ты опять начинаешь? Давай поговорю с Поливановой. Это твой шанс.

— Наташка, спасибо тебе огромное, но у меня вроде есть работа. Со вчерашнего дня.

— Какая это работа? Секретарем в какой-то левой финансовой конторе? Да она завтра развалится, и ты останешься на улице. Подумай, Светка, не глупи…

«Объединенная финансовая компания» занимала два этажа скромного дворового флигеля, прятавшегося за музеем Арктики и Антарктики. Жемчужиной экспозиции музея были палатка папанинцев, в которой они проводили свои партийные собрания в полярных льдах, при этом выгоняя на пятидесятиградусный мороз единственного беспартийного еврея-радиста, а также чучела белых, вернее уже желтых, медведей.

Жемчужиной «Объединенной финансовой компании» была секретарь-референт генерального директора, то есть ваша покорная слуга.

В мои обязанности входило отвечать по телефону, что директора сегодня уже не будет, и заваривать кофе. Но самое главное: когда в приемной появлялись солидные клиенты, надо было разговаривать с гудящей телефонной трубкой на хорошем английском или немецком, а потом подойти во время переговоров к генеральному и бесстрастным голосом сообщать ему при всех что-то вроде: «Олег Игоревич, звонил топ-менеджер Герхарда Шмуйхеля. Просил вам сообщить, что финансирование одобрено на уровне бундесрата земли Северная Вестфалия. Первые поступления следует ждать во втором квартале…» Если бы я даже передавала генеральному сообщение от древнего царя Навуходоносора, что средства на строительство Висячих Садов уже закончились, мол, высылайте еще, никто из его посетителей все равно бы ничего не понял, так как пока я все это произносила, они мысленно меня раздевали. Вообще, при мне мало кому из мужчин удавалось думать о работе. Разве только нашему генеральному Олегу Игоревичу Ступенко, да и то только потому, что он был ярко выраженным подкаблучником, а сам этот зловещий каблук выглядывал из приоткрытых дверей соседнего кабинета. Здесь располагалась бухгалтерия финансовой компании во главе с женой генерального — Аллой Александровной.

— Олег, зайди-ка ко мне на минутку, — время от времени слышался ее поставленный командный голос.

— Иду-иду, Аленький, — генеральный сбивался на шепоток и притравленным крысенком семенил в бухгалтерию.

Потом следовал громогласный разнос за потерянную вчера в школе их сынулей сменную обувь. Привычные сотрудники компании уже не обращали на это внимания, а я, как человек новый, поначалу не то чтобы удивлялась, а так, гаденько хихикала, повернувшись к экрану компьютера. Могу поспорить, что иногда Алла давала нашему генеральному генеральные сражения, то есть била его по морде самым банальным образом: тапочкой или тряпкой.

Понятно, что в таких условиях ни о каком интиме с генеральным не могло быть и речи. А так можно и форму потерять! Если олениха не будет чувствовать позади себя голодных волчьих взглядов, то долгожданное появление белого оленя с золотыми рогами она встретит, извините, мясной костромской коровой. Закон естественного отбора!

Тут, наверное, и стало у меня расти небольшое эротическое брюшко, за которое я получила выговор от своей подруги, дражайшей Солохи. Вполне возможно, еще годик такой жизни — и мне можно фотографироваться на рекламную афишу ее шейпинг-клуба над словами: «До занятий». Но жизнь внесла свои коррективы.

Через какое-то время директор и главный бухгалтер перестали появляться в офисе. Периодически я слышала по телефону голос Олега Игоревича:

— Света, как там у нас дела?

— Все нормально, — отвечала я.

— Если будут спрашивать, я — в долгой командировке, когда буду неизвестно.

— Хорошо, — отвечала я.

И вот в один прекрасный день, когда сотрудники компании стали группироваться в кучки для приема пищи, в офис ворвались несколько человек в камуфляже и масках и блокировали все двери. Самый здоровый омоновец занял пост у самой красивой белой двери в конце коридора, то есть у женского туалета. Потом появились два лысеющих мужичка в штатском, которые, подмигнув мне, прошли в директорский кабинет и бухгалтерию.

В воздухе, как в городе, поспешно оставленном белогвардейцами, летали бланки и платежки. В коридор выносились коробки с документами и компьютеры.

Ко мне подошел тот самый здоровенный омоновец, демонстративно гремя наручниками:

— Слушай, красавица, сказать тебе правду?

Я подумала, что сейчас он попросит позолотить ему ручку, но он продолжил:

— Ты можешь сколько угодно притворяться, что тебе неизвестно, где прячется твой шеф. Моя бы воля, я задрал бы тебе юбку, поставил…

Он не успел развить тему — его позвал в кабинет за очередной коробкой человек в штатском. Я так и не узнала, использует ли здоровенный в сексе наручники, резиновую дубинку и черную маску. Но могу со всей ответственностью сказать, что секс как средство дознания лучше действует как раз в отношении мужчин. Так что я скорее добилась бы у него, где сейчас находится начальник управления внутренних дел, то есть его шеф.

А на следующий день в наш покоренный готтами Рим ворвались вандалы, то есть бандиты. У них не было автоматов и дубинок, как у омоновцев, поэтому они орали громче, ругались злее и даже побили старшего менеджеру компании.

— Пантелей, давай возьмем вот эту ногастую с собой. Может, она знает, где Ступа прячется? А если не знает, так полежит…

Не дура, догадалась, что Ступа — это Ступенко, наш генеральный, а ногастая — это я. Дернул меня черт явиться в мини-юбке именно сегодня!

Тот, кого назвали Пантелеем, похожий на тщательно выбритого самца гориллы, останавливается прямо перед моим столом и таращится на меня остекленелыми глазами. Представьте себе, что смерть пришла к вам в офис, поставила в уголок косу, откинула капюшон и посмотрела на вас заинтересованным взглядом. Представили? Тогда вы меня поймете. Мне сразу захотелось очень многого: и по мелкой нужде, и чтобы меня вдруг перекосило на сторону и чтобы опять появились омоновцы… А лучше всего оказаться бы где-нибудь в другом, отдаленном месте, пусть даже в затяжном прыжке с парашютом, или на резиновом матрасе в Саргассовом море, или в палатке папанинцев, или даже рядом с ней по причине моей беспартийности. Вот уж правда: не родись красивой…

— Ты чего морду корчишь?! — не разжимая губ, пробормотал Пантелей. — Ты чего — дразнишься, что ли?

— Нет, что вы! Это у меня нервное, — поспешно ответила я.

— А, понятно… Обоссалась, наверное! — заржал довольный бандит.

Еще немного, и он был бы прав. Но, как ни странно, в его лошадином ржанье мне послышалось что-то человеческое, и я немного успокоилась.

— Никуда она не денется, Слон, — крикнул в темноту коридора Пантелей. — Адреса всех сотрудников у нас есть. Если на неделе не найдем Ступу и бабки, потрясем его работяг, а эту возьмем с собой. Не может быть, чтобы директорская подстилка ничего не знала. Все ты, красивая, знаешь. И где Ступа прячется, и где его бабульки зарыты. Не у тебя ли под юбкой?.. Чего ты дергаешься?! Не трону! Сегодня у нас санитарный день. Поедешь с нами в баньку? А? Спинку тебе потрем, попарим… Запомни, меня зовут Пантелей. Еще увидимся…

Отчего я не внушаю мужчинам доверия, а внушаю им что-то другое? Загадка!

А контора моя между тем накрылась. Солоха накаркала. Да что контора? Как бы мне самой не накрыться банным тазиком! Нет, господа, так жить нельзя!

…Вечером дрожащей рукой я набирала рабочий телефон Наташки Солохиной.

ПАРАД ЗВЕРЕЙ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Это было похоже на рекламный ролик или американский сериал, где действующие лица разговаривают друг с другом исключительно на тренажерах или в массажном кабинете.

Госпожа Поливанова лежала на животе в открытом купальнике, зачем-то выкатив для обзора свою грудь. Над ней колдовала массажистка. Я сидела на табуретке напротив и смотрела, как в ритм толчкам и нажимам качается голова моей будущей хозяйки, и тоже кивала ей, когда чувствовала, что пора отбивать такт вежливости.

— В ваши обязанности не входит стирка, готовка, закупка вещей и продуктов, — инструктировала меня разомлевшая уже госпожа Поливанова, таким образом борясь с приступами дремоты. — Вы должны заниматься исключительно ребенком… Катя, здесь что-то такое тянет. Ниже. Под правой лопаткой. Да-да!.. Исключительно ребенком. Для всего остальное есть специальные люди. У вас высшее гуманитарное образование?

— Да, я закончила филфак.

— Кто вы по гороскопу?

— Скорпион.

— А но восточному?

— Дракон.

— Дракон… А я — Лошадь…

Поливанова задумалась. Вспоминала, должно быть, зодиакальные характеристики моего знака. Где же ваш семейный астролог? Как же так?! На массаж — и без астролога!

— А у вас есть опыт работы с детьми?

Иногда по дороге домой, проходя через сквер, я видела, как дети играют в песочнице, тюкая друг друга по головам пластмассовыми совочками. Но решила правдоподобно соврать:

— У меня была школьная практика на четвертом курсе.

Должна признаться, что моя тетка Маргаритка работала инспектором РОНО. Сами понимаете — где находится эта школа, которая дала мне положительную характеристику и поставила отличную оценку, я даже не представляю.

— Какими иностранными языками вы владеете? — госпожа Поливанова поморщилась.

Все-таки спина была у нее натуральная, в отличие от бюста.

— Английским и немецким свободно. Основной мой язык — английский. Немного говорю и читаю на норвежском.

— Это не понадобится, — растерянно проговорила Поливанова, видимо, вспоминая, где находится эта самая Норвегия.

Сначала мне было довольно неловко рассказывать о себе в присутствии третьего лица. Но Поливанова относилась к массажистке как к предмету неодушевленному, к чему-то вроде фена, и скоро я тоже перестала обращать на нее всякое внимание.

— А к-кк-а-аа-уу-у-ю-ю-ю… — она хотела меня о чем-то спросить, но в этот момент начался массажный прием «рубка», и ее челюсть затряслась, как у невротика. — Катя, сегодня мне так делать не надо…

Я чувствовала, что готовится какой-то коварный вопрос, и не ошиблась.

— Вы читали бестселлер этого года — роман Зюскинда «Парфюмер»? — спросила госпожа Поливанова с телевизионной интонацией в голосе.

Она даже приподняла голову, не обращая внимания на свой шейный остеохондроз, чтобы лучше видеть, как я буду мямлить. «Что, куколка? — читалось в ее взгляде. — Одни мужички на уме? После университета, небось, и книжки в руках не держала?»

— Прошу прощения, но «Парфюмер» написан уже больше двадцати лет назад. Я его прочитала в журнале «Иностранная литература» еще в девяносто первом году. А недавно перечитала на немецком.

— Катя, в основании шеи что-то мне постоянно мешается, — закапризничала госпожа Поливанова, — обрати, пожалуйста, внимание на эту область. Скажите мне еще вот что. Какой метод вы применяете?

— Какой метод? — удивилась я.

— Ну, педагогический…

Во дает фармацевтическая королева! С педагогикой у меня были большие проблемы, но зато имелся опыт в ответах на разные, в том числе и глупые, вопросы. Не знаешь конкретного ответа, отвечай в общем виде, но с трепетным чувством в голосе.

— Мой метод, — сказала я, чувствуя себя кем-то вроде Макаренко или Ушинского, — это любовь к детям.

Мадам Поливанова заметно смягчилась, то ли от моих слов, то ли от массажа.

— У нас пятилетняя дочурка. Прелесть ребенок…

Мне все это так надоело, что я чуть не брякнула: «Вообще-то я предпочитаю работать с мальчиками» — но вовремя взяла себя в руки.

— Вы бы меня устроили, — уже томно выдохнула моя собеседница. — Но устроит ли вас одно из наших требований?

Я обратилась в слух, заранее про себя соглашаясь с любым требованием, кроме циничного.

— Я давно ищу гувернантку. Разговаривала уже со многими опытными профессионалками, — слово «профессионалки» ей явно что-то напомнило, и Поливанова поморщилась. — Прекрасные характеристики, по два диплома, иностранные языки… Сами понимаете, на таких выгодных условиях у меня не было бы проблем выбрать из них достойную. Но у меня самой есть особое условие… Я хочу, чтобы гувернантка моей дочери всю неделю жила у нас в доме, и только в субботу вечером могла бы быть свободной до воскресного вечера.

Делая неопределенно-задумчивое лицо, в душе я воздевала руки к небу. В моем положении, когда я так глупо вляпалась и стала козой отпущения в бандитских разборках, мне лучше всего было сесть на некоторое время в тюрьму. Но о такой тюрьме, и еще на таких сказочных для меня условиях, я могла только мечтать!

Паузу я все-таки выдержала, и со вздохом — мол, на что только не пойдешь из-за любви к детям, сказала:

— Я согласна…

ЛЮБИЛ ЛИ КТО МЕНЯ КОГДА, КАК ТЫ ТОГДА?

В одном из кулинарных рецептов Елены Молоховец в книге «Подарок молодым хозяйкам», а именно — в примечании к изготовлению какого-то хитрого соуса — есть такие примечательные слова: «…после чего отжимки можно отдать на кухню людям». Вот и я пошла «в люди», буду питаться отжимками с барского стола и нянчить «ихнего дитятю». Прощай, мой родной уютный уголок! Моя, вернее моей тетки, однокомнатная хрущоба, доконавшая дебильным «техно» соседа снизу и регулярными потопами от соседей сверху. Я ухожу «в люди», чтобы посмотреть, наконец, как люди живут. Так сказать, изнутри. К чему надо стремиться? За что надо бороться? Я иду к вам, золотые унитазы!

У моего подъезда маячил лохматый человек неопределенного возраста в старых джинсах и выцветшей футболке с надписью God forbid!, что переводится как «Избави бог!» Именно эту фразу я и произнесла про себя, когда узнала в нем своего бывшего однокурсника и вечного поклонника Диму Волгина.

Он ходил между металлическими ограждениями газона, как тигр в клетке, и определенно сочинял что-то возвышенное. Я подошла к нему совершенно незамеченной и пропела:

— Издалека долго, приперся ты, Волгин?

Приперся ты, Волгин…

Дальше я не могла придумать, но талантливый Волгин тут же подхватил, импровизируя:

— Любви преграды нет.

Среди снегов талых,

Среди хрущоб старых,

Он словно на иголках.

Где ходишь ты, Свет?

— На поэтические вопросы я отвечать не обязана, — ответила я, переходя на прозу. — Причем поешь ты, Волгин, гнусаво и фальшиво, хотя жалостливо. Попробуй начать с «По приютам я с детства скитался». И где ты нашел летом талые снега? Если в моем сердце, то там — вообще вечная мерзлота…

Волгин смотрел на меня, как преданный пес, друг — собачья мордочка, только лизаться не бросался. А мне от его щенячьей радости сразу стало откровенно скучно.

— Я за тобой, Светоч! — вдруг торжественно произнес Дима. — Собирайся!

Мне всегда не очень нравилась его манера называть меня фабрикой по изготовлению канцелярских принадлежностей, поэтому я начинала потихоньку закипать.

— Интересно знать, куда? Судя по твоему прикиду, разгружать вагоны с комбикормом!

А что я еще должна была ему сказать? Жалость развращает мужчин.

— Нет, Свет, в Новый свет, — заговорил он откровенно слабыми стихами, совершенно не обижаясь. — Мне предлагают место в музее-усадьбе Александра Блока в Шахматове! Представляешь, как это здорово?! «Встану я в утро туманное, солнце ударит в лицо. Ты ли, подруга желанная, всходишь ко мне на крыльцо?»

— Не я, — поспешила отрезать, — не я это.

— Представь, старинная дворянская усадьба. Средняя полоса. Источник вдохновения Сан Саныча. Ты Прекрасной Дамой идешь по аллее. Ты будешь в розовом платье-капоте, с зонтиком в руке, молодая, розовая, сильная, как Флора… А за лесом и полем — Тараканово, где венчались Блок и Любовь Дмитриевна…

— Это что — намек? Послушай, Волгин. В конце жизни эта самая Любовь Дмитриевна написала в дневнике что-то вроде: «несчастье моей жизни — вышла замуж за Блока, счастье моей жизни — клубника со сливками…» Понял встречный намек?

— Ты выбираешь клубнику со сливками? — спросил он упавшим голосом.

— Пока мне ее никто не предлагал, — успокоила я Диму. — Но если я буду, как дура, ходить с зонтиком из музейного реквизита в этой твоей Таракановке…

— Тараканове.

— Таракановке. Боюсь, мою клубнику и мои сливки сожрет какая-нибудь княжна Тараканова.

— Я думал… Нет, я думаю и сейчас, что ты не такая, как все. Ты не можешь участвовать в этой всеобщей купле-продаже…

— Ты ошибся, Дима. Я хуже, чем все, вернее, чем большинство. Потому что они смотрят телевизор и думают, что это и есть настоящая жизнь. А я читала не только Зюскинда и знаю, что есть жизнь другая. Но совершено сознательно я выбираю клубнику со сливками, которую, как ты уже понял, мне никто еще не предложил. Их туда гонят, как стадо баранов, как рекламные ролики, а я иду туда сама.

— Я понял, — Дима смотрел на меня широко открытыми глазами, как теленок.

Видимо он опять вдохновился, и в его башке созрел образ падшей женщины, к которой он будет обращаться в слезливых стишках. Интересно все-таки знать, почему все эти творческие личности, при всей своей неординарности выбирают себе в музы, а проще говоря, западают не на оригинальность в виде толстой и носатой клухи, а на длинные ножки, крутые бедра и, извините, высокую грудь?

— Но я не понял: причем здесь Зюскинд? — спросил Волгин.

— Зюскинд — к слову, Волгин… Только давай без вот этих банальностей. Типа, закричишь: ты просто — продажная девка империализма! Я ответ тебе — пощечину. Давай без кино. Я просто нашла работу. Ты звал меня в старинную дворянскую усадьбу? Ты едешь один. Я уезжаю в современную буржуйскую усадьбу.

— Уезжаешь? В усадьбу? Кем? — кричал поэт, когда я уже бежала по лестнице вверх.

Я остановилась на площадке второго этажа и крикнула вниз:

— Кем? Кто был никем, тот станет всем!

— Светоч… — донеслось снизу. Почти сволочь…

МАЛЕНЬКАЯ ХОЗЯЙКА БОЛЬШОГО ДОМА

Признаюсь, я представляла, что за мной заедет «Мерседес». Ладно, на худой конец пусть «Ауди». Я стояла у своего подъезда со спортивной сумкой, готовая сделать первый шаг навстречу каждой притормаживающей иномарке.

— Светлана! — услышала я мужской голос совсем рядом. — Я от Поливанова. Попросили забросить вас по дороге.

У моего подъезда стоял пузатенький микроавтобус явно хозяйственного назначения. Но место рядом с водителем было свободно. Что ж! Хорошо еще, не рефрижератор со свежезамороженными цыплятами.

Всякий, впервые прибывающий на место своей службы, похож на Петеньку Гринева из «Капитанской дочки». Он подъезжал к Белгородской крепости и вместо стен с башнями увидел плетень и мельницу. Я думала увидеть приличный коттедж за забором, которые предлагают в объявлениях риэлтерские фирмы тысяч так за двести пятьдесят-триста, с лужайкой, возможно, кортом и гаражом. Простенько и со вкусом.

В тридцати минутах от города микроавтобус свернул с шоссе на изящную асфальтовую дорожку, миновал радующие глаз зеленые насаждения и вылетел на оперативный простор зеленых лугов, сбегавших к небольшому озеру, на которое невозможно было смотреть, не жмурясь от отраженных солнечных лучей.

Над всей равниной возвышался сказочный терем на холме. Терем, в прямом смысле слова. Трехэтажный, нежно-зеленого цвета, с разновысотными двускатными крышами, мансардами и башенками. Маковки, казалось, сделанные из золота, пылали на солнце, и я не могла рассмотреть, что на них возвышалось. Что-то причудливо-звериное.

По другую сторону холма был то ли лес, то ли сад, то ли и то и другое сразу.

Водитель Миша, привычный к такой роскошной панораме, как ни в чем не бывало пытался развлекать меня анекдотами про новых русских, но я туго соображала, когда надо смеяться. Была, так сказать, под впечатлением.

Поближе показался забор из серого камня, украшенный черной ковкой. Я оценила истинные масштабы территории, только когда мы покатили вдоль него.

Водитель Миша, видимо, поняв причину моей вялой реакции на его юмор, переменил тему:

— Поливанов целое садоводство купил под усадьбу. Даже не торговался. Сколько тебе за участок? Пятнадцать? Получи и проваливай. А видишь флюгера на башнях? Из чистого золота отлиты. Не какого-нибудь дешевого, сусального, а самой высокой пробы…

— Вот оно, дешевое лекарство для льготной категории граждан! — зачем-то почти продекламировала я.

— Ну, ты даешь! — только и сказал Миша, но посмотрел на меня с уважением.

Здравствуйте, золотые унитазы! Что вы есть на свете, я уже знаю почти наверняка. Я даже не удивлюсь, если вы мне вдруг ответите: «Здравствуй, Света Чернова! Хорошо выглядишь сегодня сзади!»,

У ворот мы остановились. Они, наверное, входили в первую тройку российских садово-парковых дверей, незначительно пропустив вперед решетку Летнего сада и Золотые ворота, кажется, Владимирского собора. Надо будет посмотреть в энциклопедии. Рядом с воротами была не просто будка охраны, а казарма лейб-гвардии его Фармацевтического Величества. Гордо реял на ветру трехцветный флаг. Охранники, правда, оказались одеты в простые черные комбинезоны с жетонами на груди, а не в мундиры и кирасы.

Меня высадили перед крыльцом терема, а микроавтобус поехал к хозяйственным постройкам в отдалении.

Я запрокинула голову, как старуха-интуристка. На башенках застыли в одном положении золотые флюгеры-обезьяны. На самой высокой маковке встала на дыбы опять же цельно-золотая лошадь. Догадавшись, кому посвящена эта цирковая кобыла, я тут же прикинула, как вместо нее смотрелся бы мой Дракон. Всякая женщина на моем месте позволила бы себе такую нескромную фантазию. Признаю, что Лошадь лепить значительно легче, хотя на такой круп пошло, должно быть, золота… пошло золота…

В приоткрытую боковую дверь на меня смотрело ангелоподобное существо. Глаза-пуговицы и курчавая золотая головка. Вот это настоящее золото! Без всяких проб!

Заметив, что ее обнаружили, золотая головка хотела спрятаться, но передумала. Дверь чуть-чуть еще поползла и пропустила маленькую девочку в синей юбочке и матроске. Она встала на ступеньках, смешно скосолапив ножки, и с интересом посмотрела на меня уже в открытую.

— Здравствуйте, маленькая хозяйка большого дома! — сказала я и сделала глубокий реверанс.

— Здластвуйте, здластвуйте, — услышала журчание весеннего ручейка, правда, немного картавого.

— Я приехала к вам из дальней страны, продолжила я свою импровизацию, — где мне угрожали злые гоблины и пугали свирепые орки. Не найдется ли уголка в вашем замке, чтобы приютить несчастную странницу?

— Конечно, найдется! — вскрикнула девочка. — Тебя здесь никто не тлонет. Я поплошу главного охланника дядю Сашу, он им покажет… А кто стлашнее? Гоблины или… эти…

— Орки? Одинаково страшные, — ответила я, хорошо представляя и тех, и других, потому что совсем недавно видела их в офисе финансовой компании. — Да, они почти одинаковые. Сразу не разберешь. Поэтому они так и опасны.

Девочка вдруг подбежала ко мне, встала на носочки и прошептала:

— А ко мне сегодня должна плиехать злая губилнатка. Она будет следить за мной. Я боюсь.

— Хочешь, я спасу тебя от злой гувернантки?

— Как же ты меня спасешь? — совсем как сказочная девочка, запричитала моя собеседница, вдруг переходя на современный деловой язык. — Договол уже подписан. Она уже едет и мечтает, что будет меня наказывать.

— Вот что мы сделаем, — я шепчу ей в самое ушко с мягким пушистым завитком детских волосок. — Я скажу, что гувернантка, которая должна сегодня приехать, — это я. А когда злая гувернантка появится, охрана скажет ей, что уже одна приехала, а двух гувернанток им не надо. Она и уберется восвояси. Договорились?

— Договолились… — зачарованно проговорила девочка.

— А мы с тобой будем дружить, играть, гулять, читать самые интересные книжки. Я научу тебя говорить на сказочных языках, на которых говорили Золушка и Гретхен. Идет?

— Кто идет? — не поняла она.

— Ну, идет… Это значит, подходит тебе мое предложение?

— Подходит, — согласилась она, но зачем-то оглянулась.

— Тогда давай знакомиться. Меня зовут Светлана.

— А меня Диана.

— Очень приятно. Вот и познакомились. Но о нашей с тобой тайне никому не рассказывай, а то мне придется уехать, и приедет эта самая настоящая…

— Губилнатка, — подсказала мне маленькая Диана.

Может, кто-то считает, что обманывать ребенка нехорошо. Но разве это обман? Разве не бежала я от гоблинов и орков? Разве не будем мы играть, читать, говорить на английском и немецком? Дружить? И вполне могла явиться строгая носатая дама из агентства гувернанток, которая третировала и муштровала бы бедную девочку. Так что обман был не так велик, а ключик к маленькой Диане на все время моего пребывания в Поливанов-холле я, кажется, подобрала.

ХОЗЯИН В ОКНЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ И ИСЧЕЗАЕТ

Ангел упорхнул. Диана, что-то весело напевая, юркнула в приоткрывшуюся дверь.

И теперь ко мне навстречу вышел лысоватый мужчина, похожий на певца Муслима Магомаева, и не без некоторого благородства в лице.

— Видите? — спросил он меня вместо приветствия. — Ребенок носится без присмотра, путается под ногами, шпионит за взрослыми. Так что вас здесь ждут, как спасителя… Меня зовут Бронислав Романович. Управляющий всем этим хозяйством.

Я тоже представилась, правда, на этот раз без реверанса и сказочного сюжета.

— Так что, Света, — продолжил он свое приветствие, переходящее в ненавязчивый инструктаж, — если что понадобится, конечно, в моей административно-хозяйственной компетенции, можете ко мне обращаться. Но непосредственно вы, в отличие от остального обслуживающего персонала, подчиняетесь самой Людмиле Игоревне и, конечно, Михаилу Павловичу Поливанову.

В этот момент откуда-то сверху раздался довольно неприятный громкий голос:

— Вы, обе! Сдадите пропуска в охрану!

И я, и Бронислав Романович вздрогнули и повернулись на крик. В окне второго этажа торчала взлохмаченная голова. Я посмотрела туда, куда был направлен ее гневный взгляд, и увидела на полянке двух дворничих. Они мирно беседовали, опираясь на металлические щетки. Теперь они растерянно задрали головы на этот властный окрик с небес и готовы были упасть на колени.

— Чтобы я вас больше не видел! Пошли вон отсюда! Болтать будете в очереди на бирже труда!

— Узнали? — тихо спросил меня Бронислав Романович. — Сам хозяин. Михаил Павлович Поливанов.

Я кивнула, хотя, разумеется, рассмотрела отсюда только торчащие в разные стороны волосы и гневно раздувающиеся ноздри. Но когда их владелец обратил свой взгляд на нас, я действительно вспомнила, что это лицо мелькает время от времени по телевизору и на газетных страницах.

В странное мы живем время. Народные приметы уже не действуют. Красная рябина, например, к морозной зиме или петух головой трясет — не к добру. Не работают уже второе десятилетие и законы физиогномии. Поливанов, если судить по его лицу, должен был бы сейчас лежать в поле под трактором, или кричать из ларька: «Куда суешь? Водочные бутылки не принимаем!», или выдавать на складе кирзовые армейские сапоги стриженым и ушастым новобранцам. А вот торчит теперь эта физиономия из-под хвоста золотой лошади и правит он человеческими судьбами, как из окна плюет.

— Броня, — строго сказал Поливанов, — опять я выполняю твою работу? Кто должен гонять обслугу и в хвост, и в гриву? Что это за московские дворики с бабами Манями? Пинками их вышибать, не считаясь с потерями! Как на войне! Гувернантка?! Устроишься, зайдешь ко мне.

Поливанов исчез в окне. Бронислав Романович покачал головой:

— Отец родной! Спит и видит себя на губернаторском кресле. Вот на дворничихах разминается… А сегодня вряд ли он вас, Света, примет. Сейчас умчится в город. Когда вернется — неизвестно. Так что спокойно привыкайте, присматривайтесь, а я вам сейчас покажу наше хозяйство и ваше новое жилье.

Мужчинам в музеях подавай произведения искусства, а нам, бабам, дай только окунуться в быт, полюбопытствовать: на чем цари и царицы ели, пили и спали. Ну, а если экскурсовод еще расскажет с кем, как и когда, можем считать, что наш культурный уровень существенно вырос. Вот и я, как нормальная любопытная особа, ходила по этажам за Брониславом Романовичем и открывала рот реже для вопросов, чаще от изумления.

В доме Поливановых было: три столовых, спортивный и тренажерный залы, бассейны крытый и открытый, баня, сауна, а также компьютерный, каминный, танцевальный залы. Здесь было все, о чем когда-нибудь мог прочитать или случайно услышать хозяин. Причем, похоже, он не утруждал себя выбором между тем или другим, а покупал и устанавливал в своем доме все сразу. Если бы Поливанов, подобно Владимиру Красно Солнышко, выбирал себе религию, то и крестился бы, и обрезался одновременно, а потом слушал бы православное пение под католический орган в сопровождении синтоистского барабана с кипой на макушке и красной точкой в районе третьего глаза.

Когда же Бронислав Романович сказал, что во внутренних покоях супругов Поливановых имеется и золотой унитаз, который я считала моей фантазией, я совершенно потерялась, в этом доме царствовал не человек, не Поливанов, не его дражайшая супруга, а ее величество Излишество.

Как-то по телевизору показывали выставку предметов, которые когда-либо проглатывал человек. Знаете, наверное? Ложки, вилки, ножи, гвозди… Помню, глядя на эту экспозицию, я поражалась глотательным способностям человека. Но то, что умудрился заглотить Поливанов, было выше моего воображения!

Тогда же я и сказала себе: «Этот заглотит тебя, Светка Чернова, не поперхнувшись. И никуда ты не денешься!» Ничего! Барона Мюнхгаузена тоже проглотила гигантская рыба, a он ничего, не пропал. Поживем и мы в хозяйском брюхе. Долго ли господин Поливанов протянет с такой язвой?

ВИБРОЗВОНОК МОЕЙ ДУШИ

Мне отвели очень милую комнатку, светлую, уютную, с видом на озеро. Тут, по крайней мере, не было золотой лепнины и мавров с полированными гениталиями. Современная импортная мебель, которая стоит обычно в витринных окнах безлюдных мебельных салонов, компактная бытовая техника для личного употребления. В шкафу я обнаружила пару добротных и строгих костюмов моего размера (вот зачем в заполненной мной анкете спрашивались мои физические параметры), платья, халат, спортивный костюм, обувь, даже нижнее белье, по-моему, весьма эротичное. Как далеко здесь заходит хозяйская забота о персонале!

На туалетном столике блестели разнообразные флакончики, бутылочки, коробочки. По дизайну я не сразу смогла определить фирму производителя, потому что это был явно не мой, потребителя среднего достатка, уровень. Да что я говорю? Какой средний достаток! Так, покупатель пробников с рыночных лотков. Тут я вспомнила вопрос госпожи Поливановой про роман «Парфюмер». Видимо, книга ее впечатлила, и Поливанова взяла на себя заботу о запахах, исходящих от обслуживающего персонала. Или это касалось только меня?

В моей комнате было три двери. Одна вела в коридор, другая — в туалет и ванную комнату, третья — прямо в детскую моей воспитанницы. На маленьком письменном столе лежал мобильный телефон Nokia, мечта идиотки, то есть моя! Я видела такой в салоне почти за 500 у.е. Человек с высшим гуманитарным образованием и критическим взглядом на окружающий мир, получивший, наконец, вожделенную игрушку, забыл про все на свете, как малый ребенок! Я читала инструкцию мобильного, как сонеты Шекспира, пробовала виброзвонок, голосовой набор, телефонную книгу, органайзер, диктофон, игры… Потом я прочитала, что у данной модели титановый корпус и растерялась: может, его забыл кто-нибудь из служащих?

В этот момент заиграла мелодия «Все могут короли», и я неуверенно нажала кнопку дорогой игрушки. В трубке послышался уже знакомый голос управляющего Бронислава Романовича:

— Светлана, вся одежда, обувь, туалетные принадлежности, предназначены вам. Мобильный телефон, который сейчас у вас в руках, тоже — для вас. Носите его все время с собой.

Была бы я дома, закричала бы: «Вау!» Но теперь я не просто Светка, а воспитатель, источник хороших манер, достойный пример для подражания. «Bay!», моя деточка, это есть дурной тон! Фи! Я оставляю вас без сладкого! Пусть без сладкого, но зато с мобильником.

Вы не подумайте, что я такая дикая, как зебра. У меня был мобильник, правда, я купила его с рук за полторы тысячи рублей, и там было всего две функции: в него можно было говорить и слушать. Жаль только, что все мои абоненты, даже спортивная Наташка Солоха, сразу сделались поголовно больными хроническим бронхитом. Но я не расстраивалась, напротив, гордо носила его на шнурке. Пока пробегавший мимо физкультурник не сорвал его с меня. Я даже несколько метров бежала за ним, правда, не для того, чтобы отобрать телефон, а чтобы вместе со шнурком он не оторвал мое ухо.

Надо было отряхнуться от старого мира, и я направилась принимать душ. Человек так быстро привыкает к роскоши, что все сантехнические прибамбасы я уже воспринимала как должное, то есть не балдела, а просто мылась, прежде чем облачиться в мою полевую форму, видимо, от Nina Ricci.

Я стояла перед зеркалом. Темно-лиловый цвет костюма мне оказался очень к лицу. Признаться, не ожидала! Интересно, что длину ног я в анкетных данных не указывала, но юбку кто-то таинственный подобрал идеальную для моей деятельности: немного выше колен. Современная, в меру привлекательная, без тени вульгарности. Чуть теплее деловой женщины, заметно холоднее подруги по университету. Одним словом, гувернантка…

ИСПЫТАНИЕ ЕДОЙ

Каждая бедная семья бедна деньгами, каждая богатая семья бедна воображением. Так, по крайней мере, кажется всем сторонним наблюдателям чужого достатка. «Вот я бы такое устроил на их месте!» — думает он. Но чтобы он такое устроил? Вместо золотых рыбок пустил в фонтан пираний, а вместо воды — шампанское? К золотым унитазам прицепил бы платиновые стульчаки? Приказал, чтобы за него пережевывали пищу? Все это уже было. Все это уже перепробовано. Все это старо, как мир.

Задумался когда-то русский народ над проблемой богатства. Стал придумывать сказки. Смотрит: скучен этот самый достаток, роскошь — однообразна. Плюнул и полез опять на печь спать под шуршанье тараканов. Мало среди нас осталось беззаветных борцов, бескорыстно стремящихся к роскошной обеспеченной жизни, верящих в собственный оригинальный талант в распоряжении богатством.

Примерно так размышляла я, сидя за первым моим ужином в семье Поливановых, в столовой третьего этажа. В приеме пищи в Поливанов-холле существовала своя иерархическая лестница, ступеням которой соответствовали три столовых на трех этажах. На самом нижнем этаже, рядом с кухней, питались рядовые служащие: охранники, дворники, садовник, банщик, прачка и другие. На втором этаже закусывали руководители служб: управляющий, начальник охраны, имиджмейкер и прочие.

И, наконец, святая святых — столовая третьего этажа, где насыщались калориями члены семьи Поливановых, их партнеры по бизнесу, гости, знаменитости, друзья, родственники и… ваша покорная слуга, то есть гувернантка. Такова была моя обязанность.

Вот она, моя обязанность — ковыряется в тарелке, ерзает на стуле. Всем своим видом старается показать, что больше всего на свете она ненавидит процесс потребления пищи. Дай бог ей сохранить такой аппетит на всю ее долгую женскую жизнь. Нет, пройдет лет тридцать, и склонная к полноте женщина собьется в подсчете съеденных ею калорий, махнет рукой, вспомнит, что лучше всего начинать новую жизнь с понедельника, что сегодня еще субботний вечер, и крикнет официанта голодным голосом…

Но детям надо есть, причем самое для них невкусное. Я вспомнила все известные мне педагогические приемы на этот счет. Их было всего два. Первый — про Ленина, который пришел в детский сад и тут же создал из детей партию — «Общество чистых тарелок». Хорошо, что не догадался с малышами поднять восстание, отобрать у кухарки все продукты и поделить поровну!

Другой, более современный прием был продемонстрирован в фильме «Джентльмены удачи», где директор садика отменяет завтрак по причине космического полета. Дети берут космические ложки и хорошенько подкрепляются перед вылетом.

Теперь, после Ленина и Леонова, была моя очередь. Я это чувствовала по взгляду госпожи Поливановой, внимательно наблюдавшей за мной и Дианкой.

Я наклонилась к моей воспитаннице и сказала ей шепотом:

— Сейчас мы будем играть с тобой в интересную игру.

— Плямо за столом?! — удивилась она. — А нас не залугают?

— Заругают, если ты будешь играть неправильно. Слушай, как надо в нее играть…

Маленькое нежное ушко Дианки даже порозовело от внимания.

— …Игра называется: «Покормить червячка». Злые люди любят вообще-то заморить своего червячка, но мы-то с тобой люди добрые. Правда? Так вот. У меня в животе живет червячок, и у тебя живет свой червячок. Моего зовут… Дима Волгин, — ничего другого мне в голову в этот момент не лезло. — А твоего?

— Моего челвячка зовут… Вася, а фамилия его… Можно, он будет без фамилии?

Можно… Здравствуй, Вася!

Здлавствуй, Дима Волгин!

— Тише. Говори тише. Тебя уже Дианка кормила?

— Нет, еще. Я такой несчастный и голодный…

— И меня еще Света не кормила, а так хотелось бы покушать…

Честно говоря, я так хорошо представила себе этого самого сидящего в животе паразита, что есть мне напрочь расхотелось. Зато Дианка ела с завидным аппетитом, не замечая удивленного взгляда госпожи Поливановой. Время от времени она поглаживала себя по животику и каким-то утробным голоском, видимо, стараясь говорить внутрь себя, приговаривала:

— Кушай холошенько, челвячок. Будешь большим и сильным, как удав. И будет у тебя фамилия, как у Светиного…

— Я вижу, Светлана, у вас есть подход к Диане, — сказала Поливанова, поощряя меня сдержанной аристократической улыбкой. Видно, ходила на специальные курсы «Прохладной приветливости».

Но я приложила палец к губам и показала ей взглядом на Дианку, задним умом понимая, что, наверное, выхожу за границу дозволенного. По ухоженному лицу Поливановой пробежала мимолетная тень, но она, преодолев себя, ответила мне приятной улыбкой и повторила мой жест, приложив палец к губам.

Еще не хватало мне нажить такого врага! Если враждовать, то с дворничихой. А вот с поваром лучше поддерживать сугубо деловые, нейтральные отношения, чтобы и не отравил, и не перекормил.

Надо сказать, что блюда поднимались из кухни на третий этаж в небольшом лифте. Меня разбирал смех, когда я представляла, как ужинающие на нижних этажах выгружают себе в тарелки кусочки повкуснее из проезжающих вверх плошек и горшочков. К сожалению, поделиться наблюдением и похихикать было не с кем. Разве что с Дианкой. Но она не поняла бы.

За столом нас было четверо: кроме меня, госпожи Поливановой и пятилетней Дианки, еще сын Поливановых — Олег, подросток лет пятнадцати, довольно развязный молодой человек, судя по всему избалованный и обделенный родительским вниманием одновременно. Богатые семьи частенько откупаются не только от налоговой полиции, но и от собственных детей. Олег, как я узнала впоследствии, сын Поливанова от первой жены, черпал уроки добра и нравственности из компьютерных игр и интернета.

К концу ужина появился и сам отец семейства.

Дверь вдруг распахнулась, и на пороге показался Поливанов в неправдоподобно шикарном костюме, со сдвинутым галстуком, как обычно, с всклокоченной головой и похожий на постаревшего двоечника, который вернулся в свой класс после сорокалетнего прогула.

— Жрут! — сказал он вместо приветствия. — Буржуи! В стране черт знает что происходит, а они жрут!

Всем сидящим за столом стало как-то неудобно за все происходящее в стране и за свои аппетиты. Воцарилось тягостное молчание. Поливанов, довольный произведенным эффектом, уже готов был продолжить в том же духе, но в тишине прозвенел звонкий голосок:

— Папа! Так люди не говолят. Так говолят менты по телевизолу. А надо говолить — плиятного аппетита!

ЛУЧШЕ ДЛЯ МУЖЧИНЫ НЕТ…

А потом я чуть не пожалела о неосторожных мыслях насчет глотательных способностей господина Поливанова. Как это обычно бывает в жизни, тот злой гномик, который тихонько хихикает над нами, переводит стрелки наших судеб, путает и переставляет все с ног на голову, и на этот раз меня подслушал и зло подшутил.

В первый вечер я прочитала Дианке на ночь сказку про Стойкого Оловянного Солдатика. Я старалась читать по ролям, меняя голос, и за чертика из табакерки, и за крысу… Когда я закрыла последнюю страницу и приготовилась пожелать моей воспитаннице спокойной ночи, то обнаружила ее уткнувшейся в подушку с дрожащими от рыданий маленькими плечиками.

Я чуть сама не разрыдалась. Стала говорить, что это только сказка, выдумка писателя Андерсена, но Дианка не хотела ничего слушать.

— Только блошка осталась… Только блошка… — слышала я сквозь слезы, не сразу понимая, что ребенок имел в виду «брошку», а не насекомое-паразит.

Я гладила кудряшки, которые опять мгновенно скручивались в колечки, не зная, чем мне успокоить Дианку. Надо же было устроить ребенку истерику в первый же вечер?! Но кто же знал, что в семье акул капитализма растет маленькая живая тростиночка?

— Они не погибли в огне, — сказала я, наконец, — ты сама это прекрасно знаешь…

Дианка подняла на меня глаза, похожие на два маленьких озера.

— Солдатик и Танцовщица любили друг друга. А настоящую любовь нельзя сжечь в огне…

Рассказывая, я видела, как просыхают Дианкины слезы, и сама верила себе.

— Они никогда не умрут. Мне когда-то прочитала мама про их любовь, я прочитала тебе, ты, когда станешь мамой, прочитаешь своей дочке или сыну…

— Дочке, — подсказала Дианка.

— …дочке. Солдатик и Танцовщица живы в нашей памяти, и их любовь живет в наших сердцах.

Боже, что говорю я пятилетнему ребенку?! Что она может в этом понять?

— Дианочка, ты понимаешь меня?

— Да, Света, — совершенно по-взрослому сказала моя воспитанница, — я очень холошо тебя понимаю.

— Их любовь вечно будет жить в сердцах всех людей. От этих двух угольков загорается в каждом сердце рано или поздно настоящая любовь…

— И у тебя? — спросила вдруг Дианка.

Про себя я, признаться, не думала, пока отдувалась за все человечество. Сказать ребенку, что не все так просто, что бывают сердца, закрытые для любви на все ставни, что любовь слепа и глуха? Кто-то из известных русских писателей сказал в каком-то откровении отчаянья, когда его бросила любимая девушка, что молиться о любви бесполезно.

— И у тебя? — опять спросила Дианка.

— И у меня, — ответила я тихо.

После такого бурного проявления чувств Дианка заснула удивительно быстро. Я тихонько вышла из детской и, прикрывая дверь, услышала пиликанье моего мобильника. Кому это я понадобилась на сон грядущий? Кому еще сказочку прочитать? Кого утешить проповедью о вечной неумирающей любви?

— Это Поливанов, — услышала я уже узнаваемый голос, — зайди ко мне в кабинет на пару минут, разговор есть…

— А… я не знаю, где ваш кабинет, — успела сказать я, пока он не отключился.

— Пойдешь по коридору, потом будет бильярдная, потом — каминный зал, опять коридор, греческий зал… Ну, где скульптуры голых мужиков стоят… Еще один холл, а там я тебя встречу.

Я шла и вспоминала двух уволенных на моих глазах дворничих. Не ждет ли меня их судьба? Кто знает этих самодуров? Может, он выгонит меня за Дианкино замечание во время ужина? Может, по его мнению, я должна была строго одернуть ребенка? Кто их знает, чего от них ждать?

Бывает, идет навстречу собака, с таким странным темным взглядом, и не знаешь, пройдет она мимо или вдруг бросится на тебя? У этого Поливанова точно такой же взгляд. То ли пройдет, то ли бросится. Мне даже пришло в голову, что и сам господин Поливанов наверняка не знает, что он выкинет в следующий момент. Эту моду на непредсказуемость поведения в высшем обществе ввел Жириновский. Владимир Вольфович, конечно, лукавит — сам он очень даже предсказуем, но вот такие, как Поливанов, завидуют его имиджу, подражают ему. А я ведь, кажется, слышала по радио, что фармацевтический миллионер Поливанов собирается в большую политику. Тогда все понятно! Как бы меня за волосы не схватил, для тренировки.

Дверь кабинета была приоткрыта. В полумрак греческого зала падал зеленоватый свет.

— Проходи, чего там топчешься?! — услышала я голос хозяина.

Поливанов сидел в глубоком кресле у камина. Был он без пиджака, в белой рубашке, расстегнутой чуть ли не до пояса. К холодному камину были вытянуты ноги в каких-то странных тапочках, должно быть, из очень дорогой кожи.

Он перехватил мой взгляд и, приподняв ногу, пояснил:

— Из натурального крокодила. Мужчина должен ходить в шкуре медведя или льва. Так заложено его природой самца. Я ношу тапочки из крокодила. Закрой дверь.

Ну вот, начинается. Не успела я толком приступить к своим обязанностям, а меня уже собираются использовать не по назначению.

— Как тебя? Света? Вот что, Света, я человек простой, трудяга. Все, что ты видишь, заработал своей головой, своим потом. Отношения у меня с людьми и женщинами тоже простые. Вот так. Ты языками владеешь?

— Английским, немецким…

— А языком? — хмыкнул Поливанов. — Короче говоря, будешь иногда делать мне минет, или еще куда, там посмотрим по обстановке. Двести баксов за раз. Годится? Тогда двигай ягодицы. Стихи! Вдох глубокий, губы шире… Приступай.

Это к вопросу о глотательных способностях! Накаркала, дура…

Я стояла, как стукнутая пыльным мешком. В голове крутилась какая-то чехарда: высшее образование, два языка, педагогический опыт, Зюскинд, Дианка, вечная Любовь… И вот — минет, двести баксов, приступай, пошла вон… Какая-то дешевая порнуха! Только в этот момент, когда должно было начаться самое интересное для озабоченного зрителя, видеокассету вдруг заклинило. Все замерло. Зритель жмет на кнопки, ничего не может понять. Но дело — в партнерше. Она думала, что ей дали приличную роль, пусть не главную, но в кадре, а ее, как оказалось, хотят использовать в дешевом, вернее, в не очень дешевом порно.