Натальин день

Шел 1812 год. В то грозное военное лето, когда на ратных полях решалась судьба России, произошло одно, неприметное тогда событие: в тамбовской глубинке, в имении Знаменское-Кариан родилась девочка Таша Гончарова. Она появилась на свет 27 августа, буквально на следующий день после Бородинской битвы.

В церковных святцах в этот день значилось лишь одно женское имя, не совсем благозвучное. Зато предыдущий, 26 августа, день святой мученицы Наталии, в народе издавна называли Натальиным. Это имя носила и мать новорожденной. Так в честь небесной покровительницы и матери земной девочку нарекли Наталией.

В тот знаменательный день, 26 августа, далеко от Тамбова, в Царском Селе, юный лицеист Александр Пушкин с друзьями репетировал пьесу «Роза без шипов», посвященную событиям Отечественной войны. И, конечно же, не мог тогда знать, сколь много в дальнейшем будет значить в его жизни благословенный Натальин день!

Крестили девочку в сельской Знаменской церкви, и будто бы тогда было дано ей некое знамение…

Ветви обширного родословного древа распростерлись над маленькой Ташей. Легендарный Ратша стал ее предком в 21-м колене по материнской линии (от Ратши берет начало и пушкинское родословие – поэт приходился ему потомком в 20-м колене). Совпадение почти невероятное – трижды! – родословие поэта пересекается с родом его избранницы, словно все было предопределено для их будущего союза. И даже основатель фамилии – небезызвестный Григорий Пушка стал одним из предков Натали Гончаровой.

Наталия Гончарова родилась «под доходивший гул Бородинской битвы». «Она всегда говорила, – вспоминала ее дочь Александра Арапова, – что исторический день лишает ее возможности забыть счет прожитых годов».

«Крестили 8 сентября»

Гончаровы, как и многие дворянские семьи, вынужденные покинуть свои родовые гнезда, искали спасения в тихой Тамбовской губернии. Тем более что здесь было старинное богатое имение Знаменское-Кариан, принадлежавшее родственникам Загряжским. Николай Афанасьевич Гончаров предусмотрительно вывез свое семейство в это безопасное место из Полотняного Завода, где расположилась тогда ставка фельдмаршала Кутузова, а неподалеку, под Малоярославцем, произошла одна из самых кровавых и жестоких битв Отечественной войны 1812 года.

«Сии надвинувшиеся громовые тучи на любезный край наш и предчувствия вящих нещастий, – сообщал в одном из писем Николай Афанасьевич, – решили меня, между страхом и надеждою за своих колеблющегося, спасти жену в то время на сносе беременную и невинных изнемогающих болезнию младенцов…»

«Назначил я дорогим сердцу моему мирным убежищем деревню шурина моего Загрязского, село Кареян, – пишет он далее, – …и теперь соединился я уже с семейством там же в Кареяне, где ожидаем гибель или спасение». И подробно описывает путь: «из Калуги на Тулу, на г. Богородицк, на г. Козлов, на г. Амбур и в Тамбов, откудова всякой рассказать может дорогу в Село Знаменское, Кареян тож».

Николай Гончаров привез свою жену и четверых малолетних детей в имение к шурину (Александр Иванович Загряжский приходился единокровным братом Наталии Ивановне) 19 августа, а вскоре появилась на свет Таша. Николай Афанасьевич прожил в Кариане около трех недель и поспешил в калужское имение спасать фамильное добро. К счастью для Гончаровых, французы до Полотняного Завода не дошли.

Афанасий Николаевич, глава гончаровского семейства, записал о столь достопамятном событии, рождении внучки, в своем дневнике:

«1812-го года 27-го августа в Тамбовской губернии в селе Кареяне родилась 5-я дочь Наталья в 3 часа утра. Крестили 8 сентября. Восприемники Загряжской и матушка Ка. Ан. (Катерина Андреевна Новосильцова[1].) Именины ее 26 августа».

С рождением Таши семья стала состоять из семи человек. Счастливое число! Гончаровы прожили в Знаменском-Кариане до лета 1813 года и затем вновь отправились по прежнему маршруту, но уже домой: Тамбов – Полотняный Завод.

Первый свой год жизни, из отпущенных ей судьбой пятидесяти одного, Наталия Гончарова провела на тамбовской земле. Никогда больше не суждено ей будет вернуться на свою родину в Знаменское.

Имение это прежде принадлежало деду Наташи гвардейскому генерал– поручику Ивану Александровичу Загряжскому (умершему еще до рождения Таши, в 1807 году) и его братьям Николаю и Борису, знатным вельможам екатерининских времен.

К тому времени, когда Гончаров привез свое семейство в Знаменское, самого хозяина имения, Александра Ивановича Загряжского, там не было – он участвовал в боях с французами. В 1813 году храбрый генерал-майор был смертельно ранен в Пруссии, прах его был доставлен с чужбины на родину и погребен в фамильной усыпальнице, в приделе Знаменской церкви. Там, где прежде обрели свое вечное пристанище родители боевого генерала – Иван Александрович и Александра Степановна Загряжские.

Знаменское-Кариан и его владельцы

Позднее, по разделу между наследниками, имение Знаменское-Кариан перешло к сестрам Екатерине Ивановне и Софье Ивановне Загряжским, а Наталии Ивановне было выделено другое фамильное имение – Ярополец, неподалеку от Волоколамска. Наталия Ивановна считала себя обделенной и обиженной (причиной тому была весьма непростая семейная ситуация), и отношения с сестрами у нее не сложились. Вероятней всего, именно по этой причине ни она, ни ее дети никогда в Знаменское-Кариан больше не приезжали.

Тетушка Екатерина Ивановна Загряжская стала поистине ангелом-хранителем семьи Пушкиных. Кавалерственная дама, фрейлина Двора Его Императорского Величества, она души не чаяла в своей любимице Ташеньке.

Екатерине Ивановне замужем быть не довелось, равно как и иметь собственных детей. Может быть, потому-то всю свою нерастраченную материнскую любовь перенесла она на племянницу.

Баловала тетушка не только Натали (оплачивала ее наряды, делала дорогие подарки ей и детям), но и самого Александра Сергеевича. Чему подтверждением его письмо к жене от 26 мая 1834 года: «Тетка меня все балует – для моего рождения прислала мне корзину с дынями, с земляникой, клубникой…»

А вот строки из других писем поэта:

«Видишь ли ты Катерину Ивановну? сердечно ей кланяюсь…»;

«Тетка заезжала вчера ко мне и беседовала со мною в карете: я ей жаловался на свое житье-бытье, а она меня утешала»;

«Одна надежда на Бога да на тетку».

И даже когда Наталия Николаевна решилась принять у себя старших сестер в Петербурге, то во всех хлопотах, связанных с их переездом, представлением ко Двору, самое деятельное участие принимала опять-таки Екатерина Ивановна.

«Нельзя нам всем на тетку навалиться, из одной тетки двух не сделаешь», – полушутя предупреждал жену поэт.

Не оставила Екатерина Ивановна свою племянницу и в горькие дни зимы 1837-го – в феврале она сопровождала ее вместе с осиротевшими детьми в печальном путешествии из Петербурга в Полотняный Завод.

Часть доходов, которые получала тетушка со своего богатого тамбовского имения, так или иначе, шла на Пушкиных. Родная земля исподволь, незримо, помогала Наталии Николаевне и ее семье. И, умирая в августе 1842-го, Екатерина Ивановна Загряжская завещала сестре Софье выделить Наталии Пушкиной поместье в 500 душ (возможно, и часть Знаменского). Но Софья Ивановна волю сестры не исполнила (благо завещание было устным), и родовое имение уже после ее смерти и кончины супруга графа Ксавье де Местра в 1852 году перешло к ее двоюродному племяннику – графу Сергею Григорьевичу Строганову, известному любителю искусств. А позднее – к его сыну Павлу. Так что Наталии Николаевне владеть Знаменским так и не пришлось.

…Сколько раз по прихоти новых владельцев старинное село меняло свое название: Кариан-Покровское, Знаменское-Кариан, Загряжское, Кариан-Строганово, Кариан. А в советские времена с ним поступили и вовсе фамильярно, превратив в райцентр Знаменку.

Знаменка – небольшой поселок с пятью тысячами жителей. Неподалеку от его центральной улицы с необычным названием – «улица Красная площадь» – мемориал в честь погибших в годы Отечественной земляков. Но главная достопримечательность Знаменки – старинный особняк Загряжских-Строгановых, где ныне разместился музей Наталии Гончаровой-Пушкиной, единственный не только в России, но и в мире.

Беды и радости Знаменки

Есть несколько знамений, связующих место рождения жены поэта с ее дальнейшей судьбой. Имение Загряжских находилось ровно в 37 верстах от Тамбова, в том самом месте, где река Кариан впадает в Цну. Странное, явно нерусское название – Кариан. И действительно, на тюркском наречии «каре» означает черный; Кариан – это черная речка.

Черная речка под Тамбовом и Черная речка под Петебургом. Меж ними пролегла жизнь Наталии Гончаровой-Пушкиной: невеста – жена – вдова… И роковое число тридцать семь – столько лет было отмерено поэту.

На старых фотографиях дома, где родилась Наташа Гончарова, можно разглядеть две пушечки, стоявшие прежде по краям парадной лестницы. Стояли они здесь, видимо, и при Загряжских, такие же малые пушки были и в Михайловском. Пушки, Черная речка, число 37 – не есть ли это некие потаенные знаки судьбы?

Когда-то с открытой веранды особняка открывался величественный вид на храм Знамения Божьей Матери. Построен он был при Загряжских на средства крестьянской общины. Позднее, при графе Павле Сергеевиче Строганове, для росписи храма были приглашены лучшие петербургские живописцы, расписывавшие прежде Исаакиевский собор.

Знаменская церковь считалась одной из самых красивых и богатых на тамбовской земле. Так бы и стояла она до наших дней, если бы в послевоенном сорок шестом не решились разобрать ее на кирпичи. Первая попытка не удалась: кирпичи намертво сцеплены, строили-то храм старые мастера. Решили взорвать – церковь разрушили, а колокольня чудом устояла. И высится ныне она над притихшим поселком неким перстом, скорбно воздетым из-под земли…

Еще одна беда Знаменки – пропала церковная метрическая книга, та самая, где была сделана запись о крещении Наташи Гончаровой. Книга эта вместе с другими хранилась в не столь далекие времена в архиве райкома партии, не вызывая ни у кого особого интереса. Лет тридцать назад, когда Тамбовский областной архив смог наконец-таки принять исторические документы из Знаменки на хранение, именно этой метрической книги за 1812 год и не оказалось. Где она теперь, Бог весть. Быть может, пылится где-то на чердаке или надежно сокрыта от всех в частном собрании?

А вот старый знаменский парк еще живет: липовая аллея, дубовая… Могучим дубам, живым свидетелям тех далеких дней, лет под триста. Немые великаны многое хранят в памяти. Помнят они и первые шаги маленькой Таши. И память о ней всегда, и в те долгие годы, когда честь ее была унижена, и ныне, когда восторжествовала справедливость, благоговейно хранилась здесь, на ее родине.

Уроженцы Знаменки, все от мала до велика, уверяют, что летом здесь – красота необыкновенная. А раздолье какое – лес, луга!

Молодой талантливый живописец Федор Васильев, гостивший в графском имении летом 1869 года, написал в Знаменском несколько лирических пейзажей. А знаменитый васильевский «Мокрый луг», ныне один из шедевров Третьяковки, создан по воспоминаниям о щемящей, неизъяснимой красоте здешней земли. «Выедешь в степь – чудо! – писал художник в письме к сестре. – Рожь без границ, гречиха и просо, пчелы с пасеки, журавли да цапли со всех сторон плавают в воздухе, а под ногами бежит ровная степная дорога с густыми полосами цветов по бокам».

Родина Наталии Гончаровой – красивая земля, щедрая! И люди здесь под стать ей.

…В Знаменку впервые я попала осенью 1997-го. Пригласили меня на праздник в честь своей славной землячки Мария Михайловна Шеховцова, директор музея Наталии Гончаровой, и его старейшая сотрудница, летописец здешних мест, Галина Николаевна Татаринцева.

Гордость Знаменки – фамильный особняк Загряжских-Строгановых, а в нем – парадный Круглый зал, обладающий необычайной акустикой. И некоей тайной. Старый граф, будучи на другом конце зала, благодаря его хитроумной конструкции мог услышать самые тихие разговоры (даже шепот!) приглашенных на бал гостей, – не мешал тому и гром бравурной мазурки…

А недавно из старинного русского села мне пришло письмо. Директор музея Мария Шеховцова делилась своей радостью: удалось наконец-таки установить мемориальную доску на старом особняке, где появилась на свет Наташа Гончарова. Мечтается Марии Михайловне восстановить разрушенную Знаменскую церковь, привести в порядок старинный дом.

И создать в нем музей, достойный памяти избранницы первого поэта России.

Наследница

Судьба подарила мне встречу с Натальей Гончаровой. Уточню – Натальей Глебовной. Тезкой своей далекой тетушки красавицы Натали, в первом замужестве принявшей светоносную фамилию – Пушкина.

Знакомство наше давнее, и встречались мы с Натальей Гончаровой много-много раз: и в дальних поездках, и на семейных застольях, и на пушкинских вечерах. И никогда не покидало меня чувство, что ее тихий, ровный характер, незлобивость, скромность и доброта, что не от мира сего, – достались ей по наследству вместе с именем и фамилией от Натали Гончаровой. Не такое уж и дальнее родство (если представить мысленно фамильное древо Гончаровых-Загряжских-Пушкиных) – быть правнучатой племянницей.

Не столь давно вместе с Натальей Гончаровой я была приглашена в усадьбу Полотняный Завод, где вначале сентября, по традиции праздновались именины избранницы поэта – Натальин день. Обычно в этот день в родовом имении собираются многие потомки Гончаровых.

Тогда Наталья Глебовна преподнесла в дар гончаровскому дворцу-музею редкостную фамильную реликвию – фарфоровый сервиз, привезенный в конце восемнадцатого века из Парижа, ее прапра… дедушкой Афанасием Николаевичем. И родным дедом Таши Гончаровой, обожавшим свою милую внучку.

Сервиз из расписного тончайшего фарфора: кофейник и чашечки на подносе, прежде стоял в гостиной их небольшой квартиры, вспоминает Наталья Глебовна, и детям, и ей в том числе, строжайше запрещалось не только прикасаться к хрупким чашечкам, но и близко подходить к фарфоровому чуду.

Через многие годы, став владелицей семейной реликвии, Наталья Глебовна по своему разумению распорядилась ее судьбой…

Гости ахали и охали, разглядывая диковинный сервиз, благодарили, восхищались. Наталья Глебовна спокойно стояла в стороне, будто вся эта суета ее вовсе и не касалась.

«Но ведь это подвиг подарить такую дорогую и памятную вещь!» – сказала я несколько запальчиво, восторгаясь и не понимая, как можно по доброй воле расстаться с семейным сокровищем. И запомнила ее тихий ответ: «Нет, не подвиг. Может быть, поступок».

Наталье Глебовне некогда принадлежали доставшиеся от отца Глеба Дмитриевича Гончарова, сына последнего владельца Полотняного Завода, старинные миниатюры с портретами ее предков. Так получилась, что лет тридцать назад она отдала их на хранение старшему брату. Брат умер, а миниатюры так и остались в его семействе в Петербурге, и за давностью лет, либо по иным житейским причинам, возвращать их наследники – вдова и дочь брата – отказались. А Наталья Глебовна лелеяла свою давнюю мечту – вернуть фамильные реликвии в родовую усадьбу Полотняный Завод.

Полотняный Завод разделил горькую участь многих российских дворянских гнезд. Богатейшее в России имение, что некогда изволила посетить матушка-императрица Екатерина II, после октября семнадцатого года являло собой жалкое зрелище. Правда, какое-то время опустевший дворец не трогали.

Хозяйка дворца Вера Константиновна Гончарова после смерти мужа (Дмитрий Дмитриевич-младший, спасая рабочих во время сильнейшего наводнения 1908 года, простудился и умер от воспаления легких) вышла вторично замуж и перебралась на жительство в Москву. В опустевшем дворце оставались две дочери от первого брака, барышни Татьяна и Ольга. Накануне нянюшка Татьяна Егоровна сообщила им страшную весть, что по секрету шепнул ей сын-большевик – в дом нагрянут чекисты из Калуги и арестуют барышень. «Берите самое ценное из дома, – сказала им преданная нянюшка, – и тотчас уезжайте в Москву!». Сестры спустились в подвал, взяли по банке абрикосового варенья (именно его в силу своего юного возраста они сочли самым ценным в доме) и ночью, на подводе, добрались до станции. А утром, не обнаружив в усадьбе барышень Гончаровых, взбешенные чекисты (надо же было выполнять разнарядку!) расстреляли двух юношей, сыновей управляющего…

А в гончаровском дворце в подвальной комнате, обитой железом, хранились поистине бесценные письма Петра I, жалованные грамоты русских императриц Елизаветы и Екатерины II, фамильный герб. И письма Пушкина.

И не воспоминанием ли поэта о реликвиях гончаровского особняка навеяны строки из «Капитанской дочки»: «В одном из барских флигелей показывают собственноручное письмо Екатерины II за стеклом и в рамке»?

Гончаровы умели хранить, и сбереженный поколениями фамильный архив в Полотняном Заводе – царские грамоты и послания, школьные тетрадки и девичьи альбомы, семейная переписка и фабричные счета – лучшее тому подтверждение.

Но время властно диктует свои законы. Революционный семнадцатый стал гибельным и для родовых дворянских усадеб, и для их именитых владельцев. И все же Гончаровы – последние владельцы Полотняного Завода – пытались всеми правдами и неправдами спасти фамильные реликвии. Так, бывшей кормилице, а затем – горничной Татьяне Егоровне Новиковой, преданной гончаровскому семейству, на хранение была отдана господская шкатулка. По воспоминаниям, в том заветном ларце таились настоящие сокровища: письма Пушкина на французском (не невесте ли?), билет, оповещавший о помолвке Натали (на дорогой бумаге, с золотым тиснением), неведомые записки. Со временем исчезнувшая шкатулка превратилась в одну из семейных легенд…

Татьяну Егоровну арестовали в 1930-м (со многими порядками при новой власти она не смирилась и говорила о том открыто, не таясь). Когда в деревенскую избу пришли незнакомцы в штатском, та сумела шепнуть кому-то из детей: «Сбереги шкатулку!» Дети же после того, как мать увели, испугавшись, побросали все «крамольные» бумаги из господского ларца в огонь, в печку. Только старинная шкатулка и осталась.

Хранились ли в ней письма самой Натали, ее первые послания к поэту – «язык девических мечтаний»? Кто может ныне ответить?..

…В 1922-м к парадному входу гончаровского дворца подогнали десяток подвод. По распоряжению Губмузея архив помещиков Гончаровых следовало передать в Калугу: бесценные документы навалом бросали в ящики, перевязывали бечевой, как снопы сена, без ярлыков, без описей. Некая гражданка Нечаева, сотрудница Губмузея, отобрала стопку пушкинских писем якобы с целью передать в Москву, да так и «запамятовала» их вернуть… По сему поводу на разбитой печатной машинке с «прыгающими» буквами составлен был даже некий акт, по иронии судьбы счастливо сохранившийся.

Часть семейной переписки ушла в Музей истории партии, часть – растащили. А потом, в тридцатые годы, передали в Москву, в Государственный архив феодально-крепостнической эпохи. Но документов – грамот, книг, писем – пропало множество. Их просто списывали «как не имеющих научно-практического значения».

Убранство и барскую утварь – инкрустированные столики-«бобики», названные так из-за своей формы, напоминавшей половинки боба, горки, шкафы, сервизы – разграбили и растащили по избам, как то часто бывало, мужики из окрестных деревень.

И все же часть фамильных реликвий уцелела. И во многом благодаря Вере Константиновне Гончаровой, бабушке Натальи Глебовны. Именно она, задолго до революционных потрясений, взяла с собой из усадьбы в московский дом портреты, гравюры, книги, памятные безделушки. И старинные миниатюры.

Затем по наследству они перешли к сыну Веры Константиновны и Дмитрия Дмитриевича Гончаровых – Глебу, от него – к дочери Наталье. Миниатюры – предтеча современных фотографий, словно предназначены для сбережения их потомками. И благодаря своим малым размерам оказались на редкость жизнестойкими.

«Портреты дедов на стенах»

Эти портреты раньше, действительно, висели на стенах фамильного дворца. И смотрели с них на своих далеких потомков те, для кого эти стены прежде были родными.

Родословная роспись в миниатюрах – портретная галерея Гончаровых, семейства, в которое, по словам Александра Сергеевича, он «имел счастье войти».

С одними, как дедушка Афанасий Николаевич или тёща Наталия Ивановна, Пушкину довелось довольно-таки тесно общаться. С другими, как бабушка Натали Надежда Платоновна Мусина-Пушкина, поэту встречаться не довелось.

Но, бесспорно, Александр Сергеевич наслышан был о ее чудачествах и видел в гончаровском дворце ее портрет.

Судьба оказалась благосклонной к гончаровским миниатюрам – и в том, что они сохранились в нашем неспокойном мире, и в том, что на них, как то часто бывает, нет печати забвения – той безнадежно-горькой строки: «Портрет неизвестного» или «неизвестной».

Если бы миниатюры заговорили, они могли бы поведать многие фамильные тайны – ведь у каждого из персонажей, запечатленных на портретах, – своя семейная легенда. Постараюсь за них изложить жизненные истории. Итак, по старшинству.

Родился в 1760-м. Наследовал от деда Афанасия Абрамовича, пожалованного императрицей Елизаветой Петровной «за размножение и заведение парусных и полотняных фабрик» чином коллежского асессора, и получившего право на потомственное дворянство, подтвержденное позднее указом Екатерины II, огромное наследство.

«…Дарованной нам от Всемогущего Бога самодержавной властью… Гончарова в вечные времена в честь и достоинство нашей Империи Дворянства возводим…, чтоб ему и потомству его по нисходящей линии в вечные времена всеми теми вольностями, честию и преимуществом пользоваться…»

Старший Гончаров, дабы упрочить все нажитое им богатство, объявил все свои поместья, а также полотняные, бумажные и чугунолитейные заводы и фабрики майоратом – неделимым имением с правом его наследования старшим в роду. И во владение дедовскими вотчинами, после смерти отца, Афанасий Николаевич вступил будучи двадцати пяти лет от роду!

Что за праздная жизнь настала тогда в Полотняном! Роскошные пиры сменялись маскарадами, конные выездки – охотничьими забавами в окрестных рощах; пенились дорогие вина в тонких хрустальных кубках, изысканные наряды дам отражались в зеркальных анфиладах дворца, освещенных огнями люстр венецианского стекла. И лишь с парадного портрета в гостиной все так же величаво и бесстрастно взирал на безумства своего отпрыска Афанасий Абрамович, держа в руке драгоценное послание Петра, словно напоминание о своих великих трудах.

Художник Александр Средин, оставивший мастерски написанные акварели дворцовых интерьеров и воспоминания об истории Полотняного Завода (неслучайно его именовали «поэтом задумчивых залов и грустных гостиных»), весьма точно обрисовал характер Афанасия Николаевича, в коем «сосредоточивались как в фокусе все недостатки русского барства Екатерининской эпохи. Широко гостеприимный, нерасчетливый, не могший никому отказать в просьбе, «милостивый», как его называет народ, – влюбленный в блеск и роскошь, он постоянно окружен гостями, ведет жизнь шумную и праздную».

Молодой наследник особо рьяно заботился о великолепии дома, насыщая его бесчисленные гостиные, кабинеты и спальни предметами искусства. «Жизнь его проходит среди шума и блеска на Полотняных Заводах, а зимою – в Москве. Женат он был на Надежде Платоновне Мусиной-Пушкиной», – сообщает художник-мемуарист.

Портрет хозяина усадьбы заказан был, вероятно, в преддверии свадьбы. В фигурной рамке красного дерева заключена старинная миниатюра, на коей «Афанасий Николаевич с подслеповатыми глазами и взбитым коком, в белоснежном галстуке и синем рединготе; он имеет вид только что пробудившегося ото сна…»

Таким и остался на века его образ, запечатленный на миниатюрном портрете.

Но при всей взбалмошности своего характера, Афанасий Николаевич был человеком добрым, чадолюбивым. Из всех внуков более всех обожал младшую: души не чаял в своей Ташеньке. Неимоверно баловал любимую внучку, наряжал ее в собольи шубки, дарил дорогие куклы. И уже будучи в зрелых летах Наталия Николаевна любила вспоминать те светлые дни раннего детства, столь отрадные ее сердцу.

«Самые затейливые, дорогие игрушки выписывались на смену не успевших еще надоесть; глаза разбегались, и аппетит пропадал от множества разнообразных лакомств; от нарядов ломились сундуки, и все только вращалось около единой мысли: какую бы придумать новую лучшую забаву для общей любимицы. Она росла, словно сказочная принцесса в волшебном царстве», – так, вспоминая рассказы матери, писала ее дочь.

Афанасий Николаевич, в отличие от своего достойного деда, обладал «особенным талантом»: сумел промотать состояние, оцененное в три с половиной миллиона, да еще оставить огромный долг. Много позже он доставил немало хлопот и беспокойств Пушкину: и во время сватовства поэта, и в первые годы семейной жизни.

…Афанасий Николаевич скончался уже после свадьбы своей любимицы-внучки. В июне 1832 года он крестил свою правнучку Машу Пушкину. Через три месяца, там же, в Петербурге, Афанасий Гончаров умер… Ясным сентябрьским днем сотни окрестных крестьян пришли проститься со своим «милостивым» барином. И последний путь владельца Полотняного Завода, столь блистательно его разорившего, был обставлен с той же помпезной роскошью, что сопровождала его всю жизнь: многочисленные слуги в траурных кафтанах и в широкополых, с флером, шляпах величаво, с зажженными факелами шествовали за гробом…

Дочь майора Платона Ивановича, полного тезки и дальнего родственника всесильного графа в царствование Анны Иоанновны, родилась в 1765-м. Принадлежала к одной из обедневших ветвей аристократической русской фамилии, не раз упоминаемой Александром Сергеевичем:

Кстати, Пушкины и Мусины-Пушкины возводили свои родословия от общего предка Ратши, «мужа честна», по свидетельству летописца, и, как принято было считать, прибывшего на Русь в княжение Святого князя Александра Невского.

Любопытно одно обстоятельство: Надежда Платоновна приходилась шестиюродной сестрой (в восемнадцатом веке родство считалось не столь уж и далеким!) графу Алексею Семеновичу Мусину-Пушкину. Женат он был вторым браком на немке Шарлотте Амалии Вартенслебен, в крещении нареченной Елизаветой Федоровной. И доводилась та немецкая графиня бабушкой (правда, двоюродной) …Жоржу Дантесу!

Видимо, молодой Дантес, отправляясь на поиски счастья в северной стране, надеялся, помимо рекомендательного письма принца Вильгельма, и на покровительство родственницы графини Мусиной-Пушкиной…

Исторический парадокс: бабушка будущего убийцы Пушкина и бабушка избранницы поэта носили одну, весьма звучную русскую аристократическую фамилию!

Вероятно, в юности барышню Мусину-Пушкину звали Надинькой или, на французский манер, – Надин. Как и при каких обстоятельствах встретилась она (вовсе не красавица, но миловидная скромница) с Афанасием Гончаровым, наследником дедовских капиталов, вотчин, чугунолитейных заводов и бумажных фабрик?

Верно, не одна из бойких калужских красавиц, да и московских невест, мечтала стать госпожой Гончаровой! Но выбор пал на нее. Ведь пленила она чем-то сердце завидного жениха, и уж точно, не красотой и богатством.

«В народе еще сохранилась память о Надежде Платоновне; молва говорит, что она была царского рода (?), а крестница она была самого митрополита Платона», – разговоры о необычной барышне долго еще не стихали в окрестностях Полотняного…

Возможно, помимо незнаемых ныне достоинств невесты, молодому Гончарову лестно было породниться с древнейшим родом Мусиных-Пушкиных, давшим России много славных и достойных имен.

Вот она, первая супружеская пара, словно в зеркальном отражении:

Гончаров – Пушкина!

Портрет Надежды Мусиной-Пушкиной создавался как парный миниатюре ее жениха либо уже молодого супруга.

Изображал он, по описанию Средина, «бледную женщину с довольно красивым, надменным и своенравным лицом, со жгучими, немного тоскливыми, темными глазами. Прихотливо разметались кудри, чуть тронутые пудрой. Шея тонет в складках тончайшего батистового воротника; ее облегает красивое платье “пюсоваго” цвета, а фоном служат растрепанные кущи деревьев с беспокойным небом. Миниатюра тонко написана и красива по фону».

Как странно, портрет Надежды Мусиной-Пушкиной вновь явлен миру более чем через два столетия «семейного заточения». Какой она была? И какою силою «воскресла» из восемнадцатого века – в двадцать первом?

Причем она – единственная бабушка, которую знала маленькая Таша. Ведь другая бабушка, Эуфрозина Ульрика фон Поссе, умерла совсем молодой, задолго до рождения внучки. «Бедная моя бабушка!» – как-то воскликнула Наталия Николаевна, зная о горькой участи красавицы баронессы, что была обманом привезена ее дедом Загряжским из Лифляндии и оставлена им в Яропольце.

При всей несхожести судеб, и у Ульрики фон Поссе, и у Надежды Мусиной-Пушкиной общий удел – обе они были обмануты и покинуты мужьями.

…Молодая жена родила сына Николая. Единственного наследника. Николенька Гончаров рос в роскоши и богатстве. Но воспитание получил прекрасное. Его матушка Надежда Платоновна если и обучалась, то у домашних учителей, образование ее можно назвать весьма скромным: в грамоте была не сильна. Может, это обстоятельство и стало побудительной силой – дать любимому Николеньке все то, чем была обделена сама?

Ей довелось стать хозяйкой огромного гончаровского имения, и с этой своей ролью, судя по сохранившимся воспоминаниям, она справлялась отменно:

«Характера она была твердого и держала в руках своего ветреного и расточительного супруга. Пока она не покинула мужа, – в десятых годах прошлого (девятнадцатого. – Л.Ч.) столетия, – всё в имении дышало порядком: хотя деньги щедро лились, но огромных доходов хватало на жизнь».

Сколько длилось ее супружеское счастье? Судя по разрушительным страстям, что бушевали в сердце ее любвеобильного мужа, недолго.

Обстановка в семействе Гончаровых складывалась далеко не лучшим образом. Глава фамилии дед Афанасий Николаевич по-прежнему жил бесшабашной и расточительной жизнью. Супруга Надежда Платоновна, устав от мужниных сумасбродств, разъехалась с ним. Она покинула Полотняный Завод и поселилась в Москве, в собственном доме. Полученный от мужа капитал в двести тысяч рублей предоставил ей полную независимость. Да и ветреный супруг Надежды Платоновны, обретя желанную свободу, не преминул ею воспользоваться: тут же уехал в Австрию, затем во Францию.

Случилось это в 1808 году. Годом ранее ее Николай женился на фрейлине императрицы Елизаветы Алексеевны, красавице Наталии Загряжской.

А в том же, несчастливом для нее 1808-м, родился ее первый внук Дмитрий, ангелоподобный кудрявый мальчик. (Его младенческий образ запечатлен на старинной миниатюре.)

Еще двоих внуков и трех внучек подарил ей сын. Но семейные неурядицы, в числе коих были и любовные похождения ее бывшего супруга (в Полотняном жила тогда и некая француженка, вывезенная Афанасием Николаевичем из Парижа, которую за глаза домочадцы называли «парижской прачкой»), не позволяли видеться Надежде Платоновне с семьей сына.

Семейные невзгоды отозвались душевным нездоровьем бабушки Натали. Одна встреча с бабушкой глубоко врезалась в память девочки, и много позже она рассказала о ней дочери Азиньке, записавшей воспоминания матери:

«В чудный ясный день выехали они в четырехместном экипаже цугом, с гайдуками на запятках, как вдруг завидели ехавший навстречу рыдван бабушки Надежды Платоновны… Старуха Гончарова зычным голосом приказала остановиться и принялась ее (невестку Наталию Ивановну) во всеуслышание отчитывать, заодно с мужем… взводя на обоих всевозможные обиды и напраслины, которые ей подсказывал ее больной мозг.

Одно из самых тяжелых оскорблений было, что по злобе на нее ее негодный сын собрал в коробку тараканов со всей Москвы и скрытно напустил их на ее дом! Толпа прохожих и зевак густым кольцом окружили экипажи, громким смехом отвечая на болезненный бред старухи; барышни растерянно прижимались друг к другу…»

Видимо, Наталия Николаевна поведала о той памятной встрече с бабушкой и мужу-поэту. Отзвуки тех ее детских впечатлений обратились несколькими строками в рукописи незавершенного пушкинского романа «Пелам»:

«Третий (гувернер)… был сумасшедший, и в доме только тогда догадались о том, когда пришел он жаловаться… на меня и на Мишеньку за то, что мы подговорили клопов со всего дому не давать ему покою…»

И все же, судя по одному из писем Надежды Гончаровой, адресованном в Петербург ее внучкам Екатерине и Александре и найденном в пушкинских бумагах, разум ее был вполне здравым. Письмо, названное пушкинистом Щеголевым «безграмотнейшим», тем не менее передает обстановку в семействе Гончаровых образнее и ярче, чем многостраничные труды исследователей и всевозможных толкователей. Вот оно, это единственное сохранившееся послание Надежды Платоновны, обратившееся в столетиях историческим документом:

Бабушка пеняет старшим внучкам, что, уехав в Петербург, те забыли об оставшемся дома, в Москве, больном отце. Но обращается она лишь к Екатерине и Александре, – упреки не относятся к Наташе. Ведь младшая внучка, по ее разумению, мать семейства, о котором и должны быть все ее заботы.

Любопытно, что письмо, запечатанное сургучной именной печатью, адресовано в Санкт-Петербург Екатерине Загряжской с просьбой «покорнейше доставить Катерине Николаевне Гончаровой».

Неизвестно, удостоили ли внучки ответом бабушку, но однажды они все-таки ее вспомнили.

Екатерина Гончарова – брату Дмитрию в Полотняный Завод (конец апреля – начало мая 1835):

«Мы узнали вчера от Пушкина, который услышал это от своей матери, о смерти Бабушки, однако это не мешает нам поехать сегодня вечером на “Фенеллу”. Царство ей небесное, но я полагаю, было бы странно с нашей стороны делать вид, что мы опечалены, и надевать траур, когда мы ее почти не знаем».

Значит, печальную весть принес в дом на Дворцовой набережной «близ Прачешного моста», где в большой квартире, снятой поэтом для своей разросшейся семьи, жили и свояченицы Александра и Екатерина, сам Пушкин! Внучкам Надежды Платоновны кончина ее вовсе не помешала в тот скорбный день отменить посещение оперы.

Верно, искренне горевал о смерти «любезной Матушки», лишь один ее страдалец-сын Николай Гончаров, некому было ему писать тех горьких слов, прежде обращенных к ней и жаждавшему советов и материнских утешений…

Стали ли семейные несчастия причиной душевного расстройства Надежды Платоновны? Во всяком случае, в семье Гончаровых считалось, что в первых грозных признаках болезни ее сына Николая «наследственность заявила свое зловещее право».

Родился в 1787 году. Получил превосходное образование, да и сам имел, видимо, недюжинные способности: Николай Гончаров владел несколькими европейскими языками, играл на скрипке и виолончели, да так, что, по воспоминаниям, останавливались «экипажи под окнами Гончаровых, когда молодой виртуоз играл». Прекрасно разбирался в литературе и даже увлекался стихотворчеством. В круг чтения молодого наследника входили сочинения Сумарокова, Карамзина, Ломоносова.

Русский студент Турбин давал юному воспитаннику уроки математики, географии и словесности. В Полотняный Завод приглашались лучшие гувернеры и учителя из Франции и Германии. Один из них – швейцарец Давид Иванович де Будри. Он же и лицейский воспитатель Пушкина!

«Будри, профессор французской словесности при Царскосельском Лицее, был родной брат Марату, – отмечал поэт в своих записках, – Екатерина II переменила ему фамилию по просьбе его, придав ему аристократическую частицу de, которую Будри тщательно сохранял…»

Известен и отзыв Будри об успехах своего воспитанника Александра Пушкина: «Он понятлив и даже умен. Крайне прилежен, и его очень заметные успехи столь же плод его суждений сколь и прекрасной памяти…»

Верно, не случайно, в черновых вариантах «Евгения Онегина» «мосье Швейцарец» (именно он, а не «француз убогой», по изначальному замыслу, водил гулять в Летний сад юного героя) именован как «очень умный», «очень строгой», «очень важный» и даже «благородный».

Но прежде чем профессор Будри, брат пламенного якобинца Жана-Поля Марата, начал обучать азам французской словесности в Царском Селе своего славного ученика, он был гувернером Николеньки Гончарова, Николая Афанасьевича, в будущем тестя поэта. И водил гулять своего воспитанника не по аллеям знаменитого петербургского сада, а по парку и рощам великолепной гончаровской усадьбы Полотняный Завод.

И как знать, не благодаря ли стараниям «мосье Швейцарца» Николай Афанасьевич Гончаров получил прекрасное домашнее образование: в совершенстве владел французским, немецким и английским языками, играл на скрипке и виолончели, отдал дань стихотворчеству. Любовь к поэзии, литературе, искусству, языкам, заложенная с ранних лет, передана была впоследствии Гончаровым-отцом и собственным детям. И, конечно же, любимице Таше, которой в будущем доведется побывать и в Германии, и во Франции, и в Швейцарии…

Николай Гончаров был записан пажом (по протекции графа Салтыкова) и отправлен в северную столицу. В Петербурге, в годы службы в Коллегии иностранных дел, и состоялось его знакомство с будущей женой – красавицей фрейлиной Наталией Загряжской, блиставшей при Дворе.

Миниатюрный портрет «изображает красивого молодого человека с тонким, выразительным лицом с голубыми мечтательными глазами. Девически нежное лицо обрамляют темно-каштановые волосы. Белоснежный батистовый галстук строго подпирает розовые щеки, фоном служит синее небо с тучами».

В 1807-м Николай Гончаров женился на Наталии Загряжской, и в дневнике его отца появилась памятная запись: «Генваря 27 дня в С.-Петербурге венчанье во дворце Зимнем в Придворной церкви».

(Именно в этот день – 27 января, ровно через тридцать лет, на Черной речке под Петербургом прогремит роковой для Пушкина выстрел!)

В следующем после свадьбы году коллежский асессор Николай Гончаров с молодой супругой переехал в Москву, где и вступил в должность секретаря при московском губернаторе. Вскоре Николаю Афанасьевичу пришлось заменить уехавшего за границу отца и принять на себя управление огромным хозяйством. Дела у молодого Гончарова пошли успешно, и в 1811 году «за приведение к должному устройству и усовершенствованию состоящие в Калужской губернии фабрики полотняной и писчей бумаги» был представлен к ордену Св. Владимира IV степени.

Вернувшийся из заграничного вояжа Афанасий Николаевич вновь взял власть в свои руки, и жизнь в Полотняном потекла, как и прежде, с былой пышностью и размахом.

Отстраненный отцом от дел, глубоко им обиженный, стал впадать в меланхолию, искать забвения в вине. Неудачное падение с лошади в 1814-м (Николай Афанасьевич сильно расшибся) послужило одной из причин его душевного нездоровья.

«Николай Афанасьевич, кажется, стал лучше, заходит в детскую, на Ташины проказы иногда улыбается», – сообщает Наталия Ивановна свекру в феврале 1818-го. Видимо, в то время она еще питала надежду на выздоровление мужа.

Его болезнь, сопровождаемая буйными припадками, стала великим несчастьем для всей семьи. И однажды двенадцатилетняя Наташа Гончарова чуть было не стала жертвой обезумевшего отца, – события того страшного дня, когда «жизнь ее висела на волоске», до мельчайших подробностей впечатались в память.

Из воспоминаний Александры Араповой:

«Когда у него являлось желание, Николай Афанасьевич выходил из своей половины в назначенный час и обедал за столом с семьёй и домочадцами. Тогда поспешно убиралась водка и вино, потому что незначительной доли алкоголя было достаточно, чтобы вызвать возбуждение… В тот зловещий день мать, смолоду еще немного близорукая, не заметила надвигавшейся бури и очнулась от своей задумчивости только тогда, когда последний из обедавших уже подходил к двери, оставив ее одну с разъяренным отцом. Она кинулась за ними, но всеобщее бегство только ускорило взрыв. С налитыми кровью глазами и с ножом в замахнувшейся руке Николай Афанасьевич в свою очередь бросился нагонять ее. Опасность была очевидна.

Голова кружилась, сердце учащенно билось, ноги подкашивались, а инстинкт самосохранения внушал, что достаточно оступиться, чтобы погибнуть безвозвратно. Лестница казалась нескончаемой; с каждой ступенью отец настигал ее ближе; огненное дыхание обдавало волосы, и холодное лезвие ножа точно уж касалось открытой шеи. Наверху, в щель притворенной двери, с замиранием духа следили за перипетиями захватывающей сцены.

Но вот и цель! Ее впустили, захлопнули надежный щит. “Спасена!” – блаженным сознанием промелькнуло в мозгу, и эти ощущения годы были бессильны изгладить».

Жизнь под одной крышей стала невозможной: Наталия Ивановна перебралась в Ярополец, а Николай Афанасьевич остался в московском доме на Никитской.

Вспышки безумия главы семейства чередовались с периодами затишья. «Отец меня не принял, – сообщает в августе 1833-го из Москвы Пушкин жене. – Говорят, он довольно тих».

И не потрясением ли от прежних встреч с больным тестем навеяны пушкинские строки, написанные осенью того же года?

Предводитель московского дворянства граф А.И. Гудович – генерал-губернатору Москвы князю Д.В. Голицыну (декабрь 1834):

«Дошло до моего сведения, что г. Гончаров, живущий в собственном доме на Никитской, находясь в совершенном расстройстве умственных способностей, ходит по домам незваный и весьма неприличным образом беспокоит людей, не желающих его видеть. Долгом поставляя донести о сем до сведения Вашего Сиятельства, я полагаю для чести его фамилии необходимым иметь за ним… строгий домашний надзор, потому что в случае какого-либо со стороны его безумного поступка он должен быть заперт в Дом Умалишенных…»

В архиве мне довелось читать письма Николая Афанасьевича, писанные прекрасным старинным слогом, и содержащие немало философских сентенций и сетований на свою горькую судьбу.

Он был на венчании дочери с Пушкиным в храме Большого Вознесения.

Но еще до свадьбы, в июле 1830-го, язвительный князь Вяземский спрашивает жену: «Не отец ли Гончаровой присоветовал Гончаровой идти замуж за Пушкина?» И просит ее передать эту шутку поэту…

Николай Афанасьевич благословил свою Наташу и на второй брак.

Н.А. Гончаров – сыну Дмитрию в Полотняный Завод (1844):

«Поздравляю Вас и любезную Вашу Лизавету Егоровну (жена Д.Н. Гончарова. – Л.Ч.) с новым зятем генералом Петром Петровичем Ланским, по какому случаю в исполнение требования письменного самой сестрицы Вашей Натальи Николаевны, дал я ей мое архипастырское (иноческое) благословение».

Николай Афанасьевич Гончаров дожил до преклонных лет и умер в сентябре 1861 года.

Дочь Наталия не смогла проводить его в последний путь: ту осень она проводила на берегу Женевского озера. Но была ли Наталия Николаевна счастлива, оказавшись в красивейшем уголке земли? Там, в Женеве, в сентябре, застала ее горькая весть из России о кончине отца.

Тогда же она надела траурное платье, и черный цвет стал с тех пор единственным для всех ее нарядов. Наталия Николаевна и позже, «по окончании траура сохранила привычку ходить в черном, давно отбросив всякие претензии на молодость…»

Родилась в 1785 году. Ее отец, гвардейский генерал-поручик Иван Александрович Загряжский, представитель старинной дворянской фамилии, скончался в год свадьбы дочери, в декабре 1807 года. Мать, лифляндская баронесса Эуфрозина Ульрика фон Поссе, о которой в семье ходили легенды.

Из воспоминаний княгини Е.А. Долгоруковой:

«В молодости Наталья Ивановна являлась при Дворе и по красоте своей была замешана в какую-то историю: в нее влюбился некто Охотников, в которого была влюблена императрица Елизавета Алексеевна, так что тут была ревность».

Кавалергард Алексей Охотников погиб при таинственных обстоятельствах: неизвестный нанес ему смертельную рану кинжалом, когда юноша выходил из театра. В той тёмной и злосчастной истории упоминалось имя петербургской красавицы Наталии Гончаровой, в будущем тёщи поэта. По одной из версий, Алексей Охотников влюбился во фрейлину императрицы Гончарову и хотел связать с ней свою судьбу.

Ходили слухи: Охотников был заколот по наущению великого князя Константина Павловича. Мотивы убийства объяснились двояко: будто бы сам Константин, влюбленный в Елизавету Алексеевну, пожелал убрать соперника, либо же он, столь жестоким образом, хотел спасти честь венценосного брата Александра I и предотвратить назревавший скандал в августейшем семействе.

…Известно, что императрица тайно посетила умиравшего юношу, и прощание то было весьма горьким и трогательным. Она же с разрешения семьи покойного воздвигла на Лазаревском кладбище у стен Александро-Невской лавры памятник: к подножию скалы со сломанным бурей молодым дубком в великой скорби прислонилась женщина с погребальной урной… В беломраморном изваянии, в прекрасных чертах и женской фигуре, легко угадывался облик императрицы Елизаветы.

Эпитафия на памятнике гласит: «Здесь погребено тело Кавалергардского полку Штабс-ротмистра Алексея Яковлевича Охотникова, скончавшегося генваря 30 дня 1807 года, на 26 году от своего рождения».

…В какой из январских дней прощалась Елизавета Алексеевна со своим возлюбленным, неизвестно, но за три дня до его кончины ей предстояло принять участие в светском торжестве: двадцатилетняя фрейлина петербургского Двора Наталия Загряжская стояла под венцом с женихом Николаем Гончаровым, блестяще образованным, одаренным ярким умом и подающим большие надежды на избранном им поприще.

Венчание молодой четы состоялось в Петербурге 27 января 1807 года в присутствии высочайших особ: императора Александра I, его венценосной супруги Елизаветы Алексеевны, вдовствующей императрицы Марии Федоровны, великих князей Николая и Михаила, великих княжон Екатерины и Анны. Невеста удостоилась высочайшей милости: «…препровождена во внутренние покои к Государыне Императрице Марии Федоровне, где от Ея Величества и убираема была бриллиантовыми к венцу наколками».

…Минет пять лет, и в семействе Гончаровых явится на свет дочь Наталия, коей суждено будет стать избранницей поэта. И, свершив свой жизненный круг, она упокоится в Петербурге, на старом Лазаревском кладбище.

Тайные знамения: погребена Наталия Гончарова-Пушкина-Ланская неподалеку от могилы кавалергарда Алексея Охотникова, куда не единожды приходила плакать и молиться безутешная императрица Елизавета…

Молодой кавалергард вполне мог плениться красавицей фрейлиной Гончаровой.

«Наталия Ивановна спорит красотой и изяществом со своим мужем. Жеманно склонив кокетливую голову, она слегка улыбается…; ее выхоленное нежное личико грешит немного деланным выражением; усиливает его и предумышленно небрежно распустившийся локон. Как стебель, выходит нежная длинная шея из газового высокого ворота, а на плечо накинута опалового цвета “дымка”, расшитая разноцветными шелками».

Такой она и предстает на миниатюре, сохранившей милый образ юной супруги.

Не дано было знать Наталии Ивановне Гончаровой, сколь много невзгод выпадет в будущем на ее долю: болезнь мужа, заботы о воспитании шести взрослеющих детей, собственная неустроенная судьба…

Как знать, не случись в 1908-м, столетие назад, в Полотняном Заводе наводнения, ставшего причиной гибели владельца усадьбы Дмитрия Гончарова, быть может, и не уцелели бы в водовороте грядущих революционных событий старинные миниатюры? Во всяком случае, судьба их была бы иной.

Еще одно чудо, явленное миру, – миниатюры в частном собрании Гончаровых. История этих старинных крохотных портретов – весьма любопытна и поучительна. Каждая миниатюра хранит образ (порой единственный!) одного из тех, кто дал свою кровь избраннице поэта. И каждый из ее предков – это, по сути, приближение к ней.

Как легко представить миниатюры листьями на раскидистом фамильном древе! Все они звенья одной, самой таинственной в мире, родословной цепи, и без любого из них не свершилось бы чуда рождения красавицы Натали. А значит, – детей, внуков и далеких-далеких потомков Александра Пушкина!

Детство Наталии Гончаровой. Что мы знаем о нем? Будто белое пятно в ее биографии, пустые страницы в книге ее бытия. Словно и не было его. А без них, этих самых благодатных лет человеческой жизни, невозможно постичь сущность избранницы поэта, ее характер, пристрастия, душевные порывы…

Полотняно-Заводский лицей

Все началось с удивительной выставки – посвящалась она миру детства ушедшей эпохи и проходила в начале девяностых в Москве, в Доме художника на Крымском валу.

Чего там только не было! Деревянные лошадки и глиняные свистульки, фарфоровые куклы и картонные лото, потешные шахматы и полки оловянных солдатиков – все эти старые игрушки, столь любимые некогда и безымянными крестьянскими ребятишками, и будущими российскими венценосцами, буквально заполонили огромное выставочное пространство. Старинные буквари, портреты, книжки, рисунки… Поистине, утерянный мир детства иной, неведомой цивилизации каким-то чудом материализовался вдруг в центре Москвы…

Пробродив по залам несколько часов кряду и собравшись было уходить, в самом низу большой стеклянной витрины я увидела раскрытую детскую тетрадку. И, скорее всего, прошла бы мимо, если бы не табличка. Она по музейному скупо уведомляла: «Ученическая тетрадь Натали Гончаровой. 1822 г. Орешковые чернила». Встав почти на колени, попыталась разобрать записи:

Почему десятилетняя девочка запомнила и переписала эти совсем не детские стихи в свою тетрадку? Дальше шли и вовсе поразительные строки: «Стихи столько же свойственны нашему языку и столько же приятны для слуха, сколько ямбические и хореические…»

Неужели это написано будущей избранницей поэта, первой московской красавицей Натали Гончаровой?! Девочка, почти ребенок, она различает уже стихотворные размеры… Это случайное открытие тогда просто ошеломило меня. Но в выставочной суете я почему-то не удосужилась узнать – где хранится и кому принадлежит эта всплывшая из таинственных глубин детская тетрадь…

Незаметно пролетел год. Наслоились новые заботы, дела, впечатления. Но мысль о той старой тетрадке занозой сидела в моей памяти. И вот он, благословенный случай! Как всегда нежданно, позвонил мой добрый знакомый Игорь Глебович Гончаров, прямой потомок Дмитрия Гончарова, старшего брата Натали. Он собирался в Полотняный Завод на встречу с рабочими местной бумажной фабрики (кстати, Полотняно-Заводская фабрика работает уже три столетия!), пригласил и меня.

…Стоял яркий мартовский день. Старый гончаровский парк, разбуженный весной, потихоньку оживал. Оживал и старинный родовой дом. Реставрационные работы в нем недавно завершились, и в комнатах остро пахло свежей побелкой и краской. Игорь Глебович, старший из Гончаровых, любезно согласился стать моим гидом.

Мы проходили анфилады комнат возрожденного дворца, каждая из которых хранила былое название.

– Это «мраморная» комната, она была подготовлена к приезду в Полотняный императрицы Екатерины II в бытность еще Афанасия Абрамовича, патриарха нашего рода, владельца многих ткацких и бумажных фабрик.

Эта комната называлась «китайской», стены ее были затянуты тканью с гирляндами цветов и экзотическими птицами, а вдоль овальной стены стоял длинный диван, тоже овальный, с мягкими подушками… Здесь, при входе в кабинет, слева от этой двери висел портрет Дантеса, а справа – портрет Пушкина. И поэт, и его убийца приходились зятьями Дмитрию Гончарову…

А тут, – Игорь Глебович указал на небольшую угловую комнату, – по рассказам, был классный кабинет, и дети-Гончаровы брали уроки…

Я поинтересовалась, откуда он так хорошо знает дом, жить в котором ему не довелось.

– От отца. Отец Глеб Дмитриевич Гончаров, сын последнего владельца майората, прекрасно помнил расположение и названия всех комнат. Его даже просили работники архива сделать подписи к фотографиям 1913 года, единственным, где запечатлены интерьеры гончаровского дома. Старые снимки и сейчас там хранятся.

– Где? В каком архиве?

– В архиве древних актов, в Москве. Там же, где и весь семейный фонд Гончаровых.

Первый же день работы в Российском Государственном архиве древних актов, старинном особняке, что вот уже более ста лет смотрит окнами на Большую Пироговскую, бывшую Царицынскую (в пушкинское время – Девичье поле, где однажды поэт был на гулянии по случаю коронации Николая I), принес удачу – в фонде Гончаровых значились тетради Натали. И спустя несколько дней томительного ожидания три увесистых тома сброшюрованных детских тетрадок легли на мой читательский стол…

История – дама с причудами: ныне в особняке на Большой Пироговке хранится и перешедший туда архив Коллегии иностранных дел, документы которого Пушкин тщательно изучал во время работы над «Историей Петра» и где даже на одном из дел вроде бы сохранилась его пометка.

«В Архивах я был, и принужден буду опять в них зарыться месяцев на 6; что тогда с тобою будет? – писал поэт жене из Москвы в мае 1836-го. – А я тебя с собою, как тебе угодно, уж возьму».

Теперь, быть может, на соседних стеллажах рядом с древнейшими манускриптами хранятся и ученические тетради Наталии Гончаровой. На их последних страницах, исписанных круглым детским почерком, синеют маленькие прямоугольники штампов: «Государственный архив древних актов». Детские Наташины тетрадки тоже стали достоянием истории, документами государственной важности. И доподлинно свидетельствуют, что у Натали Гончаровой, избранницы поэта, тоже был свой лицей, – Полотняно-Заводский. Никому, правда, не ведомый.

Так долго о невесте поэта говорили лишь как о «малообразованной шестнадцатилетней девочке»! В одной из чудом уцелевших тетрадок Наталии Гончаровой есть и ее сочинение о просодии – искусстве стихосложения, поражающее глубиной литературных познаний десятилетней девочки. В свои столь юные годы она могла не только отличить «ямб от хорея», но и достаточно свободно ориентироваться в русской поэзии.

Ученические записи хранят немало размышлений, любопытных заметок, поэтических описаний и наблюдений. В архивном собрании собраны тетради по всемирной истории, синтаксису, географии, античной мифологии. Все это – своеобразная лаборатория становления ее личности, духовного мира. Это ее шаги навстречу к Пушкину.

Да, случись все иначе, учили бы ее лишь рукоделию, танцам, правилам этикета, как то и принято было в дворянских семьях начала девятнадцатого века. И превратилась бы Натали Гончарова в милую уездную барышню, воспитанную на «чувствительных романах»…

Большинство ее записей на французском языке – и требуют особо бережного перевода. Это поистине бесценные сокровища – непознанная духовная Атлантида, – с помощью которых можно реконструировать мир детства ушедшей эпохи. И не дай Бог, если старые тетрадки исчезнут навсегда, истлеют, превратятся в прах. Ведь многие страницы рукописного наследия Наталии Гончаровой уже не читаются…

Когда я показала известному поэту и профессору Литературного института Владимиру Кострову сочинение юной Таши об искусстве стихосложения, он воскликнул: «Да этим премудростям я учу первокурсников, для девочки же – познания удивительные!»

Будто бы к ней обращены пушкинские строки:

Жаль, что поэту не довелось видеть сочинение будущей избранницы.

«Любезный соловей»

«Просодия учит стопосложению и механическому составу стихов…» – так начинает свое сочинение Наташа Гончарова и далее размышляет о том, чем различаются между собой ямб и хорей, дактиль и анапест, и в чем особенность пиррихия.

Пишет «о стихе дактило-хореическом» и «анапесто-ямбическом», о рифмах, кои «разделяются на мужские и женские, на богатые и полубогатые», и о том, как «сочетание мужских стихов с женскими производит красоту в стихотворстве».

Приводит в пример неровные стихи, которыми «по большей части пишутся басни и сказки»:

И как неожиданно сбылись те строки, что когда-то Натали девочкой записала в ученическую тетрадку:

Теперь, в этих безыскусных строках старой басни чудится некое предчувствие беды…

Суть ее проста и гениальна: никогда истинному певцу не ужиться с крикливым вороньим хором.

Это последняя строка. Перевернута страница, тетрадь закончилась. А чуть ранее, вот оно, двустишие:

В тетрадке по русской грамматике – тоже неожиданная строка: «На тебе рука моя!»

Будто бы Наташе Гончаровой все было ведомо уже тогда!

Нет, поистине, в двадцать первом столетии, когда о судьбе Наталии Гончаровой столь много известно, эти ее детские записи несут некий сокровенный, провидческий смысл. «Бывают странные сближения», – некогда заметил поэт.

Но кто же автор басни? Известно лишь, что была она напечатана в первом русском альманахе «Аониды» за 1796 год. Ни литературоведы, ни знатоки поэзии, ни пушкинисты не могут с точностью назвать автора трагической басни, которая запала в душу будущей жене великого поэта.

Возможно, кто-либо из баснописцев, популярных в то время в читающем обществе, – Иван Хемницер, Иван Дмитриев, Александр Измайлов.

Кто осмелится продолжить поиск и с достоверностью назвать поэта-баснописца? Это было бы важным, чтобы полнее постичь духовный мир избранницы Пушкина.

«Что от небес одарена»

В тиши затерянной в калужских лесах усадьбы и в московском доме на Большой Никитской свершалось неприметное чудо: маленькая Таша Гончарова день за днем прилежно исписывала тетрадь за тетрадкой, благо бумаги было вдосталь, и бумага была своя, «гончаровская», лучшая в России.

И заполнялись чистые страницы, и в детскую головку ложились знания о далеких странах и загадочных морских архипелагах, о мифах Древней Греции и основах российского синтаксиса, о походах персидского царя Дария I и правилах французской грамматики.

Таша Гончарова не по-детски рассудительна: «Говорить и писать значит сравнивать и судить; а потому слова должны быть в таком порядке, в каком понятия рождаются одному от другого…» Она имеет свое мнение, и ей не может нравиться, что «Плутарх, описывая поход греков под предводительством Александра, говорит неправильно, удаляет от главного предмета введением многих вставочных речей…». Она уже знает, что «связь понятий зависит от состояния души», и разбирает, как избежать сбивчивости «в живописной ораторской речи».

Мелькают дни и месяцы 1821 года. Таша Гончарова только-только начинает постигать школьные премудрости, а ее будущий избранник – уже признанный автор «Руслана и Людмилы». В этом году о нем, как о подающем надежды русском поэте, появляется первый хвалебный отзыв в парижском литературном журнале. И тогда же, весной 1821-го, он приступает к своей поэме «Бахчисарайский фонтан», принесшей ему новую громкую славу.

За плечами Александра Пушкина – Царскосельский лицей, первое путешествие на Кавказ и к «брегам Тавриды», служба в Бессарабии, увлечения, разочарования и загадочная «утаенная любовь»…

Что это – мистика, перст судьбы? Десятилетняя (девятилетняя ли?) Таша записывает в своей аккуратно разлинованной тетрадке: «Кто хочет писать Русские стихи, тот должен иметь предварительное понятие о стопе, о рифме, о строфе или куплете…»

Она пишет о шестистопных и пятистопных стихах дактило-хореических, которыми «писали старинные наши стихотворцы» и где «последняя стопа в стихе была всегда хорей, а предпоследняя дактиль». Приводит в пример написанные «шестистопными стихами ямбическими» поэму Хераскова «Россияда», философское послание Ломоносова к графу Шувалову «Письмо о пользе стекла», трагедии Княжнина.

По удивительному совпадению в 1822 году Пушкин приступает к первой песне своей так и неоконченной поэмы «Вадим» – защитнике славянской свободы, восставшем против варяга Рюрика. Поэта вдохновила известная тогда трагедия Княжнина «Вадим Новгородский». Ее, верно, читала и Наташа.

Таша Гончарова отличает особенности пиррихия и анапеста, знает, сочетания каких стихов «производят красоту в стихотворстве». Переписывает отрывок из богатырской сказки, в коей Илья Муромец не советует витязям «стихо-рифмодетелям» взбираться на Парнас.

Она знает, что пятистопные ямбические стихи «не очень употребительны, их можно найти только в баснях», и что «цезура бывает в них после двух первых, а иногда и после трех стоп».

Познания девочки в области стихотворчества скромными отнюдь не назовешь – ямб от хорея она без труда отличала с детства. Словно ее готовили как будущую избранницу поэта.

«Являться муза стала мне»

Еще одна ученическая тетрадь вложена в большой синий конверт. На обложке Наташа прописью выводит название нового предмета «Курс мифологии» и ставит дату – 23 мая 1822 года. Все записи девочка ведет на французском языке. Древние мифы проштудированы ею досконально – имена прославленных богов, богинь, героев Греции и Рима мелькают на тетрадных страницах.

«Музы обитают на Парнасе и на Геликоне, где бьет источник Гиппокрена и где обычно пасется конь Пегас, который имеет крылья и летает посредством их. Музы являются дочерьми Юпитера и Мнемозины, что означает Память, которая приходится дочерью <Урана> и <Геи>. Музы вместе с Аполлоном покровительствуют искусствам и наукам; их девять, почему их и называют девятью сестрами или дочерьми <Мнемозины>; у каждой из них есть особое предназначение…» (Перев. с фр.)

В числе девяти мифических сестер Наташа называет Эрато – музу лирической поэзии и Каллиопу – музу поэзии эпической. Вероятно, не была ею забыта и Полигимния – муза торжественных песнопений, но край страницы уже не читается…

Не могла ведать тогда девятилетняя девочка, что вечно юные Парнасские девы уже покровительствуют ее будущему суженому, а сам он давно припал к Гиппокрене – источнику, дарующему вдохновение поэтам, что выбил копытом крылатый Пегас.

…В мае 1822-го Пушкин в Кишиневе, по словам Вяземского, «написал кучу прелестей».

пишет Александр Пушкин все в том же году, будто напутствуя неведомую ему, чудную девочку. Да и Наташе не дано было пока знать, что всего через несколько лет ей самой доведется предстать в облике Музы.

Тетрадь за тетрадкой

Надо отдать должное родителям Таши – Николаю Афанасьевичу и Наталии Ивановне Гончаровым – всем своим шестерым детям: Дмитрию, Екатерине, Ивану, Александре, Наталии и Сергею, несмотря на семейный разлад, связанный с болезнью отца, и житейские невзгоды, они сумели дать превосходное образование.

Детей в семье Гончаровых старались воспитать достойно, не нарушая фамильной традиции: на эти цели дедушка Афанасий Николаевич выделял из своих доходов по 40 тысяч рублей ежегодно – «для профессоров и наук» он не скупился. В 1825 году, когда старший сын Дмитрий готовился к выпускным университетским экзаменам, на дом к Гончаровым приглашали профессоров…

И если братьям Гончаровым претензий по поводу их образования никто и никогда не предъявлял, то в отношении сестер – их было более чем предостаточно.

«Воспитание сестер Гончаровых (их было три) было предоставлено их матери, и оно, по понятиям последней, было безукоризненно, так как основами такового положены были основательное изучение танцев и знание французского языка лучше своего родного», – писал П.П. Каратыгин в журнале «Русская старина» еще в 1883 году.

«Об образовании Натальи Николаевны не стоит и говорить, – категорично заявлял пушкинист П.Е. Щеголев, – … Обстановка детства и девичьих лет Н.Н. Пушкиной отнюдь не содействовала пополнению образовательных пробелов. Знакомства и интересы – затхлого, провинциального разбора». Резче, пожалуй, некуда…

И здесь же Щеголев авторитетно делает ссылку на собственную статью «Пушкин и московские студенты в 1831 году». Но именно студенты лучшего в России Московского университета и давали некогда уроки сестрам Гончаровым: Екатерине, Александре и Наталии.

Прославленный Московский университет окончил старший брат Натали Дмитрий. Средний брат Иван воспитывался в частном учебном заведении, младший Сергей – получил домашнее образование.

И Наташа, и Сергей (он родился в 1815 году) – младшие дети в семье Гончаровых. Почти погодки, они были очень дружны в детстве, и эта дружеская привязанность сохранилась на всю жизнь.

Посмею высказать собственную гипотезу: в детстве, видимо, брат и сестра брали одни и те же уроки, к ним приглашали одних и тех же учителей. Ведь домашнее воспитание младшего Гончарова должно было быть на должном уровне, – во всяком случае, не хуже, чем у братьев. Вместе с ним, по «мужской» программе, быть может, чуть скорректированной, занималась и Наташа. Кстати, мое предположение не опровергли и некоторые специалисты по дореволюционному детскому образованию.

Думаю, что первые ученические опыты Наташи, да и старших детей, сохранила мать, Наталия Ивановна. И могла ли она предполагать, что эти простые домашние тетрадки сослужат в будущем такую добрую службу – снимут с младшей дочери обвинения в ее никчемности, необразованности, пустоте. Сколько их было – в земной и посмертной судьбе Натали!

«Наталья Гончарова просто роковая женщина, то пустое место, к которому стягиваются, вокруг которого сталкиваются все силы и страсти. Смертоносное место», – уверяла Марина Цветаева. И далее: «Были же рядом с Пушкиным другие, недаром же взял эту! (Знал, что брал.) Он хотел нуль, ибо сам был – все». Ей вторил Вересаев: «Пушкин любил жену. Но никакого духовного общения у них не было и не могло быть… В напряженной творческой и умственной жизни мужа она неспособна была принимать никакого участия».

«Люди с неудовольствием смотрят на совершенства других, думая, что их слова помрачают их, что их добрые качества унижают их», – запишет в своей тетрадке мудрая девочка Таша Гончарова.

Сохранился ее детский портрет. На нем – серьезная, неулыбающаяся девочка, в облике которой ничто еще не предвещало будущую красавицу. Наверное, нелепо было бы представить Наташу в детстве этакой маленькой отшельницей, которая только и делала, что прилежно училась. Нет, она (впрочем, как и юный Пушкин) любила шалости, и Наталия Ивановна упоминает о «Ташиных проказах».

Любила Таша сажать цветы, и дедушка, присылая ей разные семена, радовался, что внучка – «охотница до цветов»: «Хоть тем веселюсь, хоть будет кому за временем и за моими цветниками присмотреть».

С детских лет вместе с сестрами брала уроки верховой езды и слыла отличной наездницей. Играла в шахматы. И много позже, уже женой поэта, совершенствовала свое искусство.

«Благодарю, душа моя, за то, что в шахматы учишься. Это непременно нужно во всяком благоустроенном семействе: докажу после», – поощрял ее супруг. Кстати, как уверяли ее друзья, Наталия Николаевна считалась лучшей шахматисткой Петербурга. Да и сам Пушкин говорил, что играла жена изрядно.

Любила музыку. Вместе с Пушкиным слушала оперы в лучших театрах Москвы и Петербурга, бывала на концертах музыкантов-виртуозов. Не раз упоминает она о «прекрасной музыке», «о превосходном оркестре Гунгля, который всегда слушаешь с удовольствием».

Свидетелями тех былых увлечений стали скупые строчки из писем, воспоминания подруг Натали и еще – ученические тетрадки…

От них просто невозможно оторваться. Большинство записей – на французском. Корю себя за то, что почти не знаю этого языка. Приходится довольствоваться тем, что в исписанных бисерным почерком страницах (Натали повзрослела – изменился и почерк) могу разобрать лишь самые простые фразы.

Перелистываю ее тетрадку по русской истории – Наташа пишет о Куликовской битве, о царствовании Ивана III, о покорении Сибири Ермаком, о великой смуте семнадцатого столетия, начавшейся с убийства царевича Дмитрия. Борис Годунов, князь Пожарский, Минин, польский королевич Владислав, сын Сигизмунда III. Призвание первого самодержца из Дома Романовых Михаила Федоровича…

Когда она это писала? Точной даты нет, – тетрадная обложка не сохранилась. Но скорее всего, судя по почерку, – в 1824—1825-х годах. Да ведь в те же годы Пушкин работал над «Борисом Годуновым»! (Сама трагедия увидела свет лишь в декабре 1830-го, после того как поэт, в связи с его предстоящей женитьбой, обратился с просьбой к графу Бенкендорфу.)

Вот тетрадь по географии за 1827 год. В ровные столбцы вписаны наименования островов и архипелагов: Мальдивы, Цейлон, Мальта, Родос, Формоза, Японские, Никобарские, Парасельские острова… Ловлю себя на мысли, что современный четырнадцатилетний подросток вряд ли сможет показать на глобусе и половину географических названий, упомянутых Натали. Да и не только подросток…

Далее следует подробнейшее описание российских губерний. А вот она приступает к изучению Китая, точнее, всех его многочисленных провинций. Государственное устройство, географическое положение, климат, особенности… Да ведь это просто энциклопедические познания!

Мелькают на страницах названия государств, морей, рек. Некоторые страны, что когда-то изучала Наташа, уже не встретишь на политических картах мира…

Аннибал в Наташиной тетрадке

Открываю следующую тетрадь по всемирной истории. Рим, Карфаген… Наташа описывает древние Пунические войны – долгую кровавую вражду между Римом и Карфагеном в третьем столетии до нашей эры. Ту самую, что предсказала некогда вещая Дидона!

Перелистываю сто тридцатую страницу. Аннибал… Так и есть! Натали описывает военные походы и сражения знаменитого полководца Ганнибала. А ведь так иногда называл эту фамилию и Пушкин. Пришли на память его строки: «До глубокой старости Аннибал помнил еще Африку, роскошную жизнь отца…» И дальше: «В России, где память замечательных лиц скоро исчезает, по причине недостатка исторических записок, странная жизнь Аннибала известна только по семейственным преданиям».

Но поэт писал о своем темнокожем прадеде, крестнике и любимце Петра I, Абраме Петровиче Ганнибале.

«Он был родом африканский арап из Абиссинии; сын одного из тамошних могущественных и богатых влиятельных князей», как повествует «Немецкая биография» прадеда поэта, «горделиво возводящего свое происхождение по прямой линии к роду знаменитого Ганнибала, грозы Рима».

В фамилъном гербе, разрешение на который Абрам Петрович испросил у государыни, было изображение африканского слона под короной. Не хотел ли таким образом прадед поэта напомнить о своем историческом роде? Ведь именно на боевых слонах и начал свой поход на Рим карфагенский полководец Ганнибал.

И будущая свекровь Натали – Надежда Осиповна, внучка «царского арапа», в девичестве носила эту славную и чрезвычайно редкую в России фамилию.

Невероятно! Но происходят необъяснимые, «странные сближения» – первая глава «Арапа Петра Великого» помечена Пушкиным июлем 1827 года, и Натали почти в то же самое время пишет о Ганнибале.

Сколь много мистических предзнаменований! Их великий потаенный смысл в том, что увидеть и распознать скрытые знаки судьбы можно лишь через столетия. И сколько еще тайн и загадок таят в себе ученические Наташины тетрадки!

Наставления

Чем больше я вчитываюсь в страницы, исписанные ее рукой, перелистывая пухлые, почти академические фолианты сброшюрованных школьных тетрадей, тем более убеждаюсь, что не будь в ней этой заложенной в детстве привычки к постоянному труду, вряд ли воздушная красавица, госпожа Пушкина, могла бы справиться со своими будущими обязанностями – светскими и семейными, и справиться достойно.

«Ежели трудишься в молодости, то будешь иметь покой в старости»;

«Хотя учение трудно, однако плоды его сладки»;

«Избегайте праздности, ибо она есть источник всех пороков»;

«Человек питается плодами трудов своих»;

«Праздный всегда бывает скучен».

Эти столь часто слышанные Ташей наставления остались не только на тетрадных листах…

Края страниц, тронутых желтизной, истрепались, строки кое-где стерлись, стали расплывчаты. И под флером тончайшей, бережно подклеенной архивистами папиросной бумаги проглядывают, словно сквозь дымку столетий. Но старые орешковые чернила стойко сохранили свой цвет, да и кляксы, несмотря на весьма почтенный возраст, казалось, вот-вот сорвались с кончика гусиного пера. И, быть может, на ту же страницу следом капнули горькие детские слезы…

Теперь стало понятным, почему красавица Натали, в отличие от своих сестер и братьев, была близорука. Недостаток этот, явно не наследственный, а благоприобретенный…

Привычка заниматься глубоко и вдумчиво осталась у Наташи Гончаровой на всю жизнь. И эту свою основательность она передала детям: сыновья Пушкина – Александр и Григорий – с отличием учились в гимназии и Пажеском корпусе. К дочерям же – Марии и Наталии – на дом приглашались учителя. Девочек учили общеобразовательным предметам, а также иностранным языкам, музыке, рисованию.

…Наташа завершала учебу в своем домашнем лицее. Семнадцатилетняя барышня Гончарова, уже увидевшая свет и познавшая неотразимость и силу своей красоты, она, как и прежде, исписывает своим летящим девичьим почерком новые тетрадки по немецкой грамматике. Последние ее конспекты помечены 1829 годом. Она – невеста поэта.

В небесном лике юной девы поэт сумел разглядеть не менее прекрасную и нежную душу, и сколько раз в жизни порадовался, что не ошибся в своем выборе.

«Госпожа Пушкина, жена поэта, здесь впервые явилась в свет, – записала в своем дневнике графиня Долли Фикельмон, – она очень красива, и во всем ее облике есть что-то поэтическое – ее стан великолепен, черты лица правильны, рот изящен, и взгляд, хотя и неопределенный, красив; в ее лице есть что-то кроткое и утонченное; я еще не знаю, как она разговаривает, ведь среди 150 человек вовсе не разговаривают, – но муж говорит, что она умна».

Замечание графини более чем просто любопытно, ведь современники в уме Натали обычно отказывали, – все затмевала ее редкостная божественная красота. Что ж, поверим Пушкину.

«Парнасса тайные цветы»

В чем только не обвиняли Наталию Николаевну многочисленные биографы поэта! Не было, дескать, у нее интересов ни к музыке, ни к живописи, ни к поэзии, и «неоткуда было возникнуть». Эта предвзятость проявлялась буквально во всем – даже вполне безобидные строчки из пушкинских писем толковались ей во вред.

«Наталья Николаевна была так чужда всей умственной жизни Пушкина, что даже не знала названий книг, которые он читал, – упрекал ее Валерий Брюсов. – Прося привезти ему из его библиотеки Гизо, Пушкин объяснял ей: “4 синих книги на длинных моих полках”».

Ведь это так естественно подсказать жене, где стоят нужные книги в огромной домашней библиотеке. «Отыщи», – просит он. Сам Брюсов допустил ошибку в названии книг – Пушкин просил жену прислать ему «Опыты» М. Монтеня. Вот уж, истинно, – не судите, да не судимы будете.

«Наталья же Николаевна, по некоторым сообщениям, – уверял Вересаев, – в то время совсем еще даже не читала Пушкина, вообще же всю жизнь была к поэзии совершенно равнодушна».

Так ли это? Читала ли юная Натали стихи Пушкина, будучи его невестой? Вопрос не праздный. Хорошо известно, что ее старшая сестра Александрит слыла страстной поклонницей пушкинской поэзии и знала наизусть многие его поэмы. А Натали? Она, как и ее сестры, выросла в родовом имении Полотняный Завод, где имелась богатейшая библиотека.

И вновь – открываю ученические тетрадки Наташи.

«Чтение полезных книг служит к изощрению разума»;

«Желающий чести человек, читая полезные книги, просвещает свой разум…»

Девяти лет от роду (!) Наташа знала уже о пользе книг.

Правда, не все книги в дедушкиной библиотеке предназначались для молодых барышень. От чтения некоторых из них, фривольного содержания, предостерегал свою молодую жену Александр Сергеевич, «…не марай себе воображения, женка», – советовал он.

Те две недели, что провел Пушкин в Полотняном в августе – сентябре 1834 года, он буквально зачитывался книгами из гончаровского собрания. Его частенько видели несущим кипы старинных фолиантов. Тогда же поэт отобрал для себя и своих детей нужные ему сочинения. Сохранился реестр взятых им книг, из коего видно, что в фамильной библиотеке имелись довольно редкие книги по российской и всемирной истории, географии, философии: «Журналы Петра Великого», «Летописец царя Ивана Васильевича», «О градах китайских», «Семейная и дружеская переписка Фридриха II, Прусского короля», «Очерки Теодигэ о Доброте Бога, Свободе человека и происхождении Зла».

Числились в реестре многие учебники, очевидно, те самые, по которым в детстве занималась Наташа Гончарова: «Уроки арифметики» и «Древняя история», «Астрономическая география» и «Риторика», «Курс мифологии» и «Французская грамматика». Отложены были Пушкиным томики поэтических сборников, в их числе книги собственных стихов и поэм.

Пушкинские стихи читали, заучивали наизусть сестры Гончаровы. И конечно же, их не могла не знать и Наташа, ведь она сама писала стихи.

…Перелистывая страницы ученических тетрадок Наташи, на обложке одной из них, загнутой вовнутрь и в таком потаенном уголке, куда прежде никто не удосужился заглянуть, я нашла четверостишие, написанное ее рукой. Говорилось в нем о страхе и трепете душевном, что испытывает творец, посылая свои стихи в журнал. Уж не отправляла ли их и Наташа? Ей шел в ту пору пятнадцатый год…

И все же одно детское стихотворение Наташи известно. Свое поэтическое напутствие брату Ивану она записала в его альбом, хранящийся ныне в отделе рукописей Российской Государственной библиотеки.

Единственно обретенное стихотворение юной Таши, написанное по-французски (перевод Владимира Кострова) и адресованное брату Ивану:

На память от искренне тебе преданной сестры Натали Гончаровой. 23 февраля 1822 года».

Ах, как жаль, что об этих ученических опытах Натали не дано было знать ее строгим критикессам Марине Цветаевой и Анне Ахматовой. Тогда, как знать, резкость суждений их о жене поэта смягчилась бы. Ведь она была одной с ними поэтической крови…

«Нет в природе величественнее, очаровательнее зрелища, как зрелище неба при восхождении и захождении солнца, которого вид составлен из много различных отливов света, разливающихся по облакам…» – давным-давно записала в своей тетрадке девочка-поэтесса Таша Гончарова.

«Я женат – и счастлив», – признавался после свадьбы Пушкин. Но счастье было недолгим…

«Ежели мы под счастием будем разуметь такое состояние души, в котором бы она могла наслаждаться в сей жизни новыми удовольствиями; то оно невозможно по образованию души нашей и по множеству неприятностей, с которыми часто невольным образом встречаемся в сей юдоли печалей». Эти откровения безымянного философа восемнадцатого столетия Наташа в детстве переписала в свою ученическую тетрадь. И как точно соотнеслись они в будущем с ее счастливой и трагической судьбой.

Вблизи Москвы есть словно затерянный мир. И далекое восемнадцатое столетие здесь предстает особенно зримым, почти осязаемым.

Ярополец… Кажется, – время остановило в этих местах свой нескончаемый бег. В тиши старинной усадьбы, сохранившей отблеск былого великолепия, легко представить образы ее прежних владельцев, тех, чьим велением возводились эти башни, дворец – они жили, любили, страдали, молились и обрели, наконец, вечное пристанище.

Ярополец… Почти таким же впервые увидела родовое имение десятилетняя Наташа Гончарова. И старые слуги сказывали ей удивительные истории о былых временах, и о господах, ее дедах и прадедах, что жили здесь прежде. И рассказы эти походили на легенды… Видела девочка на берегу Ламы огромный надгробный камень, заросший крапивой и иван-чаем. И на нем можно было еще различить воинственный герб – меч и крест под луною, и даже разобрать старинную вязь: «Лета 7206, ноября в 9 день преставился раб Божий, гетман Войска Запорожскаго Петр Дорофеев, сын Дорошенко; а поживе от рождества своего 71 год, а положен бысть на сем месте». И трудно было представить маленькой Таше, что грозный воин, похороненный на исходе семнадцатого века под гранитной глыбой, и будто бы вместе со своей золотой гетманской булавой, приходился ей далеким прапра… дедушкой.

«Запорожский рыцарь» и «Свойственник царя Ордынского»

Ерополчь, Ярополче, Ярополицы – как только не называлось в столетиях старинное славное село, а ныне небольшой поселок Ярополец, что близ Волоколамска. Впервые русская летопись упоминает о Яропольце в 1135 году. Какое еще село может поспорить своим возрастом с Москвой! А вот старинный Ярополец может. Старожилы уверяют, что само название пошло от князя Ярополка, сына Владимира Мономаха, чьи боевые дружины стояли некогда ратным лагерем на берегу неторопливой Ламы. В веках меняло село владельцев, числилось то за древним Иосифо-Волоцким монастырем, то становилось царской вотчиной – Иван Грозный выкупил эти земли у монастыря и любил здесь позабавиться знатной охотой.

Дни расцвета исконно русского села, как ни странно, связаны с именем гетмана Правобережной Украины Петром Дорошенко.

Петр Дорофеевич Дорошенко, «один из героев древней Малороссии, непримиримый враг русского владычества» (как писал о нем в примечаниях к «Полтаве» Пушкин), был личностью исторической. Начав службу в войске Богдана Хмельницкого (в 1657-м ездил с посланием гетмана к шведскому королю), он стал генеральным есаулом при гетмане Павле Тетере, затем полковником, и на Чигиринской раде ему были вручены заветные символы гетманской власти – бунчук и булава.

Честолюбивый Дорошенко то вступал в сговор с поляками против Москвы, мечтая о единой Малороссии и желая объединить её под польским протекторатом, то уповал на помощь крымского хана, то заключал договор с Турцией о войне против России и Польши. Но турки, равно как и татары, в союзники гетману не годились – тысячами угоняли они несчастных украинцев в неволю, рушили и оскверняли христианские святыни.

И, наконец, осенью 1676 года, лишенный помощи турецкого султана и окруженный под Чигориным войсками Ромодановского и Самойловича, мятежный гетман принужден был сдаться на милость русского царя. Хитросплетения тогдашней политики, козни и измены привели низложенного гетмана Дорошенко в Москву, а позднее и в Ярополец.

Как оказался недруг «москалей» в самом сердце Московии? История эта необычная и поучительная: он был взят в плен русскими стрельцами, служил затем воеводой в Вятке и за верную службу жалован был царем Федором Алексеевичем землями – подмосковным поместьем в тысячу дворов, селом «Ерополчь с приселками и деревнями». Но во владение Яропольцем опальный гетман вступил уже при царевне Софье.

Московские государи не только казнями и ссылками избавлялись от своих опасных врагов…

Жизнь шла своим чередом. «Запорожский рыцарь», так поэтически окрестили старого гетмана, благополучно женился на Агафье Еропкиной. Двое из его сыновей наследовали отцовские земли: младший сын Петр отошедшие к нему владения продал графу Григорию Чернышеву в 1717 году, старший же, Александр, свою часть Яропольца оставил за собой.

Александр Петрович, сын гетмана, взял в жены Прасковью Пушкину, – так «старый Дорошенко» породнился с родом «Пушкиных мятежных»: отец и дед Прасковьи сложили свои головы на плахе.

В рядах заговорщиков, покушавшихся на жизнь Петра I и казненных его волею в 1697 году, были прямые предки Наталии Николаевны: молодой стольник Федор Пушкин, сын боярина Матвея, и тесть Федора – Алексей Прокопьевич Соковнин.

В семействе Александра Петровича и Прасковьи Федоровны появилась на свет единственная дочь Екатерина, в замужестве ставшая Загряжской.

Загряжские – фамилия известная в отечественной истории. Ее основоположник Исахар, «во св. крещении Гавриил, свойственник царя Ордынского», «муж честен», выехал из Орды к великому князю Дмитрию Ивановичу Донскому, был у него «ближний человек» и жалован вотчинами. «И дал за него, Исахара, великий князь Дмитрий Иванович сестру свою…»

Сын Исахара (Гавриила) Антон Гаврилович, наместник можайский, стал первым писаться Загряжским. Среди Загряжских были послы в Литве и в Крыму, наместники, полковые воеводы, генералы. Эта фамилия дала интереснейшую ветвь в родословии Наталии Гончаровой.

Еще в пору своего жениховства, знаменитой Болдинской осенью Пушкин писал в набросках, почти автобиографических, «что никогда не женится или возьмет за себя княжну рюриковой крови». Видно, судьбой было определено Натали стать невестой, а затем и женой великого поэта.

Прапрадед Натали генерал-аншеф Артемий Григорьевич Загряжский, кавалер ордена Св. Александра Невского, был женат на княжне Анастасии Борисовне Барятинской, ведущей свой род от первого славянского князя Рюрика. Так что Наталия Гончарова – потомок князей Барятинских по женской линии, – «рюриковой крови»!

С родной внучкой гетмана Екатериной Дорошенко и связал свою жизнь генерал-поручик Александр Артемьевич Загряжский. Прадед Наталии Гончаровой.

«Удивительные заблуждения» дедушки Натали

Он же и приступил к строительству фамильного дворца в Яропольце, задуманном в модном тогда готическом стиле. Вернее, к созданию грандиозного архитектурного ансамбля, включавшего сам дворец из красного кирпича с белыми коринфскими колоннами вместе с церковью, пристройками, оградой и въездными воротами с башнями, похожими на гигантские шахматные ладьи. Возводил это архитектурное чудо конца восемнадцатого столетия кто-то из учеников великого Баженова, имя его осталось неизвестным, а потому полагают, что, возможно, и сам славный мастер к сему творению руку приложил. Начинание генерала-отца было счастливо завершено его сыном Борисом Александровичем: родовое гнездо казалось и неприступной крепостью, и романтичным замком одновременно.

Младший брат Бориса – Иван Александрович Загряжский, в будущем – родной дед Наталии Гончаровой, снискал себе сомнительную славу тем, что однажды вызвал на дуэль самого Гавриила Романовича Державина, в то время тамбовского губернатора. И проявил, как писал поэт-губернатор, «сумасбродное донкишотство».

Гавриил Романович Державин вступил в должность тамбовского воеводы в декабре 1785 года. Чуть ранее в Тамбовской губернии стоял расквартированный там Каргопольский карабинерный полк, командовал коим Иван Загряжский. Затем полк перевели на Кавказ, а его командир, генерал-майор Загряжский, исхлопотав себе отпуск в Тамбовскую губернию, с особым рвением принялся за дела сугубо домашние – обустраивать родовое имение Знаменское-Кариан. То самое, в котором много позже и появится на свет его внучка Таша Гончарова!

Правда, порой генерал не особо разбирал, откуда брать деньги на строительство, – из казны ли, либо из собственного кармана? Губернатор Державин исходил из государственной пользы, а она в действиях Загряжского, увы, не усматривалась. Тогда вверенной ему властью он попытался пресечь незаконные деяния генерала, чем и вызвал гнев последнего.

Из письма Г.Р. Державина генерал-майору И.М. Синельникову:

«Генерал-майор Иван Александрович Загряжский, будучи полковником и бригадиром, стоял здесь со своим Каргопольским полком в губернии. …Делал он чрезвычайные разорения государственным крестьянам и однодворцам, так… забирал провиант и фураж, нужный для полка, безденежно».

Далее Гавриил Романович, подробно описывая предпринятые им меры против бесчинств генерал-майора Загряжского, продолжает:

«Сие принял он за крайнюю себе обиду: приехал в бешенстве в Тамбов, делал разные непристойные чину своему поступки, т. е. скакал с заряженными пистолетами и с большою саблею по улицам, дожидался по ночам моего выезду, ругал и стращал меня разными угрозами по домам. Но как сие все чудесил он заочно, то я смеялся и презирал такое сумасбродное донкишотство. Наконец, прислал ко мне капитана и потом полку своего майора барона Сакена и требовал, чтоб я назначил ему место, кроме моего дома, для некоторого с ним объяснения…»

Как знать, случись та самая дуэль, и «старик Державин» не смог бы благословить юного поэта на великое поприще! А Пушкин не оставил бы восторженных воспоминаний о встрече с патриархом родной поэзии на экзамене в Царскосельском лицее, когда великий старец, восхищенный его стихами, бросился обнимать кудрявого лицеиста. И скольких пушкинских (да и державинских!) стихов не досчиталась бы тогда российская литература.

Дуэль между Державиным и Загряжским, по счастью, не случилась. В том давнем споре, как ни странно, бескровную победу одержал генерал, – благодаря вмешательству своего весьма могущественного приятеля – светлейшего князя Потемкина-Таврического! И от губернаторской должности Гавриил Романович был-таки отстранен…

Трудно судить объективно об обстоятельствах той далекой тяжбы. Иван Александрович имел немало заслуг по службе, – недаром его связывала дружба с фельдмаршалом Григорием Потемкиным-Таврическим, видным государственным деятелем эпохи Екатерины Великой. Как свидетельствовал один из современников Ивана Александровича: «Он по-прежнему окружен пышностью и не изменяет своим привычкам, приобретенным в штабе князя Потемкина, которого был он из первых любимцев и ежедневных собеседников».

Светлейший князь «испрашивал орден» для храбреца-генерала у самой матушки-государыни: «Во время сделанной из Очакова в 27 день июля вылазки генерал-майор Иван Александрович Загряжский поступал с отличною неустрашимостью…»

За ту «Очаковскую баталью» Иван Александрович в 1789 году получил свою первую награду – орден Св. Анны. А вскоре на парадном мундире уже генерал-поручика Загряжского засияли и другие ордена: Св. Георгия 3-й степени, Св. Владимира 2-й степени и Св. Александра Невского!

Но особо «отличился» генерал Загряжский на семейном поприще. Судьба ввергла его в «удивительные заблуждения». Будучи по делам службы в Лифляндии, он, женатый человек и отец семейства, повстречал в Дерпте изумительной красоты женщину – баронессу Эуфрозину Ульрику фон Поссе – и так был очарован, что предложил красавице руку и сердце. Ульрика была замужем и имела дочь Иоганну (Жаннет). Ее баронесса принуждена была оставить в Лифляндии, когда, разведясь с мужем и тайно обвенчавшись с русским генералом, навсегда покинула родину.

Проще говоря, она бежала из дома. На лихой тройке поджидал красавицу влюбленный Иван Загряжский. Обманутый муж, хоть и бывший, снарядил погоню, но генерал все предусмотрел – на каждой почтовой станции их уже ждали новые экипажи. Догнать беглецов так и не смогли. Тогда муж и отец баронессы стали писать жалобы на русского генерала, похитившего их жену и дочь, сановным лицам Российской империи, требуя признать новый брак Ульрики фон Поссе недействительным и содействовать возвращению беглянки в лоно семьи.

А тем временем Иван Александрович, счастливо ускользнувший от преследователей, подъезжал вместе с похищенной красавицей к родовому Яропольцу, где ждала своего легкомысленного мужа… его законная супруга Александра Степановна.

«В один злополучный день покинутая жена, томившаяся неведением в течение долгих месяцев, была радостно встревожена заливающимся звоном колокольчиков. Целый поезд огибал цветочную лужайку перед домом, и из первой дорожной берлины выпрыгнул ее нежданный муж, и стал высаживать сидевшую рядом с ним молодую красавицу. <…> С легким сердцем и насмешливой улыбкой на устах произвел Загряжский еще невиданную coup de theatre (неожиданную развязку), представив обманутую жену законной супруге. …Молодая женщина не могла прийти в себя, …она, как подкошенный цветок, упала к ногам своей невольной и почти столь же несчастной соперницы». Сам Загряжский, не любивший душераздирающих сцен, почел для себя за выход оставить обеих жен и перебраться на жительство в Москву.

«Бабье дело – сами разберутся», – решил он. Приказав перепрячь лошадей, даже не взглянув на хозяйство, а только допустив приближенную дворню к руке, поцеловав рассеянно детей, он простился с женой, поручив ее христианскому сердцу и доброму уходу все еще бесчувственную чужестранку, – и укатил в обратный путь».

Так передавалась эта необычная история в поколениях Загряжских и Гончаровых, такой ее услышала и записала Александра Арапова.

Ну а сам генерал и не думал изменять своим привычкам, жил себе в Москве весело, на широкую ногу, не утруждая себя заботами об оставленных им несчастных женах.

Баронесса из Дерпта

Прошло несколько месяцев, и в том же 1785 году, у баронессы родилась дочь. Девочку окрестили и нарекли Наталией.

Но век красавицы чужеземки был недолог. Словно вырванный с корнем цветок, она зачахла на чужбине. Ульрика умерла молодой, тридцати лет от роду, оставив на попечение своей благодетельницы дочь Наталию. Всю свою жизнь Наталия Ивановна молилась каждодневно о душе родной матушки. Может быть, потому так был дорог ей и Ярополец, где была похоронена ее мать, бедная Ульрика …

Необычная история любви и жизни баронессы Ульрики и особенно ее печальный конец волновала воображение юной Натали. Уже много позже она писала мужу о своих титулованных родственниках.

Из письма Наталии Николаевны П.П. Ланскому в Ригу (июнь 1849):

«Если встретишь где-либо по дороге фамилию Левис, напиши мне об этом, потому что это отпрыски сестры моей матери. В общем, ты и шагу не можешь сделать в Лифляндии, не встретив моих благородных родичей, которые не хотят нас признавать из-за бесчестья, какое им принесла моя бедная бабушка. Я все же хотела бы знать, жива ли тетушка Жаннет Левис, я знаю, что у нее была большая семья. Может быть, случай представит тебе возможность с ними познакомиться».

Наталии Николаевне так и не довелось свидеться со своими благородными родственниками. К тому времени, когда писались эти строки, Жаннет уже не было на свете. Тетушка умерла в тот самый год, когда незнаемая ею племянница Натали Гончарова стала женой первого поэта России.

…Семнадцатилетняя Эуфрозина Ульрика, урожденная Липхарт, венчалась с бароном Морисом фон Поссе в Дерпте (нынешний Тарту) в мае 1778 года. В сентябре следующего года в молодом семействе родилась дочь Иоганна Вильгельмина – та самая «тетушка Жаннет». Спустя пять лет красавица баронесса бежала из отчего дома, оставив отцу (матери Ульрика лишилась рано, в детстве), отставному ротмистру Карлу Липхарту, маленькую дочь.

Весть о смерти в далекой России дочери-беглянки долетела и до бедного отца: в следующем, 1792 году, несчастный Карл Липхарт скончался, поручив любимицу-внучку Иоганну заботам сына Рейнгольда и его невестки.

Пройдет время, и юная баронесса выйдет замуж за Федора Левиза оф Менара, участника войны с Наполеоном. Портрет боевого генерала кисти английского живописца Джорджа Дау и поныне украшает знаменитую галерею героев 1812 года в Зимнем дворце.

Славный генерал-лейтенант Федор Левиз оф Менар, шотландец по происхождению, приходился дядей Наталии Николаевне. В супружестве с баронессой Иоганной Вильгельминой на свет появились двенадцать детей! И, как писала Наталия Николаевна, у «тетушки Жаннет», действительно, была большая семья.

В письме к Ланскому есть и такие строчки: «Ты говоришь о некоем Любхарде и не подозревая, что это мой дядя. Его отец должен быть братом моей бабки – баронессы Поссе, урожденной Любхард».

Речь идет о младшем сыне Рейнгольда Липхарта (так правильно звучит фамилия!) Карле Готтхарде Липхарте, владельце многих имений. Да и его отец, воспитавший маленькую племянницу Иоганну, был человеком весьма состоятельным: в замке Ратсхоф, близ Дерпта, хранились богатейшие коллекции фарфора и скульптуры; библиотека насчитывала тридцать тысяч томов; картинная галерея поражала воображение заезжих путешественников и гостей дома полотнами кисти знаменитых художников Европы. Все эти богатства впоследствии и перешли к Карлу Готтхарду, еще более украсившему свое фамильное гнездо лучшими образцами искусства: не зря усадьбу Ратсхоф окрестили «маленьким Версалем».

Так что лифляндские родичи Наталии Николаевны отличались и богатством, и знатностью, и любовью к прекрасному.

Необыкновенная красота баронессы Эуфрозины Ульрики, о которой в семье ходили легенды, словно по наследству, передалась ее дочери, а затем – в полной мере и внучке Наталии Гончаровой.

…Когда в 1837-м в Зимнем дворце случился пожар, то страже был отдан приказ: спасать из огня лишь самые ценные вещи. Один из офицеров, оказавшись в апартаментах фрейлины Екатерины Ивановны Загряжской и увидев в незатейливой черепаховой рамке миниатюру, с изображенной на ней очаровательной женской головкой, не раздумывая, схватил безделушку. И позже на вопрос чиновника, ведущего реестр спасенному имуществу, – что побудило его взять столь незначительный предмет, безымянный спаситель воскликнул: «Я не мог оставить изображение такой редкой красавицы в добычу огню!»

После смерти Екатерины Загряжской семейная реликвия досталась ее племяннице Наталии Пушкиной. О дальнейшей судьбе единственного портрета красавицы баронессы неизвестно – стал ли он и впрямь «добычей огня», когда после октября семнадцатого полыхали по всей России дворянские усадьбы?

…Добрейшая Александра Степановна, сочувствуя печальной участи молодой женщины, проявила редкое великодушие: приняла чужестранку, а чуть позже и ее новорожденную дочь Наталию, в будущем Наталию Ивановну Гончарову, в свое семейство. Наталия осиротела рано, в шесть лет, и Александра Степановна заменила ей мать, уравняв в правах с родными детьми. Всю свою жизнь Наталия Ивановна вспоминала о приемной матери с чувством дочерней признательности.

Много позже именно Наталии Ивановне Гончаровой, урожденной Загряжской, и достанется по разделу между сестрами Екатериной и Софьей родовая ярополецкая усадьба.

В ней она проживет свои последние годы и будет похоронена в августе 1848 года, – неподалеку от имения, на кладбище Иосифо-Волоцкого монастыря.

В этот монастырь Наталия Ивановна каждый год пешком ходила на богомолье и проводила в молитвах и посте до двух недель. Щедрая прихожанка, она делала в монастырь богатые пожертвования. Набожной Наталии Ивановне и суждено было умереть здесь, в древних стенах, во время одного из паломничеств. Могила ее утрачена в тридцатые годы прошлого века – самые безбожные времена, в разгар борьбы с верой и церковью, когда по старым монастырским надгробиям в одночасье прошелся бульдозерный каток…

Безмолвны надгробные камни, и теперь уж никогда не узнать, где, на каком месте оплакивала свою потерю Наталия Николаевна…

Барышни Гончаровы

В фамильной гончаровской летописи упоминается об одном необычном, почти мистическом случае – в спальне, куда вошла Наталия Ивановна, вернувшись из Москвы со свадьбы дочери, вдруг со стены сорвалось зеркало и разлетелось на мелкие осколки. «Не пройдет это даром!» – охнула Наталия Ивановна. Того печального предзнаменования она никогда не забывала, особенно уверовала в его силу, когда донеслась до нее горькая весть о гибели на дуэли поэта, ее зятя, которого она успела полюбить и привязаться к нему всей душой. Надев тогда черное траурное одеяние, она уж больше его не снимала…

В рукописном отделе Российской государственной библиотеки хранится альбом Наталии Ивановны, где на страницах ею собственноручно вписаны пушкинские стихи.

Любопытный исторический факт. Перед свадьбой Наталия Ивановна обещала выделить своей Таше в приданое двести ярополецких крестьян. Но потом, видимо, передумала. Благой материнский порыв так и не был исполнен.

…Некогда во дворце висел портрет трех юных сестер Гончаровых: Екатерины, Александры и Натали. Оставался он там и после революции, когда в доме разместилась сельская школа.

В этой школе до войны училась уроженка здешних мест Антонина Павловна Кожемяко, известная во всей округе благодаря созданному ей в Яропольце народному краеведческому музею. И как ни удивительно, но только в ее памяти и живут образы юных барышень, что приезжали сюда, в позапрошлом столетии, погостить к маменьке:

«На всю жизнь запомнила я общий портрет сестер Гончаровых. В овальной рамке, небольшого размера. На одной из сестриц было розовое кружевное платье, на другой – нежно-зеленое, на третьей же – голубое.

Наряды так тонко были выписаны художником – складочки, рюшечки, кружева, – что мне хотелось распахнуть окно: казалось, что от ветра разноцветные шелка вдруг заструятся…»

Свидетельство более чем важное – ведь не сохранилось ни одного девичьего изображения Натали Гончаровой. Известен лишь ее детский портрет, заказанный дедом Афанасием Николаевичем, где безымянный художник запечатлел девочку в возрасте пяти-шести лет. Да еще – акварель кисти Александра Брюллова, где она – уже Наталия Пушкина, юная жена поэта. Временной разрыв в целых тринадцать лет!

Осенью 1941-го портрет сестер Гончаровых таинственным образом исчез. И по времени это печальное событие совпало с оккупацией Яропольца гитлеровскими войсками и разорением дворца. Что случилось с той акварелью: погибла ли она в пламени войны, или какой-нибудь немецкий солдат сорвал со стены красивую картинку и сунул в вещмешок? Как некогда была спасена из горящего Зимнего дворца миниатюра баронессы Ульрики… Быть может, в тихом немецком городке, в чьем-то доме висит на стене портрет трех безымянных сестер или положен в семейный архив вместе с наградами и солдатскими письмами как память о России и войне? Призрачная надежда. Но все же она есть…

Ведь та утраченная бесценная акварель хранила образ Натали Гончаровой, – той юной барышни, какой ее впервые увидел поэт.

«И день настал»

День встречи поэта и его избранницы, – какими странными, непредсказуемыми путями вела к нему судьба! Если заглянуть в историю рода Пушкиных-Гончаровых, то представится величественно-трагическая картина.

День этот предопределен всем ходом истории – не только русской, но и общемировой. Не притязания бы Османской империи к землям Черного континента, так и остался маленький Ибрагим в Абиссинии, в отчем доме, а не стал бы заложником турецкого султана. А значит – не привезен бы в Россию, в подарок русскому царю Петру I!

Должен был прибыть в Киев ко двору великого князя Всеволода II Ольговича далекий предок поэта серб Ратша, граф Савва Рагузинский доставить из Константинополя в Москву арапчонка, засидевшаяся в девках Мария Пушкина выйти замуж за сына царского арапа, гетман Петр Дорошенко потерпеть поражение и попасть в плен к московскому царю, генерал Иван Загряжский похитить лифляндскую баронессу, калужский купец Афанасий Гончаров построить полотняные заводы, его правнук Николай встретить в Петербурге красавицу Наталию Загряжскую, а подпоручик лейб-гвардии Измайловского полка Сергей Пушкин увлечься «прекрасной креолкой»… И будто бы все эти разновеликие события – интриги, похождения, злодейства, царствования, войны – имели собой одну-единственную цель: привести Александра Пушкина и юную Наташу Гончарову на Тверской бульвар в дом Кологривовых.

Из двадцать первого столетия, как из космической выси, легко созерцать и оценивать чьи-то далекие чужие жизни, их причудливую вязь во времени и пространстве.

Каким необычным был для Пушкина год 1828-й от Рождества Христова! Сколь много вместил он в себя любви и творческих озарений, отчаяния и призрачных надежд на счастье. А начинался год под знаком любви к Аннет Олениной. В честь её слагались будущие шедевры пушкинской лирики, на рукописных страницах мелькали то ее головка с ниспадавшими локонами, то перевитые лентами маленькие ножки в бальных туфельках… Нет, не судьба… Гостеприимное оленинское Приютино не стало родным для поэта. Крушение надежд, мечтаний… «Я пустился в свет, потому что бесприютен». И вновь мучительные подспудные поиски своего Дома, желание жить и «познать счастье».

Итак, декабрь 1828 года. Предновогодняя Москва полнится слухами – Пушкин приехал! Приехал так нежданно, что никого из друзей не успел (или не захотел?) оповестить.

«Декабрь. 6… Приехал в Москву Пушкин», – записывает в дневник знакомец поэта историк Михаил Погодин.

А следом – еще одна временная зарубка: 12 декабря. Князь Петр Вяземский сообщает жене: «Здесь Александр Пушкин; я его совсем не ожидал. Он привез славную поэму “Мазепа”, но не Байроновского, а своего. Приехал он недели на три, как сказывает, еще ни в кого не влюбился, а старые любви его немного отшатнулись…»

Пушкин прибыл в Первопрестольную из Тверской губернии, из Малинников, столь милых его сердцу «Вульфовых поместий». Ему так не терпится показать друзьям новую поэму. Написана она была еще осенью, написана на едином дыхании, в те счастливейшие мгновения, когда под напором поэтических строк рушатся незримые плотины, и стихи текут мощно и вольно. «Сильные характеры и глубокая трагическая тень, набросанная на все эти ужасы, – вот что увлекло меня, – признавался сам поэт, – «Полтаву» написал я в несколько дней; далее не мог бы ею заниматься и бросил бы все».

«В первый раз Пушкин читал нам «Полтаву» у Сергея Киселева при Американце Толстом и сыне Башилова…» – вновь свидетельствует князь Вяземский. А поблизости от шереметевского особняка на Поварской, где жил тогда полковник в отставке Сергей Дмитриевич Киселев, буквально в пяти минутах ходьбы – стоило лишь по Скарятинскому переулку выйти на Большую Никитскую – стоял ничем не примечательный, весьма прозаического вида деревянный одноэтажный дом с антресолями, и три его окна с распахнутыми ставнями безучастно смотрели на улицу.

И жила в том доме со своими сестрами и братьями, строгой матушкой и отцом, страдавшим тяжким душевным недугом, шестнадцатилетняя Таша Гончарова, соединенная кровным родством с одним из героев пушкинской «Полтавы» – украинским гетманом Дорошенко. Жила обычной жизнью московской барышни: мечтала о первых балах и поверяла свои девичьи секреты сестрам Катеньке и Азе, исправно посещала службу в приходском храме, как то было заведено в семье, и прилежно училась, исписывая своим легким летящим почерком одну за другой тетрадки по всемирной истории и мифологии, немецкому синтаксису и географии.

И не могла знать тогда юная Натали, что судьба уже готовит ей встречу с НИМ, ее суженым, ее супругом! И что в те декабрьские дни Александр Пушкин уже в Москве, и чтобы видеть его, не надо даже закладывать экипаж – ОН совсем рядом, в доме на соседней улице! Читает друзьям свою новую поэму…

Как сладок юности покой!

Преддверие встречи. Тайное сближение судеб. Время начало свой незримый отсчет…

Пройдет не более двух недель, и на исходе декабря поэт увидит ее на балу у танцмейстера Йогеля в доме Кологривовых, что на Тверском бульваре. Кончился Рождественский пост, и по всей предновогодней Москве нескончаемой чередой шли балы.

Петр Андреевич Йогель был известен нескольким поколениям москвичей, и слава о его балах, что давал он в особняках московской знати, гремела по всей столице. Лев Толстой оставил их описание на страницах романа «Война и мир»: «У Йогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих “подросточков”, выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами подростки, танцевавшие до упаду; это говорили взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье… Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся добродушный Йогель… было то, что на эти балы еще езжали те, кто хотел танцевать и веселиться, как хотят этого тринадцати– и четырнадцатилетние девочки, в первый раз надевающие длинные платья».

Вот на таком веселом рождественском балу и свела судьба Пушкина и Натали.

«В белом воздушном платье, с золотым обручем на голове, она в этот знаменательный вечер поражала всех своей классической, царственной красотой. Александр Сергеевич не мог оторвать от нее глаз… Она стыдливо отвечала на восторженные фразы, но эта врожденная скромность, столь редкая спутница торжествующей красоты, только возвысила ее в глазах влюбленного поэта»[2].

Натали Гончарова в тот знаменательный вечер будет прекрасна, как юная богиня.

Он подойдет к ней, завороженный и покоренный юной царственной красотой. А она, увидев подле себя знаменитого поэта, словно сошедшего к ней небожителя, в ореоле славы и всеобщей любви, смущенная его комплиментами, опустит прекрасные глаза. И это естественное движение чистой души скажет ему главное. Она будет узнана!

А влюбленный поэт будет вспоминать: «Когда я увидел ее в первый раз, красоту ее едва начинали замечать в свете. Я полюбил ее, голова у меня закружилась…» И на странице рукописи меж стихотворных строк легкое перо поэта впервые набросает ее милый образ.

С этого благословенного дня в жизнь Пушкина, в его мечтания и надежды полновластно войдет робкая красавица Натали Гончарова. Войдет, чтобы остаться в ней навсегда.

«Пушкин познакомился с семейством Н.Н. Гончаровой в 1828 году, когда будущей супруге его едва наступила шестнадцатая весна. Он был представлен ей на бале и тогда же сказал, что участь его будет навеки связана с молодой особой, обращавшей на себя общее внимание», – так писал П.В. Анненков. Вероятней всего, о первой встрече с Пушкиным рассказала ему сама Наталия Николаевна! Неслучайно биограф поэта однажды заметил: «По стечению обстоятельств никто так не поставлен к близким сведениям о человеке, как она».

И как точно это необычное свидетельство соотносится с признанием Пушкина невесте: «…Заверяю вас честным словом, что буду принадлежать только вам, или никогда не женюсь». И, надо полагать, слово свое сдержал, – ведь сказано то не пылким юношей, но зрелым мужем, знающим цену и словам, и поступкам.

…Черновая рукопись «Полтавы» – потаенный дневник Пушкина. Эти драгоценные листы запечатлели великое таинство – рождение поэмы. Не удивительно ли найти средь них и эти первые строки?

Позже поэт наречет дочь страдальца Кочубея иным именем, но имя Натальи (ее имя!) будет названо.

Шестнадцатилетняя Натали – Таша, Наталия, младшая из сестер Гончаровых… И эти пушкинские строки, поистине пророческие!

Судьба!

Все-то знает о своем приятеле, и все-то предвидит князь Петр Андреевич: «Он… еще ни в кого не влюбился, а старые любви его немного отшатнулись…»

«Отшатнулись»! Словно деревья под порывом ветра. Или чтобы яснее указать дорогу к ней. Единственной.

И Аннет Оленина, и Софья Пушкина, и графиня Елизавета Воронцова, и Екатерина Ушакова – все они – прежние «любви», былые увлечения.

Светский сплетник Вяземский. Спасибо ему! Он запечатлел в своих письмах незримое: поток любовной энергетики Пушкина, стремительное его развитие. Будто разыгрывается некая музыкальная пьеса с бесконечно меняющимися темпами: аджеволе – «еще ни в кого не влюбился»; адажио – «вероятно, он влюбится»; анданте – «он опять привлюбляется»; аллегро – «влюбляется на старые дрожжи». И в завершение – мощные мажорные аккорды! – признание самого Пушкина: «голова у меня закружилась».

…А в первых числах января 1829 года Пушкин вновь отправился «по прежню следу» в тверские края, в Старицу, где его ждал приятель Алексей Вульф. В уездном городке тоже царило веселье – давали святочные балы. И Александр Сергеевич, по воспоминаниям, принимал в них самое живое участие: много танцевал, не скупился на комплименты провинциальным барышням, и даже усердно ухаживал за синеглазой Катенькой Вельяшевой. Но в глубине души хранил образ девочки, встреченной в Москве и так поразившей воображение своей небесной ангельской красотой…

Царские комплименты

В жизни избранницы поэта, сколь удивительно счастливой, столь и трагичной, было немало таинственных знамений и пророчеств, что ждут еще своей разгадки. И вот одно из них, по времени совпадающее с первым знакомством юной красавицы и поэта.

Небесная покровительница была необычайно щедра к Наталии Гончаровой, одарив ее сполна и божественной красотой, и чуткой душой, и предобрым сердцем. Шестнадцатилетняя Натали, только что увидевшая свет, и, быть может, сама того не желая, затмила редкостной красой всех своих сверстниц – московских дев.

«Веселое и беззаботное было время, – вспоминала современница. – Много было тогда красавиц в Москве: княжна Софья Урусова, княжны Щербатовы, Софи Пушкина, Полина Боборыкина, Гончарова».

Натали Гончарова, как одна из самых очаровательных московских барышень, приглашалась для участия в живых картинах – весьма модном тогда светском развлечении.

Удивительно, но благодаря воспоминаниям и письмам современников можно узнать ныне, какими картинами восхищались именитые гости в тот предновогодний вечер в генерал-губернаторском особняке на Тверской.

Завсегдатай светских салонов, Александр Булгаков, в будущем московский почт-директор, полагал, что великолепнее всех была живая картина, «изображавшая Дидону»: «Лазарева была восхитительна, хотя ее бесконечно длинные ниспадавшие волосы придавали ей скорее вид прелестной Магдалины. Но кто была очаровательна, – это маленькая Алябьева – красавица; маленькая Гончарова, в роли сестры Дидоны, была восхитительна».

Публика в восторге требовала вновь и вновь повторения изящной сценки…

«А что за картина была в картинах Гончарова!» – восторгается князь Вяземский. В его памяти так свежи впечатления от живых картин, виденных им на святочном балу у московского генерал-губернатора. И пишет он Пушкину в Петербург, словно поддразнивая приятеля, безнадежно влюбленного в первую московскую красавицу.

Натали Гончарова и Александра Алябьева – две восходящие звезды на московском небосклоне, словно вступили меж собой в негласное состязание. Да и Вяземский в письме в Пушкину, сравнивая юных красавиц, отмечал у Алябьевой классическую красоту, а у Гончаровой – романтическую, и заключал: «Тебе, первому нашему романтическому поэту, и следовало жениться на первой романтической красавице нынешнего поколения».

Той далекой ныне весной балы в Первопрестольной шли беспрестанной чередой. Вот что сообщал биограф поэта П.В. Анненков о московских событиях, что предшествовали сватовству Пушкина:

«В 1830 году прибытие части Высочайшего Двора в Москву оживило столицу и сделало ее средоточием веселий и празднеств. Наталия Николаевна принадлежала к тому созвездию красоты, которое в это время обращало внимание и, смеем сказать, удивление общества. Она участвовала во всех удовольствиях, которыми встретила древняя столица августейших своих посетителей, и между прочим – в великолепных живых картинах, данных Московским генерал-губернатором князем Дмитрием Владимировичем Голицыным. Молва об ее красоте и успехах достигла Петербурга, где жил тогда Пушкин. По обыкновению своему он стремительно уехал в Москву, не объяснив никому своих намерений, и возобновил прежние свои искания».

В марте того же года произошло еще одно знаменательное событие – император Николай I, обратив впервые внимание на юную Натали, отметил ее любезность и красоту в беседе с Наталией Кирилловной Загряжской, родственницей Гончаровых.

Знал о царских комплиментах и Пушкин. Чему есть подтверждение – его письмо к невесте, где, описывая свой визит к старой кавалерственной даме, фрейлине двух императриц, Пушкин отмечает, что она «повторила мне комплименты государя на ваш счет – и мы расстались очень добрыми друзьями».

Романтический облик Натали Гончаровой, усиленный образами ее героинь в живых картинах, оставил яркий след в душе и памяти поэта.

И вновь его письмо к невесте. Пушкин только что покинул Москву и уже спешит поделиться дорожными впечатлениями с милой Натали: «…За несколько верст до Новгорода я нагнал вашего Всеволожского… Мы закончили путь вместе, подробно обсуждая картины князя Голицына».

Журнал «Московский телеграф» вышел в свет с литографией картины Пьера Нарцисса Герена, где Эней, спасшийся из горящей Трои и волею судеб оказавшийся в Карфагене, повествует царице о своих странствиях. Там же для читателей модного журнала прилагалось «изъяснение картинки»:

«Московские любители изящных искусств припомнят, что в числе живых картин, представленных нынешнею зимою у князя Д.В. Голицына, была и Геренова Дидона. Карфагенскую царицу представляла М.А. Ушакова; Энея и Аскания – князь А.С. Долгорукий и А.С. Ланской; сестру Дидоны – Н.Н. Гончарова».

В живой картине вместе с юной Наташей участвовал молодой человек Александр Сергеевич Ланской – ему досталась роль сына Энея Аскания. Не правда ли, какое роковое сочетание имени первого мужа Наталии Гончаровой с фамилией ее второго супруга?! Самого же Энея играл князь Долгоруков – тоже Александр Сергеевич!

Будущее подчас, словно позабавясь над смертными, слегка приоткрывает свою завесу, но им не дано распознать тайных знамений.

Ну а живые картины и участие в них первой московской красавицы были тогда поистине у всех на устах.

Сват Толстой

«Итак, я в Москве, – такой печальной и скучной, когда вас там нет. У меня не хватило духу проехать по Никитской», – признавался невесте поэт.

Сколь много значила в жизни Пушкина эта старинная московская улица, названная так по имени находившегося в самом ее начале Никитского женского монастыря.

«Ее высокоблагородию милостивой государыне Наталье Николаевне Гончаровой. В Москве, на Никитской в собственном доме» – так будет адресовать свои послания к невесте Александр Пушкин.

Впервые в дом юной красавицы ввел поэта граф Федор Иванович Толстой в апреле 1829 года. Граф Толстой – личность колоритнейшая. Имел необычное по тем временам прозвище – «Американец». Когда-то за свои дерзости во время первого кругосветного плавания он был ссажен Крузенштерном на один из Алеутских островов, сдружился там с аборигенами (и даже обучил их карточной игре, а себе «на память» сделал многоцветную татуировку!), потом по льдам пешком дошел-таки до русского берега и через всю Россию добрался до Петербурга.

Известный дуэлянт (на его счету одиннадцать загубленных жизней!), он чуть было не стрелялся и с самим Пушкиным. Слава Богу, общие приятели примирили их. Заядлый картежник, авантюрист. Прославился многими чудачествами. Но снискал славу и отчаянного храбреца: отличился в русско-шведской войне, сражался при Бородино, был ранен и представлен к ордену Святого Георгия. Не единожды был разжалован в рядовые за участие в поединках и всякий раз беспримерной храбростью «возвращал» офицерские эполеты.

И как знать, многие из его подвигов, порой преступных, давным-давно бы канули в Лету, если бы не одно (не самое ли важное деяние в его жизни?) – он был сватом Пушкина. Именно через графа Федора Толстого поэт передал предложение руки и сердца Натали Гончаровой.

Ну а сам Александр Сергеевич еще долго будет вспоминать дорогую услугу графа. «Видел я свата нашего Толстого», – сообщит он жене из Москвы, в одном из последних к ней писем.

…Семейства Толстых и Гончаровых связывали давние приятельские отношения. Родная сестра Федора Ивановича графиня Вера Толстая была замужем за Семеном Хлюстиным, богатым помещиком села Троицкого Медынского уезда Калужской губернии – соседа Гончаровых по имению Полотняный Завод.

А весной 1829 года Пушкин будет писать матери невесты Наталии Ивановне Гончаровой:

«…Граф Толстой передал мне ваш ответ: этот ответ не отказ, вы позволяете мне надеяться. Не обвиняйте меня в неблагодарности, если я все еще ропщу, если к чувству счастья примешиваются еще печаль и горечь; мне понятна осторожность и нежная заботливость матери! – Но извините нетерпение сердца больного и опьяненного счастьем. Я сейчас уезжаю и в глубине своей души увожу образ небесного существа, обязанного вам жизнью».

Но той весной в руке Натали поэту было отказано – Наталия Ивановна сослалась на молодость дочери. Правда, отказ был не окончательным – оставалась надежда…

Пушкин уезжает на Кавказ в действующую армию, подвергается смертельному риску, участвует в сражении, совершает полные опасностей путешествия. Целых пять месяцев он разлучен с Натали. И после долгих странствий, в первый же день по возвращении Пушкин спешит на Никитскую, в дом Гончаровых.

Было утро, дети пили чай в столовой, а мать, Наталия Ивановна, еще почивала в постели. Вдруг раздается на крыльце стук, и вслед за ним в столовую, из прихожей, где торопливо раздевается Пушкин, влетает калоша. Первый его вопрос – о Наталии Николаевне, за нею тотчас посылают, но она не смеет выйти без разрешения своей строгой маменьки. А маменька еще не проснулась. Таким остался этот сентябрьский день в памяти Сергея Гончарова – младшего брата Натали.

Осенью того же года Пушкин часто, чуть ли не ежедневно бывает на Пресне, в доме сестер Ушаковых, старшая из которых, Екатерина, ему далеко не безразлична.

Позже приятель поэта Николай Смирнов оставит свои воспоминания о тех днях, и многое станет ясным: «В 1831 году он женился на Гончаровой. Все думали, что Пушкин влюблен в Ушакову; но он ездил, как после сам говорил, всякий день к сей последней, чтоб два раза в день проезжать мимо окон первой».

Сколько же раз приходилось Пушкину проезжать по Никитской и возвращаться мимо гончаровского дома в слабой надежде увидеть мелькнувший в окне тонкий силуэт красавицы!

«Нас благословили»

В день своего приезда в Москву, в марте 1830 года, Пушкин спешит на концерт в Благородное собрание, и первой, кого он встречает – Натали!

События тех дней, предшествовавших помолвке поэта, легко воссоздать, – ведь сохранилось столько писем очевидцев.

Из письма Екатерины брату И.Н. Ушакову (28 апреля 1830):

«В Москве новостям и сплетням нет конца, она только этим и существует, не знаю, куда бы я бежала из нее и верно бы не полюбопытничала, как Лотова жена. Скажу тебе про нашего самодержавного поэта, что он влюблен (наверное, притворяется по привычке) без памяти в Гончарову меньшую. Здесь говорят, что он женится, другие даже, что женат. Но он сегодня обедал у нас, и кажется, что не имеет сего благого намерения, mais on ne peut rйpondre de rien (но нельзя отвечать ни за что. – фр.).

Его брат Лев приехал с Кавказа и был у нас, он очень мил и любезен и кампанию сделал отлично, весь в крестах. Вот его bon mot (острота. – фр.) про А. Серг., когда он его увидел бегущего на гулянье под Новинским за коляской Карсов:

Подпись: «Барышня с Пресни».

В скорую свадьбу поэта не верила, пожалуй, лишь одна Екатерина Ушакова. Не хотела верить. И как все изменилось для нее за один, казалось бы, месяц. Ведь она была почти невестой поэта.

Из письма князя П.А. Вяземского – жене в Москву (20 марта 1830):

«Из Москвы уже сюда пишут, что он женится на старшей Ушаковой. Почему же нет? А шутки в сторону, из несбыточных дел это еще самое сбыточное».

Из письма М.П. Погодина – С.П. Шевыреву в Рим (23 марта 1830):

«Говорят, что он (Пушкин) женится на Ушаковой старшей и заметно степенничает».

Из письма Екатерины брату И.Н. Ушакову (январь – март 1830):

«Карс день со дня хорошеет, равномерно как и окружающие ее крепости, жаль только, что до сих пор никто не берет штурмом – …недостаток пушек и пороху».

Слово «пушек» в письме жирно подчеркнуто, и, верно, не случайно. Похоже, тогда для Екатерины забрезжила слабая надежда, что «штурм» крепости отменяется – Пушкин почти отказался от бесплодных попыток взять «Карс», ведь с «маминькой Карса» он явно не ладил…

Пушкин так шутливо называл Натали Гончарову, представлявшейся ему столь же неприступной, как и турецкая крепость Карс. Но в этом прозвище заключалась и надежда – ведь крепость несколько раз бралась русскими войсками, и в последний раз незадолго до описываемых событий – в 1828 году.

И как быстро наметился перелом – светская молва словно точнейший барометр.

Из письма князя П.А. Вяземского – жене в Москву (27 марта 1830):

«Все у меня спрашивают: правда ли, что Пушкин женится? В кого же он теперь влюблен, между прочим? Насчитай мне главнейших…»

Считать долго не пришлось. Ровно через месяц из Петербурга летит новое письмо.

Из письма князя П.А. Вяземского – жене (26 апреля 1830):

«Нет, ты меня не обманывала. Мы вчера на обеде у Сергея Львовича выпили две бутылки шампанского, у кого попусту пить двух бутылок не будут. Мы пили здоровье жениха».

Из письма князя П.А. Вяземского – Пушкину (26 апреля 1830):

«Гряди, жених, в мои объятья!.. Поздравляю тебя от всей души. Дай Бог тебе счастия и засияй отныне в жизни твоей новая эра».

Из письма В.Л. Пушкина – князю П.А. Вяземскому (27 апреля 1830):

«Александр женится. Он околдован, очарован, огончарован. Невеста его, сказывают, милая и прекрасная. Эта свадьба меня радует и должна утешить брата моего и невестку».

…И не дано было знать пресненской барышне Катеньке Ушаковой, что тем же числом, что и ее письмо к брату, было помечено и жизненно важное для Пушкина послание.

Из письма графа А.Х. Бенкендорфа – Пушкину (28 апреля 1830):

«Его Императорское Величество с благосклонным удовлетворением принял известие о предстоящей вашей женитьбе и при этом изволил выразить надежду, что вы хорошо испытали себя перед тем как предпринять этот шаг и в своем сердце и характере нашли качества, необходимые для того, чтобы составить счастье женщины, особенно женщины столь достойной и привлекательной, как м-ль Гончарова… Что же касается вашего личного положения… в нем не может быть ничего ложного и сомнительного… никогда никакой полиции не давалось распоряжения иметь за вами надзор».

Письмо шефа корпуса жандармов и начальника III отделения Его Императорского Величества канцелярии Александра Христофоровича Бенкендорфа прежде всего предназначалось будущей теще, «маминьке Карса», опасавшейся за политическую благонадежность жениха своей Ташеньки. И надо полагать, было незамедлительно ей представлено.

Преград для свадьбы больше не существовало. Словно прорвалась некая плотина, и события понеслись стремительным потоком.

В начале апреля 1830 года поэт вновь делает предложение, и оно принято!

«Я был счастлив, счастлив совершенно, а много ли таковых минут в бедной жизни человеческой?»

(Из романа «Капитанская дочка»).

Пушкин – родителям С.Л. и Н.О. Пушкиным (6—11 апреля 1830):

«Мои горячо любимые родители, обращаюсь к вам в минуту, которая определит мою судьбу на всю остальную жизнь.

Я намерен жениться на молодой девушке, которую люблю уже год – м-ль Натали Гончаровой…

Я получил ее согласие, а также и согласие ее матери. Прошу вашего благословения не как пустой формальности, но с внутренним убеждением, что это благословение необходимо для моего благополучия – и да будет вторая половина моего существования более для вас утешительна, чем моя печальная молодость».

С.Л. Пушкин – сыну (16 апреля 1830):

«Тысячу, тысячу раз да будет благословен вчерашний день, дорогой Александр, когда мы получили от тебя письмо. Оно преисполнило меня чувством радости и благодарности… Да благословит небо тебя и твою милую подругу, которая составит тебе счастье».

Н.О. Пушкина – сыну (16 апреля 1830):

«Да будут услышаны молитвы, которые я воссылаю к Нему, моля о твоем счастье… Будь уверен, что если все закончится согласно твоим желаниям, м-ль Гончарова станет мне так же дорога, как вы все, мои родные дети».

Пушкин – князю П.А. Вяземскому (2 мая 1830):

«Дядя Василий Львович также плакал, узнав о моей помолвке. Он собирается на свадьбу подарить нам стихи».

Дядюшка благословил своего племянника самым поэтическим образом. Кстати, он, в отличие от многих, не отказывал в любви к жениху красавицы невесты, верил в их обоюдную любовь.

Племянник-поэт дядюшкиному совету внял.

Пушкин – родителям (3 мая 1830):

«Могу вам сказать лишь то, что вы уже знаете: что все улажено, что я счастливейший из людей и что я всей душой люблю вас».

«Ожидание решительного ответа было самым болезненным чувством жизни моей…

Я женюсь, т. е. я жертвую независимостию, моею беспечной, прихотливой независимостию, моими роскошными привычками, странствиями без цели, уединением, непостоянством.

Я готов удвоить жизнь и без того неполную. Я никогда не хлопотал о счастии – я мог обойтиться без него. Теперь мне нужно на двоих – а где мне взять его…

Отец невесты моей ласково звал меня к себе… Нет сомнения, предложение мое принято. Надинька, мой ангел, – она моя!..

Отец и мать сидели в гостиной. Первый встретил меня с отверстыми объятиями… У матери глаза были красны. Позвали Надиньку – она вошла бледная, неловкая. Отец вышел и вынес образа Николая чудотворца и Казанской богоматери. Нас благословили. Надинька подала мне холодную, безответную руку. Мать заговорила о приданом, отец о саратовской деревне – и я жених.

Итак, уж это не тайна двух сердец».

(Именно Наталия Николаевна сохранила этот пушкинский набросок, признанный автобиографическим, и много позже передала рукопись издателю собрания пушкинских сочинений П.В. Анненкову).

«Нас благословили… Что чувствовал я, того не стану описывать. Кто бывал в моем положении, тот и без того меня поймет, – кто не бывал, о том только могу пожалеть и советовать, пока еще время не ушло, влюбиться и получить от родителей благословение».

(Из романа «Капитанская дочка»).

Близкие и друзья семьи получили от родителей невесты Николая Афанасьевича и Натальи Ивановны Гончаровых пригласительный билет на торжество по случаю помолвки их дочери «Натальи Николаевны с Александром Сергеевичем Пушкиным, сего Майя 6 дня 1830 года».

Не нужно иметь большого воображения, чтобы представить, каким потрясением стала эта весть для Катеньки Ушаковой, дошедшей до нее в тот же день! Ее соперница, эта «неприступная крепость» Карс, с тихой радостью «сдалась» на милость победителя.

Из «Путешествия в Арзрум», глава вторая:

«Участь моя должна была решиться в Карсе. Здесь должен был я узнать, где находится наш лагерь…»

Из черновых тетрадей Пушкина (автобиографический отрывок):

«Участь моя решена. Я женюсь… Та, которую любил я целые два года, которую везде первую отыскивали глаза мои, с которой встреча казалась мне блаженством – боже мой – она… почти моя».

Пушкин – княгине В.Ф. Вяземской (конец апреля 1830):

«Моя женитьба на Натали (это, замечу в скобках, моя стотринадцатая любовь) решена».

Воздыхатели и обожатели

Не секрет – у первой московской красавицы Натали до замужества было немало воздыхателей. В их числе – и студенты Московского университета, целый кружок ее поклонников. Ими даже выпускался рукописный журнал «Момус» (в греческой мифологии – бог насмешки и порицания), и на его страницах появлялись стихи и сценки, живописующие страдания безнадежно влюбленного в барышню Гончарову студента Давыдова.

Вот «Элегия», что увидела свет на страницах студенческого журнала:

Уже потом, после свадьбы, Пушкин беззлобно посмеивался над своим молодым и неудачливым соперником, он же лирический герой «Элегии», а тогда страсть студента Давыдова (в искренности его чувств к Натали сомнений нет!) заставила поэта-жениха изрядно поволноваться. Как знать – все могло обернуться и по-другому. А вдруг неискушенная в сердечных делах Натали не смогла бы противиться столь пылким ухаживаниям и предпочла бы себе в мужья не именитого поэта, а человека молодого, преданного ей, подающего надежды – будущего ученого! И верно обладавшим неведомыми ныне достоинствами.

Неспроста же приятель поэта и сам поэт Николай Языков в октябре 1830-го сообщал брату как свершившийся факт, что свадьба Пушкина расстроилась и его Мадонна выходит замуж за князя (!) Давыдова. Отголоски московских сплетен долетели тогда и до Пушкина.

Первое упоминание о сопернике-студенте – в письме к невесте из Болдина в ноябре того же года: «Прощайте, мой ангел, будьте здоровы, не выходите замуж за г-на Давыдова и извините мое скверное настроение».

Не забывает о нем Пушкин и после свадьбы: в письмах к жене он не единожды напоминает ей о былом обожателе: «…у Вяземской… увидел я твоего Давыдова – не женатого (утешься)»;

«Сегодня еду слушать Давыдова, не твоего супиранта, а профессора; но я ни до каких Давыдовых, кроме Дениса, не охотник»;

«Твой Давыдов, говорят, женится на дурнушке. Вчера рассказали мне анекдот, который тебе сообщаю. В 1831 году, февраля 18 была свадьба на Никитской в приходе Вознесения. Во время церемонии двое молодых людей разговаривали между собою. Один из них нежно утешал другого, несчастного любовника венчаемой девицы. А несчастный любовник, с воздыханием и слезами, надеялся со временем забыть безумную страсть etc. еtc. еtc. Княжны Вяземские слышали весь разговор и думают, что несчастный любовник был Давыдов. А я так думаю, Петушков или Буянов или паче Сорохтин. Ты как? не правда ли, интересный анекдот?»

Последнее письмо отправлено жене в сентябре 1832-го – в Москве все еще судачат о свадьбе поэта, наделавшей столько шума. Конечно, Пушкин называет «супиранта» Давыдова любовником своей Натали с изрядной долей иронии, сравнивая его с «героями» собственного романа «Евгений Онегин» и поэмой дядюшки «Опасный сосед». Да и в пушкинскую эпоху любовниками нередко называли влюбленных.

Пушкин видел поклонника своей невесты в декабре 1831 года в доме Вяземских, что в Большом Чернышевском переулке. Вряд ли в аристократическое семейство на званый вечер («вечер у Вяземского» – упоминает Пушкин в предыдущем письме к жене) был приглашен бедный неродовитый студент.

Поэт Николай Языков в письме к брату назвал Давыдова князем. Но в истории русского дворянства князей Давыдовых не было. Сам же дворянский род Давыдовых – старинный, берущий начало в XV веке и породнившийся со многими историческими русскими фамилиями. Возможно, В. Давыдов был связан дальним кровным родством с Верой Федоровной Вяземской, урожденной княжной Гагариной, либо его родители поддерживали дружеские отношения с княгиней.

Да и княжны Вяземские, о коих упоминает в письме поэт, барышни Мария Петровна и Прасковья (Полина) Петровна, прекрасно знали студента Давыдова, вхожего в их дом. И то, что сам студент присутствовал на торжестве венчания в храме, куда посторонние не допускались, не свидетельствует ли о близком его знакомстве с Вяземскими?

Соперник самого Пушкина пылкий «супирант» Давыдов! Слово ныне забытое и означавшее – «поклонник», «обожатель».

Среди студенческой братии сохранилось имя еще одного воздыхателя Натали: Федора Фоминского, заслужившего весьма нелицеприятный отзыв Александра Сергеевича.

«…Вечер провел дома, где нашел студента дурака, твоего обожателя, – сообщал Пушкин жене из Москвы в декабре 1831-го. – Он поднес мне роман Теодор и Розалия, в котором он описывает нашу историю. Умора».

Автор сего творения (полное его название: «Неведомые Теодор и Розалия, или Высочайшее наслаждение в браке. Нравоучительный роман, взятый из истинного происшествия») воспевал радости и нравственные ценности супружеского союза: «Сколь трогательно зрелище, когда две разного пола особы, которые без наималейшей корысти, единственно по собственной доброй воле и сердечному влечению друг друга избрали, предстоя пред троном Всевышнего… соединяют руки вместе и сердца свои… Кто знает изящнее и приятнее на земле удовольствие?»

И верно, эти сентенции молодого сочинителя немало позабавили Александра Сергеевича.

Были в романе Фоминского и строки, обращенные к самому поэту: «Бесподобный автор Онегина! Ты превосходно изобразил Истомину, но живописующая кисть твоя должна упасть к ногам твоей богини».

Расточал свои комплименты юной Натали и князь Платон Мещерский. Он состоял на службе при московском архиве Коллегии иностранных дел, оттого-то Пушкин именует его «Архивным». (Впоследствии «архивный юноша» Платон Алексеевич стал чиновником особых поручений при Министерстве внутренних дел, статским советником).

Пушкин не раз встречался с князем Мещерским в московских литературных салонах: у Зинаиды Волконской, «царицы муз и красоты», и Александра Булгакова. Князь был богат, остроумен, «джентльмен с ног до головы», и при желании мог легко вскружить голову молоденькой барышне – неслучайно его называли «тогдашним Московским львом». Сохранился и его словесный портрет: «Молодой человек замечательно умный, образованный и хотя не красавец в прямом смысле этого слова, но обладавший весьма приятной наружностью. Он был среднего роста, брюнет, с матовой белизной лица и выразительными черными глазами».

Уже в Петербурге до Пушкина доходят слухи о светских успехах Натали Гончаровой. Поэта тревожат известия из Москвы, и в ответном письме Вяземскому он как бы невзначай спрашивает приятеля: «Правда ли, что моя Гончарова выходит за Архивного Мещерского?» И полушутя, чтобы скрыть свои опасения, добавляет: «Что делает Ушакова, моя же?» Так что волнения Пушкина были отнюдь не напрасными.

Монаршее слово

Нет, за князя Мещерского Наталия Гончарова замуж не вышла. Не захотела. Не только Пушкин, как принято считать, но и она сама сделала свой выбор.

И сделала его, робкая и покорная, казалось бы, Наташа вопреки желанию своей матушки. Ведь Пушкин в глазах Гончаровой-матери не считался выгодной партией для ее дочери. Не благонадежен, не красив и, главное, не богат. А калужское имение Полотняный Завод, давно уже переставшее приносить баснословные доходы, как в былые времена при патриархе гончаровского рода Афанасии Абрамовиче, – на грани разорения. Поправить дела мог разве что удачный брак Натали… Да и выдать замуж младшую дочь первой, когда две старшие – девицы «на выданье», – значило нарушить веками заведенный порядок.

Сколько копий было сломано в словесных баталиях – вышла замуж Наталия Гончарова по любви или без оной? И как-то повелось, что в любви к поэту ей традиционно отказывают. Предлоги выдвигаются самые разные: не понимала, кто просит ее руки, потому как не читала Пушкина; хотела скорей вырваться из-под тяжелой родительской опеки, не знала… не желала…

И, как самый важный аргумент в пользу того, что Натали никогда не любила своего жениха и мужа, приводится письмо поэта к матери невесты.

Пушкин – Н.И. Гончаровой (5 апреля 1830):

«Сколько мук ожидало меня по возвращении! Ваше молчание, ваша холодность, та рассеянность и то безразличие, с какими приняла меня м-ль Натали… У меня не хватило мужества объясниться, – я уехал в Петербург в полном отчаянии. Я чувствовал, что сыграл очень смешную роль, первый раз в жизни я был робок, а робость в человеке моих лет никак не может понравиться молодой девушке в возрасте вашей дочери. Один из моих друзей едет в Москву, привозит мне оттуда одно благосклонное слово, которое возвращает меня к жизни…»

«Благосклонное слово», столь живительное для поэта, получено было благодаря дружескому участию Петра Вяземского. На балу у князя Дмитрия Голицына, увидев Натали Гончарову и зная, что с ней должен танцевать Иван Лужин, штаб-ротмистр лейб-гвардии Конного полка, князь попросил приятеля как бы невзначай заговорить с молодой красавицей и ее матушкой о Пушкине. Иван Дмитриевич просьбу исполнил: мать и дочь отозвались о поэте весьма благоприятно и велели ему кланяться. В Петербурге Лужин передал Пушкину добрые слова и поклон от Гончаровых.

В том же письме Наталии Ивановне, удивительно искреннем, почти исповедальном, Пушкин делится с будущей тещей и своими страхами:

«Только привычка и длительная близость могли бы помочь мне заслужить расположение вашей дочери; я могу надеяться возбудить со временем ее привязанность, но ничем не могу ей понравиться; если она согласится отдать мне свою руку, я увижу в этом лишь доказательство спокойного безразличия ее сердца. Но будучи всегда окружена восхищением, поклонением, соблазнами, надолго ли сохранит она это спокойствие? Ей станут говорить, что лишь несчастная судьба помешала ей заключить другой, более равный, более блестящий, более достойный ее союз; – может быть, эти мнения и будут искренни, но уж ей они безусловно покажутся таковыми. Не возникнут ли у нее сожаления? Не будет ли она тогда смотреть на меня как на помеху, как на коварного похитителя? Не почувствует ли она ко мне отвращения?»

Но чего стоит хотя бы это малоизвестное свидетельство! Одна светская дама делится с приятельницей впечатлениями о спектакле в зале Благородного собрания и неожиданной встрече там с Пушкиным и его невестой.

Н.П. Озерова – С.Л. Энгельгардт (4 мая 1830):

«Утверждают, что Гончарова-мать сильно противилась браку своей дочери, но что молодая девушка ее склонила. Уверяют, что они уже помолвлены, но никто не знает, от кого это известно… Она кажется очень увлеченной своим женихом, а он с виду так же холоден, как и прежде…»