За столом нас трое собралось – молчаливая Варенька с повадками своих любимых морских мышей, сонный Тимофей (второй час дня всего, рано тут завтракают), ну и я.

С вечера мне так селедки хотелось, просто жить без нее не могла. А сейчас увидела, пожевала краешек, ну и отставила тарелку. Переждала я своей селедочки.

Зато запах от капустного пирога жить мешал. Много я все равно сейчас не съем, а от одного кусочка плохо не будет. Тем более что такие пироги не каждый день попадаются: огромный, размерами чуть ли не с крышку от письменного стола, дрожжевой, с ломкой лакированной корочкой, под которой прячется россыпь почти прозрачной томленой капусты в мелком яичном крошеве. А дно у пирога плотное, но не пригорелое, даже моими зубами легко жуется.

Я себе ухватила порцию, размельчила на кусочки, чтобы разжевывать сподручнее было, и от души позавидовала Тимке-Коту, который это кулинарное великолепие резал широкими ломтями, а потом руками прям в себя отправлял. А от пирога вроде как почти и не убывало. Куда ж его столько? Ждем кого-то?

– А ты как думала, Ириновна? Через час вертолет нарисуется, привезут одного такого, с пробоиной в борту. Будем с Варькой его по кускам раскладывать, как пасьянс «Наполеон».

– «Могила Наполеона», – скорректировала Варенька, чашечку кофейную на лепесток блюдца поставила и из-за стола отступала. Видимо, к своим мышкам и пробиркам ускакала.

– Чего там с Гунькой вообще? – светски интересуюсь я, управившись со свой минималистической порцией пирога.

Тимофей выразительно жует и не менее выразительно смотрит поверх моего платочка. Нельзя про такие вещи лишний раз спрашивать, а то навредишь. И я срочно исправляюсь, уцепившись за случайный факт:

– Ты же вроде говорил, что знаешь его. Откуда? Тебя в Москве давно не было. Он сюда приезжал? Расскажи, а? А то я про него ничего совсем не знаю, а как-то неудобно, он же мне временный ученик. И муж заодно.

Тимка-Кот одобрительно кивает – понимает, что я разговор от опасного увожу.

– Да приезжали они сюда со Старым. Лет шесть или восемь назад, что ли. Так сразу и не вспомнить, когда именно…

– Омоложаться? – по-настоящему интересуюсь я.

– Ты, Ириновна, совсем ку-ку? Пацану тогда лет шестнадцать было. Куда его обновлять? В эмбриона?

– А зачем? – Я все-таки перекидываю себе еще кусок пирога. Ну кусок от большого куска, честное слово.

– Смотреть. – Тимке явно не нравится, что я себя ограничиваю. Понятно же, что он пол-утра с этим пирогом возился, тесто какое-то особое ставил. Это у него вместо отдыха – такая вот готовка, Жека мне рассказывала.

– Кого смотреть? Твоих котов, что ли?

– Ну что ты из себя дурочку-то строишь, а? – раздражается Тимофей, понимая, что добавки я не возьму. – Этого и смотреть… Как он у вас сейчас? Гунька? Тут Старый его в ученики и брал, прямо у меня в рабочей комнате.

– А чего, в Москве рабочих комнат мало? В Ханты ему ближе ехать? Не понимаю я… Ну объясни, а? Ну, Тима-а? – Голосочек у меня подростковый, а интонации и вовсе какие-то… Как у актрисы-травести в образе. Надо будет собой заняться поплотнее.

– Ну вот чего тебе объяснять? Идешь в библиотеку, берешь «Отечественные хроники» за две тысячи второй год и смотришь. Или за две тысячи первый, я не помню.

– А чего смотреть? – снова не понимаю я, радуясь тому, что библиотечная комната в Инкубаторе наверняка большая. Надо будет там посидеть спокойно, себе в палату всяких книжек натащить. У нас же с библиотеками не очень – при институтах и курсах квалификации обычно есть, но там на руки не выдают, только в читальном зале. Вся надежда на домашние, те, что в рабочих комнатах стоят. Так ведь не всякая ведьма разрешит что-то у себя взять. Потому как хорошая литература – дефицит, ее иногда «зачитывают». Ну что делать, нет в мире совершенства.

– То и смотри. У закладки спросишь: «Дело с Волгоградского проспекта», – раз у тебя склероз с прошлой старости не прошел. – Тимка меняет интонации: – Или ты не притворяешься? Лена, только не финти. Что, действительно не помнишь?

– Да помню я, помню. Мне ж в голову не приходило, что наш Гунька – это этот… Думала, он вырос давно.

– Ну а чего ты хочешь-то? У тебя за эти годы столько времени прошло… А он же мирской совсем. Ну или не совсем, – задумывается Кот.

Я тоже задумываюсь, предварительно отодвинув от себя тарелку – а то сейчас, по своей глубокомысленности, что-нибудь еще съем. Селедки вон опять захотелось.

Ну это ж надо, а? Дело с Волгоградского проспекта, оно же во всех новейших учебниках по теории и практике спутничества есть. Бывают у нас… ну не у нас, а у Спутников, такие ситуации, когда их не в ту семью определяют. Спутников-то довольно мало, особенно если с мирскими проблемными семьями сравнивать. Вот при распределении и стараются учесть кучу факторов, просчитать немного вперед судьбу семьи, прикинуть, кому помощь нужнее – если на одного Спутника сразу две или три претендентки. Обычно выбирают не тех, кого жальче, а тех, кого запускать нельзя. Ну в теории это все просто: одной вдове с детьми не поможешь – так ее соседи вытянут или, там, дети сами выберутся, а другой Спутника не выдашь, так либо она сама сопьется и потомство за собой утянет, либо кто из детей в такое вырастет, что сказать страшно. В лучшем случае – в серийного убийцу, в худшем – в пламенного революционера. В оппозиционера, если по-нынешнему…

Самый известный ляп с выбором Спутника в отечественной истории – симбирский промах —1886. Там тоже долго думали, какой семье Спутника отдать, их в той губернии мало было. Выбирали между приютской девочкой с кучей братишек-сестренок и вдовой директора народных училищ с шестью детьми. Отдали девочке, решили, что вдове два старших сына помогут, Саша и Володя, они хваткие были очень… Просчитались.

Ну и, соответственно, дело с Волгоградки – это тоже классический случай, про него на экзаменах часто спрашивают. Там только имена не названы, я поэтому не сразу и поняла. Тоже ситуацию не рассчитали – сам Старый и накосячил. У нас же Спутников многодетным полагается давать или старшим девочкам в большой семье – вроде как льгота у них такая. А там Старый заартачился и выделил Спутника обычной мирской вдове с сынишкой-старшеклассником. Как будто кто Старому диктовал так поступить: вроде спивалась та женщина, а то и что похуже. Выданный ей Спутник, кстати, матерым спецом был, только-только из спячки вышел, отпахав перед этим на своей вахте три смены подряд, еще со стахановских времен.

Что у них там случилось – до сих пор неясно. Вроде бы та вдова-невеста перебрала лишку и с сигаретой уснула: и сама задохнулась, и Спутник угарного газа наглотался, так оба и сгорели. А мальчишка – вот этот наш Гунька – каким-то чудом выжил.

Ну это для мирских такое объяснение подходит, как бытовая криминальная хроника, что ли… Потому что не может Спутникова супруга перепить, на нее же колдовство с первого дня работать начинает. И уж тем более не уснет она с сигаретой: у нас-то, в отличие от мирских, природа другая – на сон три-четыре часа в сутки хватает, в остальное время мы работу работаем. Так что не мог тот Спутник проворонить жену, позволить ей что-то выпить и с сигаретой в постель забраться. Да и сам бы не задохнулся: дым – это же не огонь. Оба только в одном случае погибнуть могли – если кто их, спящих, бензином облил и поджег потом. Именно поджогами – керосином ли, смолою – с нашим братом и сестрой в Черные времена боролись. Но сейчас-то начало двадцать первого века, кому ведьмы помешать могут?

Так что разговоры про тот случай долго среди московского сторожевого народа крутились, а вот действовать надо было быстро. Будущего Гуньку Старый выдернул прямо из больницы, отвел глаза всем – от главврача до журналистов, и долго работал с мальчишкой. Специально увез его сюда, чтобы никто лишний не увидел. К каким выводам Старый пришел – никому не известно, а вот гипотеза о том, что парень родную мать с отчимом порешил, и у нас в сплетнях проскальзывала, и в учебниках тоже. Дескать, тот Спутник-стахановец должен был купировать будущего серийного насильника или вроде того, а мальчишку перемкнуло, он не то мать к новому мужу приревновал, не то нового мужа к матери… Иными словами – задачу-то по благополучию мирских мы решили, но какими жертвами и какой ценой?

Впрочем, были такие, кто в Гунькиной вине сомневался. Стечение обстоятельств – оно ведь у всех бывает – что у мирских, что у нас. Куда удобнее всех собак на малолетку навесить, чем искать кого-то, кому наше ведьмовство поперек горла.

– Тима, а посмотреть на него можно? – прошу я и, чтобы задобрить Тимофея, цапаю себе еще кусочек пирога.

– А чего там смотреть, Лен? Лежит себе в ноль ноль седьмой лаборатории, у него там два кота сменяются, ничего интересного… Делать нечего – сходи, посмотри, только дверь не открывай – тварюшки этого не любят. Как тебе пирог-то, кстати?

Я не успеваю расточить вполне искренние комплименты – стены столовой, да и всего дома начинают мелко дрожать. Хорошо, что сквозь стеклопакеты шум смягчается, а то бы мы сейчас оглохли тут все. Это на поляну у Инкубатора, на ту самую, где по ночам коты со своими подружками играются, вертолет сел. Обычный такой, желтенький, с государственной символикой на боку и разве что без мигалок: как и полагается транспортному средству, на котором чиновник на охоту, рыбалку или в баньку собрался слетать. У мирского населения – никаких вопросов.

Зато у нас с Тимкой-Котом их предостаточно. Мы с ним оба только и успели в холл выскочить: я с не подкрашенными губами Тимофей и вовсе с кусищем недоеденного пирога – и капустная начинка за ним летела поземкой. Тут-то через гаражный лаз двое красавцев и нарисовались. Пока без носилок: значит, успел их клиент в мирскую смерть уйти, теперь ему трудно оживать будет.

Я одного из прибывших знала немножко – Гришка Мышкин, единственный на всю Россию Отладчик без прозвища. Степенный такой мужчина, представительный. Раньше бы про него сказали, что он на купца похож, а сейчас такого «большой любитель пива» называют, по очертаниям фигуры. Второй – пилот который – тоже не сильно маленьким был, да и внешность имел очень даже фактурную. А я тут перед ними без бровей и с не пророщенными ресницами. Даже как-то неудобно.

Но гости, к счастью, на меня особого внимания не обращали. Они сразу к Тимофею ручкаться полезли. Хлопали друг друга по спинам, тискались всячески, ладони жали – это у многих наших такие привычки еще с советских годов остались, ничего в них зазорного нету.

– Все кулинаришь, Тимох? – Мышкин с блаженным выражением лица потянул пироговый запах.

– И кулинарю, и садоводствую, – подмигнул ему Кот, демонстрируя ломоть пирога. Пилот тем временем молча расшаркивался передо мной – бормотнул чего-то неразборчиво и уставился в стену: стеснялся моего нынешнего вида. Неприятно такое, но так тоже бывает. Ничего страшного.

– А чего не яблочный? – блаженно буркнул Мышкин, дожевывая сдобную корочку.

– А откуда тут яблочки-то? Буду я тебе на начинку ресурс переводить… Давай ближе к делу. Где клиент?

– Спит вечным сном, – отмахнулся пилот, шагая в столовую. – Тим, мы тут тебя малек пограбим в плане продпайка? А то как вылетели, так подзаправиться и не успели.

– Знаю я, как вы заправляетесь… Пока клиента не отгрузим, крепче чая не налью. – И Кот решительно начал разделывать пирог. Пилот уныло кивнул, а вот Мышкин высказал нездоровый энтузиазм и потянулся к самовару. Хотел врачевателя задобрить.

Всем известно, что Тимофей у себя в Инкубаторе из тех самых яблоневых листьев одну такую настоечку гонит, которая для мужского организма крайне благодатная. Те ведуны, кому до спячки далеко, ее на вес золота ценят. Так что, чувствую, из-за того, кто именно сегодня к нам летит, была между Отладчиками небольшая драчка местного масштаба. А может, и нет. Я местных Сторожевых не сильно хорошо знаю, так что про их внутренние расклады ничего лучше не скажу, чем плохое. Мне, правда, сейчас обидно слегка было: чего-то ранехонько к нам летчики заявились, я так про Гуньку толком и не успела лишнего узнать. А за столом теперь совсем другая беседа идет, в которой я и не при делах вроде как.

– Какой у вас груз вообще: целиковый или кусками? – вопрошал Тимофей, укорачивая необозримый пирог.

– Да как тебе, Тим, сказать… – смутился пилот.

– И того и другого достаточно… Там же не ДТП…

– …а граната под машиной.

– Из Москвы он как груз-двести шел…

– …мы даже думали, что вскрывать не станем…

– Гриш, а все собрали-то? А то мне сейчас яблоню попусту гонять туда-сюда… Как она созреет, так у вас в холодильнике сразу лишняя нога найдется.

– Да вроде все…

– Тим, да чего тебе, для братана яблочка жалко? – оскорбился Мышкин, уминая ту заветную селедочку. От нее один запах и луковые окольцовки остались.

– Да не жалко мне… Хорошо, что он один. А то будет, как во Фландрии в пятнадцатом: проваландаемся, да и не успеем.

– А чего там было-то, Тимох? – Мышкин призадумался. Явно пытался вспомнить, где его черт носил в пятнадцатом году и какого века.

– Под Ипром у ребят легкие кусками отваливались.

– Горчичный газ, что ли? – озадачился пилот.

И тут я сообразила, что вроде знаю его немножко, с первой как раз жизни, он тогда, кажется, поручиком был… Или это я путаю? В голове до сих пор картинки из всех трех жизней не улеглись.

– Не, «желтый крест» в семнадцатом был, тогда хлор. Тоже мерзость та еще.

– Через обоссанную тряпку дышать надо, если хлор.

– Тогда не знали. А вот от горчичного только резина спасала, и то не всегда… А тут чего растить?

– Да хрен его знает. Вроде тоже легкие…

– Гортань еще.

– А, ну понятно. Сейчас Варвара подойдет, сообразим, куда его нести. Через два часа начнем, через пять закончим, я так думаю… – протянул Тимка-Кот и снова поинтересовался, как пирог.

Мышкин с пилотом вежливо одобрили выпечку, переглянулись осторожно. Потом пилот, подморгнув мне (вот нахал-то! А приятно!), вкрадчивым голосом поинтересовался:

– Тим, слышь… А яйца тебе никогда отращивать не приходилось?

– Мне приходилось, – отозвалась с лестницы Варенька. – Поручику Дербянскому, когда Севастополь бомбили…

– В первую осаду или во вторую? – заинтересовался Мышкин.

Варенька призадумалась. Даже с лестницы начала спускаться куда медленнее.

– Думаешь, она помнит? – усмехнулся Кот…

– Тимох, да подожди ты… А Дербянский – это кто у нас теперь?

– Да Петруха, кто ж еще-то?

– Из Москвы?

– Из Мытищ. Ты мне тут жо… – Тимофей оглядел меня и Вареньку… – Ручку с пальцем не путай.

– Варвара, ну что, вспомнила, в какую осаду?

– Да нет чего-то…

– Ну и не порть себе мозг, – благословил ее Мышкин. – У хохло… У Петрухи там вечно какой-то кипеж.

– Вы тоже Крым не любите? – Первый раз за все мое здесь пребывание Варенька проявила хоть какие-то эмоции.

Я ей даже позавидовала. Мне сейчас с таким количеством собеседников сложно общаться. Перегрузка. Да и десны, опять же, нудят – там оставшиеся двадцать восемь зубов в засаде засели. Или уже двадцать семь? Жалко, что нельзя прямо сейчас проверить.

– А за что мне его любить, – начал было хорохориться Мышкин, который половину Второй мировой войны проторчал в каких-то катакомбах. – Мне туда в советские времена в отпуск ездить было – как Матвею на экскурсию в острог.

– Ну ладно, – оборвал его Тимофей. – Пошли, глянем, чего у вас там к чему. Варюш, готовь ноль ноль вторую… Все по полной, только яблони пока не расти…

– Хорошо. – Варенька легко (я тоже так скоро смогу!) вывернулась из-за стола, махнула пушистой сероватой косицей…

– Может, со стола убрать? – подала я наконец голос.

– Сделай милость, – вполне серьезно попросил Тимофей. – Видишь, тут какие дела сейчас.

Пилот с Мышкиным стремительно достучали вилками.

– Гриш, а Гриш? – поинтересовался Кот, направляясь на выход. – Не помнишь, а брыжейка на месте или как?

– А то я в них разбираюсь… – ухмыльнулся Мышкин. – Чего ты вообще из-за мелкой фурнитуры беспокоишься…

– Так, понятно. А позвоночник?

– А вот позвоночник… – призадумался Гриша.

– А неизвестно, что там с позвоночником. Евдокия говорит, они там во «Внуково» два раза гроб роняли.

– Ну, это к счастью, – решил Тимофей.

Пилот, с сожалением вылезая из-за стола, попытался поцеловать мне ручку. Недавняя селедочная закуска его нисколько не смущала. А вот меня – весьма. Сообразив, что поцелуи в его ситуации несколько излишни, пилот снова переменил тему:

– Ты, Тим, раньше времени не решай, что у тебя к счастью, а что наоборот. Помнишь, как в турецкую кампанию Володьке-Косому обе ноги левыми отрастил?

– Не было такого!

– Да брось ты! Он потом до самой спячки тебя…

– А я говорю – не было! – откликнулась Варенька откуда-то из недр ближайшего коридора.

– Ну, значит, и не было, – согласился Мышкин.

– А кого вообще привезли-то? – спохватился Тимофей.

– Я ж говорю, подорванного.

– Да мне не травмы, мне личность установить…

– А то я этих московских знаю…

– Вон, Ленка из Москвы, она, может, подскажет?

– Лен?

– Да? – очень-очень спокойно откликнулась я. Мне еще со слов «во „Внуково“ два раза гроб роняли» было очень не по себе. Ну если б это… Мне бы Дора точно сказала. Или Жека…

– Ленусь, это кто у вас там такой… – Пилот полез в нагрудный карман за какой-то бумажкой. Долго-долго ее искал и еще дольше разворачивал:

– Алту… Алсу… Ну и почерк, бляха-муха… Алтуфьев вроде… Валерий Константинович.

– Не Семен.

– Кто?

– Валера-Таксист. Ну Васька-Извозчик, если вам угодно.

– Не, не знаю такого. Он давно в спячку уходил?

– В шестьдесят седьмом прошлого века… или в шестьдесят девятом…

– Спасибо, Ленок.

Мне всегда казалось, что если в комедиях или водевилях горничная бьет посуду – то это штамп. Или дурной знак?