Вечер последнего дня августа выдался тихим и был наполнен тем удивительным покоем, который сродни деревенскому. Неподалеку от центральной части города, где за последние годы выросли современные коттеджи, но пейзаж продолжали портить оставшиеся еще стоять старинные и обветшалые дома, произошло ЧП.

Люди в милицейской форме, приехавшие по срочному вызову, хохотали, стоя вокруг старухи, извергавшей ругательства. Не смеялся только старший группы. Он хмурил лоб и почесывал зубами губы, глядя на старуху с откровенной антипатией. Мало того, что она обманула родную милицию, вызвав на ложное происшествие, так вдобавок требовала вытащить из подвала кошку. Сама, видишь ли, боится спуститься туда. Старший оперативной группы, казалось, думал, какую казнь применить к ней.

– Чего бельмами ворочаешь? – гундосила бабка. – Ишь, не нравится ему, что за помощью обратилась пожилая женщина. А куда ж мне обращаться? Одинокой-то? Достаньте кошку. Породы неизвестной. Цветом белая. С темным носиком и ушками.

Старший группы громко выдохнул и отвернулся в сторону. Он, человек в форме и при погонах, был сейчас готов совершить преступление – задушить старуху собственными руками.

– Да че там, давайте сходим в подвал... – предложил самый молодой из группы, подмигивая товарищам. Мол, бабка все равно ведь не отстанет, да еще и жалобу может наклепать.

– Ну, иди, – процедил старший.

И еще один вызвался сходить в подвал за кошкой. Оба вошли в дом – старый дом, который мог стать историческим достоянием, если б его вовремя отреставрировали. Обветшалое двухэтажное строение имело внизу два подвала – верхний и нижний, о чем не преминула сообщить старуха. Так вот бабкина кошка застряла наверняка в нижнем подвале, а там темно. Два милиционера спустились вниз и, как только подошли к двери, ведущей в нижнее помещение подвала, включили фонарик. Скрипнула дверь, тяжело, со скрежетом приоткрылась. Дверь разбухла от сырости, посему открылась не до конца, милиционеры по очереди протиснулись внутрь. Первым прошел молодой милиционер и стал. Когда второй попал на площадку перед спуском, парень в ужасе выругался:

– Мать твою... Откуда их столько?

Пол нижнего подвала находился в движении. Здесь кипела своя потайная жизнь, а двое людей нарушили ее обычное течение. Милиционер водил лучом, не решаясь спуститься вниз. Кошки, кругом одни кошки. Одни убегали от луча, коротко рыкнув, некоторые сидели, сверкая адскими глазами и издавая шипение, другие лежали, лениво приподняв голову и щурясь на свет. Нахождение здесь кошек в таком количестве было необычным, выходящим за рамки реальности. У пришедших создалось впечатление, будто попали они в потусторонний мир. Но никак не в рай! Второй милиционер вымолвил, опешив:

– Сколько ж их тут?

Действительно, сколько? Двадцать? Тридцать? Казалось, кошек собралось в подвале несметное множество, а пришельцы сверху вызывали у этих тварей агрессию.

Вдруг молодой человек с фонарем вздрогнул и сдавленно прошептал:

– Смотри, смотри...

Второй сначала посмотрел на него, а затем, увидев непередаваемый ужас в его глазах, проследил за взглядом напарника. Луч фонаря устремлялся в дальний угол подвала и упирался в стену. Сначала милиционер разглядел тень на стене – тень от изящной руки, а рядом кошачью фигуру. Затем он понял: раз есть тень, должна быть и сама рука, поэтому сосредоточил взгляд ниже. И он увидел ее – руку, торчащую из груды непонятного хлама. Рука была женская, тонкая, с длинными пальцами. Но только рука, тела он не заметил, судя по всему, оно находилось за грудой. Жути добавляла кошка, поднимая из глубин души суеверные страхи. Она сидела у руки, кошка светлой масти, и, щурясь на свет, вопила:

– Мя-ау!.. Мя-ау!..

Без обычной постепенности температура воздуха упала до отметки восьми градусов. Одновременно подул промозглый ветер, а за ним на город обрушился ливень. Если неделю назад по лужам можно было бродить босиком, то в эту дождливую ночь хотелось укрыться от холода под надежной крышей, лечь в теплую постель и заснуть крепким сном, какой приходит в ненастье осенью. Внезапное похолодание возвестило о скоропостижной кончине лета. Собственно, о том же сообщала и дата на календаре – пятое сентября. Но рано, как рано в этом году атакует осень.

Оленька поздним вечером ехала в трамвае к мужу, стоя на задней площадке. Ее внимание целиком поглотили капли, стремительно стекающие по стеклу и оставляющие за собой причудливые дорожки. Вагон был пуст, впереди дремали на сиденьях три человека, да кондуктор пересчитывала мелочь.

У больницы Оленька выпрыгнула из трамвая, раскрыла зонт и торопливо зашагала по аллее больничного сквера между темными силуэтами акаций и тополей. Она трусишка, поэтому старалась как можно быстрее проскочить темный отрезок пути, крепко сжимая сумку в одной руке, а во второй зонт. Холодно. Ежась, Оленька подумала, что надо было надеть пальто. Но она постеснялась выглядеть глупо, ведь горожане пока еще не утепляются – слишком скоро нагрянул холод, не хотелось верить в конец лета.

Оленька не считала себя деревенщиной, но районный центр, где она росла и училась в школе, наложил на нее свой отпечаток. Ей до сих пор было трудно избавиться от комплекса, как бы это сказать... провинциальной провинциалки. Такое определение звучит, может быть, и нелепо, однако оно точно. Есть столица, вокруг нее города – это уже провинция, а вокруг городов – своя провинция, и так до самых государственных границ. Оленька родилась и выросла как раз в отдаленной от центра провинции. Несмотря на эрудицию и начитанность, она все-таки порой чувствовала себя деревенщиной. Впрочем, никто об этом не знал, кроме мужа. Да, на глубинную провинциалку свалилось неслыханное счастье – несколько месяцев назад она вышла замуж здесь, в городе, где училась в медицинском колледже. Виталька работает в той же больнице, что и она, только хирургом, а Оленька всего лишь медсестра. Зато какая! Ее обожают все, от главврача до больных. Вот уж верно: каждый человек должен определить свое место, и тогда он будет в ладу с окружающим миром.

По куполу зонта тяжело, как будто с угрозой, барабанили капли дождя, вокруг стояла пугающая темень – ни фонаря на всем отрезке пути. Городские власти шевелятся лишь в период выборов, остальное время пребывают в спячке. Но они-то не ходят по темноте и в одиночестве, они ездят в автомобилях, поэтому их не заботит освещение переулков. По памяти Оленька огибала рытвины и канавки, однако в один момент не угадала дорогу, и нога погрузилась по щиколотку в холодную воду, аж дух захватило. Пожалуй, от простуды ее теперь спасет только горячий чай из термоса, который стоит в сумке. Озноб охватил ее тело – то ли от сырости, то ли элементарный страх одинокого путника держал в напряжении. Выбравшись из лужи, Оленька побежала к приемному отделению, куда как раз подъехала машина «Скорой помощи», – раз дверь открыта, она воспользуется этим входом.

Отряхнув зонт и сложив его, она прошла через фойе больницы. Дежурные даже ухом не повели на постороннюю – Оленька свободно прошла к лифту. Поразительная беспечность! Так и террорист запросто пройдет куда угодно...

Оленька поднималась на свой этаж, представляя, как будет рад Виталька ватрушкам и чаю с бергамотом, как обрадуется, что она думает о нем и заботится – вот, даже пришла к нему на дежурство. Он такой замечательный, веселый и коммуникабельный. Кстати, и великолепнейший специалист. Он добрый и спокойный. За семь месяцев, что женаты, они ссорились всего раз пять, причем инициатором ссор была она, а примирений – Виталька, ведь Оленьку отличает провинциальное упрямство. Но с этим постыдным качеством она тоже усердно борется.

На этаже было спокойно, значит, «острых» больных не поступало. Оленька прошла мимо сонной дежурной медсестры, которая лишь приподняла одно веко и буркнула приветствие. У ординаторской Оленька посмотрелась в зеркальце, привела в порядок волосы и открыла дверь.

Ее встретила темнота. В первый момент она разочарованно подумала, что Виталька на операции, а это долгая песня. Но темнота была наполнена жизнью, той жизнью, которую прячут от посторонних глаз. Услышав учащенное пыхтение, Оленька, еще не сообразив, что здесь происходит, ладонью провела по стене, нащупывая выключатель. Наконец пальцы ее коснулись пластмассового прямоугольника.

Вспыхнул свет. Оленьке не надо было привыкать к электрическому освещению, а вот ее муж сощурился и зло выкрикнул:

– Какого черта? Кто там? Выключи свет!!!

Оленька ничего не слышала. Только видела. А видела она своего Витальку со спущенными брюками и голым задом. Он навис над миловидной докторшей из отделения, что этажом ниже, раскинувшей согнутые в коленях ноги. Довольно пикантно на ее упитанных «окорочках» смотрелись чулочки с широкой кружевной резинкой. Короче, картина в лучших традициях эротических журналов. Докторша тоже сощурилась, пытаясь понять, кто им помешал, причем на пике экстаза явилась, о чем свидетельствовали прерывистое дыхание обоих любовников и капли пота на их лбах. М-да-а, не вовремя решила Оленька навестить мужа...

Наконец Виталик рассмотрел жену, глаза его расширились, рука соскользнула с обнаженной груди докторши. Тут и она рассмотрела, кто пожаловал, непроизвольно охнула и спрятала лицо на груди партнера, то есть мужа Оленьки. В следующий миг девушка вздрогнула от его голоса:

– Оленька?!

Сколько неподдельного испуга, удивления и трусливой растерянности прозвучало всего в одном слове! А Оленька не поняла, что это было ее имя, она его забыла, вообще забыла про все на свете. В мозгу вспыхнула случайная фраза: не верь глазам своим! Она и не верила. Разве можно в это поверить? Да вот беда: она не слепая, она все видела.

Сдвинув брови, Оленька сосредоточенно водила потрясенными глазами, замечая новые детали преступления мужа. Виталик смущенно, не вставая с докторши, натянул брюки на зад и замер. До сознания Оленьки долетел его робкий и одновременно глупый вопрос:

– Что ты тут делаешь?

Тем временем докторша лихорадочно прятала груди, похожие на силиконовые. Она запахивала кофточку, отвернув красное лицо к стене. Ей было стыдно. Встать она не могла, потому что Виталик, закрывший телом обнаженную нижнюю часть партнерши, замер и не двигался. Наверняка ему неудобно перед женой. Неудобно было и докторше. Ее увесистые груди вышли из-под контроля – не запихивались под кофточку, как ни старалась она их спрятать.

Оленька опустила глаза на пол. У дивана небрежно валялись медицинские брюки из плотной хлопчатобумажной ткани сине-зеленого цвета, туфли на каблуках, сверху брюк лежали скомканные женские трусики. Из поля зрения не ускользнуло, что Виталик воровато посматривал на жену, а докторша что-то невнятно пробормотала.

– Выйди... – попросил он с натугой.

Если минутой ранее Оленька готова была умереть и даже покорно ждала, когда сердце окончательно остановится, то эта просьба мужа эхом отозвалась в каждой ее жилке. Одно короткое слово заставило работать насос в груди, отчего кровь понеслась по венам с дикой скоростью. Оленьку захлестнуло негодование. Горло сдавило до такой степени, что стало нечем дышать, зато в голову неудержимой лавиной хлынули мысли... Ее муж заботится о крашеной шлюхе с нижнего этажа! Эта шлюшка не может встать и предстать голой перед женой любовника! Ей, видите ли, следует одеться без свидетелей... А сам он так и лежит меж раскинутых ног, опустив глаза, как стыдливая барышня... Ее муж, за которого она вышла замуж всего семь месяцев назад, с которым жила душа в душу, лежит на почти голой бабе и просит удалиться законную жену! Ему не важно, что жена едва не умерла, став свидетельницей омерзительнейшей сцены... Этот факт пробудил желание умереть позже, а сейчас сделать что-нибудь в отместку, не менее мерзкое.

Оленька вновь опустила взгляд, но теперь свирепый, на вещи докторши. Скрипнув зубами, она рванула к горке тряпья, отчего прелюбодеи втянули головы в плечи и зажмурились, ожидая, что разъяренная обманутая жена поколотит их. Но Оленька сгребла одежду докторши и запихнула ее в спортивную сумку, с которой пришла. Сквозь туман накативших слез она увидела в сумке термос, ватрушки, заботливо обернутые в компрессную бумагу, вишневое варенье в пол-литровой банке. Все это было приготовлено для него, единственного и ненаглядного... В следующий миг вишневое варенье оказалось на голове Виталика и потекло густыми струйками на лицо и белые космы докторши.

– Ты с ума сошла?! – все же подскочил он, поправляя брюки.

Новая картинка с эротикой имела мало общего, а стала достойна порножурнала.

Докторша, взвизгнув, свела коленки и натягивала на голые «окорочка» кофтенку, а та не натягивалась – коротковата. Докторша отвернулась к стене, намереваясь встать. Две половинки плотных ягодиц обожгли глаза Оленьки белизной, и в эти половинки она запустила пакетом с ватрушками, которые достигли цели, шмякнулись о ягодицы и посыпались на пол.

Третья волна нахлынула на Оленьку: ей нестерпимо захотелось убить обоих любовников, убить жестоко и страшно, чтобы они умирали долго, самой мучительной смертью на свете. Испугавшись, что она ненароком осуществит это желание, Оленька вылетела в коридор и пулей понеслась к лестнице.

– Оля! – больно ударил в спину голос мужа. – Я тебе все объясню...

Бежать, бежать от этого голоса! Далеко-далеко, куда-нибудь в Антарктиду! Только там она не встретит лживого Виталика.

Оленька успела заметить, как с хохотом скатилась со стула медсестра и спряталась под столом. Что так развеселило ее? На бегу она оглянулась. Виталька бежал за ней. Выглядел он невозможно смешно из-за бордовых потеков с задержавшимися в волосах бусинами ягод вишни, весь расхристанный. Так вот почему медсестра свалилась со стула! Ее насмешил вид хирурга Виталия Андреевича. А Оленьке не смешно, ужасно не смешно. Бежать, бежать!

Она неслась вниз, перескакивая ступеньки и едва не падая на поворотах. Воздуха! Ей не хватало воздуха, словно некто невидимый стянул грудную клетку широким ремнем и не давал вдохнуть. Ноги подкашивались. Оленька прилагала немалые усилия, чтобы держаться прямо. Она неслась к выходу, чувствуя: если сейчас не вдохнет, умрет прямо на лестнице. Неслась мимо людей, ожидавших в приемном покое, мимо больных и родственников, мимо спящего на стуле милиционера, мимо всех.

Но вот она добралась до двери, распахнула ее и наконец вдохнула. Сжимая дверной косяк обеими руками, боясь упасть, она еще и еще вдыхала воздух, разбавленный влагой ливня. В голове шумело, перед глазами плавали цветные круги. Когда плавающие круги все до единого полопались, перед Оленькой открылись ночь и ливень. Темная, глухая ночь и холодный осенний ливень. Так же темно было на душе. Так же неуютно и так же холодно.

– Закройте дверь! – послышалось из приемной.

Оленька бессознательно сделала несколько шагов к колонне, подпирающей огромный козырек над входом в приемное отделение, под который заезжают «Скорые». Сзади громко хлопнула входная дверь, но не испугала. Неподалеку курили водители «Скорых», с удивлением наблюдая за странным поведением девушки. Оленька страстно желала одиночества, хотела уйти подальше, чтобы никто не видел потоков слез, катившихся по щекам. И она вышла из-под навеса под дождь. Сначала Оленька плакала беззвучно, но, чем дальше она отходила от больницы, тем сильнее прорывались рыдания. У ограды, отделяющей больничный парк от города, она и вовсе разревелась белугой, схватившись руками за мокрые и холодные прутья, а потом уткнувшись в них лбом...

Инга засиделась допоздна у подруги за шитьем нарядов к предстоящему осеннему балу и теперь бежала домой. У нее нет швейной машинки, а на руках платье не сошьешь. Да и фасоны обе выбрали сложные, не для дилетанток.

Подруги так увлеклись работой, что не заметили, как время предательски пронеслось. Они нашли единственно верное решение: на изнанку никто смотреть не будет, с лицевой стороны изделия выглядят очень даже неплохо. А потом, когда они закончат и отутюжат швы, и вовсе получится изумительно, любой модельер выпадет в осадок. Правильно говорят: портной гадит, утюг гладит. Осталось дошить всего ничего, но... Взглянув на часы, Инга в ужасе помчалась домой. Подруга предлагала ей остаться на ночь и предупредить родителей по телефону, ведь на улице ливень и поздно. Но разве объяснишь нормальным людям, что ее потом со света сживут? Ночевать у подруг ей строжайше запрещали родители. Они были убеждены, что девочки в подобных случаях идут на обман, что с ними ночуют мальчики, вот оттуда и берутся беременные.

Ингу угнетала предстоящая встреча с родителями. Несмотря на свои двадцать два года и четырехгодичный студенческий стаж, она совершенно лишена самостоятельности. За нее все решают родители, Инга боится их до сих пор. Нет-нет, ее никогда не били, но ответные методы мамы и папы на провинности дочери хуже кнута. Отец неделями может не разговаривать, мама столько же времени вздыхает и принимает вид, будто она делает одолжение, ставя перед дочерью тарелку супа. Разве в таких условиях полезет кусок в горло?

А сегодня возможен и худший вариант – родители способны запретить ей идти на вечер. Будет неловко перед однокурсниками, когда те не увидят ее в разрекламированном лиловом наряде и догадаются, почему Инга не пришла. Однажды она просидела взаперти месяц – из-за конкурса красоты. Тайком она бегала на репетиции с примерками и, к несчастью, заняла второе место. Ей предлагали работать моделью в самой Москве! Да куда там, родители просто озверели, даже кричали: «Проституткой хочешь стать?!» В общем, не пустили и замучили упреками. Но Инга настоять на своем не умеет, дрожит от одной мысли, что папа и мама разгневаются. А уж друга показать им – лучше заранее умереть. Ужасно!

Она мчалась сейчас домой, чуть задерживаясь у фонарей и беспокойно поглядывая на часы. Без пятнадцати двенадцать! С балом можно распроститься, а платье надолго застрянет в шкафу. Не помогут ни слезы, ни уговоры подруг. У папы и мамы поразительное содружество в вопросах воспитания дочери, которое с уверенностью можно назвать жандармским террором.

Нервно сжимая в руке большой черный зонт, Инга в нерешительности остановилась у лесопарка: в обход идти по освещенным улицам – значит, домой она попадет через сорок минут, если не через час. Напрямик – уже в двенадцать будет оправдываться перед родителями. Да только сердце замирало от страха, стоило взгляду остановиться на черном пространстве лесопарка. Фонарь горит единственный – у входа, на остальной протяженности темень, и чудится, что за каждым деревом притаилось чудовище.

Инга огляделась по сторонам, словно кто-то должен был сказать ей: все равно ты останешься без бала, так что иди, девочка, в обход. Но вокруг не угадывалось ни души. Город уже в десять часов вымирает, а в двенадцать вероятность встретить прохожего равна нулю. Ко всем плюсам можно присовокупить ливень и холод, нагрянувший внезапно и несвоевременно. Вряд ли кто бродит по улицам по своей воле. Только она тут, и то по необходимости. А дома папа с мамой сидят на теплой кухне за чистым столом, репетируя нотации, которые прочтут дочери по очереди и хором.

Инга нерешительно спустилась по каменным ступенькам, их всего-то штук семь. Но это было время принятия решения – продолжить путь через парк или сделать крюк. Инга приостановилась, раздумывая. Перевесил разум. Значит – короткий путь. И в следующее мгновение она уже бежала по главной аллее, ежесекундно оглядываясь – не преследует ли ее кто-нибудь.

Она очутилась в темноте, но не в тишине. По бокам шелестела листва деревьев и кустарников, громко лопались пузыри в лужах. Эти естественные шумы не только не избавляли от страха, свойственного многим людям, очутившимся в одиночестве и в темноте, а наоборот – добавляли нервной напряженности. Инга уговаривала себя, что скоро, совсем скоро наступит конец пути. И в самом деле, впереди замелькали слабые огоньки – это в окнах высотных домов за парком горел свет. Но страх и торопливость быстро утомили, девушка запыхалась, постепенно замедляла шаг. Она уже не оглядывалась, а только прислушивалась к звукам сзади. Пора было вообще остановиться, так как силы иссякли. Полностью встать и отдышаться Инга не решилась, однако ноги переставляла медленней и медленней. Кого бояться в это время и в такую погоду? Вот сейчас она немного передохнет и вновь помчится вперед. Вдруг...

Где-то рядом, но непонятно где, она услышала треск ветки. Словно некто большой и тяжелый наступил на нее. Инга остановилась, задержала дыхание, прислушалась. Ливень, шелест листьев... больше ничего и никого. Никого? Инга кожей ощутила, что она здесь не одна. Что, помимо нее, здесь есть кто-то еще, недалеко... совсем близко... возможно, рядом... Инга сделала несколько шагов по направлению к дому, где ее ждут родители, и... услышала чужие шаги. И еще дыхание. Не свое дыхание – постороннего человека. Она не могла определить, где, в какой стороне находится человек – да, это человек! – но он где-то близко и идет за ней. А надо определить, чтобы убежать от него. Интуиция назойливо подсказывала: беги, не останавливаясь. Только куда бежать? Можно же напороться на человека, который старается не выдать себя. Инга в панике огляделась.

Вот он! Она заметила его!

Кругом деревья, деревья... а между ними просвечивают окна домов. Свет этих окон на миг перекрыла чья-то тень. Всего на миг. Почти сразу окна вновь стали видны между деревьев. Человек таится, не хочет, чтобы Инга заметила его... Значит, он охотится на нее.

Охотится на нее!

Эта жуткая мысль обожгла тело девушки, и оно покрылось гусиной кожей от ужаса. Что ему надо? Изнасиловать, убить?..

Главное – выбежать на дорогу перед домами. Это недалеко. Совсем недалеко! Она молодая, ее не догнать. Там он не посмеет напасть. Инга ощутила, хотя и не видела ничего, что человек движется к ней...

Неожиданно она резко сорвалась с места и помчалась не по дороге – так было бы намного короче, – а наискосок, по рыхлой земле лесопарка. Она отбросила в сторону мешавший зонт, подумав, что родители теперь месяц будут пилить ее из-за потери зонтика. Но отбросила и эту мысль – ее жизнь была в опасности, Инга сейчас спасала себя.

Интуитивно она угадывала деревья на пути и ловко их огибала. Но – о, ужас! – дыхание и тяжелые, чавкающие шаги преследователя становились слышнее. Он догонял. Инга уже не сомневалась, что ее преследует мужчина. Она чуяла его запах. Могильный запах. Может, это был запах мокрой земли и осенних листьев, но он пугал. Он пугал так же, как звуки тяжелых ног за спиной и дыхание. Инга, девушка, из двух дорог выбравшая неправильную, устала от паники и продолжительного бега, но сдаваться она не собиралась. Пусть пересохло во рту, пусть воздух из легких вырывается с хрипом и раздирает бронхи, она продолжит свой бег к свету, к спасению...

Внезапно Инга отчаянно вскрикнула, зацепившись юбкой за что-то торчавшее из земли. Вскрикнула громко. Но люди далеко, в своих уютных или неуютных квартирах, пьют чай, спят, мирно беседуют или ссорятся... Они в безопасности. И завтра будут пить чай, беседовать, ссориться, мириться, спать. А она... Зацепившись, Инга упала, но сразу вскочила...

Однако преследователю этого короткого мига хватило, чтобы опередить девушку. Он перегородил собой дорогу – большой, как утес. Он молчал. Инга всматривалась в него, но не видела лица. Перед ней была огромная тень, безликая масса, принявшая человеческую форму. Ни глаз, ни рта, ни выражения лица... В такое мгновение ты ничего не видишь, что может разъяснить тебе, насколько человек, стоящий перед тобой, опасен. Но ты знаешь: его молчание – это молчание силы. Страшной и сокрушающей силы.

Инга отступала назад, а он молча наступал на нее. Девушка поняла, что он оттягивает важный для него момент, потому что этот момент главный. Он готовится к нему, ради него он и затеял погоню. Попробовать убежать? Но куда? Назад к аллее? А хватит ли сил? И почему он молчит?

И тогда закричала Инга. Закричала истерично, громко, как умела:

– Что вам нужно? – кричала она в надежде, что ее услышат и придут на помощь. – Меня ждут папа и мама. Уйдите!

Чем громче она кричала, тем меньше оставалось у нее сил. Неведомая гипнотизирующая сила шла от незнакомца, лица которого она так и не увидела. Сила, заставлявшая ее покорно отдаться на его милость.

– Уходи!!! Уйди!!! Убирайся!!! – кричала Инга уже без надежды на помощь. Она прогоняла его, как прогоняют детские страхи после жутких снов или после прочитанной страшилки, а затем взмолилась: – Пожалуйста, не трогай меня... Уходи...

Ноги ее с каждой секундой все больше тяжелели, просто прирастали к мокрой земле. Инга все же понемногу отступала, но, когда уперлась спиной в ствол дерева, обмякла, потеряв силы и ориентиры. В этот миг она не определила бы, в какой стороне ее дом и откуда она шла. Все внимание девушки было приковано к темному человеку, идущему к ней размеренно и спокойно. Он подошел почти вплотную, подошел так близко, что его горячее дыхание коснулось лица. И промелькнула мысль: «Почему я здесь? Какая же я дура...»

Тут она увидела его глаза – безжизненные, стеклянные. Наверное, такие же глаза у дьявола. Кто знает, может, она на самом деле повстречалась с дьяволом? Тогда все ее попытки убежать напрасны. Он всегда будет впереди, он всегда догонит...

Чужие пальцы дотронулись до ее горла, погладили кожу от подбородка вниз, затем вверх. Погладили с нежностью. Инга всегда ужасно боялась щекотки, но от прикосновений этих пальцев она заледенела. И поняла: ее короткая жизнь оборвется именно сегодня, сейчас. А не пойди она «разумным» коротким путем, пришла бы домой. Пусть и позже, но пришла бы. Выслушала бы нотации, лишилась бы бала, но осталась бы живой. Теперь она ничего не будет бояться, потому что ее не станет. И тогда она закричала, думая, что ее услышит весь город. Но даже он – дьявол перед ней – не услышал ее сдавленного шепота:

– Помогите!..

Затем Инга ощутила на своих губах смертельный вкус его губ...

Оленька сидела на каменном выступе ограды, ежась и стуча зубами от холода.

Она промокла до нитки, выплакала все слезы, ее лихорадило. Но при воспоминании, что ей пришлось увидеть собственными глазами, рыдания возобновлялись, правда, уже без слез. Ослабевал и поток с неба, видимо, у небес тоже иссяк запас влаги. Что ж, в конце концов, все когда-нибудь иссякает, даже жизнь. Однако расставаться с жизнью Оленька не помышляла. Правда, в ее голове мысли путались, возникали и тут же пропадали многочисленные реальные и нереальные планы, но то, что они хотя бы были, показывало, что она не сошла с ума. На первом месте для нее сейчас стояла мысль о возмездии. Без него – возмездия – невозможна дальнейшая жизнь, планы и все прочее.

Оленька вспомнила об одежде докторши, которую она покидала в свою сумку, и вернулась к зданию больницы, где есть свет и можно подробно разглядеть конфискованные вещи. Она доставала из сумки их по одной и рассматривала с брезгливостью, попутно соображая, как использовать трофей.

Брюки сейчас носят большинство врачей и медсестер, на брюках не написано, кому они принадлежат. Сама Оленька на работе отдает предпочтение белым халатам, ставшим символом медицины. Но не одни брюки, туфли и трусики прихватила она – оказывается, еще и курточку. А вот на курточках обычно ставят метку. Есть! Имя, отчество и фамилия выведены полностью на прямоугольнике визитки-бейджика, а визитка приколота к нагрудному кармашку. И кармашек тоже с обратным адресом – на нем аккуратно вышиты инициалы. Медицинских работников отличает аккуратность во всем. Даже совершать половой акт они предпочитают в стерильных условиях – прямо на рабочем месте. Отбросив эту неуместную сейчас мысль, Оленька зловеще усмехнулась: в своем умопомрачении она прихватила полный комплект одеяния докторши! Интересно, как соблазнительница ее мужа отправится назад в свое отделение? В одной кофтенке, с голой попой и в чулочках на «окорочках»? Забавно было бы на это посмотреть. Но нет, назад Оленька не вернется.

А вернулась она к ограде. С той же аккуратностью, свойственной медработникам, развесила вещи докторши на острых прутьях. Трусики приколола к кармашку визиткой. Хорошие новшества ввел главврач – обязал медицинский персонал носить визитки, чтобы больные знали, с кем имеют дело. Оленьке визитка сослужит хорошую службу. Завтра персонал больницы пойдет на работу и остановится у галереи медицинской одежды и белья. Люди здесь работают умные, без слов догадаются, почему пикантная деталь женского одеяния нескромно «украшает» ограду. Представив лица сотрудников больницы от главврача до санитарки, читающих визитку, Оленька расхохоталась. Но недолго длился ее смех, ведь все равно она чувствовала себя проигравшей. Такого омерзения, подавленности и отчаяния Оленька не испытывала ни разу в жизни.

Она вымыла в луже руки, которыми брала одежду докторши, и медленно побрела домой. Домой? Нет, в то место, где она была так счастлива целых семь месяцев, не знала, что ее счастье – всего лишь мираж, Оленька не вернется. Да, все когда-нибудь кончается, счастье тоже, оно тем более не может длиться вечность, потому что вечного счастья не бывает.

Оленька брела под дождем без зонта, который оставила в больнице, брела вдоль обочины асфальтированной дороги. В это время суток редкий автомобиль проезжал мимо, вспенивая лужи и ручьи у края дороги. Что и говорить – второй час ночи. Воды с неба натекло море. Утонуть бы в нем... Так думала Оленька и не огибала громадные лужи, а шла прямо по ним. Туфли намокли, разбухли и отяжелели. Да только обида и боль были куда тяжелее.

Но пришлось остановиться, потому что Оленька задумалась о том, где найти приют на сегодняшнюю ночь. Ужасно хотелось тепла и человеческого участия. «Ну конечно, Жанна не выгонит», – подумала Оленька и свернула с пути. Она долго лавировала в переулках, затем вышла к лесопарку. Пройдя немного вдоль дикого, запущенного парка, свернула на центральную аллею, которая рассекает его по прямой. На аллее хотя бы не свернешь шею в темноте, да и дорога короче. Оленька преодолела неровные ступеньки, машинально поправила ремешок от сумки на плече и неторопливо пересекла большое световое пятно от единственного на этом участке фонаря. Дальше простиралась темень, но она ее не пугала. Оленьку сейчас трудно было бы напугать.

Внезапно, пересекая границу света и тени, она столкнулась с высоким человеком – буквально стукнулась лбом о его грудь.

– Извините... – не поднимая головы, пробормотала девушка и продолжила идти уже по темной аллее в глубь парка.

Она шла, чувствуя затылком взгляд незнакомца. Оленька вдруг подумала, что было бы неплохо умереть именно сейчас. Вот если б этот человек взял бы и ни с того ни с сего убил бы ее... Тело нашли бы утром, сообщили мужу, он приехал бы и катался по мокрой земле рядом с мертвой Оленькой, стеная от раскаяния. Представив, как Виталька до конца дней будет жить с виной на душе, она остановилась – захотелось срочно умереть. И тогда она оглянулась, словно провоцируя незнакомца...

В отделение, где работала Оленька, однажды попал психолог. Так вот он утверждал, что большинство людей живет с нарушенной психикой, даже не подозревая об этом. Но в определенных ситуациях в таких людях начинают активно вырабатываться какие-то особенные гормоны, происходит полное помутнение рассудка, и они совершают поступки, не совместимые ни с их воспитанием, ни с моральными принципами, ни с общественными законами.

...Она оглянулась. Незнакомец, с которым Оленька столкнулась на границе света и тени, потому что вынырнул он из темноты внезапно, был ей хорошо виден. Он стоял на верхней площадке лестницы без зонта, повернувшись лицом в сторону Оленьки. Мужчина не мог ее видеть, она находилась уже за пределами освещенного пространства, но ей тем не менее показалось, что он изучает и оценивает ее. Фигура его напряглась – Оленька это ощутила, хотя стоял он достаточно далеко. Она ждала, что будет дальше. Прошла минута, и незнакомец сделал шаг к ней, ступив на первую ступеньку. Затем сделал второй шаг, ступив на вторую... Третий... Он шел к ней с пассивной обреченностью, будто Оленька его притягивала, а ему не хотелось идти. Четвертый шаг...

И вдруг внутри у нее тоскливо заныло. Эта тоска не имела отношения к сегодняшнему событию, то есть к измене мужа. Заныло внутри по другому поводу – как бы душа Оленьки угадала в незнакомце нечто фатальное и страшное. Тут же у нее мелькнула мысль: а если Витальку не будут мучить совесть и вина? Изменять молодой жене прямо на работе, там же, где работает и Оленька, – верх цинизма. Что, если он потом, после ее смерти, благополучно женится, заимеет парочку детей, будет менять любовниц, в то время как она будет гнить под толстым слоем земли... Нет, пока она не насладится местью, ни о какой смерти не может быть и речи!

Незнакомец спустился по ступеням. Он шел медленно, все больше вселяя беспокойство в душу Оленьки. У границы светового пятна он остановился, а на противоположном его конце стояла Оленька. И сколько времени они так стояли, трудно сказать. Ей вдруг непереносимо захотелось увидеть лицо мужчины, посмотреть ему в глаза, но маска из тени надежно прятала облик незнакомца. И еще Оленька поняла, что он видит ее. Их разделяло большое световое пятно, но у нее сложилось впечатление, что он сейчас запоминает ее черты, особенности фигуры, даже цвет мокрых волос. Возможно, его зрение обостряется в темноте, как у кошки? Да, в том, что он ее видел, у нее уже не было сомнений. Достаточно долго они стояли друг напротив друга, будто прикованные к своему месту, и каждый, кажется, раздумывал, что делать дальше.

Вдруг нечто необъяснимое, нематериальное перелетело через световое пятно от мужчины к Оленьке и толкнуло ее в грудь. «Нечто» опутывало ее, леденя сердце, но, почувствовав его, это «нечто», она неожиданно сорвалась и помчалась по аллее парка к противоположной его стороне. Но ей казалось, что какая-то невидимая нить странным образом связала ее с незнакомцем. Что эта нить приклеилась к Оленьке и теперь растягивалась по мере того, как она убегала все дальше и дальше. Девушке стало по-настоящему страшно, и ничего она так не желала, как оторваться от невидимой липучки, поэтому, едва касаясь земли ступнями, что было сил мчалась к жилым домам на дальнем краю лесопарка. Поняв, что сумка ей мешает, Оленька потянула за ремень, бросила сумку позади себя и дальше понеслась налегке...

Его нога наступила на мягкий предмет. Мужчина поднял мокрую спортивную сумку, постоял некоторое время, глядя вслед убежавшей девушке, затем неторопливым шагом вернулся к фонарю. Стоя так, чтобы свет падал сверху, он обыскал сумку. Вынул кошелек. Деньги его не интересовали, и посему кошелек он кинул назад в сумку, не раскрывая. Увидел термос. Не удосужился даже достать. Журнал с головоломками и книга. Веером пролистнул страницы книги, небрежно бросил назад в сумку. В кармашке нашел ключи и записную книжку. Пролистал ее, не заостряя внимания ни на одной из страниц. Вдруг из книжки выпал небольшой прямоугольный листок, упал ребром на гальку, слегка коснувшись его ботинка. Мужчина двумя пальцами поднял листок. Это был служебный пропуск с фотографией, местом работы и именем Оленьки.

Она нажимала на звонок, уткнувшись лбом в стену и не отрывая пальца от круглой кнопки. Послышались шаги, затем сонный женский голос обеспокоенно спросил:

– Кто там?

– Это я, Жанна. Ольга.

Щелкнули замки, приоткрылась дверь. Оленька ворвалась в квартиру, ничего не объясняя. Направилась в кухню. За ней на темном линолеуме оставались мокрые пятна.

– Батюшки! – всплеснула руками заспанная Жанна, следуя за подругой. – Ты одетая купалась в бассейне? Почему так промокла?

– Не кричи, – тяжело опускаясь на табурет, произнесла Оленька. – Стаса и детей разбудишь.

– Стас уехал к маме и забрал детей. Надо же помочь бабушке уничтожить урожай, который она вырастила. Что тебя принесло среди ночи?

– Не знаю, – пробормотала Оленька, закрыв ладонями лицо. – Ничего не знаю.

– Погоди, а почему ты одна в такой час? Где твой муж? Почему отпустил тебя одну? Оленька, ты слышишь?

– Конечно, – кивнула она. – Конечно, слышу. Ты сядь, сядь... У меня потрясающая новость. Боюсь, услышав ее, упадешь на пол.

– Господи, что случилось? – опасливо произнесла Жанна, садясь на краешек второй табуретки и запахивая на груди махровый халат, будто закрывалась от неприятностей.

– Виталька на дежурстве... – И повисла пауза. Жанна догадалась, что произошло нечто неординарное, раз подруге с трудом даются слова, поэтому не подгоняла ее. – Я приготовила чай, ватрушки, варенье... Приехала... вошла в ординаторскую... включила свет. А на диване они... Ну, ты ее хорошо знаешь. Это докторша из отделения этажом ниже. Белая такая... с бюстом, как у Мерилин Монро, и такой же задницей. Вот.

На Жанну новость произвела ошеломляющее впечатление. Она театрально открыла рот, прикрыла его ладонью, да так и замерла. Оленька поняла, что Жанне необходимо переварить сообщение, которое сразу дойти до нормального человека не может. Оленьку и Витальку все считали идеальной парой, и вдруг такой пассаж с пейзажем на диване, да еще на рабочем месте...

Оленьку потянуло снова разреветься, поэтому она принялась открывать наугад шкафчики, просто, по сути дела, отвлекаясь, чтобы немного успокоиться. А найдя бутылку коньяка, налила полстакана и выпила. Захмелела мгновенно, ведь такими дозами не пила никогда. Но тепло быстро разнеслось по телу, душившие ее слезы отпустили. Оленька плюхнулась на табуретку, оперлась спиной о стену, запрокинула назад голову и прикрыла веки.

– Ты не ошиблась? – нашла что спросить Жанна.

– Ошибки быть не может, – не открывая век, пробормотала Оленька. – Я там долго была. Минут пять. Рассмотреть успела все подробности. Даже след от загара на ягодицах докторши, когда она повернулась ко мне спиной. Потом я вылила на них банку варенья... Вишневого. Хорошее получилось варенье, в меру сладкое... Потом... ай, ладно, это не важно. Я их застукала в самый разгар. Она на спине, он над ней – миссионерская поза. Со стороны такое увидишь только в кино. Или застукав мужа с любовницей, как я.

– Они занимались... – Жанне никак не верилось в то, что рассказывала подруга.

– Да, да, да! – вскрикнула Оленька и как ни держалась, а залилась слезами.

– Бедняжка, – прижала ее к груди Жанна, гладя по мокрым волосам. – Не плачь... Хотя нет, я говорю глупости, – плачь, Оленька, плачь! Выплачь слезы сейчас, чтобы потом никто не заметил, как тебе больно. Поверь, на твои переживания будет всем чихать, а Витальке первому. Зато если он не увидит твоих страданий, тогда задергается. А слезы приносят облегчение, с ними уходят наивность, надежды, мечты. Сейчас ты взрослеешь. Это лучше, чем задержавшееся детство, хотя и больно. Не повезло тебе. Но ты справишься. Все пройдет, пройдет...

Оленька рыдала в голос, слушая старшую подругу. Между ними разница в двенадцать лет. Жанна умная, неплохой хирург, сильная женщина. Про жизнь она знает все-все. И если Жанна говорит, что пройдет, – значит, пройдет. Надо переждать боль и оторвать от себя счастье. Бывшее счастье. Главное, сразу отказаться от него, а это так трудно. Оленька плакала, потому что прощалась со своим счастьем навсегда.

Жанна не выспрашивала подробности, как это делают многие люди, находя в боли собеседника удовлетворение: мол, и мне было плохо, как тебе, всем достается, переживешь. Она вообще ничего не выспрашивала, а приготовила ванну с облаком пены и заставила Оленьку погрузиться в нее по самую шею. Время от времени Жанна заглядывала в ванную, затем тихонько закрывала за собой дверь. Она беспокоилась об Оленьке, чтобы та не вздумала, например, утонуть.

Но беспокоилась она зря. Оленька не покончит с собой, не такая уж она слабенькая, как думают о ней. «Оленька – прелесть, Оленька – душка, Оленька – цыпленочек» – так о ней говорят в больнице. Оленька, Оленька... Никто не называет ее Ольгой или хотя бы Олей. Это о многом говорит. Например, о том, что для всех она как бы малышка – очаровательная наивная девочка, исполнительная, как школьница. Женщину в ней никто не видит, даже муж... А между прочим, ей двадцать пять. Пусть внешне она и выглядит на семнадцать, но внутри-то – взрослый, вполне сформировавшийся человек. Итак, сегодня девочка Оленька умерла безвозвратно. Пока на новом месте не появилось новых всходов – это будет потом, когда пройдет боль. А боль пройдет, так говорит Жанна.

Хоть и чувствовала сейчас Оленька пустоту и безразличие ко всему, а ванна пришлась ей кстати. Во-первых, она согрелась. Во-вторых, ее потянуло в сон, что в данной ситуации казалось невозможной роскошью, но необходимой. Выйдя из ванной, Оленька в изнеможении упала на приготовленную Жанной кровать и заснула.

Ранним утром вернулось тепло, какое сопровождает первые дни осени. Над землей парил густой туман, и природа отдыхала в безветренном покое. Предыдущий день щедро позолотил деревья и кустарники, а вчерашний ветер часть листьев сбросил на землю. С листвы, что удержалась на ветках, беспрестанно капала вода. По всем признакам пришла осень. В этом краю – слишком ранняя осень.

На улицах было безлюдно, когда молодой человек в спортивном костюме и кроссовках вышел из подъезда, сладко потянулся. Собственно, еще рано, чтобы городу кишеть людьми, – полседьмого утра. Трусцой молодой человек побежал к лесопарку на пробежку, за ним следовал большой пес, который останавливался у кустов или деревьев, задирая заднюю ногу, затем скачками догонял хозяина. Парень достиг лесопарка, по утрамбованным дорожкам углубился внутрь и бежал размеренно, по-спортивному легко. Пес носился по парку, не упуская из виду хозяина. Для пса это тоже разминка, которая случается утром и вечером, посему он с радостью избавлялся от лишней энергии, однако не забывал принюхиваться, если его настораживал незнакомый запах. Собака и наткнулась на раскрытый, лежавший кверху ручкой зонт, призывно залаяла. Молодой человек позвал пса, тот рванул к нему, затем, сделав круг, помчался назад и снова залаял.

– Ну, что, что ты нашел? – недовольно проворчал хозяин, меняя маршрут. Подбежав к перевернутому зонту, он погладил пса. – Молодец. Ну, зонт кто-то потерял...

Это был большой зонт черного цвета. Несколько странно смотрелся раскрытый зонт, почти до краев наполненный водой. Судя по всему, получалось, что человек шел с раскрытым зонтом во время вчерашнего ливня, потом ему пришло в голову бросить зонт и далее следовать без него. В общем, объяснение хлипкое, но ничего другого не приходило на ум. Удивляло и место, где обнаружилась находка, – вдали от дорог и тропинок. Какой же дурак здесь гулял ночью под дождем?

Парень оглядывал пространство вокруг, затянутое туманом. В подобных случаях в голову приходят мрачные мысли. Наверняка человек с зонтом решил сократить путь, как часто делают ленивые, из-за чего и наживают массу неприятностей. Он пересекал парк ночью, а тут грабители напали, мужчина кинулся наутек, потерял зонт... Возможно, его – молодой человек представлял себе мужчину, зонт ведь похож на мужской – догнали, избили. Во время логических рассуждений хозяина пес нервно переминался с лапы на лапу, то садился, то вскакивал с земли. Ему не терпелось сорваться с места, он что-то чуял.

– Граф, ищи! – приказал парень псу.

Собака забегала кругами, пригибая голову к земле, а молодой человек следил за псом, периодически поглядывая на часы. Пробежка, можно сказать, не состоялась, и он, отряхивая с кроссовок налипшую грязь, шел за собакой. Но вот его Граф волнообразными скачками унесся за густые кустарники, и оттуда раздался его призывный лай, мол, иди сюда. По мере приближения к кустам молодой человек замедлял шаг, а потом в растерянности остановился.

Метрах в десяти лежала женщина. Он не рассмотрел, молодая она или нет, так как лежала женщина к нему головой, а часть ее тела и лица прикрыли опавшие листья. В ней не угадывалось признаков жизни, впрочем, достаточно бросить и беглый взгляд, чтобы определить: убита. Одежда изорвана, кровь успела потемнеть на воздухе, и было ее много. Во всяком случае, одежда выглядела так, словно ее вымочили в крови.

Парень не стал подходить ближе, изуродованный труп производит гнетущее впечатление, да еще в час, когда вокруг ни души. Он достал мобильник:

– Милиция? Я обнаружил труп в лесопарке, вернее, моя собака нашла. Вам лучше подъехать со стороны высотных домов, затем по центральной аллее, свернуть на вторую дорожку вправо. Побыстрее приезжайте, а то мне на работу.

Ожидая милицию, он, не приближаясь к трупу, обошел его, встал на валун и поднялся на цыпочки, чтобы лучше рассмотреть лицо погибшей. Ею оказалась молодая девушка. Но красивая она или нет, парень не понял – смерть обезобразила лицо. Смерть и боль, о чем свидетельствовал перекошенный рот девушки, ссадины и кровоподтеки. Также он заметил, что пальцы ее правой руки врезались в землю, а вторая рука откинута в сторону. И что самое поразительное – в левой ладони скопилась вода, будто, умирая, девушка старалась не расплескать воду из ладошки. Почему-то именно эта вода в ладони убитой приковала взгляд молодого человека.

Он смотрел на нее до тех пор, пока не услышал звук автомобильного мотора. Свистнув, замахал руками:

– Сюда! Здесь! Ко мне!

На место происшествия прибыло две машины. Из них вышли несколько человек, одетых в штатское и милицейскую форму, и направились к парню с собакой. Все окружили труп, на этот раз и молодой человек позволил себе подойти ближе. Картина открывалась ужасающая. Теперь со всей очевидностью было видно, что над девушкой измывался изнасиловавший ее садист.

Старший из группы милиционеров сказал:

– Похоже, мы заимели серийника.

– Серийник – серийный убийца? – полюбопытствовал парень с собакой.

– Он самый, – сказал старший. – Неделю назад был похожий случай, следовательно, будет третий труп. Вот только где и когда? А теперь расскажи-ка, как ты ее нашел...

– Что ты собираешься делать? – спросила Оленьку Жанна за завтраком.

– Подыскать жилье, – ответила та решительно.

– Значит, прощать его не собираешься?

– Простить – не простить, что изменится? Выбор сделал он, мне остается только согласиться с его выбором.

– То есть выбор состоит в том, что Виталик предпочел тебе белую крысу с нижнего этажа? – уточнила Жанна. – Вот увидишь, он не захочет с тобой расставаться. Просто он не рассчитывал, что ты его застукаешь.

– Но так получилось. Когда он ложился на докторшу, должен был подумать, что кто-то может его застукать, значит, сознательно шел на измену.

– Смешно... – невесело хмыкнула Жанна, затем отпила чая, изучая Оленьку. – «Должен был подумать...» Да он вообще не думал. Есть истина: когда член вскакивает, мозг у мужиков замолкает.

– Тем хуже, – нахмурилась Оленька. – Он должен был сначала послушать мозг. Она старше меня на сто лет! Пусть с ней и живет. Жанна, мы больше не будем обсуждать это. Скажи лучше, где мне найти дешевую квартиру? У вас в доме не сдают комнаты?

– Сейчас найти квартиру будет трудно. Если бы хоть неделей раньше... Тогда я видела много объявлений, что студентам сдается комната...

– К сожалению, я не застала его на бабе неделей раньше, – хмуро сказала Оленька.

Жанна удивленно приподняла брови. За одну ночь Оленька изменилась. Вот что значит потрясение. Для всех Оленька – смирный и обаятельный ребенок, несмотря на двадцать пять. Ее обожают, потому что никогда она не грубит. Она исполнительна, отзывчива, скрупулезно выполняет свои обязанности, наивна и доверчива до смешного. В сущности, Жанна с ней не дружила, а скорее ей покровительствовала. Их отношения больше похожи на содружество сестер – старшей, которая главенствует, и младшей, которая подчиняется. Вчера Оленька прибежала мокрая, испуганная, надломленная. Утром встала собранной, жесткой и спокойной. Что-то изменилось и в лице, повзрослевшем за ночь. Возможно, такое впечатление создавалось благодаря мстительным искрам, горевшим в глазах девушки. Так или иначе, но Виталька за пять минут сделал из девчонки женщину, способную на ответный удар.

– Оленька, – тронула ее за руку Жанна, – все перемелется. Не спеши совершать отчаянные поступки, а то может случиться, что пожалеешь.

– Если ты уговариваешь меня сделать вид, что ничего не случилось, не трать время и слова. Случилось! И я видела сама. Все. Мне пора на работу.

– Пойдем вместе. Мне тоже сегодня с утра...

– Дай, пожалуйста, косметику, а то у меня нет. Я вчера и сумку потеряла, а там деньги, удостоверение. Ой, ладно, я вчера потеряла гораздо больше. Так где взять косметику?

– В ванной, – отозвалась Жанна, собирая грязную посуду со стола.

Она подбирала одежду для Оленьки, поскольку ее промокшие под дождем вещи еще не высохли, а та с каким-то отчаянием наносила на лицо косметику. Меньше всего бывшая счастливая жена хотела попасть на пьедестал жертвы, значит, по ее внешнему виду никто не должен определить, как ей плохо. С зареванными глазами, повесившей нос ее не увидят, нет! И за слоем косметики Оленька спрятала истинное лицо.

Проторчала она в ванной не так уж и долго, но вышла оттуда преображенной. Жанна лишь воскликнула:

– Где это ты научилась так ловко штукатурку класть на личико?

Пожалуй, макияж больше соответствовал вечернему, а не дневному времени. Оленька сейчас походила на роковую женщину начала века из немого фильма.

– Некрасиво? – равнодушно спросила Оленька и тут же, дабы упредить негативные высказывания подруги по поводу грима, категорично заявила: – А мне нравится.

– Нет, вполне... Тебе идет, только непривычно, – скрыла улыбку Жанна. Все же обилие косметики на лице выглядело детской выходкой. Дескать, я теперь получила свободу и буду делать, что захочу. – Хм! Должна сказать, впечатление произведешь. И на мужа тоже.

– Именно это я и собираюсь сделать. Только давай пешком пройдемся, мне надо собраться с... просто собраться. Сейчас еще рано, вдруг и сумку найду?

Через двадцать минут обе сбежали вниз, прошли метров пятьсот по тротуару вдоль домов, затем пересекли проезжую часть и вошли в лесопарк.

– Вот и осень пришла, – грустно сказала Жанна.

– Ну и что? – глядя под ноги, буркнула Оленька.

– Да так... Работы прибавится, ведь осенью обостряются заболевания. – И Жанна вытянула шею, вглядываясь в даль. – А что там за толпа?

Оленька проследила за взглядом подруги. Несколько человек стояли вокруг непонятного предмета на земле, невдалеке от них стояли две машины, одна милицейская. Подруги приостановились. От толпы отделился парень в спортивном костюме, направился к ним. За ним бежал крупный пес.

– Это Петя из соседнего дома, – произнесла Жанна. – Его матери я удаляла грыжу. У него и спросим, что там такое.

– Да какая разница? – недовольно махнула рукой Оленька.

– Просто интересно, – сказала Жанна и помахала рукой Пете. – Ау! Петенька! – Тот подбежал к ним, поздоровался. Он явно был взволнован. – Что там случилось?

– Мой Граф девчонку нашел, – принялся нервно докладывать парень. – Вчера ее убили во время ливня. Я милицию вызвал. Вы туда не ходите, смотреть страшно. Вся изрезана и в синяках, места живого нет.

– Ты забыл, Петенька, что я хирург, – улыбнулась Жанна.

– Ой, правда... – От неловкости парень почесал в затылке, но тут же озабоченно добавил: – Вы ночью по парку не ходите. Да и днем лучше здесь не гулять одним. Менты сказали, серийный убийца у нас появился. Короче – маньяк.

Попрощались. Петя, свистнув собаке, побежал к дому, а Жанна и Оленька пошли дальше по центральной аллее лесопарка. Шли молча. Когда же вдали завиднелся конечный путь, Оленька вздохнула:

– Видимо, сумку кто-то нашел и забрал.

– Постой, – остановилась Жанна и взяла за локоть подругу. – Ты вчера шла через парк ночью? И здесь потеряла сумку?

– Ну, да. Я же говорила тебе...

– Сумасшедшая! Здесь и днем-то страшно. Как ты не нарвалась на убийцу?!

Тут-то Оленька и припомнила вчерашнюю встречу с человеком, который ее изрядно напугал и от которого она убегала, бросив сумку.

– Знаешь, я его, кажется, видела... – сказала растерянно Оленька.

– Кого?

– Убийцу. Мы встретились вот здесь, у входа в парк...

– А почему ты решила, что это был убийца?

– Не знаю... От вчерашней встречи у меня остался нехороший осадок. Я столкнулась с мужчиной у начала аллеи. А потом испугалась его, скорее интуитивно. И убежала.

– Может, тебе стоит рассказать все следователю? Ты запомнила того мужчину?

– Конечно, не запомнила. Только то, что это высокий человек. Возможно, он не так уж молод, но больше сорока ему не будет. И знаешь, он как будто притягивает к себе. Это волнующее чувство... Разве мои ощущения помогут?

– Ты права, – согласилась Жанна. – К тому же этот мужчина мог быть вовсе и не убийцей. Давай поторопимся, а то наша прогулка обернется строгим выговором.

– Мне все равно, – буркнула Оленька, но прибавила шаг.

Этим же утром Эмиль шаманил на кухне, поторапливаясь и поглядывая на часы. Готовить он любил, готовил великолепно. Сервировав стол, он ушел в ванную бриться, предварительно постучав в комнату дочери:

– Кролик, подъем!

Симона потянулась, одним глазом посмотрела на часы и подскочила на постели. Опять отец не разбудил вовремя! Припомнив, что он отказался купить ей туфли, Симона разозлилась на него еще больше. Набросив халат, не застегнув его, она подошла к ванной и стукнула кулачком по закрытой двери:

– Я встала. Освободи ванную! – Оттуда доносилось жужжание бритвы. – Я просила разбудить меня на полчаса раньше. Из-за тебя я не успею накраситься и буду выглядеть, как старая обезьяна. Сейчас же освободи ванную!

– Кролик, – послышался из ванной голос, – в шестнадцать лет еще никому не удавалось выглядеть, как старая обезьяна.

– Ты всегда делаешь так, чтобы я не успевала. Ты это назло? Я тебе отомщу. Я не буду завтракать сегодня. Твоя дочь пойдет в школу, а потом на соревнования голодной! Она упадет в обморок, ее увезут в больницу...

Дверь открылась, из ванной выглянул отец, по виду – не испугавшийся угроз:

– Страшная месть. Придется уступить. Только поторопись, Кролик.

Фыркнув, Симона юркнула в ванную комнату, а Эмиль ушел в свою спальню переодеться. Взглянув на термометр за окном, он все же решил надеть осенний костюм из плотной ткани, так как вернется домой поздно, а погода до вечера сто раз изменится. Он уже надел рубашку и застегивал запонки, когда в спальню вошла Симона в одних трусиках:

– Папа, ты погладил желтое платье?

– Кролик, тебе не кажется, что для беседы с папой на тебе слишком мало надето?

– А я зачем пришла? – наивно удивилась она. – За одеждой. Где желтое платье?

– Я его не погладил, – признался папа, завязывая галстук и не испытывая при этом угрызений совести. – Ты никому не говори, что твой седой отец гладит тебе одежду, а то в нашем городе охотников взять тебя замуж не найдется.

– Подумаешь! – фыркнула Симона, отправляясь к себе. – Я выйду замуж за миллионера. Он не станет заставлять меня мыть полы и гладить. Сегодня я выиграю отборочные соревнования, потом областные, у меня все перспективы стать первой. А потом я выиграю чемпионаты, и в меня влюбится миллионер, а не Федя с твоего рынка.

– Мой рынок дает возможность покупать тебе дорогую одежду и шить спортивные купальники в столице. Так что...

– Но туфли ты не купил! – бросила она упрек.

– Кролик, не обижайся, ты должна знать цену деньгам. Они слишком тяжело достаются скромным предпринимателям вроде твоего отца. И что это за туфли ценой в десять тысяч? Это же не цена, а бандитизм средь бела дня.

– Это настоящие фирменные туфли. Из настоящей кожи. С моднейшим каблуком и удобнейшей колодкой, – яростно пропищала Симона, вылетев из своей комнаты в тех же трусиках. – Ну, почему, почему я должна ходить в ширпотребе?

– Потому... – коротко ответил отец. – Будешь зарабатывать сама – станешь покупать все, что угодно. А я не могу бросать деньги на ветер. Почему ты не одета?

– Мне нечего надеть, – трагически заявила дочь.

– Как это нечего?! – возмутился Эмиль. Затем ринулся в комнату Симоны, открыл шкаф, забитый до отказа. – Это что? Платья. Давай посчитаем, сколько их тут висит. И поторопись, иначе в школу тебе придется идти пешком.

Симона с видом обиженного котенка напяливала джинсы, затем кофточку из индийского ситца, затем жилет. Эмиль усмехнулся, глядя на надутые губы и сдвинутые красивые бровки дочери. Да, балует он ее. Ну и что? Она – единственное настоящее его богатство. Он и не представлял, что родной ребенок может заменить собой все на свете, что Симона станет главной линией жизни, ради которой он, не задумываясь, бросил научную работу и занялся торгашеством.

Несколько лет назад, оставшись один с восьмилетней дочерью на руках, он решил заменить ей мать и дать абсолютно все, что потребуется. С женщинами Эмиль встречался тайком, и даже в голову ему не приходило сделать одну из пассий женой. Если уж Симону родная мать бросила, то чужая женщина тем более не заменит ее. Он любил дочь, забывая о себе. Симона прекрасно это поняла и начала вить из отца веревки. В сущности, ему нравилось выполнять капризы дочери, для этого он и работает. Но последнее ее желание, эти туфли... Нет, не смог он переступить барьер их грабительской цены. Да и не стоят они того.

Одевшись, Симона посмотрела на себя в зеркало и вздохнула:

– Я одета, как бомж.

И до того хорошенькая была притом, что Эмиль рассмеялся, обнял ее за худенькие плечики, увлекая на кухню:

– Хороший вкус у бомжей, должен сказать. Джинсы носят американские, которые привозят папины друзья. Кофточки, сшитые во Франции или Италии, туфли...

Ну вот, нечаянно затронул больную тему! Симона вырвала плечики из объятий отца, упала на стул с несчастным видом. Она на удивление красивая девочка, с великолепной фигурой. Впрочем, тут нечему удивляться – Симона с детства занимается художественной гимнастикой в спортивной школе, стоит на первом месте у педагогов и тренеров, с ней они связывают большие надежды. Были моменты, когда девочку хотели забрать в спортивные школы других городов, рисовали радужные перспективы, но Эмиль не отдал ее в чужие руки. Да и как бы жил без нее, для чего? Так и превратился в раба своей дочери, который не знает отдыха, но которого не тяготит рабское положение. Поставив перед Симоной тарелку, он сел сам и принялся поедать завтрак. Девочка повела носом, отодвинула тарелку и налила себе чая.

– Кролик... – так Эмиль прозвал свою дочь в противовес ее пристрастию к мясу, – ты серьезно на меня обиделась, поэтому не ешь?