1

Мила, мила… но не более. На школьницу смахивает, хотя школьницы сейчас… хм! Черные глазки она округлила, брови удивленно приподняла:

– Вам кого?

– Вас, – расплылась Камилла в белозубой улыбке, как на плакате, рекламирующем зубную пасту. – Вы же Алисия Рогозина?

Та кивнула, притом была удивлена вдвое, потому что белокурую незнакомку с волосами до лопаток, высокую, эффектную, по современным меркам просто супер, видела впервые. Естественно, Алисию заинтриговало, кто она и зачем пришла, откуда знает ее? Ведь нечто лукавое, таинственное и в то же время решительное лилось из расширенных глаз незнакомки, разжигая любопытство, наверное, поэтому Алисия доверчиво раскрыла пошире дверь и немного отступила, приглашая блондинку в квартиру.

Камилла вошла, тщательно вытерла туфли о коврик, кинула оценивающий взгляд на потолок прихожей, стены, мебель, будто собралась купить квартиру вместе с начинкой и выискивала недостатки, чтобы сбросить цену, и сказала:

– На улице сухо, можно не буду снимать туфли? Я ненадолго.

Алисия не успела ответить ни да, ни нет, а гостья прошла в первую комнату, там осмотрелась, странно выразив то ли восхищение, то ли осуждение:

– Вот это наворовал твой муж!

У хозяйки только рот открылся, но не все способны сразу поставить на место беспардонных людей, а что касается Алисии, так она вообще не умела разговаривать с хамами и не нашла ничего лучше, как предложить после шоковой паузы:

– С-садитесь… – А гостья до приглашения плюхнулась в кресло, закинула ногу на ногу, руки положила на подлокотники и продолжала осматривать достопримечательности квартиры. – Может, чаю? Или… – предложила Алисия.

– Нет-нет, не хочу, – отказалась Камилла, следом с наглым задором сказала: – Да ты сядь, чего стоишь?

Хозяйка явно чувствовала себя не в своей тарелке в отличие от гостьи; она присела на край дивана, точь-в-точь как провинциальная барышня из семейства потомственных интеллигентов. С полминуты Камилла бесцеремонно разглядывала ее, наклоняя голову то влево, то вправо, в общем, тоже оценивала, как лошадь на аукционе. Довольно скоро она пришла к выводу, что этой бледной скромности крупно повезло, тем временем Алисия смущенно поинтересовалась:

– Простите, как вас зовут?

Про себя гостья отметила деликатность хозяйки, другая на ее месте незамедлительно выставила б нахалку вон, но Камилла людей различает с первого взгляда, нюхом чует, будто собака-ищейка, соответственно возникшему представлению избирает манеру поведения. Да вот незадача – внезапно ее прихватила нерешительность, именно прихватила, так как это состояние длилось недолго. И все почему? Перед ней, в сущности, стояло тощенькое дитя, Алисия вся такая узенькая, как велосипед, вся такая чистенькая и невинная (это замужняя женщина-то), да ей при всем желании не дашь тридцати трех лет! Сидит, спинку выпрямила, загнутыми ресницами без туши хлоп-хлоп, даже не подозревает, какую бомбу приготовила Камилла.

– Меня зовут Елена, – наконец изрекла на протяжном, сочувственном вздохе гостья. – Тебе твой муж не говорил, чтоб не пускала незнакомых людей в квартиру?

Кто ее стукнул по голове, чего вздумалось нравоучения читать? Неужели эхо педагогического института аукнулось? Пока Камилла задавала себе вопросы, на которые сама не смогла бы ответить, Алисия спокойно, без страха, а ведь должна была бы после слов гостьи затрепетать, заподозрив злой умысел, сказала:

– Я поняла, что вы меня знаете, хотя не помню вас. Если вы намекаете, что мне следует бояться, то бойтесь сами, вас из-под земли достанут, если…

– У меня нет намерения причинять тебе вред, – прыснула Камилла, давая понять Алисии, что она глупый маленький мышонок. – Физический вред. Я человек жутко мирный.

– Нельзя ли ясней? Зачем вы пришли?

А Алисия не по-детски строга, при всем при том Камилла не заметила даже мизерного намека на раздражение, напротив, хозяйка квартиры излучала дружелюбие. И навскидку не глупа, в ней угадывался стержень достоинства, которое – удивительное дело – низводило Камиллу до ничтожества, а эту поганку возвышало до высоконравственного эталона. Нет, правда, Камилла чувствовала себя рядом с ней маленько недоразвитой – вот анекдот! Ну что ж, сейчас выяснится, кто есть кто. Камилла подалась к хозяйке, переплела пальцы рук, говорят, это замок, не позволяющий чужой энергии проникнуть в твое энергетическое поле и навредить здоровью. Настала пора кинуть бомбу.

– Я сплю с твоим мужем. Уже год как сплю.

Девочка Алисия перестала моргать, но и только-то! Она прекрасно владела собой, что не входило в планы Камиллы, эдак и с мужем будет деликатничать, но… Может, Алисия не совсем поняла, что значит «сплю»? Вдруг в этой семье отношения платонические, ведь сейчас шизанутых полным-полно. Пожалуйста, вот ей разъяснение:

– То есть он изменяет тебе со мной. Регулярно. – Кажется, опять не дошло! – То есть мы любовники.

Что после откровенного признания происходит с нормальными людьми? Их начинает трясти, ибо стабильная жизнь рушится в одночасье, оскорбление бьет по нервам, внезапный удар не контролируется, обиду невозможно скрыть – каждая же моль думает, что она тропическая бабочка. Но эта серость держалась с достоинством леди Ди, как будто не о ее муже шла речь.

– А что вы от меня хотите? – спросила моль.

Камилла была поражена, однако взяла пример с Алисии и в духе светской беседы (без нажима, без ультиматума) разъяснила:

– Непонятно? Паша… э… Павел никак не решится объявить тебе, что хочет развестись, жалеет тебя. Кстати, вот тебе доказательства нашей… э… интимной близости. У него есть некоторые отметины на теле, тебе хорошо известные. Например, красноватое пятно под мышкой, а возле пупка три светлых с неровными краями пятна, будто кожу в этих местах выбелили. На колене послеоперационный шрам, мениск вырезали. Любовник он потрясающий, ну, ты знаешь… умеет довести до оргазма, от меня он без ума… Ну, посмотри на себя и на него, вы же разные, я подхожу ему больше. Он меня любит… страстно любит. В общем, прояви инициативу. Зачем заставлять человека мучиться с тобой?

– Действительно, – пролепетала Алисия, опустив глаза. – Хорошо, я проявлю инициативу. Это все?

– Все, – развела руками Камилла, но данный жест в ее исполнении выражал сомнение, как будто она чего-то не договорила, не вдолбила этому чуду из чудес. Чудо вскинуло на нее глаза, которые выгоняли ее без слов. – Ах да, мне пора.

Алисия проводила ее к выходу, но Камиллу не устраивало спокойствие жены любовника, ну, не появилось гарантии скандала, и, будучи уже за порогом, она развернулась, вытянув руку:

– Вот кольцо, мне его Паша подарил как будущей жене. Узнаешь вкус своего мужа?..

– Узнаю, – перебила Алисия, даже не взглянув на кольцо, ей не терпелось захлопнуть за гостьей дверь, та предоставила такую возможность, направившись к лифту.

Нажав на кнопку, Камилла во время спуска вниз облокотилась спиной о стену, запрокинув голову, она чувствовала себя обессиленной, такого с ней еще не бывало. Наверное, стареет, так ведь тридцать четыре… Эта цифра повергла ее в ужас. Камилла достала пудреницу, но в лифте было темновато, здесь глупо ждать достоверности. Выйдя из подъезда, она приостановилась, разглядывая себя в зеркале, спустя пару секунд у нее отлегло от сердца: ни одной морщинки, кожа идеальна, красота не померкла, до старения далеко.

Но комфортно почувствовала она себя только в машине, где была защищена дорогим железом, хотя на нее никто не нападал, само собой, и бояться ей некого. В салоне, стащив с головы парик, Камилла расслабилась, устроившись полулежа, бросила молодому самцу за рулем:

– Поехали.

– Ну, как прошло признание?

– Эта моль энергетический вампир, высосала из меня все соки. Поехали, у меня еще одна встреча сегодня, потом расскажу.

– Па, есть что-нибудь вкусненькое?

София, переступая порог, выскользнула из плаща и прямиком побежала на кухню. Усмехнувшись, Арсений Александрович захлопнул входную дверь, повесил на вешалку плащ, небрежно брошенный дочерью на стул, и последовал за ней – бедная голодная девочка изучала холодильник. А ведь и правда, смотрится она в короткой юбке и обтягивающей водолазке, да с волосами до талии студенткой второго курса, но никак не замужней тридцатитрехлетней женщиной. Но когда София появляется на экране в форме, чтоб рассказать о преступлениях в городе (она работает в пресс-службе УВД), волосы укладывает в строгую прическу, челку зачесывает набок, ее кукольное личико становится не по-детски ответственным.

– Ух ты, помидоры… – София достала трехлитровую банку с солеными томатами, поставила на стол, схватила ложку.

– Руки мыть! – прикрикнул отец.

Дочь убежала в ванную, вскоре прибежала назад, к этому времени Арсений Александрович, поставив сковороду на плиту, кидал туда куски курицы из кастрюли. София же, стоя, принялась поедать помидоры, ну, а отец, догадываясь, что она опять скоро унесется, не поговорив с ним, вздохнул:

– Может, присядешь, чадо?

– Угу, – плюхнулась она на стул. – Па, дай тарелку, а то сок течет…

– Ты откуда и куда?

– С работы домой. Там шаром покати, одни полуфабрикаты, а я последнее время на них смотреть не могу, решила нанести тебе максимальный ущерб. Па, можно не разогревать, у меня времени нет, скоро приедет журналистка интервью брать, надо успеть домой доехать.

– Да ну! Настало время нести бремя славы?

Облюбовав второй помидор, София пыталась ложкой выудить его из банки, а он не поддавался, одновременно она обиженно ворчала:

– Твоя ирония неуместна, ты же знаешь, к славе, которой, кстати, у меня нет, я отношусь ровно.

– Хм. – В одном звуке отец выразил скепсис по поводу «ровного отношения» София, понимая его даже не с полуслова, а по выражению лица, поспешила уточнить:

– Ну, слава мне не помешала бы, но я не зациклена на ней. Журналистка неделю меня доставала, сказала, нам обеим это выгодно: ей материал, мне – реклама. Кто ж откажется от бесплатного пиара?

– Дураков нет, – согласился он.

Поставив тарелку с птичкой перед дочерью, Арсений Александрович встал боком, чтоб и турку с кофе из поля зрения не выпускать ни на секунду, и дочь видеть краем глаза. Она, поедая помидоры с курицей, причмокивая и издавая сладострастные стоны, невольно вызвала у него улыбку. При всем при том его не устраивал внезапный налет, точнее, вечная спешка, София будто избегает серьезных разговоров, остается только воспользоваться отведенным временем.

– А скажи-ка, дорогая дщерь, почему ты последние три месяца редко появляешься у своего отца? Заскакиваешь на пять минут, да и то чтоб в скоростном режиме проглотить котлету и убежать. У меня, как у любящего родителя, к тебе масса вопросов, особенно когда ты звонишь и просишь «прикрыть» тебя. К моей радости, твой Борька не звонит мне.

София нахмурила лобик, зеленоватые глаза стеснительно опустила, перестав жевать:

– Я знаю, о чем ты хочешь меня спросить… не надо.

Вовремя подошел кофе, иначе Арсений Александрович не удержался бы от вопросов, принудив Софию к исповеди (ему-то она вряд ли посмеет солгать), что, возможно, привело бы к осложнениям между ними, а кому они нужны? Нескольких секунд паузы хватило на разумное решение не торопить события, он взял турку, разлил по чашкам кофеек и сел напротив дочери. Она так и не подняла на него глаз, ага – стыдилась! Посему нехотя, чтобы замять неловкость дочери, он перевел разговор в другое русло:

– Как я вижу, тебе некогда навещать отца, но писать-то ты успеваешь? Твоя пресс-служба наверняка отнимает много времени.

– Конечно, папа, успеваю, – обрадовалась София теме не новой, но хотя бы более приятной.

– Слава богу, а то ты и за сюжетом не приезжаешь, это меня беспокоит.

– С сюжетом я определилась, когда ты подбросил классный персонаж – венгра, – оживленно залопотала София, доставая из банки еще один помидор. – Кстати, я привезла тебе половину, сегодня отпечатала. Вначале думала писать другой сюжет, но два романа подряд с покойниками – многовато. Взялась за другой. Мотив необычный, как мне кажется, хотя это и девятнадцатый век, но ведь мало что изменилось…

– Изменилось многое с тех пор, дорогая, – возразил отец, – люди стали другими.

– Поэтому времена бабушки Марго мне интересней. Наша сотрудница Инесса, она дознаватель, говорит, что мотив везде и всегда один – деньги, она неправа, верно?

– Не права. Но мотив действительно один на всех: желание. А исполнение желаний – это обретенное счастье, выходит, мотив один у всего человечества – стремление к счастью. Проблема в том, что каждый отдельный индивид имеет собственное толкование этого чувства: для кого-то это чужой кошелек, для кого-то власть, а кто-то мечтает о всеобщем благе.

– Ой, папа, мотив преступления не выглядит так глобально, а мне хочется написать детектив с необычным… желанием, как ты выразился.

Не забывая про помидоры, она задумалась, вспоминая…

Начало нового романа

У maman и papa по-светски чопорно выверены мимика, движения и жесты, о непринужденности речи не может быть. Непоседливой и любознательной Марго с плутовскими зелеными глазами, которая не любила покой, трудно было держать себя в тисках светскости. Но она, дабы не злить maman и не получить порцию упреков, ровно два дня соответствовала идеалу, и то потому, что приехал брат Мишель с подполковником Суровым, иначе ее не заманили бы в родительский дом никакими коврижками. Когда же maman по просьбе pаpба сидела за роялем и технически безупречно исполняла вторую сонату Бетховена, Марго тихонько шепнула брату и Сурову:

– Завтра с утра едем кататься верхом, отобедаем у меня, а вечером нанесем визит одному знатному господину, он венгр, обещаю: там скучно не будет.

– Марго… – протянул было Мишель, сморщив нос, это означало, что визиты не входили в его планы, но сестра была неумолима и категорична:

– Не спорь со мной, милый, я так решила.

– Да уж, коль ты решишь, тебя не переубедишь, – посетовал он.

– А для меня желание Маргариты Аристарховны закон, – сказал Суров.

– Благодарю вас, – Марго одарила подполковника улыбкой, но, заметив укоризненный взгляд отца, плутовка приложила палец к губам, будто вовсе не она вынудила шушукаться брата и гостя.

Суров перевел глаза на графиню за роялем, а потом внимание его сосредоточилось на Марго. Он не любил бывать в высшем свете в виду того, что не мог похвастать своим происхождением, о котором нередко расспрашивали. Но в обществе миниатюрной и прехорошенькой Марго с удивительно живым и притягательным лицом он чувствовал себя легко и свободно. С братом они были похожи: те же глаза зеленого цвета, те же густые каштановые волосы, удлиненный овал лица, но у Марго линии плавные, а у Мишеля резко очерчены. Он высок, рассудителен, сестра полная ему противоположность во всем – ураган, однако Суров полжизни отдал бы, чтоб оставшуюся половину провести с ней.

Во время прослушивания сонаты она косилась на Мишеля, из всех родственников Марго любила только его всей душой, остальным отдавала дань вежливости. У нее, двадцатишестилетней женщины, сложилось мнение, что она старше брата, а было как раз наоборот, и разница составляла семь лет, но, видимо, взросление у некоторых мужчин затягивается надолго. За год Мишель мало изменился, правда, возмужал, военная служба ему пошла на пользу, но он как был меланхоликом, таковым и остался. Ее подмывало спросить, позабыл ли братец свою ночную принцессу, да не решалась, боясь разбередить старую рану. Выдастся случай, и она непременно расспросит о Мишеле Сурова, которому Марго была не просто рада, а очень-очень рада.

Одно то, что Александр Иванович сидел рядом, наполняло ее восторгом, однако, несмотря на суждение родственников, будто на лице Марго написаны все мысли, а скрытность ей совершенно не знакома, восторг она держала глубоко внутри или прятала за искренней благожелательностью. Да как же не восторгаться высоким, плечистым, подтянутым офицером, на которого заглядывались женщины, а он представлял собой образец добродетели? Даже тонкие усики над верхней губой не придавали ему легкомысленности, он был серьезен и вдумчив – не подступись. К тому же сочетание светлых волос и глаз… О, эти бирюзовые глаза… Иногда они обжигали ее, и даже прожигали насквозь от груди до самых пяток, Марго чувствовала, как предательски рдели у нее щеки. Становилось жарко, требовался глоток воды, благо лакей стоял позади, держа поднос с бокалами лимонада, иначе она сгорела бы дотла. Марго украдкой проверяла, есть ли в Сурове хоть толика того огня, который жег ее? А он был спокоен, хладнокровен и внимателен настолько, насколько позволяли приличия, – какая досада. А что, собственно, она хотела бы от него? О, нет, это тема запретная навсегда.

Настенька закрыла ставни и возилась с замком, он не хотел защелкиваться, но тут откуда ни возьмись появился господин Шабанов:

– Позвольте мне, Настасья Назаровна.

Не привыкшая к вниманию молодых людей по причине юного возраста, она смутилась, опустила голову, но отступила. Илларион приложил некоторые усилия, и дужка навесного замка защелкнулась, после чего юноша, удовлетворенный своим умением, доложил:

– Полагаю, смазать замочек надобно, проржавел малость, можете завтра и не открыть без помощи.

– Благодарю вас, сударь, – сказала Настенька. – Пойду, магазин закрою, а завтра мадам про замок скажу.

Она забежала в магазин с вывеской над входом «Дамский каприз», где продавалось белье, а также изделия белошвеек – платочки, скатерти, салфетки, чепчики и прочая дамская надобность. Илларион не решился последовать за ней без приглашения, в ожидании девушки он прохаживался, заложив руки за спину, чему-то усмехался, глядя себе под ноги, а иногда поднимая женоподобное лицо к небу. Что уж он там высматривал – одному ему известно, но может, Илларион и не разглядывал ночное небо, а мечтал о сегодняшнем вечере – каким он выдастся.

Настенька заперла магазин на три замка, тщательно проверив каждый, связку ключей уложила в чехол и спрятала в бархатной сумочке, искусно вышитой цветными нитками. Она была готова пойти домой, да неловко уходить, как будто здесь никого нет. Илларион вовремя сообразил предложить:

– Позвольте вас проводить? – И чтоб не получить отказа, привел веские причины, по которым он здесь: – А то ведь сумеречно, народу нехорошего нынче много, девушке одной ходить по улицам боязно.

– Благодарю вас, – дала она согласие.

Он провожал ее почти каждый вечер уж тому две недели, рассказывая обо всем, что удалось узнать за день, а когда ничего нового не прочел или не услышал, повествовал о работе, полагая, что дело его представляет интерес. Илларион был молод, двадцати одного года, и приятной наружности – высок, строен (правда, сутулился), белокурые кудри блестели шелком, глаза у него были ясные и детские. Аккуратен, его черный костюм хоть и старый, а никогда не бывал измят, на нем нет пятен, а рубашка отливала белизной. В то же время юноша суетлив и болтлив, изъяснялся заковыристо, впрочем, недостатком это не назовешь, главное, обхождению научен, и с нежной душой, и Настеньке, в общем-то, нравился.

Они не торопились. Кругом-то цвела весна, а она не только очаровывала теплом и ароматами, она питала молодость надеждами и мечтами, пробуждала первые ростки чувств, кружа голову. Да, Илларион был во власти легкого головокружения, чувствовал небывалый подъем, а во всем виноваты чудный вечер, дивный покой и Настенька… Девушка была удивительно хороша и свежа, словно сама весна вышагивала рядом, отчего хотелось петь гимн радости, и он спел бы, если б умел.

– Давеча читал я газеты, что принес почтмейстер начальнику… – принялся занимать спутницу Илларион. – Курьезные случаи там описаны-с.

– Какие же? – поддержала она разговор, ей-то рассказать было нечего.

– В ведомостях сообщается, что в мировом съезде разбиралось дело об оскорблении артистом Полтавским словом и действием помощника режиссера Собачева. Выяснилось новое обстоятельство, показывающее, что Полтавский вовсе не раскаялся в своем поступке. Когда речь зашла о процессе среди лицедеев, он заявил: «Хотя я и получил повестку в мировой суд, но это еще ничего не значит. Как бил я Собачева, так и буду бить после». Съезд утвердил приговор мирового судьи, которым Полтавский был присужден к заточению на десять дней при городском арестном доме. Не забавно ли?

– Что ж тут забавного? – взглянула на него Настенька, а у того от ее взгляда сердце ухнулось куда-то вниз. – Бить людей дурно.

– Так ведь и народец актерский дурной, сплошь пьяницы да развратники.

– Откуда вам это известно? Вы знакомы с ними?

– Нет-с. Но так говорят. У вас прелестная шляпка, Настасья Назаровна, вам очень идет-с.

Да что шляпка! Настенька и без шляпки прекрасна: глаза, что синь небесная, только печальные, а ресницы длинные и густые; личиком беленькая, так что видны голубые жилки, на щеках чуть заметен румянец; светло-русые волосы длинными локонами сползали на спину, один раскрутился и змеился…

– Вам правда нравится? – оживилась она. – Я сама ее сделала, как учила мадам Беата.

– Право слово, вы мастерица!

– Полноте, какая я мастерица, – вздохнула Настенька. – Вот мадам Беата все-все умеет, учит меня, она хорошая. И красивая.

– Не спорьте, не спорьте! – Иллариону хотелось доставить ей удовольствие, а чем же доставить, если не комплиментами, которые женщины обожают, как он слышал. – Вы редкая умелица… Отчего вы все время оглядываетесь?

– Да? – приостановилась девушка, застигнутая врасплох. Осталось признаться, ведь лгать она не умела: – Поглядите назад, но незаметно… Карету видите?

Поскольку по дороге едва тащилась одна-единственная карета, Илларион, разумеется, ее увидел, но уточнил:

– Запряженная парой лошадей?

– Да-да. А теперь идемте. Не оглядывайтесь.

Илларион не понимал ее беспокойства, однако озабоченное личико Настеньки и его заставило волноваться, тянуло посмотреть назад. Но он же мужчина, а мужчине неловко проявлять любопытство при юной особе, Илларион дождался, когда разрешит девушка:

– Теперь поглядите. Едет карета?

– М-да. Чем вы озабочены?

– Да я уж третий день кряду встречаю сию карету. И утром видела, когда в магазин шла, и вчера вечером…

Что могло родиться в юношеской голове, затуманенной трепетным чувством к девушке? Конечно, это поклонник преследует Настеньку, и – какая досада – он богат, раз в карете раскатывает. Тем не менее Илларион с твердостью заверил:

– Не извольте беспокоиться, Настасья Назаровна, я не дам вас в обиду.

– А вот мы возьмем и… убежим! Ну? Побежали?

Какое счастье! – она взяла его за руку. Да что бежать – взлететь было в самый раз! Взять Настеньку на руки и… туда, где парят птицы и гуляют облака, где оба стали б свободными, как ветер, где некому указывать. Они побежали, держась за руки, свернули за угол, потом еще свернули, а когда очутились за следующим углом, остановились и оба разом рассмеялись. Настенька выглянула за угол и радостно сообщила:

– Не вижу кареты, мы скрылись! Я всегда убегаю от нее.

– Да за вами ли она ехала? Меня сомнение берет.

– Не знаю, – она продолжила путь, – но мне отчего-то не по себе. Да бог с ней, с каретой, я же трусиха, вот и показалось… А как вас называет ваша матушка?

– Когда сердита – Илларион, а когда добра – Лариосик.

– Точь-в-точь как мой дедушка! Ежели он сердит, то ворчит и кличет меня Настасьей, в остальные часы – Настенькой зовет.

– Можно и мне вас… как дедушка?..

– Отчего же нельзя? – улыбалась она.

– И вы меня зовите по-простому… Ой, я же запамятовал! Это вам, Настенька. Малость помялись, вы уж простите меня.

Из внутреннего кармана сюртука Илларион достал букетик ландышей, распространивших в ночном воздухе, наполненном покоем и прохладой, божественный аромат. И ничего он не забыл, просто не решался отдать ландыши, за которыми ходил пешком в лес ранним утром, а потом поставил в стакан с водой и следил за ними весь день. А Настенька тоненькими пальчиками осторожно взяла букетик и приложила к носу, не выразив радости, что обеспокоило Иллариона, он ведь был одержим идеей угодить ей, потому робко спросил:

– Вам нравится?

– Чудо, как хороши. Мне никогда не дарили цветов, спасибо.

– Ну, так идемте, Настенька! – воскликнул он, видя, что – да, угодил! – Идемте, а то ваш дедушка будет волноваться.

– Что еще пишут в газетах? – поинтересовалась она, дорога-то удлинилась, а за беседой пройдет незаметно.

– Объявляют-с, – воодушевленно заговорил он. – К примеру… Наизусть помню: «Лучший друг желудка. Вино Сен-Рафаэль предлагается как тоническое, укрепляющее и способствующее пищеварению. Брошюра о Сен-Рафаэльском вине как о питательном и целебном средстве доктора де Барре высылается по востребованию». Вы пробовали вино, Настенька?

– Что вы, как можно. Стойте! – испуганно прошептала она. – Кто это?

На их пути выросли три мужских фигуры, но в темном переулке с тусклыми фонарями лиц было не разглядеть, одно понял Илларион: дело худо, разбойный люд попался.

– Не бойтесь, Настенька, – отодвигая девушку за спину, шепнул он, хотя внутри у нее все сжалось от страха, но к трем теням он обратился смело: – Господа, разрешите нам пройти беспрепятственно.

– Лариоська! – крикнул один из разбойников известным голосом, мигом у Иллариона отлегло от сердца, знакомый ведь не тронет.

Тот, что стоял в середине, сделал несколько шагов, попав в свет фонаря, тут-то и признал его Илларион:

– Сережка! Фу-ты, черт бешеный, напугал-то нас как.

«Черт бешеный» оказался молодым мужчиной лет двадцати шести с чуть заметной щегольской бородкой, в светлой косоворотке, узких штанах, заправленных в сапоги, в пиджаке и картузе. По тому, как он подошел и остановился, поставив ноги широко, а руки на пояс, можно было судить, что Сережка в себе уверен, решителен, дерзок и силен. Но угрозы от него не исходило, улыбка была добродушной, а голос окрасился сиропом:

– Ты, я вижу, с барышней. Где такую добыл-то, а, Лариоська?

– Настенька, не бойтесь, – бросил через плечо Илларион, – это Сережка, сосед мой. Извини, друг Сережа, спешим мы очень, дедушка заждался ее.

– Стало быть, Настенькой тебя звать, – подошел тот ближе. – Коли дедушка заждался, то идите.

Девушка несмело сделала шаг, второй… поравнялась с незнакомцем и вдруг покачнулась, будто ее толкнули, а никто не толкал. Сергей вмиг поддержал ее, схватив за плечи и едва не ударившись лбом о лоб Настеньки. Так близко не подступал к ней ни один мужчина, кроме дедушки. Она ощутила его дыхание на лице и тепло крепких рук, почуяла запах, присущий только этому человеку, хотя других не знала. Он же, удостоверившись, что девушка стоит на ногах твердо, разжал руки со словами:

– Оступилась? Поостерегись, дорога здесь худая.

– Благодарю вас, сударь, – смущенно пролепетала Настя и оглянулась на Иллариона, словно искала у того защиты, но от кого, если угрозы не было?

– Прощай, друг Сережа, – сказал Илларион.

Теперь девушка шла быстро, провожатый, едва поспевая за ней, продолжал рассказывать газетные новости, как и до встречи с Сергеем и его товарищами. Не оступилась она, нет. Но что же произошло? Настенька будто попала в плотный и невидимый сгусток, окружавший незнакомца, который вызывал у нее страх и нечто еще, неведомое ей.

– Кто это был? – спросила она, неучтиво перебив спутника.

– Сережка? Сосед мой, я же сказывал. Дед его из крестьян в торговые люди выбился, отец продолжил дело, ну и Сережка сызмальства приучен работать, а иначе-то нельзя, мужчинам полагается быть при деле. Подворье у них большое, торговые лавки, помощников имеют, но до настоящих купцов далеко. Только Сережка бесшабашный, после смерти батюшки так и вовсе стал сорвиголова.

– Мы пришли, благодарю вас… Илларион! – внезапно произнесла она панически. – Посмотрите! Вон там, в переулке…

Из-за угла выглядывали задние колеса и часть кареты. Той или не той, что они видели полчаса назад, – неясно, но и того довольно, чтобы признать в этом не случайное совпадение. Илларион, как истинный мужчина, назидательно произнес:

– Вы, Настенька, не ходите одна, не нравится мне это. Завтра я непременно зайду за вами. – А ведь замечательный повод встретиться! – Прощайте.

Девушка скрылась в парадном ветхого двухэтажного деревянного дома, а Илларион смело побежал к переулку. Но карета тронулась с места, и, когда Илларион достиг угла, она была далеко, быстро растаяв в темноте.

Марго нравилось, когда ее сравнивали с ветром, это означало, что она так же стремительна и быстра, так же неуловима и сильна, а еще свободна. Чего ей действительно недоставало, так это свободы – абсолютной, как монархия, желанной, как любимый мужчина, но не все желания исполнимы, зато есть к чему стремиться.

Она оторвалась от брата и подполковника, натянула поводья и повернула лошадь, чтобы осмотреть открытую холмистую местность. Вдали разглядела трех всадников (денщик Сурова поехал с ними) и, рассмеявшись, скрылась в чаще. Спрятавшись за кустами, Марго похлопывала лошадь по холке, представляя, как будут недовольны мужчины ее победой. Вот и они! Подъехали близко-близко, она слышала их переговоры…

Мишель, заставив лошадь поворачиваться на месте и не заметив сестру, досадливо ворчал:

– Ну, где же она? Куда подевалась?

– Должно быть, Маргарита Аристарховна углубилась в лес, – предположил Суров. – Больше-то некуда.

– Истинно так, – поддержал его денщик Степан. – Ежели б ее сиятельство поворотили назад, мы бы непременно встретились.

– Ну и где нам искать ее? – сердился Мишель. – Одной даме в лесу находиться опасно, неужели она не понимает этого?

– Однако Маргарита Аристарховна доказала нам, что она превосходнейшая наездница, – сказал Суров, не скрывая восхищения.

– Оставь, Саша, свои похвалы, – резко бросил ему Мишель. – Ты потакаешь ее безрассудствам. Марго! – закричал он, сложив руки рупором.

Три всадника разом развернулись, услышав лошадиное фырканье и треск сухих веток, из чащи выехала Марго с победоносной улыбкой, но брат был не расположен миндальничать с ней:

– Черт возьми, Марго, что за блажь – оторваться от нас?! Ежели б мы отклонились от курса, то потерялись бы! А коль ты встретила бы дурных людей?

Сестре были незнакомы угрызения совести, как и многим женщинам, но особенность Марго состояла в том, что от большинства дам она отличалась неуемностью во всем, посему отнеслась к негодованию брата легко:

– Не злись, Мишель, тебе это нейдет. Итак, Александр Иванович, я обогнала вас на своей Ласточке, как обещала в поместье брата.

– Склоняю перед вами голову, Маргарита Аристарховна.

Подъехав к ней, Суров поцеловал руку Марго, затянутую в лайковую перчатку, а Мишель никак не мог успокоиться:

– Теперь понимаю, почему в детстве к тебе применяли строгие меры, ты их заслуживала. Неужели это так важно – обогнать Сашу? Более никаких скачек!

– Милый, бери пример с Александра Ивановича, – ворковала Марго, посмеиваясь. – Он прощает маленькие капризы слабым женщинам.

– Это ты-то слабая? – хмыкнул рассерженный брат. – Не сказал бы. Как будем возвращаться, по холмам или здесь есть натоптанная дорога?

– Поедем лесом, – предложила Марго. – Он прекрасен в это время года, здесь много тропинок, а все дороги ведут… правильно, в город!

И кто посмел бы отказать ей? Мишель? Он остался бы в одиночестве, ему ничего не оставалось, как последовать за Марго и Суровым, который усмехался в усы во время перепалки и не поддержал друга.

Лес правда был прекрасен, его словно покрасили всеми оттенками зеленой краски, небрежно раскидав повсюду разноцветные пятнышки, которые терялись на буйном фоне зелени. И будто ожил дух земли, зашевелился под стрелами солнечных лучей, щекотавших его рыхлую спину, дурманя земляным ароматом. Все эти образы носились в голове Марго, да разве их выскажешь вслух? Не хватит простых и понятных слов, Мишель вовсе засмеет ее, а раз так, то нечего попусту тратить запал. Но когда они выехали на тенистую поляну…

– Ландыши! – ахнула Марго. – Боже мой, как красиво! Это подарок нам, я никогда не собирала ландыши! Александр Иванович, помогите мне сойти.

Суров слез с лошади, помог Марго, которая ринулась на середину поляны и присела. В синей амазонке с черным бархатным корсажем и белыми деталями она сама походила на цветок. Суров тоже срывал ландыши, денщик исчез в чаще, пришлось и Мишелю наклоняться за лесными цветами, его немного успокоил поистине лечебный аромат ландышей.

– Прошу вас… – Суров протянул цветы Марго.

– Вашвысокоблагородь! – донесся из чащи надрывный голос Степана.

Марго взяла ландыши, соединила со своим букетиком и, устремив коварные глаза на брата, посетовала:

– Вижу, ночная принцесса и год спустя не отпускает Мишеля. Я угадала? Только говорите правду, Александр Иванович.

– Мне трудно судить. Любовь штука тяжелая, а несчастная – вдвойне.

– У него испортился характер из-за той любви.

– Вашвысокоблагородь! – вопил денщик из чащи.

– Что там, каналья? – досадливо крикнул Суров, не отрывая от Марго бирюзовых глаз, завораживающих всех дам, и ее тоже.

– Тута… эта… Гляньте! Девица вроде как…

– Так девица или вроде как? – не двинулся с места Суров.

– Девица! – выкрикнул панически Степан. – Вроде как тут! Ваше сиятельство, ну, хочь вы погляньте!

Ее сиятельство ловко подхватила шлейф амазонки и перекинула его через руку, ведь ходить по заросшей травой земле с таким тяжелым и неудобным довеском – мучение. Наверняка тот идиот, что придумал шлейфы и корсеты с турнюрами, носил брюки и фрак.

– Идемте, Александр Иванович, – сказала она со смехом. – Посмотрим, что напугало вашего Степана.

Кто бы мог подумать, что человек, побывавший в сражениях, чего-то там испугается в лесу при свете дня? Наверняка глупый денщик приготовил шутку, решила Марго и готовилась задать ему трепку, ибо он оторвал ее от Сурова.

Физиономия Степана напоминала мордочку щенка перед пастью огромного волкодава, он был неестественно красным и указывал большим пальцем руки себе за спину. Разумеется, мужчины, прежде чем сделать шаг, сто раз подумают, так и Суров: дойдя до Степана, остановился и уставился на него с вопросом, мол, что случилось? Но не Марго. Она была бесстрашна, как амазонка, однако у ее бесстрашия имелась другая сторона: Марго сначала делала, а думала позже, поэтому без задержек и вопросов она прошла, куда указывал денщик, да наткнулась на тело.

– О боже! – вскрикнула она, ухватившись за ствол дерева.

В траве лежала на спине юная девица без признаков жизни, по одежде – из мещан: платье темно-серого, почти черного цвета, прилегающее в талии, сшито из фабричной хлопчатобумажной ткани; юбка внизу широкая, но по краю не было оборки – излюбленной детали мещанок. Из украшений – лишь дешевенькие сережки в ушах да узенькая бейка белого цвета по краю ворота-стойки. На ногах – тяжелые и стоптанные башмаки, но нижняя юбка, выглядывавшая из-под платья, отличалась белизной.

Восковое лицо девушки было повернуто в сторону, одна рука откинута, вторая покоилась на животе. Наполовину расплетенная коса закрывала откинутую руку, на которой узкий рукав платья был сдвинут выше локтя, и только волосы на концах косы оказались немного выпачканы кровью.

– Как она здесь очутилась? – произнес Суров в ухо Марго.

Чтобы ответить на вопрос «как?», надо понять, что случилось с девицей, но пока даже предположений не было. Марго подошла ближе к телу, наклонилась и, опершись рукой о колено, а второй придерживая длинный шлейф белой вуали, свисавший с цилиндра, осмотрела умершую.

– Раз на волосах кровь, значит, есть и рана, – сказал подполковник.

Стеком Марго приподняла часть волос, освободив руку девушки, тут-то и стало понятно: на запястье зияла ужасающе глубокая резаная рана.

– Видать, сама себя порешила, – вздохнул Степан, крестясь. – Экая жалость, ведь молоденькая… Как ее зверь не растащил?

Суров обошел Марго, присел на корточки и полностью убрал с руки девицы волосы, он недолго думал над загадкой, выпрямившись, сказал:

– Ежели она пришла сюда умереть, где же кровь? Поглядите, одежда, трава и земля чистые, а из вены кровь рекой льет, поверьте. Не странно ли? И где орудие, которым она разрезала себе руку?

– Могет быть, она на ем, на орудии, лежит, – предположил Степан.

– Тут дело нечисто. Как хотите, Маргарита Аристарховна, а без полиции не обойтись. Не бросать же труп девицы на съедение зверям?

– Мишель! – позвала Марго. – Мишенька, поди к нам!

А тот, забыв недавнее недовольство, увлекся собиранием ландышей, наслаждаясь лесным царством, потому на зов сестры пошел неохотно.

– Марго, тебе пришла в голову новая причуда? – Однако ворчанию его пришел конец, когда Мишель увидел труп девушки. – Позвольте, это… что?

– Милый… – Марго забрала из его рук ландыши и велела: – Бери Степана, скачите в участок. Непременно добейся встречи с Зыбиным Виссарионом Фомичом, он начальник следствия. Скажи, я прислала за ним и что в лесу мы нашли труп девицы, у нее глубокая рана на руке, и неясно, что произошло. Мы с Александром Ивановичем будем ждать вас здесь. Поторопись, Мишель…

2

Открыв дверь ключом, Павел Рогозин еще с порога крикнул:

– Жена, муж пришел!

Алисия не появилась с привычной приветливой улыбкой, не чмокнула его в щеку и не забрала кейс, чтоб отнести в кабинет, не принялась расспрашивать о новостях, которых в его работе хватает. Переобувшись, Павел прошел в комнату, там и увидел жену, лежащую на диване, и переполошился:

– Тебе плохо? Я вызову «Скорую»…

– Нет-нет, я… спала…

Она с трудом села, и хотя после глубокого сна человек не сразу становится деятельным, тем не менее Павел не успокоился:

– Ты бледная, я все же вызову…

– Не надо, я в норме, – сказала она твердо и в то же время холодно, а холодность не вязалась с мягкой и предельно щепетильной Алисией, трепещущей от одной мысли, что она кого-то может невзначай обидеть.

По традиции она отправилась готовить ужин, Павел, проследив за женой и удостоверившись, что походка у нее ровная и бодрая, признаков недомогания не видно, ушел на балкон курить, прихватив документы. Как все загруженные люди, он продолжал работать и дома, ведь необходимо контролировать подчиненных, учитывая не только разгильдяйство людей, но и нечестность, нередко жена помогала ему разобраться в финансовых дебрях. Он любил работать дома, притом не запирался в кабинете, напротив, совмещал просмотр телевизора с изучением кипы бумаг, точнее, в «ящик» практически не смотрел, потому его внимание не рассеивалось. Алисии было приятно, когда он находится рядом, ей нужны положительные эмоции, к тому же дома есть все удобства: халат, диван, ароматный чай и забота жены.

Он пришел на кухню с документами, машинально сел, но Алисия не забрала у него бумаги, как часто делала, а поставила тарелки и с осторожностью опустилась на стул. Как она садилась, а это был маленький прокол, он не увидел, иначе схватился бы за телефон. Учуяв запахи мяса и специй, ударившие в нос, Павел искал, куда бы деть бумаги, и жена подсказала:

– Положи на барную стойку.

Сказано – сделано, хотя он привык, что Алисия сама находит место документам, а также сует вилку с ножом ему в руки, кладет на колени салфетку, короче, ритуал был нарушен. Это лишь подтверждало, что сегодня жена не такая, явно что-то случилось, хотя это наверняка пустяк. Алисия склонна преувеличивать всякие мелочи, она же полностью отрезана от мира, любая ерунда ей кажется громадным событием. Но пока он начал с избитого вопроса, жена ведь после мелких неприятностей теряет аппетит:

– Почему ты не ешь?

– Не хочется.

В уме Алисия выстроила фразы задолго до его прихода, но не думала, что так нелегко будет их произнести. Глядя на Павла, как ни в чем не бывало поедающего ужин, не скажешь, что он вынашивает далеко идущие планы, которые осуществить проще простого, но он не отваживается, значит, это сделать должна она, и сейчас. После паузы, во время которой Алисия подавляла дрожь и собирала всю свою решительность, она, кусая губы, выдавила:

– Павлик, сегодня приходила Елена…

– Ленка? – пережевывая горячую отбивную, хмыкнул он. – Денег клянчила? Я же сказал, без меня ничего не давать.

– Не племянница. А Елена… твоя Елена.

– Моя? – не придал он значения намеку, ну, не расшифровал, что означает «твоя Елена». – Как фамилия? У нас много Елен работает.

– Она не с фирмы, как я поняла, она… В общем, Павлик, я не буду препятствовать… тебе следовало об этом сказать мне раньше.

Павел уставился на жену, будто не понимал, о чем она сконфуженно и тихо лепечет, и с недоумением произнес:

– Препятствовать? В каком смысле? И что мне следовало тебе сказать?

Не сразу, через преодоление внутреннего барьера, набирая воздух после каждых двух-трех слов, она торопливо выпалила:

– Ты не решаешься… объявить мне о разводе, потому что жалеешь меня… я могу сама подать… и теперь уж подам, но напрасно… напрасно пришла она, а не ты сам…

– Что?!! – Он выкатил глаза, но Алисия разволновалась, покрылась пятнами и тяжело задышала, Павел поспешно подскочил к ней. – Тихо, тихо, только не волнуйся, тебя кто-то развел… Алиса, ты как? Лекарство принести или «Скорую»?..

– Ни то, ни другое.

Она жестом отстранила мужа, но он и не подумал уйти, а присел на корточки, взял ее руки в свои ладони и не позволил их вырвать:

– Чш-ш, успокойся. Какой развод, что за бред? Теперь спокойно расскажи, кто сюда приходил и что тебе навесил?

– Приходила твоя любовница Елена…

– Алиса, у меня нет любовницы!

Это сейчас главное, но чтоб дошло до ушей жены, пришлось повысить тон, правда, Павел тут же испугался своего громкого голоса и гневной вспышки, гнев, разумеется, предназначался сплетнице Елене. А больше всего он испугался слова «любовница», оно, как бритвой, подрезало нити, на которых держится душа, стоило только представить, что пережила Алисия до его прихода. Как же теперь убедить жену? Какие найти слова, чтоб стереть даже память о негодяйке?

– И никогда у меня не было любовниц с тех пор, как мы поженились, – заверил он. – Поверь мне, мне, а не какой-то там… Когда она приходила?

– Еще днем.

– Днем?! И ты не вызвала меня?! Полдня жила с этой сплетней?! Алиса, тебе же нельзя волноваться…

– Я знаю, ты бережешь меня, жалеешь, мучаешься со мной – она так и сказала. Зачем же мучиться? Она просила проявить инициативу… Она такая красивая, что меня взяла зависть. И я понимаю, Елена подходит тебе.

Как всякая женщина, Алисия была эмоциональной натурой, она с трудом говорила; при всех ее стараниях сдержать слезы они оказались непослушными и покатились по щекам. Некстати, ах как некстати все эти потрясения, теперь нужно действовать, и срочно. Павел подхватил рыдающую жену на руки, понес в гостиную, одновременно целуя ее куда придется и говоря:

– Алиса, почему ты меня не слышишь? Нет никакой Елены, глупенькая. Она солгала тебе. Не знаю зачем, но солгала. Нельзя же верить первой встречной, а не мужу. Ну, успокойся, родная моя… сейчас я вызову врачей…

А родная с каждой секундой заметно слабела, тем не менее у нее были контрдоводы, казавшиеся ей более правдивыми.

– Она перечислила приметы на твоем теле… даже шрам от операции… и три белых пятна. И кольцо показала… Зачем… зачем ты обманывал меня?

– Алиса… – укладывая ее на диван, с нервным смешком произнес Павел, понимая, что дело плохо: у нее посинели губы, но разуверить-то ее надо! И немедленно. – Мои пятна и шрам видели все, кто ходит в бассейн. С таким же успехом можно рассказать, какие на твоем теле есть приметы, а серьезные доказательства – фотографии, записи… Как же ты так купилась? Я обязательно найду ее, приведу, и ты посмотришь, что эта стерва запоет. Алиса, ну, посмотри на меня… Неужели я не заслужил, чтоб ты верила мне?

Разумеется, ей очень хотелось ему верить, хотя не верилось – злое зерно пускает корни молниеносно и укрепляется настолько сильно, что вырвать их потом нелегко. Тем не менее в темных, как ночь, глазах Алисии появился живой огонек, а посиневшие губы тронула слабая улыбка.

– Ты… правду говоришь?

– Конечно. Мне никто не нужен, кроме тебя. Эта гадина вымогала что-нибудь?

– Нет… – еле слышно вымолвила Алисия. – Больно…

– Потерпи, я принесу лекарство.

Павел сбегал в спальню, основная часть лекарств лежала в плетеной корзинке, но когда вернулся вместе с корзиной, Алисия уже была без сознания. Стараясь не паниковать, что в принципе было невозможно, он судорожно вытряс на ладонь таблетки и сунул ей в рот одну.

– Ну же, Алиса… Сейчас будет легче…

Его колотило от сознания, что какая-то тварь все его усилия оградить жену от стрессов свела на нет. Павел рванул за телефоном, вернулся с трубкой, одной рукой приподнял голову Алисии, чтоб случайно таблетка не попала в дыхательные пути, к счастью, ему ответили после третьего гудка.

– Пожалуйста, срочно… я заплачу любые деньги!.. Срочно нужен врач… Сердечный приступ, жена без сознания… Тридцать три года, есть сердечное заболевание, через две недели должна была состояться операция… – Назвав адрес и услышав, что «Скорая» выезжает, он закричал в трубку: – А мне что делать?! Как помочь ей?

– Ждите, – был дан сухой ответ.

– Черт! – в сердцах он закинул трубку в кресло.

Пощупал пульс на шее жены – и не уловил пальцами ударов, хотя он не медик, может, не туда нажимал. Есть же другой способ – Павел приложил ухо к груди Алисии… Но стук собственного сердца оказался намного громче, он бил по вискам, отдавался во всех частях тела, включая кончики пальцев, отчего те стали малоподвижными. Внезапно его ударило: она же не дышит! Павел мысли не допускал, что наступила смерть, это блузка виновата, из-за нее не слышно ударов сердца и дыхания. Рванув ее в разные стороны, он снова приложил ухо к груди Алисии – пульса не было, жена не дышала.

– Алиса! – взвыл Павел. – Этого не должно было случиться!

Еще молниеносный маневр – в прихожую, он открыл настежь дверь, дабы не тратить времени, когда приедут врачи, может, те секунды окажутся решающими. Вернувшись к жене, он еще раз послушал пульс… Тишина в ее теле отсекала всяческую надежду, но Павел не из тех, кто опускает руки. Что остается? Искусственное дыхание… массаж сердца… А вдруг в данном случае эти меры противопоказаны? Но не сидеть же сложа руки, не ждать же, когда она умрет!

Павел быстро переложил Алисию на пол, развел ее руки в стороны, потом свел, развел… Теперь массаж… Только бы заставить сердце работать, дышать, жить. Только бы продержать ее до приезда врачей. Никогда раньше он не боролся за чужую жизнь, толком не знал, как это делается, лишь видел по телевизору, но отчаяние заставляет верить в свои сверхсилы.

Руки… Массаж… Руки… Пот капал с его лба на Алисию, во рту пересохло.

Массаж… Знать бы точно, сколько делать толчков, Павел остановился на счете: три на три. Ему показалось, три толчка и три серии искусственного дыхания будут правильными при реанимации.

Еще складывал и разводил руки, да хоть до завтрашнего утра он готов был стать медиком, лишь бы Алисия выжила.

Она вдруг вдохнула, широко распахнув глаза.

– Алиса… – вымученно и хрипло рассмеялся Павел. – Алиса, ты… ты молодец… Не пугай меня больше, ладно? – Она зашевелила губами, Павел наклонился, подставив ухо. – Что? Нет, лучше молчи, береги силы.

Алисия не послушалась, хотя строптивость не ее черта, и повторила беспокойным шепотом:

– Павлик, не вини себя… это я глупая…

– «Скорую» вызывали? – раздался долгожданный голос, вселивший реальную надежду.