— Ахтарская овчарка. Еще бы он чего-то в документах нашел. Он их, наверное, вверх ногами читал.

Если бы эти слова передали Извольскому, Неклясов ничем не рисковал. Сляб любил, чтобы его сотрудники не выносили друг друга.

Стрелка началась, как в лучших английских домах: секунда в секунду.

В тот момент, когда темно-зеленый «паджеро» Брелера, сопровождаемый двумя «ауди», свернул на пустырь с Новомосковской улицы, с другой стороны пустыря, выходившей к полузаброшенному железнодорожному переезду, выскочили двое — скромный «мерс-320» и черный «БМВ» с тонированными стеклами.

Дверцы «БМВ» распахнулись, и из них полезли стриженые амбалы. Тот, который первым шагнул навстречу Брелеру, ужасно напоминал шкаф, шутки ради наряженный в штаны и куртку. Кубообразную голову венчала короткая, как у свиньи, щетина волос, под маленькими глазами в оттопыренном рту перекатывалась сигарета «Мальборо». «Ну дебил!» — восхитился про себя классическим типажем Брелер.

— В чем проблемы, Камаз? — негромко спросил Брелер, засовывая руки в карманы пальто.

— Ты кто такой? — спросил Камаз.

— Я заместитель Черяги. Начальника службы безопасности. Брелер моя фамилия. Камаз набычился.

— А где сам Черяга? — спросил он.

— Черяга сейчас подлетит, — спокойно сказал Брелер. — Велел без него начинать.

— Опаздывает, да?

— Начальство не опаздывает, начальство задерживается, — елейным голосом сказал Брелер. — Велело спросить, какие проблемы?

— А такие проблемы, что вы на нашей земле стоите, а за аренду не платите.

— Мы не на твоей земле, а в Ахтарске. Что-то я тебя в Ахтарске не видел.

— Твой гребаный Ахтарск можешь себе оставить — возразил Камаз, — а что на Наметкина, то наше. Лавьем-то делиться надо.

— Нечего мне тут с тобой рамсы разводить, — ответил Брелер. Мы — ахтарские. Так Джек решил, так Коваль решил, и не тебе, Камаз, вора перевякать.

— Когда Джек решал, вам крышу Премьер держал, а сейчас Премьера нет, пора вас на понятия ставить.

— Крыши нам Премьер не ставил, это ты ошибаешься, — возразил Брелер, — он на комбинате так был, разовый порученец. Сечешь разницу? Не он нам крышу ставил, а мы его на посылках держали. — Широко улыбнулся и добавил:

— А вот и шеф! Я же говорил — сейчас прилетит!

Уже некоторое время к диалогу двух противоборствующих сторон примешивался далекий рокот, словно в небе кто-то завел кофемолку. Теперь рокот обозначился ниже, громче — и из-за леса выплыла хищная тушка вертолета. Камаз не обращал на рокот внимания — мало ли кто летает над Москвой, — но тут, когда закричали, обернулся.

Лицо Камаза перекосилось ужасом, и это было так же примечательно, как если бы от ужаса перекосился ну, скажем, ковш экскаватора.

Вертолет был не какой-нибудь гражданский потрепанный пузырь, — а хищной военной раскраски, с тридцатимиллиметровыми авиационными пушками и блоками неуправляемых реактивных снарядов, мертво скалившимися по обе стороны тупого носа, и с двумя кассетами, из которых торчали головки «Штурма» или еще какой ракеты «воздух — поверхность». Вертолет медленно сделал круг почета над остолбеневшей публикой, спустился ниже и завис в двух метрах над головами бандитов.

Песок, поднятый лопастями, летел во все стороны, У одного из бандюков выдуло из кармана небрежно засунутые туда «деревянные»… За спиной Камаза кто-то истерически вскрикнул. Вертушка подалась еще ниже к земле, дверца технического отсека распахнулась, и из нее спрыгнул невысокий человек в деловом прикиде, подошел к беседующим.

— Какие вопросы? — негромко спросил Черяга. К чести Камаза, бандит попытался сохранить лицо. И это бы ему удалось, если бы не растерянный шепот его подручных и хлопанье дверец «БМВ».

— Да вот, — сказал бригадир, — надо было посмотреть на тебя, какой ты есть. А то на моей земле стоишь, а носа не кажешь…

— Посмотрел?

Камаз развел руками, пытаясь скрыть невнятицу собственных слов.

— Какие проблемы, браток! Посмотрел. И обернулся к ребятам:

— Поехали!

«БМВ» летел с площадки так, что шины взвизгивали на поворотах.

Боря Перчик на чердаке пятнадцатиэтажки растерянно переводил ствол с вертушки на Черягу и обратно. Ему было велено стрелять, если все стреляют, и не стрелять, если стрельбы нет. Ему не было дано никаких ценных указаний насчет появления в районе стрелки боевого вертолета новейшей модификации. Поразмыслив, он решил, что ситуевину следует отнести ко второму обговоренному случаю: случаю отсутствия стрельбы.

Вздохнул и принялся паковать винтовочку — штучка была ценная, в другом месте непременно пригодится.

Самое удивительное было то, что Боря, недавно вернувшийся из Чечни, не мог опознать типа вертушки.

Юра Брелер и сам толком не знал, что задумал Черяга и куда так неожиданно он сорвался за полтора часа до стрелки. Сейчас он стоял и попеременно глядел то на «БМВ», улепетывающий к переезду, то на ощетинившуюся стволами летающую морду.

— Ну ты даешь! — восхитился Брелер, — чья вертушка?

— Конгарская, — ответил Черяга.

Брелер хлопнул себя по голове. Блин! Сам должен был догадаться!

— Погоди! Они же не из Сибири прилетели? Какая у этой штуки дальность полета?

— У Ми-28 — четыреста километров, — ответил Черяга, — а у этого шестьсот плюс двести километров подвесных баков. Они на полигоне были под Рязанью.

— А что они военным объяснили?

— Они в Тушино летят. За железякой. У них мероприятие срывается, через неделю выставка в Абу-Даби, а железяки все нет…

Брелер покачал головой, провожая акулий силуэт, скользящий над лесом.

— Так это вертушка для выставки?

— Экспериментальный образец.

— Постой! Так они же не вооружены! А что бы ты делал, если бы стрелять пришлось?

Черяга недоуменно вынул из губ папиросу.

— Почему не вооружены? — спокойно спросил он. — Это автоматчик в техническом отсеке сидел, он не вооружен. А боеприпасов у пушки десять цинок… Поехали!

Если бы полгода назад Даниилу Федоровичу Сенчякову, генеральному директору Конгарского вертолетного завода, сказали, что новая сверхсекретная вертушка будет участвовать в бандитской разборке на стороне генерального директора АМК Вячеслава Извольского по кличке Сляб, он бы хрупнул по столу старческим кулаком и вскричал: «Да я самого Сляба грохну! Сталина на него нет!»

Даниил Федорович Сенчяков был самый нетипичный директор, какого только было можно себе вообразить. На фоне нынешней России он гляделся не мамонтом даже — трилобитом.

Сенчякову было глубоко за семьдесят, и на пенсию он ушел аж в 1991 году. К 1993 году завод стоял, как член в брачную ночь, новый директор пропал бесследно в милых его сердцу оффшорах, а трудовой коллектив, который на тот момент еще имел право избирать директора, пошел к пенсионеру, как киевляне к варягам, и с плачем предложил ему венец и державу. Трудовой коллектив руководствовался одним здравым соображением: Сенчяков был семидесятилетним вдовцом, без детей и племянников, и воровать ему было просто не для кого.

Трудно сказать, был ли это оптимальный выбор. Твердокаменный партиец и ветеран Великой Отечественной, один из учеников знаменитого Миля, Сенчяков так и остался насквозь убежденным коммунистом — несмотря на то, что годы 1950-1954 провел за колючкой в «шарашке». По взглядам, манерам, характеру Сенчяков безнадежно отстал от времени и порой до ужаса напоминал завитого французского придворного времен Людовика XIV, с опаской карабкающегося на борт реактивного лайнера. Сенчяков так никогда и не понял, что военно-промышленного комплекса больше нет, и что никогда, ни при каком правительстве, Россия больше не будет продавать нефть на Запад, чтобы на вырученные деньги оплачивать Конгарскому вертолетному заводу строительство двухсот винтокрылых барракуд в год…

Но удивительное дело — этот директор, повесивший у себя в кабинете портрет Сталина, директор, призывавший голосовать за коммунистов, не украл у завода ни копейки. И именно он бросил во всеуслышание на митинге губернатору-коммунисту, избранному его стараниями: «Ты — не красный! Ты красно-зеленый!» И на вопрос о том, кто такие красно-зеленые, пояснил: «Это красные, у которых руки по локоть в долларах». Площадь грохнула смехом, кличка «красно-зеленый» намертво приклеилась к главе региона, следующие выборы он проиграл нынешнему губернатору Дубнову.

Сенчяков крутился как мог. Срезал себестоимость, экономил копейки, метлой гнал воров. На пустующих площадях он организовал производство медицинских инструментов и запчастей для «жигулей». Выточенные из оборонных материалов компоненты двигателя стали покупать «Рено» и «Даймлер-бенц». Другие директора тоже крутились, с одной лишь разницей: когда они организовывали экспортное производство, цеха сдавались за копейку в аренду фиктивным компаниям, и все, что было сделано на заводском оборудовании заводскими рабочими, продавалось от имени этой самой фиктивной компании, на деле принадлежавшей директору. Получалось, что за станки платил завод, за электроэнергию платил завод, за материалы платил завод, а доход от продажи изделия получала фирма директора. Промышленный, так сказать, вариант басни про вершки и корешки.

У Сенчякова вся валюта, вырученная от контрактов с «Рено», шла рабочим — и на строительство величественных вертолетов, которые Павел Сергеич Грачев лично обещал оплатить. Дело было в 1994 году, оборонный заказ не был утвержден, объемы были неизвестны. «Это наши проблемы, — сказал министр обороны, — стройте! Заплатим! Ваш завод — надежда России».

Пользуясь влиянием КПРФ (это было еще до того, как он прилюдно облил губернатора), коммунист Сенчяков добился в Минобороны выгоднейшего заказа: по соглашению с американцами один из гигантских цехов был переоборудован под разборку и уничтожение баллистических ракет. Американцы платили живыми баксами, из ракет можно было попутно извлекать драгметаллы, смешанная американо-российская комиссия навестила завод и приняла оборудованный цех на «ура».

К концу 1994 года Сенчякову объявили, что за вертолеты ему ни копейки ни заплатят. Директор бросился в Москву, в Миноборонпром. «Когда вам давали заказ, — объяснили ему в департаменте авиационной промышленности и судостроения (да-да, департамент назывался именно так), — все думали, что военный заказ будет на двадцать триллионов рублей, а Дума утвердила только пять триллионов». — «Но мне обещал сам Грачев!» — «Ну что ж, поговорите с…» — и чиновник назвал очень известную фамилию из Минобороны.

Известная фамилия Сенчякова не приняла — вместо нее с директором поговорил мордастый референт. Референт внятно объяснил Сенчякову следующее: что он, Сенчяков, конечно, может получить деньги за вертолеты. Но только при одном условии — если он сдаст оборудованный американцами цех по разделке ракет в аренду некоему ТОО «Сатурн» с уставным капиталом в двести рублей. Стоимость аренды составляла ноль целых хрен десятых. Пайщиками ТОО «Сатурн» были два ракетных генерала, один зам военного министра, жена зама и чиновник из Минфина. Сенчяков возмутился, и референт, не правильно истолковав его возмущение, предложил включить в число пайщиков еще и Сенчякова. Сенчяков поднялся со стула, на котором сидел, взял стул за ножки, и начал этим стулом бить референта с криком «При Сталине бы тебя к стенке!» — Это была любимая фраза директора.

Позже, уже трясясь в поезде и непрерывно глотая нитроглицерин, старик осознал, что положение завода безвыходное. Либо завод отдаст забесплатно американский контракт, либо он не получит денег за боевые вертолеты. И в том и в другом случае в балансе зияла гигантская дыра, которая даже не позволит зарплату выплатить.

Сенчяков пошел на принцип и американский контракт не отдал. Вертолеты остались стоять в цехах: двенадцать МИ-28 и новая разработка КБ, двухвинтовой четырехместный «Ястреб». Боевой вертолет — это не такая штучка, которую можно вывезти на рынок в базарный день и продать. Завод нашел покупателей — каких-то арабов. Но торговать самостоятельно он права не имел, весь экспорт оружия шел через госкомпанию «Росвооружение». Референт важного лица не забыл скачек со стулом в собственном кабинете. Эмиссары «Росвооружения» отправились оформлять сделку, которая приносила России несколько сотен миллионов долларов и… намеренно провалили ее. Впрочем, может быть, дело было и не в референте с его хозяином. Может, взятку эмиссарам сунули американские конкуренты…

Вертолеты стояли в обезлюдевших цехах. Люди уходили в бессрочный отпуск. Рабочая неделя на заводе сократилась до трех дней.

К концу 1995 года Сенчяков обнаружил еще одну удивительную вещь: вертолеты стоили кучу денег. Если бы Минобороны за них заплатило, завод получил бы около полутора триллионов рублей. На этот несостоявшийся заработок были начислены налоги — где-то восемьсот миллиардов рублей.

Так вот, Минобороны за вертолеты не заплатило. А налоги с завода… списали. Откуда же взялись деньги, спрашиваете вы? А деньги были те самые, которые завод заработал по американскому контракту и по договору с «Рено».

Сенчяков с ужасом осознал одну простую вещь: если бы он поступил как обычный вор и заключил контракт с «Рено» не от имени завода, а от имени подставной фирмы, то деньги остались бы у подставной фирмы и он бы смог кормить с них завод.

В 1996 году на заводе появились чеченские эмиссары. Они слышали о том, что Сенчякову не заплатили за вертолеты, и были готовы заплатить. Разумеется, не по два миллиона долларов за вертолет, но тоже вполне достаточно. Разумеется, не заводу, а лично директору. Все вопросы доставки чеченцы брали на себя.

«А для чего вам боевые вертолеты?», — полюбопытствовал директор у полевого командира. «Вах, ты что, маленький, что ли?» — осклабился чеченец. Сенчяков представил себе наглядную картину: сделанные на российском заводе новейшие вертолеты, не состоящие еще на вооружении у российской армии, расстреливают российских солдат, а тридцать сребреников за это лежат в швейцарском банке… Сенчяков не стал гоняться за чеченцем со стулом, потому что чеченец был бородатый, здоровый как бык, и с оружием. Он вежливо выпроводил его и позвонил в управление ФСБ по области, но на следующую встречу чеченец так и не пришел, кем-то предупрежденный.

Сенчяков был настолько взбешен, что через месяц передал бесплатно два вертолета воюющему в Чечне полку. Вертолеты были подбиты при первом же вылете.

Спустя месяц Сенчяков доподлинно разузнал, что никто вертолеты не подбивал, что летчики мирно сели возле указанной высоким начальством горки и ушли, а спустя полчаса вертушки с новыми летчиками уже летели к новым хозяевам.

Неясные слухи, гулявшие по российским войскам насчет новейших вертолетов, еще не поступавших на вооружение российской армии, материализовались совершенно неожиданно: спустя два года, когда заблудившийся в тумане чеченский вертолет сел возле сортировочной станции железной дороги. Из вертолета вышли два бородатых дяди с автоматом, постучали дулом в окошечко диспетчеру и попросили отыскать среди скопившихся на путях цистерн ту, которая с авиационным керосином.

На беду чеченов, на сортировку в этот момент заехала машина с казаками, приехавшими разбираться с начальником станции по поводу пропавших товаров. Завидев вертолет и уяснив ситуацию, казаки резко изменили планы. Результатом изменения стал скоротечный огневой контакт: чеченов посекли в дым, на путях взорвалась цистерна с пропаном, а почти невредимый вертолет без единой царапины на пуленепробиваемых стеклах попал в ФСБ и в прессу.

Скандал вышел тот еще.

На завод приехала следственная группа ФСБ и долго трепала Сенчякову нервы. В центральной прессе появились публикации о том, что директор продавал вертолеты чеченским террористам. Налоговая полиция арестовала счета завода и вывезла прочь часть оборудования, абсолютно неликвидного, но необходимого для выполнения контрактов с «Рено». А через два месяца предынфарктного состояния (и у завода, и у директора) старший фээсбешник ласково намекнул Сенчякову, что ему достаточно вернуться к варианту с ТОО «Сатурн» (в котором теперь образовался еще один пайщик — генерал ФСБ) — и все неприятности уйдут сами собой…

Директор Сенчяков думал вечер и всю ночь. Утром он попросил у собственного шофера «жигули» (заводская директорская «волга» была арестована налоговой полицией и продана за гроши фирме, принадлежащей заместителю начальника налоговой полиции) и поехал за двести двадцать километров на Ахтарский металлургический комбинат.

Узрев в своей приемной престарелого вертолетчика, Вячеслав Извольский изумился не меньше, чем если бы обнаружил в ней, скажем, павиана в цилиндре. Извольский и Сенчяков были полными антиподами. Одному было тридцать четыре — другому семьдесят три. Извольский не раз в более или менее широком кругу называл Сенчякова «…удаком» и «е… ным коммунякой», и еще более витиеватыми характеристиками, на которые Сляб был несказанно щедр. Сенчяков, опять-таки, не раз приводил Извольского в качестве примера тех, «кого бы при Сталине поставили к стенке». Один не украл у завода ни копейки, жил в двухкомнатной «малосемейке», — и завод его сидел в глубочайшей заднице, а рабочие перебивались с хлеба на водку, купленную за разворованные детали (тут уж, охраняй завод или не охраняй, а если зарплаты нет, его непременно растащут). Другой крал миллионами, выстроил себе трехэтажный особняк в реликтовом парке, — а завод его процветал, и никто с него ничего не нес.

Извольский довольно сухо оглядел старика, поздоровался, не подавая руки, и пригласил в свой роскошный кабинет, со стенами, отделанными розовым деревом и с наборным дубовым паркетом.

— Чем могу помочь, Даниил Федорыч? — спросил Извольский, нетерпеливо поглядывая на часы — через полчаса начиналась утренняя «топтушка».

Сенчяков вздохнул и начал рассказывать.

Минут через десять после начала рассказа Сляб поднял трубку и коротко велел Черяге зайти к нему, и после этого они слушали рассказ вдвоем. Директор говорил долго — по-старчески путаясь, перескакивая с мысли на мысль, и время от времени переходя от чеченцев и ТОО «Сатурн» к длинным рассуждениям о Сталине, героическом советском народе и преимуществах плановой экономики.

Извольский слушал, не перебивая. Прошло время «топтушки», которую провели без директора, у секретарши обрыдался телефон, в предбаннике уже налетали друг на друга просители, — Сенчяков все говорил и говорил. Было уже одиннадцать часов, когда директор наконец иссяк. Извольский оглядел его внимательными голубыми глазами, поджал губы испросил:

— Так от меня-то вы что хотите, Даниил Федорыч?

— Мы вам задолжали за броневой лист, — объяснил Сенчяков, — подайте на нас в суд и обанкротьте нас. Сейчас ведь есть ускоренное банкротство.

Извольский побарабанил пальцами по столу. Старик говорил правду — у вертолетчиков было очень мало долгов в бюджет (вот они — списанные деньги по контрактам с «Рено»), при согласии обеих сторон обанкротить предприятие было неимоверно легко, и АМК был действительно крупнейшим кредитором вертолетчиков. (Повинен в этом, кстати, был все тот же Сенчяков, упорно отказывавшийся платить именно «вору» Извольскому.)

— А что это мне даст? — в упор спросил Извольский. — Вместо вас разбираться с генералами? Чтобы уже на мой завод наехали, а не на ваш?

— Вы сами генерал. На вас не наедут. Извольский помолчал. Сенчяков, видимо, неверно истолковал его молчание и заторопился.

— Мой завод прибыльный! — сказал он… — У нас участок платинового напыления, контракт с «Рено», ракетный контракт — если мы сможем сами заключать сделки на внешнем рынке, мы выживем!

— А почему ты ко мне пришел? — спросил Сляб, — а? Кто меня вором называл? Кто про Сталина и стенку говорил?

Старик опустил голову. Он молчал некоторое время, потом посмотрел Извольскому прямо в глаза и сказал:

— Я не знаю, как так получается. Я не ворую, а мой завод стоит. Ты воруешь, а твой завод работает. Я хочу, чтобы мой завод работал.

Это была личная маленькая победа, которую Извольский одержал над коммунизмом.

Спустя полчаса Сенчякова сплавили заместителю директора по производству (под тем предлогом, что сам Сляб в машиностроении не рубит и о возможностях вертолетного завода надо рассказывать спецу). Извольский и Черяга остались одни.

— Ну, что скажешь? — спросил Сляб.

— Сволочи какие, а? Вертушки чеченам сливать! Не, честное слово, были бы лишние бабки, сам бы киллера нанял…

— А то ты раньше не знал, что сволочи. Я спрашиваю — что с Сенчяковым делать?

— А что? У него хорошая идея. Если в наш областной суд подать — так хоть завтра обанкротят.

— А дальше что? Ты там был хоть раз? Это как египетскую пирамиду купить! Девять гектаров цехов, двести вертушек в год — кому двести вертушек нужны?

Черяга задумчиво сказал:

— Знаешь, он на «жигулях» приехал…

— На каких «жигулях»?

— Вон стоят…

Извольский подошел к окну, из которого открывался вид на площадку перед заводоуправлением. Площадка была заставлена десятками автомобилей — «жигулей» и подержанных, но вполне достойных иномарок. Рабочие АМК понемногу отвыкали от трамваев и автобусов. Синий «жигуль» с ржавым задом приткнулся между внушительным «мицубиси паджеро» и старой «тойотой».

— Ну и дурак, раз на «жигулях», — взорвался Сляб. — Если директор ездит на «жигулях» — это не говорит хорошо о директоре! Вот если рабочие ездят на джипах — тогда это хорошо говорит о директоре!

Извольский повернулся.

— Ты хоть представляешь, что там надо делать? — спросил он. — Половину рабочих уволить — раз! Все их чертовые детские сады на баланс городу передать — два! Пробить в Москве разрешение на экспорт вертушек — три! Да это же бочка бездонная, а не завод! Легче взорвать и новый построить!

— Но ведь генералы-то, — возразил Черяга, — видели в заводе прибыль…

— Воровство они видели, а не прибыль! — заорал Сляб, — вертушка пятнадцать лимонов стоит, а они ее чеченцам за три толкнут! Зато все три положат себе в карман! А мне такой бизнес на х… не нужен! А потом — на какой… мне ссориться с генералами? Очень мне нужно, если из-за этого паршивого ракетного цеха мне сюда ФСБ приедет и станет меня проверять!

Черяга опустил голову. Это было правда. Обанк-ротить КВЗ было проще простого. Но лучше, чем кто-либо, Черяга знал, что такие конфликты решаются не в суде. И даже не на стрелках. И ввязываться с силовыми структурами в войну из-за девяти гектаров металлолома…

— А ты представляешь, какой это авторитет? — спросил Черяга. — К тебе человек добровольно приполз. И кто — Сенчяков! Коммунист пробитый! Ты его защитишь — к тебе еще двадцать директоров приползет!

— А если сюда ФСБ придет? — повторил Извольский.

— Я — за то, чтобы помочь вертолетчикам, — сказал Черяга.

Извольский помолчал.

— А если под твою ответственность? — спросил он своего зама.

— В каком смысле?

— В таком. Ты — ходишь в суд. Ты разговариваешь с судьями. К вертолетчикам тоже ездишь ты. Все пройдет спокойно — отлично. Можешь давать интервью, как АМК спас завод. А наедут на комбинат — я тебя сдам. Извините, ребята, но это частная инициатива моего зама. Хотел на стороне капусты срубить.

Берите его и ешьте. С завода я тебе вышибу. Что с тобой генералы сделают, меня не касается — пусть хоть чеченам вместо вертушки продают. Мне свой завод, извини, дороже вертолетной помойки.

— Хорошо, — сказал Черяга.

Со времени этого разговора прошло два месяца.

Из них две недели ушли на переговоры с Сенчяковым. По видимости эти переговоры вел Черяга — на самом деле все до одного условия, выставленные им, принадлежали Извольскому. Условия были непростые — особенно для коммуниста. Со времен приватизации сокращений на заводе не было — Извольский потребовал уволить как минимум треть. Коммунист Сенчяков был горд, что сохранил на балансе завода всяческие детские садики, дома отдыха, подсобные хозяйства и прочие вещи, от которых происходит несварение баланса и превышение расходов над доходами, — Извольский требовал от всего этого отказаться.

Более того — ничтоже сумняшеся, Извольский хотел, чтобы все распоряжения о сокращениях вышли именно за подписью уважаемого народом Сенчякова. Чтобы рабочие не рассматривали происходящее в том смысле, что, мол, был на заводе директор-коммунист и катался народ при нем как сыр в масле, а потом пришел буржуй Извольский и всем показал кузькину мать.

Вертолетчиков обанкротили с молниеносной быстротой.

Черягу вызвали в Москву. В уютном ресторане, контролируемом Измайловской преступной группировкой, он встретился с тем самым известным лицом, которое являлось соучредителем ТОО «Сатурн». Известное лицо повторило Черяге предложение, сделанное его референтом Сенчякову.

— Это очень выгодный для завода контракт, — сказало известное лицо, — вы посмотрите, Сенчяков от него отказался, и что? Как просел завод…

Собеседник Черяги пожевал губами, задумался и добавил:

— Хотя, с другой стороны, как посмотреть… Вы ведь их отхватили за полтора миллиона зачетными… Бред какой-то, а? Крупнейший завод — за сорок тысяч долларов, хороший «мере» столько не стоит, за сколько вы завод купили. Ведь это можно и в суде оспорить, как мошеннический сговор…

Черяга молча выслушал известное лицо, достал из дипломата прозрачную папочку с красной каймой и положил ее перед собеседником.

— Это что такое? — полюбопытствовал тот.

— Это документы, — объяснил Черяга, — о том, кто и как продал чеченцам вертушки. И платежки с оффшора в Швейцарию. Копии.

Генерал с изменившимися глазами листал папку. Черяга перегнулся через стол и схватил собеседника за галстук.

— Только попробуй чего-то оспорить в суде, — ласково сказал начальник службы безопасности Ахтарского меткомбината, — и эта папочка будет на первых страницах газет.

Известное лицо жевало воздух губами, как вытащенный из воды карп. Черяга забрал у генерала папку, сунул ее в дипломат и встал.

— За ужин заплатите сами, — на прощание бросил бывший следак, — денег от чеченов у вас достаточно.

Черяга рассчитал точно. Прошел уже месяц — но на AMК никто не наезжал. Генерал был слишком напуган документами. То есть, во всяком случае, так Черяге тогда казалось.

Было уже восемь часов вечера, когда Черяга с Брелером, радостно возбужденные, ввалились в особнячок на Наметкина. Ребятки, с которыми они приехали, тут же растеклись по этажам, рассказывая подробности только что завершившейся стрелки своим товарищам, просиживавшим штаны за охранной конторкой, а Черяга поднялся на второй этаж и прошел в кабинет Димы Неклясова.

Дима Неклясов, в ослепительной белой рубашке и американских подтяжках, украшенных знаками доллара, сидел за столом и о чем-то беседовал с сидевшим напротив человеком в толстом зеленом свитере.

На звук открываемой двери Дима стремительно обернулся. Лицо у него было растерянным и даже чуть побелевшим, как у мальчишки, застуканного за кражей яблок в колхозном саду. При виде Черяги оно внезапно вспыхнуло надеждой, и Черяга, внутренне холодея, понял: человек в зеленом свитере — это не бандит, не партнер и не старый знакомый. Это что-то очень плохое.

— Вот, Денис Федорович, спрашивают, моя ли это подпись, — лирическим тенором сказал Дима, и протянул Черяге ломкий чуть потрепанный лист.

И, обернувшись к зеленому свитеру:

— Денис Федорович у нас замдиректора.

— Михаил Опанасенко, старший уполномоченный отдела по борьбе с экономическими преступлениями, город Харькив, — представился тот. Теперь Черяга мог видеть, что свитер у него сбоку подраспустился и заляпан чем-то белым, а джинсы старые и не фирменные.

Черяга механически взял лист — это была официальная бумажка с вензелем «АМК-инвеста» и за подписью Димы Неклясова. Бумажка была направлена в МПС Украины и просила переадресовать 12 вагонов с холодным прокатом, отгруженных в адрес турецкой фирмы «МС-стил», — в город Харьков.

Черяга почувствовал какую-то неприятную дрожь в членах. Сердце упало, и в голове промелькнула одна мысль: «Допрыгались!»

Ибо бумажка, которую он держал в руках, на экономическом языке называлась «лжеэкспорт» и являлась уголовным преступлением.

Суть дела заключалась в том, что хотя комбинат продавал на Запад по документам более семидесяти процентов продукции, — не все эти семьдесят процентов шли на Запад. Некоторая часть оставалась на Украине и других странах СНГ. В процентном отношении часть эта была совершенно ничтожной, но когда у вас комбинат выпекает семнадцать тысяч тонн проката в день, то даже очень незначительный процент оказывается очень солидным количеством металла.

Проблема в том, что когда вы экспортируете металл на Запад, то государство возвращает вам двадцатипроцентный налог на добавленную стоимость. А когда вы экспортируете металл в страны СНГ, то вышеуказанные двадцать процентов остаются в кармане государства.

Поскольку лишние двадцать процентов всегда приятно получить назад, комбинат поступал таким образом: вагоны грузились сталью, закупленной «АМК-инвестом» или «Стилвейлом», двумя основными торговыми агентами комбината. В сопроводительных документах указывался пункт назначения: Венгрия или Румыния. Товар пересекал границу, таможня ставила отметку, отметка в документах ехала в налоговую инспекцию как основание для возврата НДС. Как только прокат попадал на Украину, на железнодорожной станции Конотоп происходила переадресовка груза. В адрес железной дороги приходило письмо из «АМК-инвеста» или «Стилвейл» с просьбой отправить вагоны в Донецк или Харьков.

Завершающим звеном цепочки являлся начальник железной дороги, который подписывал переадресовку, но не ставил в известность российские налоговые органы. За эту маленькую снисходительность начальник получал большие деньги. В отличие от других налоговых кунштюков, используемых АМК, лжеэкспорт был чистой воды уголовщина и прямое налоговое воровство.

Такова была одна сторона медали.

Другая сторона медали заключалась в том, что две высокие договаривающиеся стороны, сиречь правительства Украины и России, все никак не могли договориться между собой о порядке взимания НДС. В результате Россия заявила, что она будет взимать НДС со своих производителей, которые поставляют товар на Украину, и не будет взимать его с украинских производителей, которые продают его в России. А Украина заявила, что она поступит наоборот, и не будет взимать НДС со своих экспортеров и будет взимать его с российских импортеров.