Тот беспомощно молчал, уставясь на Мишу с Машей.

– Товарищ Валетный, мы с детишками к вам обра­щаемся.

– Ко мне?.. Неисправимый брак мы вырезаем… – пролепетал Валетный. – Остатки идут в лоскут…

– Очень занимательно. Этот лоскут сортируется?

Валетный прокашлялся.

– Сортируются, – обреченно подтвердил он. – До двадцати сантиметров брака на квадратный метр считает­ся мерный лоскут. Больше двадцати – весовой лоскут.

– Слышите, ребята? Сейчас мы во всем разберемся. Итак, мерный лоскут и весовой лоскут. Их дальнейшая судьба? Ну-ну, смелей, Илья Петрович!

– Да… сейчас… Мерный сдаем в бытовку. Весовой – во «вторсырье». Или списываем на обтирочные концы.

– Ага. Понимаешь, Машенька, в хорошем хозяйстве ничего не пропадает. Что ты говоришь? Вы слышите, Илья Петрович?

– Я?.. Нет, я…

– Она говорит, на юбочку пошел не мерный, а весо­вой лоскут, который вы сами списали на обтирочные концы. Это, Машенька, серьезное обвинение. Ах, у тебя есть и накладная? И у Миши тоже? Посмотрим… – Пал Палыч выдвинул ящик стола, достал накладные. – Вот видите, Илья Петрович, и свидетели налицо и веще­ственные доказательства. А вы человек умный.

– Я?.. – Умный человек был на грани истерики; хоть бы сколько-то, хоть сколько-то оправдаться! – Я ничего не делал, поверьте! Только подписывал брак! Я мог ошибиться! Войдите в мое положение, Пал Палыч!

– Могу предложить единственное спасательное сред­ство – абсолютную откровенность.

– Да, я расскажу… Меня втянули. Это Миловидов виноват! Меня заставили! Миловидов и Зурин. Они на­рочно гнали на перекрас, чтобы запутать учет. И в сушил­ке делали перекал на барабанах, если было куда пристро­ить брак… Я и денег-то не видел. Копейки, честное слово. Ну, рубли… Все шло через Миловидова, все расчеты, реализация – все!

– А как вывозилось то, что отрезалось от рулонов?

«И про это знают!» – ужаснулся Валетный.

– Вместе с лоскутом… – прошептал он.

Деталь ложилась точно в версию: «левые» рулоны не проходили через фабричный склад, так как лоскут отгру­жали прямиком из сушильного цеха.

– Так-ак. Чрезвычайно полезно поговорить с умным человеком… А что вам известно о судьбе Миловидова?

– Мне?.. – Опять все в голове кувырком. – Но… его же, говорят, Горобец кокнул? А может, Митька-кино­механик с Аленой на пару… Я ничего не знаю! Если Алена на меня наклепала – все вранье! Он приезжий, ну работали вместе, были знакомы, конечно, но боль­ше никаких отношений… – это полезли первоначаль­ные заготовки. Валетный сообразил, что запутался, и умолк.

Назавтра Горобца, не верившего своему счастью, освободили из-под стражи.

– Не в обиде на нас? – спросил Пал Палыч.

– Что вы! Я когда в КПЗ рассказывал, что и как, мне говорят: «Хана тебе, дядя!» Спасибо, что разобрались.

И он нерешительно двинул вперед правую руку. Знаменский охотно подал свою, стерпел крепкое до хруста пожатие.

Совсем иной человек стоял перед ним посреди кабинета. Будто даже похорошевший, хоть и небритый. Неведомо, надолго ли «иного» хватит, не до первой ли рюмки. Но сейчас он являл поистине неправдоподобное зрелище – то был радостный, довольный жизнью Горобец.

– Уезжать вам пока нельзя. Вот здесь распишитесь: подписка о невыезде до конца следствия.

Горобец поставил красивый автограф.

– И жену-то больше не бейте.

Горобец, уразумев шутку, оскалил в улыбке лошадиные зубы.

– Все, – подытожил Знаменский. – Свободны. Толь­ко признайтесь на прощанье по секрету, отчего вы так испугались обыска?

– Аппарат я начал ладить в курятнике… – потупился Горобец, – для самогону.

Тут стремительно вошел Томин, сказал Горобцу: «По­годите», – отозвал Знаменского и зашептал:

– В четверг уехала от матери в двенадцатом часу ночи. Домой вернулась только утром.

Они обменялись взглядом, Пал Палыч понял, чего ждет от него Томин, и ждет справедливо. Но спросил с некоторым усилием, так как спрашивать ему было все-таки неприятно:

– Александр Кондратьевич, вы, помнится, заявили, что у Миловидовой… кто-то есть. Это со зла? Или от кого слышали?

– Нет, не слышал. Больше, конечно, со зла.

У Томина вырвался разочарованный жест, и Горобец воспринял это как упрек.

– Нет, ну я не то чтобы нарочно ее оболгать. Мне так почудилось.

– Почему?

– Да видел ее в Лесных полянах. Поселочек такой тут в стороне, километров тридцать пять. Ехал на автобусе в подшефный совхоз. Гляжу, Алена чапает. У ней там двою­родная сестра с мужем дачу держат. Вот, думаю, баба! Только-только мужик запропал, а она уже бежит!

– Днем видели?

– С утра. Дня за три, что ли, до того, как меня забрали.

– А если она искала мужа – по родственникам, зна­комым?

– Да ведь как шла-то, как шла! Невозможно смот­реть!

Нехитрый этот аргумент произвел, однако, должное впечатление. Горобца отпустили, а Томин со Знаменским сели и подумали.

Первый пункт намеченного ими плана Томин осуще­ствил, когда привел в горотдел Миловидову.

– Александр Николаич, голубчик, что мне хочет ска­зать Пал Палыч? – выпытывала она. – Так сердце коло­тится…

– Не знаю, Алена Дмитриевна, Пал Палыч – чело­век-загадка, – отделывался Томин. – Простите, ваш муж не был ревнив?

– Я не давала повода.

– Похвально. А киномеханик уволился? Или в отпуск уехал?

– Заболел у него кто-то. Почему вы спрашиваете?

– Тайна следствия, – значительно изрек Томин. А спрашивал просто так почти – чтобы избавиться от ее вопросов.

Вошел Знаменский, нейтрально поздоровался.

– Передаю вас в надежные руки, – бодро сказал Томин. – Паша, я отбыл на разведку.

Разведка стояла вторым пунктом, и целью ее было посещение Лесных полян. Через несколько минут милицейский «козлик» резво катил по подсохшей и уже пылившей дороге через мост, мимо «как за границей» – на шоссе.

Тем временем Пал Палыч разговаривал с Миловидовой, и не просто разговаривал – на столе был раскрыт протокол допроса.

– Сослуживцы вашего мужа утверждают, что на профактиве он был в белой нейлоновой рубашке, – делови­то и сухо сообщил Знаменский.

Меж бровей женщины прорезалась морщинка. При­поминает или придумывает, как ответить?.. Морщинка расправилась.

– Правильно. Белую я бросила в грязное, когда Сере­жа пришел с работы. И дала ему голубенькую.

– Пометим… Дальше. Вы хорошо помните, чем занимались в тот последний день и вечер?

Непривычный тон следователя сбивал Миловидову с толку, заставлял нервничать.

– Мм… Я что-нибудь напутала?

– Вот послушайте… – Он нашел соответствующее место в прежних показаниях: «После этого муж ушел. Я думала, что он вернется, как сказал, через час-полтора, и все время ждала его к ужину». С ваших слов записано верно?

– Д-да.

– Следовательно, в тот вечер вы не пробовали его, например, искать?

– Пал Палыч, я-то всю ночь не ложилась, но люди же спят. К кому пойдешь?..

– Хорошо. Записываю: «После ухода мужа не отлуча­лась из дому до утра».

Но он еще не писал, еще ждал, оставляя ей возмож­ность опровергнуть ложь. И Миловидова этой возможнос­тью воспользовалась:

– Н-нет, раз вы спрашиваете, значит, что-то не так. Я могла куда-то выходить… Могла забыть за всеми пере­живаниями.

– Ясно, – сказал Пал Палыч. – Как вы объясняете, что Миловидов спокойно пошел к Горобцу, хотя после профактива тот бросался на него с кулаками?

Уже «Миловидов», а не «ваш муж»! В чем дело?! Перемена в следователе все больше тревожила женщину, хотя за ответом в карман она не лезла, правдоподобные ответы запасены были, кажется, на любой случай.

– Вероятно, он думал уговорить Горобца честно при­знаться. Сережа был такой идеалист!

Знаменский с каменным лицом занес ее слова в протокол. Она беспокойно следила за авторучкой, быстро и разборчиво выписывавшей строку: «…так как, по мне­нию жены, был идеалистом».

В равнодушии следователя Миловидова чувствовала неведомую опасность, нечто надвигающееся. Нельзя доль­ше делать вид, будто не замечаешь, что тебя допрашива­ют, и с подозрением.

– Пал Палыч, вам нездоровится? Или что-то слу­чилось?

Да, случилось, мог бы ответить Знаменский. Обидно и неприятно убеждаться в ошибке. Не столько даже обид­но, что как несмышленыша обвели вокруг пальца, обид­но, что верил и сострадал женщине, которая того недо­стойна, конечно, степень вины пока не ясна, но образ чистой, безмерно горюющей вдовы – насквозь фальшив.

– Да нет, ничего, – отозвался Пал Палыч с гор­чинкой.

– Но Томин определенно дал мне понять, что есть новости, – схитрила Миловидова.

– Вы говорите неправду.

– Пусть неправду! Да, неправду, потому что вы что-то скрываете! Вы сегодня другой… Пал Палыч, мне очень нужна поддержка, я на пределе, а вы… Вот я плачу, а у вас глаза холодные. Почему вам меня не жалко?!

Ладно, карты на стол. Нет настроения подлавливать ее с разными экивоками.

– Алена Дмитриевна, где вы провели ночь со среды на четверг?

Вот оно – то, что надвигалось. Миловидову накрыло волной страха. Если сейчас ошибиться, потом не выплы­вешь. С минуту она рыдала уже по-настоящему, искренне и некрасиво.

Пал Палыч ждал.

Она кое-как задавила рыдания, высморкалась и заго­ворила очень медленно, следя за реакцией Знаменского:

– Я поехала ночевать к маме… после опознания ру­башки перестала ждать Сережу… Это была ужасная ночь… самая тяжелая… Мне не хотелось никого видеть и разгова­ривать… и я от мамы ушла… Но я не вернулась домой… до утра бродила, не знаю где.

Знаменский дрогнул бровями: неглупо. Вроде и при­драться не к чему. Он записывал – она облегченно пере­дыхала: выкрутилась!

– Еще вопрос. Горобец отрицает, что звонил вашему мужу и приглашал его. Придется устроить очную ставку. В какое время завтра вам удобнее?

Очная ставка была Пал Палычу не нужна, просто он избрал такой способ непринужденно сообщить об осво­бождении арестованного.

– Да хоть сейчас, – возразила Миловидова. – Пусть его только приведут.

– Горобец дома. Я пошлю повестку.

– То есть как… Вы его отпустили?! Вы отпустили Горобца? Вот в чем суть!.. – Миловидова спохватилась и поспешила замаскировать растерянность возмущением: – Такого бандита! Чтобы он дальше ходил убивал? Не понимаю, как вы могли! Зачем вы его выпустили?!

– За недостаточностью улик.

– Недостаточность? Да мне фабричный юрист сказал: «Нерасторжимая цепь улик!..» Вам надо тело найти, да? Но ведь бывает же – не находят, а все равно судят за убийство!

В дверь заглянула Кибрит:

– Можно, Пал Палыч?

– Разумеется.

Зина не стала бы мешать допросу, если бы не имела новостей, непосредственно этого допроса касающихся.

– Опять не удастся проверить методику мультгрупп, – сказала она. – Прочти, телефонограмма из Москвы.

– Ай да сюрприз в коробочке! – воскликнул он, прочтя листок. – Присядь, сама объяснишь. – Знаменс­кому понадобились секунды три-четыре, чтобы перева­рить новость и вернуться к прерванному разговору: – Да, действительно бывают так называемые «убийства без тру­па». Но в данном случае сам факт убийства нельзя считать установленным.

– Что?.. Я на вас удивляюсь… Человека же нет!

– Закон предусматривает подобные ситуации. Когда розыск не приносит результатов, дело передается, так сказать, гражданскому ведомству. Через год исчезнувшее лицо может быть признано безвестно отсутствующим, а через три года суд по гражданским делам может признать его умершим.

– С ума сойти… Зачем вы эти ужасы рассказываете? Ведь на рубашке была Сережина кровь, вы экспертизу делали!

– Простите, я вам о результатах экспертизы не док­ладывал. Откуда вы получили сведения?

Видя, что следователь уже в открытую уличает ее, Миловидова вскипела:

– Если человек исчез и нашли рубашку, в которой он из дому ушел, то дураку понятно, чья кровь и что вообще стряслось!

Пал Палыч хладнокровно переждал ее вспышку.

– Товарищ эксперт, прошу.

– В телефонограмме, которую я только что получи­ла… – начала Кибрит.

Продолжить ей помешало появление Томина.

– Минутку, – он взял телефонограмму, проглядел и возвратил: – Мило. Но с этим подождите, посмотрите, кого я вам привез.

Он вышел и вернулся с «хахалем» Миловидовой, привезенным из Лесных полян.

– Сережа! – отчаянно вскрикнула она.

– Спокойно, Алена, – глухо произнес тот.

– Рекомендую – Сергей Иванович Миловидов. Вот он, Алена Дмитриевна, жив-здоров. Странно: я так ста­рался, а вы и не рады?

– Прошу вас, побудьте в коридоре, – распорядился Пал Палыч, адресуясь к «вдове».

Миловидова вышла, зажав рот рукой, на шатучих, будто чужих ногах, и никто не поглядел вслед, кроме мужа.

– Как прикажете понимать? – обратился к нему Зна­менский.

– Как шутку. Хотел разыграть друзей.

– Необычайно смешно. Поскольку мы не принадле­жим к числу ваших друзей, не трудитесь нас дальше разыгрывать. Сядьте.

Миловидов опустился на стул, где только что сидела его Алена. Вероятно, сиденье было еще теплым, и снова он тоскливо оглянулся на дверь.

– Часто у вас идет носом кровь? – жестко спросил Знаменский.

Недавний покойник вздрогнул.

– Не обращал внимания.

– Что вы говорите! Можете наконец высказаться, товарищ эксперт.

Кибрит взяла телефонограмму.

– Кровь, изъятая с вашей рубашки, была проверена на биологические примеси. И вот заключение: «Проведенные анализы позволяют категорически утверждать по наличию специфических отслоений и слизи, что источ­ником крови явилось ее истечение из носа, каким страда­ет ряд людей».

– Благодарю. Итак, Миловидов, кто подбросил ру­башку Горобцу – вы или жена?

Тот понял, что проиграл окончательно и бесповорот­но. Долго молчал, обводя взглядом присутствующих. На­конец обратился к Знаменскому:

– Простите, забыл ваше имя-отчество.

– Понятно. Не думали, что понадобится. Пал Палыч.

– Пал Палыч… – Он всматривался в Знаменского, оценивал противника. – Вас ведь больше устраивает, чтобы я честно рассказал все как есть?

– Тонко подмечено. Вранье меня действительно не устроит.

– Тогда если я где-то оговорюсь и вместо «я» скажу «мы» – не ловите на слове. Мужики делают ошибки – им и расплачиваться.

– Покупаете на благородстве?

– Алена ни при чем. У вас против нее ничего ре­ального, кроме моих показаний, быть не может. А я их не дам!

Томин и Кибрит потихоньку вышли. Они свое сдела­ли, очередь за Пал Палычем. Из коридора Кибрит огля­нулась: ей импонировало, что в такой момент Милови­дов совершенно не думал о себе.

Пал Палыч тоже на глазок оценивал противника, взвешивал его решимость. Решимость была свинцовая. И, очевидно, родилась задолго до «гибели», со времен бла­гополучного сбыта «левака». Потому что риск есть всегда, и трезвый, не слабонервный человек планирует возмож­ность провала и свое поведение «в случае чего».

Миловидов был крепок, упорен и, судя по разрабо­танности «розыгрыша», умен. Либо сейчас, спасая жену, он раскроется и отдаст Знаменскому все нужное для окончания следствия, либо вступит в борьбу, где каждый факт и каждую деталь придется отвоевывать у него день за днем, неделя за неделей. Для Миловидова время теперь не имеет особой цены. Для Знаменского – в свете разъяс­нений Скопина – неожиданность захода на начальствен­ных покровителей фабричного воровства могла оказаться чрезвычайно ценной.

Отвергнуть этот торг, чтобы непременно покарать женщину, ложно обвинившую Горобца и обманувшую Знаменского и его друзей? Или стрясти с ушей навешен­ную лапшу и предоставить Миловидову ее судьбе?

– Ладно, – решил Знаменский, – не стану ловить вас на оговорках.

– Тогда спасибо, – Миловидов расслабился, сел по­удобней.

– Рассказывайте.

– Спрашивайте, Пал Палыч, так будет легче.

– Хорошо… Способ хищения в общем ясен. Состав группы тоже… Традиционный вопрос: с чего начинали, что толкнуло?

– А, давно толкало. Сколько можно мимо открытого амбара ходить? Вот однажды и перестал сдерживаться.

– Но был момент, когда вы решали: да или нет?

Сколько перевидал Знаменский людей, и все они ему интересны, самому порой удивительно.

Миловидов едко усмехнулся:

– Был, помню… Прихожу домой раньше обычного – Алена что-то в тазу стирает. Хозяйственным мылом. И запах висит в кухне… не переношу его! Она знала и так виновато-виновато глянула. Вот в тот момент я понял: на все пойду, а этот рай в шалаше – побоку! Чтоб ей на мыле не экономить. Носков моих не штопать!

– Понял, – Пал Палыч слегка вздохнул. – А когда вас осенило «погибнуть» от руки Горобца?

– Надоело все. И захолустье это, и фабрика… Обозна­чать, будто что-то там меня волнует в производственной жизни. Торчи на собрании и слушай, как очередной дуб тебя экономике учит… а у самого до получки трояка не хватает. Ну а главное – вы, в смысле, следствие. Чув­ствую: пора обрываться. Я закурю?.. Спасибо. От районных проверяльщиков я бы, пожалуй, отмазался. А к вам су­нуться – вы бы ведь послали?

– Послал бы.

– То-то и оно. Пора было закругляться. Но – с умом. И как раз – бац! – кровь носом. И вот стою перед зерка­лом и размышляю: моя рубашка, моя кровь. Соблазни­тельно. Вызвать Горобца на угрозы, натаскать Алену… извиняюсь, оговорился. Ну и еще кое-что сошлось…

– Что влюбленный киномеханик подозрительно уехал?

– Значит, вам все известно?

– Теперь-то да. Задумка не лишена была оригиналь­ности. Дескать, если меня тут убили – это событие сугубо местного значения. Когда я где-нибудь за тысячу верст вынырну – там никто не удивится: вы, мол, гражданин, давно зарезаны… Но вы ведь собирались улизнуть не только от нас, но и от подельщиков! Угадал? Слишком они по вас сокрушаются.

До сей поры Миловидов был откровенен, теперь отвел глаза.

– Да им только на руку: свалили бы на меня вину, с покойника взятки гладки.

– Сергей Иванович, не будем недооценивать друг дру­га. Я отдаю должное вашей изобретательности, но и вы не считайте меня дурнем. Что вы прихватили под занавес?

Миловидов молчал, хрустел пальцами.

– «Черная касса» была?

– То есть? – сделал вид, что не понял.

– То есть средства на общие расходы по вывозу «лева­ка» и прочие расчеты. – Не дождавшись ответа, Пал Палыч продолжил: – Знаю, была, и держали ее вы. Вы были «верхний компаньон». Но «черная касса» – не вели­кий куш, а вам устраиваться на новом месте. Что-нибудь еще вы придержали. А? Не Зурин, так Валетный выдаст. Говорите лучше сами.

Видя, что деваться некуда, Миловидов признал:

– Да, набежали некоторые платежи, и я не пустил их в обычную дележку.

– Выходит, Горобец должен был убить для вас двух зайцев: безнаказанность и деньги.

– Я, конечно, бледно выгляжу… – покривился Миловидов, – нечестно и все такое. Но Горобец мне за последние годы так опостылел, что… А компаньоны мои… если рассудить, что я уже все равно преступник, должен скрываться и так далее, а им все равно сидеть, и деньги конфискуют… они же пропали бы!

– И какую сумму вы «притормозили»?

– Отвечу так. Пал Палыч: что найдете – ваше. Но если что заваляется у мышки в норке – немножко – пусть попользуется.

Опять не о себе он печется: отсижу, выкопаю кубышку. Нет, все для нее и о ней, об Алене Дмитриевне. Всей душой устремлен туда – в коридор. Надо дать ему разрядиться, чтобы эта устремленность схлынула.

Знаменский встал.

– Вас мы арестуем, супругу отпустим.

И пригласил Миловидову.

– Разрешаю попрощаться в моем присутствии. Коротко и без разговоров по делу.

Она уже взяла себя в руки и изумилась слову «попро­щаться»:

– Как? Почему?

– Я арестован, Алена.

– Не может быть! За что же?.. Пал Палыч! Я не пони­маю… Я глубоко благодарна, что вы нашли Сережу, но…

– Я вам не задаю никаких вопросов. И не надо теат­ра, – сухо прервал Знаменский.

– Но объясните же…

– Ладно, Алена, – шагнул навстречу жене Милови­дов. – Давай прощаться.

Их душевное состояние было совершенно разным. Он уже прошел допрос, признался, отстоял непричастность ее к делу. Она же, сидя в полной неизвестности, пережи­вала главным образом то, что его умудрились найти.

– Что случилось? Ты куда-то пошел? Как тебя схва­тили? – спрашивала она тихим сдавленным голосом.

– Приехали и забрали. – Он испытывал досаду от бессмысленного выяснения подробностей в эти после­дние минуты. – По-твоему, я должен был отстрели­ваться?

– Но если ты не выходил, откуда узнали?

– Я не выходил, но ты приходила. Да какое это теперь имеет значение!

– Ты думаешь… из-за меня? – отшатнулась она. – Я виновата?!

– Не знаю. Знаю, что мне надо было сразу уехать. Немедленно!

– Нет, я не могу так! – страстно запротестовала она. – С этим нельзя жить, если из-за меня!..

– Прощай, Алена! Живи…

Не получилось прощания, не получилось человечес­кого разговора. Миловидов устало и разочарованно отсту­пил и обернулся к Знаменскому, давая понять, что сви­дание окончено.

– Погоди… – бросилась Миловидова к мужу. – Так немыслимо… Расстаемся, как чужие… Сережа!

Они обнялись и уже забыли о Знаменском, который не имел права даже отвернуться.

Стой, смотри и слушай. Такая твоя окаянная обязан­ность. Один знакомый следователь позволил себе рос­кошь потупиться – тоже при расставании задержанного с любимой женой, а наутро задержанный попал в боль­ницу. Там возможности контактов с волей пошире, а охрана послабее. Словом, больной сбежал. После жена (без свидетелей, разумеется) призналась, что передала мужу какое-то ядовитое средство, вызывавшее недолгие, но тяжелые симптомы. А бывали случаи и сговора стреми­тельным шепотом: где спрятаны ценности или кому что открыть или скрыть.

Правда, встреча Миловидовых слишком была неожиданной, и вряд ли они могли сейчас замыслить и привести в исполнение какую-либо уловку. Но, как говорится, лучше перебдеть, чем недобдеть.

А красивая какая пара, незаурядная. И горе сокрушительное. Невольно жаль обоих…

– Прости меня, Ленушка.

– Нет, ты прости… Я виновата, что не отпустила тебя!

– Выкинь из головы. Во всем моя вина. Я заварил историю, я тебя уговорил.

– Сережа… Сереженька!

– Алена…

– Голубчик мой…

Старший следователь Знаменский, не поддавайтесь эмоциям, вы на работе!

– Ленушка…

– Неужели ничего нельзя спасти?!

– Прощай, Ленушка… не забывай.

– Господи, что мы наделали! Если б вернуть!

Лицо Миловидова передернула судорога. Согласиться, что своими руками все погубил?

– Что вернуть? Снова жить на сто восемьдесят рублей?

– Но ведь было счастье! За чем погнались? Я без тебя умру…

Миловидов страдал «всухую», но тут не выдержал. Поползла по щеке «скупая мужская». Запросил пощады:

– Ленушка, а если поменьше дадут… если лет десять… может быть… может, дождешься, Ленушка?

Десять лет? Миловидова ужаснулась названному сро­ку, он не умещался в ее воображении. Десять лет ожида­ния. А жизнь будет уходить. Десять лет одиноких дней и ночей! Широко раскрытыми мокрыми глазами смотрела она на мужа, немея от неспособности сказать «да».

– А то и восемь, – цеплялся он за далекую надеж­ду. – Попадется ходовой адвокат…

Восемь! Самое, значит, малое – восемь. Сколько ей тогда будет? Она зарыдала в голос и непроизвольно отстранилась. И он, поняв, что расставание окончатель­ное, отрезвел.

– Ну, полно, Алена, иди!.. Иди же, что друг друга мучить!

– Но мы еще увидимся… мы поговорим… – задыха­ясь, пообещала она. – Или я тебе напишу… Я лучшего адвоката… я все сделаю!

Она пошла к двери, дернула ручку на себя, сообрази­ла, что отворяется наружу, и в дверном проеме – уже за порогом – обернулась и застыла. Прощальный запомина­ющий взгляд.

– До свидания, Сережа…

Он кивнул, дверь тихо закрылась.

Миловидов обессиленно повалился на стул.

– До свидания… нет, Алена, прощай. Найдешь ты себе лодку, найдешь и парус…

Пал Палыч нарушил его забытье, сев на свое место.

– Все, Пал Палыч, конец! – с вымученной, сумас­шедшей улыбкой проговорил Миловидов.

– Тюрьма – не могила, Сергей Иванович, – серьез­но возразил Знаменский.

– Без Алены везде могила. Вы не понимаете, что она такое. Вы же не знаете ее совсем. Видели только, как ломала перед вами комедию… верней трагедию. А она… это не женщина – солнце! Тут ей не место. Просто смешно! Я обязан был рискнуть, обязан!

Он убеждал не Пал Палыча – самого себя.

А в дежурной части, через которую выход на улицу, освобождали парня, в начале истории посаженного за хулиганство.

– Ремень. Галстучек… – выдавал ему дежурный ото­бранные вещи.

– А-а, Нефертити! – воскликнул парень, завидя Миловидову. – Не нашелся твой фараон?

– Нашелся, – ответил за нее дежурный.

– А что ж ты тогда плачешь? – удивился парень. – Морду надо набить, из-за кого такая баба плачет!

Могло быть, что Миловидов выговорится, перемуча­ется, а потом все же возьмет верх чувство самосохранения, и он поопасается темы «Мои друзья в высоких кабинетах». Или уклонится от конкретики (имена, сум­мы, даты, способы вручения и пр.).

Но этого не случилось. Он выложил куда больше, чем Знаменский ожидал. То ли поставил на себе крест, то ли дорожил сочувствием следователя.

Особенно откровенно высказался после того, как Зна­менский ознакомил его с результатами обыска. Схватил­ся за протокол нервно – дочитал спокойно. У «мышки в норке» осталось на жизнь.

Обыск, конечно, не был проведен халатно. Дом и надворные постройки осмотрели тщательно, припрятан­ных денег и ценностей изъяли немало. Но когда Кибрит обратила внимание на клумбочки с привядшей, свеже­высаженной рассадой и глазами спросила Знаменского, как, дескать, к данному факту отнесемся, он отрицатель­но качнул головой.

– Но до того ли ей, чтобы цветы сажать, Пал Палыч?

– А если хитрость? Отвести нас от истинных захоронок? Весь же двор я перепахивать не намерен.

А «мышка» виднелась в окне, будто картинка в раме, грустная и тревожная.

– Ну-ну, – покосилась в ее сторону Зиночка, – Шу­рика на тебя нет!

Тот, не без сожаления уезжая от сельской почти весны и славы (бурно возросшей после обнаружения «покойника»), советовал Пал Палычу держать с Миловидовыми ухо востро.

– Больно парочка на выдумки горазда. Гляди, Паша, как бы между пальцев не ушли!

Знаменский обещал не упустить и тем более укрепил­ся в этом, когда добыл от Миловидова показания, цен­ные для Скопина.

…Однако повернулось иначе.

Скопин выслушал телефонный доклад примерно до половины, подавая вялые реплики, и извинился, сослав­шись на занятость.

– Я, Пал Палыч, не навязываю своего мнения, ре­шайте сами, но… отдел сейчас перегружен работой. Ваше присутствие было бы очень кстати. Да и классного экс­перта держать на мелком деле… Посмотрите там, может быть, передадим тамошней прокуратуре?

Тон у старика был скучливый и слегка виноватый. Он знал, что Пал Палыч и сам все поймет…

Знаменский медленно пошел к гостинице. Итак, рас­становка сил наверху переменилась, «шерстяной» комп­ромат оказался внезапно ненужным. Почему – это уже тайны мадридского двора.

Ну что ж, не первое разочарование приходится пере­живать, перенесем и это. Старику небось вдвое горше.

Отдать Миловидова местной прокуратуре? Не исклю­чено, что от нее он «отмажется». Или отречется от пока­заний, данных якобы под давлением, и придумает, чем обелить себя. Или выкинет какой-нибудь непредсказуе­мый финт и через месяц-другой вырвется на свободу: либо по болезни, либо коллектив возьмет на поруки, либо еще как. А тогда, пожалуй, и удерет со своей краса­вицей согласно ранее намеченному плану. (Только что с облегченным карманом). Не исключено.

Так-то вот… если выпустить его из рук.

Воздушная черемуха отцвела. Тяжелыми плотными гроздьями повсеместно заблагоухала сирень.

Знаменский зачем-то дал крюка и прошелся мимо дома Миловидовых. Она сидела на крыльце, глядя перед собой невидящим безучастным взором. Пал Палыча не заметила.

Ну почему, собственно, он должен принимать на себя роль судьбы? Он рядовой слуга закона и сделал все, что повелевает закон. Ныне же закон не воспрещает ему устраниться и снять с себя груз ответственности.

И почему плохо думать о людях, которые тоже служат закону в прокуратуре? А если не совладают с Миловидовым, так тому и быть.

Гм… Старший следователь Знаменский, что-то у вас под ножками скользко. Не изменяете ли вы себе? Не забыли ли Горобца, которого Миловидов едва не отпра­вил за решетку?

Он дошел до гостиницы.

– Что такое? Какие проблемы? – сразу спросила Зи­ночка.

Пал Палыч рассказал.

– Знаешь, Павел, – заговорила она, посидев в разду­мье на подоконнике, – давай посмотрим с обратного конца. С обратного конца получается вот что. Если б на маленькое дело не делали ставку в большой игре, мы бы здесь не появились. А если б не мы, ситуация бы не настолько обострилась. И не толкнула Миловидова на авантюру с Горобцом.

– То бишь мы сами и толкнули.

– Нет, те, кто делал ставку. И теперь ее снял. Мы теперь здесь нежелательны. Так?

– Пожалуй. Осталась рядовая провинциальная исто­рия: он, она и оно воровали сукно…

К вечеру следующего дня Знаменский и Кибрит укла­дывали чемоданы. Среди мягких вещей Зиночка устроила три чашки и три тарелки – на память. А рыженькое пальтишко, обшитое тесьмой, увязала отдельным акку­ратным тючком – устоялась теплынь. Почти лето.