Рафаэль Лефорт
      Учителя Гурджиева
      История путешествия и поисков:
      Турция -- Ирак Багдад -- Дамаск Иерусалим -- Каир Истанбул -- Иран Афганистан +
      Ткач ковров Каллиграф Медник Барабанщик И, наконец, Шейх
      Лондон
      1966
      Эта книга отмечает поворотный пункт в изучении Гурджиева, ибо она бросает свет, ранее указанныйтолько намеками, на источники учения Гурджиева. Ее подлинная достоверность гарантируется ученым, находящимся в центре движения, из которого исходит учение Гурджиева.
      Гурджиев был, несомненно, одной из самых выдающихся и замечательных фигур нашего времени, великим учителем, мистиком и пророком -- для своих последователей, и шарлатаном -- для тех, кто не мог его принять... Оратором, владеющим аудиторией, и, конечно, эксцентричным, загадочным, свободным человеком, который говорил притчами, практичным джокером. Он был мифом -- и тем не менее еще и человеком, в высшей степени человечным, но за рамки обычной жизни он выходил. Гурджиев умер в 1949 году. Движение, которое он основал, живет во многих концах света, но, как это бывает со всеми движениями, когда их основатель умирает, среди учеников возникают разногласия, толкования его методов... Кое-где группы едва не окаменели.
      Рафаэль Лефорт изучал Гурджиева под руководством нескольких ведущих учеников, но удовлетворения не было. После смерти Учителя ветвь движения возводилась в ранг Института. Он решил искать источники учения Гурджиева, следуя ключам, разбросанным в его сочинениях. Ключи намекали, что эти источники -- на Среднем Востоке. Лефорт начал исследовать суфийскую традицию. Он описывает ход и результаты этих поразительных поисков, проходивших из страны в страну, от одного мудреца к другому. Аден в юго-восточнойц Турции, Кербала в Ираке, Багдад, Дамаск, Иерусалим, Каир и Истамбул, алеппо и Хомс, тавриз и Мешед в Ираке, Пешевар, Кандахар и Джелабад в Афганистане; Ткач ковров Хаким Абдул Кадер, Рустам, барабанщик и многие другие -- некоторые из них действительно были учителями Гурджиева, другие знали его, когда его учили другие в этих городах. Один из них утверждал, что он учил Гурджиева правильно дышать -- "дышать всем своим сознанием и всем своим существом".
      Это странное и захватывающее путешествие, описанное Лефортом, вело в такие сферы, которые не знакомы большинству людей на Западе. Лефорт исследует, например, характер дервишского ритуала и прослеживает его возможное соотношение с учениями Гурджиева, а также, что еще более поразительно, с учениями Иисуса. И это путешествие дает ответы на многие важные вопросы:
      -- Где, когда и с кем учился Гурджиев?
      -- Что он изучал?
      -- Что за люди были его учителями?
      -- Какова цель учения?
      -- Как действует учение?
      -- Почему учение исходит из Среднего Востока, но не определяется в действительности как "восточное"?
      -- Связано ли это учение с христианством, исламом, иудаизмом или со всеми тремя или, может быть, с другими формами веры?
      -- Есть ли какая либо ценность в том, чтобы продолжать изучать писания Гурджиева?
      -- Нужно ли продолжать гурджиевские "движения" и упражнения?
      -- Насколько современные авторитетные специалисты по Гурджиеву знают это учение и в контакте ли они с источником?
      Ответы на эти и многие другие вопросы будут беспокоить многих верных гурджиевцев. (Хотя, если они "гурджиевцы", то почему их что-либо может беспокоить?).
      Ученики Гурджиева подвергают сомнению верования большинства христиан, гуманистов и любителей йоги, теософии или дзэна. Лефорт постоянно сталкивался с вызовом, потому что классическая суфийская техника шокирует новичка отталкивающей грубостью и провоцирует мысль, разрушая предвзятые концепции "знания". Эти суфийские учителя постоянно отвергают западные способы мышления.
      Проклятием западного мира всегда был ученый с неудержимым стремлением толковать, комментировать и объяснять... Правда, западная мысль создала таких людей, как Шопенгауэр и Кант, но всем недоставало главного. Они сами были плодами западной схоластики с ее акцентом на академическое мышление и интеллектуальное рассуждение, лишенное глубокого внутреннего проникновения и связи с человеческими проблемами, то есть того, что характеризует суфийских учителей. Честно говоря, ни один западный мыслитель не развил себя из мира в бесконечность. "Учитель учит делая, а не спрашивая", -- было сказано Лефорту. Иили еще выразительнее:
      "Любите кувшин меньше, а воду больше".
      В высшей точке своего путешествия, в его самом дальнем пункте в пространстве и во времени, в пыльном городе далекого Афганистана, вблизи от духовных "обителей силы" суфизма в Гундукуше, Лефорту наконец было позволено встретить великого Шейха уд Машайха, который завершил его поиски. Лефорт возвращается в Европу, обнаружив, что путь вперед находится почти у самых его дверей... Кроме своего очарования, эти путевые записи, описывающие замечательных суфийских учителей, -это первая книга, насколько мы знаем, которая прослеживает в какой-то степени источники идей Гурджиева, не говоря уже о его человеческих контактах на Среднем Востоке.
      Книга представит высочайший интерес не только для тех, кого коснулись идеи, развиваемые Гурджиевым, Успенским, Николлом и другими, но и для всех тех, кто интересуется своим духовным существованием. Книга эта, к тому же, развертывается, почти как боевик, и держит читателя в неослабном драматическом напряжении.
      +
      Введение
      Перед началом мировой войны человек армяно-греческого происхождения, пройдя через путешествия, мистицизм и эзотеризм, вернутся обратно в Россию. Он принес с собою мистическое учение.
      Человеком этим был Георгий Иванович Гурджиев. Его учение предназначалось для того, чтобы позволить, поощрить или заставить человека развиваться, -- даже независимо от его самого.
      Пройдя путь от "Института гармонического развития человека" в Тифлисе, центров изучения в Константинополе, Берлине и Лондоне, нерегулярных театральных представлений мистических танцев, от пришел к тому, что обосновался в 1922 году в замке Приэр, в Авоне, около Фонтенбло.
      В этом замке жили, а иногда, как Катрин Мэнсфилд, и умирали, ученики и последователи этого человека, разносторонне описанного как "Калиостро двадцатого столетия", Учителя. Его методы привлекли широкое внимание и получили огласку. Несмотря на все нападки, которым он подвергался, "лесные философы", как их называли, привлекали к себе все больше последователей.
      Не было никакого установленного ритуала или "курса". Ученикам предлагалось беспрекословно следовать указаниям учителя, глубоко вчитываться в труды Гурджиева, изучать сложные танцевальные и позиционные упражнения. Среди последователей Гурджиева были доктор Николл, учившийся у Юнга, П.Д.Успенский, Кеннет Уолкер, издатель влиятельного журнала "Новый век", Франк Ллойд Райт и многие другие, -- жившие, чтобы благословить, проклясть или забыть учителя.
      По мере того, как обучение шло вперед, становилось все яснее, что многое в философии Гурджиева было основано на восточном ритуале, а сам он часто ссылался на практику дервишей и на людей, которые хорошо знакомы тем, кто изучает суфийскую мысль. Одно из самых священных музыкальных произведений, под которое исполнялись "движения", было названо в честь Саидов, или потомков Магомета.
      В 1924 году Успенский, создавший группы для изучения того, чему он научился у Гурджиева, порвал с ним. Этот разрыв послужил причиной недоумения и многих дурных предположений. Однако, из источников, описанных в этой книге, стало возможным узнать, каковы истинные причины всего этого. Гурджиев хотел научить Успенского "схватывать" учение путем установления между ними духовной связи учитель -- ученик. Но Успенский, будучи корректным и классическим интеллектуалом, хотел, чтобы ему дали "принципы", а уж он, исходя из них, выработал бы наиболее эффективный метод. Поскольку же и эта система и метод ее передачи представляют собой одно и то же, этот интеллектуальный процесс не имел ни единого шанса на успех.
      Успенский восстал против "загадочного" характера Гурджиева. Ему не удалось понять, что Георгий Иванович мог передавать свое учение, свое провозвестие только тем, кто был способен расшифровать загадки. Это обычная учебная практика, но Успенский хотел подойти к основе учения путем "объяснения его извне", а не путем традиционного и наиболее испытанного, наиболее эффективного метода.
      Вплоть до смерти Гурджиева в 1949 году, это учение узнало всевозможные взлеты и падения. Оно распространилось до Северной и Южной Америки, но все время казалось, что чего-то не хватает. После смерти Учителя оно топталось на месте. Ушла главная движущая сила. Был потерян контакт с Источником. И с 1950 года движение длилось только на импульсе, вложенном в него Гурджиевым. Чтения и лекции продолжались, и время от времени экспедиции искали связи с учителями. Они нашли Такамурский и Худаканский монастыри, но Янги Гиссарский в Кашмире и Кизил Джанский в Туркестане ускользнули от них. Быть может, если бы у них было знание, что передача учения -- не право, а привилегия, даруемая тем, кто ее заслуживает и в ней нуждается и стоит в правильном отношении ко времени, -- они уберегли бы себя от многих сердечных волнений.
      А может быть, если бы они знали, как расшифровать некоторые имена, уоторый давал им Гурджиев, они бы столкнулись с такими, как Ашук ул Хак, Хаким Бел, Бедар Карабег, Бахауддин Элия, Алсац и другие.
      Годы обернулись десятилетиями, а ученики Гурджиева и его последователи ничуть не приблизились к своей главной цели. Тем, кто претендовал на то, что получил от Гурджиева мандат на право обучения, было отказано в признании. Его ученики были беспокойны, боясь доверить свою судьбу тем, на кого они не могли положиться. "Как можно, -- рассуждали они, -- полагаться на тех, кто заявляет: "Когда я отвечаю на вопросы, я чувствую, что я должен быть тем человеком, который задает вопросы" и "Чтобы сделать одного совершенного человека, необходимо сто тысяч лет"?
      Вот тот фон, на котором начались мои поиски. Что касается нахождения источника учения, то этот поиск закончен. Однако поиски самого себя только начались, но начались с доверием, руководством и дисциплиной.
      ХАКИМ АБДУЛ КАДИР задумчиво затянулс из своего кальяна, пусмтил длинное облачко едкого дыма и прежде чем ответить на мой вопрос, искоса посмотрел на меня из-под тяжелых век.
      -- Да, -- сказал он наконец, -- да, я знал Джурджизада или Георгия Гурджиева, как вы его называете. Он был моим учеником. Но зачем вам это знание?
      Зачем и почему -- на это было довольно легко ответить. Я изучал Успенского, Николла и, наконец, Гурджиева. Я пытался следовать бессмысленному повторению его деятельности, поддерживаемый наследниками "мантии" Гурджиева в Париже. И, разочаровавшись, в конце концов решил искать источник или источники, школу или учителей, которые дали бы проблеск того, чем реально является судьба человека, чем она по-настоящему может быть.
      От чудака к чудаку, от книги к книге, от группы к группе я путешествовал и повсюду обнаруживал людей, заставших на том уровне мышления и "понимания", который я считал непроизводительным. Я спрашивал сам себя, не исказил ли Гурджиев послание, или он сам изобрел его, или же обрывки истины не пережили его смерти? Потому ли его последователи стремились лишь воссоздать прошлое и шли бесплотным путем, что они произвольно толковали то, что Гурджиев пытался сказать им?
      Я не верил, что Гурджиев сам придумал все то, чему он учил. Я считал, что где-то были люди, которые обучали его, и именно их я искал. Моей целью было найти истинный источник эволюционной, гармонической естественной деятельности. Легко было отвлечься от этого благодаря очень монолитному характеру деятельности в Париже и США, дать себя ослепить требованиями и изучать "движение" проследователей. Правда, они говорили от имени Гурджиева и скрытых учителей, но могло ли что-то столь бесплодное быть истинным? Думаю, что нет.
      Книги Гурджиева "Все и вся" и "Встречи с замечательными людьми" ясно показали мне, что учение находится на Востоке. Я поверхностно знал турецкий и персидский языки, и было очевидно, что название континента "Ас Шарк", упоминаемого Гурджиевым, происходит от арабского Ас Шарк -- "восток". Если принять во внимание его известные путешествия на Ближний Восток, то становилось очевидным, что именно там и следовало начинать поиски. Я продал свое дело и уехал в Турцию со слабым представлением о том, откуда начать. Полное крушение надежд! "Знаете ли вы имя Гурджиева или Джурджизада?". "Знаете ли вы что-нибудь о том, что знал его?". "Не помнит ли кто-нибудь, что он слышал о человеке такой-то и такой-то наружности?" -- Нет! Всегда нет! Так было до тех пор, пока я не попал в Адану.
      Глава 1
      ХАКИМ АБДУЛ КАДИР
      Адана в Юго-Восточной Турции была и все ееще является важным торговым центром для товаров из Сирии, Ливии, Ирака и Персии. Я попал туда из Кении, центра дервишей Мехлави, покровитель которых Джалалуддин Руми здесь похоронен. Связь между Гурджиевым и дервишами ясно видна во всех его произведениях. Некоторые движения в его танцах представляют собой дервишские ритуальные движения, а другие движения взяты из мусульманской молитвы. Я обнаружил, что Кения -прекрасный город, но между ею и ее населением -- настоящая преграда. Хотя монашеские ордена были запрещены в двадцатых годах, там существует сильная "подпольная" суфийская деятельность. Иностранец не может туда проникнуть.
      Я искал повсюду до тех пор, пока один торговец коврами вблизи гробницы Руми не посоветовал мне отправиться в Алану. Он не указал там ни одного лица или адреса, может быть, желая только отделаться от меня, но я все равно отправился.
      Несколько дней я осматривал Адану. В конце концов я попытал счастья у одного ткача в ковровом караван-сарае и спросил его, нельзя ли мне посидеть и понаблюдать за ним, чтобы научиться основам его искусства. Он заколебался: мастер не он, а Хаджи Абдул Кадар. Хотя Хаджи отошел от дел, он иногда брал учеников.
      Я разыскал Хаджи и среди многочисленных чашей кофе стал подводить разговор к моей теме. Я добавил, что ищу следы тех людей, которые обучали Гурджиева. Не знал ли он кого-нибудь?
      Он ответил, что знал. Сердце мое забилось. Я поспешно объяснил причину своих поисков.
      -- Друг мой, -- ответил он, -- Я не суфий в том смысле, в каком вы на западе понимаете этот термин. Я -- то, что вы могли бы назвать Мирским Братом. Время от времени ко мне посылают людей учиться ткачеству. Их посылает глава Ордена, чтобы дать им определенное знание и технику, которые, кажется, не имеют прямого отношения к эзотерическому учению. Не мое дело выяснять, кем являются мои ученики и на какой они ступени просветления. Я учу их ткать ковры, и они продолжают свой путь. Гурджиев был одним из таких. Он оставался у меня один год и один день, и, хотя не овладел полностью этим искусством, был куда-то послан. Он был внимательным учеником. И хотя он больше обращал внимание на цвет и рисунок ковров, чем на само ткачество, тем не менее он был хорошим учеником.
      -- Чему еще, кроме ткачества, его учили? -- настаивал я.
      Хаджи развел руками: "Больше ничему. Я не могу учить тому, чего я не знаю. Он научился у меня технике ткачества ковров и их продаже. Его внутренняя жизнь была не моей заботой, но заботой других. Они сказали: "Научи Джурджизада", и я делал это".
      -- Кто это "они", которые послали его? -- допытывался я.
      -- Это не секрет. Та Ложа, что возле мыса Каратас на юге. Они были учениками Бахаудина, известного, как Накшбенди, или Художники. Их там уже нет, но он, должно быть, был послан откуда-то еще, так как я обычно часто ходил туда и никогда его там не видел.
      -- Откуда его могли послать?
      Он рассмеялся:
      -- С севера, или с юга, или с запада, из тысячи мест. Из другого места обучения, от другого учителя. Кто знает, что он изучал прежде, чем пришел ко мне? Быть может, соколиную охоту, музыку, танцы, плотничье дело... Определенного "курса", по которому вы можете начертать карьеру человека, не существует.
      -- Куда же могла переехать Ложа? -- начал я. Но он прервал меня.
      -- Ложи не переезжают. Если они выполняли свое дело и выполнили его, они рассеиваются. А глава их, если хотите, переводится на другое место.Ученики перебрасываются в другие центры. Если вы действительно хотите узнать, как звали шейха, то я могу вам помочь. Это был мулла Али Джамал из Кербалы в Ираке. Где он сейчас, я не знаю. Может, умер, может быть, живет где-то.
      Я с сожалением распростился с этим добрым человеком. Я стал бы учиться под его руководством, если бы мои поиски шли по-другому. Но, раз мертвый след ожил, я должен идти по нему.
      Когда я покидал гостиницу, швейцар вручил мне записку. Она гласила: "Помни Абдул Кадира", -- гласила она. Озадаченный, я продолжал свой путь. Конечно, буду помнить, но при чем здесь записка? Она может означать, что он хочет благодарности за свою информацию. Быть может, она означала, что я должен помолиться за него или упомянуть его имя для дальнейших контактов, или ...?
      Багдад -- это жемчужина пустыни, описанная в книге арабского географа Мукадасси. По общему признанию, он писал эту книгу в тринадцатом веке, до прихода Чингиз-хана. После его "визита" город так и не оправился -- наверно, не хватило энергии.
      Главным мстом в Багдаде является улица Рашида. Идя от бывшего Фейсалского места, я обнаружил на другой стороне огромное здание с главами, решетками и куполами. Путеводитель описывал его как гробницу святого суфия Абдул Кадира Джилани. Абдул Кадир! -- был ли это тот Адбул Кадир, которого я должен помнить? Поспешив в столицу Семирамиды, я заказал комнату и нанял проводника для осмотра гробницы.
      Но мусульманину не разрешалось проходить через массивные порталы святилища, в котором размещалась могила, мечеть, школа и библиотека. Как сообщил мне мой гид, Джилани -основатель ордена Каадири, почитался всеми суфиями как Великий Учитель, а степень его озаренности сделала его учителем всех суфиев, независимо от того, к какому Ордену они принадлежат. Я бродил вокруг, но мало что мог узнать. Я заметил поблизости мастерскую каллиграфа, которую собирался посетить на другой день, чтобы купить кое-какие рукописные тексты с рисунками, выставленными в его витрине.
      Наутро мастерская была пуста. Там был только мальчишка, занятый смешиванием чернил. Он говорил лишь по-арабски. Его хозяин, сказал он, усердно жестикулярую и размахивая руками, находится в мечети, но скоро должен вернуться. Я подождал и таким образом нашел Хашима Мохаммеда Кхаттата, другого учителя Гурджиева.
      Глава 2
      ХАШИМ МОХАММАД КХАТТАТ
      Кхаттат оказался иракским арабом с вкрадчивыми мягкими манерами, чей твердый взгляд и прямая осанка не соответствовали его восьмидесяти десяти годам. Он приветствовал меня со старомодной учтивостью и на ломаном персидском языке объяснил, что образцы куфической каллиграфии не предназначены для продажи. Он мог бы сделать другие и выслать мне, если я не могу подождать, пока они будутготовы. Разговор перешел на Гробницу в Карбале, где похоронен внук пророка Магомета, и эта тема была как нельзя кстати. Хуссейн -- имя внука пророка и имя внука в книге "Все и вся" -- Кербала, дом Шейха -- текия, или суфийский странноприимный до в Каратасе -- вот и другое имя.
      Я мгновенно все это обдумал и спросил:
      -- Знаете ли вы Шейха Али Джамала, в прежние времена он был Шейхом из Каратаса?
      -- Я знал его, он давно умер. Вы были его другом?
      -- Нет, но я хочу знать об одном из его учеников -Гурджиеве.
      -- Зачем вы ищете это знание? -- Знакомый вопрос.
      Я объяснил. Пауза. И -- "Я обучал Джурджизада".
      -- Обучали! Пожалуйста, скажите мне, чему вы его учили и как...
      Хашим поднял руку:
      -- Подожди! Я не учил его ничему другому, кроме своего бедного ремесла. Он находился под руководством Шейха Муслихуддина из Удха, тогда обосновавшегося в Багдаде. Четверги он проводил с искателями.
      -- Искателями?
      -- Искатели истины -- это наша группа внутри Ордена Кадири. По четвергам мы проводили ночи в медитациях и упражнениях под руководством Шейха Каламуддина из Братства Сурххани.
      -- Что еще вы можете рассказать мне о Гурджиеве? Где он жил и кто были его товарищи?
      Он снимал комнату у вдовы Бинт Ахмет, вблизи небольшой мечети. Он приходил ко мне ежедневно на заре к утренней молитве, и мы проводили день, занимаясь письмом, заистрением тростниковых перьев и смешиванием чернил. Время от времени мы прогуливались в садах и на базарах и слушали сказителей... Гурджиев совсем не знал арабского и очень мало персидский. Мы почти не говорили между собой. Иногда мы пытались обсудить историю Насреддина, которую наш учитель давал на уроке в прошлый четверг, или это были слова зикра, или повторение. Он пробыл здесь без одной недели год, и его отослали. Кажется, в Турцию. Остальное мне малоизвестно. Я учил Гурджиева каллиграфии и мало знаю о его жизни здесь. Я мог бы надеяться иметь лучшего ученика, но он работал добросовестно и горячо.
      -- Как он пришел к вам?
      -- Он был послан ко мне Шейхом Мучслихуддином, некоторые называют его Саадом -- по имени его великого предшественника из Шираза. Гурджиев провел в Багдаде несколько месяцев, прежде чем его послали ко мне. Я часто видел, как он ходил в библиотеки и слушал публично чтения Корана и Хадисов (традиции). Он, бывало, рисовал план города, который основан, конечно, на шестиугольнике, и не раз спрашивал меня, почему памятник Джилани расположен именно так по отношению к целому. Ни мое положение, ни мой долг не давали мне права просвещать его.
      -- А вы могли бы это сделать?
      -- Зачем? Разве что услышать звук собственного голоса? Если бы ему нужно было знать причину, ему сказали бы или дали достаточную информацию, чтобы выяснить это. В мои обязанности не входило возвышаться на должность его учителя. Я мог бы сказать ему, чо Багдад построен в форме девятиугольника с Гробницей в девятой точке, но, кроме голой информации, он не получил бы от этого ничего полезного. Это не скрытое знание, но оно бесполезно до тех пор, пока вы не способны пользоваться им. Осел, нагруженный книгами Руми, еще хуже, чыем необразованный человек, желающий учиться, но имеющий в своем багаже одну страничку из Маснави.
      -- Что вы думаете о способностях Гурджиева к развитию?
      -- Предугадывать было не моим делом. Как я уже пытался объяснить, мне была дана задача научить его одному. Как он реагировал на это, и реагировал ли более глубоко, не мне судить. Он следовал определенному пути обучения, на котором я был простым верстовым столбом. Он жаждал учиться и проникнуться традициями моего искусства и традициями Ордена, но насколько все это былшо глубоко, -- я н знал. Только учитель, занимавшийся его внутренней отделкой, смог бы сказать об этом. Не забывайте, мой друг, что в суфизме есть внешнаяяч и внутренняя стороны. Они могут различаться, но каждая важна.Гурджиев, по указаниям Ордена, провел много месяйцев в написании фразы "Боже, помилуй меня7. Это очевидно, сочетало оба вида деятельности, чего нельзя сказать о других упражнениях.
      Я попрощался с Кхаттатом и пошел побродить по улицам. Было ясно, что Гурджиев переходил от учителя к учителю и каждый передавал ему какую-то часть своего знания. Я был уверен, что его обучение предназначалось для того, чтобы сделать его пригодным для жизни в миру, среди людей. Но как соединить эти разрозненные нити клубка, если я нахожу только ремесленников, а не учителей? Можно ли было научиться чему-то метафизическому у этих людей? Должен ли я, в свою очередь, учиться под их ру5ководством? Эту мысль я отбросил, ибо было ясно, что без основного направления, которое ученик получает от свое6го духовного учителя, не было никакой пользы в рабском следовании какому бы то ни было образцу мирской деятельности.
      Опечаленный, я перебрал в уме все беседы, которые у меня были, но не нашел никакого указания. Багдад был центром дервишского учения, но как прорваться?
      День за днем яч искал контакты, но напрасно. Могу я попасть на собрание суфиев? Нет! Как меня могут пустить? Если я послан учителем. Как его найти? Только в поисках.
      -- Где?
      -- Внутри самого себя.
      -- Для чего?
      -- Для направления.
      -- Могу ли я встретить учителя и просить его принять меня?
      -- Ты уже встретил одногог - Хашима Мохаммеда.
      -- Но он сказал, что он каллиграфис.
      -- Суфийские учителя не обязательно являются таинственными фигурами. Не все они учат "суфизму" так, как вы это понимаете и через предлагаемые вами каналы. Они могут жить в любом месте и быть плотниками, механиками или рыбаками. Они идут туда, куда их посылают и, возможно, ждут годами, пока к ним не пошлют ученика. Ты не имеешь на них никакого права, ты не можешь претендовать на их учение. А возможно, им нельзя учить человека твоего уровня.
      Я вернулся к Хашиму Кхаттату и спросил об этом.
      -- Да, -- ответил он, -- здесь у меня есть задание. Поэтому я не могу принимать случайных учеников. Я не могу принять вас. Если вы хотите следовать пути, которым шел Гурджиев -из чистого любопытства или преклоняясь перед героем, тогда оставьте ваши поиски, ибо это не принесет вам никакой пользы, а только лишь печаль. Следовапние его учению вам не поможет, ибо Шейх ул Машейх заявил, что оставшаяся в учении Гурджиева барака?? перестала существовать, начиная с последнего года первой половины вашего двадцатого столетия.
      -- Кто такой Шайх ул Машейх и где... -- начал я.
      Хашим поднял руку:
      -- Для вас ни один из этих вопросов не имеет ответа. Именно потому, что то, о чем вы спрашиваете, ничего не значит! Ищите, но пусть вашим побуждением будет развитие и стремление привести себя в созвучие с Бесконечным, а не обезьянье подражание учениюю в затасканной и бесплодной форме, как оно выражается в настоящее время. Ступайте к ученику Али Джамала в Кербале -- Шейху Даулу Юсуфу. А теперь, будьте добры, позвольте мне вернуться к моей работе.
      Я пробормотал слова благодарности и ушел. Что-то прояснилось. Я должен ехать в Кербалу.
      Глава 3.
      ШЕЙХ ДАУЛ ЮСУФ
      В Кербале нелегко остановиться, ибо это -- центр шиитского фанатизма. Но мусульманам ффактически не рекомендовалось посещать этот город. Святилище там относительно новое, так как первоначальное, как еретическое, было снесено до основания правоверным суннитом Калифом Ирака. Вскользь я заметил, что ищу Шейха Даула Юсуфа -- правоверного церковного деятеля. Его присутствие в Кербале шиитское большинство явно лишь терпело, так как он был широко известен, что они не могли открыто угрожать или досаждать ему. Но от упоминания его имени приветливее меня не встретили. Для случайной аудиенции он был недоступен. Оказалось, что если бы я заслуживал встречи, то Хашим дал бы мне условную фразу для Шейха. Один из его учеников, с которым я разговаривал, несколько раз спрашивал меня: "С чем же послал вас Хашим?7 И я снова и снова повторял его слова -- в которых недоставало самого необходимого.
      Адрес Шейха был недтступен, распорядок его дня -- неясен, а возможность встречи -- сомнительна. Я был и не мусульманин, и не дервиш, -- и все это было против меня. Теперь я уверен, что многие из безобидных на первый взгляд разговоров с его учениками были подстроены так, чтобы извлечь из меня условные фразы или суфийские реакции, который показали бы мой уровень развития с эзотерической точки зрения. Конечно, я не мог ответить на цитаты еще лучшей цитатой или опознать фразы, которые были взяты из писаний дервишских учителей.
      Тем не менее я продолжал зондировать почву. Кто такой Шейх ул Машейх? Кем был Абдуллах Джамави? Из какого Ордена был Шейх? Обладает ли он властью суфисйких учителей? На все это я получал загадочные ответы. Шейх ул Машейх стоят по отношению к Великому Шейху, как планета к Бесконечности, Великий Шейх выше, значительно выше, чем глава суфиев. Был ли Абдуллах Джамави одним из "полюсов?7 (полюса главы суфиев, символизирующие сетверти земного шара). Полюса неизвестны за исключением того времени, когда они известны! Является ли тогда Великий Шейх Великим Учителем всех Орденов? Да, и Хранителем Традиции, Мусульманской Традиции? Нет, Традиции, первоначально проявленной через Мусу, Ису и Мухаммеда.
      Мог ли я быть принят Шейхом Джамави? Терпение столь приличествует человеку, что, если он сознает его ценность, он может извлечь пользу для себя и для других, практикуя его!
      Через три недели, истерзавшись сомнениями, я получил приглашение встретиться с одним из учеников Шейха в лавке Сулеймана Турка на базаре, где торгуют одеждой.
      Я поспешил туда и обнаружил лавку, переполненную покупателями и их друзьями. Попивая чай, я молча сидел на груде ковров, всем своим видом выказывая терпение. Беседа шла о коврах, о дороге и спросе на определенные цвета и узоры. Я слушал вполуха , так как не все понимал, да еще ждал указания, когда и где я смогу увидеть Шейха. В напряженном состоянии я едва расслышал одного из покупателей, обратившегося ко мне с вопросом по-персидски.
      -- Как вы думаете, годится ли этот ковер для моих медитаций?
      -- Да, -- ответил я. -- Плчему бы и нет?
      -- Не видите, почему бы и нет! -- последовал уничтожающий ответ. Да потому, что вы не смотрите на него. Цвета здесь не гармоничны, они беспокоили бы вас. Узор противостоит позитивному потоку мыслей и нарушает спокойствие ума. Оценивая столь простую вещь, вы не проявляете особого таланта и, тем не менее, хотите научиться пониманию от учителя Джурджизада!
      Я подскочил, как ужаленный: "Значит, вы -- Шейх Даул?7
      -- Да.
      -- Мне очень жаль, видите ли...
      -- Я вижу очень ясно.
      -- Видите ли, я хочу сказать...
      -- Что вы хотите сказать?
      -- Мне нужна помощь.
      -- Зачем?
      -- Чтобы найти себя.
      -- И что потом?
      -- Познать самого себя и узнать, способен ли я к развитию.
      -- Зачем?
      -- Чтобы быть в гармонии с органическим развитием космпоса.
      -- У вас высокие представления о своем месте в космосе!
      -- Шейх, я сознаю, что я ничтожен, но до тех пор, пока я не пойму, насколько я ничтожен, я не могу ничего толком делать.
      -- Откуда вы знаете об этом?
      -- От людей, поручивших Гурджиеву нести их провозвестие Западу.