Старчака разбудил тихий шелест: ветер перелистывал на подоконнике раскрытую книгу. Так бывает. Стреляй над ухом из пушки - не услышишь, а принесет утром почтальон газету и зашуршит, запихивая ее в ящик, - сразу проснешься.
      Старчак включил лампу, стоявшую на тумбочке, и взял книгу.
      Книга была о войне. Но не о той, которую уже вели на море и в воздухе немцы и англичане, не о сражениях в Сирии и Ливии, не о боях в Северном и Восточном Китае.
      Книга; оставленная на подоконнике, говорила о будущей войне, о войне, которая уже вплотную подступила к нашим рубежам. Книга как книга. Но у автора получалось так, что, напав на нас, противник сразу же ослабеет и не составит труда одолеть его. Один удар - и все.
      Верить в это было заманчиво. Но не верилось. Война - всегда дело тяжелое, а в то время, вспомните, во всем мире мы были одни-одинешеньки. Против нас Гитлер собирался двинуть армии всей Европы. Арсеналы десятка стран выпускали для него орудия, танки, самолеты. На Востоке готовилась к прыжку Япония...
      Пришел главный хирург, размотал бинты, прощупал ногу и сказал:
      - Легко отделались. Перелома нет, только связки повреждены. Через месяц-полтора выпишем.
      Если бы знал этот хирург, что будет завтра!
      3
      Назавтра началась война.
      Нам, служившим на самой границе, о войне не объявляли. Мы увидели ее начало своими глазами.
      На рассвете показались над Брестом летевшие откуда-то с запада правым пеленгом эскадрильи двухмоторных бомбардировщиков. Самолеты шли высоко, и опознавательные знаки нельзя было различить. Но мы чувствовали, что это чужие: наш сто двадцать третий истребительный полк был пограничным... Разрывы бомб и трескотня пулеметов подтвердили нашу догадку.
      Аист, дремавший на крыше нашей контрольной будки, всполошился и низко-низко над землей полетел куда-то прочь, быстро махая крыльями. И подумалось: мирной птице не место в громыхавшем железом небе.
      Несмотря на воскресенье, наших летчиков оставили дежурить на аэродроме. Вот почему они сумели сразу же поднять самолеты в воздух.
      В небе шел бой. Первым самолетом, сбитым в районе Бреста, был фашистский бомбардировщик. Он упал где-то около Кобрина...
      Силы были неравными. Немецкие истребители, сопровождавшие бомбардировщиков, превосходили наших "ишаков" и "чаек" в скорости и вооружении" у противника было намного больше машин.
      Новые яковлевские истребители, доставленные в полк на прошлой неделе, еще не были собраны, и ящики с узлами самолетов так и остались нераспакованными.
      И все же наши летчики дрались до тех пор, пока в баках оставался бензин.
      Около часа продолжалось воздушное сражение. Не ожидавшие столь яростного сопротивления, немецкие авиационные начальники посылали все новые и новые эскадрильи "мессершмиттов". Немало безыменных героев сто двадцать третьего полка погибло, но и во вражеских эскадрильях тоже недосчитались многих.
      И все же в небе господствовали самолеты противника. Они шли волна за волной на восток, на Минск...
      Я видел все это и, когда Старчак рассказал, что начало войны застигло его на госпитальной койке в Минске, понял, как тяжело ему было в то воскресенье. Ведь он, прикованный к постели, не мог стать в строй бойцов, хотя готовился к этому все двадцать лет армейской службы.
      4
      Бомбы обрушились на белорусскую столицу. Старчак знал, что на подступах к городу его товарищи-летчики ведут жестокие бои. Сражение не на жизнь, а на смерть развертывалось в минском небе, и капитан даже в окно видел, как наши истребители вторгаются в строй желто-черных вражеских бомбардировщиков. К реву моторов присоединялся гул зенитных орудий, треск пулеметов, и этот шум не стихал ни на миг.
      В полдень в госпиталь забежал старшина Бедрин. Он принес Старчаку пальто, документы, папиросы.
      - Перебазируемся, - сказал он, - куда - не знаю.
      Ни Старчак, ни Бедрин и думать не могли, что через несколько дней наши войска оставят Минск. Вот почему Бедрин со спокойной душой прощался с капитаном.
      Когда старшина ушел, Старчак попросил санитарку, чтоб раздобыла где-нибудь репродуктор. К, вечеру она принесла динамик и включила его. Шла передача из Москвы.
      Диктор читал указ о мобилизации и объявлении в отдельных местностях страны военного положения.
      Военное положение.. .
      Капитан попытался сделать несколько шагов, но острая боль заставила его опуститься на койку. Значит, надо лежать и ждать.
      Объявляли воздушную тревогу, и ходячие больные, как их называли санитары, спускались в бомбоубежище. Тех, кто не могли передвигаться, переносили на носилках.
      Когда санитары пришли за Старчаком, он поблагодарил их за заботу, но оставить палату отказался.
      - Приказ начальника госпиталя. Надо подчиняться, -строго сказал молодой санитар и добавил: - Нам уговаривать некогда.
      - Ладно. Только без носилок.
      Опираясь на плечо санитара, то и дело останавливаясь, Старчак добрался до подвала, где было оборудовано бомбоубежище...
      Прошел день, другой, третий... Старчаком овладела тревога.
      Налеты участились. То в одном, то в другом конце города раздавались взрывы. Чад пожаров достиг госпитальных окон.
      Пожарные не успевали тушить пламя, огонь перекидывался с одного здания на другое. Ночью было светло, как днем. По коридорам госпиталя разносились гулкие удары подкованных сапог: соседняя воинская часть помогала увозить раненых.
      В палату, где лежал Старчак, принесли еще двоих: майора из истребительного полка, прикрывавшего Минск, и молодого лейтенанта - летчика этого же полка. Оба они были ранены в первый же день войны: майор - в живот, лейтенант - в ногу.
      Майор знал, что дела его плохи, что он, как сказали врачи, нетранспортабелен. Он старался не стонать, чтобы не беспокоить Старчака и лейтенанта.
      - Что же за нами не идут? - спрашивал лейтенант. - С первого этажа всех увезли, и со второго, и с нашего... А за нами не идут.
      - Придут, - ответил Старчак. Он раскрыл дверцу тумбочки, взял с полки несколько пачек папирос и отдал их майору.
      - Кури, "Курортные", феодосийские...
      - На что мне столько?..
      Наступил вечер, потом пришла короткая ночь; не потухая, горел в углу красный глазок папиросы.
      - Не идут за нами, - шептал Старчаку лейтенант, - забыли...
      Утром майор сказал Старчаку:
      - Знаешь что, Иван Георгиевич, вам с лейтенантом нет смысла ждать... Добирайтесь до автострады, а там кто-нибудь подберет.
      - А ты?
      - Я - нетранспортабельный, - майор слабо улыбнулся. - Дай-ка еще пачку, попросил он.
      Старчак достал из тумбочки оставшиеся папиросы я, поскрипывая непомерно длинным костылем, принес их майору...
      - Теперь надолго хватит, - усмехнулся тот. - На всю жизнь...
      - Не могу я тебя оставить, - сказал Старчак.
      - Иван Георгиевич, дорогой, ты еще повоюешь, а я... Лейтенант еле сдерживал слезы. Ветер перебирал на подоконнике страницы книги о войне...
      - Ну, пойдем, что ли? - Старчак надел свой кожаный реглан.
      Майор закрыл глаза. Он уснул или сделал вид, что спит.
      - Мы пришлем за тобой, - сказал Старчак.
      Майор не отвечал.
      Лейтенант тихо притворил дверь.
      - Как же сходить? - спросил он. - У меня нога не сгибается.
      - А вот как. - Старчак лег животом на перила и, придерживаясь за балясины, стал спускаться.
      Парадные двери госпиталя были распахнуты настежь. Шелестели подхваченные сквозняком бумаги, они валялись по всему вестибюлю.
      5
      Морщась от боли, которую причинял ему каждый новый шаг, и поддерживая лейтенанта, Старчак миновал госпитальный сад и добрался до улицы.
      Они забрались в придорожный кустарник и легли на мокрую от росы траву.
      Впереди, под горой, видны были безглазые коробки зданий. А сзади, на холме, белел уцелевший Дом Красной Армии.
      - Я в ту, субботу на танцы туда ходил, - вздохнул лейтенант.
      Где-то неподалеку послышались, шаги, показались двое пожарных в брезентовых робах. Капитан окликнул их. Они остановились в недоумении, потом подошли.
      - Там, в госпитале, раненый. На третьем этаже, в тридцать пятой палате, сказал Старчак.
      Пожарные побежали через сад в госпиталь.
      Старчак и летчик не дошли и до поворота, как пожарные догнали их.
      - Умер он, - сказал один из пожарных и протянул Старчаку пистолет майора. Одного патрона - Старчак сразу обнаружил это - в обойме не хватало.
      - А носилки для вас, - добавил другой, пожилой, усатый, степенный.
      - Я, пожалуй, сам дойду, - сказал Старчак. - А лейтенанту помогите.
      Пожарные положили летчика на носилки и направились к шоссе,
      - Вот почему за нами не заехали, - лейтенант, свесившись с носилок, показал Старчаку на опрокинутый автобус с красными крестами на уцелевших стеклах. Рядом, метрах в двадцати, зияла на асфальте глубокая яма.
      Что же было потом?
      ...В напряженной тишине опустевшего города послышался шум автомобильных моторов.
      Старчак и лейтенант забрались поглубже в кустарник.
      Автомобили - это были грузовики - приближались. Старчак разглядел в уже сгущавшихся сумерках, что на крышах кабин укреплены станковые пулеметы.
      - Наши, горьковские, - облегченно вздохнул лейтенант.
      - А что, немцы не умеют на таких ездить? - возразил капитан.
      Только когда грузовики приблизились к кустам и послышалась русская речь, Старчак понял, что это - свои. Он крикнул:
      - Эй, на машинах!..
      Это был летучий подрывной отряд. Саперы ехали в Борисов.
      Первой мыслью Старчака было: на аэродром! - и он высказал ее командиру подрывников. Тот махнул рукой: там уже никого из наших нет...
      Старчака и летчика усадили в кабины, рядом с водителями.
      На рассвете, когда колонна была уже в пятидесяти километрах от Минска, бойцы, ехавшие на головном грузовике, забарабанили по крыше кабины.
      Машина остановилась. Командир, старший лейтенант, сидевший рядом с шофером, открыл дверцу:
      - В чем дело?
      - Немцы!
      В самом деле, на горизонте виднелось несколько "юнкерсов" - трехмоторных немецких самолетов. Их неубирающиеся колеса напоминали птичьи лапы...
      Командир подбежал к Старчаку:
      - Что будем делать?
      Самолеты разворачивались над клеверным полем, розовевшим метрах в пятистах от шоссе.
      - Уничтожать десант, который они сейчас выбросят. И действительно, из первого самолета стали выпрыгивать парашютисты.
      - Двенадцать, - сосчитал Старчак. Столько же было и на втором "юнкерсе", и на третьем...
      Пулеметы, укрепленные на кабинах грузовиков, открыли огонь, во большинству парашютистов уже удалось приземлиться, и они готовились к бою.
      Саперы, сняв пулеметы, побежали к месту выброски десанта.
      На дороге, у грузовиков, остались Старчак, раненый летчик и водители.
      - Ну что ж, займем оборону, - сказал Старчак.
      Он велел шоферам загнать машины в довольно глубокий придорожный кювет, указал, где каждый должен вырыть себе окоп.
      - Как будто на год здесь остаемся, - недовольно сказал один из шоферов, все равно через полчаса в Борисов уедем,
      Старчак взглянул на бойца, и тот, замолчав, стал вырубать лопатой крепкую дернину.
      С клеверного поля доносились пулеметные очереди - саперы вели бой с десантом.
      Над автострадой со свистом пронеслись истребители. По асфальту зачиркали пули.
      Потом показался "юнкере". Из раскрывшейся двери стали выпрыгивать парашютисты.
      - Огонь! - скомандовал капитан.
      Защелкали ружейные выстрелы. Но большого урона десанту они не нанесли: только двое парашютистов были ранены.
      Немцы подползали к нашим бойцам, укрываясь в густом кустарнике.
      Старчак впервые сталкивался с немцами так близко. Он видел их разгоряченные, потные лица.
      Один из парашютистов, неловко размахнувшись, бросил гранату на длинной деревянной ручке. Граната упала метрах в десяти от Старчака, он прижался к земле и непроизвольно прикрыл голову согнутой рукой.
      Раздался хлопок - донесся запах сгоревшего взрывчатого вещества.
      Старчак выстрелил в парашютиста, успевшего подползти совсем близко, и тот уткнулся в землю. Потом поднялся, шатаясь, и упал навзничь.
      Первый враг, которого Старчак увидел на этой войне лицом к лицу, был мертв.
      Потом, когда атака была отбита, он подошел к убитому.
      Немец был молодой, светловолосый, по-видимому, очень сильный. Он лежал, раскинув ноги, обутые в высокие шнурованные ботинки. Его сухие голубые глаза, уже не видя, смотрели на солнце. Из-под комбинезона и свитера выбивался воротник серой гимнастерки. Гладкий шлем с подкладкой из мягкой губчатой резины валялся рядом.
      Не пригодилось ему богатое, продуманное до мелочей снаряжение: наколенники и кожаные перчатки с крагами; патронташ, разделенный на кармашки; мешок с упакованными в целлофан продуктами - копченой колбасой, свиным рулетом, флотскими сухарями, свиной тушенкой, пачкой леденцов, плитками сухого спирта... Не выпил он ни глотка воды из своей алюминиевой, обшитой толстым сукном фляги.
      И оружие, которым его щедро снабдили, не смогло защитить его: ни кинжал, ни топор в чехле, ни маузер, ни карабин. Не помогли и пулеметы, имевшиеся у его спутников, тоже нашедших смерть на этом клеверном поле.
      Машины двинулись по шоссе. Там, где только что шел бой, желтели свежевырытые окопы. А чуточку подальше, в травах, виднелись брошенные парашюты.
      6
      Все это было интересно. Но кое-что осталось для меня неясным. И самое главное - вот что.
      Примерно через три дня после этих событий я увидел капитана там, в лесу, куда он прилетел нам на выручку. Как же ему удалось так быстро встать на ноги? Ведь хирург сказал, что Старчак пролежит в постели не меньше шести недель.
      - Бывает, что и медицина ошибается, - улыбнулся Старчак, - Во всяком случае, нога у меня болела намного меньше, и, подъезжая к городку, где располагался штаб фронта, я смог размотать бинты и выбросить лубок. Когда я доложил начальнику Военно-воздушных сил о своем прибытии, он спросил меня о здоровье. Я ответил, что все в порядке. Ну вот - и попал с корабля на бал...
      - Как вы знаете, - продолжал Старчак, - я был до войны начальником парашютно-десантной службы округа. Делопроизводитель штаба выдал мне новое удостоверение. Здесь вместо слова "округа" было написано "фронта". И в первую же ночь пришлось отправиться во вражеский тыл...
      Парашютно-десантная служба... Это и обучение летчиков парашютному делу, и выброска и высадка десантов, и снабжение боеприпасами воинских групп в тылу врага, и засылка разведчиков-подрывников за линию фронта... Вот что значат три слова, а чаще три буквы - ПДС.
      Старчак должен был создавать парашютно-десантную службу заново. Командование помогало в этом как только могло. Капитану было предоставлено право отзывать из любого полка нужного ему специалиста. В очень трудных условиях, когда наши армии отступали, было налажено снабжение десантников парашютами, оружием, боеприпасами...
      И вот слетелись на голос капитана старшины Бедрин, Климов, Корнеев, Гришин, Шкарупо, Васильев - все те, кого он обучал до войны. Да, именно слетелись.
      За Бедриным, как он сам говорил мне, Старчак послал самолет. Я попросил Бедрина рассказать об этом подробнее. Он написал:
      "Разузнал, где полк, в котором я служу, и прислал. Как сейчас помню, день был ясный, впрочем, в то лето все дни были такими... На опушке нашего аэродрома приземлился самолет У-2. Мы завели его в укрытие. Летчик, заглушив мотор, вылез из кабины. Спросил командира. Тот назвался. Летчик протянул документ. Командир посмотрел на меня, потом - на летчика, потом - снова на меня: "Собирайтесь. Быстро!.."
      Узнав, что меня вызывает Старчак, я был беспредельно рад. Чтобы не попасть под обстрел немецких истребителей-охотников, наш самолет, прижимаясь к земле, летел под Юхнов, где создавалась главная база парашютистов, или, как ее называли, "дача Старчака".
      Обойдя город стороной, пролетели мы над ничем не приметным леском. Летчик обернулся, кивнул мне. Я понял: здесь.
      Через несколько минут я снова со Старчаком. Мы обнялись.
      Он спросил, не знаю ли я, где Наталия Петровна.
      Я ответил, что последний раз видел ее на Минском вокзале: она усаживала ребятишек в вагон.
      Старчак промолчал.
      Вскоре я сидел за столом в его землянке. Накормив меня ужином" капитан объяснил, чем я должен заниматься.
      - Будешь учить новых десантников, - сказал он. - Люди начнут прибывать завтра" парашюты уже получены..."
      О том, как создавался отряд парашютистов, рассказывали и сам Старчак, и Бедрин, и многие другие, с кем мне довелось встретиться.
      Первыми, еще в августе, прибыли в Юхнов по путевкам Центрального Комитета комсомола парни из Кольчугина.
      Кольчугинцев было шестеро. Заводилой, судя по всему, считался у них. высокий, широкобровый, успевший дочерна загореть парень.
      Старчак, вызвавший всех к себе в землянку, сразу же приметил его и заговорил с ним:
      - Фамилия?
      - Демин.
      - Имя?
      - Руф.
      - Сколько лет?
      - Вчера бьло восемнадцать,
      - А сегодня!
      - Девятнадцать...
      - У него - день рождения, - вступил в разговор!
      худенький стриженный наголо паренек, сидевший в углу.
      Старчак засмеялся:
      - А я думал, что это он так быстро стареет... Поздравляю!..
      Демин улыбнулся, и среди его белых зубов сверкнуло золото коронки...
      - Это что? - строго спросил Старчак. - Для форсу? Демин вызывающе сказал:
      - А хотя бы и так...
      Паренек, сидевший в углу, объяснил:
      - Не верьте ему. Он сам на себя наговаривает. Он по кондитерской части работает, вот и попортил зубы.
      - А это тоже по кондитерской части?.. Вся биография здесь: и год рождения, и кто невеста, и какие таланты.
      На руке парня были наколоты женское имя и изображение трехструнной лиры.
      - Вы нам, товарищ Демин, не подойдете, - сказал капитан. - Придется вас откомандировать. Мы и от кальсон метки отпарываем, а у вас на всю жизнь тавро... Старшина Бедрин, оформите документы! - Не могу я в Кольчугино вернуться, - глухо сказал Демин. - Как я в глаза посмотрю всем, кто меня на вокзале провожал, добрые слова говорил. Да и сам я с речью выступил...
      - Может быть, вас возьмут в другой парашютный отряд, а я - не могу, ответил Старчак.
      - Не возьмут. Не отсылайте меня, товарищ капитан!
      Паренек, сидевший в углу, тоже стал просить:
      - Оставьте его у нас, товарищ капитан. Не пожалеете. Я его давно знаю...
      Только-только прибыв в отряд, паренек уже говорил "у нас", и это понравилось Старчаку:
      - Ладно, только предупреждаю: малейшее проявление анархии и - до свидания!
      - А вам, - обратился он к пареньку, сидевшему в углу, - делаю замечание. Встаньте, когда с вами говорит старший. Вот так. А замечание такое: нельзя обращаться к командиру, не попросив у него разрешения. Запомните это, товарищ Буров. А теперь - на занятия...
      О том, что при подготовке парашютистов к выброске в тыл приходится думать и о таких мелочах, как метки на белье, капитан сказал Демину не для красного словца.
      У разведчика, по выражению Старчака, все должно быть из быта, другими словами, домашнее, а не армейское. Не новое, только что со склада, а ношеное, довоенное, с доброй заплатой.
      Порой капитан приказывал одному из парашютистов обыскать другого и найти в его одежде или среди вещей что-нибудь сомнительное.
      В уголке кармана завалялась махорка? Не дай бог, если она фабричная, а не домашней крошки! Или, чего доброго, если припасена для раскурки газета, вышедшая после начала войны... Не беда, что не указан день выпуска: по одному лоскутку узнают, свежая она или старая.
      И так во всем.
      И все же Старчак взял в отряд такого приметного парня, как Демин. Поверил в него - и взял.
      7
      Надо было уточнить название одной из белорусских деревень, и я попросил у Старчака более подробную карту. Он достал из шкафа хорошо знакомую мне большую штурманскую сумку с целлулоидным окном на крышке. Такая сумка удобна в полёте, а ходить с ней плохо: бьет по ногам...
      Отстегнув кнопки, Старчак достал старую, выцветшую карту, испещренную карандашными пометками. Были здесь и красные ломаные линии - следы давних маршрутов, и рисунки раскрытых парашютов - места высадки десантов, и причудливее кривые, запечатлевшие линию фронта на такой-то и на такой-то день.
      Старчак расстелил карту на столе, отодвинув стакан с чаем.
      Чай давно остыл, а Иван Георгиевич все так же молча рассматривал свою старую карту.
      Я читал те же названия, что и он.
      Встречая хорошо знакомые наименования, Старчак вспоминал связанные с этими местами события своей жизни. Вот здесь, в авиагородке, он гостил у товарища в тридцать пятом году, а здесь совершил свой первый прыжок с самолета, делающего петлю Нестерова. А в этом городе он впервые встретил Наташу... Все это было так давно, до войны.
      А вот еще названия: Белосток, Рось, Улла, Дрнсса, Волковыск, Быхов, Могилев, Полоцк, Борисов, Калинко-вичи. Для Старчака это не только точки на штурманской карте.
      Рось... Это первое место во вражеском тылу, туда летал он в июле, вскоре после того, как вернулся.
      Туда надо было доставить офицера связи, которому было приказано помочь выйти из окружения большой группе наших войск.
      В самолете Р-5 было трое: Старчак, летчик и офицер связи. Они перелетели линию фронта и на рассвете приземлились на лесной поляне. Здесь были когда-то владения графа Потоцкого. Офицер связи, молодой майор из Генерального штаба, с черным бархатным воротником, сказал Старчаку:
      - Через двое суток жду вас здесь.
      Он скрылся в лесу, а Старчак, пока летчик возился с мотором, ходил неподалеку, опираясь на тяжелую палку, разминая затекшие ноги.
      Линию фронта перелетели на небольшой высоте: земля заглушала гул двигателя.
      На другой день Старчак доставил в тыл еще одного офицера связи, на этот раз в Волковыск. Район посадки был подернут густым туманом, и от летчика требовалось большое мастерство, чтобы благополучно приземлиться.
      - Что же это, - сказал пилот. - Фронт уже где, - он показал рукой на восток, - а мы, можно сказать, к немцам в лапы лезем.
      И, словно в подтверждение этих слов, на дороге показались немецкие солдаты на грузовиках.
      Туман поредел. Немцы заметили самолет, и машины помчались по зеленому лугу напрямик к месту посадки...
      Летчик знал, что развернуть самолет не успеет, и поэтому решил направить его навстречу грузовикам.
      Автомашины были в сотне метров, когда самолет оторвался от земли.
      Немцы открыли пальбу из автоматов. Но самолет уже над лесом. Чуть ли не касаясь колесами верхушек деревьев, он идет на восток, к своим.
      Назавтра в обещанное время Старчак прибыл в район Роси за майором. Еще с воздуха он и летчик заметили группу людей на том месте, где предстояло совершить посадку.
      На земле выстрелили ракетами условного цвета, и Старчак облегченно вздохнул:
      - Свои...
      Кроме знакомого Старчаку майора, здесь были еще два наших командира и два немца - тучный офицер и тощий солдат в пенсне.
      - Всех не возьмем, - сказал летчик.
      - Кого же оставить? - спросил Старчак майора. Тот, помолчав, ответил:
      - Немецкого офицера надо захватить. Полковника тоже и вот товарища майора, - он кивнул в сторону командира.
      - А вы? - вырвалось у пилота.
      - А я верю, что вы со Старчаком за мной и за этим солдатом завтра или послезавтра прилетите.
      Летчик стал рассаживать пассажиров.
      Майор и немецкий офицер поместились в люльках, укрепленных под крыльями. Полковник и Старчак устроились возле летчика, выбросив второе сиденье.
      Самолет тяжело оторвался от земли. Он шел на восток. Летели над лесом, стараясь держаться подальше от дорог.
      Когда приближались к линии фронта, немецкие зенитчики открыли яростный огонь из пулеметов. Пули свистели, казалось, над самым ухом. Свинцовый дождь барабанил по обшивке. Летчик резко сбавил газ, и самолет, проваливаясь, стал снижаться. Над самым лесом пилот выровнял машину и вновь повел ее на восток.
      Приземлились на полевом аэродроме в районе Вязьмы. Летчик, сдернув меховой шлем, сказал Старчаку:
      - Думал - крышка...
      Пассажиры начали выбираться из самолета. Вот неловко спрыгнул на землю пожилой полковник, вот вылез наконец и майор.
      - А где немец? - спросил Старчак.
      Моторист вытащил тучного офицера. Он был мертв: пулеметная очередь прошила ему голову.
      Пилот и моторист насчитали в самолете восемнадцать пробоин...
      Да, многое напомнила капитану Старчаку его штурманская, потертая на сгибах карта. Вспомнил он и то, как помог выйти из вражеского кольца нашей колонне" которую вел из района Бреста полковник Некрасов.
      Об этом маленьком событии Иван Георгиевич не стал и говорить:
      - Чего там, вам это лучше, чем мне, известно.
      8
      Днем - работа в отряде, ночью - полеты... Вот почему он был- таким усталым в то утро, когда я по заданию газеты приезжал на главную базу парашютистов "Дачу Старчака".
      - Но вы могли бы не летать, - сказал я Старчаку, когда разговор зашел о той поре.
      - Вы хотите сказать: имел право, - уточнил Старчак. - Право не летать я имел, но отказываться от полетов не мог. Тогда, в первые дни, делать то, что я делал, было некому. Ведь, кроме права, есть долг.
      - Не знаю, как другим командирам, - добавил Старчак, помолчав, - а мне повезло: я имел дело с людьми, которые меньше всего говорили о правах. Вспоминается мне один паренек, Петров Борис Гордеевич... Вы, наверно, с ним встречались. Вот он,
      Я посмотрел на фотографию и узнал в высоком юноше парашютиста, с которым, работая в дивизионной газете, несколько раз беседовал. Этот парень любил поэзию, сам писал стихи, но, как я его ни уговаривал, не согласился прочесть мне ни строчки.
      - Он что, и до войны с вами служил? - спросил я.
      - Нет, он из авиаполка... После одного особого задания у нас остался.
      Слова "особое задание" заинтересовали меня, и я не отстал от Старчака, пока он не рассказал мне о Борисе Петрове и о событиях лета сорок первого года.
      9
      Это было в начале августа.
      Старчак спустился по ступенькам в штабную землянку. Там, кроме сухонького чернявого телефониста Мальшина, никого не было. Увидев командира, телефонист
      - Сидите, сидите, - махнул pyкой Старчак. - Из штаба не звонили?
      - Звонили. - Мальшин протянул капитану листок с зашифрованным сообщением. Старчак сел за стол и стал расшифровывать депешу. Перехватив вопросительный взгляд Мальшина, он улыбнулся:
      - Будет дело.
      Видя, что капитан в хорошем настроении, Мальшин попытался прощупать его:
      - А какое?
      Старчак сделал вид, что не расслышал, и попросил позвать комиссара Николая Щербину.
      Телефонист старательно завертел скрипучей ручкой полевого телефона.
      Через несколько минут, осторожно пригибаясь, чтобы не стукнуться о притолоку, в землянку вошел высокий молодой человек с резкими чертами лица, с твердыми, скулами. Это и был Николай Щербина, старший политрук, комиссар отряда.
      Он уселся на низком для него табурете, вытянув ноги:
      - Звал, Иван Георгиевич?
      - Да, разговор есть.
      Любопытный Мальшин почувствовал, что он здесь
      лишний, и, взяв с полки котелок, отправился за обедом.
      Когда дверь захлопнулась, капитан сказал Щербине:
      - Особое задание получено. Доставай карту... Щербина вытащил карту, капитан - навигационную линейку, схожую с логарифмической, транспортир, циркуль, остро отточенные карандаши.
      - Вот здесь, в районе Смоленска, аэродром. Здесь базируются самолеты пятьдесят третьей авиаэскадры дальних бомбардировщиков "Легион Кондор", а в районе Борисова - пятьдесят пятая эскадра... Отсюда они летают на Москву.
      - Наши этот аэродром уже бомбили...
      - Не очень удачно. Надо помочь...
      Долго говорили Старчак и Щербина о том, что именно нужно сделать, чтобы выполнить задание.
      А задание это, хоть именовалось "особым", было по сути дела и для Старчака и для Щербины самым обычным.
      - Да, вот еще что, - сказал Старчак, выходя вместе с Щербиной из штабной землянки, - надо проверить парашюты.
      Несколько сот парашютов, бережно уложенных на стеллажи, хранилось в отдельных землянках. Старчак любил повторять:
      - Для десантника парашют дорог так же, как и винтовка, если не дороже. Спустившись благополучно на землю, ты себе винтовку добудешь. А вот если парашют неисправный - ничто тебе уже не поможет.
      10
      Старчак отправился на лужайку, где занимался взвод парашютистов. Старший лейтенант Левенец показывал десантникам приемы рукопашного боя.
      - Ну и что ж, что у противника карабин, а у тебя нет. Он ведь не знает, когда ты на него нападешь, а тебе это известно. Так что перевес на твоей стороне. Вот вы, красноармеец Буров, держите винтовку как можно крепче. Теперь смотрите, предупреждаю вас - буду нападать. Заметьте, что противнику такие предупреждения не делаются...
      Буров расставил ноги, крепко сжал ложе винтовки, напрягся и приготовился защищаться. Он не уловил того мгновения, когда старший лейтенант подлетел к нему, дал подножку и легко перебросил через себя. Карабин оказался в руках командира.
      - А. теперь вы попробуйте, - предложил Левенец.
      Буров, тот самый худощавый кольчугинский паренек, казался еще моложе своих восемнадцати лет. Он попытался отнять винтовку у командира. Ничего из этого не получилось: сам нападающий очутился на земле.
      - Не сокрушайтесь, товарищ Буров, научитесь, - сказал Старчак, подходя к десантникам. - Дайте-ка я попробую. Держись, старший лейтенант!
      Через миг винтовка оказалась у капитана, который был на вид менее крепким, чем атлетически сложенный Левенец.
      Буров улыбнулся:
      - Оказывается, и на силу есть сила. Все рассмеялись.
      - Дайте-ка я, товарищ капитан, попробую, - негромко сказал Демин.