ГЛАВА 3

Михар внимательно следила, как на дне чаши рассасывается грязно-зеленый тягучий сгусток. Ей так хотелось продлить все это подольше, но всему есть предел. Михар утешала себя тем, что и эти несколько минут, пока действовали чары, ее братцу пришлось несладко. Мучительная боль должна была ненадолго подержать его в объятиях. И как Михар сразу же определила близкое присутствие Табасха, едва взяв в руки крысу, так и Табасх не мог не вспомнить парализующую силу заклинаний сестры, которая всегда умела хоть недолго, но очень чувствительно «ласкать» братишку.

Сначала Михар колебалась, стоит ли ей выдавать себя из-за того только, что желание слегка помучить Табасха было совершенно непреодолимо. Но, подумав немного, она рассудила, что, даже узнав о том, что Михар уже в Сером ущелье, Табасх не бросится прочь, сломя голову. Даже если бы у него и появилась мысль избежать свидания с сестрой, он ни за что не ушел бы из Кофских гор. Даже опасность, не очень серьезная, но ощутимая, не заставит его отказаться от намерения сбросить с себя проклятье Деркэто. А сделать это он сможет только здесь, в храме мести. И глупейшее его желание стать человеком непременно приведет его прямо в руки Михар.

Она улыбнулась своим мыслям, глядя на уже совсем прозрачную воду в чаше. Боль Табасха рассосалась, и теперь у него есть возможность подумать и взвесить свои силы.

Вдруг поймав себя на том, что она по-прежнему продолжает думать о Табасхе снисходительно, Михар резко одернула себя Быть к Табасху снисходительной было нельзя. Табасх был существом весьма опасным. И как бы не хотелось Михар презирать брата, подобное пренебрежение могло очень дорого стоить стигийке.

И она попыталась рассуждать трезво. Сразу же Михар вынуждена была признать, насколько же ее брат на самом деле силен. Его мощь позволяла ему выкидывать фокусы куда сложнее, чем превращения. И если Михар требовалось подчас много времени, чтобы подготовить амулеты, снадобья или отыскать заклинание в древних книгах, то Табасху ничего этого не требовалось. Его демоническое начало не просто умело, оно ЗНАЛО все это, и на проделки свои Табасх не затрачивал ни времени, ни каких-то чрезмерных усилий.

И если бы этот вздорный придурок повиновался своей демонической половинке, не нашлось бы, наверное, никого, кто мог бы осилить его. Потому что как ребенок, рожденный от отца и матери, происходящих из разных рас, бывает необычайно красив, силен и крепок здоровьем, так и существо, родившееся от женщины и демона, не знает себе равных в жизненной и магической силе.

Но Табасх то ли по глупости своей, то ли еще по какой причине, не вполне достойной его происхождения, вбил себе в голову вздорную и нелепую мысль – заплатить своими демоническими способностями за возможность стать обычным человеком.

Судорожно прижав к груди кулаки, Михар заскрипела зубами от бессильной злобы. Какая несправедливость!.. Почему такому маленькому никчемному существу, даже не понимающему очевидных выгод своего положения, дано то, чего так жаждут другие, и прежде всего Михар?! Да если бы Михар была на месте своего брата, она по достоинству оценила бы дар судьбы. Этот же фокусник по совершенно непонятной причине извелся, исстрадался по человеческой беспомощности. Он всегда мечтал выйти к людям, расставшись с вынужденным уединением. Ради чего? Отказаться от редкого могущества, которое при умелом использовании может потешить любые самые изощренные прихоти человеческой, да и не только человеческой натуры! Несчастный недоумок. Михар презрительно скривилась. Какой глупец! Не мечтать ни о чем другом, кроме как погрязнуть в мелких склоках, бессмысленных и кровавых стычках, обыденном предательстве и низменных страстях, присущих всякому месту, где люди собираются количеством более двух! Быть свободным от этого и, тем не менее, этого же всего жаждать…

Михар вдруг ощутила нечто вроде легкой жалости к нерадивому братцу.

Но нет, Табасх не глуп, он всего-навсего сумасшедший, заключила, наконец, Михар свои рассуждения. Что хоть и не одно и то же, но в данном случае – совершенно сходные обстоятельства. Более того, благоприятные обстоятельства!

Михар встала и прошлась под сводом храма, покачивая бедрами. Вообще-то, там не было особо чем покачивать. Но она уже видела себя умопомрачительно прекрасной, такой, какой она станет благодаря милости Деркэто… И тогда все мужчины будут у ее ног, и она будет решать, как ей поступить с каждым из них.

А пока у нее был только один воздыхатель – Бриан. Михар подозревала, что мозгов у немедийца не слишком много, но их, возможно, хватит на то, чтобы уяснить: со стигийкой шутки плохи. Михар давно наблюдала за трясущимся беднягой. То, как он терпеливо молчал, не жалуясь даже на промозглый холод, означало, что мужчина напуган до полусмерти.

Михар возымела власть над ним даже не будучи одаренной милостью Деркэто. Ну и что такого в том, что власть эта зиждилась ни на бессильном вожделении, как мечталось Михар, а на животном страхе? И из такой ситуации можно извлечь массу приятного для себя. Напряженные от холода мощные мускулы немедийца вызывали у Михар довольно недвусмысленные желания, и она уже начала упиваться своей властью, предвкушая большего.

Михар решила, что вполне может оставить в покое Табасха на некоторое время. В конце концов, зачем добиваться какой бы то ни было власти, если не оставлять времени для того, чтобы воспользоваться приятными ее плодами?

Немедиец сидел, скорчившись, у дальней стены и стучал зубами. Поскольку Бриан был на две головы выше Михар и втрое шире ее в плечах, она не смогла бы пожаловать ему что-либо из своего гардероба, даже если и захотела бы. Поэтому Бриану оставалось прибегнуть к старому, как мир, способу самообогрева – дрожать сильнее. Что он и сделал, продолжая с опаской наблюдать за костлявой и смуглой юркой женщиной, угрозы которой звучали воистину божьей карой за все те порочные излишества, которые теперь назойливо припоминались немедийцу.

«О, Митра, милостивый и справедливый, клянусь, что больше ни одного глотка вина… сверх меры!. Ни одной шлюхи! Ни одной украденной монеты! Женюсь… на дочери какого-нибудь трактирщика! В кости играть брошу! И… И… – Бриан с тоской подыскивал еще что-нибудь, что можно было бы пообещать пресветлому. – На храмы пожертвую! Пилигримов кормить буду! Только убереги от этой проклятой стигийки! Жизнью своей клянусь, никогда больше!.. Никогда!..» – истово твердил немедиец и сам верил своим словам.

Михар остановилась перед своим пленником, которого отнюдь не веревки и не цепи, а всепоглощающий страх удерживал даже от мыслей о возможности побега.

– Замерз? – догадалась Михар. – Могу предложить Фипона в качестве грелки.

Дремлющий у маленького костерка Фипон, заслышав свою кличку, приоткрыл один глаз и покосился на немедийца, которого, похоже, до сих пор считал огромной и наглой безволосой загорелой крысой.

– Благодарю, госпожа Михар, – заикаясь, ответил Бриан. – Но… Стоит ли из-за меня мучить вашу киску? Я, знаете ли, люблю животных. Кошечек там, лошадок…

– Крысок, – добавила Михар с усмешкой.

Язык Бриана прилип к гортани. Он промычал что-то вовсе невнятное и низко склонился перед чародейкой.

– Впрочем, – продолжила Михар, – Я могу предложить тебе еще кое-что, что вполне сгодится для обогрева.

Бриан несмело взглянул на стигийку. Ее темные глаза, в которых невозможно было отличить зрачок от радужки, повлажнели. Женщина провела языком по сухим бескровным губам и произнесла загадочно:

– Полагаю, что ты не вздумаешь отказаться…

Не сводя глаз с оцепеневшего немедийца, Михар отстегнула пояс и сняла прозрачную короткую юбочку. Мотнув головой, она откинула назад свои блестящие волосы – то единственное, что было у нее действительно достойным восхищения.

С торжеством и вожделением смотрела Михар на мужчину, прекрасно сознавая, что ее власть над ним безгранична, и стоит ей сейчас приказать ему, он будет неутомим и послушен ей, а если не захочет – пожалеет, что родился на свет.

– Что ты думаешь обо мне? – промяукала Михар, подходя вплотную к немедийцу.

Бедняга еле разлепил губы. С тоской глядя на тощую и крайне неаппетитную плоть цвета незрелой оливки, Бриан вскользь подумал, что в сравнении с котом новая грелка несомненно проигрывает. Но он отчаянно взмахнул рукой: – Моя госпожа прекрасна!.. Михар в упор смотрела на немедийца, и ее взгляд недвусмысленно приказывал Бриану поторопиться.

Что-что, а чувство самосохранения, позволившее Бриану вовремя упасть в обморок перед Табасхом, было развито у немедийца сильнее прочих. «Если она останется мной недовольна, Фипона будет ждать сытный ужин», – безошибочно догадался Бриан. И неистребимая жажда уцелеть во что бы то ни стало оказалась на высоте. Она умудрилась вовремя скомандовать нужным органам, а те, не будь дураками, вовремя послушались.

Бриан принял в объятия свою грозную госпожу, взывая к Митре о прощении.

Карела осторожно зачерпнула воды из родника и подала глиняную кружку Табасху. Он жадно глотал, проливая воду, и его безрукавка мгновенно потемнела. Бессильно откинувшись на толстый тюк, рядом с которым его посадил Эльрис, Табасх вытер лицо. Его посиневшие губы дрожали, а в глазах стояли слезы.

– Ты не мужчина, – презрительно буркнул Эльрис. – От боли нюни распустил, как изнеженная баба.

– Эльрис, прекрати сейчас же! – строго сказала Карела.

Она чувствовала к беспомощному Табасху почти материнскую нежность и считала, что должна непременно оградить его от бессовестных нападок офирца.

– Если бы я пускал слезы по поводу каждой царапины, которую получил в своей жизни, я выплакал бы глаза годам к семнадцати, – сухо возразил Эльрис. – Впрочем, я многого от него и не требую, чего можно ждать от грязного прохожего странника, к тому же больного падучей.

– Я здоров, – отозвался Табасх. – И никакой падучей у меня отродясь не было. Это все чары моей сестры! Я узнал бы их, в каком бы месте и в каком бы виде она их не преподносила. Мы с ней хорошо изучили друг друга еще в детстве. Она не уверена, что справится со мной, но знает, каково мне бывает от ее нападок.

По молодости лет Карела страдала любопытством. И, возможно, это была единственная из чисто женских черт, присущая ей в полной мере. Поэтому она уже открыла рот, чтобы задать вопрос, но поймала сумрачный взгляд Эльриса:

– Нас это не касается, Карела! Кто там с кем хочет справиться, это не наше дело. Боги они, демоны или просто недоумки – пусть разбираются между собой сами.

Карела встала, отошла от притихшего Табасха и решительно подошла к офирцу. Если рассудить здраво, Эльрис говорил дельные вещи, опираясь на свой немалый уже жизненный опыт. Двадцать пять лет для воина, взявшего в руки меч еще в нежном юном возрасте, это срок, достаточный для того, чтобы иметь право поучать пылких девушек, ничегошеньки не смыслящих в том, что такое магия.

Но Карела не признавала за Эльрисом этого права. Если даже покойного отца, от одного взгляда которого трепетали многие, Карела всего лишь слушала, но никогда не слушалась, что можно говорить об Эльрисе?

Да, Карела была готова признать, что в магии она понимала мало, но она твердо произнесла, глядя на офирца в упор:

– Если ты и вправду намерен и дальше сопровождать меня, тебе придется смириться с тем, как я отношусь к Табасху. Можешь думать о нем, что хочешь. Но не пытайся в чем-либо меня переубедить. Перестань задирать его. Я так хочу.

– Клянусь Митрой, Карела, ты еще пожалеешь об этом! – побледнел Эльрис, и рука его нервно ухватилась за рукоятку покоящегося в ножнах меча. – Этот таинственный пилигрим еще встанет у нас поперек горла! И тогда, возможно, будет поздно!

– Не стращай! Ты слышал мои слова, и иного не дождешься! – закончила Карела и повернулась к Табасху.

Тот уже вставал, поправлял безрукавку и поднимал свою сумку.

– Табасх, – начала Карела. – У нас две лишние лошади. Не хочешь ли отправиться в путь вместе с нами?

Темные, еще не оправившиеся от боли глаза, с нежностью взглянули на девушку:

– Нам не по пути, Карела. Мне жаль, но нам не по пути.

– Так ты идешь в Офир? – расстроилась Карела.

– Нет, не в Офир. Но и не в Замору, – неопределенно ответил Табасх.

– Что ж, тогда все равно, возьми одного коня, – предложила Карела. – Зачем идти пешком, когда можно ехать верхом.

– Благодарю тебя, а также… досточтимого Эльриса, – Табасх покосился на мрачного офирца. – …за то, что он до сих пор не снес мне голову своим грозным мечом. Но конь мне не нужен. Я никуда не еду, Карела. Дело в том, что я уже на месте. Теперь я знаю, что не ошибся и не сбился с пути. Если здесь рядом Михар, значит, и моя цель тоже рядом. Жаль только, что сестра оказалась на месте раньше, чем я. Но выбирать мне теперь не приходится.

Он забросил за плечо свою объемистую кожаную суму и молча склонил голову перед Карелой.

– Подожди, подожди-ка! – Карела схватила его за плечо. – Ты идешь прямо в лапы той женщины, что наслала на тебя муку? Ради чего? Не разумнее ли было бы избегнуть такой встречи?..

– Похоже, что наш пилигрим так же, как и ты, Карела, не обращает внимание на здравый смысл! – буркнул Эльрис. – Но позвольте заметить, нам давно пора двигаться в путь, и я хотел бы, чтобы вы поскорее распрощались.

Карела вздохнула: Эльрис был прав. Оставаться на тропе горного ущелья дольше было бессмысленно. Вещи были собраны, лошади напоены, Эльрис прекрасно держался на ногах… Она взглянула на Табасха, и слова прощания застряли у нее в горле. Темные глаза звали ее за собой. И преодолеть этот зов было почти невозможно.

– Табасх… – прошептала она, едва ворочая языком от внезапной слабости. – Что ты хочешь от меня? Куда ты меня зовешь?..

– Я не смею… Вернее, не должен этого делать, но… – Табасх облизнул губы и сглотнул. – Карела, ты не зря встретилась мне на этой дороге… Ты – мой добрый вестник. Если бы ты могла мне немного помочь…

Эльрис издал какой-то возмущенный звук и демонстративно повернулся спиной к Табасху и девушке.

– Как я могу избегать встречи с сестрой, если она опередила меня? Она уже в храме Деркэто и ждет меня там, – заговорил Табасх. – И вся беда в том, что мне не миновать этого храма. Я два года его искал. Там мое спасение. Деркэто повесила на меня заклятье, словно я один должен страдать за мужскую слепоту, низость и бесчувственность. Правда, сиятельная богиня оставила мне шанс…

– Сиятельная богиня?! – взорвался Эльрис, разворачиваясь резким прыжком. Он был набожным человеком, и оскорбленная душа истинного митрианца не выдержала слов Табасха. – Сиятельная шлюха Сэта, ты хочешь сказать! Не поминай при мне это имя, пилигрим, или твоя больная голова все же найдет себе покой на дне одной из расщелин!

Табасх прищурился, на удивление спокойно переждал тираду офирца и ответил:

– Богов не трогают ни поклепы невежд, ни славословие велеречивых жрецов, ни заблуждения простых смертных Боги слишком хорошо осведомлены о сущности человеческой, чтобы обращать внимание на пустые слова. И я счел за благо следовать их примеру. К тому же Деркэто уже покарала тебя за то, за что сочла нужным, а ты даже не задумался об этом… досточтимый Эльрис.

– Покарала? Чем же это?

– Тем, что лишила тебя благосклонности самой прекрасной женщины на свете! – четко сказал Табасх – Не думаю, что ты когда-нибудь добьешься любви Карелы!

– Ах ты, Нергал тебя забери! – пораженно выдохнул офирец, столбенея от невиданной наглости. – Негоже поднимать руку на безоружных юнцов, но Митра простит мне этот грех!..

Меч взлетел в воздух и со свистом опустился… вдоль правой руки Табасха. Вне себя от негодования Эльрис снова занес оружие и с отчаянным усилием, в которое вложил всю свою ненависть к юному стигийцу, снова… рубанул воздух.

– Ну я же говорил, что железом меня убить очень затруднительно. И до тех пор, пока я не сброшу с себя заклятье Деркэто и не стану таким же, как ты, досточтимый, вряд ли тебе удастся отвести душу! – с усмешкой сказал Табасх. – Если хочешь, можешь немного подождать.

– Вот это, – тяжело дыша, Эльрис вытянул руку и ткнул указательным пальцем в лицо Табасха. – Вот это, звереныш, единственная достойная причина к тому, чтобы остаться в этом ущелье и понаблюдать за тем, как ты, вонючий отброс, собираешься становиться человеком!.. И клянусь Митрой, коль скоро Карела не спешит в Шадизар, я не буду ей препятствовать!

Пока мужчины ссорились не на жизнь, а на смерть, Карела, словно окаменев, смотрела на них, и тревожное предчувствие сначала слегка, а потом все сильнее и сильнее зашевелилось в ее душе. Намерения свои Эльрис выразил красочно и недвусмысленно, и Табасху, действительно, могла теперь угрожать опасность.

– Ну ладно, замолчите-ка вы оба! – грозно оборвала их Карела.

Мужчины уставились на нее в ожидании. Только Табасх смотрел на девушку благоговейно и восхищенно, а Эльрис словно хотел сожрать красавицу целиком, во взгляде его сквозило возмущение и гнев оскорбленной гордыни.

– Мое решение таково – я остаюсь в Сером ущелье ровно настолько, насколько захочу, – возвестила Карела. – А поскольку дольше стоять на тропе совершенно незачем, пусть Табасх поможет мне перенести мои вещи обратно в грот! Жаль только, что костер залили, теперь на новом месте кострище складывать…

– Об этом не думай, Карела! – радостно перебил ее Табасх. – Костер снова горит на прежнем месте!

Табасх подхватил тюки, на которые указала ему Карела, и полез по расщелине наверх к гроту.

Карела деловито поправила волосы, поддернула ножны на поясе и решительно двинулась вслед за своим новым другом.

Она немного удивилась тому, что офирец молчит и не останавливает ее. Пускать дело на самотек было не в обычае досточтимого Эльриса. Кареле нравились ее постоянные стычки с офирцем, они подогревали ее, заставляя кровь быстрее течь по жилам. Поэтому то, что молодой воин сейчас молча стоял и просто наблюдал за тем, как девушка претворяет в жизнь свой очередной каприз, изумило ее.

Обернувшись к Эльрису, она заметила:

– А ты? Что, едешь дальше один?

– Ехать одному? У меня другие планы, Карела, и ты о них знаешь. Дальше я поеду не один, а с тобой, и выполню обещание, которое я дал старому Клорусу перед его смертью, – хмуро ответил Эльрис.

– Если тебя тяготит это обещание, я снимаю его с тебя. Я не буду в претензии, если ты исчезнешь сейчас и навсегда!

– Не тебе освобождать меня от клятв, которые я приносил другим! – обиделся Эльрис. Но вдруг лицо его смягчилось, и он быстро заговорил: – Карела, я давно знаю тебя и даже смирился с твоими вздорными причудами. Поверь мне, я кое-чего повидал! Женщины не созданы для крови, стычек и опасных приключений, в которых и мужчины-то частенько остаются без голов! Я умоляю тебя, опомнись! Я готов ради тебя на все, а ты даже не хочешь прислушиваться к моим словам! Ну если ты не хочешь ехать в Замору, давай повернем назад, я отвезу тебя в родительский дом! Никто никогда не посмеет сказать тебе грубого слова, никто не оскорбит даже взглядом! Все, чего ты не пожелаешь, в ту же минуту будет у твоих ног! Моя жена ни в чем не будет знать отказа и никогда не пожалеет, что стала моей!

– Твоя жена, Эльрис, ни о чем не пожалеет, охотно верю, – оборвала его Карела. – Но не я, потому что никогда не стану твоей, как, впрочем, и ничьей! Я – своя собственная!

– Ты еще дитя, Карела, – растерялся Эльрис. – То есть, ты, конечно, необыкновенно прекрасная расцветшая женщина, и я сверну шею тому, кто посмеет это оспорить, но ты ничего не смыслишь в жизни.

– Или ты ничего не смыслишь в женщинах, – буркнула Карела. – Не заговаривай мне зубы, досточтимый Эльрис, и вообще… Не вынуждай меня становиться твоим врагом, потому что тогда уже твоя голова будет в опасности! И в этом я обойдусь без чудес Табасха, потому что с детства знакома с тем, за какой конец клинка надо браться! Ты не забывай, досточтимый, что я не принцесса, и даже не захудалая дворянка. Я дочь солдата, Эльрис!

– Твоя мать была знатных немедийских кровей! – возразил Эльрис, но Карела постаралась вложить во взгляд все кипевшее в ней раздражение. И офирец замолчал.

– Чего ты хочешь, Эльрис? Чтобы я стала твоей собачонкой, невольницей, украшением твоей богатой спальни?

– Я… Я… Я люблю тебя, Карела! – проговорил офирец с содроганием, словно непривычные слова кололи ему язык. Дорогого стоило признание человеку, высокомерно полагавшему, что чувства и намерения его должны быть поняты без слов и приняты с благодарностью.

А девушка в ответ лишь презрительно хмыкнула.

– Во имя Митры, Карела! Я никогда не произносил таких слов! Зачем ты унижаешь меня?! Я не какой-то там безбородый юнец, на которого можно так просто наплевать! – Голос Эльриса задрожал от негодования.

– Прошу прощения, благородный Эльрис, но плевать я еще даже и не начинала, – запальчиво возразила Карела, глядя на бледное лицо офирца, по которому уже пошли красные пятна. – Не гневайся на меня, вздорная девчонка не достойна такого знатного, богатого и доблестного воина, как ты… досточтимый!

Карела попробовала говорить серьезно, но уже на середине фразы не смогла сдержать улыбку. Эльрис закусил губу так, что, казалось, кровь готова вот-вот брызнуть Но офирец справился с собой, решив, видимо, что не пристало благородному человеку так недостойно поддаваться гневу и обиде перед женщиной. Он махнул рукой и взялся за оставшийся тюк с провизией:

– Прах тебя побери, Карела! Забудем все, что только что наговорили друг другу. Будем считать, что у нас длинный привал по дороге в Шадизар.

И хотя едва затянувшаяся рана сильно ему мешала, длинные крепкие ноги офирца ловко и быстро принялись преодолевать подъем по расщелине.

Карела молча смотрела ему вслед. Где-то в глубине души она чувствовала неловкость, но торжество победило. Последнее слово осталось за ней! А на иное Карела ни за что не согласилась бы.

Когда с едой было покончено, Эльрис предпочел отползти в самый дальний угол грота. Здесь до него едва доходило тепло костра, но зато он был достаточно далеко от ненавистного стигийца.

Оскорбленное самолюбие клокотало в груди офирца. Разве же мог он предположить, что прекрасная дочь Клоруса, по которой Эльрис затосковал сразу же, как впервые увидел ее, окажется на деле такой безжалостной и совершенно безмозглой!.

Любой другой давно уже плюнул бы и, оставив непокорную рыжеволосую красавицу в компании странного улыбчивого чародея, убрался бы восвояси! Пропадай, если Добрые слова мимо ушей и мимо сердца пропускаешь!

Эльрис был потомком очень знатного офирского рода. Предки его всегда были не последними при дворе Ианты. А значит, гордость была у Эльриса в крови. Мужчину, нанесшему оскорбление, подобное тому, на которое осмелился Табасх, Эльрис порубил бы на куски в ту же секунду. Но стигиец просто-напросто высмеял его, да еще совершенно безнаказанно! А эта рыжая бестия!.. Эльрис всегда был снисходителен к женщинам, но после сегодняшнего он начинал уже склоняться к мысли о том, что и хорошенькая женская попка иногда вполне заслуживает порки!

С неожиданной злобой и жаждой мести Эльрис представил, как бы он осуществил это наказание! Но… Это могло оставаться только мечтами. Он лежал, положив голову на суму с тряпьем и, не отрываясь, смотрел на точеный профиль девушки, сидящей у костра рядом с Табасхом. Он не смел сейчас даже подойти к ней, не то что поднять на нее руку. Отвергнутый и осмеянный, он сердился и в то же время решительно признавался себе, что все отдал бы за один ласковый покорный взгляд или нежное, ободряющее слово… Но дочь Клоруса не знала таких слов!

Может быть потому, что многое в жизни доставалось Эльрису слишком просто, явное сопротивление Карелы не только злило, но и разжигало азарт. Эльрис вдруг понял, что сам перестанет уважать себя, если не переломит девчонку. Крепость противника, не желающую сдаваться добровольно, следует брать осадой, а при крайней стойкости осажденных, военачальник может применить и штурм, грозящий разрушениями цитадели противника. Но на разрушения можно не обращать внимания, если покоренный объект не потеряет главной своей прелести. Карела еще лет двадцать, а то и больше, не утратит своих прелестей, которые будут будоражить мужскую фантазию.

И несмотря на обиду Эльрис словно наяву видел, как Карела плавно идет ему навстречу по галерее его дома в Ианте, ставшего их общим домом, идет с улыбкой, затянутая в тончайший зеленый бархат с золотой вышивкой, окутав прозрачной воздушной тканью полуобнаженную грудь…. В конце концов, хоть Эльрис еще довольно молод, скитания и сражения, развлекавшие его в юности, уже не были для него пределом мечтаний. У него не было необходимости добывать средства к существованию, его род всегда был богат… Почему бы и не осесть в столице с юной красавицей женой?

А может быть, выбросить из головы все это, забыть прелести своей вожделенной цитадели? Ведь на любых невольничьих торгах мало кто сможет перебить цену, которую Эльрис в состоянии предложить за приглянувшуюся рабыню! Любая невольница сочтет за великое счастье принадлежать молодому, красивому и богатому хозяину, который к тому же не имеет обыкновения издеваться над женщинами… $$$Но как ни уговаривал себя Эльрис, пышная точеная фигурка Карелы и взгляд ее зеленых глаз острой занозой засели в сердце оскорбленного офирца. Судорожно пытаясь сглотнуть непослушный комок, застрявший в горле, Эльрис жадно поедал глазами рыжеволосую грациозную девушку и спокойно сидящего рядом с ней у костра Табасха.

Ох, как люто ненавидел Эльрис этого смуглого сопляка в поношенной безрукавке и коротких штанах, которые в приличном доме Офира и на последнего конюха не наденут! Мальчишка был сведущ в тонкостях стигийской магии, в этом не могло быть никаких сомнений. Но в целом Эльрис не мог найти приемлемого объяснения всем причудам Табасха. Что было у него на уме?

Мрачные и злобные колдуны. Они проводят свои дни среди глухих стен грозных и зловещих замков, в окружении источающих мрак и тлен амулетов и изваяний. Они вынашивают грязные планы, цель которых – столкнуть человечество прямиком в пасть целой уйме богов и божков, обосновавшихся в преисподней. Так Эльрис все это себе представлял.

Но никогда не слышал он, чтобы стигийский полудемон пустился странствовать по свету с целью стать человеком. Это было похоже то ли на бред, то ли на сказку, сочиненную наивным ребенком, ни разу еще в жизни не пострадавшим от порчи, наведенной чародеем.

Грезя наяву, негодуя и страдая, Эльрис, тем не менее, не забывал о том, что неспешная беседа, которую вела Карела со своим драгоценным стигийцем, все еще продолжалась. И он слушал все, что говорил этот нищий ублюдок.

– «Михар всегда ненавидела меня просто за то, что я есть на свете, а потом, когда она поняла, насколько я сильней ее, я стал первым и главным из ее врагов, – сказал Табасх. – Наша мать была изгнана из своего круга, поскольку пренебрегла теми канонами, которых придерживались прочие жрицы Деркэто. Ей посулили проклятье богини, но она не остановилась ни перед чем. Зная во всех подробностях ту историю о мести Деркэто, мать стала внушать своей дочери мысль о том, что именно Михар должна стать новым земным воплощением богини страсти. Мать давно это задумала, когда дочь ее была еще младенцем, и для того, чтобы Михар выросла и смогла это осуществить, согласно заклятью богини, должен был появиться я. Мать много трудилась, и ею был вызван из глубин мрака один из демонов, подвластных самой Деркэто. Она зачала от него, и родился я.

Табасх надолго замолчал, глядя на огонь. Карела уже стала нетерпеливо ерзать на своем месте, и Табасх очнулся от дум:

– Мать моя была все-таки человеком, и видимо тогда, когда я, беспомощный и плачущий, лежал у нее на руках, сердце ее дрогнуло. Она полюбила меня, как обычно мать любит свое дитя, и, может быть, пожалела о том, что затеяла все это. Но остановить начатое она уже не могла. Она должна была дать мне имя, чтобы я обрел силу демона, но она нашла выход из положения и дала мне два имени. Мое человеческое имя – Табасх. В устах моей матери оно звучало нежной музыкой… Мое демоническое имя она сообщила мне самому и Деркэто. И дала мне строжайший наказ – никогда, нигде, никому не называть своего второго имени, и даже никогда не произносить его вслух наедине с самим собой. Потому что стоит моим ушам услышать это имя, зазвучавшее рядом со мной, и я начну делать то, что предназначено мне первым заклятьем Деркэто, то есть именно то, чего сейчас ждет от меня Михар. Но пока ей не известно это имя, жизни моей ничего не угрожает. Мы с Михар можем бесконечно бороться, мучая друг друга, но она никогда не возьмет надо мной верх!..

– Разве нет у нее возможности узнать это имя? – поинтересовалась Карела, глаза которой от услышанного загорелись огнем острого любопытства.

– Не думаю, что сиятельная Деркэто спустится на землю и шепнет его на ухо моей сестре! – засмеялся Табасх. – Это имя – два коротких слова на древнейшем и всеми забытом языке, и они означают „повинующийся заклятью“. Михар никогда его не узнает.