Через несколько минут Левендаль, снабженный копией проекта капитуляции, выходил из здания ратуши. На площади он встретил поджидавшего его Леонарда.
      Шепотом, хотя вокруг и не виднелось никого, барон дал ему подробное распоряжение. У Леонарда вырывались жесты крайнего изумления, доказывавшего, что он понимает важность поручения, но смущается и даже несколько боится его. Барону пришлось два раза повторить ему сказанное, а затем он прибавил:
      – Вы, кажется, колеблетесь, Леонард. А между тем вам следовало бы знать, что хоть мы и находимся в осажденном городе, но здесь все-таки найдутся и тюрьмы, и жандармы для ареста тех, кто подобно некоторым из моих знакомых подделали государственную печать и выдали сборщикам податей и налогов фальшивые квитанции.
      – Увы, я знаю все это! – покорно произнес Леонард.
      – А если вы знаете это, то не забывайте, – смягчившимся тоном продолжал Левендаль, – потому что мне очень прискорбно быть вынужденным напомнить вам, преданному слуге, что я спас вас от галер.
      – И что вы можете еще отправить меня туда! О, этого я не забуду!
      – Значит, вы согласны повиноваться?
      – Да! Но подумайте, как серьезно, как ужасно то, что вы требуете от меня!
      – Вы преувеличиваете важность этого дела, доверием в котором мне заблагорассудилось почтить вас. Черт возьми, я привык встречать в вас больше послушания и преданности! Вы становитесь неблагодарным, а неблагодарность – отвратительный недостаток, Леонард…
      – Я вечно буду признателен вам, – захныкал несчастный, которого Левендаль уличил в присвоении откупных податей при помощи поддельных штемпелей. – Я готов следовать за вами всюду и во всем повиноваться вам, но то, что вы приказываете мне теперь…
      – Кажется вам ужасным? Да уж не завелась ли у вас совесть?! – сказал барон насмешливым тоном.
      – Я не позволил бы себе находить ужасным то, что вы мне приказываете… Я хотел сказать совсем другое.
      – А что именно? Мне было бы очень интересно узнать ваше мнение.
      – Это очень опасно… о, разумеется, только для меня одного, – поспешил добавить Леонард, – потому что если меня поймают, то я лучше позволю сжечь меня на медленном огне, чем выдам, что это сделано по вашему приказанию.
      – Прежде всего вам даже и не поверил бы никто, – сухо перебил его Левендаль, – а потом если бы вы даже и стали настаивать, что получили приказание от меня, то в доказательство не могли бы привести и тени улик. Наконец – и это должно обнадежить вас – я принял свои меры, чтобы обеспечить вам отступление на тот случай, если вы будете обнаружены.
      – В самом деле? – радостно сказал Леонард.
      – Моя почтовая карета будет ждать вас около Порт-Нев, на дороге в Ком мерси. В той стороне не сражаются.
      – Но как я выйду?
      – По поручению комитета обороны. Вот возьмите этот пропуск и явитесь завтра ко мне в лагерь герцога Брауншвейгского. – И с этими словами Левендаль вручил Леонарду пропуск от муниципалитета.
      – Слушаю-с! – произнес Леонард более уверенным тоном.
      – Постарайтесь не скомпрометировать свою миссию и не допустите, чтобы вас арестовали эти сумасшедшие добровольцы Борепэра. Если вы отдадитесь им, то я не смогу умолчать о ваших прошлых прегрешениях, а тогда уж вам не избежать галер. А возможно, что вас ждет также и немедленная смерть в качестве шпиона.
      – Постараюсь! – пробормотал Леонард.
      – Хорошо! Вы поняли – теперь ступайте! И я должен получить от вас доклад в лагере эмигрантов!
      – Сделаю все что могу. Конечно, то, что вы от меня требуете, не так-то легко сделать, и я боюсь, что почтовая карета будет напрасно ждать меня у Порт-Нев.
      – Да полно! В городе, который обстреливают со всех сторон, где повсеместно пылают постройки, немыслим) учинять достаточно строгий надзор. Полагаюсь на вас, Леонард! Если вы измените мне или вас одолеет слабость, то первым же делом, когда я завтра вернусь в Верден, навещу прокурора и потом чиновника, обязанности которого заковывать осужденных на галеры в ожидании отправки первой партии их на Тулон.
      После этого Левендаль спокойным шагом направился в Порт-Нев, а Леонард, смущенно раздумывая над выполнением своей миссии, спросил себя:
      «Как, не возбуждая ничьего внимания, проникнуть в дом госпожи Блекур? Как напасть посреди ночи на полковника Борепэра… заснувшего, безоружного?»

      Левендаль, расставаясь с Леонардом, пробормотал с довольным видом:
      – Этот дурень сделает все, как я приказал ему. Правда, он немного трусит, но галер он боится несравненно больше, чем большой сабли этого хвастунишки Борепэра. Раз человек поставлен перед задачей, возможные последствия которой далеко не одинаковы, так как, с одной стороны, ему грозят галеры наверное, а в случае, если он будет схвачен, только предположительно, ну, тогда всякий разумный человек – а Леонард не дурак! – выберет последнее. Следовательно, он сделает все это и постарается не попасться. Он пойдет неохотно, но все-таки пойдет. Разве солдаты не так идут в сражение? Когда их заставляют идти прямо на обращенное против них жерло пушки, то ими двигает не всегда одна только любовь к славе. Если они не поворачивают назад, то только из-за боязни расстрела. Это можно видеть хотя бы из того, что спасаются бегством всегда не поодиночке, а целым стадом, так как наказание, ввиду массы виновных, в этом случае не коснется их. Леонард же один, он не отступит, и я надеюсь вскоре получить от него утешительные вести.
      Барон медленно шел посреди ночного мрака по пустынным кварталам города, прислушиваясь к отдаленным выстрелам и равнодушным взглядом следя за блестящей траекторией падавших снарядов, которые перекрещивались на черном фоне неба, словно хвосты комет.
      В этой части города не было сражения. Несколько часовых сторожили укрепления, и только их протяжные окрики «слушай!» нарушали безмолвие местности около Порт-Нев, куда направлялся барон.
      У ворот города барон застал стражу из национальной гвардии, которой еще раньше, как было тайно решено при его выходе из ратуши, синдик послал приказ пропустить барона Левендаля. Без всяких затруднений начальник поста открыл барону ворота и пропустил его, пожелав успеха.
      Сориентировавшись в пустынной местности, Левендаль направился к тощему леску, редкие деревья которого одиноко вздымались на поляне, и затем свернул к огоньку, горевшему невдалеке, по всей вероятности, к бивуаку аванпостов.
      Окрик «кто идет?» по-французски заставил его остановиться.
      – Я не ошибся, – пробормотал барон, – это французы! – И замер в неподвижности, ответив: – Друг, человек, командированный муниципалитетом Вердена.
      Ответом было сначала молчание, а потом барон увидал, как от костра отделилась какая-то темная фигура. Огонек, танцуя двигался к нему и вскоре подошли четыре человека с факелами.
      Назвав себя начальнику дозора, барон попросил, чтобы его направили к командующему армией; его очень вежливо попросили присесть у бивуака в ожидании, пока можно будет проводить его в главную квартиру. Так как ночь была очень свежей, то барон с удовольствием присел к костру с роялистами-добровольцами.
      Появление барона вызвало большое волнение, даже спавшие проснулись и встали, чтобы послушать новости и узнать от новоприбывшего о событиях в Вердене.
      Лагерь эмигрантов представлял очень странное и пестрое зрелище. Армия принца Кондэ состояла из добровольцев, сбежавшихся со всех уголков Франции, но преимущественно с запада, чтобы сражаться с войсками патриотов, защитить белое знамя, восстановить на престоле короля и подавить революцию. Многие из этих добровольцев явились до известной степени поневоле: одни пришли, уступая давлению семьи, увлеченные примером, не чувствуя возможности оставаться в своих опустошенных поместьях, другие – из фанатизма, большинство – в надежде вернуться во Францию с триумфом и выгодой.
      Эта армия была разделена по провинциям. Дворянство сохраняло все свои привилегии и преимущества и не смешивалось с разночинцами. Так, Бретань доставила семь отрядов знати и восьмой среднего сословия. Разницу каст подчеркивал костюм. Непривилегированные солдаты были одеты в серые костюмы; дворянство же носило светло-голубые мундиры с отворотами. Таким образом, роялисты, собравшись для единой цели, подвергаясь одним опасностям, заботились о том, чтобы поддерживать в своих отрядах иерархию и социальные категории, являвшиеся уже пережитком прошлого. Мещане в своих унылых касках проявляли больше самоотверженности и преданности, чем знать, хотя они сражались в защиту тех привилегий, на которые не имели ни малейшего права.
      Несколько дезертиров, сохраняя мундиры полков, и масса морских офицеров представляли собой единственный действительно военный элемент. Моряки, отличавшиеся храбростью, в особенности начиненные предрассудками и преданные идее роялизма, преимущественно набирались а среде прибрежного бретонского дворянства, сплошь враждебного революционным идеям. Дезертирство этих моряков надолго ослабило морские силы французов и, несмотря на отвагу матросов, обеспечило Англии победу над французским флотом, сохранило за нею владычество на морях. До сих пор еще недостаточно учтено влияние дезертирства моряков-роялистов на общее положение дел, когда перечислялись репрессивные меры, принятые конвентом против западной части Франции. Геройское сопротивление фанатиков-шуманов нанесло прекрасной стране неизмеримо меньше вреда, чем дезертирство опытных моряков, спутников Лаперуза и д'Эстенга, этих славных противников англичан в американских войнах, которые покинули палубы своих кораблей, чтобы ползать перед прусскими генералами и подставлять головы под пули и сабельные удары солдат национальной гвардии.
      Добровольцы-роялисты были плохо экипированы, плохо вооружены, скудно снабжены всем необходимым. Их ружья немецкого происхождения отличались громадной тяжестью. У многих аристократов только и были, что их охотничьи ружья. Состав этой армии, разбившейся на отдельные отряды, делал ее похожей на табор взбунтовавшихся цыган. Там можно было встретить людей всех возрастов. Старые аристократы, разбитые, согбенные, с волочащейся ногой, шли рядом с чахлыми юношами. Там можно было встретить целые семьи, от дедушки до внука включительно. Все это имело трогательный и фантастический вид.
      К тому же армия принца Кондэ страдала недостатком в артиллерии, и, несмотря на личную храбрость, проявленную этими импровизированными солдатами, их заступничество за идею роялизма не представило собой мало-мальски значительной величины. Пруссаки и австрийцы не упускали, разумеется, случая неоднократно дать понять этим господам, что они бесполезны и только стесняют свободу передвижения.
      Барон Левендаль с обычной насмешливой улыбкой выслушивал признания, похвальбу и перебранки добровольцев. Так как он недавно прибыл из Парижа, то его забросали вопросами о положении дел в столице и о том, какие шансы имеются на торжественное восстановление короля на престоле.
      Барон отвечал очень уклончиво, говоря, что, по его мнению, все еще может наладиться, но тем не менее приходится считаться с сильным возбуждением в народе и рвением, с которым патриоты принялись записываться в солдаты с тех пор, как отечество было объявлено в опасности.
      Роялисты с высокомерным смехом встречали ответы барона, а он со своей стороны, настойчиво интересовался, когда же командующий войсками примет его, так как ему хотелось поскорее выполнить свою миссию.
      Продолжая рассказывать возбужденной аудитории обо всем, что он знал относительно готовности нации оказать сопротивление, о всеобщем восстании, о решимости умереть, барон, искоса посматривая сквозь красноватые отблески бивуачных огней в сторону Вердена, старался рассмотреть что-то на укреплениях около ворот святого Виктора. Казалось, он ждал какого-то сигнала, которого все не было и не было. По временам он доставал часы, с беспокойством смотрел на них, рассеянно слушая болтовню роялистов, и снова поглядывал все на тот же кусочек темного неба.
      – Что же мешкает этот негодяй Леонард? – бормотал он про себя. – Неужели он изменил мне? Неужели в последнюю минуту у него не хватило храбрости? О, я жестоко отомщу ему. Я сошлю его на галеры, как сказал, если он обманул меня!
      И, не притворяясь более внимательным к разговорам добровольцев, уступая непреодолимой сонливости, барон закрыл глаза и приготовился завернуться в плащ, чтобы улечься около красноватой золы бивуачных огней, но вскоре ему пришли сказать, что генерал Клерфэ готов принять его и ждет немедленно в своей палатке.
      Барон с неудовольствием встал и последовал за вестовым, который должен был проводить его; при этом Левендаль не упустил случая в последний раз бросить беспокойный взгляд на дома Вердена, видневшиеся над укреплением в верхней части города. Погруженные в тень и покой, эти строения казались равнодушными к обстрелу, продолжавшемуся с другой стороны города, хотя теперь и значительно ослабевшему; пруссаки отвечали очень умеренно на орудийный огонь осажденных, а те, предвидя осаду, которая могла затянуться, берегли боевые припасы.
      В палатке командующего войсками барон встретил флигель-адъютанта, бывшего в ратуше. Он внутренне скорчил гримасу, но вежливо поклонился графу Нейппергу. Последний холодно ответил ему тем же.
      Переговоры были очень короткими. Австрийский генерал осведомился о боеспособности города, а когда барон заявил ему, что город снабжен всем необходимым и может продержаться очень долго, то генерал ответил немым жестом, полуоткрыв полотно палатки, словно показывая, как сверкают снаряды, разрываясь над вражескими укреплениями.
      Барон машинально проследил за движением руки генерала и вдруг, как он ни владел собой, не мог сдержаться, чтобы не издать короткого возгласа, в котором слышались торжество и удовлетворение: он заметил в северной части города пылающее зарево. Пламенные вихри кружились среди облаков дыма в том квартале Вердена, который до сих пор казался пощаженным огнем осаждающих.
      – Что с вами? – спросил командующий войсками, удивленный выражением необыкновенного волнения на лице барона.
      – Ничего, генерал, абсолютно ничего… просто усталость, волнение да, кроме того, радость при мысли, что завтра ужасы обстрела и осады уже не будут грозить этому прекрасному городу. Вот чем объясняется мое восклицание при виде снарядов и раскаленных ядер, бороздящих небо! – ответил Левендаль, стараясь казаться спокойным.
      – Значит, вы думаете, что завтра город откроет ворота? – спросил Клерфэ.
      – Я уверен в этом, генерал… еще сегодня утром мне принесут подписанную капитуляцию.
      – Почему же вы не принесли ее сами? Почему мой флигель-адъютант, граф Нейпперг, вот этот самый, уполномоченный мной и герцогом Брауншвейгским принять капитуляцию, был отослан вами обратно?
      – Я не был уверен, что завтра город будет расположен сдаться.
      – Вот как? В чем же было препятствие?
      – Вчера в зал, где мы совещались, неожиданно вошел человек, совершенно неистовый, прямо атаман шайки разбойников, полковник Борепэр, который мог перевернуть вверх дном все наши проекты и разрушить все надежды.
      – Этот полковник – храбрый солдат и достойный противник! – сказал граф Нейпперг генералу Клерфэ.
      – Вы видели его? – с интересом спросил генерал.
      – Я видел его, слышал, как он говорил, вы же можете видеть, как он действует, так как именно он так быстро привел Верден в оборонительное состояние. До тех пор пока Борепэр не сложит оружия, я не соглашусь с этим господином: Верден не капитулирует!
      И Нейпперг с презрением поглядел на барона.
      – Что вы скажете на это? – заметил Клерфэ барону. – Вы обещаете мне, что завтра утром ворота города будут открыты… а мой флигель-адъютант, который был там на месте и лично убедился в энергии защитников Вердена, говорит, что город не так-то легко сдастся. Ну, отвечайте!
      – Простите, – сказал барон масляным голосом, – я и не собираюсь противоречить вашему флигель-адъютанту. Я уже указывал вам на препятствие. И я тоже разделял ваши опасения и недоверие, и я не был уверен, что Верден капитулирует.
      – А теперь вы считаете капитуляцию возможной?
      – Безусловно.
      – Но… Борепэр…
      – Борепер умер.
      – Умер? Откуда вы знаете это? Кто сказал вам?
      Барон поклонился и с еще более, чем всегда, заискивающей улыбкой ответил:
      – Ваше превосходительство, разрешите мне подождать официального подтверждения новости, вестником которой я являюсь! Человек, который должен доставить капитуляцию, подписанную муниципалитетом, расскажет вам о кончине полковника Борепэра, хотя лично для меня в этом нет ни малейших сомнений.
      – Хорошо, мы подождем! – холодно произнес Клерфэ, делая рукой знак, означавший, что аудиенция кончена.
      Когда Левендаль ушел, граф Нейпперг сказал австрийскому генералу:
      – Каким образом этот подозрительный субъект с видом шпиона под маской добродушия и улыбки может знать, что Борепэра нет больше в живых? Ведь он был жив еще каких-нибудь два часа тому назад, когда я уходил из Вердена! Неужели его убили там?
      Клерфэ с удивлением поглядел на своего флигель-адъютанта и сказал:
      – Мы, солдаты, сражаемся честно и открыто, но эти торгаши, протягивающие к нам руки и готовые открыть ворота города, способны на большие подлости! На кухне славы попадается много сора и всяких не особенно-то чистых отбросов. Приглашенные на пиршество не должны много расспрашивать о том, как и из чего приготовлены подаваемые им блюда, так как иначе ни у кого не будет аппетита и никто даже и не попробует славы! Закончим нашу почту, дорогой мой, потому что уже близится утро, и если этот барон сказал правду, то нам предстоит в этот день сделать немало. Надо занять город, расставить посты, сменить власти, не считая еще и смотра войскам, который должны учинить их величества среди подразделений и в сопровождении криков радости обывателей! Так за дело, и будем поступать, как будто барон Левендаль солгал. Пошлем-ка им еще несколько энергичных вестников, потому что этот Борепэр и в самом деле кажется мне опасным противником! – И в то время как Нейпперг присел за маленький столик генерала, собираясь писать под его диктовку, Клерфэ, откинув полог палатки, крикнул одному из артиллерийских офицеров, дежуривших около батареи: – Полковник! Усильте артиллерийский огонь, пока на укреплениях Вердена не взовьется парламентарский флаг!

      Леонард, расставаясь в большом смущении со своим хозяином, который, как мы видели, отличался в тот день особенной строптивостью и страстью к воспоминаниям прошлого, направился к воротам де-Франс.
      В этой стороне пушки громыхали без отдыха. Правда, Леонард не был особенным любителем музыки пушек, но он получил точный приказ и должен был выполнить его. Там, где шло сражение, он надеялся найти того, кого искал, кого получил приказание разыскать, а именно: полковника Борепэра.
      Прежде чем добраться до городских ворот, где по реверсам ложементов виднелось много офицеров, среди которых, наверное, находился и тот, кого ему было поручено разыскать, Леонард замешался в толпу любопытных, окруживших тележку, перед которой стоял стол, заставленный бутылками, стаканами, кусками хлеба, кровяной колбасой и сосисками. Это была лавочка маркитантки 13 полка.
      За столом, освещаемым двумя коптящими факелами, Екатерина Лефевр, проворная, веселая и грубоватая, занималась отпуском еды и питья, с трудом успевая удовлетворять настойчивые требования артиллеристов и пехотинцев, забежавших между двумя выстрелами выпить рюмочку-другую за освобождение Вердена от врага. Время от времени Екатерина переставала наливать вино и резать ломти кровяной колбасы, чтобы кинуть взгляд на тележку. Там, в маленькой постельке, спал безмятежным детским сном маленький Анрио.
      – Пушки только убаюкивают его! – говорила успокоенная Екатерина и снова возвращалась к прерванному занятию, не упуская случая лишний раз ругнуть пруссаков.
      С самого начала сражения, когда, видя приближающихся врагов, Борепэр носился, как ветер, успевая побывать везде, показываясь на батареях, расставляя стрелков, заставляя втаскивать гаубицы и фашины на укрепления, защищающие ворота де-Франс, Екатерина, бросив на волю судьбы свою палатку, взобралась на ретраншементы. Там, словно богиня войны, одергивая трусов, ободряя храбрых, подбирая первых раненых, по временам хватаясь за ружье и стреляя из него в австрийских солдат, подобравшихся к самым амбразурам, она энергично помогала подавлению паники и достойному отпору врагу, пораженному таким приемом.
      Борепэр заметил это и поздравил ее.
      Затем, когда враг отступил, отказываясь взять приступом город, находившийся настолько начеку, Екатерина вернулась к своей лавочке, которую одолевали клиенты. Во время первого боя она успела повидать Лефевра, который рассыпал своих стрелков по парапету и метким ружейным огнем поражал из бойниц австрийских разведчиков. Успокоенная и счастливая, так как это было для нее боевым крещением, Екатерина снова взялась за свои маркитантские обязанности и занималась ими с неизменно веселым расположением духа ко всеобщему удовольствию.
      Наливая водку двум артиллеристам, она заметила, как какой-то стоявший несколько в стороне штатский наблюдал за пьющими.
      – Эй, дружок! – без всякого стеснения крикнула она ему. – Что же ты не подойдешь промочить глотку добрым глотком? Хоть ты и в штатском, но это ничего не значит. Завтра ты можешь, как и другие, очутиться под ружьем. Ну, иди же! Можешь выпить вместе с защитниками родины! Ведь все мы братья! – Так как незнакомец не ответит на этот призыв и сделал движение, намереваясь удалиться, то она еще раз окликнула его: – Слушай-ка, дружок, не уходи так-то! Да иди же, говорю тебе, иди! У тебя, может быть, нет денег на выпивку? Так что за беда. Сегодня я всех угощаю, а завтра ты заплатишь в свою очередь. Ну, чем тебе услужить, гражданин?
      Тот сухо ответил:
      – Спасибо, я не пью.
      – Ты не чувствуешь жажды… и не сражаешься? Так что же тебе нужно здесь?
      Незнакомец, колеблясь, глухо ответил:
      – Я – хотел бы поговорить… с полковником Борепэром. Екатерина удивленно посмотрела на него:
      – Ты? Говорить с полковником? Да чтэ тебе от него нужно?
      – Я имею к нему важное дело.
      Екатерина пожала плечами:
      – Однако ты выбрал хороший момент!
      – Выбираешь момент, какой можешь.
      – Возможно! Но в настоящий момент полковника как раз нельзя видеть.
      Незнакомец потер лоб и пробормотал:
      – Мне непременно надо разыскать его.
      Екатерина недоверчиво посмотрела на своего собеседника. Такая настойчивость показалась ей подозрительной, и она решила предупредить мужа.
      Она обратилась к одному из солдат с просьбой немедленно разыскать Лефевра, как вдруг появился денщик Борепэра. Взволнованный шумом сражения, с языком, развязанным обильной выпивкой, предложенной ему одним из членов магистрата, долго расспрашивавшим его о полковнике, денщик принялся болтать и, не обращая внимания на многозначительное подмигивание Екатерины, рассказал, что Борепэр отправился отдохнуть к одной из своих родственниц, дом которой находится в верхнем городе, куда он должен будет к четырем часам утра привести лошадь и разбудить полковника.
      Наконец терпение Екатерины истощилось, и она крикнула денщику:
      – Ты болтаешь как трещотка! Убирайся спать! Это тебе не помешает – иначе ты не будешь в силах разбудить полковника в четыре часа, как он приказал тебе. Ну, живо, проваливай! Пол-оборота налево! Кру-гом! Марш! Или я скажу лейтенанту Лефевру… а он не шутит с пьяницами и болтунами!
      – Ладно, ладно! Молчу… и иду! – буркнул денщик и, пошатываясь, ушел прочь.
      Екатерина снова стала подавать солдатам требуемое. Она машинально поглядела туда, где стоял человек, непременно желавший поговорить с Борепэром, но тот исчез.
      Екатерине показалось, что он направился с денщиком в кабачок, гостеприимно раскрывший свои двери зевакам, решившим понаблюдать из безопасного места за защитой города. У нее мелькнула мысль, что этот человек принадлежит к заговорщикам, что Борепэру грозит какая-то опасность. Она хотела последовать за незнакомцем, но в такой момент и думать было нечего бросить лавочку.
      Защитники Вердена, всю ночь занимавшиеся втаскиванием пушек на валы, рытьем ретраншементов, укреплением фашин под беспрерывным артиллерийским огнем, имели право найти лавочку открытой. Екатерина дрожала от нетерпения; она пыталась уверить себя, что все ее волнение совершенно необоснованно и Борепэру со стороны незнакомца не грозит ни малейшей опасности. Но, несмотря на это, ей невольно вспоминался Левендаль. У этого барона был вид предателя. Кто мог угадать, на что он был способен против деятельного защитника Вердена.
      В конце концов Екатерина больше не могла выдержать, и когда жаждущих стало значительно меньше, резко заявила, что нуждается в отдыхе; после этого она прямо-таки прогнала запоздавших солдат, заявив, что им не худо было бы для развлечения прогуляться на укрепления, где не хватает рабочих рук для втаскивания пушек.

      Прибрав все в своей лавочке и тихонько поцеловав маленького Анрио, дремавшего в сладком сне, Екатерина бросилась к мрачным улицам верхнего города.
      Подозрение одолевало ее. Там, в доме госпожи Блекур, куда полковник приказал отвезти племянницу, какая-то опасность грозила Борепэру. Екатерина подозревала западню, предчувствовала предательство…
      В момент, когда она подходила к дому Блекура, она услыхала звук выстрела. В городе, который обстреливают, такой шум не мог бы никого удивить; но этот выстрел раздался в уединенном квартале, мирном, далеком от укреплений, где все казалось спящим. Это испугало Екатерину, и она заподозрила несчастье, преступление.
      На углу переулка она разглядела силуэт бегущего человека, и ей показалось, будто она узнала в нем того странного субъекта, поведение которого вызвало ее подозрения около лавочки. На всякий случай она крикнула ему:
      – Эй, кто там? Куда бежишь? Кто это стрелял здесь сейчас?
      Но неизвестный удвоил скорость и ничего не ответил; сделав резкий поворот, он исчез во тьме.
      Екатерина мгновение поколебалась, не побежать ли ей следом за незнакомцем? Но она подумала, что человек, быстро бегущий ночью в осажденном городе, может и не быть непременно преступником. Да и потом, какое отношение мог иметь этот неизвестный к Борепэру? Ведь не тут грозила Борепэру опасность, если ему вообще что-нибудь грозило! Прежде всего следовало узнать в доме Блекур, в безопасности ли полковник.
      Поэтому Екатерина прямиком направилась к дому, где Эрминия Борепэр, должно быть, спала около маленькой Алисы и где разбитый усталостью полковник Борепэр бросился на кровать в ожидании, когда его разбудят, чтобы вернуться снова в бой.
      Екатерина уже собралась взяться за молоток и постучать во входную дверь, как вдруг из дома послышались крики и возгласы отчаяния. Окна распахнулись и оттуда выглядывали перепуганные люди, звавшие на помощь. На балконе показалась старушка Блекур, которая была в полном отчаянии.
      В тот же момент на фасаде противоположного дома мрачно заиграли красные отсветы огня, из открытых окон вырвались клубы густого дыма, а по крыше забегали длинные языки пламени.
      – Пожар! Пожар! – закричала Екатерина. – А тут еще дверь не открывается!
      Слуги, растерявшись, бегали взад и вперед по лестнице, кричали, звали, требовали друг у друга ключ. Наконец дверь распахнулась, и все они выбежали на улицу. Прибежал кое-кто из соседей, разбуженных поднявшимся шумом.
      Но Екатерина уже смело бросилась в объятый пламенем дом. Ее привлекала опасность, да и она говорила себе, что там люди, которых нужно спасти.
      Екатерина бежала сквозь дым, озираясь по сторонам при смутном свете пожарища.
      Вдруг она увидала комнату на первом этаже, где была открыта дверь, бурно ворвалась туда и принялась кричать:
      – Есть здесь кто-нибудь? Спасайтесь скорее!
      Дым не давал ей подойти ближе, никто не ответил ей.
      Вдруг взметнувшийся кверху огненный язык осветил комнату, и Екатерина вскрикнула от ужаса. Она заметила, что на постели лежит Борепэр, который казался спящим; недвижимый, он не обращал внимания на все возраставший шум. Тогда Екатерина бросилась к нему и крикнула:
      – Полковник, живо, проснитесь! Скорей вставайте! Пожар!
      Полковник не шевелился. В комнате опять стало темно. Дым крутился вихрем, все сгущаясь.
      Екатерина направилась к кровати, ощупью двигаясь вперед. Она хотела в этой дымной тьме найти Борепэра, хотела растолкать его, думая, уж не в обмороке ли он? Она тронула рукой неподвижное тело, прислушалась… От кровати не доносилось ни малейшего звука дыхания.
      «Какой странный, глубокий сон!» – подумала отважная женщина, и отчаяние стало смущать ее мужественную душу. Затем, подвинувшись еще ближе, она приложила ухо к груди полковника и пробормотала в смертельном испуге:
      – Его сердце не бьется!
      Зловещее молчание царило в комнате.
      Екатерина положила руку на лоб полковника и почувствовала что-то густое и липкое на пальцах. Она в испуге отскочила и почувствовала головокружение; общая слабость охватила ее, к горлу подступала тошнота… Полковник был мертв…
      Екатерина собрала всю свою энергию.
      «А! Окно!» – сказала она себе, удивленная, что этт мысль до сих пор не пришла ей в голову, тотчас бросилась к окну и резким движением распахнула его.
      Это было сделано более чем вовремя. Екатерина уже задыхалась, ее мысли путались.
      Отражение пожарища от противоположного дома осветило кровать, на которой лежал Борепэр. Полковник казался спящим, неподвижный, окоченевший; его лицо было багровым, подушка залита кровью; отверстие в виске, откуда струился ручеек крови, показывало, каким сном спал герой-полковник.
      – Ах, негодяи, они убили его! – крикнула Екатерина, бросаясь из комнаты.
      Она испустила отчаянный крик, которого никто не услыхал в этом всеобщем смятении и который затерялся в грохоте пожара.