Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Последняя встреча и последняя разлука с Шевченко

ModernLib.Net / Отечественная проза / Лесков Николай Семёнович / Последняя встреча и последняя разлука с Шевченко - Чтение (Весь текст)
Автор: Лесков Николай Семёнович
Жанр: Отечественная проза

 

 


Лесков Николай Семенович
Последняя встреча и последняя разлука с Шевченко

      Н. С. Лесков.
      Последняя встреча и последняя разлука с Шевченко
      В мяч не любил он играть никогда:
      Сам он был мячик - судьба им играла.
      А. Плещеев.
      Итак, осиротела малороссийская лира. Лежит в гробу ее бездыханный поэт. Тараса Григорьевича Шевченко не стало. Сегодня гроб его опустили в сырую могилу на Смоленском кладбище, напутствуя его прощальным словом и братскою слезою. Не стану говорить, как велика эта потеря для малороссийской литературы в эпоху ее возникновения, в день рождения "Основы", которой покойный поэт сочувствовал всей душою. Значение Шевченко известно всякому, кто любил родное славянское слово и был доступен чему-нибудь высокому, изящному, - но не могу отказать себе в удовольствии поделиться с читателями "Русской речи" теми впечатлениями, которые оставили во мне последняя моя встреча с покойным поэтом и последняя моя разлука с ним у его могилы.
      Из петербургских газет, я думаю, всем уже известно, что Т. Г. Шевченко прихварывал еще с прошлой осени, а в конце января этого года он уже почти не оставлял своей квартиры в доме Академии художеств. Квартира эта, отведенная ему после возвращения его в Петербург, состояла из одной очень узкой комнаты, с одним окном, перед которым Шевченко-художник обыкновенно работал за мольбертом. Кроме стола с книгами и эстампами мольберта и небольшого диванчика, обитого простою пестрой клеенкой, двух очень простых стульев и бедной ширмы, отгораживавшей входную дверь от мастерской художника, в этой комнате не было никакого убранства. Из-за ширмы узкая дверь вела по узкой же спиральной лестнице на антресоли, состоящие из такой же комнаты, как и внизу, с одним квадратным окном до пола: здесь была спальня и литературный кабинет Шевченко-поэта. Меблировка этой комнаты была еще скуднее. Направо в угле стоял небольшой стол, на котором обыкновенно писал Шевченко; кровать, с весьма незатейливой постелью, и в ногах кровати другой, самый простой столик, на котором обыкновенно стоял графин с водой, рукомойник и скромный чайный прибор.
      Около года я не был в Петербурге и, возвратясь в конце января в северную Пальмиру, тотчас отправился поклониться поэту. Возле его дверей мне встретился солдат, который обыкновенно ему прислуживал. "Дома Тарас Григорьевич?" - спросил я его. "Нетути, - отвечал служака, - он нонеча рано еще уходил из дома". Я, однако, подошел ближе к двери поэта с намерением положить в створной паз мою карточку, как я прежде часто делывал, когда не заставал его дома, но, к крайнему моему удивлению, дверь от легкого моего прикосновения отворилась. В комнате, служившей мастерской художнику, никого не было, а наверх я не хотел идти, боясь обеспокоить поэта, и стал надевать мои калоши. "Кто там?" - раздалось в это время сверху. Я узнал голос Шевченко и назвал свою фамилию "А... ходить же, голубчику, сюда", - отвечал Тарас Григорьевич. Войдя, я увидел поэта: он был одет в коричневую малороссийскую свитку на красном подбое и сидел за столом боком к окну. Перед ним стояла аптечная банка с лекарством и недопитый стакан чаю. "Извинить, будьте ласковы, шо так принимаю. Не могу сойти вниз, - пол там проклятый, будь он неладен. Сидайте". Я сел около стола, не сказав ни слова. Шевченко мне показался как-то странным. Оба мы молчали, и он прервал это молчание. "Вот пропадаю, - сказал он. - Бачите, яка ледащица з мене зробылась". Я стал всматриваться пристальней и увидел, что в самом деле во всем его существе было что-то ужасно болезненное; но ни малейших признаков близкой смерти я не мог уловить на его лице. Он жаловался на боль в груди и на жестокую одышку: "пропаду", - заключил он и бросил на стол ложку, с которой он только что проглотил лекарство. Я старался его успокоить обыкновенными в этих случаях фразами, да, впрочем, и сам глубоко верил, что могучая натура поэта, вынесшая бездну потрясений, не поддастся болезни, ужасного значения которой я не понимал. "Ну, годи обо мне, - сказал поэт, расскажите лучше мне, что доброго на Украйни?" Я передал ему несколько поклонов от его знакомых. Он о всяком что-нибудь спросил меня, и очень грустил о больном художнике Ив. Вас. Г<удовско>м, у которого гостил в последнее свое пребывание в Киеве. Говоря о Малороссии и о своих украинских знакомых, поэт видимо оживал: болезненная раздражительность его мало-помалу оставляла и переходила то в чувство той теплой и живой любви, которою дышали его произведения, то в самое пылкое негодование, которое он, по возможности, сдерживал.
      На столе, перед которым он сидел, лежали две стопки сочиненного им малороссийского букваря, а под рукой у него была другая "малороссийская грамотка", которую он несколько раз открывал, бросал на стол, вновь открывал и вновь бросал. Видно было, что эта книжка очень его занимает и очень беспокоит. Я взялся было за шапку. Поэт остановил меня за руку и посадил. "Знаете вы вот сию книжицу?" - он показал мне "грамотку". Я отвечал утвердительно. "А ну, если знаете, то скажите мне, для кого она писана?" "Как, для кого?" - отвечал я на вопрос другим вопросом. "А так, для кого? бо я не знаю, для кого, только не для тех, кого треба навчiть разуму". Я постарался уклониться от ответа и заговорил о воскресных школах, но поэт не слушал меня и, видимо, продолжал думать о "грамотке".
      "От як бы до весны дотянуть! - сказал он, после долгого раздумья, - да на Украйну... Там, може бы, и полегшело, там, може б, еще хоть трошки подыхав". Мне становилось невыносимо, я чувствовал, как у меня набегали слезы. Он расспрашивал меня о Варшавской железной дороге и Киевском шоссе. "Да! - сказал он, - когда б скорее ходили почтовые экипажи, не доедешь живой на сих проклятых перекладных, а ехать нужно, - умру я тут непременно, если останусь".
      Я стал прощаться. "Спасыби, що не забуваете, - сказал поэт и встал. Да, - прибавил он, подавая мне свой букварик, - просмотрите его да скажите мне, что вы о нем думаете". С этими словами он подал мне книжку, и мы расстались... навсегда в этой жизни. Более я не видал уже Шевченко в живых, и весть о его смерти 26 февраля меня поразила, как громовой удар. Утром 27 февраля я с другим моим земляком и знакомым покойника, А. И. Н<ичипорен>ко, отправились в Академию. Дверь Шевченко была заперта и запечатана; мы догадались и пошли в академическую церковь. Там в притворе стояла белая гробовая крышка, а перед амвоном на черном катафалке виднелся гроб, обитый белым глазетом. У изголовья маленький человечек читал очень медленно и очень тихо. Я вспомнил, как год тому назад поэт хлопотал об издании псалмов, переложенных им на малороссийский язык, и всегда озабоченный заходил ко мне по дороге из Александро-Невской лавры на Васильевский остров. Теперь же ему читался один из переложенных им псалмов. Красные сторы у церковных окон, против которых стоял гроб, были спущены и бросали красноватый свет на спокойное лицо мертвеца, хранившее на себе печать тех благородных дум, которые не оставляли его при жизни. Три художника с бумагою и карандашами в руках стояли по левую сторону гроба и рисовали; две женщины с типами петербургских кухарок толковали, что и из хохлов тоже бывают умные люди и что покойник - вот майорского чина дослужился, а братья его так еще "помещицкие". Я вспомнил г. Флирковского, законного помещика семьи умершего поэта... Вскочил какой-то кавалерист, в мундире приятного цвета, звеня шпорами и саблей, но, пройдя несколько шагов по церкви, взял саблю в руки и, приподняв каблуки, пошел на цыпочках - весь шум, производимый оружием, прекратился. В церкви опять водворилась благоговейная тишина, и раздавался только слабый голос маленького господина, читавшего над малороссийским поэтом воздыхания бибилейского поэта-царя.
      28 февраля по совершении в академической церкви заупокойной обедни по рабе божием Тарасие и после отпевания по уставам церковным ближние покойника почтили его надгробным словом. Всех речей, если не ошибаюсь, было произнесено девять, - из них семь в церкви и две на кладбище. Общий смысл этих речей легко себе представить, и я не считаю нужным о них распространяться, потому что стенографировать их не было никакой возможности, а излагать их вкратце - значит портить их. Могу только сказать, что особенно сильно отозвалось в душе слушателей слово любимого нашего профессора Н. И. Костомарова и г. К<урочки>на, которому сдерживаемые слезы мешали произнесть свое короткое слово, дышавшее сердечной простотой и искренностью. Могилу для Шевченки вырыли за колокольнею кладбищенской церкви, к стороне взморья: до времени он самый крайний жилец Смоленского кладбища, и за его могильной насыпью расстилается белая снежная равнина, как бы слабое напоминание о той широкой степи, о которой он пел и которую измерил еще "малыми ногами". В могилу был опущен дощатый ящик, выстланный в середине свинцом, но так дурно запаянный в дне, что вода набралась в него прежде, чем гроб принесли на кладбище. И на третий день лицо поэта оставалось удивительно благообразным. Огромный лавровый венок окружал его благородное чело, - в руках у многих тоже были цветочные венки, которые они принесли, чтоб положить на свежую могилу поэта. Дам было очень немного, однако женская слеза из глаз г-жи Б<елозерской> и старушки К<остомаровой> не обошла могилы Шевченко. Многие очень жалели, что нет семьи Т<олсты>х, которые любили поэта и не забывали его в самые тяжелые минуты его многострадальной жизни.
      Когда крышка ящика, в который поставили гроб, была запаяна, провожавшая покойника толпа стала расходиться. Снег повалил довольно большими хлопьями, какой-то господин с папкою в руках юлил между проходящими, предлагая литографированные портреты мертвого Шевченки, старухи из богадельни канючили на упокой душеньки - на душе становилось тяжче и тяжче. Давно ли Россия схоронила Хомякова, Аксакова, и вот опять новая могила. Не стало еще одного человека, целую жизнь думавшего честную думу и умершего накануне дня освобождения 23 миллионов, между которыми до сих пор оставались родные и близкие сердцу поэта.
      Но как поэтическая деятельность Шевченко останется в числе лучших страниц малороссийской словесности, так и самый день его погребения навсегда останется знаменательным в истории украинской письменности и гражданственности. Любимейшая мечта поэта сбылась и громко заявила свое существование. Малороссийское слово приобрело право гражданства, раздавшись впервые в форме ораторской речи над гробом Шевченко. Из девяти напутствований, сказанных над могилою поэта, шесть были произнесены на малороссийском языке. Из остальных трех речей две были произнесены по-русски и одна по-польски, как бы в значение общего горя славян, пришедших отдать последний долг малороссийскому поэту-страдальцу.
      У малороссийского народа, слава богу, есть теперь своя литература, есть свои ораторы, свои историки, но теперь нет у нее такого лирика, каков был покойный Тарас Григорьевич Шевченко, справедливо названный в одной из сказанных над его гробом речей "батьком рiдного слова". Oratores fiunt, poetae nascuntur. {Ораторами делаются, поэтами рождаются (лат.).}
      ПРИМЕЧАНИЯ
      ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА И ПОСЛЕДНЯЯ РАЗЛУКА С ШЕВЧЕНКО
      Впервые опубликовано в газете "Русская речь", 1861, Л 19-20, 9 марта, стр. 314 - 316, за подписью: "Н. Л...ов"; печатается по тексту этой публикации.
      Статья - одно из первых ярких свидетельств глубокого уважения Лескова к личности и творчеству Шевченко и вместе с тем - ценный документ о последнем годе жизни и кончине великого поэта. Личное знакомство молодого литератора с Шевченко состоялось, очевидно, во время приезда Лескова в Петербург в 1860 году и затем закрепилось в январе 1861 года; знакомству и сближению способствовали как можно полагать, те связи с представителями украинской культуры, которые были установлены Лесковым еще а период жизни в Киеве; в частности, Лесков был знаком с художником И. В. Гудовским, о котором его расспрашивал Шевченко (о Гудовском см. в "Мелочах архиерейской жизни" наст. изд., т. 6, стр. 450 - 456).
      Лесков хорошо знал подробности биографии Шевченко; об этом свидетельствует и другая заметка Лескова о Шевченко - "Официальное буффонство", написанная в 1882 году (см. т. 11 наст. издания).
      Стр. 7. В мяч не любил он играть никогда... - неточная цитата из стихотворения немецко-венгерского поэта Карла Бека (1817 - 1879) "Слуга и служанка" в переводе Плещеева (см. А. А. Плещеев. Стихотворения, М., 1861, стр. 78).
      "Основа" - украинский журнал, выходивший в 1861 - 1862 годах в Петербурге под редакцией В. М. Белозерского; в журнале были опубликованы многие произведения Шевченко и материалы о его жизни и творчестве.
      ...после возвращения его в Петербург... - Шевченко после ссылки возвратился в Петербург 27 марта 1858 года.
      Стр. 9. ...в последнее свое пребывание в Киеве, - Шевченко последний раз был на Украине в 1859 году.
      ...сочиненного им малороссийского букваря... - Имеется в виду "Букварь южнорусский", изданный в 1861 году в Петербурге (см. Т. Шевченко. Повне зiбрання творiв, т. VI, Киiв, 1957, стр. 339 - 366).
      ...другая "малороссийская грамотка"... - Речь идет о "Граматке" П. А. Кулиша, впервые опубликованной в Петербурге в 1857 году и переизданной в 1861 году; Шевченко отрицательно относился к этому пособию. По предположению И. Я. Айзенштока, новое издание "Граматки" побудило Шевченко опубликовать письмо "К издателю "Северной пчелы", напечатанное в 1861 году 23 февраля, за подписью "Горожанин С...". Возможно, что Лесков и помог Шевченко установить связь с редакцией "Северной пчелы" (см. I. Я. Айзеншток. Iз розшукiв про Шевченка - "Збiрник праць п'ятоi науковоi шевченкiвськоi конференцii", Киiв, 1957 стр. 116 - 143).
      Стр. 10. Н<ичипорен>ко, Андрей Иванович (1837 - 1863) - участник революционного движения 60-х годов, член общества "Земля ц воля"; об отношении к нему Лескова см. примечания к роману "Некуда" и очерк "Загадочный человек" (наст. изд., т. 2 и т. 3).
      ...хлопотал об издании псалмов... - Имеется в виду издание "Псалми Давидови, переложив по-нашему", СПб., 1860.
      Флиорковский, В. Э. - помещик, у которого в крепостном владении находились братья Шевченко Осип и Никита, а также сестра Ирина; в июне 1860 года Флиорковский их "освободил", но без земли, и они от "воли" отказались (см. письмо Т. Г. Шевченко к нему в Собрании сочинений, т. V, М., 1956, стр. 441 - 442).
      ...библейского поэта-царя - царя Давида.
      Стр. 11. Всех речей... было произнесено девять... - Известно, что на похоронах Шевченко выступали: П. А. Кулиш, Н. И. Костомаров, Н. С. Курочкин, Ф. А. Хартахай, В. Ю. Хорошевский; о других речах сведений нет. О похоронах Шевченко и речах на могиле см. также в "Воспоминаниях" С. Н. Терпигорева (С. Н. Терпигорев (С. Атава). Собрание сочинений, т. VI, СПб., 1899, стр. 524 527). Тело Т. Г. Шевченко в мае того же 1861 года было перевезено на Украину и 10(22) мая похоронено на Чернечьей горе над Днепром, близ Канева.
      Б<елозерская>, Надежда Александровна - жена В. М. Белозерского.
      К<остомарова>, Татьяна Петровна - мать историка Н. И. Костомарова.
      Семья Т<олсты>х. - Речь идет о семье Федора Петровича Толстого (1783 1873), вице-президента Академии художеств; он и его жена А. И. Толстая много сделали для освобождения Шевченко из ссылки и для дальнейшего его устройства. В дневнике поэт 13 июня 1857 года писал о Толстых: "Они единственные виновники моего избавления, им и первый поклон" (Т. Г. Шевченко. Собрание сочинений, т. V, М., 1956, стр. 16 - 17).
      Давно ли Россия схоронила Хомякова, Аксакова... - Лесков говорит о смерти известных славянофилов Алексея Степановича Хомякова и Константина Сергеевича Аксакова; первый умер 23 сентября, второй - 7 декабря 1860 года.