Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Загадочный человек

ModernLib.Net / Отечественная проза / Лесков Николай Семёнович / Загадочный человек - Чтение (стр. 2)
Автор: Лесков Николай Семёнович
Жанр: Отечественная проза

 

 


      - Нет, и этого, - говорит, - душа моя, никак невозможно: потому у меня братья - простецы, необразованные; им этих наших с тобою политических делов ни за что не понять... Нет, и не собирайся, ни за что нельзя.
      Бенни пустился уговаривать его, что никаких политических предприятий в их доме не разовьет, что он только хочет взглянуть на Сибирь и познакомиться с нею; но сибиряк стал на своем, что и этого нельзя, да и не стоит.
      - Чего ее, - говорит, - и смотреть, Сибирь-то? Ее у нас только поневоле, за наказанье смотрят, сторона ссыльная да глухая, а у меня опять тоже и матушка с батюшкою такие же люди старозаконные; а ты, кто тебя знает, какой веры; они с тобою за стол не сядут, а там еще, помилуй бог, что откроется... Нет.
      В общем выводе выходит опять: "ступай, немчик, назад, да и все тут".
      - Въедемте же по крайней мере хоть вместе в Россию? - уговаривал его Бенни; но купец и от этого отказался и самым решительным образом запротестовал против того, что Бенни везет на себе множество листов "Колокола", с которыми его могут поймать на границе.
      - Но ведь это все только меня будет касаться, а не вас, - отвечал агитатор.
      - "Не вас", - отозвался купец. - Ага! вы ведь думаете, что у нас небось, как у прочих, как в Англии, слабости в начальстве-то! Нет-с, у нас на это честно: у нас как прижучат, так вы тогда и про меня скажете. А мы с вами давай лучше добром здесь расстанемтесь; вот почеломкаемтесь, да и бывайте здоровы. Ей-богу, так лучше.
      Бенни посмотрел на своего партнера и холодно отвечал ему, что ему нет дела до его соображений и что он все-таки поедет в Россию.
      - Да вы, пожалуй, если охота пропадать, так и поезжайте, - говорил купец. - Только вместе нам ехать не надо; а то поезжайте. Бенни еще суше заметил, что он поедет когда захочет.
      - А ну, если вы от меня тут добром не отстанете и поедете вместе со мною, - зарешил купец, - так я - вот рука отсохни - как на границу взъеду, сейчас и укажу, чтобы вас обыскали.
      Бенни понял все значение этой угрозы и отстал от своего политического русского единомышленника в Берлине.
      - После отхода поезда, с которым уехал мой купец, - говорил Бенни, - я, признаюсь, долго думал: зачем же этот человек взманивал меня, зачем он меня вез и что это такое он теперь сделал? Я ничего этого не мог себе разрешить и чувствовал только, что, вероятно, еще ни один революционер в мире не был поставлен в такое смешное, глупое и досадное положение, в какое поставлен был я. Я был жалок самому себе и самого себя ненавидел; но возвращаться не хотел. Меня словно что-то роковое неодолимо тянуло в Россию.
      Возвращаться назад, в Лондон, Бенни, кроме того, казалось чрезвычайно смешным и даже невозможным, да и к тому же, как сказано, он хотел видеть Россию. Теперь посмотреть Россию ему казалось даже еще необходимее, потому что ему хотелось удостовериться: много ли в России сибирских купцов, вроде его дорожного спутника, и познакомиться с теми лучшими петербургскими людьми, из которых он с одними встречался у Герцена, а о других много слышал как о людях развитых, серьезных, умных и держащих в своих руках все нити русской социально-демократической революции. Стало быть, стоит доехать в Петербург, сойтись с этими людьми, и снова можно попасть другим путем в то же самое дело. Бенни так решил и с остатками своих деньжонок махнул из Берлина в Россию участвовать в здешней социально-демократической революции.
      ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
      Люди, к которым Бенни явился в Петербурге, спервоначала очень обрадовались такому гостю. Свел Бенни с этой партиею некто умерший под арестом в крепости акцизный чиновник Ничипоренко, а к Ничипоренке Бенни явился потому, что знал об этом жалком и в то же время роковом человеке от В. И. Кельсиева, с которым Ничипоренко был товарищ по воспитанию в петербургском коммерческом училище и поддерживал перепискою с ним непрерывные сношения. Здешние молодцы (теперь уже одни старцы, а другие покойники), с которыми Ничипоренко свел Бенни, приютили его и без меры радовались, что к ним прибыл "герценовский эмиссар". Другого имени Бенни не было, и отсюда он так и пошел герценовским послом, пока потом теми же самыми людьми был объявлен шпионом.
      Бенни до самой последней минуты утверждал, что он никогда и нигде не выдавал себя за герценовского посла, и не знает, кто первый выпустил этот слух; но, с другой стороны, утверждалось, что он будто когда-то называл себя этим титулом, и это было поводом ко многим неприятностям для горячего и легкомысленного юноши (Бенни впоследствии два раза писал Герцену и просил его вступиться за него и оправдать его, но Герцен этого не сделал. Почему? Бенни говорил, что Герцен не хотел нарушать согласия в здешних кружках, и это было источником многих горестнейших для Бенни минут).
      Но вот и здесь, в Петербурге, с Бенни открылась та же забота, что была с ним в Лондоне: эмиссару надо дать занятие, достойное герценовского посла: надо было показать ему, что вся русская революция, о которой тогда били тревогу за границею, тут уже совсем на мази, что все здесь и ключом кипит и огнем горит и что еще денек-другой, да и "заутро бой!" А между тем дел-то, собственно говоря, как известно, не было почато никаких, да и никто не знал, как их еще и починают. Знали, что во время революций люди сходятся на площадях, и вздумают: "может быть, и нам бы на площадь?" и согласятся сойтись на площадь. А как опять это администрировать, чтобы сойтися на площадь, даже и об этом не было ни у кого ни малейшего понятия.
      Все, что умели делать тогдашние революционеры, заключалось разве в том, чтобы, едучи с извозчиком, наговорить ему, сколь много стоит армия или чего стоят дворцы; или же дать солдатику почитать "Колокол". Больше же никто ничего не умел делать, чем вполне и объясняется, что в романах и повестях, где выводились люди, устроивающие революцию, глухо говорилось, что люди эти поехали делать предприятие, а как это "предприятие" надо делать? - того никто не знал. Гораздо спустя, только уже у позднейших, далее развившихся писателей встречаем, что предприятели шныряют по городам, сидят где-то в слободках и все пишут до бела света, но и эти позднейшие писатели все-таки опять не могли придумать, что такое именно пишут их предприниматели, и оттого эти герои их опытному человеку всего более напоминали собою нарочных чиновников, секретно поверяющих ревизские сказки. Артур же Бенни, несмотря на свои юные годы, был в революционных делах человек если не очень опытный, то по крайней мере наслышанный и начитанный: он видал в Лондоне избраннейших революционеров всех стран и теоретически знал, как у людей распочинают революции и что для этого нужно. Первое, что он присоветовал своим новым политическим друзьям (Н. Курочкину, В. Якушкину и С. Громеке), заключалось в том, чтобы они пробовали от времени до времени делать примерные "маневры". Его долго уверяли, что этого вовсе не надо, что у нас это все сделается без всяких планов и маневров; но он, однако, упросил еделать распоряжение, чтобы в назначенный день и час все люди, преданные в Петербурге делу революции и готовые к ней, прошли по одной из известных петербургских площадей. Над этим смеялись, находя все это совершенно ненужным: уверяли, что у нас и на козла посмотреть тысячи народу собирается; но, однако, из снисхождения к прихоти англичанина сделали для него распоряжение о маневрах.
      "Англичанин, да эксцентрик, - пусть-де его тешится!"
      Ни одному из хитрых людей, недоумевавших, зачем нужен Бенни этот смотр, и в голову не бросилось, что англичанин не прихотничает, а просто хочет поверить самих их, революционеров.
      Сколько мол их? Не лгут ли они?
      Маневры были назначены, и на них явилось три человека по инфантерии (в том числе Громека) и два на извозчике, чтобы легче удирать (они-таки, поворотив, и далеко удрали, но в гору, а не под гору, куда скатился злополучный эмиссар, производивший им смотр, стоя у магазина Дациаро). Бенни пересчитал всех пятерых храбрецов, рискнувших пройтись и проехаться, и нашел, что наличная петербургская революционная армия еще не довольно сильна, чтобы вступать в открытый бой с императорскими войсками, и притом довольно плохо дисциплинирована. Бенни понял, что хозяева его лгут, что в Петербурге по революцию еще и кони не седланы и что все, что в Лондоне и здесь рассказывают о близости революции в России, есть или легкомысленный обман, или злостная ложь.
      После этого смотра, или этих маневров, и Бенни и те, кто должен был репрезентовать чужеземному революционеру домашние русские революционные силы, внезапно почувствовали, что им стало не совсем ловко смотреть в глаза друг другу.
      Неудачность маневров старались приписать тому, что Бенни новое лицо и что ему не все доверяются; Бенни показал, что он этому верит; но он прекрасно понимал, что это одна увертка. Теперь он, при всей своей детской доверчивости, видел уже и то, что люди, бредящие в Петербурге революциею, совсем люди не того закала, какой требуется для революций, и отписал об этом со всею искренностию, кому находил нужным, в Лондон. По поводу писем, в которых все это было описано и которых недаром имели основание бояться здешние революционеры, произошла история. Бенни долго выжидал случая отправить эти письма с благонадежным человеком. Здешние революционеры навязчиво предлагали ему свои услуги для отправки этих писем: им хотелось или совсем удержать их у себя, или по крайней мере подпечатать их и прочесть. Бенни очень легко предвидел эту хитрость. Он принял эти услуги, но не для того, чтобы ими воспользоваться, а для того, чтобы только испытать людей, с которыми ему довелось иметь дело. Он отослал свои письма в Лондон с знакомым ему английским шкипером, а написал два другие малозначащие письма для передачи его родственникам и эти-то два письма и вручил своим петербургским друзьям (Н. Курочкину и Ничипоренко), которые вызвались переслать его корреспонденцию через верные руки в Лондон. Петербургские политические друзья играли с Бенни, а он играл с ними. Искренности, нужной для согласных действований, между ними уже не было никакой; они уже с этих же первых дней боялись друг друга и друг с другом хитрили. Питерцы чувствовали, что они взаправду совсем не революционеры и что Бенни, пожалуй, все это заметил в них и отписал об этом, и потому они хлопотали захватить в свои руки его письма. Дескать: "распечатаем их, прочтем и тогда сами предупредим его и его опишем как нельзя лучше". Бенни же, читая насквозь этих дипломатов, с таинственнейшим видом вручил им, в одном большом пакете, письма, содержание которых резюмировалось фразою: "кланяйтесь бабушке и поцелуйте ручку".
      ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
      Между тем, чтобы не терять попусту своего времени в Петербурге, Артур Бенни пожелал проехаться по России. Он хотел посмотреть, что за народ сидит там, в глуби русских трущоб, и посчитаться, с кем там придется вести дело, если бы затеялась революция. На это петербургские предприниматели говорили Артуру Бенни, что в провинциях статья эта уже давно обработана, что Поволжье готово все встать как один человек и что в Петербурге есть такие знатоки русского мира, которые "все знают"; но Бенни уже не верил своим политическим друзьям и все-таки собирался на ярмарку в Нижний Новгород. Видя его непреклонность, с ним перестали спорить, но для сопровождения его и для руководства его в ознакомлении с страною снарядили того же юркого и чрезвычайно в то время популярного акцизного чиновника Андрея Ничипоренко. Этот молодой человек, имя которого нам уже приходилось вспоминать выше, в то время в некоторых петербургских кружках пользовался славою первого русского революционера. Особенно он был силен у низших и высших чиновников некоторых канцелярий, где сидели наилучшие герценовские корреспонденты из Петербурга, которых этот Ничипоренко всех потом и перепутал. Он-то, сей самый Ничипоренко, и был избран ментором к молодому, неопытному и восторженному Телемаку. Их снабдили рекомендациями (даже П. И. Мельников в этом участвовал), и даны были наставления: как, куда ехать, с кем повидаться, к чему прислушаться. Кроме того, им даны были и особые поручения привезти сюда с ярмарки по оказии некоторые мелочи: кому кальян, кому кавказского вина, кому другие подобные хозяйственные безделушки. Забыли им дать только одного - денег, но зато им было внушено, что они могут отлично ездить и без денег, зарабатывая все нужное на путевые издержки корреспонденциями, которые здешние друзья их взялись пристраивать в газеты. Ничипоренко сразу и сам убедился, что это действительно очень легко, и умел в этом убедить и Артура Бенни. Ментор и Телемак забрали в саквояжи необходимые письменные принадлежности, сели в Петербурге в третьеклассный вагон Николаевской железной дороги и поехали путешествовать по России и "устраивать предприятие". Некий театральный человек сказал им комическое благословение, которое, может быть, их и сопровождало...
      ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
      Эта поездка Бенни с чиновником Ничипоренко, сколько известно, была первым действительным "предприятием", совершенным лет за пять до того, как начали ни на что не похоже описывать подобные предприятия в вялых и неинтересных повестях и романах.
      Едучи с недалеким, болезненным, чахлым и до противности неопрятным чиновником Ничипоренко, Бенни немного нужно было, чтобы разгадать своего ментора. До Твери Бенни уже составил себе ясное понятие, что спутник его крайняя ограниченность и несет белиберду. Остановившись по дороге в Твери, где им следовало сесть на пароход, они уже немножко поссорились. В маленьком трактирчике, где они пристали, Ничипоренко, строго взыскивая с трактирного мальчика за какую-то неисправность, толкнул его и обругал словом, которое Бенни понимал и которого не мог слышать.
      Бенни показалось ужасным такое обращение со стороны человека, который ехал "сходиться с народом", и у них произошла сцена. Бенни настоятельно потребовал, чтобы Ничипоренко или тотчас же извинился перед трактирным мальчиком и дал слово, что вперед подобного обращения ни с кем из простолюдинов в присутствии Бенни не допустит, или оставил бы его, Бенни, одного и ехал, куда ему угодно.
      Бенни поставил Ничипоренко свои условия с такою решимостью, что тот сразу увидел себя в совершенной необходимости на которое-нибудь из них решиться. Ехать назад одному, ничего не сделавши для "предприятия" и притом не имея что и рассказать о том, за что он прогнан, Ничипоренко находил невозможным, и он извинился перед мальчишкою и дал Бенни требуемое этим последним слово воздержаться вперед и от драчливости и от брани.
      За сим эмиссары снова поехали далее уже не по сухому пути, а по Волге.
      Ничипоренко, кажется, вовсе не понимал всего значения сделанной им уступки требованиям Бенни: он не предвидел, что после нее он уже не может иметь никакой менторской власти над своим возмутившимся Телемаком и что он из руководителя и наставника вдруг, ничего не видя, сошел на позицию школяра, которого дерут за уши.
      ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
      В Нижний Новгород у Бенни и Ничипоренко было (от П. И. Мельникова) письмо в один хороший семейный дом, хотя и не имевший никаких прямых связей с предприимчивою партиею, но весьма интересный для знакомства. Хозяин, этого дома был молодой человек, чиновник с родовыми связями и хорошо открытой карьерой. В то время этот господин всего года три как был женат на молодой девушке, тоже из очень хорошего семейства. Молодые хозяева приняли рекомендованных им из Петербурга гостей дружественно и радушно, - сделали для них обед и пригласили к этому обеду нескольких своих знакомых, мужчин и дам. Ничипоренко уже успел шепнуть всем по секрету, что сопровождаемый им человек, Артур Бенни, есть "герценовсиий эмиссар", с которым они едут "делать предприятие", и все, кому это было сказано, разумеется, спешили, как на чудо, досмотреть на герценовского эмиссара. Ничипоренко, показывая Бенни любопытным нижегородцам, был, однако, не совсем доволен: он находил, что его эмиссар не так себя держит, как бы следовало, что он "сентиментальничает", что это в нем отзывается английская рутина и что он, Ничипоренко, должен показать Бенни, как следует вести себя с провинциалами для того, чтобы производить на них надлежащее впечатление. Ничипоренко приготовился блеснуть своим вольномыслием перед собравшимся к обеду провинциальным обществом. За обедом к этому представился и удобный случай. Дамы, беседуя с Бенни (которого дамы и полицейские всегда неотразимо принимали за настоящего англичанина), говорили комплименты английским нравам и хвалили чистоту идей, проводимых в большинстве английских романов.
      - Там никогда не позволяют себе издеваться над семейными привязанностями и над браком, - сказала одна дама.
      - Это совершенно справедливо, - отвечал Бенни, - хотя брак уважается повсюду, но в Англии особенно крепки и семейные связи и семейные предания.
      Ничипоренко нашел этот момент отменно удобным, чтобы зараз и проучить Бенни, "чтобы он не подличал", и в то же время показать, как людям их звания следует направлять в обществе такие разговоры. Со всем свойственным ему петербургским вольномыслием того простодушного времени Ничипоренко объявил во всеуслышание, что брак совсем не пользуется повсеместным уважением и что у нас, у первых, есть раскольники, которые не признают брака, ибо брак есть - просто вредная глупость.
      Имея в виду, что такое суровое осуждение брака было произнесено в присутствии замужней хозяйки и многих присутствовавших здесь замужних дам, некоторая почтенная пожилая дама, родственница хозяев, заметила Ничипоренко, что ему так при семейных людях рассуждать не годится, что она и сама венчалась и дочерей замуж выдавала, но никакой вредной глупости в этом не видит.
      - Да кто же видит свои глупости! - отвечал развязный Ничипоренко.
      - Хотела бы вам, батюшка, отвечать, что, слушая вас, я готова поверить, что действительно бывают люди, неспособные видеть свои глупости; но скажу вам только, что вы большой невежа.
      - А вы меня небось этим хотите сконфузить? - отвечал, рассмеявшись, Ничипоренко и, махнув рукою, добавил: - Нам мало дела до того, что о нас думает подгнивающее поколение! А что касается до ваших дочерей, которых вы выдали замуж, так мы еще не знаем, чем это окончится? Если спросить женщин по совести, то каждая из них предпочитает временные свободные отношения вековечным брачным.
      - Вы должны выйти вон! Сейчас вон! - вскрикнула, вся побагровев, старушка и, быстро отодвинув свое кресло, встала из-за стола.
      Обед и дальнейшее гостевание в этом доме были расстроены самым неожиданным и самым печальным образом; а вместе с тем печальная история эта должна была отразиться и на самом предприятии. Эмиссары рассчитывали получить в этом нижегородском доме рекомендательные письма в Казань, в Астрахань и в Саратов, и им уже были и обещаны эти рекомендации; но как же после этого, устроенного Ничипоренком, скандала заикаться напоминать об этом обещании?
      Ничипоренко еще уверял опечаленного Бенни, что это не значит ничего, что у нас, в России, теперь молодые за старых не стоят; но Бенни считал дело проигранным и ни за что не согласился просить писем.
      - Мало того, что их нельзя просить, но если бы мне их и дали, то я их теперь не возьму, - решил он Ничипоренке.
      Ничипоренко только пожал плечами и отвечал:
      - Ну, этак, батюшка мой, с такими тонкостями вы в России ничего не сделаете.
      Бенни ему не отвечал.
      Агитаторы оба взаимно были друг другом недовольны, и оба были не в духе. Для первого шага у них уже было довольно неудач. Ничипоренко, однако, первый нашелся, как ему выйти из такого неприятного положения. Сидя после этого обеда в трактирном нумере у окна, в которое ярко светило спускавшееся к закату солнце и в которое врывался шум и гром с заречья, где кипела ярмарка, Ничипоренко несколько раз озирался на своего унылого и поникшего головою партнера и, наконец, сказал; - Да бросьте вы, Бенни, об этом думать! Эка, черт возьми, невидаль какая, что старая барыня рассердилась! Нам не они нужны - нам народ нужен.
      Бенни приподнял голову и взглянул на своего спутника остолбенелыми глазами.
      Большие, черные как уголь глаза Бенни при всяком грубом и неделикатном поступке имели странную способность останавливаться, и тогда стоило большого труда, чтобы его в такое время снова докликаться и заставить перевести свой взгляд на другой предмет. Позже это знали очень многие; но Ничипоренко не был предупрежден о таких столбняковых припадках Бенни и очень испугался. Он облил Бенни водою и послал за доктором. Пришедший доктор велел пустить Бенни кровь, но пока отыскали фельдшера, который должен был открыть жилу, больной пришел в себя. Ничипоренко был несказанно этим обрадован: он вертелся около Бенни, юлил и булькотал своим неприятным голосом:
      - Нам нужен народ! Не они, а народ. Я положительно говорю, что нам нужен народ!
      Расстроенный Бенни повторял за ним: "народ".
      - Именно народ! - подхватил Ничипоренко. - И мы должны идти к народу, и мы должны сойтись с ним. Бенни смотрел на него молча.
      - Чего вы смотрите? Пойдемте! - заговорил вдруг, оживляясь, Ничипоренко. - Я вам ручаюсь, что вы в народе увидите совсем другое, чем там. Берите скорее шапку и идем.
      Бенни взял шапку, и они пошли.
      ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
      Ментор вел своего Телемака на ярмарку, которая волновалась и шумела, вся озаренная красным закатом.
      Они шли сходиться с народом.
      Ничипоренко опять впал в свою роль руководителя и хотел показать Бенни, как должно сходиться с русским народом; но только, на свое несчастие, он в это время спохватился, что он и сам не знает, как за это взяться. Правда, он слыхал, как Павел Якушкин разговаривает с прислугою, и знал он, что уж Павел Якушкин, всеми признано, настоящий мужик, но опять он никак не мог припомнить ни одной из якушкинских речей; да и все ему мерещился ямщик, который однажды сказал Якушкину:
      - А зачем же на табе очки? Коли ты мужик, табе очки ненадобе. Нешто мужики очки-то носят?
      Ничипоренко поскорее схватил с себя синие консервы, которые надел в дорогу для придания большей серьезности своему лицу, и едва он снял очки, как его простым, не заслоненным стеклами глазам представился небольшой чистенький домик с дверями, украшенными изображением чайника, графина, рюмок и чайных чашек. Вверху над карнизом домика была вывеска: "Белая харчевня".
      В эту же минуту Ничипоренко почувствовал, что Бенни вздрогнул всем телом и остановился.
      - Чего вы? - спросил его Ничипоренко.
      Бенни ничего не отвечал, но зорко, не сводя глаз, смотрел на обогнавших их трех купцов, которые шли, жарко между собою разговаривая и перекидывая друг другу с рук на руки какой-то образчик.
      Один из этих купцов, кричавший громко: "некогда! некогда!", был тот самый сибирский революционер, который сманил Бенни из Лондона и сказал ему в Берлине: "ступай, немчик, назад". Вся эта история теперь проснулась в памяти Бенни, и ему стало и еще тяжелее и еще досаднее.
      - И ему теперь некогда! думал я с завистью, - рассказывал Бенни. - Он, сыгравший со мною такую комедию, так счастлив, что ему некогда, что его день, час, минута все разобраны, а я все слоняюсь без дела, без толка, без знания - что делать, за что приняться? Он проходит теперь мимо меня, вовсе меня не замечая... Не заметил он меня, или он меня побоялся?
      Но прежде чем Бенни успел решить себе этот вопрос, купец, поворачивая в следующий переулок, вдруг быстро оборотился назад, погрозил Бенни в воздухе кулаком и скрылся.
      В раскрытые окна "Белой харчевни" неслись стук ножей, звон чашек, рюмок и тарелок, говор, шум и крик большой толпы и нескладные звуки русской пьяной, омерзительной песни. Бенни опомнился и, указывая на харчевню, с гадливостью спросил: что это? Ничипоренко захохотал.
      - Чего вы! - заговорил он. - Испугался!.. Небось невесть что подумал, а это просто народ.
      - Но тут драка, что ли?
      - Какая драка, - просто русский народ! Пойдемте.
      Они вошли в харчевню.
      ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
      Оба агитатора были одеты довольно оригинально: на Ничипоренке был длинный коричневый пальмерстон и островерхая гарибальдийская шляпа, в которой длинный и нескладный Ничипоренко с его плачевною физиономиею был похож на факельщика, но такими шляпами тогда щеголяли в Петербурге, - а на Бенни был гуттаперчевый мекинтош и форменная английская фуражка с красным. околышем, на котором посередине, над козырьком, красовался довольно большой, шитый золотом вензель королевы Виктории R. V. (Regina Victoria). В руке Бенни держал дорогой шелковый зонтик, который привез с собою из Англии и с которым никогда не расставался. В этом стройном уборе они и предъявились впервые народу.
      Взойдя в харчевню и отыскав свободное место, Ничипоренко спросил себе у полового чаю и газету.
      Половой подал им чай и "Ярмарочные известия". Газета эта ни Бенни, ни Ничипоренко не интересовала, а других газет в "Белой харчевне" не было.
      За недостатком в литературе надо было прямо начинать "сходиться с народом".
      Ничипоренко все озирался и выбирал, с кем бы ему как-нибудь заговорить? Но посетители харчевни - кто пил, кто ел, кто пел, кто шепотом сговаривался и торговался, не обращая никакого внимания на наших предпринимателей.
      Среди шума, гвалта и толкотни в толпе мелькала маленькая седая голова крохотного старичка, который плавал по зале, как легкий поплавок среди тяжелых листов водяного папоротника. Он на секунду приостанавливался у какой-нибудь кучки и опять плыл далее и так обтекал залу.
      - Видите, какая сила, - говорил Ничипоренко, кивая головою на народ. Какова громадища, и ведь бесстыжая - все под себя захватит, исковеркает и перемелет, только сумейте заговорить с ним их языком.
      - Симеону Богоприимцу и Анне Пророчице на возобновление храма божия будьте укладчики! - тихо и молитвенно пропел над ним в эту минуту подплывший к ним седой старичок в сереньком шерстяном холодайчике, с книжечкою в чехле, с позументным крестом.
      Ничипоренко взглянул на старичка и сказал:
      - Проходи, дед, проходи: у нас деньги трудовые, мы на пустяки их не жертвуем.
      Старичок поклонился, пропел:
      - Дай вам бог доброе здоровье, родителям царство небесное, - и поплыл далее.
      - Когда? как церковь-то сгорела? - слышал Бенни, как начал расспрашивать один из соседей подошедшего к нему сборщика.
      - На семик, на самый семик, молоньей сожгло. Старичок еще поклонился и добавил:
      - Жертвуй Симеону и Анне за свое спасение.
      Мещанин вынул пятак, положил его на книжку и перекрестился.
      Старик ответил ему тем же, как отвечал Ничипоренке, - ни более ни менее как то же: "Дай бог тебе доброе здоровье, родителям царство небесное".
      Старичок уже стоял перед третьим столиком, за которым веселая компания тянула пиво и орала песни.
      - Что? - крикнул пьяный парень, обводя старика посоловевшими глазами. А! собираешь на церковное построение, на кабашное разорение, - это праведно! Жертвуй, ребята, живее! - продолжал парень и сам достал из лежавшего перед ним картуза бумажный платок, зацепил из него несколько медных копеек, бросил их старику на книжку и произнес:
      - Будь она проклята, эта питра, - унеси их скорее, божий старичок.
      Бенни встал, догнал старичка и положил ему на книжку рублевый билет.
      Старик-сборщик, не выходя ни на секунду из своего спокойного состояния, отдал Бенни свой поклон и протянул ему то же: "Дай бог тебе доброе здоровье, родителям царство небесное".
      Но пьяный парень не был так равнодушен к пожертвованию Бенни: он тотчас же привскочил со стула и воскликнул:
      - Вот графчик-молодец!
      Парень быстро тронулся с места, шатаясь на ногах, подошел к Бенни и сказал:
      - Поцелуемся!
      Бенни, вообще не переносивший без неудовольствия пьяных людей, сделал над собою усилие и облобызался с пьяным парнем во имя сближения с народом.
      - Вот мы... как... - залепетал пьяный парень, обнимая Бенни и направляясь к столику, за которым тот помещался с Ничипоренкою. - Душа! ваше сиятельство... поставь пару пива!
      - Зачем вам пить? - отвечал ему Бенни.
      - Зачем пить? А затем, что загулял... Дал зарок не пить... опять бросил... Да загулял, - вот зачем пью... с досады!
      Мещанин сел к их столу, облокотился и завел глаза.
      Ничипоренко шепнул Бенни, что этому перечить нельзя, что нашему народу питье не вредит и что этого парня непременно надо попотчевать.
      - Вот вы тогда в нем его дух-то народный и увидите, - решил Ничипоренко и, постучав о чайник крышкою, потребовал пару пива.
      Парень был уже очень тяжел и беспрестанно забывался; но стакан холодного пива его освежил на минуту: он крякнул, ударил дном стакана об стол и заговорил:
      - Благодарим, дворецкий, на угощении... Пей же сам!
      Ничипоренко выпил.
      - Давай с тобой, графчик, песни петь! - отнесся парень к Бенни.
      - Я не умею петь, - отвечал юноша.
      - Чего не умеешь?
      - Петь не умею.
      - Отчего же так не умеешь?
      - Не учился, - отвечал, улыбнувшись, Бенни.
      - Ах ты, черт! Да нешто петь учатся? Заводи!
      - Я не умею, - снова отвечал Бенни, вовсе лишенный того, что называют музыкальным слухом.
      - А еще граф называешься! - презрительно отмахнувшись от него рукою, отозвался парень и, обратившись затем непосредственно к Ничипоренке, сказал:
      - Ну, давай, дворецкий, с тобой!
      Ничипоренко согласился; но он тоже, как и Бенни, и не умел петь и не знал ни одной песни, кроме "Долго нас помещики душили", песни, сочинение которой приписывают покойному Аполлону Григорьеву и которая одно время была застольною песнью известной партии петербургской молодежи. Но этой песни Ничипоренко здесь не решался спеть.
      А парень все приставал:
      - Ну, пой, дворецкий, пой!
      Ничипоренко помирил дело на том, чтобы парень сам завел песню, какая ему была по обычаю, а он де ему тогда станет подтягивать.
      Парень согласился, - он закинулся на стуле назад, выставил вперед руки и самою высокою пьяною фистулою запел:
      Царь наш белый, православный,
      Витязь сердцем и душой!
      Песня эта имела на Ничипоренко такое же влияние, какое производил на Мефистофеля вид освященных мест: он быстро встал и положил на стол серебряную монету за пиво; но тут произошла маленькая неожиданность: парень быстрым движением руки покрыл монету своею ладонью и спросил: "Орел или решетка?"

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8