Рейхсвер и его сотрудничество с Красной Армией

Страны-победители в Первой мировой войне постарались сделать все, чтобы некогда грозная, но в конце концов потерпевшая поражение в результате их объединенных усилий германская армия больше никогда не сумела бы возродиться в качестве инструмента агрессии. Для этого в условиях Версальского договора они предусмотрели целый комплекс мероприятий. Так, с 31 марта 1920 г. размер рейхсвера был ограничен десятью дивизиями, в том числе семь пехотных и три кавалерийских, и двумя штабами армейских корпусов, а его общая численность – 100 тыс. человек. Организационная структура каждого типа дивизий и штаты всех частей и подразделений были расписаны до деталей. В приложениях к договору подробно перечислялось разрешенное немцам вооружение: 84 тыс. винтовок, 18 тыс. карабинов (для кавалеристов), 792 станковых и 1134 ручных пулемета, 63 средних и 189 легких траншейных минометов и бомбометов, 204 77-мм пушки и 84 105-мм гаубицы.

Таким образом, один пулемет приходился на полсотни солдат, а одно полевое орудие – на 350. Не густо для регулярной армии: ведь еще со времен Наполеона было установлено, что на 1000 бойцов должно приходиться 4–6 орудий. Рейхсвер не дотягивал и до этой старинной нормы, не говоря уже о том, что все позволенные немцам пушки и гаубицы относились к легким, а противотанковая, зенитная и тяжелая артиллерия была им полностью запрещена. Даже количество боеприпасов не могло превышать установленные союзниками не слишком щедрые пределы. Германии не было позволено иметь наиболее эффективные средства вооруженной борьбы: боевую авиацию, танковые войска и химическое оружие. Такая ограниченная по численности и вооружению армия могла поддерживать порядок внутри страны и обеспечивать пограничную охрану, но не была способна вести сколько-нибудь масштабную современную войну. Собственно, к этому и стремились победители.

Позаботились составители Версальского договора и о том, чтобы на базе рейхсвера было невозможно быстро развернуть многомиллионную армию. С этой целью в Германии отменялась всеобщая воинская повинность, а ее вооруженные силы становились чисто профессиональными. Для солдат устанавливался минимальный 12-летний срок службы, а для офицеров и того больший – 25-летний. Запрещалась служба граждан Германии в любых военных формированиях других стран, за исключением французского Иностранного легиона, и даже отправка военных делегаций за границу. Таким образом, у немцев отняли всякие возможности готовить значительные людские резервы для будущей мобилизации. Не менее болезненными мерами для потенциальных мечтателей о грядущем реванше было установление предельного числа немецких офицеров – всего-навсего четыре тысячи человек – и запрет на воссоздание распущенных германского генерального штаба и его военной академии. Эти ограничения оставляли страну без многочисленных профессиональных командирских кадров, способных в случае необходимости быстро обучить и возглавить массы новобранцев.

Внешнеполитические позиции Германии после Первой мировой войны тоже резко ухудшились. Она лишилась своего прежнего военного союзника: бывшая Австро-Венгерская империя развалилась сразу на несколько независимых государств. При этом Австрия осталась небольшой и сравнительно слабой страной, а основная военная промышленность былой великой державы оказалась в Чехословакии, население которой из-за старых обид относилось к немцам далеко не самым лучшим образом. К Чехословакии отошла и Судетская область, населенная преимущественно немцами, и это сразу создало почву для раздоров между ней и Германией. А на востоке Европы возникло новое независимое государство – Польша. Ей достались некоторые бывшие немецкие территории, и поэтому она изначально стала недругом для Германии и естественным союзником Англии и Франции. Таким образом, Германия оказалась во враждебном окружении, и в случае вступления в общеевропейскую войну была бы вынуждена с самого начала вести ее на два фронта. Еще Бисмарк в свое время предостерегал немцев от такого невыгодного расклада, а печальный для Германии исход Первой мировой войны убедительнейшим образом подтвердил его правоту.

На первый взгляд, версальская система отобрала у Германии все надежды на возрождение самого духа милитаризма и заранее гарантировала провал любых ее возможных попыток силой пересмотреть итоги Первой мировой войны. Но немало немцев имели совсем иное мнение на этот счет. К их числу принадлежал и генерал Ганс фон Сект – главнокомандующий рейхсвером с 1920 до 1926 года. Он был не только боевым генералом и прекрасным организатором, но и на редкость умным, разносторонне образованным и дальновидным человеком. Ему удалось заложить основы стратегии и тактики будущей войны и создать пусть небольшой, но высокопрофессиональный рейхсвер, который впоследствии удалось за короткий срок развернуть в многомиллионный вермахт. Плоды семян, посеянных фон Сектом, буйно взошли на полях сражений Второй мировой войны.

Фон Сект сумел обнаружить в глухом заборе версальских ограничений, казалось бы, совсем небольшую, но очень важную лазейку: там не предусматривалось никакого лимита на число германских унтер-офицеров. И он использовал ее в полной мере, чтобы превратить немногочисленный рейхсвер в «армию командиров», которая могла бы стать надежной базой для стремительного роста будущей армии Германии. В 100-тысячном рейхсвере служили всего 4000 офицеров и 36 500 рядовых, но при этом – 59 500 тыс. унтер-офицеров [29]. В распоряжении фон Секта оказались кадры, отборные в прямом смысле этого слова. Германия давно стала страной всеобщей грамотности, а в результате Первой мировой войны в ней образовался огромный контингент людей с обширным боевым опытом. Послевоенный развал экономики и связанная с ним массовая безработица заставила многих из них попытаться завербоваться в армию, которая гарантировала сравнительно высокий, а главное – стабильный заработок. Из 200 тыс. бывших офицеров кайзеровской армии в рейхсвер были отобраны только 3000 наиболее способных и перспективных. Оставшаяся тысяча офицерских вакансий была заполнена особенно отличившимися в боях унтер-офицерами, пропущенными через соответствующие курсы [30]. Престиж военной службы в Германии неизменно оставался весьма высоким. Даже во вполне благополучном для экономики страны 1928 году на каждую вакансию в армии приходилось целых 15 претендентов. В итоге придирчивого отбора военными становились лучшие из лучших. Должности командиров взводов в рейхсвере в основном занимали не офицеры, а фельдфебели, которые для этого были отлично подготовлены. Когда началась ремилитаризация Германии, многие из прежних унтер-офицеров получили офицерские звания.

Фон Сект сделал все, чтобы сохранить мозг немецкой армии – ее генеральный штаб, который был запрещен Версальским договором. С ним он поступил очень просто: передал некоторые отделы генштаба в другие армейские структуры, а его ядро переименовал в Войсковое управление (Truppenamt) и сам стал его начальником, оставаясь при этом главнокомандующим рейхсвером. Главной задачей свежеиспеченной организации стала разработка стратегии и тактики будущих сражений на основе опыта только что закончившейся войны и собственных идей фон Секта.

Руководитель рейхсвера Ганс фон Сект (1930)

В то время страны-победители в минувшей войне уделяли недостаточно внимания осмысливанию ее опыта и созданию новых методов и средств борьбы. Они не видели в этом особой необходимости, ведь они победили, тем самым убедительно доказав правильность и эффективность своей стратегии и тактики. В отличие от победителей, фон Сект и другие военные теоретики Германии упорно пытались проанализировать причины своего поражения и разработать действенные рецепты будущих побед. Для изучения опыта недавней войны в Германии с самого начала было задействовано более 400 офицеров и отставников (свыше 10 % всего офицерского корпуса рейхсвера), а к середине 20-х гг. их число перевалило за 500. Наряду со свежей военной доктриной разрабатывались и новые штаты подразделений, частей, соединений и штабов будущей германской армии, которые, конечно, не вписывались в версальские ограничения. Их потенциальная востребованность ни у кого в рейхсвере не вызывала ни малейших сомнений. Одним из решающих инструментов для достижения победы фон Сект избрал высокую подвижность войск. В 1921 г. он написал в меморандуме с красноречивым названием «Основные соображения по перестройке наших вооруженных сил»:

«<…> спасение слабого меньше, чем когда бы то ни было, зависит от жесткой обороны. Наоборот, оно заключается в мобильной атаке» [31].

Подвижность была призвана компенсировать очевидную слабость рейхсвера, который из-за версальских ограничений уступал всем своим вероятным противникам и в численности личного состава, и в вооружении. Она основывалась на моторизации войск и оснащении их танками при первой же возможности. В ходе Первой мировой войны немцы слишком поздно оценили громадный потенциал танковых войск, да и ресурсов им тогда остро не хватало. Поэтому до ее окончания они успели изготовить всего-навсего 20 танков. Это было разительным контрастом с ее основными противниками: Англия за это же время произвела 2636 танков, а Франция в полтора раза больше – 3870 [32]. В танковых и моторизованных частях фон Сект разглядел новый совершенно самостоятельный род войск, а заодно и осознал важность и необходимость его поддержки в бою авиацией.

Именно по этой причине самое пристальное внимание фон Сект уделял и военно-воздушным силам. Он добился сохранения на службе в рейхсвере 180 офицеров-летчиков, и это несмотря на то, что самолетов для них не только не имелось, но даже и не предвиделось. Однако фон Сект намеревался сберечь в германской армии фундамент для будущего возрождения полноценных ВВС, и он своего добился. В рейхсвере всесторонне изучалась как тактика боевой авиации, так и методы борьбы с нею. Этим темам посвящались и теоретические занятия, и практические учения. Фон Секту удалось добиться и правительственного субсидирования германской гражданской авиации и планеризма, которые он рассматривал как важное подспорье для воссоздания в Германии военно-воздушных сил, когда для этого придет время. В своем меморандуме он выступал за то, чтобы будущая боевая авиация Германии стала самостоятельным родом войск [33]. Особенностью германского взгляда на использование боевой авиации была постановка перед ней чисто тактических задач. Командование рейхсвера не уделяло особого внимания планированию стратегических бомбардировок и созданию соответствующих тяжелых самолетов для решения этой задачи, которая считалась важнейшей для английской и американской авиации в промежутке между мировыми войнами. Впрочем, немцы, в отличие от англичан и американцев, и не предполагали вести длительную войну на истощение.

Руководство рейхсвера сознавало и насущную необходимость резкого повышения уровня знаний военнослужащих, особенно офицеров. Без этого было невозможно в короткие сроки овладеть новыми сложными видами боевой техники. Поэтому в рейхсвере были установлены чрезвычайно высокие стандарты образования, и прежде всего технического, для всех без исключения офицеров и унтер-офицеров. Необычно жесткими были там и требования к физическим кондициям военнослужащих. Но, безусловно, основное внимание уделялось профессиональной подготовке, причем не только индивидуальной. Тщательно отрабатывалась и доводилась до совершенства сколоченность подразделений, частей и соединений, их взаимодействие между собой и с другими родами войск.

Важнейшей особенностью подготовки как немецких офицеров всех уровней, так и унтер-офицеров было воспитание в них максимальной самостоятельности. Командир получал от своего вышестоящего начальника задачу только в самом общем виде и должен был сам найти наилучшее решение для ее выполнения, а затем и провести его в жизнь. В большинстве других армий мира от командиров требовалось прежде всего беспрекословное выполнение подробных приказов и распоряжений сверху Немецкий метод вырабатывал в людях инициативу, самостоятельность и стремление брать на себя ответственность как в принятии, так и в осуществлении своих решений. Такие командиры росли в профессиональном смысле гораздо быстрее бездумных исполнителей чужих указаний.

Таким образом, немцы постарались компенсировать ограниченную численность своей армии высочайшим качеством подготовки ее личного состава. Но его нужно было еще оснастить современными видами вооружений, когда наступит час сбросить ненавистные оковы Версаля. А они пока не давали Германии возможности разрабатывать и производить боевые самолеты, танки, химическое оружие, тяжелую артиллерию, подводные лодки и т. п. На импорт и экспорт вооружения и армейского снаряжения тоже был наложен полный запрет. Военное производство оставалось возможным в строго ограниченном объеме и только на предприятиях, известных инспекторам Антанты. Даже в таких условиях фон Сект не мог позволить своей армии безнадежно отстать от потенциальных противников в материальной части. И немцы сделали все возможное, чтобы этого не произошло, целенаправленно и умело обходя версальские ограничения.

Прежде всего они постарались перенести за рубеж ту часть своего военного производства, которую Германии было запрещено иметь странами-победительницами. Так, фирма «Юнкере» создала свои филиалы в Швеции, Турции и СССР, «Фоккер» – в Голландии, «Рорбах» – в Дании, а «Дорнье» – в Швейцарии и Италии. Концерн «Крупп» приобрел контроль над известной шведской фирмой «Бофорс». В ее конструкторских бюро немецкие специалисты участвовали в разработке новейших артиллерийских систем, в том числе и для рейхсвера. Именно оттуда растут корни знаменитого немецкого 88-мм зенитного орудия, которое широко и весьма успешно использовалось на всех фронтах Второй мировой войны, в том числе и против танков. Еще одним филиалом «Круппа» в Швеции стала компания «Ландсверк», производившая бронетанковую технику. Там немцы в начале 30-х годов начали отрабатывать торсионную подвеску, которой в годы Второй мировой войны были оснащены многие их танки. Корпорация «Рейнметалл» приобрела контрольный пакет акций швейцарской компании «Солотурн», и вместо традиционных для себя часов швейцарцы стали производить пулеметы, автоматы и противотанковые ружья.

Фирмы «Вулкан», «Германия» и «Везер» совместно создали конструкторское бюро для разработки новых типов подводных лодок по иностранным заказам и зарегистрировали его в Голландии. Для повышения конкурентоспособности своей продукции это бюро, названное «Ingenierskantoor voor Scheepsbouw» (IvS), получало денежные субсидии из тайного фонда рейхсвера. На базе разработанных в IvS проектов, в числе которых были и советские подводные лодки типа «С», немцы создали свои наиболее многочисленные и успешные во время Второй мировой войны субмарины VII серии. Кроме того, германские конструкторы боевой техники, известные всему миру своей высокой квалификацией, вербовались на работу в другие страны. Так, целое конструкторское бюро под руководством Эдуарда Гроте в период с марта 1930 г. до августа 1931 г. разрабатывало в Ленинграде проект танка ТГ (аббревиатура «танк Гроте»). Работая за границей, немецкие специалисты смогли не только сохранить, но и преумножить свое профессиональное мастерство. Опыт создания новейшей боевой техники как нельзя лучше пригодился им после начала ремилитаризации Германии нацистами.

Все вышеописанное делалось совершенно законно, кроме тайных субсидий, разумеется. Но не брезговали немцы и нелегальными путями. Они были им необходимы, чтобы иметь возможность обучить рейхсвер практическому владению запрещенными видами оружия и выработать тактические приемы его использования. Все это было неосуществимо в самой Германии, поэтому немецкое руководство начало искать зарубежные полигоны. Они должны были располагаться подальше от бдительных глаз инспекторов Антанты, надзиравших за соблюдением немцами условий Версальского договора.

Сотрудничество рейхсвера и Красной Армии. 16 апреля 1922 г. в итальянском курортном городке Рапалло представители РСФСР и Германии подписали соглашение, значение которого для обеих стран трудно переоценить. Оно открыло возможность тесного партнерства между рейхсвером и Красной Армией, которое, безусловно, оказалось взаимовыгодным. Рейхсвер получил возможность создать в глубине территории СССР тайные школы и полигоны, чтобы проводить там обучение личного состава, а также исследования и испытания тех видов боевой техники, которые были запрещены ему Версальским договором. В то же время Красная Армия могла перенимать передовой немецкий опыт и готовить своих курсантов с помощью немецких преподавателей. Кроме того, тесные контакты с рейхсвером были тогда единственной возможностью для руководства РККА непосредственно познакомиться с современной западной армией.

15 апреля 1925 г. было подписано соглашение об организации авиационной школы в Липецке. За годы ее работы там были подготовлены более 120 немецких пилотов-истребителей и около 100 летчиков-наблюдателей, а всего – 450 человек летно-технического состава. Под руководством немецких инструкторов в этой же школе прошло обучение почти такое же число советских летчиков и авиамехаников [34]. Наряду с учебной программой в школе испытывалась и материальная часть: самолеты, авиамоторы, в том числе на тяжелом топливе, герметичные кабины, авиационные приборы, прицелы, радио– и фотоаппаратура (в том числе и фотопулеметы), бомбы, стрелковое оружие и т. п. Отрабатывалась там и тактика применения боевых самолетов, и способы бомбометания, в том числе с больших высот и с пикирования. Среди наиболее знаменитых немецких выпускников Липецкой авиашколы были будущие генерал-полковники Ганс Ешонек, занимавший должность начальника генштаба люфтваффе, и Курт Штудент, командовавший немецкими парашютными войсками. А вот будущий главнокомандующий люфтваффе Герман Геринг, вопреки часто встречающимся домыслам, не только не учился в этой школе, но и никогда не бывал в Липецке.

Договор о создании танковой ттткольт под Казанью под кодовым наименованием «Кама» был заключен 2 октября 1926 г., но функционировать она начала с весны 1929 г. Ее закончили 30 немецких и 65 советских курсантов. Еще более 20 немецких офицеров работали в школе преподавателями и испытателями танков. Среди ее немецких выпускников были шесть будущих командиров дивизий. А один из ее начальников, Йозеф Гарпе, впоследствии дослужился до звания генерал-полковника и командовал группой армий. Слухи о том, что в «Каме» обучался Гейнц Гудериан, никак не соответствуют действительности, он лишь проинспектировал эту школу летом 1932 г. Но и без Гудериана школа сыграла важнейшую роль в становлении германских танковых войск. Половину офицерского состава первой учебной танковой части рейхсвера составили выпускники школы «Кама», а еще один из них – Эрнст Фолькхайм – разрабатывал боевые уставы для немецких танкистов. Не менее важно, что бывшие преподаватели «Камы» и многие из ее выпускников возглавили обучение танкистов в военных школах уже нацистской Германии.

Для обучения в «Каме» СССР предоставил не только место для размещения, но и материальную часть. Кроме немецкой техники, там использовались приобретенные в Англии танкетки «Виккерс-Карден-Ллойд» Mark VI. Они были выделены советской стороной в обмен на немецкое вспомогательное оборудование для Красной Армии. А 21 апреля 1930 г. по приказу Ворошилова 3-й танковый полк РККА, дислоцировавшийся неподалеку от школы, в Казани, передал ей из своего состава отдельный танковый взвод из пяти танков МС-1 [35].

Кроме учебы, на школьном полигоне прошли практическую проверку первые десять немецких танков пяти различных типов, сконструированных в 20-е годы. Их было невозможно испытывать в Германии, поэтому для оценки и последующего совершенствования новейшей техники в Казань были командированы германские инженеры и техники, среди которых был и главный конструктор танков фирмы «Крупп» Вёльферт. По итогам испытаний немцы сделали очень важные выводы и претворили их в жизнь в своей серийной продукции. В результате немецкие танки накануне и в начале Второй мировой войны заметно превосходили боевые машины своих противников, но не в вооружении, броне-защите или подвижности, а главным образом, по следующим особенностям:

– командир танка был освобожден от всех других обязанностей и получил в свое распоряжение командирскую башенку с прекрасными наблюдательными приборами;

– наводчик размещался вблизи центра тяжести танка, поэтому не подвергался большим колебаниям при его движении и имел оптимальные условия для стрельбы;

– заряжающий стоял на подвесном полике башни, а не на дне корпуса, что существенно облегчало его работу;

– все без исключения танки оснащались средствами радиосвязи;

– танки были достаточно просторными и удобными для своих экипажей.

Важность и необходимость всех этих качеств немцы осознали и оценили в результате испытаний своих первых танков на полигоне «Камы» [36].

Еще одним секретным объектом стала химическая школа «Томка», размещенная неподалеку от г. Вольск Саратовской области. Договор о ней был подписан 21 августа 1926 г. Ее главными задачами были испытания новых приборов и методов применения отравляющих веществ с помощью артиллерии, боевых машин и авиации, а также новых средств и способов дегазации. К счастью, сотрудникам и выпускникам этой школы не довелось продемонстрировать на практике свое умение вести химическую войну. Трудно сказать, сколько жизней было сохранено благодаря этому, но можно с уверенностью утверждать, что немало, ведь работу именно этой школы советские технические специалисты считали наиболее ценной и полезной для РККА [37].

Обе стороны старательно поддерживали высокую секретность во всем, связанном с функционированием школ. Курсанты, направленные туда для обучения из Германии, временно исключались из списков рейхсвера и восстанавливались в кадрах только после своего возвращения. В СССР они приезжали в гражданской одежде с паспортами на чужое имя. Гробы с немецкими пилотами, погибшими в Липецке в результате несчастных случаев, отправляли для похорон на родину заколоченными в ящики с надписью «Детали машин».

Немцы очень высоко дорожили предоставленными им в СССР возможностями тайно обходить ограничения Версальского договора. Они потратили немалые средства на строительство, организацию и функционирование Липецкой авиационной школы и школ «Кама» и «Томка». В 1928 г. на эти цели были израсходованы 5,7 млн. марок, или около 8 % из всех германских затрат на вооружение в размере 73,7 млн. Только на авиашколу немцы ежегодно выделяли два миллиона марок [38]. Показательно, что на тайные школы не жалели денег даже в тяжелейший период мирового экономического кризиса 1929–1933 гг. Правда, ассигнования тогда несколько уменьшились, но продолжали оставаться весьма существенными. Так, в 1929 г. немецкие затраты на школу «Кама» составили полтора миллиона марок, а на «Томку» – 780 тыс. В 1930 г. на «Каму» немцы израсходовали 1,24 млн. марок [39].

Значение, которое придавалось школам, хорошо характеризует высокий уровень руководителей, которые приезжали туда с инспекциями. Среди них были даже два главнокомандующих рейхсвером, которые занимали эту должность в разное время – Вернер фон Бломберг и Курт фон Хаммерштайн-Экворд. Работа школ прекратилась во второй половине 1933 г. после прихода к власти Гитлера, который не считал нужным и дальше скрывать нарушения Версальского договора. Да и средства на работу школ за рубежом уходили немалые. Советская сторона тоже полагала, что немецкие школы исчерпали свою практическую ценность, так что желание прекратить их работу было обоюдным.

В благодарность за разрешение организовать и содержать в СССР вышеупомянутые тайные школы немцы предоставили советским командирам возможность обучения на завершающем, четвертом курсе восстановленной Академии генштаба, в которой были сохранены и приумножены традиции кайзеровской военной академии, которую закончили почти все немецкие военачальники. Туда и офицерам рейхсвера попасть было очень нелегко: на каждое место претендовали не менее 6–8 кандидатов. Но поступить – еще не значит закончить. Отсев в процессе напряженной учебы был очень большой: дойти до последнего курса удавалось в среднем только 10 офицерам из 30, ежегодно принимаемых в академию. На этом курсе в Берлине шла интенсивная академическая подготовка, а основными изучаемыми предметами были корпусные и армейские операции, взаимодействие видов и родов войск, а также иностранные армии [40]. После успешного окончания этого курса дальнейшая военная карьера слушателям, как правило, была обеспечена.

Президент Веймарской республики П. фон Гинденбург приветствует делегацию РККА на маневрах в Германии (1932 г.). Слева второй – М.Н. Тухачевский

Вот в эту святая святых элиты германского офицерства и принимали на обучение слушателей из СССР, начиная с 1926 года, по 2–5 человек в год. Первыми в 1926 г. туда поехали преподаватели Военной академии имени Фрунзе М.С. Свечников и С.Н. Красильников. В ноябре следующего года за ними последовали И.П. Уборевич, Э.Ф. Аппога и Р.П. Эйдеман. Если двое последних пробыли там только 3,5 месяца, то Уборевич обучался целых 13 месяцев [41]. Среди занимавшихся в германской Академии генштаба красных командиров были Э.Я. Админ, Е.П. Белов, М.Н. Драйер, И.Н. Дубовой, П.Е. Дыбенко, А.И. Егоров, Ж.Д. Зомберг, Н.И. Лацис, М.К. Левандовский, Э.Д. Лепин, Р.В. Лонгва, В.М. Примаков, С.П. Урицкий, И.Э. Якир и другие, всего более 20 человек. Не все из них прошли полный последний курс академии, некоторые обучались там только полгода или даже меньше, и не на последнем курсе.

Советские командиры ездили в Германию не только в роли учеников. Так, Якир без отрыва от собственных занятий в германской Академии генштаба прочитал там курс лекций по истории Гражданской войны в России. Его выступления произвели такое сильное впечатление на слушателей, что сам президент Германии, полководец времен Первой мировой войны фельдмаршал Пауль фон Гинденбург вручил ему классический труд фон Шлиффена «Канны» с дарственной надписью: «На память господину Якиру – одному из талантливых военачальников современности» [42]. Краскомы в Германии учились не только в академии. Только в период с 1925 до сентября 1931 г. обучение на различных немецких курсах прошли 156 советских военных [43].

Немецкие специалисты участвовали в обучении красных командиров и в советских учебных заведениях. Так, в период с 1930 по 1933 г. военную историю в советской академии РККА им. Фрунзе преподавал майор Ф. Паулю с, будущий фельдмаршал. Вместе с ним работали майоры К. Бреннеке и Г.-Х. Райнхардт. Все трое были направлены в СССР в качестве военных советников по распоряжению военного министерства Германии. Занятия по тактике там же вели подполковник В. Кейтель и майор В. Модель, тоже дослужившиеся впоследствии до звания фельдмаршала германской армии [44].

Начиная с 1925 г. начались регулярные взаимные визиты наблюдателей на маневры, тактические занятия и штабные учения обеих армий. Как правило, к ним в полном составе привлекались дивизии и корпуса. Особое внимание уделялось тактике маневренных боевых действий и способам тесного взаимодействия различных родов войск. Войска учились наступать максимально быстро, не заботясь о сохранении сплошного фронта и не оглядываясь на фланги. Учения, в том числе и командно-штабные, были прекрасной школой для любого командира. Благодаря особому вниманию, уделяемому в германской армии этому важнейшему виду боевой подготовки, обычный немецкий офицер среднего ранга в начале Второй мировой войны имел больший опыт участия в широкомасштабных маневрах, чем среднестатистический английский или французский генерал [45].

В штабных учениях под руководством главнокомандующего рейхсвером фон Бломберга принял участие Уборевич, завершавший учебу в академии. Крайне любопытна тема этих учений: отработка совместных военных действий рейхсвера и РККА против союзных армий Франции и Польши [46]. Такой сценарий появился совсем не случайно. Фон Сект был последовательным сторонником развития тесных контактов между рейхсвером и Красной Армией не только ради использования полигонов в СССР. Он считал советскую страну естественным партнером Германии, имевшим с ней общие цели. Поэтому он писал:

«Разрыв версальского диктата может быть достигнут только тесным контактом с сильной Россией. Нравится нам коммунистическая Россия или нет – не играет никакой роли. Что нам нужно – это сильная Россия с широкими границами – на нашей стороне. Итак, никакой Польши и Литвы между нами… И мы получим наши восточные границы по 1914 г. Для Германии важно посредством Советской России развязать путы Антанты» [47].

Кроме всего прочего, в русских он видел потенциальных союзников немцев в борьбе против ненавистных ему поляков. Ведь Польша была не только прямой угрозой тылу Германии в случае ее конфликта с Францией. В то же самое время она являлась краеугольным камнем «санитарного кордона» вокруг СССР, возведенного творцами Версальской системы. Свое отношение к этой стране фон Сект недвусмысленно сформулировал в меморандуме на имя рейхканцлера Й. Вирта от 11 сентября 1922 г.:

«Существование Польши непереносимо и несовместимо с условиями существования Германии. Польша должна исчезнуть – и исчезнет с нашей помощью – из-за своей внутренней слабости и действий России… Уничтожение Польши должно стать основой политики Германии… Вместе с Польшей падет одна из сильнейших опор Версальского мира, господствующее положение Франции… Это будет достигнуто силами России и при помощи России» [48].

У вражды между поляками и немцами, так же как и между поляками и русскими, были многовековые корни. К тому же по Версальскому договору к Польше отошли земли, которые Германия считала своими. У СССР также имелись территориальные претензии к Польше. Поэтому альянс обеих этих стран против поляков базировался на прочной основе взаимных интересов. Важной областью сотрудничества между рейхсвером и Красной Армией стал обмен развединформацией, и прежде всего о польской армии. 24 декабря 1928 г. начальник IV (разведывательного) управления Штаба РККА Берзин в ответ на предложение немцев написал:

«Полагаю целесообразным: <… > предложение об обмене разведывательными данными по Польше и совместном обсуждении вопросов мобилизации и развертывания польской армии принять» [49].

В том же 1928 г. нарком обороны Ворошилов даже предложил главнокомандующему рейхсвером фон Бломбергу совместно выступить против Польши в случае, если СССР или Германия подвергнется ее нападению [50].

В целом немецкое влияние на развитие Красной Армии в период их тесного сотрудничества было обширным и весьма заметным. Это сразу бросилось в глаза военному атташе Германии в СССР полковнику Кестрингу, будущему генералу. Летом 1931 г. он совершил длительную поездку по Советскому Союзу, покрыв свыше 7000 км и проинспектировав многие части и соединения РККА в далеких уголках страны: в Бердичеве, Курске, Оренбурге и Свердловске. В своем отчетном докладе об увиденном Кестринг написал: «Наши взгляды и методы красной нитью проходят через их взгляды и методы» [51].

Надо сказать, что, несмотря на все попытки шире внедрить в Красной Армии немецкие методы обучения и немецкую тактику, результаты получались несколько иными, чем в рейхсвере. Слишком велика была разница между двумя армиями и в человеческом материале, из которого они создавались, и в их оснащении, и в условиях жизни и деятельности. В отчетном докладе о своей учебе в Германии Уборевич написал об этом достаточно откровенно: «Немецкие специалисты, в том числе и военного дела, стоят неизмеримо выше нас» [52]. Тем не менее положительный эффект, полученный РККА от предвоенного советско-германского военного сотрудничества, трудно переоценить.

Создание Вермахта и рождение теории «Блицкрига»

Фон Сект был уволен со всех своих постов в октябре 1926 г. за приглашение принца Гогенцоллерна посетить осенние маневры рейхсвера. Но к тому времени он уже успел создать и оставил своим преемникам хорошо отлаженную систему обучения войск и штабов, которую в дальнейшем было необходимо только поддерживать, так что его детище отнюдь не остановилось в своем развитии. Новое военное руководство Германии в первую очередь было озабочено созданием предпосылок для резкого увеличения размера рейхсвера в случае необходимости. Непосредственная подготовка к такому мероприятию началась еще в 1930 г. Именно тогда были разработаны планы развернуть на базе каждой из имеющихся пехотных дивизий три новые[13]. После мобилизации рейхсвер должен был состоять из 21 пехотной и 3–4 кавалерийских дивизий, 33 батарей тяжелой артиллерии, 55 зенитных батарей, авиационного отряда и танкового батальона. Каждый артиллерийский полк пехотных дивизий предполагалось пополнить дивизионом орудий среднего калибра, а пехотные полки – вооружить противотанковыми пушками [53]. Штаты вновь создаваемых соединений предполагалось заполнить ветеранами Первой мировой войны. Главной проблемой оказалось оснащение новых соединений и частей: запасов оружия и снаряжения хватало только на 2/3 такой армии. Положение с боеприпасами было еще хуже. Такую ситуацию было необходимо срочно исправить, поэтому в 1932 году в Германии приступили к серьезному исследованию вопросов увеличения возможностей военной промышленности, соответствовавшему предполагаемому росту армии.

30 января 1933 г. канцлером Германии был назначен Гитлер, который давно мечтал уничтожить Версальскую систему и построить на ее обломках «тысячелетний рейх». После прихода к власти он получил, наконец, возможность претворить эти свои ранее беспочвенные фантазии в реальность. Вышколенный и прекрасно подготовленный к немедленному росту рейхсвер оказался лучшим подарком Гитлеру При нем потенциал, заложенный в германскую армию фон Сектом, был полностью реализован. В первый же год своего пребывания у власти Гитлер решил уже в мирное время осуществить разработанную ранее программу военной мобилизации. По его первоначальному плану численность рейхсвера должна была увеличиться до 300 тыс. человек к 1937 году. Но аппетит приходит во время еды, и в начале 1934 г. Гитлер стал настаивать на переносе этой даты на осень того же года. После смерти президента Гинденбурга 2 августа 1934 г. для Гитлера в Германии исчезли последние ограничения. Он немедленно взял на себя, кроме канцлерских, еще и президентские полномочия, присвоив себе официальные титулы фюрера (вождя народа) и рейхсканцлера. Тем самым Гитлер приобрел фактически абсолютную власть в стране. Должность главнокомандующего вооруженными силами страны, ранее принадлежавшая президенту, тоже перешла к Гитлеру. Больше того, немецкие военнослужащие отныне стали присягать именно ему, а не государству, как это было ранее.

Искусно разжигая растущие в Германии реваншистские настроения, Гитлер ускорил в стране процесс ремилитаризации. К концу 1934 г. численность рейхсвера выросла до 240 тыс. человек, но это было только началом. В следующем году нацисты откровенно наплевали на основополагающие ограничения Версальского договора. 9 марта было объявлено об организации в Германии ВВС, а еще через неделю введена воинская повинность. Тогда же рейхсвер переименовали в вермахт, а его состав начали увеличивать с 10 до 36 дивизий. Рейхсвер прекратил свое существование в 1935 г. Законом от 21 мая 1935 г. для призывников был установлен годичный срок службы. Столь короткий период обучения солдат был вынужденной мерой, ведь армия в период своего бурного роста никак не могла сразу переварить большое количество новобранцев. Слишком сильное разбавление кадровых военнослужащих необученными новичками неизбежно приводило к резкому снижению уровня боеспособности подразделений, поэтому немцы постарались этого избежать. Но уже через 15 месяцев быстрое расширение рядов вермахта позволило увеличить срок службы в нем до двух лет [54].

В вооруженные силы Германии призывалась и проходила там основательную военную подготовку молодежь рождения 1914-го и последующих годов. Большая часть мужчин, рожденных в 1900 году и ранее, в свое время отслужили еще в кайзеровской армии и, как правило, получили боевой опыт во время Первой мировой войны. Неохваченными оставались возраста рожденных в период с 1901 по 1913 г. К ним относились около четырех миллионов потенциальных призывников, подавляющее большинство которых никто и никогда не учил военному делу. Именно поэтому сложившаяся ситуация с кадрами будущих солдат была для нацистских руководителей совершенно неприемлемой, и они постарались ее исправить. Не пропущенных через армию людей начали призывать на краткосрочную двух– или трехмесячную военную службу в специальных учебных подразделениях. После начала войны в случае мобилизации в армию их, как правило, направляли в резервные дивизии, которые старались использовать для обороны спокойных секторов фронта, для охраны оккупированных территорий или выполнения вспомогательных функций. Там они и получали надлежащее обучение, после которого их можно было использовать и на ответственных участках.

Еще одной головной болью кадровиков вермахта было заметное снижение годных для военной службы призывников 1916–1918 гг. рождения, вызванное резким падением рождаемости в период Первой мировой войны. Если в обычные годы в сухопутную армию Германии призывалось ежегодно примерно 300 тыс. человек, то «эхо войны» уменьшало эту цифру до 250 тыс. Несмотря на немалые трудности роста, вермахт, строившийся на прочном фундаменте рейхсвера, прямо на глазах становился все больше и сильнее. В 1935 г. в нем насчитывалось 11 корпусов, в состав которых входили 29 дивизий и две бригады. К 1936 г. число корпусов выросло до 13, а дивизий – до 39, в следующем году к ним прибавился еще один корпус и одна бригада [55].

К октябрю 1937 г. в Германии под ружьем было уже 590 тыс. человек, а из 39 дивизий три были танковыми и четыре – моторизованными. Зато от кавалерии осталась всего одна бригада. Часть кавалерийских полков из расформированных дивизий передали в корпусное подчинение, а личный состав остальных – в танковые войска. Кроме кадровых дивизий, были созданы 29 резервных, которые должны были войти в состав армии после объявления мобилизации. К ним были приписаны недавно отслужившие в армии резервисты, поэтому их число непрерывно увеличивалось по мере роста числа прошедших военную службу людей. В 1938 г. количество корпусов довели до 21, а дивизий – до 51 (из бригад к тому времени сохранилась только одна). В это число после присоединения Австрии были включены ее войска, которые были реорганизованы в одну танковую, одну легкую, две пехотные и две горные дивизии вермахта. С захватом Судетской области Чехословакии еще одна пехотная дивизия была сформирована главным образом из тамошних немцев. В марте 1939 г. число резервных дивизий было доведено до 51. Все они были пехотными, и к ним было приписано 1100 тыс. человек. Интересно, что кадровая армия, в которой кроме точно такого же количества дивизий была еще и кавбригада, насчитывала в своих рядах в полтора раза меньше людей – 730 тыс. Это объясняется тем, что значительная доля резервистов в случае войны должна была служить во вспомогательных, охранных или учебных частях, а не только в полевых войсках [56].

Таким образом, к 1 сентября 1939 г. – дате немецкого нападения на Польшу – еще недавно небольшой по составу рейхсвер превратился в массовую армию – вермахт, численностью 3 737 104 человека, включая учебные части, в которых числились 996 040 человек. Кроме того, 550 тыс. человек служили в военно-воздушных силах [57]. В сухопутной армии имелось только 1310 тыс. кадровых военнослужащих, еще 647 тыс. недавно уволенных в запас относились к хорошо обученным резервистам, 808 тыс. считались необученными резервистами старших возрастов, а остальные были ветеранами Первой мировой, которых тоже было необходимо учить использованию новых образцов вооружения и техники, а также тактике современной войны [58].

Нетрудно увидеть, что немцам далеко не хватало подготовленного личного состава для такого громадного роста армии, зато у них имелся практический опыт мобилизаций в период «аншлюса» и чехословацкого кризиса. Используя его, немцы разворачивали свои соединения в четыре волны. В 1-й из них насчитывалась 51 кадровая дивизия. Все они были полностью укомплектованы, обучены и боеготовы еще в мирное время. 78 % их личного состава были кадровыми военнослужащими, еще 12 % только недавно отслужили в армии. Остальные 10 % нужно были учить с нуля, и им поручались обязанности, не требующие особых знаний и навыков для их выполнения. Основную ударную силу 1-й волны составляли подвижные войска: семь танковых, четыре легкие и четыре моторизованные дивизии. 2-я волна состояла из 16 дивизий, недавно сформированных из резервистов. Вооружены они было несколько хуже и имели численность почти на 2,5 тыс. человек меньше, чем дивизии 1-й волны. Кадровых военнослужащих в них было только 6 %, зато недавно отслуживших резервистов – 83 %. 21 дивизия 3-й волны комплектовались исключительно мобилизованными старших возрастов, кадровых военнослужащих в них практически не было, а в качестве транспорта еще шире использовался гужевой. При этом они имели на вооружении почти на 200 пулеметов больше, чем дивизии 1-й волны, и были предназначены для стационарной обороны. Наконец, 4-ю волну составляли 14 учебных дивизий, 9 % личного состава которых, главным образом, офицеры и унтер-офицеры, были кадровыми [59].

В стремительно выросшей армии особенно обострилась проблема нехватки командных кадров. Чтобы ее уменьшить, 1500 фельдфебелей рейхсвера получили офицерское звание, на действительную службу вернули 1800 отставников и офицеров запаса, а еще 2500 офицеров были переведены в армию из полиции [60]. В 1937 г. 4-летняя программа подготовки армейских офицеров была сокращена вдвое, а количество кандидатов в офицеры резко увеличено. Если до 1933 г. их было 180–200 человек в год, то в 1938 г. это число выросло до двух тысяч [61]. Кроме того, на военную службу начали призывать ветеранов Первой мировой, но офицеров все равно было явно недостаточно. Именно поэтому взводами в вермахте, как и прежде в рейхсвере, повсеместно командовали фельдфебели, а численность штабов частей и соединений была существенно меньшей, чем в других армиях мира. Тем не менее высокий профессиональный уровень немецких командиров всех степеней позволял им успешно справляться со своими обширными обязанностями.

Создание люфтваффе вызвало перевод туда 500 армейских офицеров, которых и без того остро недоставало [62]. После аншлюса Австрии, казалось, появилась возможность несколько улучшить кризисную ситуацию с командными кадрами за счет офицеров-австрийцев. Однако многие из них к тому времени уже достигли критического возраста, поэтому всего 1600 австрийских офицеров из 2128 имевшихся были зачислены на германскую службу. Учитывая общую численность включенной в вермахт армии Австрии – 58 тыс. человек, – дефицит офицеров в вооруженных силах Третьего рейха в результате слияния с австрийцами только возрос [63]. Офицеров в вермахте всегда было немного, они составляли лишь около 3 % всего личного состава сухопутной армии. Так, к началу Второй мировой войны в немецкой сухопутной армии численностью 2 741 064 человека имелось 81 314 офицеров [64]. Качество обучения офицеров, прошедших сокращенную программу военного времени, заметно уступало уровню их коллег с довоенной подготовкой. Немецкое командование хорошо это осознавало и старалось в первую очередь укомплектовать лучшими командирами свои ударные соединения. По этой причине кадровые офицеры составляли половину командного состава в танковых, моторизованных и горных дивизиях. В пехотных дивизиях 1,4, 11-й и 12-й волн формирования их было 35 %, а в остальных дивизиях – только 10 % [65].

Теория «блицкрига». Вермахт стал прямым наследником рейхсвера и, естественно, взял на вооружение его передовые стратегию и тактику. Они существенно отличалась от применявшихся в ходе Первой мировой войны. Вместо позиционной войны с ее многодневным «прогрызанием» вражеской обороны, когда каждый клочок отвоеванного пространства оплачивался большой кровью, немецкая армия готовилась к маневренным боевым действиям. И не случайно: Германия просто не обладала достаточными ресурсами, ни людскими, ни материальными, чтобы вести длительную войну на истощение в условиях возможной блокады, а тем более – войну на два фронта. Поэтому стратегия и тактика вермахта были нацелены на разгром своих противников поодиночке, причем разгром настолько быстрый, чтобы они не успели получить помощь от своих союзников. Особое внимание уделялось достижению внезапности нападения. В памятной записке германского верховного командования «Проблемы организации руководства войной» от 18.04.1938 г. указывалось:

«Формы развязывания войны и открытия военных действий с течением времени меняются. Государство, его вооруженные силы и население приводятся в состояние возможно более высокой мобилизационной готовности еще до опубликования приказа о мобилизации.

Фактор внезапности как предпосылка для быстрых и крупных первоначальных успехов часто будет вынуждать начинать боевые действия до окончания мобилизации и даже до завершения развертывания сухопутных войск» [66]. Впервые немцы показали всему миру на практике, как это делается, в сентябре 1939 года, напав на Польшу. Именно там новую немецкую стратегию окрестили коротким, но емким словом – «блицкриг», или «молниеносная война» в переводе с немецкого. С тех пор этот термин приобрел международную известность. Стратегия «блицкрига» в теории была ясна и несложна. Вот ее главные принципы:

– с самого начала кампании без всякой раскачки внезапно обрушить на противника свои основные силы;

– сразу же захватить инициативу и прочно удерживать ее в своих руках;

– наносить по противнику непрерывные мощные удары, не позволяя ему прийти в себя и перевести дух;

– разгромить и уничтожить армию противника в ходе одной быстротечной кампании, не давая ему времени и возможности подготовить ей на смену новые войска или получить помощь от своих союзников.

Однако успешно последовать этому, на первый взгляд, простому рецепту сможет далеко не каждая армия. Вермахт оказался на это способен, потому что имел на вооружении передовые способы ведения вооруженной борьбы, соответствующие стратегии «блицкрига» и в совершенстве отработанные на практике. Сначала этой практикой были учения и маневры, а потом настала очередь тех, кого Гитлер считал врагами Германии. Важнейшими и неотъемлемыми предпосылками использования новых методов на тактическом и оперативном уровнях стали находки, которые в свое время внедрил в рейхсвер генерал фон Сект. Речь идет прежде всего о всесторонней подготовке войск и их тесном взаимодействии, оснащении их эффективным вооружением и придании им высокой мобильности, быстроте действий и высочайших темпах наступления.

Чтобы избавиться от статичности фронта, необходимо было прорвать вражескую оборону. Немцы этого добивались, широко используя тактику штурмовых групп, разработанную ими еще в ходе Первой мировой войны. Затем в образовавшуюся брешь вводились подвижные войска – танковые и моторизованные части и соединения. Их наступление осуществлялось при непрерывной поддержке авиации, которая подавляла очаги сопротивления противника непосредственно на поле боя. Танковые соединения прорывались в глубину обороны противника, не заботясь о своих открытых флагах.

Об их прикрытии должны были позаботиться двигающиеся вслед за танками мобильные соединения, поэтому наступающие группировки были глубоко эшелонированы. Они не давали противнику опомниться, громили его артиллерию, обозы и штабы, опрокидывали резервы, нарушали управление войсками, прерывали коммуникации, уничтожали склады, сеяли вокруг себя смятение и панику, которые быстро распространялись далеко вокруг.

В стремительно меняющейся обстановке высокоманевренной войны решающую роль в достижении успеха играло предоставление командирам на всех уровнях максимальной самостоятельности для выполнения поставленной им задачи и всемерное поощрение их инициативы. Командиры должны были прежде всего определить ключевые пункты (объекты) на поле сражения (боя), а затем найти способы овладения ими. В отличие от сражений периода Первой мировой войны это достигалось не фронтальным вытеснением противника с его позиций, а за счет решительного маневра.

Основными формами маневра подвижных войск были широкомасштабные охваты и обходы. Их ударные клинья образовывали гигантские клещи, которые, смыкаясь, запирали попавшие между ними войска противника в котлы-ловушки. Внешний фронт окружения обычно создавался подвижными частями, а внутренний – пехотой, которая следовала за ними с максимально возможной быстротой. Окруженным в котлах и отрезанным от всякого снабжения разрозненным вражеским частям и соединениям оставалось только сдаться или погибнуть. После этого ранее сплоченный фронт противника, как правило, буквально разваливался на части. Отметим, что немцам удалось успешно решить сложную проблему непрерывной артиллерийской и авиационной поддержки подвижных войск, в том числе и передовых частей, действующих в отрыве от главных сил, а также их всестороннего снабжения путем хорошо продуманной организации движения тыловых колонн. Для этого направления ударов выбирались на местности, доступной для наступления подвижных соединений, обычно вдоль автомобильных дорог с высокой пропускной способностью.

Главным инструментом осуществления германского блицкрига стали танковые войска. Первая учебная танковая часть рейхсвера была сформирована в Цоссене 1 ноября 1933 г., всего через девять месяцев после прихода Гитлера к власти. Числились в ней тогда всего восемь танков и еще шесть невооруженных гусеничных шасси. В целях конспирации она первоначально называлась «моторизованной учебной командой», но 1 октября следующего года ее уже открыто переименовали в 1-й танковый полк. К тому времени успели сформировать и 2-й танковый полк, который, как и 1-й, имел в своем составе два танковых батальона [67].

В июле 1934 г. в Германии началось серийное производство танков. Но их не направили на усиление пехотных частей и соединений, как это практиковалось в то время в других странах. Немцы с самого начала поняли важность их массирования на важнейших направлениях. Танковым войскам с момента их создания отводилась самостоятельная роль, поэтому практически все боевые танки были включены в состав самостоятельных подвижных соединений – танковых дивизий. Исключением из этого правила стали пять так называемых «легких» дивизий. Они были задуманы в качестве своеобразного переходного звена между кавалерией и танковыми войсками, но просуществовали недолго, всего год-полтора, и все были переформированы в танковые.

Первая немецкая танковая дивизия начала формироваться сразу после раскручивания программы широкой милитаризации Германии в начале 1935 г.

Немецкий легкий танк Pz.I.Ausf.B

Ее костяком стала танковая бригада в составе двух уже существовавших танковых полков. В августе того же года свежеиспеченная дивизия провела свои первые полномасштабные учения, в которых участвовали 12 953 человек, 4025 колесных и 481 гусеничная машина. Несмотря на небольшие накладки, учения прошли вполне успешно. Новое и никогда еще ранее не испытанное подвижное соединение убедительно доказало свое право на существование, и 15 октября было официально объявлено о начале формирования еще двух танковых дивизий [68].

Немецкий легкий танк Pz.II.Ausf.F.

Организационная структура немецких танковых дивизий постоянно совершенствовалась с учетом накапливаемого опыта. Дело в том, что эффективность их применения зависит не только от количества танков, которые, безусловно, были их главной ударной силой. В состав танковых соединений органически входила пехота, саперы и артиллерия, в том числе зенитная и противотанковая. Порой важность и необходимость этих компонентов недооценивается. Это в корне ошибочный подход, ведь наряду со своими несомненными достоинствами танки имеют и много недостатков, которые мешают им успешно действовать самостоятельно. Для борьбы с целями за пределами прямой видимости и разрушения укреплений танковые подразделения нуждаются в постоянной поддержке артиллерии и авиации. От ударов противника с воздуха их должны прикрывать зенитчики. Танки весьма уязвимы в ближнем бою, особенно на закрытой местности и в населенных пунктах, поэтому пехота должна неотступно сопровождать их в бою. Танки могут захватить территорию, но очистку ее и удержание опять-таки лучше возложить на пехоту. А проходы для танков в естественных препятствиях и в заграждениях противника проделывают саперы. Неотъемлемой частью танковых дивизий вермахта были и противотанковые подразделения, которые вели борьбу с вражескими боевыми машинами, давая возможность своим собственным танкам не отвлекаться от выполнения своих основных задач. Наличие всех этих компонентов при условии их полной моторизации многократно увеличивало эффективность танковых дивизий вермахта. Они могли действовать автономно, осуществлять стремительный и глубокий маневр и сразу же вступать в бой в полном составе.

Централизованное использование танков позволило решить проблему их бесперебойного снабжения боеприпасами, горюче-смазочными материалами и запчастями, своевременной эвакуации и ремонта в случае поломок и боевых повреждений. Только за счет быстрого ввода в строй поврежденных боевых машин немцам в условиях интенсивных боевых действий удавалось поддерживать боеспособность танковых частей и соединений на приемлемом уровне. Поэтому они уделяли большое внимание созданию эффективной системы обслуживания и ремонта боевой техники.

Создатели подвижных войск в Германии рано осознали важность и необходимость оснащения их средствами радиосвязи, без которых невозможны управление ими и успешные самостоятельные действия в бою и операции. Для обеспечения эффективного взаимодействия между боевыми машинами, подразделениями, частями и соединениями вермахта имелось достаточное количество коммуникационного оборудования. Несомненную роль в этом сыграло близкое знакомство с радиоделом главного теоретика немецких танковых войск – Гудериана. В начале Первой мировой войны молодым лейтенантом он командовал передвижной радиостанцией в немецкой 5-й кавалерийской дивизии на Западном фронте [69]. Опираясь на свой личный опыт, Гудериан с самого начала настоял, чтобы каждый немецкий танк был оснащен средствами радиосвязи. Правильно подобрать их характеристики Гудериану очень помог начальник связи германской армии Эрих Фельгибель, его бывший однополчанин. Именно он в 1934 году занимался выбором основных технических параметров, необходимых для разработки первых немецких специализированных танковых радиостанций, в частности, их рабочих частот. Благодаря Фельгибелю немецкие танкисты получили надежные, компактные и удобные ультракоротковолновые радиостанции, в то время как их оппоненты все еще полагались на коротковолновую связь и оптические сигналы.

Все без исключения немецкие танки оснащались или приемо-передающими радиостанциями, или только приемниками. Передатчики первоначально ставили не на все танки, а только на командирские боевые машины. Поэтому в 1940–1942 гг. только около 45 % немецких танков имели передатчики [70]. Это были танки командиров рот, взводов и их заместителей, которые обычно оснащались УКВ-радиостанциями Fu5 с дальностью связи в телефонном (телеграфном) режиме 2–3 (3–4) км. Командиры батальонов и их заместители пользовались специальными командирскими танками, на которых были установлены более мощные УКВ– радиостанции Fu6, которые обеспечивали связь на дальности 3–6 (4–8) км. На танках командиров полков и дивизий, а также их заместителей, кроме Fu6, имелись дополнительные коротковолновые радиостанции Fu8 с дальностью в движении – 10 км и с места – 40 (телеграфной – 25/70 км). Для связи с самолетами авианаводчики пользовались УКВ-радиостанциями Fu7 (дальность – 70/80 км).

Позднее в целях усиления ударной мощи танковых войск и удобства управления ими танковые дивизии были сведены в моторизованные корпуса, в состав которых были введены и моторизованные дивизии. Последние не имели на вооружении танков, но благодаря полной обеспеченности автомобильным транспортом и тягачами не уступали в подвижности танковым дивизиям и были способны тесно взаимодействовать с ними. Именно танковым дивизиям и моторизованным корпусам при массированной и непрерывной поддержке авиации отводилась главная, решающая роль для достижения победы в планируемых операциях. Немецкие танки стали настоящим символом «блицкрига». Но не за счет каких-то особенно выдающихся боевых качеств. Главной силой германских танковых войск стал их личный состав, отлично обученный, всесторонне подготовленный, уверенный в себе и в своей технике и руководимый незаурядными полководцами.

Успех «блицкригов», сначала в Польше, а затем на Западе и на Балканах, превзошел все ожидания и вселил в германское руководство иллюзорную уверенность в собственной непобедимости. Гитлер опрометчиво решил, что эта столь удачно апробированная стратегия и тактика позволит ему так же быстро разгромить и СССР, несмотря на его бескрайние просторы и неисчерпаемые ресурсы.

Военное строительство в СССР

В СССР вся жизнь государства, в том числе и строительство его вооруженных сил, подчинялась заранее разработанным планам. Военные планы имеют свои особенности. Например, план строительства вооруженных сил определяет пути развития армии и военно-морского флота в мирное время. В случае необходимости страна переходит с мирной жизни на военные рельсы, руководствуясь мобилизационным планом, который устанавливает порядок мобилизации и развертывания вооруженных сил государства на случай войны. Работа тыла страны, направленная на обеспечение нужд фронта, также организуется согласно своему мобилизационному плану. Задачи вооруженным силам ставит политическое руководство страны, которое определяет начальные условия, необходимые для разработки военных планов. К ним относятся, прежде всего, возможности страны по материальному обеспечению развития ее вооруженных сил.

Политики определяют и вероятных противников, и возможных союзников. Подробную информацию о тех и других собирает разведка, которая должна снабдить политическое и военное руководство страны сведениями о военных и экономических потенциалах вероятных противников, их возможностях, намерениях и реальной степени исходящей от них угрозы, а также оценить надежность союзников и их возможный вклад в общее дело. Нельзя забывать и о нейтральных странах, особенно о мерах, необходимых для их перехода на свою сторону или способствующих сохранению ими нейтралитета, и, уж точно, для предотвращения их перехода на сторону противника. Задача политиков – прежде всего избежать вооруженного столкновения, а если это никак невозможно – создать подходящие условия для вступления в него своей армии и неблагоприятные – для армии противника. И здесь особую важность приобретает определение примерных сроков начала будущей войны. Чем точнее разработчики военных планов знают своих врагов и союзников, а также срок, к которому необходимо быть максимально готовым, тем более приближенными к реальности получатся их планы, тем скрупулезнее и точнее они будут проработаны и тем выше окажется вероятность их успешного осуществления на практике.

Тут мы и подошли к пониманию проблем Советского Союза, которые привели к столь тяжелейшим условиям начала его войны с Германией. Постоянным лейтмотивом советского политического руководства, который оно внушало всему народу страны, было представление о «молодой советской республике в кольце врагов». Об этом ясно заявил Ленин

23 декабря 1921 г. в отчете ВЦИК и СНК РСФСР IX Всероссийскому съезду Советов:

«И первой заповедью нашей политики, первым уроком, вытекающим из нашей правительственной деятельности за год, уроком, который должны усвоить себе все рабочие и крестьяне, это – быть начеку, помнить, что мы окружены людьми, классами, правительствами, которые открыто выражают величайшую ненависть к нам. Надо помнить, что от всякого нашествия мы всегда на волоске» [71].

Такое представление целиком и полностью сохранилось и после окончания Гражданской войны и иностранной интервенции. На его основе принимались важнейшие политические решения и разрабатывались реальные экономические и военные планы. Тогдашние советские взгляды как нельзя лучше иллюстрирует формулировка из секретного военно-исторического исследования «Будущая война», написанного в 1928 г. ответственными работниками Разведывательного управления Штаба РККА в качестве прогноза сценария будущей войны:

«Основным фактором, который обуславливает неминуемое вовлечение нас в новую войну, служит тот факт, что СССР является единственным на земном шаре пролетарским государством, осуществляющим социалистическое строительство в условиях капиталистического окружения и играющим роль авангарда и оплота международного революционного движения.

В настоящее время между двумя лагерями, на которые разделился современный мир, существует состояние известного неустойчивого равновесия, которое мы называем временной «мирной передышкой». Полоса этой передышки, по всей вероятности, не будет продолжаться слишком долго; она сменится неизбежным военным столкновением капиталистического мира с СССР.

Столкновение это, скорее всего, произойдет в форме новой военной интервенции империалистов в СССР. Однако в условиях нашей эпохи имеются и такие факторы, которые могут привести нас к войне не только вследствие нападения на нас империалистов. Ход истории и развитие революционного движения могут вызвать наше самостоятельное выступление на помощь тем социальным силам, которые подрывают капиталистический строй и несут ему окончательное разрушение (например, в случае революции в одной из крупных капиталистических стран; возможность войны не исключена также в случае мощного подъема революционного движения в одной из крупных колониальных или полуколониальных стран)» [72].

Как мы видим, всякая возможность предотвращения войны и сохранения мира тут отвергалась напрочь. А кто же в то время считался врагами и союзниками Советского Союза? Отвечая на этот важнейший вопрос, авторы исследования поделили окружающие страны на четыре группы:

«1-я группа – государства, явно враждебные по отношению к СССР: Англия, Франция, Польша, Румыния, Финляндия, Эстония, Латвия и Литва; сюда же можно причислить и Италию, которая из соображений своей общей политики готова поддержать антисоветские планы Англии.

2-я группа – государства, могущие примкнуть к антисоветскому фронту: Германия, Чехословакия, Венгрия, Болгария, Юго-Славия, Греция, Бельгия, Япония и САСШ.

3-я группа – государства, не заинтересованные в войне с нами по географическим, экономическим и политическим причинам: Швеция, Норвегия, Дания, Швейцария, Австрия, Албания, Персия и страны Латинской Америки.

4-я группа – государства, дружественные по отношению к нам: Турция, Афганистан, Китай (потенциально), страны Арабского Востока – Африка, Индонезия и Британская Индия (объективно), Монголия» [73].

Наиболее вероятным считалось нападение на Советское государство вражеской коалиции в составе Польши, Румынии, Финляндии, Эстонии, Латвии и Литвы при материально-технической и финансовой поддержке со стороны Англии, Франции, Чехословакии и Италии. При этом ожидалось, что Германия, Чехословакия, Венгрия, Югославия, Италия, Болгария, Греция и Персия будут участвовать в экономической блокаде СССР. Не исключалась возможность и прямого участия в войне английских и французских вооруженных сил, а также армий других крупных держав. Главным направлением агрессии предполагалась Украина с ее углем, металлом и хлебом для подрыва экономической базы Советского Союза в длительной войне на истощение. Как мы увидим, в дальнейшем эта оценка наиболее вероятных противников и их стратегических целей во многом сохранялась неизменной до самого начала Второй мировой войны. Самым опасным полагали вариант одновременного нападения Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы, Польши, Румынии, Англии (через территории Турции, Персии и Афганистана), реакционных китайских милитаристов и Японии. Но этот вариант с учетом вероятности его осуществления поставили на последнее место.

Из всех соседей СССР только Швеция, Норвегия и Дания считались нейтральными. С Афганистаном наше руководство надеялось сохранить дружественный нейтралитет. Позиция Турции оставалась неясной. Считалось, что США не станут вмешиваться в войну, но поддержат западноевропейских противников Советского Союза своими кредитами и разорвут с ним экономические связи.

Сценарии войны, описанные авторами исследования, имели очень мало общего с действительностью. Предполагаемая антисоветская коалиция на самом деле была отнюдь не монолитной. Между многими входившими в нее странами существовали не только принципиальные противоречия, но и серьезные конфликты. Прежде всего Польша, которая до середины 30-х годов считалась основным и самым опасным противником СССР, полагала Германию не меньшим своим врагом, чем Советский Союз. После Первой мировой войны к Польше отошли некоторые бывшие германские территории (восточная часть Верхней Силезии и часть Померании, образующая «Польский коридор», необходимый для выхода Польши к Балтийскому морю). Тем самым Восточная Пруссия оказалась полностью отрезанной от основной территории Германии. Поляки прекрасно осознавали, что немцы не смирятся с таким положением и рано или поздно попытаются вернуть эти земли обратно. Поэтому значительная часть польской армии была вынуждена постоянно прикрывать свою западную границу. Враждовала Польша и с Литвой, у которой она отобрала Виленский край еще в 1920 г. Эти страны до 1938 г. не имели даже дипломатических отношений, не говоря уже о союзных. А с Чехословакией Польша не ладила из-за Тешинской области: поляки были убеждены, что имеют на нее больше прав, чем владевшие ею чехи. Румынии тоже было не до новых захватов, прежде всего она была озабочена удержанием Бессарабии, которую она отобрала у Советской России в 1918 г., Трансильвании, на которую серьезно претендовала Венгрия, и южной Добруджи, которую считала своей Болгария. Список взаимных претензий и возможных конфликтов между странами, которые, по мнению авторов «будущей войны», готовились вот-вот общими силами обрушиться на СССР или сообща участвовать в его блокаде, можно продолжить. Кроме того, взаимная враждебность этих стран заставляла их постоянно отвлекать часть своих, и без того ограниченных сил для прикрытия своих границ от опасных соседей. Так что действительная опасность их совместных действий против СССР авторами исследования была, мягко говоря, сильно преувеличена. Особое внимание они уделяли Англии, и вот почему:

«Наиболее враждебную политику по отношению к СССР проводит консервативное правительство Великобритании. Оно является главным инициатором противосоветских комбинаций» [74].

Для советского руководства было совершенно очевидным, что сами по себе Польша и Румыния даже в коалиции с прибалтийскими странами были неспособны вести успешную войну с СССР. Поэтому именно в Англии оно видело ту враждебную силу которая может их подтолкнуть к агрессии и помочь в ее проведении. К тому же могучий английский флот имел возможность непосредственно угрожать обширному советскому побережью, вести обстрелы, высаживать десанты, перебрасывать, снабжать и прикрывать огнем вражеские войска. Между тем Англию и Францию после окончания Первой мировой войны больше всего интересовало сохранение статус-кво. Они были по горло сыты ее ужасами и небывалыми до того времени людскими, материальными и финансовыми потерями. По этой причине у них не было ни малейшего желания конфликтовать с кем бы то ни было. В 1926 г. меморандум британского Министерства иностранных дел правительству страны откровенно констатировал:

«У нас нет никаких территориальных устремлений или желания расшириться. Мы получили все, чего желали, и, наверное, даже больше. Наша единственная цель состоит в том, чтобы удержать то, что нам нужно, и жить в мире. <…> Реальность такова, что война и слухи о войне, вражда и конфликты в любом уголке мира означают потери и ущерб британским коммерческим и денежным интересам. <…> в результате нарушения мира при любом исходе мы окажемся в убытке» [75].

В августе 1919 г. английское правительство в качестве закона приняло «Правило 10 лет». Согласно ему, вооруженные силы страны должны были планировать свой ежегодный бюджет исходя из того, что им не придется участвовать ни в каком крупном военном конфликте в течение последующих 10 лет. «Правило 10 лет» регулярно продлевалось и было отменено только в марте 1932 г., да и то с условием, что эта отмена не должна послужить поводом для роста военных расходов, которые за время его действия были урезаны аж в 7,5 раза. Руководство СССР, конечно, знало об этом публично объявленном правиле, но не верило, что оно соблюдается, и сохраняло глубокое недоверие к англичанам до самого момента нападения Германии.

В 1927 г. произошли события, сильно подорвавшие и без того хрупкие отношения между двумя странами. Сначала 23 февраля английский министр иностранных дел Чемберлен направил советскому правительству грозную ноту с требованием немедленно прекратить антианглийскую пропаганду и военную помощь китайскому Гоминдану Потом 12 мая британская полиция произвела внезапный обыск в помещении советско-английского акционерного торгового общества «Аркос» в Лондоне и обнаружила там секретные документы, свидетельствовавшие о подрывной деятельности базировавшегося в Москве Коминтерна в Англии и в Китае. Последовавший в конце того же месяца полный разрыв дипломатических и торговых отношений с Англией был воспринят в СССР как несомненный признак неотвратимо приближавшейся британской агрессии.

1927 год вообще оказался богатым на драматические события в международной жизни, связанные с Советским Союзом. Еще зимой британская газета «Манчестер гардиан» и немецкая «Форвертс» опубликовали серию статей, разоблачавших тайное военное сотрудничество СССР и Германии. В феврале командир авиаотряда K.M. Клим перелетел на своем самолете в Польшу [76]. В Варшаве 7 июня белоэмигрант убил советского полпреда П.Л. Войкова, и напряженность на и без того неспокойной польско-советской границе резко возросла. Наконец, в октябре из Парижа был выслан советский полпред Х.Г. Раковский.

Все происходящее вызвало в Советском Союзе настроение, получившее название «военная тревога 1927 года». В самом ее начале Наркомат по военным и морским делам составил заявку для промышленности на поставку боеприпасов, необходимых на первый год боевых действий. Заявка была составлена достаточно скромно: предполагалось, что активные боевые действия будут вестись не более половины этого срока, а расход боеприпасов не превысит уровня последнего года Гражданской войны. И тут выяснилось, что имевшиеся производственные мощности позволят обеспечить только 29 % потребности армии в снарядах и всего лишь 8,2 % – в патронах [77]. Для советского руководства стало очевидным, что страна совершенно не готова к сколько-нибудь масштабному конфликту. В этих условиях той же осенью, еще за год до начала первой пятилетки, в СССР началась серьезная подготовка экономики к грядущей большой войне.

Красная Армия на 1 января 1927 г. насчитывала 607 125 человек. Содержать в мирное время более многочисленную армию в то время не позволяло состояние экономики страны. В военное время ее численность планировалось довести до 3300–3400 тыс. чел. [78]. Однако слабо развитая дорожная сеть страны не позволяла провести в короткие сроки мобилизацию и сосредоточение сил на западной границе. Чтобы прикрыть развертывание армии в начале будущей войны, в январе 1928 г. было решено построить на западной границе цепь укрепленных районов. Первым начал возводиться Карельский укрепрайон, защищавший Ленинград с севера. Полным ходом строительство еще 12 укрепрайонов на западной границе развернулось весной 1931 года. Они стали основой пограничного оборонительного рубежа, который впоследствии получил известность, как «линия Сталина».

20 декабря 1927 г. М.Н. Тухачевский[14], занимавший тогда должность начальника Штаба РККА, направил наркому обороны Ворошилову служебную записку «О радикальном перевооружении РККА». Название записки точно характеризует ее содержание: это был план коренной реорганизации Красной Армии. Согласно взглядам Тухачевского к концу 1-й пятилетки, в 1933 г., состав РККА военного времени необходимо было довести до 260 стрелковых и кавалерийских дивизий, а также 50 дивизий артиллерии большой мощности и минометов [79]. Численность такой армии достигла бы 5,8 млн. человек. Тут необходимо напомнить, что по мобилизационному плану № 8 в 1928 г. в Красной Армии после мобилизационного развертывания предусматривалось иметь 103 стрелковые и 12 кавалерийских дивизий, а также семь кавбригад и 16 артполков РГК общей численностью в 2,9 млн. человек, или ровно вдвое меньше [80]. Однако скромные материальные возможности СССР в то время далеко не соответствовали широкомасштабным желаниям будущего маршала, поэтому они были отвергнуты как нереальные.

Весной 1928 г. Политбюро ЦК ВКП(б) одобрило следующие основные принципы плана строительства вооруженных сил на будущее пятилетие, выдвинутые Штабом РККА и Ворошиловым:

«<…> по численности – не уступать нашим вероятным противникам на главнейшем театре войны;

по технике – быть сильнее противника по двум или трем решающим видам вооружений, а именно – по воздушному флоту\ артиллерии и танкам» [81].

Таким образом, во главу угла ставилось достижение количественного превосходства над врагами не в людях, а в технике. Однако Тухачевский, переведенный в мае 1928 г. на пост командующего ЛВО, продолжал настаивать на своем проекте резкого увеличения численности армии. 11 января 1930 г. он отправил Ворошилову еще одну записку на 14 страницах, в которой развил идеи предыдущей. На этот раз, сохранив неизменным число предложенных им ранее соединений, Тухачевский добавил рекомендацию иметь на вооружении Красной Армии в военное время 40 тыс. самолетов и 50 тыс. танков. Между тем, согласно действовавшему в то время мобплану № 10, в РККА предусматривалось иметь только 1420 самолетов и 429 танков [82]. Эта записка вызвала в военных и политических верхах СССР нешуточную дискуссию, отголоски которой можно услышать до сих пор. В пылу полемики действительная точка зрения Тухачевского подверглась и тогда, и потом немалым искажениям, поэтому ее необходимо прояснить. Прежде всего, следует отметить, что астрономическое количество военной техники, запрашиваемое Тухачевским, свидетельствует о слабом его знакомстве с действительным положением дел в промышленности того времени. Советской власти досталась экономика царской России, в значительной мере подорванная Гражданской войной и последующей разрухой. Она только начала свое становление. Принимаемые в то время обширные планы производства хронически не выполнялись. Путем крайнего напряжения сил за период 1930–1933 гг. в СССР удалось построить 9224 самолета (и военных и гражданских) [83] и 7865 танков и танкеток [84]. Произвели именно такое количество боевой техники не оттого, что больше не хотели, а прежде всего потому, что больше не смогли.

Характерно, что ограничить непомерные запросы военных пытался не кто иной, как их глава нарком Ворошилов. Он тогда говорил Тухачевскому и его сторонникам:

«Если вы хотите разорить государство и оскандалить себя, вы организуете такое количество танков в армии в мирное время <…> Это очень дорогое удовольствие, с одной стороны, а с другой стороны – это ненужная вещь<…> Это значит съесть все, что государство будет тебе давать, с тем, чтобы быть голодным, когда настанет война» [85].

Скорее всего, Ворошилов действительно старался сэкономить народные деньги. Хотя надо учитывать, что в отношениях между ним и Тухачевским постоянно чувствовалась напряженность, вызванная конфликтом времен Гражданской войны. Но на эти рациональные соображения все равно никто не обращал должного внимания, и разорительная для и без того нищей страны гонка вооружений с воображаемыми противниками продолжалась полным ходом. Наконец, 1 декабря 1933 г. в приказе РВС СССР № 0101 «Об итогах боевой подготовки РККА за 1933 год и задачах на 1934 год» всему командному составу Красной Армии было официально объявлено:

«Наша Красная Армия реально, фактически стала первой армией в мире. Теперь уже не только морально-политические свойства нашей армии, определяемые ее классовой природой и марксистско-ленинским воспитанием личного состава, не только численность и успехи в боевой подготовке армии, но и мощная оснащенность современной боевой техникой сделали Красную Армию первой и единственной армией в мире. Это бесспорно, это непреложный факт!» [86].

Но в мечтаниях Тухачевского было и несомненное рациональное зерно. Например, он предлагал не строить специализированные военные заводы, а выпускать боевую технику, опираясь, главным образом, на обычные предприятия.

В то же время мощности военной индустрии в мирное время должны были частично задействоваться для изготовления товаров гражданского назначения. Производство такого типа создавало реальные предпосылки для резкого увеличения выпуска военной продукции в случае необходимости. К тому же речь в записке Тухачевского шла о производстве танков и самолетов в условиях ведения полномасштабной войны на Западном ТВ Д. Тогда вся советская промышленность была бы полностью мобилизована на нужды армии. Именно поэтому он и считал возможным построить за первый год боевых действий такое астрономическое количество боевой техники.

При этом, по мнению Тухачевского, только танки и самолеты первой линии должны были представлять собой новейшие образцы, а в последующих за ними эшелонах достаточно было иметь максимально упрощенные дешевые суррогаты боевых машин. Например, на роль танков вполне подходили бронированные тракторы. Да и предложенное им количество танков Тухачевский взял отнюдь не с потолка, как это может показаться на первый взгляд. Пользуясь советом инженера Магдесиева с ленинградского завода «Большевик», он полагал, что производство двух тракторов примерно соответствует одному танку. Поэтому основываясь на планах производства в СССР в 1932/33 хозяйственном году 197 100 тракторов, Тухачевский считал возможным построить вместо них за то же самое время 100 тыс. танков. Даже в случае потери половины из них в результате боевых действий к концу первого года войны в строю оставались бы еще 50 тысяч [87]. Аналогичный расчет был сделан им и для самолетов, и тоже с учетом их массовых боевых потерь, только базировался он на планах выпуска в 1932/33 хозяйственном году 350 тыс. автомобилей с коэффициентом 0,35. Таким образом, при годичном производстве 122 500 самолетов и потере более двух третей из них в боях к концу первого года войны их должно было остаться 35–40 тыс. [88].

Конечно, Тухачевский использовал в своих расчетах, мягко говоря, чересчур оптимистичные коэффициенты. Да и плановые цифры выпуска автомобилей и тракторов, на которых он базировался, не соответствовали действительности. Но это была особенность советского планирования того времени. Предприятиям сознательно доводились заведомо неосуществимые производственные задания, чтобы выжать из них все возможное. Штурмовщина при подобных методах управления промышленностью неизбежно приводила к падению качества продукции. Но над этим тогда мало кто задумывался, все затмевала магия больших чисел. Сталин в письме Ворошилову от 24 апреля 1932 г. так обосновал этот своеобразный способ подстегивания роста производства:

«По части танков и авиации, видимо, промышленность не сумела еще, как следует, перевооружиться применительно к новым (нашим) заданиям. Ничего! Будем нажимать и помогать ей, – приспособится. Все дело в том, чтобы держать известные отрасли промышленности (главным образом военной) под постоянным контролем. Приспособятся и будут выполнять программу, если не на 100 %, то на 80–90 %. Разве этого мало?» [89].

Тухачевский был большим поклонником использования в армии новейших технических средств. В целях проведения быстрой мобилизации и сосредоточения многомиллионной армии на западном театре военных действий (ТВД) в условиях слаборазвитой инфраструктуры он предлагал шире использовать для дальних войсковых перевозок транспортную авиацию. Однако, судя по всему, он не задумывался над вопросом, как подготовить для огромной массы запланированной им боевой техники соответствующее количество умеющих ею владеть людей. А ведь эта проблема по сложности и важности не уступает проблеме производства, особенно в такой отсталой по части технической грамотности населения стране, какой был тогда Советский Союз. На этот раз идеи Тухачевского были замечены и получили признание высшего советского руководства. Сталин ценил ум, деловую хватку и стремление молодого военачальника ко всему новому. Он не мог ожидать подобных новаций от Ворошилова или Буденного, которые не очень-то стремились, да и не могли воспринимать многие новшества. В июне 1931 г. будущий маршал был назначен на высокий пост начальника вооружений РККА. Одновременно он стал заместителем наркома Ворошилова.

Предложения Тухачевского как раз совпали по времени с новыми возможностями, которые возникли в связи с проводившейся полным ходом индустриализацией страны и появлением нового серьезного противника, которого начала выдвигать на первый план официальная пропаганда. На сфабрикованном в конце 1930 г. процессе «Промпартии» была во всеуслышание озвучена непосредственная угроза нападения на Советский Союз со стороны Франции. В связи с этим в январе 1931 г. в основные принципы плана строительства вооруженных сил была внесена принципиальная поправка: отныне РККА должна была превосходить вероятных противников на главном ТВД по всем показателям, а не только по двум или трем решающим видам вооружений, как это было прежде.

Новый мобилизационный план на завершавший первую пятилетку 1933 г. предусматривал полуторакратный (по сравнению с прежними наметками) рост армии военного времени. Ее состав планировалось довести до 150 стрелковых и 22 кавалерийских дивизий, двух мехкорпусов и 10 мехбригад, в которых числилось 4467 тыс. человек, 20 073 орудий, 8463 танков и танкеток, 979 бронемашин и 3740 боевых самолетов [90]. При этом Красная Армия обгоняла по численности армии Германии и Франции, сражавшиеся в 1918 г. на Западном ТВД. Для скорейшего насыщения войск современной техникой в 1932 г. была принята «Танковая программа». Она предусматривала производство только за первый год войны 13 800 малых и 2000 средних танков, а также 15 000 танкеток [91].

Представляет интерес планируемое тогда распределение войск по операционным направлениям. Самые большие силы – шесть армий и два резервных корпуса – выделялись Западному фронту, который должен был противостоять польской армии. В его составе был один мехкорпус, один кавкорпус, 56 дивизий, 10 бригад и 19 артполков РГК. Силы Юго-Западного фронта состояли из пяти армий, а его резервы – из мехкорпуса и четырех дивизий. Всего этот фронт располагал одним механизированным и двумя кавалерийскими корпусами, 44 дивизиями и двумя бригадами с частями усиления. На Северо-Западном фронте оставались только две армии, состоявшие из 26 дивизий, трех бригад и трех артполков РГК. Эти силы были выделены для действий против армий Латвии, Эстонии и Финляндии. Дислоцировавшийся там мехкорпус предназначался для переброски на Западный фронт [92].

В Советском Союзе заботились и о морских вооружениях. В июле 1931 г. по предложению Сталина была принята программа постройки к концу 1935 г. 200 подводных лодок, 40–50 эсминцев, 250 торпедных катеров и соответствующего числа гидросамолетов общей стоимостью два миллиарда рублей [93]. Для сравнения: в военно-морском флоте той же Польши в 1933 г. самыми крупными кораблями были два эсминца и три подводные лодки. До начала Второй мировой войны к ним успели добавиться еще два эсминца и две подводные лодки [94]. Принятая программа означала начало соперничества СССР с великими державами на море. Но она, учитывая тогдашнее состояние советской экономики, конечно, не имела никаких шансов на выполнение.

В конце 1929 г. основные страны Запада охватил жесточайший экономический кризис. Он существенно ослабил все их материальные и финансовые возможности, включая способность вести большую войну с кем бы то ни было. Но советское руководство предпочитало закрывать глаза на это обстоятельство. Больше того, именно кризисом оно обосновывало дальнейшее нарастание мифической угрозы нападения на СССР. Такая точка зрения была озвучена с самой высокой трибуны в политическом отчете ЦК ВКП(б), сделанным Сталиным XVI съезду партии 27 июня 1930 г. Не забыл Сталин упомянуть там и тогдашнее советское пугало – Францию:

«<…> каждый раз, когда капиталистические противоречия начинают обостряться, буржуазия обращает свои взоры в сторону СССР: нельзя ли разрешить то или иное противоречие капитализма, или все противоречия, вместе взятые, за счет СССР, этой Страны Советов, цитадели революции, <…> мешающей наладить новую войну, мешающей переделить мир по-новому, мешающей хозяйничать на своем обширном внутреннем рынке, так необходимом капиталистам, особенно теперь, в связи с экономическим кризисом.

Отсюда тенденция к авантюристским наскокам на СССР и к интервенции, которая (тенденция) должна усилиться в связи с развертывающимся экономическим кризисом.

Наиболее яркой выразительницей этой тенденции в данный момент является нынешняя буржуазная Франция, <…> самая агрессивная и милитаристская страна из всех агрессивных и милитаристских стран мира» [95].

Под оглушительный аккомпанемент антизападной риторики приготовления к войне в Советском Союзе шли самым полным ходом. По планам первой пятилетки создавалась индустриальная база страны, и в первую очередь – заводы, способные выпускать военную продукцию. При этом советские импортеры использовали тяжелую экономическую ситуацию, сложившуюся тогда во всем мире. Ослабленные длительным кризисом перепроизводства западные фирмы были готовы выполнить советские заказы в кратчайшие сроки и за минимальную плату, ведь других возможностей реализовать свою продукцию у них в то время нередко просто не имелось. Одним из основных поставщиков промышленного оборудования на строящиеся советские предприятия тогда была Германия. Во второй половине 1932 г. СССР закупил из всего немецкого экспорта 50 % чугуна и стали, 60 % землеройной техники и динамо-машин, 70 % металлообрабатывающих станков, 80 % подъемных кранов и листового металла, 90 % турбин и кузнечно-прессового оборудования [96]. Не в меньшей степени были выгодны многомиллионные советские заказы и немцам. Ведь только благодаря им сумели избежать банкротства немало их машиностроительных компаний, активно участвовавших в скором будущем в ремилитаризации Германии.

В сентябре 1931 г. на Дальнем Востоке стал назревать реальный очаг будущей большой войны: Япония начала оккупацию Маньчжурии. Однако угроза на Дальнем Востоке тогда считалась локальной. Силы японской сухопутной армии в то время были ограниченными, в 1930 г. она имела на вооружении только 720 танков, 600 самолетов, 1184 орудия и 5450 пулеметов [97]. К тому же действия японцев резко снизили риск нападения на СССР и дружественную ему Монголию со стороны реакционных китайских милитаристов, с которыми уже пришлось повоевать в 1929 г. на КВЖД. Да и отношения между СССР и Японией в то время были неплохими, с 1927 г. действовала даже программа обмена стажерами между офицерами армий обеих стран. Поэтому до начала японской агрессии в Маньчжурии СССР считал достаточным держать там только около 5 % своей армии мирного времени.

В 1932 г. СССР заключил договоры о ненападении с Францией, Польшей, Финляндией, Эстонией и Латвией. С Литвой такой договор был подписан еще в 1926 г. Успехи в дипломатии позволили снять напряженность на советской западной границе. Именно с Запада руководство Советского Союза всегда ожидало главную опасность самому существованию страны, поэтому после ее уменьшения можно было ожидать снижения оборонных усилий и затрат на военные цели. Но этого не произошло, наоборот, в том году доля военных расходов в бюджете страны подскочила более чем в 1,5 раза, превысив 15 %. Целью второй пятилетки стало:

«Подготовить такое развитие военно-производственной базы, которое обеспечило бы Советскому Союзу превосходство вооружения над самым могущественным европейским противником – Францией и ее союзниками на нашей западной границе – Польшей и Румынией, особенно по главным видам новой боевой техники – авиации, танкам и химии» [98].

Почему была поставлена именно такая цель, вполне понятно. Сомнений у советского руководства в неизбежности близкой войны со странами, заранее записанными в смертельные враги, по-прежнему не возникало. Договоры о ненападении с Францией и Польшей эту уверенность ничуть не поколебали. При этом к 1938 г. Штаб РККА планировал иметь достаточные индустриальные мощности для выпуска только в течение первого года войны 74 тыс. самолетов, 85 тыс. танков и 40 тыс. танкеток. В то время этим штабом руководил А.И. Егоров, но его заявка вполне очевидно перекликалась с недавними предложениями Тухачевского. На этот раз Ворошилов, незадолго до того жестко критиковавший Тухачевского за его записку, был согласен с такими астрономическими цифрами. В докладе Егорова Ворошилову содержались главнейшие задачи второго пятилетнего плана строительства Красной Армии:

«<…> а) Закрепление за СССР первого места в мире по всем решающим видам средств борьбы – авиации, танкам, артиллерии, на базе завершения технической реконструкции и перевооружения всех ее родов войск современной боевой техникой.

б) По своему масштабу военного времени – Красная Армия должна быть в состоянии вести борьбу с любой коалицией мировых капиталистических держав и нанести армиям этих держав решительный и сокрушительный удар и поражение» [99].

В проекте доклада НКО «О развитии РККА во вторую пятилетку», подготовленном для Комиссии Обороны СССР 12 декабря 1933 г. и подписанном начальником Штаба РККА Егоровым, к «вероятным ближайшим противникам» Советского Союза были отнесены все без исключения соседние с ним страны Запада, а также Ближнего, Среднего и Дальнего Востока. Согласно сделанным там расчетам, только Польша, Румыния, Финляндия, Латвия, Литва и Эстония в 1938 г. могли развернуть армии, насчитывавшие в общей сложности до 3,4 млн. человек, 3000 самолетов и 2800 танков. Прогнозировалось, что соседние государства на Западе, Юге и Дальнем Востоке смогут выставить против СССР в 1938 г. 122 пехотные и пять кавалерийских дивизий, семь пехотных и 24 кавалерийские бригады, в которых будут числиться 6,9 млн. человек, 6600 самолетов и 6000 танков [100]. Такие устрашающие цифры не имели ни малейшего отношения к действительности, однако именно ими обосновывались реальные планы развития Красной Армии на вторую пятилетку. Но доклад предупреждал и о других угрозах:

«Кроме того, необходимо учитывать, что непосредственные соседи на западной границе могут получить в первый же период войны с СССР активную поддержку от крупных империалистических государств (Франция, Англия) в виде мотомеханизированных] войск и авиации» [101].

Поэтому там же были приведены сведения о вооруженных силах Франции и даже об «англо-индийской армии». СССР не на шутку готовился воевать со всеми своими ближайшими соседями, которые зачислялись в потенциальные члены антисоветской коалиции. О каких-либо союзниках даже и речи не было. При подсчетах сил вероятных противников была учтена даже единственная танковая рота афганской армии, а ведь совсем незадолго до того времени авторы вышеупомянутой книги «Будущая война» считали Афганистан дружественной страной.

Для такого масштабного противостояния к 1938 г. планировалось увеличить армию мирного времени до 92 стрелковых дивизий и бригад, 22 кавдивизий, шести мехкорпусов, 20 отдельных танковых и механизированных бригад, 53 авиабригад. В случае мобилизации к ним должны были добавиться еще 68 стрелковых дивизий. Армию мирного времени численностью в 850 тыс. человек в случае начала войны планировали развернуть до 4,7 млн., к которым в течение первого года войны должны были прибавиться еще 600 тыс. Для вооружения такой армии требовались 18 тыс. танков, свыше 50 тыс. орудий и 7,5 тыс. боевых самолетов [102].

Не будем забывать, что все эти горы вооружений планировалось ввести в строй через пять лет еще в 1933 г., когда прямые угрозы Советскому Союзу были надуманными и существовали только в воображении его политического и военного руководства. О действительной необходимости поспешного изготовления всей этой массы боевой техники никто из власть имущих тогда, к сожалению, не задумывался. Никого особенно не волновал уровень ее качества в условиях непомерных требований прежде всего к росту производства. Не обсуждалась и возможность ее быстрого морального устаревания и чрезмерного физического износа к тому моменту, когда она на самом деле может понадобиться. Все внимание уделялось скорейшему насыщению войск боевой техникой, но совсем мало думали о подготовке людей, способных ею овладеть.

Характерно, что за гипертрофированными воображаемыми угрозами военное руководство СССР умудрилось проглядеть настоящую опасность: в Германии к власти пришли нацисты во главе с Гитлером. С таким руководством Германия стала быстро выдвигаться на позицию наиболее сильного и опасного вероятного противника СССР, которую ранее занимала Польша. Но и Польшу отнюдь не списали со счетов, ее только начали прочить в союзники Германии. Советское руководство, разумеется, знало о непримиримых противоречиях между этими странами, но тем не менее опасалось, что они все же могут сговориться против Советского Союза. В качестве базы для такого сговора рассматривался обмен «польского коридора» на совместно захваченные украинские земли. Время показало, что для создания германо-польской коалиции против СССР не было достаточных оснований, ведь давний глубокий антагонизм между этими странами существенно перевешивал их общие антисоветские интересы. Но руководство Советского Союза, ослепленное долголетней ненавистью к Польше, этого не осознавало или не желало осознавать.

В марте 1935 г. штатная численность Красной Армии мирного времени впервые превысила миллион человек. Изменялся и сам принцип ее комплектования. Еще раньше, начиная с 1933 г., технические войска и кавалерия начали превращаться в кадровые. В 1935 г. с прежней, главным образом, территориальной системы комплектования, на чисто кадровую стала переходить и пехота. Это позволило заметно повысить качество боевой подготовки личного состава. Проводились и другие важные реформы, направленные на дальнейшее повышение дисциплины и боеготовности войск. Так, 26 сентября того же года приказом НКО СССР № 144 в РККА взамен служебных категорий были введены персональные воинские звания [103]. В период с 1936 по 1939 г. призывной возраст в СССР последовательно снижался с 21 года до 19 лет. При этом армия неуклонно продолжала расти, и к началу 1938 г. численность ее личного состава перевалила за полтора миллиона человек.

Кроме мобилизационных планов, само собой разумеется, разрабатывались и оперативные, согласно которым планировались боевые действия войск на случай начала войны. После окончания Гражданской войны разработка военных планов была сосредоточена в военных округах. В 1924 г. был создан Штаб РККА, который стал ответственным за создание и изменение оперативного плана будущей войны. До начала Великой Отечественной такой план разрабатывался и уточнялся не менее 15 раз, т. е. практически ежегодно. При этом менялся не только сам план, но и его название.

Так, в 1924 г. он именовался «О стратегическом развертывании Красной Армии на случай войны на Западе <…>», а в 1927 г. – «Записка по обороне СССР» [104]. Важность и секретность этого документа характеризует более чем красноречивый факт: все эти планы и даже их копии никогда нигде не печатались, а только переписывались от руки самими исполнителями.

Долгое время действовал «Оперативный план», разработанный Штабом РККА под руководством Тухачевского в 1927–1928 гг. [105]. Этот план развивался и дорабатывался по мере изменения мобилизационных планов Красной Армии, роста ее рядов и оснащения, а также международной ситуации. В 1932 г. оперативный план РККА включал в себя основной и дополнительный варианты. Основным был план войны против Польши и Румынии в случае их нападения на СССР при поддержке Англии и Франции. Дополнительный план предполагал, что к военным противникам Советского Союза прибавятся и Прибалтийские государства. Но в следующем году по указанию начальника Штаба РККА А.И. Егорова дополнительный план стал уже основным [106]. Трудно понять логику этого решения, учитывая, что к этому времени со всеми этими государствами были заключены договоры о ненападении.

Необходимость появления кардинально нового оперативного плана войны назрела в 1935 г., после начала полномасштабной милитаризации Германии. В феврале этого года командующий Белорусским военным округом (БВО) И.П. Уборевич при поддержке Тухачевского предложил скорректировать действовавший план с учетом новых наиболее вероятных противников – объединенных сил Германии и Польши при поддержке Финляндии. В то же время он допускал, что на СССР могут напасть также Великобритания, Эстония и Латвия [107]. С сентября того же года Генеральный штаб РККА под начальством А.И. Егорова начал ускоренно разрабатывать «План стратегического распределения РККА и оперативного развертывания на Западе», утвержденный высшим политическим руководством страны в следующем, 1936 г. Согласно ему ожидалось, что основными противниками СССР выступят объединенные силы Германии, Польши,

Эстонии и Финляндии. Их вероятными союзниками должны были стать Румыния и Латвия [108].

24 марта 1938 г. появился очередной оперативный план, разработанный под руководством нового начальника Генштаба Б.М. Шапошникова. Единственный экземпляр плана был написан от руки им самим. Состав предполагаемой вражеской коалиции изменился там уже в который раз:

«<… > Советскому Союзу нужно быть готовым к борьбе на два фронта: на западе против Германии и Польши и частично против Италии с возможным присоединением к ним лимитрофов, и на востоке против Японии.

Италия, весьма вероятно, в войне будет участвовать своим флотом, посылку же экспедиционного корпуса к нашим границам вряд ли можно ожидать» [109].

Не исключалась вероятность агрессии Турции с целью захвата Армении. Участие в войне Румынии ставилось в зависимость от поведения Франции. Но решающим образом на позицию румын могло повлиять нападение войск германопольского блока на Чехословакию и наступление их основной группировки на Украину. Общие силы вражеской коалиции оценивались в 157–173 дивизии, 7780 танков и танкеток и 5135 самолетов, из них на советских рубежах ожидались 120 пехотных и 12 кавалерийских дивизий, 7500 орудий, 6300 танков и танкеток и 3700 самолетов. Против них СССР готовился выставить только на Западе 106 стрелковых и 14 кавалерийских дивизий, 20 танковых бригад, 9466 орудий, 8046 танков и 4458 самолетов [110]. Основой замысла советского плана была стратегическая оборона на первом этапе, затем переход в наступление. На каком направлении будут сосредоточены главные усилия противника, севернее или южнее Припятских болот, Шапошников рассчитывал определить не позже чем к 10-му дню мобилизации. Он полагал, что для врага предпочтителен северный вариант. Этот план был утвержден на заседании Главного военного совета 19 ноября 1938 г. [111]. После этого в советском военном планировании наступила необычно долгая пауза продолжительностью почти в два года.

Развитие в СССР военной теории и появление танковых войск

Обычно к радикальным военным реформам приступают после поражений. Так было, например, в Германии. Реформу Красной Армии нарком по военным и морским делам СССР М.В. Фрунзе начал почти сразу после окончания Гражданской войны. Страна лежала в разрухе. Многочисленную армию начали сокращать. Но Фрунзе смотрел вперед. В отличие от Л. Троцкого, который считал, что надо сначала покончить в войсках со вшивостью, а уж потом думать о доктрине и военной науке, наркомвоенмор начал организовывать в армии научные конференции. В то нелегкое время в РККА происходил небывалый расцвет военно-научной мысли. В военных журналах печатались острые дискуссионные статьи, в которых анализировался опыт Первой мировой и Гражданской войн. Сейчас это трудно представить, но в эти годы публиковались даже труды белых генералов А.И. Деникина, П.Н. Врангеля и Я.А. Слащева. В академиях и на различных курсах преподавали бывшие царские генералы A.A. Брусилов, A.A. Балтийский (Андреев), С.Н. Каменский, П.П. Каньшин, Ф.Ф. Новицкий, Н.П. Сапожников, А.Е. Снесарев и др. Больше того, тот же Слащев с 1922 г. работал преподавателем тактики на курсах «Выстрел» в Москве. И победители и побежденные пытались разобраться в причинах побед и поражений. Военачальники, военные историки и теоретики обратились к проблеме руководства войной и большими массами войск. Появились труды по военной истории и теории, принадлежавшие перу А.М. Зайончковского[15], A.A. Свечина и В.К. Триандафиллова, сохранившие свое значение до наших дней.

Многие из бывших царских генералов и офицеров, перешедших на службу в Красную Армию, в свое время окончили Николаевскую академию Генерального штаба. Это высшее военно-учебное заведение было основано 26 ноября 1832 г. в соответствии с проектом генерала-адъютанта барона Г.В. Жомини, который большую часть своей жизни находился на русской службе[16]. Они хорошо знали его труды по теории и истории войн и в большинстве своем являлись последователями его взглядов. Жомини – автор многочисленных сочинений по теории и истории войн. Наиболее известные среди них «Очерки военного искусства», которые были изданы в Париже (1837 г.) и в Москве[17]. Важнейшие положения военной науки, основателем которой стал Жомини, были изложены им в небольшой по объему книге «Военное искусство», изданной на русском языке в 1807 г. Под влиянием Жомини в России сложилась научная школа изучения истории и теории войн. Среди его последователей можно назвать имена H.A. Окунева, Г.А. Леер, Н.В. Медема, Д.А. Милютина, A.A. Свечина.

Однако большинство советских теоретиков после 20-х годов подпали под сильное влияние взглядов прусского генерала К. Клаузевица[18]. Его культ изначально создавался руками германских шовинистов и их агентов при российском дворе на основе безудержного восхваления его книги «О войне», и некритическом восприятии всего написанного автором[19]. Это тем более непростительно, что сам автор, его вдова, другие лица, причастные к публикации, не скрывали, что автор не дописал книгу, а черновую рукопись был намерен основательно дорабатывать. В советские времена псевдомарксистские догматики воспроизвели ошибочное высказывание В.И. Ленина, который выделил из общего контекста книги К. Клаузевица его неоригинальную фразу о «войне как о продолжении политики иными, насильственными средствами». Кстати, эта формула Клаузевица не корректна и не универсальна (в книге «О войне» сам автор называет войны, возникшие и вне политики). Советский вождь, не считая себя специалистом в военном деле, естественно, не изучал глубоко труды Клаузевица. Он некритически принял на веру широко распространенное среди тогдашних интеллектуалов, в числе которых были и его идейные предшественники – К. Маркс и Ф. Энгельс, мнение о «величии» прусского генерала. Эту фразу Ленин использовал в борьбе с реформистами II Интернационала[20]. Тем не менее высказывание вождя поспособствовало укреплению взглядов Клаузевица среди советских военных теоретиков и их начальников.

Тщательное изучение основного труда Клаузевица – книги «О войне», проведенное многими аналитиками за последние 200 лет, показало, что он в значительной своей части представляет переписанные или пересказанные своими словами сочинения Жомини и других осуждаемых прусским генералом предшественников (конечно, без ссылок на них). Читатель, плохо знакомый с военной историографией тех лет, может принять опус Клаузевица за науку, тем более, что в нем представлены и научные достижения изученных генералом трудов. Книга полна противоречивых и недоказанных суждений [112].

Спор двух генералов, живших и творивших в одно время, перерос в принципиальное противостояние методологий. Творчество Жомини – это образец научного подхода ко всем областям военного дела. Он считал исследование истории войн лабораторией военной теории. Учение Жомини вобрало в себя достижения многих мыслителей и полководцев ранних тысячелетий, все написанное до него о войнах и воинском мастерстве, об исторической науке в целом, от Сунь-цзы до Суворова и Наполеона. На этой основе Жомини создал научную военную теорию, которая была признана всем тогдашним ученым миром и подтверждена военными событиями XX–XXI вв. Его взгляды легли в основу современной науки логистики: VI глава труда «Очерки военного искусства» так и называлась: «О логистике или практическом искусстве приводить армии в движение». Суждения Жомини отличались четкостью, строгой аргументацией, вниманием к понятийному аппарату, простым ясным языком. Жомини ратовал за расширение сферы научного расчета накануне и во время войны, сужение сферы вероятности, случая, за разработку принципов и правил.

В отличие от Жомини Клаузевиц утверждал, что войны – явления, не повторяющиеся; что «война – область случайности», и таким образом изгонял науку из военного дела, откровенно осуждал «увлечение историей». Пруссак вообще полагал вредными какие-либо правила. Точнее, как насмешливо замечали ученые еще в XIX в., Клаузевиц приемлет только собственные правила, отвергая чьи-либо [114].

В творчестве Жомини представлена научная методология исследования, основные научные принципы. Это – всесторонний подход, историзм, сравнительный анализ, исторические альтернативы. Жомини сформулировал понятия «стратегия» и «тактика», определил большинство важнейших военных принципов, которые найдут свое развитие в «Очерках военного искусства». Среди них: сосредоточение основных усилий главных сил армии «на решающие пункты театра войны» в решающий момент; «массы не только присутствуют на решающем пункте», но и «энергично вводятся в бой» (вместе с тем Жомини предостерегал от концентрации «избыточных масс»); «ударность – только наступление может обеспечить победу, война должна быть «подвижной», оборона – «активной», «наступательной». Жомини писал, что отступление – «бесспорно, самая трудная военная операция» («вознаграждение за искусное отступление, как и за самую блестящую победу»).

Жомини придавал большое значение резервам, как в масштабе государства, так и армии (до взвода включительно!), особенно их обучению и воспитанию, разработав многие стороны этой проблемы. Клаузевиц, наоборот, в специальной главе своего труда «Стратегический резерв» назвал саму эту идею «нелепой» и объявил выделение резервов «расточительным расходованием сил». А.Е. Снесарев в результате глубокого исследования книги Клаузевица «О войне» в 1924 г. пришел к важному заключению о слабой теоретической подготовке пруссака. «Как историк, – отмечал Снесарев, – Клаузевиц слишком пристрастен или слишком деспотичный аналитик <…>. В ряде его трудов «мы не находим документов, подтверждений, фактических доказательств; <…> могучий анализ увлекает Клаузевица, не вызывая в нем сомнений или потребностей посторонних проверок <…>». Однако ученый, свободный от сомнений, – это совсем не ученый. Клаузевиц неверно понимает теорию. Он пишет лишь о том, что не следует «делать, и крайне скуп на положительные указания»[21] [115]. Однако, противореча своему же весьма квалифицированному разбору, Снесарев творчеству Клаузевица дал в целом положительную оценку.

Важным принципом Жомини считал взаимодействие родов войск; захват и удержание инициативы («иметь на своей стороне зачин <…> движений»): «верность оценки и расчетов; введение «неприятеля в ошибки» (маневр и дезинформация): умеренность при победе («уменье вовремя остановиться»); соответствие целей армии ее силам и средствам. Жомини решительно осуждал авантюризм, связывая с этим важность разведки: «хорошая служба разведки и основательные знания военной географии – это предпосылки качественной стратегической оценки обстановки и планирования». Жомини высоко оценивал полководческое искусство Наполеона, подчеркивая его мысль, что «на поле боя царит ситуация», что решения следует принимать с учетом сиюминутной обстановки. Но он и критиковал своего кумира за излишнюю агрессивность и неумение остановиться на достигнутом.

Расхождения между воззрениями Жомини и Клаузевицем носят сугубо принципиальный характер, их нельзя свести к каким-либо частностям. Так, Жомини считал: если человечество не может отказаться от войн вообще, пусть оно предельно ограничит их масштаб и продолжительность ради сохранения человеческих жизней, своих и неприятельских. Клаузевиц же был далек от этого, он бранил «пацифистов» и «филантропов». Опасаясь сковать инициативу командиров, он заранее снимал с них ответственность за боевые потери, провозглашал «абсолютную», т. е. ничем не ограниченную войну с ее принципом – «победа любой ценой».

Известный крупный советский военный ученый A.A. Свечин[22], внесший немалый вклад в развитие военной теории, еще в 1920-е гг. с полным основанием отметил: «В течение столетия военная мысль всего мира, расшаркиваясь перед Клаузевицем, жила по преимуществу идейным наследством Жомини» [116]. В истории Отечественной войны можно найти множество примеров, когда нарушение принципов стратегии и тактики, разработанных Жомини, отступление от них приводило к крупным неудачам и поражениям.

A.A. Свечин в 1918–1921 гг. возглавлял Военно-историческую комиссию по исследованию и использованию опыта войны 1914–1918 гг., одновременно в должности профессора Академии Генерального штаба РККА преподавал там стратегию и военную историю[23]. Он оставил после себя большое военно-историческое и военно-теоретическое наследие. Особую известность получили его капитальные труды «Стратегия» (1923 г.), «Эволюция военного искусства» (1927 г.) и «Стратегия XX века на первом этапе» (1937 г.). Свечин не боялся в открытую высказывать свои взгляды, которые зачастую не совпадали с взглядами начальства. В 1930 г. он подвергся кратковременному аресту, а на следующий год был снова арестован и осужден на 5 лет. К счастью, на этот раз он уцелел, проведя в лагере только полгода, а после даже сумел вернуться на военную службу.

К сожалению, обычная полемика между сторонниками тех или иных взглядов на развитие военного дела в то время нередко отличалась нетерпимостью к инакомыслию, а порой даже выходила далеко за рамки обычных споров. Их острота усугублялась конфликтом групповых амбиций, особенно когда сталкивались мнения старших офицеров и генералов царской армии и малообразованных героев Гражданской войны. В таких случаях научная аргументация зачастую подменялась чисто идеологическими оценками и навешиванием незаслуженных ярлыков. Вместо доказательства в ход пускался, как сейчас бы сказали, административный ресурс. Так, на одном из обсуждений в 1930 г. Тухачевский заявил: «Свечин писал не для подготовки побед Красной Армии. Его книга – защита капиталистического мира от наступления Красной Армии» [117]. Вот так, ни больше ни меньше… Надо отметить, что как раз в это время Свечин находился в тюремной камере и не мог постоять за себя. Не исключено, что определенную роль в этих несправедливых нападках сыграли личные причины. Свечин в своих трудах и разговорах не раз отмечал крупные стратегические просчеты командующего Западным фронтом Тухачевского при наступлении на Варшаву в 1920 г., которое закончилось крупным поражением Красной Армии.

Часто бросают упрек, что генералы всегда готовятся к прошедшей войне. А Свечин не представлял себе, как можно рассуждать о будущей войне в отрыве от прошлого. Он говорил о возможности предвидеть характер будущих войн и предостерегал от пагубной недооценки роли стратегической обороны. А получилось так, что теория глубокого боя и операции заслонила для нашей армии разработку проблем обороны, маневренной войны, встречных операций, сложных вопросов вынужденного и преднамеренного отхода. В конечном итоге идея «ответного удара» стала стержнем плана войны вместо более подходящей для нашей армии идеи стратегической обороны. Свечин утверждал, что «право на наступление еще надо заработать. Только успешная операция сотен дивизий на всех фронтах позволит четырем десяткам нанести молниеносный удар на избранном направлении и добиться безусловной победы» [118].

Будучи всесторонне образованным человеком с обширными знаниями в области стратегии и тактики, подкрепленными огромным практическим опытом, Свечин сделал поразительно точные прогнозы сценария будущей большой войны. Так, он предугадал, что основными целями потенциального агрессора станут политические, поэтому главный удар будет нанесен на Москву по кратчайшему пути через Белоруссию, а не на Украину с ее многочисленными экономическими центрами. Именно на московском направлении он предлагал сосредоточить основные силы Красной Армии для решающей битвы с врагом. При обороне юга страны Свечин предлагал не цепляться за Правобережную Украину (не стоит забывать, что речь тогда шла о старых ее границах), а сразу отойти за Днепр и использовать это крупное естественное препятствие в качестве основного защитного рубежа. При этом он призывал заранее подготовиться к возможному вынужденному оставлению превосходящим силам противника обширных районов западной части СССР. И в связи с этим предлагал срочно развивать в глубинных районах страны мощную промышленную базу, позволявшую выиграть длительную войну на истощение. Хорошо разбираясь в экономике современной войны, Свечин подчеркивал в связи с этим важность как можно более эффективного использования ограниченных ресурсов государства, особенно в период длительной вооруженной борьбы. Незаурядный талант, независимый характер, острый язык и прямота Свечина нажили ему в жизни немало завистников и врагов. В условиях массовых репрессий само существование независимого ученого было невозможно. 30 декабря 1937 г. помощник начальника кафедры военной истории Академии Генштаба профессор A.A. Свечин был снова арестован по ложному обвинению и на этот раз расстрелян.

В конце 20-х и начале 30-х гг. военная теория в СССР далеко опережала темпы развития войск и их реальные материальные возможности. В этих условиях особенно заметный вклад в ее развитие внес молодой, но грамотный и энергичный практик и теоретик военного дела В.К. Триандафиллов[24]. В 1924 г. наркомвоенмор М.В. Фрунзе выдвинул 30-летнего командира на ответственнейший пост начальника оперативного отдела Штаба РККА. Триандафиллов полностью оправдал оказанное ему доверие. Помимо выполнения текущих дел, он написал ряд статей на военно-исторические и военно-теоретические темы. В них был не только обобщен опыт Первой мировой и Гражданской войн, но и на его основе разработаны практические рекомендации по военному планированию, строительству и организации вооруженных сил СССР на будущее. Главным итогом работы Триандафиллова стала передовая теория «глубокой операции». Она во многом перекликалась с идеями фон Секта. Так же как и этот немецкий генерал-новатор, Триандафиллов пытался найти пути выхода из тяжелого «позиционного кризиса», с которым неожиданно для себя столкнулись все без исключения армии – участницы Первой мировой войны. Тогда впервые ничейная полоса, насквозь простреливаемая бесчисленными пулеметами и шрапнелью, опутанная густыми рядами колючей проволоки, стала непреодолимой преградой на пути наступающих войск. Многокилометровые линии фронтов застыли в неподвижности на всей своей протяженности. Даже за незначительное продвижение вперед приходилось платить многими тысячами жизней. Такая цена была явно неприемлемой, поэтому начались поиски качественно новых эффективных способов и методов ведения военных действий.

Наиболее известным трудом Триандафиллова стала книга «Характер операций современных армий», опубликованная в 1929 г. Она вобрала в себя все его мысли и находки, обозначила новые перспективы развития оперативного искусства войск и теоретически обосновала дальнейшие пути модернизации и развития Красной Армии. Концепция глубокой операции состояла в прорыве обороны противника на всю ее глубину и дальнейшего развития успеха путем ввода в прорыв массы подвижных войск – танков, мотопехоты и конницы, которые выходили на оперативный простор. Их действия должна была поддерживать авиация, а в тылу противника планировалась высадка воздушных десантов с целью разгрома его резервов. За счет этого обеспечивались высокие темпы и большая глубина наступления, не позволявшие противнику опомниться и организовать эффективное противодействие. При этом в полосе фронта одновременно должны были осуществляться сразу несколько одновременных прорывов, приводивших к полному развалу всей оборонительной системы противника. Глубина фронтовой наступательной операции планировалась в 150–200 км, а ее темпы должны были доходить до 15 км в сутки [119].

Заместитель начальника Управления механизации и моторизации (УММ) РККА К.Б. Калиновский[25], будучи последовательным сторонником Триандафиллова, развил теорию глубокой операции, добавив к ней положение об использовании групп средних и тяжелых танков для решения самостоятельных задач при развитии успеха прорыва вражеской обороны. По его инициативе в качестве первого соединения такого рода в мае 1930 г. была создана механизированная бригада[26]. Калиновский был хорошо знаком с немецкими теоретическими разработками в танковой школе «Кама» и использовал их при обосновании создания крупных механизированных соединений в Красной Армии. В.К. Триандафиллов и К.Б. Калиновский были близкими соратниками и единомышленниками. Они были молоды, талантливы и могли еще многого добиться в жизни. Но 12 июля 1931 г. их судьбы оборвала нелепая трагедия: неподалеку от Москвы самолет, в котором они летели, на малой высоте в тумане зацепился за деревья…

М.Н. Тухачевский вместе с другими советскими теоретиками тоже немало сделал для развития теории «глубокой операции» и внедрения ее в практику войск. Ему принадлежит большая заслуга в техническом перевооружении Красной Армии и совершенствовании организационной структуры ее подразделений, частей и соединений. Способствовал он и развитию новых видов и родов войск, таких, как танковые, моторизованные и воздушно-десантные. Тухачевский и другие теоретики, которые вместе с ним придерживались сугубо наступательной стратегии, сделали в основном правильный вывод, что будущая война будет иметь прежде всего классовый характер. Вместе с тем, будучи слишком политизированными людьми (что было характерно для того времени) они считали, что большинство трудящегося населения стран, с которыми придется воевать СССР, станет относиться к Красной Армии, как к своей освободительнице. А армии ее противников, лишенные поддержки своего народа, неминуемо потерпят сокрушительное поражение. Хотя кому, как не Тухачевскому, было не знать, какой отпор его войска получили от поляков в 1920 г., когда под вопрос была поставлена только что обретенная независимость их государства. Тем не менее на революционное выступление рабочих Германии против Гитлера после его нападения на СССР возлагали серьезные надежды и деятели ГлавПУРа. Даже спустя несколько месяцев после начала войны, когда 2 октября 1941 г. немцы перешли в решительное наступление с целью захвата Москвы, авиация Западного фронта сбрасывала на вражеские войска листовки вместо бомб!

Дальнейшее развитие теории глубокой наступательной операции потребовало создания самостоятельных соединений подвижных войск, которые могли бы развить успех прорыва тактической зоны обороны в оперативный. Для этой роли более всего подходили танковые войска Красной Армии. Первоначально главной задачей танков РККА была непосредственная поддержка пехоты и конницы в бою. Танковые подразделения предполагалось включать в состав стрелковых и кавалерийских частей и соединений или держать в резерве Главного командования для использования на решающих участках фронта. Осенью 1932 г. были сформированы первые два механизированных корпуса, каждый в составе двух механизированных и одной стрелково-пулеметной бригады. В состав корпуса входили также разведывательный, химический и саперный батальоны, батальон связи, зенитно-артиллерийский дивизион, рота регулирования и техническая база [120]. В 1934 г. к первым двум мехкорпусам добавились еще два, один из которых был развернут на базе бригады им. Калиновского. Кроме них, в 1932 г. были сформированы пять отдельных мехбригад, число которых довели к 1935 г. до 14. В 1938 г. в РККА существовали уже 26 механизированных и бронетанковых бригад, и еще семь танковых и запасных танковых бригад.

Стремительное насыщение Красной Армии танками сопровождалось неизбежными болезнями роста. К сожалению, недооценивалась сложнейшая проблема подготовки достаточного количества людей, способных в совершенстве овладеть новой техникой. В отличие от производства, на которое не жалели никаких денег, средства на боевую подготовку выделялись мизерные. Так, на каждый танк позволялось расходовать только 25 часов моторесурса в год, из них на тактические занятия выделялись всего 15 часов, а остальные 10 отводились на участие в парадах [121].

Кроме индивидуального обучения многих тысяч танкистов, необходимо было подготовить их командиров, которые должны были постичь в теории и на практике искусство вождения своих подразделений, частей и соединений, научиться организации тесного взаимодействия между ними, а также с частями и подразделениями других родов войск. Не менее важными были вопросы организации боевого, технического и тылового обеспечения боевых действий танковых частей и соединений. Все эти многосложные задачи явно недооценивались, а их решение откладывалось на потом.

Следует подчеркнуть, что организаторы советских танковых войск рано оценили важность оснащения танков средствами радиосвязи. Уже в 1929–1930 гг. приемопередатчики были установлены на четыре танка MC-1 отечественного производства и на трофейные танки – два французских «Рено» FT-17 и пять английских Mk.V, которые в Красной Армии именовали «Рикардо» по названию их двигателя. Еще 16 MC-1 получили радиоприемники. Однако развитие современных средств связи в армии явно не поспевало за быстрым ростом ее рядов. Нехватка радиостанций была не единственной бедой, потому что даже имеющимися часто не умели пользоваться. Многие радисты имели недопустимо низкую квалификацию, поэтому просто не могли толком освоить слишком сложную для них технику и в результате неумелой эксплуатации быстро выводили из строя рации или их блоки питания. Встречались случаи и сознательных поломок радиостанций танкистами, которые пытались скрыть свою собственную безграмотность ссылками на скверное качество доверенного им оборудования. При этом квалифицированных ремонтников радиоаппаратуры остро не хватало.

Особенностью советских радиофицированных танков выпуска 30-х годов была установка на их башню поручневой антенны. Она была хорошо заметна издалека и сразу выдавала командирские машины. Опыт боев в Испании, на Хасане и Халхин-Голе показал, что противник в первую очередь старается вывести из строя танки с антеннами и лишить, таким образом, танкистов управления. Поэтому в 1939 г. было принято решение убрать поручневые антенны со всех танков и заменить их штыревыми, имевшими и меньшую заметность, и меньшую стоимость. Но полностью осуществить это важное мероприятие до начала войны так и не успели.

На рубеже 1938–1939 гг. танковые войска были реорганизованы: количество танков в танковых взводах увеличили с трех до пяти, соответственно увеличилось и количество танков в бригадах. Механизированные корпуса переименовали в танковые, а число танков в их составе выросло с 463 до 658 (по штату: 560 боевых и 98 учебных) [122]. Два из существовавших тогда четырех корпусов приняли участие в польской кампании 1939 г.

Советская военная теория предвоенных лет, выраженная в трудах, лекциях, учебных разработках, в основном соответствовала требованиям своего времени. Но развивалась она сама по себе. В боевой подготовке войск и штабов учитывалась только одна, единая точка зрения, утвержденная высшей инстанцией, никаких иных вариантов не признавалось. Многие выводы и рекомендации ученых так и не были реализованы в практической подготовке вооруженных сил и всей страны к будущей войне. После разоблачений многочисленных «врагов народа» многие труды видных советских военных теоретиков, особенно тех, кто был репрессирован, вообще оказались под запретом.

Кадровые проблемы Красной Армии

Нехватка материальных средств и недостатки технического характера являлись отнюдь не первостепенными проблемами в предвоенной Красной Армии. Гораздо серьезнее обстояло дело с подготовкой личного состава войск. Эта проблема была связана с низким образовательным уровнем, характерным тогда для большей части населения СССР. В 1939 г. только 7,7 % его жителей закончили хотя бы семь или более классов, а высшее образование имели только 0,7 %. У мужчин возраста 16–59 лет эти показатели были заметно выше – соответственно 15%и1,7 %,но все равно оставались недопустимо низкими [123]. Это приводило к острому дефициту грамотных специалистов, особенно среди технических родов войск.

Да что говорить о рядовых специалистах, когда в РККА фактически не имелось полноценных младших командиров. В армиях других стран они назывались унтер-офицерами или сержантами и по существу являлись становым хребтом армии, делающим ее дисциплинированной, устойчивой и боеспособной. В Красной Армии они мало отличались от рядовых солдат и по своему образованию, и по обученности, и по опыту. Для выполнения функций, которые в других армиях поручались унтер-офицерам или сержантам, в РККА возникала необходимость привлекать командиров среднего звена. К тому же слабую подготовку тогдашних краскомов и, соответственно, низкую эффективность их работы приходилось компенсировать увеличением штатов командного и начальствующего состава, брать, что называется, числом. Поэтому, например, в управлении предвоенной советской стрелковой дивизии было втрое больше офицеров, чем в современной ей немецкой пехотной. И это при том, что немецкая дивизия насчитывала тогда на 16 % больше личного состава, чем советская. В связи с этим сложилась парадоксальная ситуация: несмотря на большое количество красных командиров (к июню 1941 г. – 659 тыс.), Красная Армия постоянно испытывала некомплект комначсостава относительно штата. В 1939 г. на одного командира РККА приходилось шесть рядовых. В то же самое время в вермахте их было 29, в английской армии – 15, во французской – 22, а в японской – 19 [124]. В большинстве своем красные командиры не отличались объемом и высоким качеством знаний. Да это и понятно, ведь им зачастую приходилось начинать свое освоение избранной специальности, не имея для этого необходимой базы. В 1929 г. 81,6 % курсантов, принятых в военные школы сухопутных войск, пришли туда лишь с начальным образованием. В пехотных школах таких было еще больше – 90,8 %. Со временем положение стало постепенно улучшаться, но очень медленно. Через 4 года доля курсантов с начальным образованием снизилась до 68,5 %, но в бронетанковых училищах она по-прежнему составляла 85 % [125].

Это объяснялось не только низким средним уровнем образования по всему СССР. Сыграла свою отрицательную роль и проводимая в стране последовательная политика предоставления преимуществ для поступления на учебу выходцам из рабочих и крестьян. Пролетарское или крестьянское происхождение служило пропуском в учебные заведения, но никак не могло заменить необходимые знания будущим командирам и воспитателям солдат. Полуграмотных курсантов приходилось прежде всего обучать элементарным вещам. Время на это тратилось за счет уменьшения часов на профессиональную подготовку. С настоятельной необходимостью ликвидировать безграмотность сталкивались не только курсанты военных школ, но и многие слушатели военных академий.

Но даже и таких выпускников в армии остро не хватало. Накануне войны высшим военным образованием могли похвастаться только 7,1 % командно-начальствующего состава Красной Армии, среднее было у 55,9 %, ускоренные курсы – у 24,6 %, а оставшиеся 12,4 % не получили вообще никакого военного образования [126]. Большинство командиров не имели военного образования или получили звание после окончания краткосрочных курсов. Таких командиров во всей предвоенной Красной Армии было 37 %. Но среди среднего комначсостава, от младшего до старшего лейтенантов, их доля была куда выше. А они, командуя взводами, ротами и батальонами, непосредственно обучали бойцов и готовили их к будущим боям. Именно от них во многом зависел реальный уровень боеготовности их подразделений. При этом им и самим надо было еще многому учиться.

О том же говорилось и в «Акте о приеме Наркомата Обороны Союза ССР тов. Тимошенко С.К. от тов. Ворошилова K. E.», подготовленном в мае 1940 г.:

«Качество подготовки командного состава низкое, особенно в звене взвод-рота, в котором до 68 % имеют лишь краткосрочную 6-месячную подготовку курса младшего лейтенанта» [127].

Из состоявших на учете 915 951 командира запаса армии и флота 89,9 % имели за плечами только краткосрочные курсы или вообще никакого военного образования [128]. Наглядной иллюстрацией недопустимо низкого уровня знаний советских командиров служит такой печальный факт: около четверти из них совершенно не умели пользоваться обыкновенной картой и компасом. Вот такая удручающая обстановка с образовательным багажом сложилась на нижних ступенях служебной лестницы РККА.

Даже среди 1076 предвоенных советских генералов и адмиралов высшее военное образование получили только 566, или немногим больше половины. При этом их средний возраст составлял 43 года, таким образом, и большим практическим опытом они тоже не обладали. Особенно печально обстояли дела в авиации, где из 117 генералов только 14 имели высшее образование. В результате ни один из командиров авиационных корпусов и дивизий его не имел [129].

Впрочем, и сама система военного образования страдала многими недостатками. Военных учебных заведений в предвоенном СССР было не так уж мало: 19 академий, 10 военных факультетов при гражданских вузах, 278 училищ и школ, 68 курсов усовершенствования командного состава. Одновременно там обучались свыше 300 тыс. человек. Но квалифицированных преподавательских кадров для них остро не хватало. Так, училища ВВС имели преподавателей 44,1 % от штата. Материальная база этих училищ тоже далеко не соответствовала требованиям учебного процесса. Например, горючим они были обеспечены на 41,4 % от потребности [130]. Но во главу угла ставилась задача, прежде всего, как можно скорее обеспечить быстро растущую перед войной армию командирскими кадрами. Качество их подготовки считалось делом если не второстепенным, то наживным.

Кадровую проблему Красной Армии, несомненно, усугубили предвоенные массовые репрессии, организованные с ведома и по инициативе Сталина. Главным проводником кампании репрессий в Красной Армии, которая нанесла громадный урон боеспособности войск, стал нарком обороны К.Е. Ворошилов[27]. Он был в числе вдохновителей расправы над высшим командным составом Красной Армии под видом ликвидации так называемого «военно-фашистского заговора» (дело М.Н. Тухачевского, И.Э. Якира, И.П. Уборевича и других). Сталин знал, что комсостав армии поделен на сторонников Ворошилова и Тухачевского. Многие руководители высших звеньев управления, прошедшие горнило Гражданской войны, знали истинную цену тому же Ворошилову, как военному деятелю, и не боялись высказать свое мнение о наркоме. Для устранения раскола в военном руководстве Сталин должен был сделать выбор между личной преданностью старых соратников и представителями передовой военной науки. Сталин выбрал первое.

Существуют многочисленные, хотя и зачастую весьма противоречивые сведения и мнения о масштабах и последствиях репрессий в армии и на флоте. Для максимальной объективности мы постараемся опираться на наиболее достоверную информацию. Она содержится, например, в отчете начальника Управления по начальствующему составу РККА Наркомата Обороны СССР Е.А. Щаденко «О работе за 1939 год» от 5 мая 1940 г. Согласно ему в 1937 г. только из Красной Армии без ВВС было уволено 18 658 человек, или 13,1 % списочной численности ее начсостава.

Маршалы Советского Союза. В первом ряду: М.Н. Тухачевский, К.Е. Ворошилов, Егоров; сзади С.М. Буденный, В.К. Блюхер.

Из них по политическим мотивам были уволены 11 104 человека, а еще 4474 подверглись аресту. В 1938 г. число уволенных составило 16 362 человека, или 9,2 % списочной численности выросшего к тому времени начсостава. Из них 7718 были уволены по политическим мотивам, а еще 5032 – арестованы. В следующем, 1939 г. масштаб репрессий резко снизился, уволено было только 1878 человек, что соответствовало 0,7 % списочной численности продолжающего расти начсостава. Из них по политическим мотивам уволили 284 человека, а арестовали – 73. Таким образом, за эти три года только сухопутные войска из 36 898 уволенных потеряли по политическим мотивам 19 106 человек, а еще 9579 человека были арестованы. Получается, что только прямые потери от репрессий и только в сухопутных войсках СССР достигли 28 685 человек. Причинами увольнения для еще 4048 человек за это же время было пьянство, моральное разложение и воровство. Остальные 4165 человек были исключены из списков армии по причине смерти, инвалидности или болезни [131].

Между тем положение с командными кадрами в Красной Армии становилось все более критическим. В 1938 г. некомплект комначсостава достиг 34 % от их штатной численности. Только кадровой армии недоставало 93 тыс. командиров, а командиров запаса требовалось гораздо больше – 300–350 тыс. [132]. В этих условиях репрессии пошли на спад, больше того, в 1937–1939 гг. были реабилитированы и восстановлены в армии 11 178 человек, из них 9247 уволенных по политическим статьями 1457 арестованных. Следовательно, безвозвратные потери советских сухопутных войск от репрессий за эти три года составили 17 981 человек [133]. Но далеко не все из них были физически уничтожены. По оценке известного ученого-историка д.и.н. О.Ф. Сувенирова, который многие годы посвятил изучению этого вопроса, в результате репрессий в предвоенные годы погибли примерно 10 тыс. человек комначсостава РККА [134]. Много это или мало? Сравнение названного числа с общей списочной численностью командного и политического состава показывает, что была утрачена только незначительная доля всех командиров и политработников. Но если рассортировать репрессированных по званиям и должностям, то мы увидим совершенно иную картину.

Наиболее тяжело репрессии отразились на верхушке командных кадров Красной Армии и Военно-Морского Флота, ее самой квалифицированной, опытной и образованной части. Возьмем, к примеру, два самых суровых в смысле репрессий года, 1937 и 1938-й. За этот период было арестовано только три младших лейтенанта и лиц, соответствующих им по званию, и столько же маршалов Советского Союза. На общей численности младших лейтенантов Красной Армии арест троих из них практически мало отразился. Зато из состоявших на службе в РККА в 1936 г. маршалов было арестовано 60 %. Тогда же были арестованы 14 командармов 1-го и 2-го рангов, что соответствовало 100 % имеющихся на сентябрь 1936 г., 84 комкора, или 135,5 %[28] их наличия в 1936 г. Для комдивов эти цифры составили 144, или 71,6 %, для комбригов – 254, или 53,6 %, для полковников – 817, или 47,7 %, для майоров – 1342, или 24,4 %, для капитанов – 1790, или 12,5 %, для старших лейтенантов – 1318, или 5,1 %, а для лейтенантов – 1173, или 2,0 % [135]. Надо добавить, что все эти цифры включают лиц, носивших звания, соответствующие вышеперечисленным, но не учитывают политсостав и тех арестованных, которых в 1939 г. успели освободить и восстановить в армии. В далеко не полном списке политсостава, репрессированного за 1937–1938 гг., числятся 14 армейских комиссаров 2-го ранга, 27 корпусных комиссаров, 72 дивизионных комиссара и 110 бригадных комиссаров [136]. Не были там учтены и флотские командиры, арестованные в 1938 г., но их мартиролог, хотя и очень неполный, уже опубликован и насчитывает, по меньшей мере, 16 человек [137].

В итоге, даже по неполным данным, только за два года Вооруженные Силы СССР безвозвратно потеряли 738 военачальников из своего высшего командного, начальствующего и политического состава, носивших звания, соответствующие генеральским. И это случилось в мирное время. Для сравнения: за долгие и трудные годы Великой Отечественной войны в общей сложности погибли и скончались по разным причинам 416 советских генералов и адмиралов [138]. Из них 79 умерли от болезней, 20 расстались с жизнью в результате несчастных случаев и катастроф, три покончили с собой при обстоятельствах, не связанных с боевыми действиями, а 18 были расстреляны и посмертно реабилитированы. Таким образом, боевые потери стали непосредственной причиной гибели 296 представителей советского генералитета. В плен во время войны попали 77 советских генералов [139], из них 23 погибших и умерших там уже учтены ранее. Следовательно, общие безвозвратные потери высшего командного состава СССР за годы войны составили 350 человек. Таким образом, безвозвратные потери высшего состава (известные нам далеко не полностью) только за два года репрессий (1937–1938 гг.) в два с лишним раза превысили безвозвратные потери за четыре долгих года самой кровопролитной в истории человечества войны.

Но убыль советских генералов в результате репрессий отнюдь не исчерпывается вышеназванными цифрами. К ним надо прибавить еще 13, которые были репрессированы накануне войны, а расстреляны уже после ее начала, и 18 вышеупомянутых, казненных и впоследствии реабилитированных ее участников [140]. Нет полной статистики и по тем из них, которые покончили с собой, не дожидаясь, когда за ними придут, как это сделали, например, армейский комиссар 1-го ранга Я.Б. Гамарник, армейский комиссар 2-го ранга A.C. Гришин, комкор Е.И. Горячев и бригадный комиссар С. Т. С о ломко.

Наглядной иллюстрацией опустошения, которое оставили после себя предвоенные репрессии в высшем эшелоне Красной Армии, является судьба членов Военного совета при Наркоме обороны СССР, созданного 19 ноября 1934 г. В него входил весь цвет тогдашнего высшего военного и политического руководства армии и флота. Чтобы в этом убедиться, достаточно посмотреть на звания этих людей. В феврале 1936 г. в его состав входили пять маршалов Советского Союза, пять командармов 1-го ранга, девять командармов

2-го ранга, 31 комкор, пять комдивов, один комбриг, два флагмана флота 1-го ранга, два флагмана флота 2-го ранга, один флагман 1-го ранга, один армейский комиссар 1-го ранга, 13 армейских комиссаров 2-го ранга, шесть корпусных комиссаров, два коринженера, один коринтендант и один корврач, а всего 85 человек. Из них до войны или в самом ее начале 67 были расстреляны, три покончили с собой, причем один из них – уже в тюрьме, маршал В.К. Блюхер замучен во время следствия, двое осуждены, а еще двое арестовывались, но впоследствии были освобождены. Командарм 1-го ранга

С.С. Каменев успел умереть своей смертью в 1936 г., но и его посмертно объявили «врагом народа». Таким образом, в начале войны из первоначального состава Совета в строю оставалось только девять человек… [141]. Можно представить, что могли присоветовать руководству оставшиеся члены, над которыми постоянно висел дамоклов меч репрессий, сразивших почти всех их соратников!

На должности репрессированных военачальников поневоле приходилось ставить тех, кто остался под рукой. О том, как это выглядело на деле, рассказал на заседании Военного совета 21 ноября 1937 г. комкор Н.В. Куйбышев, командующий войсками Закавказского военного округа:

«<…> самое скверное – это, безусловно, неудовлетворительно или совершенно неудовлетворительно обстоит дело с подготовкой стрелковых войск и войсковых штабов. Основная причина того, что мы не изжили всех этих недостатков, заключается в том, что у нас округ был обескровлен очень сильно…

А вот я вам приведу факты. На сегодня у нас тремя дивизиями командуют капитаны. Но дело не в звании, а дело в том…что, скажем, Армянской дивизией командует капитан, который до этого не командовал не только полком, но и батальоном, он командовал только батареей.

Почему мы его назначили? Я заверяю…что лучшего мы не нашли. У нас командует Азербайджанской дивизией майор. Он до этого времени не командовал ни полком, ни батальоном и в течение последних шести лет являлся преподавателем военного училища.

Голос с места. Куда же девались командиры?

Куйбышев. Все остальные переведены в ведомство НКВД без занятия определенных должностей[29].

У меня имеется дивизия Грузинская, которой командует майор. Он, то же самое, не командовал полком, правда, командовал батальоном, но последние 4 года занимал должность начальника военно-хозяйственного снабжения дивизии» [142].

Больше того, один капитан, чьим потолком в нормальных условиях является батальон, длительное время командовал войсками всего Сибирского военного округа [143].

Конечно, значительная нехватка командиров была вызвана, главным образом, быстрым ростом армии, за которым не поспевала система подготовки ее командно-начальствующего состава. Однако репрессии не только усугубили эту нехватку, но и заметно обострили и без того тяжелую ситуацию с обучением командных и технических кадров, особенно в высших военных учебных заведениях. Ведь их руководящий и преподавательский состав тоже серьезно пострадал в тот мрачный период. Из всех начальников военных академий уцелел лишь один. Были последовательно расстреляны пять сменявших друг друга начальников Военно-морской академии и шесть руководителей курсов «Выстрел» [144].

Характерную картину тогдашней действительности нарисовал в своем выступлении на совещании высшего руководящего состава РККА, которое состоялось 23–31 декабря 1940 г., начальник Военной академии имени Фрунзе М.С. Хозин:

«С преподавательским составом на сегодняшний день у нас обстоит не совсем нормально. Комплектование академии преподавательским составом в 1940 г. выглядит так: мы получили 75 процентов нового преподавательского состава. Это, как правило, командиры, имеющие до 2 лет перерыва службы в Красной Армии, оторвавшиеся от войсковой практики и не имеющие методических навыков в деле преподавания. В числе прибывших преподавателей имеются командиры, у которых нет высшего военного образования, и целый ряд командиров, которые были отстранены от занимаемых должностей, вследствие невозможности их использования в войсках.

Уровень знаний и подготовки прибывающего для комплектования академии преподавательского состава чрезвычайно разнообразен. В отдельных случаях (а таких есть примерно 20 человек) просто не пришлось их допустить к преподаванию. С такими командирами-преподавателями пришлось организовать курсы доподготовки и до мая месяца они у нас будут заниматься на организованных для этого курсах. Только после этого мы их поставим, если можно так выразиться, в строй для преподавания.

<…> из числа всех преподавателей, находящихся в академии, не имеют боевого опыта 81 человек – они ни разу, нигде, ни в какой войне не участвовали; с командным стажем в армии от 5 до 10 лет – 90 человек» [145].

Хозин имел все основания жаловаться на нехватку квалифицированных преподавателей в своем учебном заведении: в мае 1939 г. вместо 40 профессоров, положенных ему по штату, там было только 2, вместо 105 доцентов – 19, а вместо 75 адъюнктов – 12 [146]. Но Академия имени Фрунзе испытывала проблемы не только со своими преподавателями. В своем дальнейшем выступлении Хозин коснулся и ее слушателей:

«<…> Академия сейчас численно чрезвычайно выросла и имеет в своем составе 2500 человек. Когда в 1938 г. принимался тот состав, который должен быть выпущен в этом году, то из 610 человек были приняты 453 человека с плохими оценками, причем они имели не только по одной плохой оценке, но по 2–3—4 и даже больше. Все это создает такое положение, при котором мы в ряде случаев работаем с командным составом – слушателями впустую. Я считаю, что на будущее нам нужно отказаться от такой погони за количественным комплектованием академии слушателями и перейти на качественный отбор» [147].

Последствия предвоенных репрессий оказались для Красной Армии особенно тяжелыми еще и потому, что она имела очень небольшой резерв офицеров, обладавших боевым опытом Первой мировой войны, который в полной мере использовали немцы. Тому были свои объективные причины, ведь значительное число офицеров старой армии погибли или бежали из страны в ходе революции и Гражданской войны. Но даже многим из тех, которые защищали советскую власть с оружием в руках, так и не удалось заработать у нее полное доверие. А ведь им нередко приходилось сражаться против своих же бывших товарищей, воевавших на стороне белых, и тем самым на деле доказывать свою преданность новому государству. Таких к концу Гражданской войны служило в Красной Армии примерно 75 тыс. из 250 тыс. бывших царских офицеров. При этом многие из них занимали ключевые должности. Так, начальниками штабов дивизий РККА за годы Гражданской войны служило примерно 600 бывших офицеров. В межвоенный период их последовательно «вычищали» из армии, а в 1937–1938 гг. жертвами репрессий стали 38 из уцелевших к тому времени 63 бывших начштадивов [148]. В итоге из 600 бывших «военспецов», имевших боевой опыт на должности начштаба дивизии, к началу Великой Отечественной войны на службе в Красной Армии остались только 25, такая вот грустная арифметика… При этом большинство из них лишились своих должностей не по возрасту или состоянию здоровья, а только по причине неподходящей анкеты. Подобные меры окончательно добили преемственность Красной Армии со старой русской военной школой, и без того уже основательно разрушенную революцией.

Репрессии не только нанесли Красной Армии чувствительные потери в командных кадрах. Не менее тяжело отразились они на морали и дисциплине личного состава, существенно подорвав взаимное доверие бойцов и командиров. Да это и понятно: многие известные всем и каждому в СССР полководцы, легендарные герои Гражданской войны, воспетые в стихах и прозе, чьи портреты можно было встретить повсюду, включая школьные учебники, в одночасье оказались матерыми заговорщиками, двурушниками, шпионами, диверсантами и предателями. Причиной многочисленных проблем, ошибок и недочетов в армии и государстве была объявлена враждебная деятельность замаскированных «врагов народа». Поиск этих «врагов» и их разоблачение стали первейшим долгом всех граждан страны, в том числе и военнослужащих. И вот началась настоящая вакханалия доносов. Бойцы теряли веру в своих командиров и с подозрением следили за каждым их шагом. Командиры, в свою очередь, снижали требовательность к подчиненным, боясь вызвать их недовольство. Вдобавок ко всему этому в РККА вспыхнула нешуточная эпидемия пьянства. Красноармейцы пили, чувствуя свою безнаказанность, а их начальство пыталось залить спиртным тревогу и неуверенность в завтрашнем дне. Больше того, командиры и политработники нередко пьянствовали со своими подчиненными, стараясь таким дешевым путем завоевать их доверие, а на деле лишь окончательно подрывая свой авторитет. Широкий размах этого позорного явления вызвал появление специального «Приказа о борьбе с пьянством в РККА» № 0219, подписанного Ворошиловым 28 декабря 1938 г. Он начинался откровенным признанием:

«За последнее время пьянство в армии приняло поистине угрожающие размеры. Особенно это зло вкоренилось в среде начальствующего состава» [149].

Ему вторил и приказ наркома ВМФ № 010 от 17 января 1939 г., который открыто констатировал: «Пьянство стало бичом флота» [150].

Еще одним серьезнейшим последствием репрессий стало у многих советских командиров всех рангов нежелание проявлять инициативу из-за боязни ответственности за ее неудачу. Никто не хотел быть обвиненным во вредительстве со всеми вытекающими из этого последствиями. Гораздо проще и безопаснее было старательно выполнять спущенные сверху приказы, какими бы бессмысленными они ни казались, а потом пассивно дожидаться новых руководящих указаний и, главное, «не высовываться». Но то, что было выгодно для спокойного житья отдельных людей, очень часто наносило немалый вред общему делу, особенно в условиях войны.

Широкомасштабные репрессии в СССР и его армии во второй половине 30-х годов происходили на глазах у всего мира. И мало кто в этом мире верил постоянным заклинаниям в тогдашней советской печати, что, «очищаясь от военнофашистской скверны, Красная Армия тем самым укрепляет свои ряды». В этой связи особенно интересно узнать, как воспринимали происходящие тогда в Советском Союзе беспрецедентные изменения служившие там иностранные военные атташе. Ведь именно в их непосредственные должностные обязанности входила оценка военного потенциала страны пребывания и информирование о ней политических руководителей их государств.

Вот что докладывал своему правительству в июне 1937 г. французский военный атташе в Москве подполковник Л. Симон:

«Армия, которая до последнего времени находилась в привилегированном положении, более не избавлена от потрясений, которым подвержены и продолжают подвергаться другие органы. Меры в отношении армии приобретают все более явный политический характер, что не может не нанести ущерба ее боеспособности» [151].

Растущий вал разоблачений «врагов народа» поверг Симона в полное недоумение. Еще бы, ведь заместители наркома путей сообщения, как это было официально объявлено, устраивали крушения поездов, а заместители наркома обороны готовили поражение своей армии в будущей войне… Что можно было подумать о наркоме Ворошилове, который выдвинул на посты своих заместителей и командующих военными округами матерых шпионов и изменников? Все это просто не укладывалось в голове, но тогда у Симона возник вполне закономерный вопрос:

«Если же официальные объяснения не соответствуют действительности, то какова цена режиму, который стремится уничтожить энергичных и сведущих людей, служивших ему почти двадцать лет?» [152].

Симон сделал из разворачивающихся на его глазах бурных событий однозначный вывод:

«<…> следует признать, что переживаемый СССР внутренний кризис серьезно уменьшает его военный потенциал» [153].

Примерно в это же самое время, 17 июня 1937 г., военный атташе США в Москве подполковник Ф.Р. Фэймонвилл направил в Вашингтон свой доклад с аналогичными заключениями:

«Поскольку снижение уровня боеготовности Красной Армии отрицательно сказывается на безопасности Советского Союза, страна жестоко пострадала в результате событий 11 июня[30]…

В связи с тем, что сильная Красная Армия в последние три года была несомненным фактором мира в Европе, ее недавнее ослабление в результате казни маршала Тухачевского и его соратников существенно подрывает силы, выступающие за мир, и создает куда более вероятные перспективы для японской и фашистской агрессии» [154].

Весной 1938 г. после аншлюса Австрии французское руководство стояло перед важнейшим выбором: следует ли ему попытаться силой остановить растущие на глазах претензии Гитлера к Чехословакии или продолжать проводить политику его умиротворения? Одним из решающих факторов, повлиявших на это решение, был доклад французского посла в СССР Р. Кулондра своему правительству, в котором тот высказал мнение, что «СССР готовится, главным образом, к оборонительной войне». Кроме того, как он отметил, «грозной неизвестной величиной является реальная ценность командования». Поэтому Кулондр сделал однозначный вывод: в случае войны с Германией Франции не стоило рассчитывать на существенную военную помощь со стороны России, которая «подверглась такому кровопусканию, что не может не находиться в ослабленном состоянии» [155].

В то же самое время английский военный атташе подполковник Файэрбрэйс в докладе своему Министерству иностранных дел полагал, что Красная Армия по-прежнему сильна в обороне. Однако, по его мнению:

«<…> с военной точки зрения имеются значительные сомнения относительно того, способен ли Советский Союз выполнить свои обязательства по договору с Чехословакией и Францией, ведя наступательную войну» [156].

В конце июня 1938 г. новый военный атташе Франции в СССР полковник О.-А. Паласе, который постоянно выступал за тесное сотрудничество своей страны с Советским Союзом и был склонен оправдывать многие происходившие в нем тогда события, тем не менее доносил в Париж:

«1) Красная Армия, вероятно, более не располагает командирами высокого ранга, которые бы участвовали в мировой войне иначе как в качестве солдат или унтер-офицеров.

2) Разработанная Тухачевским и его окружением военная доктрина, которую наставления и инструкции объявили вредительской и отменили, более не существует.

3) Уровень военной и общей культуры кадров, который и ранее был весьма низок, особенно упал вследствие того, что высшие командные посты были переданы офицерам, быстро выдвинутым на командование корпусом или армией, разом перепрыгнувшим несколько ступеней и выбранными либо из молодежи, чья подготовка оставляла желать лучшего и чьи интеллектуальные качества исключали критичную или неконформистскую позицию, либо из среды военных, не представляющих ценности, оказавшихся на виду в гражданскую войну и впоследствии отодвинутых, что позволило им избежать всякого контакта с «врагами народа». В нынешних условиях выдвижение в Красной Армии представляет своего рода диплом о некомпетентности.

4) Чистка, распространяющаяся по лестнице сверху вниз, глубоко дезорганизует воинские части и скверно влияет на их обучение и даже на условия их существования. В этом отношении весьма показательны все более многочисленные нарекания на плохое обслуживание военной техники и учреждение Ворошиловым «комиссий по экономическому сотрудничеству». Примечательно, что деятельность этих комиссий, превращающая воинские части в сельскохозяйственные предприятия и затрудняющая обучение, тремя годами ранее была признана вредной и отменена.

5) Непрекращающиеся перемещения офицеров <…> против чего советское командование с 1930 г. решительно выступало, вследствие чистки стали как никогда многочисленными<… >

6) Учреждение института военных комиссаров[31], усилия, прилагаемые для того, чтобы поставить во главе воинских частей офицеров, служивших в отдаленных друг от друга местностях и незнакомых между собой, и все более непосредственное наблюдение со стороны органов государственной безопасности ставит кадры Красной Армии в положение невозможности полезной работы и лишает их всякой инициативы и увлеченности делом.

7) Даже дисциплина подорвана критикой со стороны подчиненных, которых к тому подталкивают и поощряют, своих начальников, постоянно подозреваемых в том, что завтра они окажутся «врагами народа».

Эта прискорбная ситуация, которая нанесла советским кадрам (по крайней мере, высшему командованию) более серьезный урон, чем мировая война, делает Красную Армию в настоящее время почти непригодной к использованию. Советские власти отдают себе в этом отчет и прилагают неослабные усилия по скорейшей подготовке новых кадров. Однако, несмотря на создание многочисленных новых училищ и интенсивное направление офицеров на курсы повышения квалификации, для того, чтобы зарубцевались тяжелейшие раны от катастрофы, вызванной чисткой, по всей вероятности, потребуются многие годы» [157].

Просим извинения у читателя за пространную цитату, в которой изложен весьма компетентный, на наш взгляд, анализ кадровой политики советского руководства и состояния боеспособности РККА в связи с репрессиями. Представители ближайших соседей СССР сделали те же самые выводы из происходящих там событий. Скажем, латышский военный атташе майор Гюнтер в августе 1938 г. написал в Ригу:

«Быстрая смена командиров и исчезновение имен прежних вождей из печати свидетельствуют о том, что армия понесла огромные потери за время чисток. <…> боеспособность Советской армии так сильно пострадала в результате недавних расследований и казней, что советский режим осознал свою неспособность воевать и пойдет на неограниченные уступки, лишь бы избежать сейчас большой войны» [159].

По оценке польского министра иностранных дел Бека, после больших московских процессов СССР стал «слишком слаб, чтобы начать военные действия» [160].

Такое низкое мнение о боевой готовности Красной Армии и уровне подготовки ее командного состава, несомненно, поощряло его врагов на агрессивные действия. В то же самое время и потенциальные друзья больше не рассматривали Советский Союз в качестве подходящего возможного союзника. Его перестали считать сильным в военном отношении и те, и другие. Причем именно тогда, когда Вторая мировая война была уже на пороге…

Обстановка в Европе в канун войны

В ночь на 30 сентября 1938 г. в Мюнхене руководители Англии и Франции подписали печально знаменитое соглашение и тем самым допустили грубейшую политическую ошибку пойдя на поводу у Гитлера и отдав ему Судетскую область Чехословакии. Тогда перед ними стоял нелегкий выбор: немедленно начать войну с Германией или довериться обещанию фюрера, громогласно заявившему за три дня до Мюнхенского сговора на митинге в берлинском Дворце спорта перед 15 тысячами нацистских активистов:

«Мы подходим сейчас к последней проблеме, требующей своего разрешения. Это последнее территориальное требование, которое я выдвигаю перед Европой. В 1919 году три с половиной миллиона немцев были отрезаны от своих соотечественников группой сумасшедших политиков».

И добавил, обращаясь в адрес английского премьер-министра Чемберлена:

«Я по-прежнему заверяю его, что, когда чехи урегулируют отношения со своими национальными меньшинствами, государство Чехословакия перестанет меня интересовать, и, если хотите, я могу дать ему еще одну гарантию: нам не нужны никакие территории Чехословакии» [161].

В тот злосчастный день Чемберлен и его французский коллега Даладье предпочли поверить лживым словам фюрера. Они хотели купить долговременный мир в Европе за кусок чешской земли, но договору, подписанному ими в Мюнхене, была суждена короткая жизнь. Всего через полгода, несмотря на все свои обещания, Гитлер без всякого смущения проглотил Чехию. Все было сделано без применения силы: оказалось вполне достаточно только угрозы со стороны Германии. Слабовольный чешский президент Гаха не выдержал бесцеремонного давления нацистов и 15 марта 1939 г. сам подписал в Берлине официальную декларацию. Там говорилось:

«Президент Чехословакии заявил, что, стремясь <…> к окончательному установлению мира, он с полным доверием отдает судьбу чешского народа и страны в руки фюрера германского рейха» [162].

В тот же день немецкие войска начали оккупацию Чехии (Богемии) и Моравии, а назавтра всему миру было объявлено об их присоединении к Германии в качестве протектората. Еще накануне, 14 марта, от Чехии отделилась Словакия, создав свое собственное марионеточное правительство. Таким образом, формально Гитлер не нарушил Мюнхенское соглашение: Чехословакии, незыблемость границ которой была гарантирована, де-юре уже не существовало. Тем не менее, все эти драматические события полностью развеяли все былые иллюзии лидеров западных стран относительно действительных намерений и целей германского руководства. Они, наконец, осознали, что их прежняя близорукая политика умиротворения только поощряла растущий аппетит нацистов, которых можно было остановить только силой или, по крайней мере, угрозой силы.

Следующей жертвой германской агрессии должна была стать Польша. Уже 21 марта немцы в ультимативной форме потребовали у поляков присоединить Данциг к Германии и построить через «польский коридор» экстерриториальную железную дорогу, а заодно и шоссе. В такой обстановке во время дебатов в британском парламентском Комитете по иностранной политике 27 марта Чемберлен высказался о необходимости принять вызов Гитлера, чтобы «обуздать и сорвать попытку Германии добиться мирового господства» [163].

А 31 марта он уже во всеуслышание объявил в парламенте:

«<…> в случае любой акции, которая будет явно угрожать независимости Польши и которой польское правительство соответственно сочтет необходимым оказать сопротивление своими национальными вооруженными силами, правительство Его Величества считает себя обязанным немедленно оказать польскому правительству всю поддержку, которая в его силах» [164].

Франция заняла аналогичную позицию. Совместно с Англией она начала предпринимать практические шаги по укреплению своих собственных военных возможностей и расширению антигерманской коалиции. Одним из этих шагов стали переговоры между военными представителями Англии, Франции и Польши. Их целью было установление более тесного сотрудничества перед лицом растущей на глазах угрозы со стороны Германии.

В отличие от чехов, поляки были готовы в случае необходимости без колебания сражаться с немцами. Больше того, 18 августа 1939 г. посол Польши во Франции Ю. Лукасевич самоуверенно заявил министру иностранных дел этой страны Ж. Боннэ: «Не немцы, а поляки ворвутся в глубь Германии в первые же дни войны!» [165]. Чуть позже, 26 августа, один из польских министров без тени сомнения уверял американского посла в СССР Джозефа Дэвиса: «Через три недели после начала войны польские войска будут в Берлине» [166]. Однако, несмотря на воинственные заявления политиков Польши, ее военные достаточно трезво оценивали свои реальные возможности. Польский главнокомандующий Рыдз-Смиглы информировал французский генштаб, что на случай войны с Германией его армия имеет сугубо оборонительные планы. Их главной целью ставилось «причинить немцам наибольшие потери и не дать себя разбить до начала операций союзников на Западе» [167].

Маршал Рыдз-Смиглы в канун войны проводит смотр 1-го легкого танкового батальона, вооруженного танками 7ТП

Для успешного противостояния вермахту полякам не хватало оружия, особенно современного. От союзников они надеялись получить, в первую очередь, танки и самолеты, но в конечном итоге досталось им немного. Главным приобретением стали 50 французских легких танков Рено R-35. Они поступили в Польшу в июле 1939 г., незадолго до начала войны, поэтому освоить их как следует не успели. Кроме них, поляки получили для ознакомления и оценки три французских легких танка «Гочкис Н-35» и единственный экземпляр английского легкого танка «Матильда I». Еще 50 R-35 были закуплены, но их так и не удалось доставить в Польшу прежде, чем разразилась война.

С авиацией дела обстояли еще хуже. Англия и Франция тогда и сами заметно уступали Германии в количестве современных боевых самолетов. Им пришлось предпринять большие усилия для ликвидации этого отставания, и они не могли себе позволить экспортировать большие количества дефицитной техники даже своим ближайшим союзникам. В этой связи хотелось бы прояснить одно старое заблуждение. Видный советский историк Д.М. Проэктор еще в начале 60-х гг. опубликовал монографию, в которой утверждал:

«<…> Британцы уклонялись от оказания Польше помощи оружием для сухопутных сил и флота, но обещали значительную поддержку в воздухе путем передачи Польше 524 бомбардировщиков, 500 истребителей и 280 самолетов других типов, что казалось вполне достаточным для противодействия германским военно-воздушным силам» [168]. Число обещанных Польше самолетов (1304) вызвало у нас большие сомнения. Проэктор в своей книге сослался на польского военного историка Ежи Кирхмайера. На указанной им странице 15 действительно речь идет о самолетах:

«Согласно данным, переданным через генерала Клэйтона и полковника Дэвидсона, в мае 1939 г. британская авиация могла использовать против немцев в первой линии: 524 бомбардировщика, 500 истребителей, 96 связных самолетов, 184 разведчика и гидросамолета» [169]. Как видим, речь шла об общем парке боевых машин английской авиации того периода. Эти цифры подтверждаются протоколом первого заседания польско-английских штабных переговоров по авиационным вопросам, состоявшихся 24 мая 1939 г., который опубликован в сборнике документов, изданном в Варшаве в 1968 г. Англию представлял полковник авиации Дэвидсон. В ходе обсуждения он информировал своих польских коллег[32] о текущем состоянии дел в английских ВВС. На тот момент они насчитывали:

«524 бомбардировщика с радиусом действия свыше 560 км, 500 истребителей (1. VI.39), из них 50–70 % современных, 96 самолетов для связи с наземными войсками, 184 разведчика и гидросамолета» [170].

Понятно, что англичане вовсе не собирались отправить полякам сразу все свои самолеты первой линии. Видимо, Д.М. Проэктор воспользовался услугами недобросовестного переводчика и допустил досадную ошибку, которая, сожалению, тиражируется во всех последующих изданиях его книги, а также повторяется в трудах многих других историков.

В метрополии на складах хранилось еще 2 тыс. самолетов, которые безнадежно устарели и не годились для войны с Германией. Они сохранялись только на случай колониальных конфликтов и не были брошены в бой даже в самое тяжелое время «битвы за Англию». Поляков по понятным причинам интересовали только современные боевые машины. Тем более что им приходилось самим полностью оплачивать все поставки. Ведь понятия «ленд-лиз» в то время еще не существовало. В июле 1939 г., когда угроза войны неизмеримо возросла, прибывший в Варшаву начальник британского генштаба генерал Айронсайд «обещал поставить Польше 100 бомбардировщиков новейшей конструкции и 40 истребителей типа «Харрикейн» [171]. Но и эти самолеты в Польшу вовремя попасть не успели.

Но вернемся к англо– французской дипломатии весны 1939 г. Одним из направлений ее деятельности была известная попытка достигнуть военного союза с СССР, направленного против гитлеровской Германии. Ход и результаты политических и военных переговоров между представителями Англии, Франции и СССР были неоднократно и подробно описаны. Попытаемся проанализировать причины их неуспеха.

Упомянутый нами перерыв в конце 1938 г. в разработке новых советских военных планов на фоне бурных событий в международной обстановке и существенного изменения границ в Европе произошел отнюдь не случайно. Он был связан, очевидно, с тем обстоятельством, что высшее советское руководство никак не могло окончательно определиться, кого же следует считать своим наиболее вероятным противником, а кого – партнером. Все более возрастающая угроза со стороны нацистской Германии никаких сомнений не вызывала, однако наряду с ней в будущие враги записывали не только Польшу и Финляндию, но иногда даже Швецию, которая сохраняла нейтралитет во всех войнах, начиная еще с 1814 года. В директиве Ворошилова и Шапошникова наркому ВМФ от 27.02.1939 говорилось:

«Оперативный план РККА на 1939 год исходит из предположения одновременного выступления против СССР:

на Западе – объединенных сил Германии и Польши, с вероятным участием военно-морского флота Италии и на Востоке – Японии.

Учитывается возможность сохранения нейтралитета Финляндией. Эстонией. Латвией. Румынией. Болгарией и Турцией, длительность и устойчивость которого будут зависеть от создавшейся политической обстановки и успехов первых операций РККА и РКВМФ» [172].

Нельзя не отметить, что Финляндию, Эстонию, Латвию и Румынию, которых раньше неизменно причисляли к списку первых врагов СССР, на этот раз перевели в потенциально нейтральные страны. Зато Англию неизменно продолжали рассматривать в качестве <…> скрытого организатора и руководителя агрессии» против Советского Союза [173]. Зная все эти обстоятельства, не приходится удивляться провалу политических и военных переговоров между Англией, Францией и СССР в канун Второй мировой войны. У них было очень мало шансов закончиться успехом, слишком глубокая пропасть недоверия разделяла их участников. Для этого недоверия у обеих сторон были свои веские причины. Прежде всего долголетняя взаимная неприязнь, начавшаяся сразу после заключения сепаратного Брестского мира в 1918 г. и аннулирования большевиками всех российских долгов. Сыграли свою отрицательную роль и непрерывная враждебная пропаганда, которую вели друг против друга непримиримые идеологические противники, а также неоднократные обоюдные попытки подорвать друг у друга общественный строй. При этом каждый имел основания опасаться, что ему придется в конечном итоге голыми руками таскать каштаны из огня для выгоды другого, и, естественно, не желал этим заниматься.

Позорное Мюнхенское соглашение тоже внесло несомненный отрицательный вклад в срыв попытки создать широкую коалицию, направленную против растущей агрессии со стороны Германии. Оно не только поощрило дальнейшие аппетиты Гитлера, но и сильно подорвало веру СССР в желание Англии и Франции предпринять какие-то практические меры для обуздания нацистской агрессии. Кроме того, в то время Советский Союз в экономическом и военном отношении выдвигался в число ведущих стран мира и хотел, чтобы с ним считались в важных международных делах подобающим образом. Поэтому Сталин почувствовал себя незаслуженно оскорбленным, когда его страну бесцеремонно отстранили от участия в решении судьбы Чехословакии осенью 1938 года.

Вопреки широко распространенному мнению, многое говорит о том, что СССР тогда совсем не рвался оказать реальную помощь чехам. Так, на запрос Праги о возможной военной помощи Чехословакии Москва специально долго не отвечала, пока не стало поздно. Дипломатическая и военная активность Советского Союза носили чисто демонстративный характер. На самом деле он ни с кем воевать не собирался. Неопровержимым доказательством этого является свидетельство видного военного историка и знатока предвоенного советского военного планирования генерал-полковника Ю.А. Горькова о том, что в Генштабе РККА план оказания военной помощи Чехословакии не разрабатывался даже впрок [174]. Еще один характерный штрих: когда поляки стали требовать у чехов отдать им Тешин, СССР выступил с официальной нотой, в которой угрожал денонсировать советско-польский договор о ненападении, если они не остановятся. Поляки в резкой форме отвергли советскую угрозу и все-таки ввели свои войска в Тешин. А СССР никак на это не среагировал, «забыв» о своей же ноте. Из-за этого его авторитет в глазах польского руководства сильно упал.

Тем не менее, сделка, заключенная в Мюнхене, была воспринята советскими руководителями как откровенная попытка повернуть немецкую агрессию на Восток, т. е. направить ее против СССР. На самом деле такая точка зрения никак не соответствовала действительности, ведь для Англии и Франции было абсолютно неприемлемо дать Германии даже малейшую возможность захватить громадные советские сырьевые и продовольственные ресурсы. Обладая ими, немцы, безусловно, становились доминирующей силой в Европе, а объединившись с Японией, вполне могли начать борьбу и за передел мира. Ко всему прочему, успешно апробированная союзниками в ходе Первой мировой войны стратегия блокады Германии потеряла бы всякий смысл, если бы ей удалось овладеть плодородными землями и неисчерпаемыми источниками сырья на Востоке. В действительности руководство Англии и Франции пошли на Мюнхенское соглашение с Германией, тщетно пытаясь сохранить статус-кво в Европе за минимальную цену. Однако в данном случае истинные мотивы действий англичан и французов не столь существенны. Гораздо важнее мнение, которое создалось о них тогда у руководства СССР. А это руководство увидело в Мюнхенском сговоре очевидное подтверждение обоснованности своего давнишнего глубокого недоверия к бывшим союзникам России по Антанте.

Англичане и французы тоже имели реальные основания не верить в возможности Советского Союза стать их полезным и эффективным партнером против Германии. После громогласного разоблачения широкомасштабных заговоров в 1937–1938 гг. и связанных с ними показательных судебных процессов и массовых «чисток» в стране и ее вооруженных силах, у них появились вполне обоснованные сомнения в надежности и устойчивости СССР как военного союзника и способности его армии успешно вести большую современную войну Это наглядно иллюстрируют приведенные в предыдущей главе примеры донесений из Москвы иностранных военных атташе.

К этому можно добавить еще одно, не менее важное соображение: Англия и Франция так же, как и СССР, сильно недооценивали возросшую за последнее время военную мощь Германии и надеялись, что в случае необходимости сумеют справиться с ней своими собственными силами. Никто тогда пока не осознавал, что многократно увеличившийся за короткое время после ликвидации версальских ограничений вермахт взял на вооружение не только новейшую военную технику, но и передовую тактику «блицкрига», превратившись фактически в одну из сильнейших в мире армий.

Англо-французское руководство все еще питало надежду, что перед лицом непосредственной угрозы отпора с их стороны Германия все-таки не посмеет пойти на авантюру и развязать очередную мировую войну. В то же время они не забывали, что события могут пойти по совсем иному сценарию, и были вынуждены строить свои отношения с СССР, учитывая эту возможность. Цели тогдашних англо-советских политических переговоров вполне откровенно изложены в меморандуме Министерства иностранных дел Великобритании от 22 мая 1939 г.:

«Кажется целесообразным заключить какое-то соглашение, в соответствии с которым Советский Союз пришел бы к нам на помощь в случае нападения на нас на Западе, и не только для того, чтобы принудить Германию вести войну на два фронта, но и, пожалуй, по причине, изложенной турецким министром иностранных дел генералу Вейгану: если война неизбежна, то необходимо попытаться вовлечь в нее Советский Союз, в противном случае в конце войны Советский Союз, с его нетронутой армией и лежащими в развалинах Англией и Германией, стал бы господствовать в Европе. (Имеются признаки того, что подлинная советская политика направлена – и будет направлена – на то, чтобы вовлечь нас в войну, а самим постараться остаться вне ее.) Пусть даже мы не можем полностью полагаться на искреннее желание или способность советского правительства выполнить свои договорные обязательства, но, тем не менее, альтернатива, при которой Советский Союз останется свободным от всяких ограничений и будет постоянно испытывать соблазн заигрывать с обеими сторонами и стравливать их между собой, может представить собой не менее, а, пожалуй, и более опасную ситуацию, чем та, которая возникнет в случае сотрудничества с недобросовестным или недееспособным партнером» [175].

Таким образом, британские политики полагали, что, несмотря на все недостатки, которые СССР имел в их глазах, заиметь его в качестве союзника будет куда полезнее, чем оставить нейтральным, не говоря уже о том, чтобы превратить во врага. В то же время они совершенно точно прочувствовали, в чем заключалась тогдашняя стратегия Сталина. А тот действительно считал войну неизбежной и в этой ситуации старался сыграть как можно более выгодную для себя роль. Свой план действий Сталин озвучил намного раньше описываемых событий, в речи на Пленуме ЦК РКП(б), произнесенной 19 января 1925 г.:

«Если что-либо серьезно назреет, то наше вмешательство, не скажу обязательно активное, не скажу обязательно непосредственное, оно может оказаться абсолютно необходимым. В этом именно надежда на то, чтобы победа могла быть для нас одержанной в данной обстановке. Это не значит, что мы должны обязательно идти на активное выступление против кого-нибудь. Это неверно. Если у кого-нибудь такая нотка проскальзывает – это неправильно. Если война начнется, мы, конечно, выступим последними, самыми последними, для того, чтобы бросить гирю на чашку весов, гирю, которая могла бы перевесить» [176].

Эти сталинские мысли и легли в основу советской внешней политики того времени. С его точки зрения заключение военного союза с Англией и Францией для СССР было крайне невыгодным, так как в этом случае Советскому Союзу пришлось бы вступить в войну с самого ее начала, ибо Сталин намеревался как можно дольше оставаться в стороне от надвигающейся битвы. Пока другие страны обескровливали бы друг друга в смертельной борьбе, он собирался укреплять свое государство и его армию. По расчетам Сталина, ему никуда не надо было спешить, поскольку он ожидал длительную борьбу на истощение между Германией и Англией с Францией по образцу Первой мировой войны. Позиция стороннего наблюдателя позволяла Советскому Союзу самому выбрать удобные для себя обстоятельства и время для вступления в войну, чтобы завершить ее по своему собственному сценарию. Этого как раз и опасались англичане.

Сталин решил не просто выжидать такой момент, а за это время извлечь максимальные выгоды, которые сулила позиция решающей третьей силы, стоящей над схваткой. Ведь ее, несомненно, стремились бы привлечь на свою сторону обе воюющие коалиции, готовые щедро заплатить за помощь своему потенциальному мощному союзнику. А перед войной англичане и французы не предлагали СССР никаких материальных приобретений. Результатом договора с ними было бы только предотвращение войны или откладывание ее на потом. Между тем еще в апреле 1939 г. начались первые осторожные взаимные советско-германские прощупывания на дипломатическом уровне. Вначале они были еще очень робкими, поскольку обе стороны вполне обоснованно опасались нарваться на оскорбительный отказ оппонента. Ведь представить политическими партнерами Германию и СССР было чрезвычайно трудно. Поэтому сначала речь шла, главным образом, об улучшении торговли между двумя странами.

Настоящий прорыв произошел 26 июля, когда немцы впервые предложили советским представителям Г.А. Астахову[33] и Е.И. Бабарину[34] не просто абстрактное улучшение взаимоотношений, но и конкретные темы для переговоров о цене этого улучшения. Речь шла о Прибалтике, Польше и Румынии. Немцам нужно было только, чтобы СССР не оказался на стороне Англии, Франции и Польши в случае их конфликта с Германией. Заведующий восточноевропейской референтурой МИДа Германии К. Шнурре повторил уже звучавшую ранее фразу что в «германской лавке есть все товары» для СССР [177]. Любопытно, как он обосновал саму возможность установления хороших политических отношений между коммунистическим СССР и фашистскими странами:

«<…> во всем районе от Балтийского моря до Черного моря и Дальнего Востока нет, по моему мнению, неразрешимых внешнеполитических проблем между нашими странами. В дополнение к этому, несмотря на все различия в мировоззрении, есть один общий элемент в идеологии Германии, Италии и Советского Союза: противостояние капиталистическим демократиям. Ни мы, ни Италия не имеем ничего общего с капиталистическим Западом. Поэтому нам кажется довольно противоестественным, чтобы социалистическое государство вставало на сторону западных демократий» [178].

После личной беседы имперского министра иностранных дел Риббентропа с Астаховым, 3 августа, Шнурре подал идею добавить к желательному для обеих сторон торгово-кредитному соглашению секретный дополнительный протокол, оговаривающий общее улучшение отношений между ними. Первоначально из Москвы пришел резкий отказ на это неожиданное немецкое предложение, там не хотели привязывать политику к чисто экономическому документу. Но идея не пропала даром и очень скоро была претворена в жизнь, правда, в несколько ином качестве.

Невероятное, на первый взгляд, сближение СССР и Германии произошло совсем не случайно. Наряду с коренными идеологическими противоречиями у них были общие противники, и прежде всего – Англия. Сталин тогда считал ее куда более опасным врагом СССР, чем нацистскую Германию, так как серьезно опасался, что эта страна старается направить германскую агрессию в сторону Советского Союза. Он был вовсе не прочь, в свою очередь, расправиться с англичанами немецкими руками. Поэтому понятно, что новое серьезное немецкое предложение, изложенное Шуленбургом Молотову 15 августа, попало на благодатную почву. В этот день Шуленбург впервые заговорил о заключении между СССР и Германией не только широкого торгового договора, но и пакта о ненападении. Через два дня Риббентроп через германского посла уточнил, что речь идет о пакте на 25 лет. Немцы очень спешили, ведь до назначенного Гитлером срока нападения на Польшу оставались считаные дни. И Риббентроп заявил, что готов прилететь в Москву для подписания договора хоть на следующий день.

19 августа Шуленбург передал Молотову германский вариант будущего пакта. В тот же самый день он получил от наркома иностранных дел советский проект договора, который, в отличие от германского, содержал не два, а пять пунктов. Самым важным из них было пожелание приложить к нему в качестве неотъемлемой части специальный протокол по внешнеполитическим вопросам. При этом срок действия договора ограничивался пятью годами. Гитлера не устраивало в советском предложении только одно: Риббентропа приглашали приехать в Москву слишком поздно, 26 или 27 августа. Такие сроки были совершенно неприемлемыми для немцев в связи с их намерением напасть на Польшу утром 26 августа. К этому времени они желали иметь в своем кармане уже подписанный и действующий договор, чтобы исключить всякие неожиданности в поведении Советского Союза после начала войны. В ответ на настоятельную личную просьбу Гитлера Сталин согласился принять Риббентропа раньше, 23 августа. Тот прибыл в Москву в час дня и продемонстрировал всему миру впечатляющий образец молниеносной успешной дипломатии. Это было совсем не трудно, поскольку заинтересованность сторон в скорейшем заключении договора была обоюдной. В целях скорейшего заключения договора Гитлер тогда с готовностью шел навстречу любым пожеланиям Сталина. Так, балтийские порты Либава (Лиепая) и Виндава (Вентспилс) были переданы в сферу советского влияния по первому же его требованию. Обстановка вынуждала фюрера не скупиться, и при разделе сфер влияния с Советским Союзом он проявил немалую щедрость. И немудрено: фактически немцы очень выгодно приобрели бесценное для себя спокойствие на границе с СССР, отдав ему земли, которые им все равно не принадлежали и которые они в любом случае собирались вскоре отнять обратно.

В.М. Молотов подписывает Пакт о ненападении.

Сзади: начальник Генштаба командарм I ранга Б.М. Шапошников, И. фон Риббентроп, И.В. Сталин

Сам Гитлер очень точно охарактеризовал соглашение с советской страной: «Это пакт с сатаной, чтобы изгнать дьявола» [179]. Ни у кого не возникало ни малейшего сомнения, что война не на жизнь, а на смерть между СССР и Германией – это только вопрос времени. И это время уже стремительно истекало…

Окончательно согласованный текст договора состоял из семи пунктов и был подписан в 2 часа 30 минут ночи 24 августа. При этом официальной датой его подписания считается 23 августа 1939 г. Свое название пакт получил в честь подписавших его Молотова и Риббентропа и вступил в силу немедленно, даже не дожидаясь ратификации, а срок его действия устанавливался в 10 лет. При этом если ни одна из договаривающихся сторон не денонсировала соглашение за год до его истечения, то оно автоматически продлевалось на последующие пять лет. Договор был немедленно напечатан во всех газетах, ведь в его содержании не было ничего необычного. Но дело было вовсе не в самом пакте: в его заключении не было особой необходимости, ведь еще 24 апреля 1926 г. в Берлине представители СССР и Германии уже подписали договор о ненападении и нейтралитете. Он был заключен на пять лет, а 24 июня 1931 г. продлен без указания срока истечения. Этот договор расторгался только через год после его денонсации любой из договаривающихся сторон, а в случае ее отсутствия продолжал действовать [180]. Действовал он и в 1939 г.

Очевидно, подлинный смысл пакта 1939 г. для обеих сторон заключался в оставшемся секретным для всего остального мира дополнительном протоколе. Вот его текст:

«При подписании договора о ненападении между Германией и Союзом Советских Социалистических Республик нижеподписавшиеся уполномоченные обеих сторон обсудили в строго конфиденциальном порядке вопрос о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе. Это обсуждение привело к нижеследующему результату:

1. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР. При этом интересы Литвы по отношению Виленской области признаются обеими сторонами.

2. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарева, Висла и Сана.

Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого Польского государства и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития.

Во всяком случае оба правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия.

3. Касательно юго-востока Европы с советской стороны подчеркивается интерес СССР к Бессарабии. С германской стороны заявляется о ее полной политической незаинтересованности в этих областях.

4. Этот протокол будет сохраняться обеими сторонами в строгом секрете.

Москва,

23 августа 1939 г.

По уполномочию

Правительства СССР

В. Молотов

За Правительство

Германии

И. Риббентроп» [181].

Необходимо отметить, что само заключение секретного протокола вне зависимости от его содержания было несомненным отходом от принципа отказа от тайной дипломатии, во всеуслышание провозглашенного на заре советской власти в «Декрете о мире». Тем более что секретный протокол прямо противоречил Статье 3 договора о ненападении между СССР и Польшей, заключенного 25 июля 1932 г. и продленного 5 мая 1934 г. до конца 1945 г. Там было сказано предельно четко:

«Каждая из договаривающихся сторон обязуется не принимать участия ни в каких соглашениях, с агрессивной точки зрения явно враждебных другой стороне» [182].

Мало того, руководители СССР и Германии келейно взяли на себя решение важнейших вопросов существования других стран, откровенно растоптав один из принципов основополагающих международного права – принцип суверенного равенства государств. Но люди, составившие и подписавшие пакт, меньше всего задумывались о моральной стороне своих действий и о каких-то правах тех стран и их населения, которые они беззастенчиво поделили между собой, ведь их гораздо больше заботила своя собственная выгода. Гитлер сделал Сталину предложение, от которого трудно было отказаться. Приняв его, советский вождь получил, наконец, реальную возможность присоединить к СССР земли, которые когда-то входили в состав Российской империи. Сталин тогда искренне считал этот шаг своим огромным успехом и был уверен, что теперь все козыри находятся в его руках и он мог диктовать условия большой международной игры, когда пожелает.

Между тем он не осознавал серьезнейшую внутреннюю противоречивость своей международной политики: основным военно-политическим и экономическим партнером Советского Союза стала нацистская Германия, страна с изначально глубоко враждебной ему идеологией. Тем самым СССР оказывал существенную помощь своему же несомненному смертельному врагу. Главным в этой помощи были даже не поставки в Германию стратегического сырья и не моральная поддержка ее на международной арене. Немцам была предоставлена бесценная возможность бить своих врагов поодиночке, и они ее не упустили.

Если кратко подытожить развитие событий в Европе в канун Второй мировой войны и во время ее начального периода, то складывается следующая картина. Пользуясь попустительством руководства западных держав, и прежде всего Англии и Франции, с их близорукой политикой «умиротворения» Германии, кульминацией которой стало Мюнхенское соглашение, Гитлер и его клика создали на заранее подготовленном фундаменте рейхсвера мощную армию агрессии – вермахт. С овладением Австрией и Чехословакией, гитлеровская Германии вышла на выгодные исходные рубежи для развязывания Второй мировой войны. Обеспечив себе крепкий тыл в результате сговора с СССР, оформленного пактом Молотова – Риббентропа, нацистам удалось в короткие сроки коренным образом изменить соотношение сил в Европе в свою пользу. А потом настала очередь Советского Союза…

Поневоле возникает вопрос: была ли у Сталина альтернатива заключению пакта с нацистами, и если да, то какая? Как известно, история не терпит сослагательного наклонения, но это уже тогда, когда происшедшие события стали историей. А в то время у Сталина, безусловно, был выбор различных вариантов действий. Например, заключить военный союз с Англией и Францией, направленный против Германии. Мы уже говорили о том, почему эта возможность не была реализована. Можно добавить еще одну причину: несмотря ни на какие советы и уговоры англичан и французов, поляки категорически отказывались допустить Красную Армию на свою территорию, и у них были серьезные опасения. Вот как их сформулировал тогдашний министр иностранных дел Польши Ю. Бек:

«Маршал Ворошилов пытается осуществить теперь мирным путем то, чего он добивался при помощи военной силы в 1920 году» [183].

Однако упорство поляков в этом важном для них самих вопросе было отнюдь не беспредельным. Национальный герой Польши и ее многолетний лидер маршал Ю. Пилсудский завещал своим наследникам принцип, согласно которому запрещалось даже рассматривать возможность разрешения чужеземным солдатам войти в страну. Но во время войны это правило могло и смягчиться. Именно поэтому 19 августа 1939 г. начальник главного штаба польской армии генерал

В. Стахевич в разговоре с французским и английским военными атташе вначале долго настаивал: «Польша не может согласиться, что иностранные войска вступят на ее территорию». Но затем он все же добавил: «<…> с одной стороны, этот принцип был противопоставлен немцам, а с другой стороны, как только начнутся военные действия, он не будет иметь первоначального значения» [184].

По существу, СССР в то время было выгодно использовать территорию Польши в качестве предполья на случай войны с Германией. Польская армия своим сопротивлением обеспечила бы время, вполне достаточное для полной мобилизации и развертывания Красной Армии. В боях с поляками немцы понесли бы большие потери в людях и израсходовали немалые материальные средства, особенно горючее и боеприпасы. Вермахт оказался бы не способен немедленно начать интенсивные операции против СССР. При столкновении с Красной Армией его фланги не были обеспечены: ни Румыния, ни Финляндия в 1939 г. и сами не являлись союзниками Германии, и не имели на своей территории немецких войск. А главное, над германским тылом на Западе тогда нависала французская армия, которая одним фактом своего существования отвлекала на себя значительные силы немцев. При этом сам вермахт образца лета 1939 года был вовсе не так велик и силен, каким он стал через два года. У него еще не было ни свежего боевого опыта, ни значительных обученных людских резервов, ни достаточных материальных ресурсов, необходимых для ведения длительной войны на два фронта, ни даже разработанного плана войны с СССР. Таким образом, начальные условия для вступления в схватку с немцами осенью 1939 года для Красной Армии сложились бы намного более благоприятными, чем в злополучном июне 1941 года.

Даже простое уклонение от вступления в любые военные блоки и проведение простой политики враждебного нейтралитета по отношению к Германии было бы куда выгоднее для СССР, чем прямая материальная и моральная поддержка своего несомненного будущего врага. Немецкая экономика не была готова к длительной войне на истощение в условиях блокады, которую навязывали ей союзники. Об этом прекрасно знало германское военное руководство, поэтому Гитлер поспешил поднять настроение своих генералов еще до того, как соглашение с СССР было подписано. Выступая перед ними 22 августа 1939 г., он с ликованием заявил:

«Русские сообщили, что они готовы заключить пакт. Таким образом, я выбил из рук западных господ [Англии и Франции] их оружие» [185].

Гитлер имел в виду блокаду Германии союзниками, представлявшую собой смертельную угрозу и для ее экономики, и для всего населения.

В то время Третий рейх располагал достаточными ресурсами только для семи важнейших видов сырья из 30, незаменимых для работы военной промышленности. Особенно сказывалось отсутствие источников никеля, олова, вольфрама, молибдена, хрома, бериллия, платины и бокситов [186]. Еще больше усугубляла ситуацию отдаленность большинства источников импорта. Например, хром немцы закупали, главным образом, в Южной Африке и Турции, 90 % меди – преимущественно в британских доминионах, Африке, Чили и США, никель – в Канаде и Норвегии, сурьму и вольфрам – в Китае. Все бокситы ввозили с Балкан и из голландских колоний в Индонезии. Германии приходилось импортировать свыше 70 % потребляемой нефти и нефтепродуктов, при этом основным источником для них являлись Северная и Южная Америки [187].

Блокада союзников разом отрезала Третий рейх от большинства из этих источников. Прокормить себя немцы тоже были не в состоянии. Лишенная советских поставок Германия осталась бы без жизненно необходимого ей продовольствия и сырья, особенно такого стратегически важного, как нефтепродукты, цветные и легирующие металлы, хлопок и лесоматериалы. Размеры этих поставок были весьма внушительными: с сентября 1939 по 22 июня 1941 г. Советский Союз экспортировал в Германию товары общим весом 4 541 205 т [188].

Нельзя забывать и о других дефицитных товарах, которые попадали к немцам транзитом через советскую территорию.

Так, по Транссибирской магистрали в Германию катились грузы из Японии, Китая и Маньчжоу-Го. Среди разнообразных товаров с Дальнего Востока наибольшее значение имели каучук, медь, вольфрамовая руда и продовольствие. Всего за 1940 г. и пять первых месяцев 1941 г. оттуда в рейх попали 378 608 т грузов. В те же самые сроки советские железные дороги перевезли в Германию из Афганистана 2430 т хлопка, шерсти и сухофруктов. Это же добро по тому же адресу шло и из Ирана. Кроме того, с сентября 1939-го до конца мая 1941 г. немцы получили оттуда немало продовольствия, кожи и других необходимых им товаров общим весом 107 580 т [189].

Таким образом, за время действия пакта Молотова-Риббентропа суммарный вес германского импорта из СССР, а также с Дальнего и Среднего Востока транзитом через территорию Советского Союза, достиг 5 029 823 т. Чтобы нагляднее представить себе величину этого обширного потока, достаточно сказать, что для его перевозки потребовались 8383 стандартных железнодорожных составов того времени. Значение, которое германское руководство придавало поставкам с Востока, наглядно демонстрирует его реакция на задержку отправки из СССР в Германию нефтепродуктов и зерна с 1 апреля 1940 г. Задержка произошла в ответ на невыполнение немцами советских заказов. Это немедленно привело к появлению следующего директивного документа:

«Все немецкие ведомства в своей работе обязаны исходить из того факта, что сырье из России для нас абсолютно жизненно необходимо, что для ведения длительной войны нам понадобится заключение дальнейших контрактов, и по этой причине очень важно, чтобы условия текущих контрактов были выполнены в срок, и чтобы исчезло всякое недоверие со стороны русских. Согласно ясно выраженному решению фюрера, в том случае, когда наши взаимные поставки для русских находятся под угрозой невыполнения даже отгрузки для вермахта должны быть задержаны, чтобы обеспечить пунктуальные поставки в Россию» [190].

Без советских поставок петля блокады союзников куда туже затянула бы горло Германии, в распоряжении которой в то время еще не было захваченных ею позже на Западе огромных материальных ценностей и запасов полезных ископаемых. Тем более, что тогда она еще не захватила выгодных стратегических позиций, таких, как норвежские и французские порты. Подобная обстановка, несомненно, поощрила бы к решительным действиям влиятельных противников Гитлера среди немецкого генералитета и существенно уменьшила его шансы сохранить свою безраздельную власть. При этом промышленное оборудование и передовые технологии, полученные от немцев в период советско-германского сотрудничества, СССР вполне мог приобрести в США. Ведь без советской помощи Германии и без нападения Красной Армии на Финляндию американцы не стали бы объявлять «моральное эмбарго» на поставки техники и стратегического сырья в Советский Союз, как это произошло в действительности. Таким образом, Сталин, к несчастью, избрал наихудший вариант действий из всех имевшихся у него. Но этим список его предвоенных ошибок далеко не исчерпывается. Мы еще остановимся на них позже.

Польша – первая жертва агрессора

Краткая хроника событий августа – сентября 1939 г. позволяет проследить, как неотвратимо нарастала угроза начала войны. Когда Гитлер ранним утром 24 августа узнал о полном успехе миссии Риббентропа, он от радости начал стучать кулаками по стене и кричать: «Теперь весь мир у меня в кармане!» Согласно секретному дополнительному протоколу к заключенному пакту Молотова – Риббентропа, Польша была разделена на сферы интересов Германии и СССР. Но Сталин не взял на себя никаких обязательств использовать вооруженную силу для захвата своей сферы интересов. Она должна была достаться ему в качестве платы за невмешательство в войну между Германией и Польшей. Политика «умиротворения» со стороны Англии и Франции, неуступчивость Польши и заключение советско-германского пакта о ненападении привели к тому, что политический кризис 1939 г. перерос в сентябре в войну, развязанную Германией. При этом Гитлер до последнего момента надеялся, что Англия и Франция не предпримут никаких активных военных действий против Германии. Ведь она не была готова к ведению войны одновременно на Западном и Восточном фронтах. 31 августа начальник генерального штаба сухопутных сил вермахта записал в своем дневнике:

«Фюрер спокоен. <… > Он рассчитывает на то, что французы и англичане не вступят на территорию Германии» [191].

Целью первых операций германских войск ставились срыв мобилизации и развертывания польских вооруженных сил и последующий их быстрый разгром. В основу германского плана «Вайс» («Белый») была положена идея глубокого охвата, окружения и последующего уничтожения главных сил польской армии в районе западнее рек Висла и Нарев в ходе одной стратегической операции[35]. Решающая роль в осуществлении плана отводилась танковым и моторизованным соединениям и авиации. Тем самым Гитлер надеялся поставить Англию и Францию перед совершившимся фактом. Сосредоточение и мобилизация вермахта велись с соблюдением всех мер маскировки и дезинформации, чтобы не вызвать соответствующих действий со стороны Польши. В Восточную Пруссию войска направлялись под предлогом празднования 25-й годовщины разгрома русских войск в августе 1914 года. В Померанию и Силезию дивизии выдвигались якобы для усиления обороны. Танковые и моторизованные соединения были выведены на учения в готовности быстро выдвинуться в исходные районы в последний момент перед вторжением.

Для нанесения концентрических ударов были созданы две группы армий: со стороны Силезии – «Юг» под командованием генерал-полковника Г. фон Рундштедта в составе трех армий (32²/₃ расчетные дивизии, из них 4 танковые, 4 легкие [36] и 2 моторизованные); со стороны Померании и Восточной Пруссии – «Север» – генерал-полковника Ф. Бока (две армии, всего 20¹/₂ дивизии, из них 3 танковые и 2 моторизованные). Для прикрытия промежутка между этими группами армий немцы выделили минимальное количество войск, которые должны были сковать польскую армию «Познань».

Польской разведке в основном удалось правильно вскрыть состав развертываемых на границе германских группировок. Так, поляки считали, что в группе армий «Юг» насчитывается 28 соединений, а у фон Бока – 20–22 дивизии. Польша могла противопоставить этой армаде 25²/₃ пехотной дивизии и 16 бригад (горнопехотных – 3, кавалерийских – 11 и бронемоторизованных – 2), в которых насчитывалось в общей сложности 1 млн. чел. Им пришлось сражаться против 1516 тыс. немецких солдат и офицеров.

Соотношение сил сложилось в пользу немцев по всем показателям:

– 53¹/₆ немецкой дивизии против 33²/₃ польских (если приравнять одну дивизию к двум бригадам);

– семь немецких танковых и четыре легкие дивизии, а также отдельный танковый полк (2690 танков) против двух польских бронемоторизованных бригад, трех отдельных танковых батальонов, 11 групп танкеток, приданных кавбригадам, и 26 рот танкеток, приданных пехотным дивизиям (887 танков и танкеток, из которых только 475 было исправных);

– 9824 тыс. немецких орудий против 2840 польских;

– 2085 немецких самолетов, из них 1323 боевых против 433 польских, из них 313 боевых [192, 193, 194].

Немцы превосходили поляков и в качественном отношении. Это особенно бросается в глаза в отношении танковых войск. Германия выставила против Польши 87 средних танков Pz.HI и 198 Pz.IV, 1127 легких Pz.II, 167 трофейных чешских легких танков, в том числе 112 Pz.35(t) и 55 Pz.38(t), а также 973 легких пулеметных Pz.I. Остальные 138 были командирскими танками.

В составе бронетанковых частей польской армии насчитывалось всего 22 танка «Виккерс-В» с короткоствольной 47-мм пушкой и 16 двухбашенных пулеметных «Виккерс-А» английского производства, 95 танков 7TPjw с 37-мм пушкой и 40 двухбашенных пулеметных 7TPdw (польские аналоги «Виккерса» или нашего Т-26), полсотни французских танков Рено R-35 с 37-мм пушкой и 90 безнадежно устаревших Рено FT-17, всего 313 боевых машин. Кроме этого, у них было еще 574 танкетки ТК и TKS. Кстати, на 24 TKS поляки успели установить 20-мм противотанковые ружья, которые легко пробивали противопульную броню легких немецких танков. Однако большое количество танкеток, особенно ТК первых выпусков, построенных в начале 30-х годов, были небоеспособны из-за сильного износа и отсутствия запчастей [195].

Польские кавалеристы с тачанкой

Немцы обладали превосходством и в воздухе: люфтваффе намного превосходило польскую авиацию и количественно, и качественно.

Таким образом, силы и средства сторон в германо-польской войне были несопоставимы. Да это и понятно, слишком велик был разрыв в людском и экономическом потенциале этих стран. В довершение к этому немцы широко использовали против поляков вооружение, боевую технику и боеприпасы, захваченные в Чехии.

Рота польских танкеток TKS 13 сентября 1939 г. под Варшавой готовится к контратаке

Результатом стало соотношение сил и средств на польско-германском фронте на 01.09.39, приведенное в таблице 3.1:

Таблица 3.1

СООТНОШЕНИЕ СИЛ И СРЕДСТВ НА ПОЛЬСКО-ГЕРМАНСКОМ ФРОНТЕ НА 01.09.39

В соответствии с мобилизационным планом в Польше 23 марта 1939 г. приступили к скрытой частичной мобилизации войск. Были усилены соединения в ряде округов и созданы управления четырех армий и оперативной группы. В течение 13–18 августа были скрытно отмобилизованы еще 9 соединений. А 23 августа, в день подписания в Москве пакта Молотова – Риббентропа, началась скрытая мобилизация основных сил. Развертывание польских войск осуществлялось в соответствии с оперативным планом «Zachyd» («Запад»). Главный штаб польской армии недооценивал силы и возможности Германии и, соответственно, несколько переоценивал свои. Судя по районам сосредоточения армий вдоль границы, поляки рассчитывали не только оборонительными действиями удерживать свою территорию, но даже наступать. В частности, они намеревались ударами по сходящимся направлениям силами, расположенными в «польском коридоре» и вдоль границы с Восточной Пруссией, разгромить изолированную там группировку немецких войск. Однако немцы успели усилить свою группировку в этом анклаве и в Померании. Учитывая сложившееся соотношение в силах и средствах, эта задача оказалась для польской армии непосильной.

К тому же поляки, готовясь к позиционной обороне, полагали, что активные действия развернутся только после полного сосредоточения войск сторон и какого-то периода столкновений сил, прикрывающих мобилизацию и развертывание главных сил. Стремление удержать все районы по периметру своей границы привело к распылению их усилий. В этом заключался основной порок польского плана ведения войны, ведь еще со времен прусского короля Фридриха II известно крылатое выражение: «Кто обороняет все, не обороняет ничего». Более целесообразным представлялся вариант создания подготовленной обороны в глубине на менее растянутом фронте по берегам рек Висла и Варта. В этом случае польская армия имела бы лучшие шансы продержаться до начала активных действий Франции и Англии и тем самым затянуть войну. Но поляки предпочли принять бой на границе, а французы наступать не спешили.

Видимо, получив достоверные сведения о намерениях немцев начать вторжение, польские войска 26 августа получили приказ о выдвижении отмобилизованных соединений в намеченные районы сосредоточения. Действительно, еще 25 августа в 15.25 Гитлер отдал приказ о нападении на Польшу в 4.30 утра 26 августа. Но в тот же день в 20.30 он его отменил, узнав о подписании в 17.35 того же дня официального договора о взаимопомощи между Англией и Польшей в случае агрессии Германии. До того момента существовала только устная английская гарантия Польше, данная 31 марта 1939 г., которую Гитлер не считал серьезной. Известие о письменном договоре заставило его отложить нападение и еще раз обдумать ситуацию. Войска с трудом успели остановить, хотя при этом все же произошло несколько небольших стычек на границе, а один немецкий отряд, так и не получивший приказ об отмене наступления, захватил Яблунковский перевал. Поляки приняли эти инциденты за очередные немецкие провокационные акты в «войне нервов», которая уже давно шла на рубежах, разделяющих Польшу и Германию.

Все мероприятия по подготовке к военным действиям польское руководство проводило втайне от своих англо-французских союзников, учитывая их опасения, что решительные меры Варшавы могут подтолкнуть Германию к войне. Поэтому, когда 29 августа в Польше собрались объявить общую мобилизацию, Англия и Франция настояли на откладывании ее на 31 августа. Однако военное командование Польши 30 августа отдало приказ армиям и оперативным группам первого эшелона о занятии исходного положения. Благодаря скрытой мобилизации к утру 1 сентября удалось выполнить основные мероприятия мобплана на 70 %, но многие резервисты так и не смогли своевременно прибыть в свои части. Из-за различного рода задержек лишь около половины соединений польской армии успели выйти в районы оперативного предназначения, да и тем не хватило времени, чтобы полностью занять свои позиции. Однако польская авиация успела рассредоточиться на полевые аэродромы.

Во второй половине дня 28 августа Гитлер определил предварительный срок нападения – 1 сентября. Утром 31 августа он подтвердил срок начала боевых действий – на рассвете 1 сентября, а в 12.40 подписал «Директиву № 1 на ведение войны», в которой установил окончательное время нападения – 4.45 утра 1 сентября.

Непосредственным поводом к нападению Германии на Польшу послужил известный ициндент, организованный гитлеровцами в небольшом пограничном немецком городке Глейвице. Переодетые в польскую форму эсэсовцы вечером 31 августа захватили местную радиостанцию и передали в эфир антигерманское воззвание на польском языке. Через несколько минут они покинули место действия, оставив там трупы, одетые в польскую военную форму. На самом деле убитыми были, конечно, не поляки, а заключенные немецких концлагерей, которых немцы привезли с собой. Все это было шито белыми нитками, но нацисты мало заботились о правдоподобии, ведь 22 августа 1939 г. Гитлер вполне откровенно сказал своим генералам:

«Я дам вам пропагандистский повод для развязывания войны, а будет ли он правдоподобен – значения не имеет. Победителя потом не спросят, говорил он правду, или нет. Для развязывания и ведения войны важно не право, а победа. <…> Право – на стороне сильного» [196].

Германские ВВС в 4 часа 45 минут утра 1 сентября 1939 г. нанесли массированный удар по аэродромам, узлам коммуникаций и связи, экономическим и административным центрам Польши. В это же время учебный артиллерийский корабль (бывший броненосец) «Шлезвиг-Гольштейн», заранее прибывший в Данцигскую бухту, открыл огонь по польскому гарнизону на полуострове Вестерплятте из 280-мм орудий главного калибра. Одновременно сухопутные войска Германии перешли границу Польши.

Но боевые действия в Польше с самого начала стали развиваться совсем не так, как их спланировали в Берлине. На всех участках фронта поляки оказали яростное сопротивление и при первой возможности переходили в контратаки. Одной из них было суждено войти в историю. Она состоялась вечером первого дня войны на севере, в районе «польского коридора».

Там 18-й уланский полк из состава польской Поморской кавалерийской бригады противостоял подразделениям германской 20-й мд. Командир полка полковник К. Мастелаж увидел возможность незаметно обойти лесом позиции немецкой пехоты и ударить по ней с тыла. Имеющиеся в его распоряжении танкетки оказались неисправными, и он повел за собой два эскадрона, в которых насчитывалось около 250 бойцов, оставив остальные силы своего полка в обороне. Около 7 часов вечера поляки обнаружили на опушке леса втрое превосходящий их по численности немецкий пехотный батальон и, пользуясь внезапностью, бросились на него в конном строю в сабельную атаку. Решительным натиском уланы рассеяли вражескую пехоту, но, на их беду, туда вовремя подоспели несколько германских бронемашин. Неожиданно оказавшись под огнем их 20-мм автоматических пушек и пулеметов, конники были вынуждены ускакать обратно в лес, оставив на поле боя 20–25 убитых, включая своего храброго командира. На следующий день немцы привезли на место кровавой схватки двух итальянских корреспондентов и показали им трупы польских кавалеристов и их лошадей. Но вот рассказали они газетчикам отнюдь не правдивую историю боя, а пропагандистский вымысел, якобы эти уланы были убиты, пытаясь с саблями наголо атаковать немецкие танки. С легкой руки итальянцев миф о безграмотных и безрассудных поляках, незнакомых с техникой и методами современной войны, пошел гулять по всему миру и благополучно дожил до наших дней. Между тем его легко опровергнуть, ведь немецкие моторизованные дивизии в то время вообще не имели танков, так что в бою подразделений 20-й мд против 18-го уланского полка они участвовать не могли.

В то же время всем польским кавбригадам были приданы танкетки и бронемашины, поэтому их личный состав неплохо знал возможности бронетехники и способы борьбы с ней. И соответствующие средства для этой борьбы у них тоже имелись: в каждом польском кавалерийском полку со штатной численностью 842 человека состояли на вооружении 13 вполне эффективных для того времени противотанковых ружей и четыре противотанковые пушки [197]. Воевали кавалеристы, как правило, в пешем строю, лошадей использовали, главным образом, для маршей и дрались отважно и стойко. 18-й уланский полк 1 сентября в бою против численно превосходящего противника потерял до 40 % своего личного состава, но не вышел из сражения [198]. Вместе со всей Поморской кавалерийской бригадой он продолжал активными действиями упорно сдерживать натиск значительно превосходящих их в численности и вооружении немецких моторизованных частей, прикрывая отход главных сил армии «Поможе» из «польского коридора».

Генерал Гудериан воевал именно там во главе 19-го мк, в состав которого входили 3-я тд, 2-я и 20-я мд. Он тоже внес свой вклад в сотворение мифа, написав в своих мемуарах о том, как «польская Поморская кавалерийская бригада из-за незнания конструктивных данных и способов действий наших танков атаковала их с холодным оружием и понесла чудовищные потери». Тем не менее даже Гудериан в тех же мемуарах отметил весьма красноречивые факты, иллюстрирующие реальный эффект действий Поморской бригады. Например, «<…> командир 2-й мотодивизии доложил после полуночи, что был вынужден отступить под натиском польской кавалерии». Гудериану пришлось лично выехать в войска, чтобы прекратить возникшую там панику [199]. 2-я мд наступала правее 20-й, с которой сражались уланы полковника Мастелажа. Вполне вероятно, что панические слухи об атакующих польских всадниках принесли туда разбежавшиеся солдаты того самого пехотного батальона, который попал под их удар.

Международные события также стали развиваться не по самому благоприятному для немцев сценарию. Вопреки надеждам и ожиданиям Гитлера в 9 часов утра 3 сентября английский посол предъявил германскому руководству ультиматум с требованием остановить агрессию против Польши до 11.00 и немедленно вывести войска с ее территории. Немцы проигнорировали ультиматум, и Англия в 11.15 того же дня объявила Германии войну. В 17.00 ее примеру последовала Франция, а несколько позже – и британские доминионы.

5 сентября в войну на стороне Германии выступила Словакия.

Поляки продолжали сражаться с большой самоотверженностью и отвагой, но этого оказалось недостаточно, чтобы остановить натиск подвижных войск немцев, поддержанных ударами авиации. Польская оборона была рассечена танковыми клиньями немцев, и войска были вынуждены отступать почти на всех участках фронта. Однако 9 сентября специально созданная группа в составе трех польских дивизий из района Кутно нанесла внезапный удар по растянутому боевому порядку 30-й немецкой пд, прикрывавшей левый фланг 8-й армии, наступающей на Лодзь (см. схему 2). Впервые с начала войны полякам удалось перейти в наступление и достичь некоторого успеха. Они навязали немцам сражение на р. Бзура. При этом возникла угроза выхода крупных кавалерийских масс в тыл прорвавшейся танковой группировке немцев, наступавшей с юга. По свидетельству генерала Манштейна, «обстановка для немецких войск в этом районе приняла характер кризиса. Попытки 8-й армии восстановить положение контратаками не принесли успеха» [200] План германского командования окружить и полностью уничтожить польскую армию западнее Варшавы не удался. Ее основные силы сумели избежать окружения, и отошли за Вислу, где польское командование рассчитывало перегруппировать свои силы и перейти в контрнаступление.

Героическая оборона полуостровов Вестерплятте и Хель, Гдыни и Варшавы вызвала восхищение всего мира, а битву на реке Бзура даже геббельсовский рупор – газета «Фёлькишер Беобахтер» – назвала «наиболее ожесточенной в истории». Советская пресса обо всем этом помалкивала. Напротив, из номера в номер все советские газеты отмечали, что поляки оказывают немцам лишь слабое сопротивление. Конечно, неожиданно сильный удар Германии потряс всю систему политического и военного руководства Польши. В первый же день войны польский президент И. Мосцицкий покинул Варшаву. 4 сентября началась эвакуация правительственных учреждений. На следующий день столицу покинуло и само правительство. В связи с реальной угрозой прорыва к Варшаве немецких танков поляки были вынуждены перенести свою ставку в Брест. Туда в ночь на 7 сентября выехал главнокомандующий польской армией маршал Эдвард Рыдз-Смиглы с большей частью офицеров главного штаба.

Дело в том, что с самого начала боевых действий настоящим бичом польского командования стала острейшая нехватка средств связи. По предвоенному плану связная рота, предназначенная для обслуживания польского главного штаба, должна была подготовиться к работе только на третий день войны. А в ее первый день поляки могли рассчитывать только на несколько телефонов, телеграфный аппарат и единственную радиостанцию. Да и та была очень неудобной для общего пользования, ведь ее приемник находился в личном убежище Рыдз-Смиглы, а передатчик вообще разместили подальше от штаба, в западном районе Варшавы Повонзки. Это было мерой предосторожности, чтобы не выдать немцам место расположения штаба. Чтобы решить наболевшую проблему связи, в форт Пилсудского, расположенный на юге столицы, срочно перебросили еще одну радиостанцию. Но большие размеры аппаратуры не позволяли спрятать ее в укрытие, и 2 сентября немецкие самолеты вывели из строя ее передатчик, как только он начал работать. После этого радиостанция могла работать только на прием. Неудивительно, что с самого начала войны начались хронические перебои в связи польского командования со своими армиями. Например, уже 2 сентября сорвались переговоры с армией «Краков», а на следующий день всякая связь с ней отсутствовала от полудня и до самой ночи. Прерывалась она в тот день и со всеми остальными польскими войсками. 4 сентября оборвалась связь с армиями «Познань» и «Краков», и почти целый день ее никак не могли восстановить. В довершение ко всему возникла реальная угроза прорыва к Варшаве немецких танков, и они действительно подошли к ней уже на следующие сутки после отъезда польского руководства.

Брест в качестве места развертывания ставки был выбран не случайно: по предвоенным планам Брестская крепость должна была стать командным пунктом всей польской армии в случае войны с СССР. Но проехать в тот ее форт, который начали переоборудовать для главкома, не удалось из-за состояния дорог, и командованию пришлось размещаться в совершенно не приспособленных для нормальной работы помещениях. Телефонную связь для Рыдз-Смиглы сумели наладить только через 12 часов после его прибытия в Брест, да и то только с армией «Люблин» и с командованием округа в Гродно. Позже ему удалось ненадолго связаться со штабом оперативной группы «Нарев». Срочно переброшенная на грузовиках из Варшавы в Брест радиостанция оказалась бесполезной, ведь шифры к ней отправили отдельно, по железной дороге. Когда же они, наконец, прибыли, эту радиостанцию постигла та же печальная судьба, что и предыдущую, из форта Пилсудского. Она тоже не поместилась в укрытии, и немцы разбомбили ее передатчик, едва он начал работать. В результате и у этой радиостанции остался работоспособным только приемник. К счастью, ей на смену сумели быстро раздобыть коротковолновую флотскую радиостанцию.

Во время всех этих перипетий польской армией пару дней фактически руководил не ее официальный главнокомандующий Рыдз-Смиглы, а начальник главного штаба генерал Вацлав Стахевич, который с небольшой группой офицеров временно остался в Варшаве. Эта горстка людей буквально валилась с ног от усталости, пытаясь наладить хоть какое-то управление войсками, и 9 сентября тоже выехала в Брест. Постоянные налеты немецкой авиации вынудили 10 сентября перебросить польскую ставку во Владимир-Волынский, 13 сентября – в Млынов, а 15 сентября – в Коломыю. Потеря управления войсками в условиях количественного и качественного превосходства вермахта, безраздельно владеющего инициативой и господством в воздухе, несмотря на мужество солдат и офицеров польской армии, поставили страну на грань катастрофы.

Вторжение советских войск на территорию Польши

В Москве внимательно следили за развитием событий в Европе, рассчитывая использовать их в своих интересах. Участие СССР в войне с Польшей приложенным к пакту Молотова – Риббентропа секретным протоколом не предусматривалось. Восточные районы Польши отходили к нему без всяких усилий с его стороны, только за благожелательный к немцам нейтралитет в разгоравшейся Второй мировой войне. Но явная угроза развертывания военных действий в непосредственной близости от западной границы СССР потребовала принятия соответствующих мер по повышению боевой готовности РККА. Телеграфное агентство Советского Союза (ТАСС) 30 августа опубликовало сообщение о том, что «<…> ввиду обострения положения в восточных районах Европы и ввиду возможности всяких неожиданностей советское командование решило усилить численный состав гарнизонов западных границ СССР».

Но в Красной Армии еще раньше начали скрытно проводить мероприятия по усилению ее боевого состава. С подписанием пакта и готовящимся выступлением Германии против Польши осуществление этих мер было ускорено. В органах местного военного управления (военкоматах) и в войсковых частях проверялся и уточнялся учет приписного личного состава, лошадей, автотранспорта и тракторов. В военных округах активизировалась работа по подбору кадров, предназначенных для вновь развертываемых частей и соединений. Отпуска и длительные командировки военнослужащих, вывод войск в лагеря, а артиллерии на полигоны, о чем просили некоторые командующие и командиры, были запрещены.

В августе 1939 года началось скрытое развертывание группировки войск в граничащих с Польшей военных округах, которая усиливалась артиллерией и частями других родов войск. В соответствии с мобпланом на случай войны на базе некоторых частей предусматривалось развернуть несколько аналогичных структур. Для обеспечения перехода войск со штатов мирного на штаты военного времени был создан неприкосновенный запас (НЗ)[37]. Его размеры зависели от установленного Генеральным штабом коэффициента кратности развертывания. Например, если он равнялся трем («тройчатка»), то с объявлением мобилизации данная войсковая часть развертывалась в три аналогичные структуры. Так, в Белорусском военном округе (БВО) на базе трех дивизий (33, 62-я и 29-я сд) тройного развертывания было развернуто девять новых дивизий и одно управление 24-го стрелкового корпуса. Кроме того, была восстановлена убывшая на восток 37-я сд [201]. Укомплектование вновь сформированных частей командными кадрами было в основном осуществлено за счет перемещения наиболее подготовленных командиров на одну ступень выше. При этом возникли сложности в отношении комплектования управлений соединений. В новые соединения пришлось откомандировать из существующих штабов корпусов и дивизий, а частично и из штабов армий значительное количество штабных работников. В результате были ослаблены основные штабы, в отделах которых зачастую осталось по 1–2 кадровых командира, что впоследствии отрицательно сказалось на их работе.

Согласно утвержденному в августе 1939 г. плану оргмероприятий, в составе артиллерии РГК предусматривалось иметь 17 артполков большой мощности (б/м) по 36 203-мм гаубиц с численностью личного состава в каждом 1374 человека. Все они были полками тройного развертывания. То есть при объявлении общей мобилизации количество таких полков увеличивалось до 51. Достигалось это за счет сокращения в полках военного времени четвертых дивизионов и соответствующего уменьшения количества орудий в полку до 18. В целях обеспечения развертывания в «базовых» частях заблаговременно сосредоточивалось необходимое количество вооружения, запасов всех видов, готовились соответствующие кадры.

Например, в 120-м гап б/м РГК Харьковского военного округа по штату числилось почти в 1,5 раза больше младших командиров, чем в обычной линейной части (за счет сверхсрочников). В августе 1939 г. на базе дивизионов этого полка были развернуты два новых гаубичных полка: 375-й, который получил на вооружение 152-мм гаубицы, и 120-й, которому достались 203-мм гаубицы «Мидвэйл-VI» (тип VI) образца 1916 г.[38] Эти гаубицы состояли на вооружении старой русской армии[39]. После сформирования эти части были переброшены по железной дороге в состав Белорусского военного округа. В то же время в Харьковском военном округе до середины 1940 г. продолжал существовать 120-й артполк, который использовался для подготовки кадров для других артчастей б/м РГК.

Однако, как показал опыт, при развертывании из одного артполка трех новых степень их готовности к выполнению боевых задач резко снижалась. Например, развернутый в связи с назревающими событиями 350-й артполк б/м РГК непосредственно перед отправкой в состав Белорусского особого военного округа[40] получил на вооружение новые 203-мм гаубицы Б-4. Приемку орудий осуществляли прямо на железнодорожных платформах. Большая часть командного состава полка новой матчасти и вопросов ее применения не знала, не говоря уж об остальном личном составе. Поэтому в дальнейшем от «тройчатки» отказались, так как обеспечить такое количество полков орудиями, средствами тяги и другим имуществом, а также подготовленными специалистами было тогда не по силам.

В связи с началом военных действий между Германией и Польшей в СССР было ускорено выполнение ранее намеченных мероприятий по повышению боевой готовности войск приграничных округов. С 20 часов 2 сентября во всех погранотрядах на советско-польской границе объявили боевую готовность и ввели режим ее усиленной охраны. Нарком обороны СССР 4 сентября отдал приказ о задержке на один месяц увольнения в запас красноармейцев и младших командиров в войсках Ленинградского, Московского, Калининского, Харьковского военных округов, БОВО и КОВО (этот приказ касался 310,6 тыс. человек). Одновременно был осуществлен призыв на учебные сборы приписного состава частей ПВО в четырех военных округах (ЛВО, КалВО, БОВО и КОВО), что позволило увеличить их состав на 26 014 человек.

7 сентября 1939 г. с 7 часов утра части семи военных округов (к перечисленным выше шести добавился Орловский) получили приказ начать «Большие учебные сборы» (далее – БУС) с вызовом приписного состава во все войсковые части и учреждения округов. Началась скрытая мобилизация военнообязанных, лошадей и техники из народного хозяйства. Отмобилизование частей проводилось в соответствии с положениями мобилизационного плана Красной Армии на 1938–1939 гг. МП-22, утвержденного Комитетом обороны 29 ноября 1937 года. Однако в некоторых соединениях скрытая мобилизация началась раньше под видом проверки реальности мобпланов. Так, отмобилизование 121-й и 143-й стрелковых дивизий за счет кадра 33-й сд БОВО началось еще 5 сентября и закончилось 15-го [202].

Председателям правительства союзных и автономных республик и соответствующих облисполкомов было указано, что войсковые части, расположенные на их территории, привлекают на учебные сборы приписной состав, автотранспорт, лошадей и обоз и что им необходимо оказать всемерное содействие. Одновременно было разъяснено, что вызов приписников производится строго по повесткам без опубликования в печати. Как мы убедимся далее, чрезмерная скрытность сыграла плохую шутку с укомплектованием частей, вошедших в состав действующей армии, особенно тыловых и частей обеспечения.

В официальной советской истории Второй мировой войны фарисейски утверждается, что «СССР, несмотря на враждебное к нему отношение буржуазно-помещичьего правительства Польши, предпринял шаги к оказанию помощи соседу, попавшему в столь трудное положение» [203]. И в чем же заключалась эта помощь? Польше предложили приобретать у Советского Союза крайне необходимые ей товары, в частности санитарные материалы. Одновременно советское руководство отказало полякам в военных поставках, сославшись на объявленную СССР политику нейтралитета. Транзит военных материалов в Польшу из других стран через советскую территорию тоже был запрещен.

Документы свидетельствуют, что политические руководители Германии и СССР в канун и с началом гитлеровской агрессии работали в тесном контакте. О том, как на самом деле соблюдалась советским руководством политика нейтралитета, свидетельствуют следующие факты. Уже в первый день войны в 11 часов германское посольство в Москве, сообщив Молотову о ее начале и о присоединении Данцига к Германии, тут же передало просьбу начальника генштаба германских ВВС. Немцы просили, чтобы радиостанция в Минске во время передач своей программы как можно чаще повторяла слово «Минск», которое летчики люфтваффе могли использовать в качестве радиомаяка. Советская сторона дала согласие на это, отклонив другое немецкое предложение о передаче с этой целью специальных позывных.

Большое количество торговых и грузопассажирских судов Германии к моменту вступления Англии в войну находилось в море или в иностранных портах. Это означало их неминуемую гибель, так как англичане не упустили бы возможность их перехвата при попытке вернуться в свою страну. Советское правительство и здесь пошло навстречу Германии и согласилось на их заход в Мурманск. Все немецкие суда в Северной Атлантике получили приказ следовать в этот незамерзающий порт, придерживаясь как можно более северного курса. В первые дни войны этим разрешением воспользовалось 18 германских судов, в числе которых был самый большой и самый быстроходный немецкий океанский лайнер «Бремен». Москва также гарантировала последующую транспортировку их грузов в Ленинград, а затем в Германию.

После вступления в войну Англии и Франции быстрота операции по разгрому Польши приобрела еще большее значение. Гитлер более всего опасался войны на два фронта. Опасность перехода в наступление французской армии на Рурский индустриальный район, ключевой для экономики Германии, была вполне реальной. Поэтому важно было не допустить затягивания боевых действий в Польше. Германское посольство в Москве сделало попытку прощупать намерения СССР относительно возможного выступления Красной Армии против Польши. Вечером 3 сентября Риббентроп через германского посла в Москве Шуленбурга впервые предложил советскому руководству послать свои войска в Польшу:

«Мы безусловно надеемся окончательно разбить польскую армию в течение нескольких недель. Затем мы удержим под военной оккупацией районы, которые, как было установлено в Москве, входят в германскую сферу интересов. Однако понятно, что по военным соображениям нам придется затем действовать против тех польских военных сил, которые к тому времени будут находиться на польских территориях, входящих в русскую сферу интересов.

Пожалуйста, обсудите это с Молотовым немедленно и посмотрите, не посчитает ли Советский Союз желательным, чтобы русская армия выступила в подходящий момент против польских сил в русской сфере интересов и, со своей стороны, оккупировала эту территорию. По нашим соображениям, это не только помогло бы нам, но также, в соответствии с московскими соглашениями, было бы и в советских интересах» [204].

Через 2 дня Молотов осторожно ответил на этот запрос:

«Мы согласны с вами, что в подходящее время нам будет совершенно необходимо начать конкретные действия. Мы считаем, однако, что это время еще не наступило. Возможно, мы ошибаемся, но нам кажется, что чрезмерная поспешность может нанести нам ущерб и способствовать объединению наших врагов» [205].

Сталин рассчитывал, что война в Европе будет столь же долгой и жестокой, как и война 1914–1918 гг., и продолжал последовательно проводить все ту же политику выжидания. Об этом убедительно свидетельствуют его слова, изложенные в дневниковой записи Генерального секретаря исполкома Коминтерна Г.М. Димитрова. Он сделал ее 7 сентября 1939 г., – сразу после встречи в Кремле со Сталиным, Молотовым и Ждановым:

«<…> – Война идет между двумя группами капиталистических стран (бедные и богатые в отношении колоний, сырья и т. д.)

За передел мира, за господство над миром!

«<…> – Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга.

– Неплохо, если руками Германии было расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии).

– Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расшатывает, подрывает капиталистическую систему.

<… > Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались.

– Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии.

– Следующий момент подталкивать другую сторону.

– Коммунисты капиталистических стран должны выступать решительно против своих правительств, против войны» [206].

Казалось бы, обычное заявление государственного деятеля о войне, разразившейся между потенциальными врагами своей страны. Необычность его заключается в том, что оно скрывалось от общественности тогда и после окончания Второй мировой войны, так как противоречило мифу о миролюбивой политике Советского Союза. Это заявление Сталина вполне перекликается с известным публичным и весьма откровенным заявлением сенатора США Г. Трумэна, которое он сделал 23 июня 1941 г. о войне Германии против СССР:

«Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше, хотя я не хочу победы Гитлера ни при каких обстоятельствах» (выделенную часть фразы сенатора у нас в годы «холодной войны», как правило, опускали. – Авт.) [207]. Это заявление Трумэна советская пропаганда (а кое-кто и сейчас) использовала, где надо и не надо, как пример величайшего по наглости цинизма.

Охарактеризовав Польшу как фашистское государство, угнетающее другие народности, Сталин заявил, что «уничтожение этого государства в нынешних условиях означало бы одним буржуазным фашистским государством меньше! Что плохого было бы, если в результате разгрома Польши мы распространим социалистическую систему на новые территории и население» [208]. Зарубежные компартии получили в первой половине сентября соответствующую директиву Коминтерна, в которой отмечалось, что «настоящая война – империалистическая, в которой одинаково повинна буржуазия всех воюющих государств». Поэтому рабочий класс и тем более компартии не могут поддерживать эту войну. Тем более «международный пролетариат не может ни в коем случае защищать фашистскую Польшу, отвергшую помощь Советского Союза, угнетающую другие национальности» [209].

А Гитлер был заинтересован в том, чтобы советские войска вторглись в Польшу как можно скорее: это облегчало выполнение задач немецкими войсками и приближало их победу. Кроме того, он надеялся, что выступление СССР автоматически сделает его союзником Германии, так как Англия и Франция вынуждены будут объявить войну и Советскому Союзу. В этом направлении германской стороной дополнительно был предпринят целый ряд шагов, в том числе и ложное сообщение 8 сентября о взятии немцами Варшавы[41]. В ответ на это заявление Молотов попросил германское посольство в Москве передать его поздравления и приветствия германскому правительству и в тот же день заверил посла Шуленбурга, что советские военные действия начнутся в течение ближайших дней [210].

На следующий день Военные советы БОВО и КО ВО получили приказ к исходу 11 сентября 1939 г. скрытно сосредоточить войска вблизи границы и быть готовыми к решительному наступлению с целью молниеносным ударом разгромить противостоящие войска противника. В частности, 4-я армия должна была действовать в направлении Барановичи и к исходу 13 сентября выйти на фронт Снов – Жиличи. Однако вскоре стало известно, что Варшава немцами не занята, а на франко-германской границе началось продвижение французских войск к «линии Зигфрида»[42]. К тому же выяснилось, что на отмобилизование и развертывание советских войск, предназначенных для «освобождения» братских народов Западной Белоруссии и Западной Украины, потребовалось больше времени, чем планировалось. Поэтому приказ не был доведен до войск, а время перехода госграницы отложено на неопределенный срок.

В Польше на случай войны с СССР был разработан оперативный план «Wschod» («Восток»), в котором довольно точно была вскрыта группировка наших войск в приграничных округах, в том числе количество стрелковых, кавалерийских и танковых корпусов. Количество танков на вооружении РККА поляки оценивали в 19 300 штук [211]. Довольно близкое к истине предположение, ведь до 1939 г. в Красную Армию было поставлено 22 590 танков, а в 1939 г. – еще 3034 [212]. Вообще, у поляков была хорошая разведка, на счету которой числилось немало достижений. Скажем, в разгадывание секрета немецкой шифровальной машины «Энигма» они внесли очень существенный вклад. Вот только поляки и представить себе не могли, что СССР и Германия у них за спиной сговорятся. Впрочем, не только они.

В СССР в довоенные годы Польша постоянно рассматривалась как серьезный вероятный противник. Ее вооруженные силы тщательно изучались, составлялись соответствующие планы, комсостав в обязательном порядке заставляли учить польский язык. Проводились командно-штабные и войсковые учения различного уровня, в том числе и с боевой стрельбой. Преподаватель огневой подготовки Ленинградского пехотного училища, заслуженный мастер спорта по пулевой стрельбе Н.В. Богданов участвовал в одном из них, носившем опытный характер. Против наступающей усиленной польской пехотной роты выставили две пары снайперов. Противника обозначали 129 мишеней точно по штату роты – от ее командира до последнего подносчика патронов. В короткий срок наши снайперы поразили свыше 90 % мишеней.

Но в связи с начавшейся войной польские вооруженные силы почти в полном составе были задействованы против немцев. Поэтому для Красной Армии польская армия уже не представляла собой серьезного противника, и можно было смело начинать вторжение, не дожидаясь полного развертывания и сосредоточения всей группировки советских войск. Но Сталин тянул с выступлением – выгоднее было наблюдать за ходом боевых действий со стороны. Тем более что скрытая мобилизация действительно проходила медленно и неорганизованно. Однако главная причина промедления была иной: Сталин ни в коем случае не хотел в результате неосмотрительных действий оказаться вовлеченным в войну слишком рано. Поэтому он и выжидал подходящего предлога для вступления в Польшу.

В 16 часов 10 сентября Молотов пригласил к себе Шуленбурга и заявил, что Красная Армия застигнута врасплох быстрыми успехами вермахта в Польше и еще не готова к действиям. Советские военные власти рассчитывали на несколько недель подготовки и поэтому оказались в трудном положении. При этом Молотов сообщил Шуленбургу, что уже мобилизовано более трех миллионов человек. Коснувшись политической стороны дела, он отметил, что «советское правительство намеревалось воспользоваться дальнейшим продвижением германских войск и заявить, что Польша разваливается на куски и что вследствие этого Советский Союз должен прийти на помощь украинцам и белорусам, которым угрожает Германия. Этот предлог представит интервенцию Советского Союза благовидной в глазах масс и даст Советскому Союзу возможность не выглядеть агрессором» [213].

А сроки перевода многих частей на штаты военного времени действительно не выдерживались. Приписной состав прибывал в части с опозданием и не в полном составе: среди учтенных приписников оказалось слишком много «мертвых душ». В ходе мобилизации выявилась слабая и несогласованная работа военкоматов. Во многих из них переучет военнообязанных не проводился с 1927 г. К тому же многие призывники не соответствовали заявленным военно-учетным специальностям (ВУС). В первую очередь это касалось наиболее квалифицированных специалистов. В неудовлетворительном состоянии оказался и учет лошадей, повозок, упряжки и автотранспорта. Многие недостатки в работе военкоматов объяснялись проведенными в 30-е годы арестами специалистов, объявленных «вредителями» и «врагами народа». При этом нарушилась преемственность в сложной и трудоемкой работе.

Хуже всего оказалось положение с автотракторной техникой, прибывавшей из народного хозяйства. Автомашины и трактора в стране подлежали строгому учету, и руководители предприятий и хозяйств имели соответствующие предписания на случай объявления мобилизации. Но эксплуатация автотракторной техники в народном хозяйстве была налажена из рук вон плохо, своевременный текущий и восстановительный ремонт техники, приписанной для поставки в войсковые части в случае мобилизации, не был налажен. Директора МТС и автохозяйств преступно отнеслись к выполнению мобплана, отправив в части негодные по своему техническому состоянию и неукомплектованные инструментом автомашины и трактора, оставив в хозяйстве наименее изношенные. Мобилизованные водители, оправдываясь, утверждали, что их послали на сборы, чтобы оттуда направить на капитальный ремонт.

О проблемах в этом отношении знали. Еще в конце ноября 1938 г. в своем выступлении на Военном совете при наркоме обороны СССР командир 5-го мехкорпуса М.П. Петров доложил о результатах одного из учений своего соединения:

«При наличии 60 % материальной части мы по боевой тревоге смогли поднять только 25 % части. Узким местом оказались наши тылы. Поступившие от народного хозяйства транспортные машины в большинстве своем оказались негодными. Не было рессор, шин, а некоторые поступившие машины были с деревянными колесами, обмотанными сеном» [214].

Была создана комиссия, которой было поручено к 15 февраля 1939 г. представить перечень конкретных мероприятий по исправлению обнаруженных недостатков [215]. Но такую сложную проблему в короткие сроки решить было невозможно. Ее не решили и к началу войны.

Особенно сложное положение создалось в артполках, переведенных на мехтягу. В сентябре 1939 г. приходилось наблюдать, как обширная площадь посреди военного городка 184-го гап в г. Клинцы вдруг оказалась заставленной тракторами различных марок, в основном Челябинского тракторного завода (ЧТЗ). Значительная часть их требовала среднего и даже капитального ремонта. Ремонтники целыми днями прямо на месте пытались их реанимировать, но не хватало запчастей и инструмента. В результате в артиллерийских полках на мехтяге пришлось использовать трактора различных систем, которые к тому же работали на различных видах горючего. В связи с нехваткой резины для автотранспорта нарком обороны 10 сентября был вынужден просить правительство разбронировать в военных округах, проводящих БУС, 50 % резервов резины для обеспечения автомашин, поступающих из народного хозяйства (около 8 тыс. комплектов), что все равно было явно недостаточно.

11 сентября на базе БОВО и КОВО были сформированы и развернуты управления Белорусского фронта во главе с командармом 2 ранга М.П. Ковалевым и Украинского фронта, которым командовал командарм 1 ранга С.К. Тимошенко. К проведению мероприятий по БУС были привлечены управления 22 стрелковых, 5 кавалерийских и 3 танковых корпусов, 98 стрелковых и 14 кавалерийских дивизий, 28 танковых и 3 мотострелковые бригады [216]. Всего в Красную Армию и флот было призвано 2 610 136 человек, 634 тыс. лошадей, 117,4 тыс. автомашин и 18,9 тыс. тракторов [217]. Это позволило к 15 сентября сформировать на базе ранее существующих армейских групп шесть армий. В составе Белорусского фронта: 3-ю (командующий – комкор В.И. Кузнецов), 4-ю (комдив В.И. Чуйков) и 11-ю (комдив Н.В. Медведев), а также конно-механизированную группу (КМГ) (комкор В.И. Болдин). Кроме того, из управления МВО фронту было передано управление 10-й армии (комкор И.Г. Захаркин). В составе Украинского фронта были сформированы 5-я (комдив И.Г. Советников), 6-я (комкор Ф.И. Голиков) и 12-я (командарм 2 ранга И.В. Тюленев) армии.

Для бесперебойного снабжения вновь сформированных объединений пришлось разбронировать мобилизационные запасы продовольствия и хлебофуража. С 18.00 12 сентября в целях обеспечения перевозок личного состава и запасов материальных средств на железных дорогах европейской части страны ввели в действие воинский график, соответственно сократив гражданские перевозки. На ряд железных дорог были назначены уполномоченные Совнаркома по выгрузке грузов. Тем не менее железные дороги плохо справлялись с перевозками, и график был сорван. Отчасти поэтому одновременно с началом вторжения железнодорожная охрана НКВД в задействованных округах была переведена на военное положение.

14 сентября Молотов заявил Шуленбургу, что, учитывая политическую мотивировку советской акции (падение Польши и защита русских «меньшинств»), было бы крайне важно не начинать действовать до того, как падет административный центр Польши – Варшава. В связи с этим он попросил, чтобы ему как можно более точно сообщили, когда можно рассчитывать на захват Варшавы. Но Риббентроп продолжал настойчиво запрашивать советского наркома иностранных дел Молотова о сроке вступления Красной Армии в Польшу. 15 сентября он пишет Шуленбургу:

«1. Уничтожение польской армии, как это следует из обзора военного положения от 14 сентября, который уже был Вам передан, быстро завершается. Мы рассчитываем занять Варшаву в течение ближайших нескольких дней.

2. Мы уже заявляли советскому правительству, что мы считаем себя связанными разграниченными сферами интересов, согласованными в Москве и стоящими обособленно от чисто военных мероприятий, что конечно же также распространяется и на будущее.

3. Из сообщения, сделанного Вам Молотовым 14 сентября, мы заключили, что в военном отношении советское правительство подготовлено, и что оно намерено начать свои операции уже сейчас. Мы приветствуем это.

Советское правительство, таким образом, освободит нас от необходимости уничтожать остатки польской армии, преследуя их вплоть до русской границы<…> (выделено нами. – Авт.).

4. С целью политической поддержки выступления советской армии мы предлагаем публикацию совместного коммюнике следующего содержания:

«Ввиду полного распада существовавшей ранее в Польше формы правления, имперское правительство и правительство СССР сочли необходимым положить конец нетерпимому далее политическому и экономическому положению, существующему на польских территориях. Они считают своей общей обязанностью восстановление на этих территориях, представляющих для них [Германии и СССР] естественный интерес, мира и спокойствия и установления там нового порядка путем начертания естественных границ и создания жизнеспособных экономических институтов».

5. Предлагая подобное коммюнике, мы подразумеваем, что советское правительство уже отбросило в сторону мысль, выраженную Молотовым в предыдущей беседе с Вами, что основанием для советских действий является угроза украинскому и белорусскому населению, исходящая со стороны Германии. Указание мотива такого сорта – действие невозможное (выделено нами. – Авт.). Он прямо противоположен реальным германским устремлениям, которые ограничены исключительно хорошо известными германскими жизненными интересами. Он также противоречит соглашениям, достигнутым в Москве,

и, наконец, вопреки выраженному обеими сторонами желанию иметь дружеские отношения, представит всему миру оба государства как врагов.

6. Поскольку военные операции должны быть закончены как можно скорее в связи с наступающим временем года, мы будем благодарны, если советское правительство назначит день и час, в который его войска начнут наступление<… > С целью необходимой координации военных операций <…> мы предлагаем по воздуху собрать совещание в Белостоке <… >» [218].

Таким образом, попытка Москвы объяснить свое вмешательство германской угрозой белорусскому и украинскому населению вызвала резко негативную реакцию Берлина. Забегая несколько вперед, отметим, что и в этом отношении пришлось пойти на уступки немцам.

14 сентября советские войска получили приказ о наступлении с соответствующими изменениями по времени выполнения боевых задач. Несмотря на многочисленные трудности, войска обоих фронтов к 15 сентября в основном завершили мобилизацию и сосредоточились в исходных районах у границы с Польшей. В ночь на 15 сентября командование и штаб БОВО переехали из Смоленска в Минск. В 4.20 15 сентября Военный совет Белорусского фронта издал боевой приказ № 01.

К этому времени в состав 4-й армии, которой предстояло действовать на брестском направлении, были включены 8, 143, 55-я и 122-я сд, 29-я и 32-я танковые бригады, 120-й и 350-й гап б/м РГК, 5-й дивизион бронепоездов (БЕПО). Армию поддерживал 4-й истребительный авиаполк [219]. Но в исходные районы для наступления в 4-й армии вышли только 8-я и 143-я сд, 29-я и 32-я танковые бригады, которым предстояло действовать в первом эшелоне. По данным разведки 4-й армии, полоса до р. Щара польскими войсками не была занята, а батальоны погранохраны по своей боевой выучке и боеспособности слабы и серьезного сопротивления оказать не в состоянии. Поэтому считалось, что сил первого эшелона достаточно, чтобы разгромить в короткие сроки подразделения пограничной стражи и захватить подготовленные польские укрепрайоны до занятия их полевыми войсками. Аналогичное положение было и в полосе действий других армий обоих фронтов[43].

Гитлер продолжал настойчиво подталкивать Сталина к скорейшему вступлению в войну. В тексте срочной телеграммы Риббентропа, полученной в Москве 15 сентября, говорилось: «Если не будет начата русская интервенция, неизбежно встанет вопрос о том, не создастся ли в районе, лежащем к востоку ог германской зоны влияния, политический вакуум» [220]. Но немцы не ограничивались только дипломатическими шагами: во второй половине дня

14 сентября немецкий 19-й мк Г. Гудериана овладел городом Брест. 15 сентября командование группы армий «Север» отдало приказ передовым частям корпуса выйти в район Слоним – Барановичи. Последний находился всего в 50 км от советско-польской границы. 16 сентября соединения

3-й армии, наступавшие с севера, в районе Влодавы соединились с войсками 10-й армии, замкнув кольцо окружения основных сил польской армии восточнее Варшавы. Польский гарнизон Брестской крепости под командованием генерала К. Плисовского некоторое время продолжал отбивать немецкие атаки, но, понеся тяжелые потери, в ночь на 17 сентября был вынужден оставить цитадель и уйти в сторону Тересполя. Утром немецкая разведка обнаружила отсутствие противника, и немцы заняли Брестскую крепость. Попутно передовые части корпуса Гудериана продвинулись к ст. Жабинка (26 км восточнее Бреста), где с ходу разгромили польскую танковую часть во время разгрузки ее танков с железнодорожных платформ. Линия наибольшего продвижения германских войск проходила восточнее городов Белосток, Брест, Львов (см. схему 2).

Прозрачные намеки Берлина, подкрепленные решительными действиями германских войск, Москвой были поняты. Вечером 16 сентября Молотов сообщил Шуленбургу о решении советского правительства вмешаться в польские дела. В тот же день Шуленбург срочной телеграммой № 371 доложил о беседе с Молотовым в Берлин:

«<…> Молотов заявил, что военная интервенция Советского Союза произойдет, вероятно, завтра или послезавтра. Сталин в настоящее время консультируется с военными руководителями, и этим вечером он, в присутствии Молотова, укажет мне день и час советского наступления.

Молотов добавил, что <…> в совместном коммюнике уже более нет нужды; советское правительство намерено мотивировать свои действия следующим образом: польское государство распалось и более не существует, поэтому аннулируются все соглашения, заключенные с Польшей; третьи державы могут попытаться извлечь выгоду из создавшегося хаоса; Советский Союз считает своей обязанностью вмешаться для защиты своих украинских и белорусских братьев и дать возможность этому несчастному населению трудиться спокойно» [221].

Молотов был вынужден согласиться с тем, что планируемый советским правительством предлог для вторжения содержал в себе ноту, обидную для чувств немцев, и решил объясниться:

«<…> принимая во внимание сложную для советского правительства ситуацию, не позволять подобным пустякам вставать на нашем пути, советское правительство, к сожалению, не видело какого-либо другого предлога, поскольку до сих пор Советский Союз не беспокоился о своих меньшинствах в Польше (выделено авт.) и должен был, так или иначе, оправдать за границей свое теперешнее вмешательство» [222].

В порядке пропагандистского обеспечения планируемой акции газета «Правда» в этот же день поместила статью A.A. Жданова, в которой главными причинами поражения Польши назывались угнетение украинского и белорусского национальных меньшинств. В советской прессе была усилена антипольская кампания. Утверждалось, что Польша фактически оккупирована, и неизвестно, где находится ее правительство. «Может возникнуть вопрос, – вопрошала редакция советского официоза, – почему польская армия не оказывает немцам никакого сопротивления? Это происходит потому, что Польша не является однонациональной страной. Только 60 % населения составляют поляки, остальную же часть – украинцы, белорусы и евреи <…>. Одиннадцать миллионов украинцев и белорусов жили в Польше в состоянии национального угнетения <…>. Польское правительство проводило политику насильственной полонизации <…>». Поэтому, мол, никто и не хочет сражаться за такую страну. По линии политорганов РККА были приняты меры по подготовке личного состава войск в соответствующем духе. Для этого увеличили тиражи красноармейских газет в округах, проводящих БУС, и центральных газет для распространения в частях

В 2 часа ночи 17 сентября Шуленбурга принял Сталин и в присутствии Молотова и Ворошилова заявил, что Красная Армия в 6 часов утра перейдет границу с Польшей. Сталин просил Шуленбурга передать в Берлин, чтобы немецкие самолеты не залетали восточнее линии Белосток – Брест – Львов, и зачитал ноту, подготовленную для передачи польскому послу в Москве. В первоначальном тексте официальной советской ноты ввод Красной Армии в Польшу обосновывался тем, что над тамошними украинцами и белорусами нависла угроза оказаться под ярмом «польских панов в условиях фашистского оккупационного режима» [223].

Но германскому послу Шуленбургу, которому Сталин зачитал эту ноту еще до ее опубликования, такая формулировка показалась неприемлемой. В ответ на возражения Шуленбурга Сталину пришлось в последний момент изменить ноту, чтобы сделать ее текст подходящим для немцев. После сталинской правки он стал таким: «Советское правительство не может также безразлично относиться к тому, чтобы единокровные украинцы и белорусы, проживающие на территории Польши, брошенные на произвол судьбы, остались беззащитными». Кроме этого, для удовлетворения запросов германского посла подобным образом были переработаны еще два пункта ноты [224]. Таким образом, советская версия причин, по которым Красная Армия перешла польскую границу, была согласована лично Сталиным с Шуленбургом и отредактирована в соответствии с его пожеланиями. Германский посол в своем докладе в Берлин отметил:

«<…>3ачитанный мне проект содержал три пункта, для нас неприемлемых. В ответ на мои возражения Сталин с предельной готовностью изменил текст так, что теперь нота вполне нас удовлетворяет» [225].

В 3.15 утра 17 сентября эта нота была вручена польскому послу Гржибовскому. В ней утверждалось, что:

«<…> Польско-германская война выявила внутреннюю несостоятельность Польского государства. <…> Варшава, как столица Польши, не существует больше. Польское правительство распалось и не проявляет признаков жизни. Это значит, что Польское государство и его правительство фактически перестали существовать. Тем самым прекратили свое действие договоры, заключенные между СССР и Польшей. Предоставленная самой себе и оставленная без руководства, Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Поэтому, будучи доселе нейтральным, советское правительство не может более безразлично относиться к этим фактам <…>. Советское правительство не может также безразлично относиться к тому, чтобы единокровные украинцы и белорусы, проживающие на территории Польши, брошенные на произвол судьбы, остались беззащитными.

Ввиду такой обстановки Советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной Армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии» [226].

Не все в этой ноте соответствовало истине. Скажем, польское правительство находилось в местечке Куты вблизи румынской границы и все еще отдавало приказы своим войскам. Да и столица Польши полностью была захвачена немцами только 27 сентября. А вот как подавалась советским людям сложившаяся ситуация в официальной советской истории войны:

«В этих условиях Советское правительство вынуждено было осуществить дипломатические и военные акции, чтобы защитить население Западной Украины и Западной Белоруссии от фашистского порабощения. <…> и предотвратить дальнейшее продвижение гитлеровской агрессии на восток» [227]. Именно эта версия, убранная из советской ноты Сталиным в угоду немецким требованиям, до сих пор в ходу у некоторых публицистов…

К исходу 16 сентября группировка войск Белорусского и Украинского фронтов насчитывала 15 корпусов (8 стрелковых, 5 кавалерийских и 2 танковых[44]) в составе 34 дивизий (из них стрелковых – 21, кавалерийских – 13), 16 танковых и 2 моторизованных бригад и Днепровскую военную флотилию (ДВФ) [228].Численность группировки на 17 сентября показана в таблице 3.2.

Следует учитывать, что к моменту вторжения состав танковых частей был меньше штатного. Так, на 15.09.41 г. в 32-й легкой тбр было 228 танков и самоходных установок, в том числе: 198 танков Т-26, 4 Т-37, 9 Т-38, 13 БХМ (боевых химмашин) и 4 СУ-5; в 29 тбр – 172, всего 400 танков. В каждой бригаде было звено самолетов для связи и разведки – 3 У-2.

Таблица 3.2

ГРУППИРОВКА И ЧИСЛЕННОСТЬ СОВЕТСКИХ ВОЙСК ДВУХ ФРОНТОВ К 17 СЕНТЯБРЯ 1939 г.

В составе ВВС фронтов с учетом перебазированных на их территорию 1-й, 2-й и 3-й авиационных армий особого назначения насчитывалось 3298 самолетов [230].

Подсчитывать соотношение в силах и средствах не имеет смысла: основные силы польской армии сражались против немцев.

В 5.00 17 сентября войска двух фронтов, не дожидаясь полного сосредоточения, передовыми соединениями подвижных войск (танковых и кавалерийских) перешли границу Польши на всем ее протяжении от Полоцка до Каменец-Подольска. Спецгруппы пограничников и передовые отряды дивизий первого эшелона быстро нейтрализовали польскую пограничную охрану. Подтвердились данные разведки об отсутствии значительных группировок польских войск в восточной части страны. Это позволило нашим войскам продвигаться в указанных направлениях в основном в походных колоннах. Из района Минска на Белосток продвигалась КМГ в составе 6-го кавалерийского (комкор А.И. Еременко) и 15-го танкового корпусов. За ними выдвигались соединения 10-й армии. В направлении Полоцк, Вильно (Вильнюс) действовали войска 3-й армии, от Слуцка на Брест – 4-й (см. схему 3).

Для польского руководства вторжение советских войск 17 сентября оказалось совершенно неожиданным. Сведения об их усилении у границы, поступавшие с начала сентября, воспринимались как понятная реакция на начало войны в Европе. Поставленный перед свершившимся фактом, главнокомандующий Рыдз-Смиглы, находившийся в Куты (Польша), отдал войскам приказ:

«Советы вторглись. Приказываю осуществить отход в Румынию и в Венгрию. С Советами боевых действий не вести, только в случае попытки с их стороны разоружения наших частей. Задача для Варшавы и Модлина, которые должны защищаться от немцев, без изменений. Части, к расположению которых подошли Советы, должны вести с ними переговоры с целью выхода гарнизонов в Румынию или Венгрию» [231].

Наиболее боеспособные части польской армии были скованы боями с немцами. Незначительное сопротивление

Красной Армии оказали главным образом части корпуса пограничной стражи. Остальные польские части, дезорганизованные внезапным вторжением советских войск, в соответствии с приказом сопротивления, за редким исключением, не оказывали.

Пока войска 3-й и 11-й армий продвигались в северо-восточную часть Польши, 6-й кавкорпус из состава КМГ к исходу первого дня операции форсировал р. Ушу, а 5-й стрелковый корпус вышел на линию железной дороги Барановичи – Столбцы. Передовой отряд 11-й кд занял Новогрудок, а 15-й танковый корпус подошел к Слониму.

На фронте 4-й армии части 29-й тбр после перехода госграницы имели 1/3—1/4 заправки. Чтобы выполнить поставленную задачу и с ходу захватить Барановичский УР, пришлось заправить горючим 1-е и 2-е роты танковых батальонов за счет 3-х. Уже к исходу 17 сентября бригада без особого труда овладела важным узлом дорог г. Барановичи и расположенным в районе этого города укрепленным районом, а 8-я сд продвинулась до Снова (г. Снов, 25 км восточнее Барановичей). К исходу 18 сентября 29-я и 32-я танковые бригады вышли на р. Щара южнее Слонима, а 8-я сд прошла Барановичи. К исходу 19 сентября 29-я тбр, пройдя 70 км за 3,5 часа, вошла в Пружаны, 32-я достигла Миньки на шоссе Барановичи, Брест, а 8-я сд – р. Щара. В это время 143-я сд совершала марш южнее. К вечеру 20 сентября 29-я танковая бригада находилась западнее Пружан, 32-я танковая бригада – в Кобрине, 8-я сд – в Ружанах, 143-я сд – в Ивацевичах. Менее чем через два года все эти пункты будут снова упоминаться в военных сводках, но уже в обратном порядке…

За 12 дней советские войска продвинулись на 250–350 км (см. схему 3). Как правило, они не встретили серьезного сопротивления, не считая боевых действий за Львов, Дрогобыч, Стрый и Белосток. Местное население в основном встречало наши части с хлебом-солью и цветами. И, тем не менее, в некоторых местах патриотически настроенные военные и местные жители из числа поляков выступили против советских войск с оружием в руках.

Лишь в отдельных случаях пришлось вести серьезные бои. Например, городом Гродно удалось овладеть лишь после нескольких дней упорных боев. Первые атаки конного корпуса комбрига А.И. Еременко были отражены. Только с подходом частей танкового корпуса И.Е. Петрова сопротивление было сломлено, и в ночь на 22 сентября польские защитники Гродно покинули город. Утром он был занят советскими частями, которым бои за город обошлись в 57 убитых, 159 раненых, подбито 19 танков и 4 бронемашины [232].

В бою под Шацком[45] 30 сентября пехота 52-й сд, действующей на стыке Белорусского фронта с Украинским, ночью под натиском крупного отряда поляков стала отходить, не поставив в известность артиллерию. 1-й дивизион 208-го гап и батарея 158-го артполка дивизии оказались в окружении поляков. Только благодаря героизму помощника начальника штаба артиллерии дивизии старшего лейтенанта Зотова и одного младшего командира, которые лично стали к орудиям и открыли интенсивный огонь прямой наводкой, удалось остановить противника. А затем при поддержке огня 1/208 гап противник был отброшен в исходное положение. В результате боя поляки из 5-тысячного отряда потеряли только убитыми около 700 человек, причем большей частью от огня артиллерии [233].

По другим данным, в бою под Шацком поляки оставили на поле боя 524 трупа, 1100 человек были взяты в плен, захвачены трофеи: 500 винтовок, 34 пулемета, 60 тыс. патронов, 4 вагона снарядов и 23 ящика взрывчатки. Остатки польского отряда около 16.30 30 сентября переправились через реку Западный Буг. Наши войска потеряли убитыми 81 человека, 184 ранеными (в том числе был ранен комдив полковник И. Руссиянов). Были подбиты 5 танков Т-26и2Т-38, 2 трактора и 3 ПТО [234].

Войска Украинского фронта также продвигались, почти не встречая организованного сопротивления поляков. Характерно, что в полосе 6-й армии в 4.00 17 сентября (за час до назначенного времени перехода госграницы) штурмовая группа пограничников и красноармейцев захватила мост через пограничную реку Збруч у Волочиска, по которому тут же беспрепятственно начали переправляться наши войска.

4-й кавкорпус фронта, пройдя Дрогобыч, 26 сентября достиг района Сутковице, Висковице, Лановице, Вережница. Здесь в 21 час корпус получил приказ подготовиться к боям с польской кавгруппой под командованием генерала В. Андерса, которая, по данным разведки, находилась в лесах севернее Райтеровице.

По решению командира корпуса 32-я кд продолжила движение на Добромиль, Хырув, а 34-я кд, 26-я танковая бригада и 18-й танковый полк 32-й кавдивизии остались на месте, ожидая подхода поляков. В 6.30 27 сентября 26-й и 27-й уланские полки группы Андерса атаковали 148-й кавполк в Сутковице, однако, встреченные артогнем и контратакой, отошли на опушку леса. В ходе трехчасового боя противник потерял 300 человек убитыми, 200 пленными, 4 орудия и 7 пулеметов. На следующий день группа была рассеяна, но генерал Андерс с несколькими офицерами скрылся. Тем временем 32-я кд в середине дня 28 сентября вступила в Хырув и Конюв, где после небольшого боя пленила остатки 25-го уланского полка. С вечера 28 сентября войска 4-го кавкорпуса приступили к охране границы от Перемышля до Мшанец. Генерал Андерс попал в плен 30 сентября.

Получив сообщение о переходе Красной Армией польской границы, германское командование в 7.00 17 сентября отдало приказ войскам остановиться на линии Сколе – Львов – Владимир-Волынский – Брест – Белосток. С 20 сентября – еще до того, как операции в Польше были закончены – оно начало переброску войск на запад. За три-четыре дня операции наши войска вышли на линию Вильно, Гродно, Белосток, Кобрин, Львов. В 10.30 21 сентября в штабы Белорусского и Украинского фронтов поступил приказ наркома обороны остановить войска на линии, достигнутой передовыми частями к 20.00 20 сентября. Была поставлена задача подтянуть отставшие части и тылы, наладить устойчивую связь, находиться в состоянии полной боеготовности, усилить бдительность, приняв меры для охраны тылов и штабов.

Советское командование потребовало от войск всячески избегать конфликтов при встрече с немцами. Однако части 19-го мк Г. Гудериана, переправившись через Буг, захватили значительный район вокруг Бреста и попытались продвинуться дальше на восток. Дело в том, что 29-я танковая бригада, действующая в авангарде войск 4-й армии, вынуждена была остановиться, не дойдя до Бреста, так как кончилось горючее. Тылы отстали, и никто не знал, где находятся головные склады горючего. На его поиски направили колонну из 40 автоцистерн. В районе Барановичи колонна наскочила на

С.М. Буденного, который, видимо, действовал в роли представителя Наркомата обороны. Маршал возмутился, что танки стоят без горючего, дал кому-то взбучку, и оно сразу нашлось. На обратном пути следующий на бронемашине во главе колонны автотехник 29-й тбр П.А. Ершов задержал встретившийся ему легковой автомобиль с немецким офицером. Тот явно следил за передвижением советских войск и вел какие-то записи. Несмотря на протесты «союзников», Ершов захватил их машину и задержал офицера и водителя в чине фельдфебеля. Позднее комбригу С.М. Кривошеину пришлось извиняться перед задержанными немцами. А Ершов, вместо благодарности за доставленное горючее, был наказан [235].

О тяжелом положении с обеспечением войск горючим, прежде всего танковых и механизированных соединений и частей, свидетельствовал позднее маршал Буденный. На совещании руководящего состава РККА в декабре 1940 г.

С.М. Буденный вспомнил:

«Мне пришлось в Белоруссии <…> возить горючее для 5 мк по воздуху. Хорошо, что там и драться не с кем было. На дорогах от Новогрудка до Волковыска 75 процентов танков стояло из-за [отсутствия] горючего. Командующий [фронтом] говорил, что он может послать горючее только на самолетах, а кто организует? Организация тыла требует знающих людей»[46] [236].

По согласованию с германским командованием советские войска планомерно продвигались на запад. К 26–27 сентября части 3-й и 11-й А закрепились на границе с Литвой и Восточной Пруссией до Щучина. Южнее на фронте Гонёндз – Кнышин развернулись 20-я мсбр и 6-я тбр. 6-я и 11-я кд к Высоке-Мазовецке, а 13-я и 4-я сд остановились на фронте южнее Белостока до р. Нарев. 8-я сд дивизия из состава 4-й армии перешла р. Западный Буг и приняла у немцев Бялу-Подляску, а 6-я кд – Белосток. 11-я кд вышла в район «Дружеская» встреча в Бресте закончилась тем, что советские представители, в том числе и сотрудник Наркоминдела, потребовали от германского командования отвести все немецкие части за демаркационную линию.

Советский представитель убеждает немцев в нарушении согласованной линии соприкосновения германских и советских войск в районе Брест-Литовска (фрагмент из немецкой кинопленки)

Крынки-Бялостоцкие. К 28–29 сентября советские войска продвинулись до линии Щучин – Стависки – Ломжа – Замбрув – Цехановец – Косув-Ляцки – Соколув-Подляски – Лосице – Мендзижец-Подляски (см. схему 4).

В конечном итоге германские войска были вынуждены покинуть Брест, оставив на месте подготовленное для отправки в Германию военное и гражданское имущество. При выводе из города частей 19-го мк состоялся ныне широко известный парад советских и германских войск, промаршировавших перед трибуной, на которой рядом стояли генерал Г. Гудериан и командир советской танковой бригады комбриг С.М. Кривошеин. Позднее Кривошеин писал, что был вынужден принять парад с Гудерианом, лишь бы побыстрее выпереть немцев за Буг. Сам факт совместного парада, по понятным причинам, огласки в советской прессе в то время не получил. И только в 90-е годы советские люди в «Литературной газете» смогли прочитать рассказ о параде и даже ознакомиться с соответствующим снимком.

Более серьезный конфликт произошел в районе Львова, где подразделения 24-й танковой бригады в 8.00 19 сентября, столкнувшись с немецкими на восточной окраине города и приняв их за поляков, открыли по ним огонь. В ходе короткого боя немцы потеряли 3 человек убитыми и 9 ранеными, а также 3 противотанковых орудия. «24-я тбр потеряла 3 человек убитыми и 4 ранеными, а также один танк и две бронемашины [237]. Остатки польских соединений, пробивавшиеся от границы с Восточной Пруссией, попытались прорваться на территорию Венгрии. После ожесточенного боя около 4 тыс. польских солдат и офицеров предпочли сдаться немцам, а не русским, которые уже захватили город.

Г. Гудериан и С.М. Кривошеин в Бресте в сентябре 1939 г. у здания управы Полесского воеводства, где размещался штаб Гудериана. (фото из книги «Суровые испытания»)

Советские и немецкие войска в одном строю на параде в Бресте 22.09.1939 г.

Все это время руководством Германии и СССР продолжались интенсивные переговоры относительно окончательной демаркационной линии. Немцы хотели оставить за собой города Львов, Августов с окрестными лесами и нефтеносный район в верховьях р. Сан. В конечном итоге 28 сентября была согласована новая демаркационная линия, проходящая вдоль четырех рек: Писса, Нарев, Висла, Сан. Наши войска, оказавшиеся западнее этой линии, с 5 октября начали отход на линию, которая позже за некоторыми небольшими изменениями была закреплена в качестве государственной границы между Германией и СССР[47].

Польско-германская война продолжалась немногим более месяца. 28 сентября капитулировал гарнизон и рабочие отряды Варшавы, сильно разрушенной бомбардировками и артогнем. 29 сентября капитулировала крепость Модлин, 2 октября сдался гарнизон военного порта Хель. Последней сложила оружие группа войск под командованием генерала Клеэберга в составе около двух дивизий. Это произошло 6 октября около Коцка, восточнее Демблина.

В ожесточенных боях с вермахтом поляки потеряли порядка 620 тыс. человек, в том числе: убитыми и пропавшими без вести – 66 300, ранеными – 133 700, пленными – 420 тыс. Кроме того, ушли за границу, главным образом, в Румынию, Литву и Венгрию – 84 600 человек. Немцы уничтожили и захватили 2218 орудий и минометов, 391 самолет. Соответственно, потери германских сухопутных войск в людях составили: 46 985 человек, в том числе: убитыми – 10 572, пропавшими без вести – 3409, ранеными – 30 322. Потери немцев в вооружении и боевой технике составили: орудий и минометов – 248, танков – 229, самолетов – 564, автомашин – 4588 [238]. По другим данным, немцы в Польше потеряли 819 танков [239], из них безвозвратно – 236, в том числе: 89 Pz.I, 83 Pz.II, 7 Pz.35(t), 7 Pz.38(t), 26 Pz.III, 19 Pz.IV и 5 командирских [240].

Потери Польши в людях на территории, где действовали советские войска, составили порядка 481 200 человек, в том числе: убитыми – 3500, пропавшими без вести и ранеными примерно 20 тыс., пленными – 457 700; в вооружении: орудий и минометов – 900, самолетов – 300 [241].

В связи с отсутствием организованного сопротивления со стороны поляков потери советских войск оказались незначительными. Например, 8-я сд, действующая с 17 по 26 сентября в первом эшелоне 4-й армии, потеряла убитыми 8 и ранеными – 14 человек. Потери в бою танковых бригад, приданных 4-й армии, в период с 17 сентября по 4 октября составили: в 29-й тбр – 3 танка (в то же время на марше по техническим причинам вышло из строя 62), в 32-й, соответственно – 4 и 61. Боевые потери танковых бригад обоих фронтов составили 42 танка (главным образом, подбитыми), тогда как по техническим причинам и в результате аварий из строя вышло 429.

Всего наши войска в походе в Западную Белоруссию и Западную Украину потеряли 3379 человек, в том числе: убито и умерло на этапах санитарной эвакуации – 852, пропало без вести и попало в плен – 144, санитарные потери составили – 2383 [242]. По другим, уточненным данным, Красная Армия потеряла несколько больше – 3858 человек, в том числе 1173 погибли и умерли от болезней и ран, 302 – пропали без вести, 2002 – были ранены, а остальные 381 – заболели [243].

О характере и напряженности боевых действий в полосах двух фронтов можно судить по следующим цифрам. Войска Белорусского фронта потеряли 1145 человек (0,56 % от общей численности), в их числе: погибло и умерло – 490, пропало без вести – 13, ранено (контужено) – 642. Потери Украинского фронта оказались больше: погибло и умерло на этапах санитарной эвакуации – 683 человека, пропало без вести – 289, санитарные потери – 1741, всего – 2713 (1,01 % от общей численности) [244]. Безвозвратные потери Красной Армии в вооружении составили: орудий и минометов – 6, танков – 17, самолетов – 6, автомашин – 36 [245].

Молотов в докладе на заседании Верховного Совета СССР 31 октября 1939-го, перечислив богатые трофеи, взятые Красной Армией в ходе сентябрьского похода в Польшу (более 900 орудий, свыше 10 000 пулеметов, 300 самолетов, 300 тысяч винтовок и прочее), занизил потери наших войск в людях:

«Общее количество жертв, понесенных Красной Армией на территории Западной Белоруссии и Западной Украины, составляет: убитых – 737, раненых – 1862, то есть в целом – 2599 человек <…>. Перешедшая к нам территория Западной Украины вместе с территорией Западной Белоруссии составляет 196 тысяч квадратных километров, а ее население – около 13 миллионов человек, из которых украинцев – более 7 миллионов, белорусов – более 3 миллионов, поляков – свыше 1 миллиона, евреев – свыше 1 миллиона <…>» [246]

Красная Армия взяла в плен более 452,5 тыс. польских военнослужащих, в том числе войсками Белорусского фронта (с 17 по 30 сентября) – 60 202 (офицеров – 2066), Украинского фронта (с 17.9 по 2.10) – 392 334 (офицеров – 16 723) [247]. В число пленных, как оказалось позже, входили не только военнослужащие, но и полицейские, жандармы и даже лесники – все, кто носил какую-то форму. Командиры запрашивали, что делать с пленными, куда их отправлять. Транспорта для их отправки в тыл, естественно, не хватало.

Так, на ст. Барановичи, забитой эшелонами с материальными средствами для войск, в октябре скопилось несколько эшелонов с пленными польскими солдатами и офицерами. М. Мельтюхов приводит примеры расстрелов пленных. Видимо, это были отдельные случаи самоуправства, за которые вряд ли кого-нибудь наказали. Следует отметить, что с момента установления соприкосновения наших войск с германскими происходил неорганизованный обмен польскими военнопленными: немцы передавали их нашим войскам, но зачастую отказывались принимать их от нашей стороны. Не ясно, по какому принципу отбирались пленные – по месту жительства? В последующем наше командование решило принимать от немцев столько пленных, сколько последние готовы принять от нас. Хотя отмечались случаи, когда поляки предпочитали сдаваться в плен немцам, нежели советским войскам.

После заключения с Германией 28 сентября 1939 года «Договора о дружбе и границе» все боеспособные части вермахта были переброшены на Запад. На оккупированной территории остались в основном второразрядные соединения, укомплектованные контингентами старых возрастов, и охранные части.

Выводы из польской кампании. Агрессия против Польши была важнейшей частью разработанного Гитлером плана построения тысячелетнего рейха. Больше всего на свете он боялся, что в последний момент какой-нибудь посредник сумеет уговорить или заставить Польшу принять германские требования мирным путем, как это произошло с Чехословакией в Мюнхене. Гитлеру нужна была победоносная война. Во-первых, он хотел опробовать мускулы выпестованного им вермахта, испытать новую организацию его частей и соединений, проверить в настоящем деле новейшую боевую технику, а главное – стратегию и тактику блицкрига. Польша для стратегов Гитлера стала своего рода испытательным полигоном для проверки теории «молниеносной войны» и вопросов использования в ней видов вооруженных сил и родов войск в стратегической операции. Только в случае успеха блицкрига у Германии, с ее недостатком материальных ресурсов, необходимых для ведения длительной войны на истощение, появлялась надежда силой завоевать себе господство в Европе.

Другой целью Гитлера было вернуть немецкому народу и его армии веру в собственные силы, которая пошатнулась после поражения Германии в Первой мировой войне, а заодно и посеять страх в рядах своих будущих противников. Убедительная победа должна была способствовать и небывалому росту его личного престижа. Все эти задачи были выполнены в полной мере, но ход войны оказался не таким гладким, как хотелось бы нацистскому руководству и каким его постаралась представить всему миру геббельсовская пропаганда.

Военные действия в Польше выявили коренные изменения в содержании и характере операций начального периода войны. Мобилизация и развертывание вооруженных сил противоборствующих сторон были осуществлены еще в предвоенный период с принятием целого комплекса мер по обеспечению маскировки и дезинформации противника. При этом именно Германия преуспела в этом отношении, упредив Польшу в развертывании войск. Это позволило вермахту нанести внезапные сильные удары заранее созданными группировками с массированным применением танковых и моторизованных соединений. Германское командование использовало в первом эшелоне максимум сил и средств, что позволило создать на избранных направлениях главных ударов групп армий многократное превосходство над противником в силах и средствах. Оперативные резервы для наращивания усилий создавались за счет переброски из Германии вновь отмобилизованных соединений. Это стало возможным благодаря тому, что союзники Польши на Западе не выполнили в полной мере своих обещаний.

Блицкриг – это прежде всего танковая война. ОКХ впервые в боевых условиях использовало для прорыва обороны противника и развития успеха такие крупные высокоподвижные формирования, как танковые дивизии и моторизованные корпуса. Боевые действия выявили огромные оперативно-стратегические возможности танковых войск, тесно взаимодействующих с военно-воздушными силами. Удары авиации, согласованные по времени и месту с наступлением наземных войск, позволили в короткие сроки взламывать оборону противника на всю глубину, обеспечивать ввод в прорыв подвижных войск и быстро развивать успех. В результате увеличилась глубина и темпы проведения наступательной операции, появились условия для быстрого маневра в оперативной глубине по охвату (обходу) и окружению крупных группировок врага.

Тем не менее война с Польшей вовсе не походила на легкую прогулку. Ожесточенное сопротивление поляков не раз приводило к срыву немецких планов войны. В качестве его наиболее ярких примеров можно отметить упорную оборону Варшавы и Вестерплятте, а также контрудар на реке Бзура. Немцам пришлось бросить в сражение большую часть своих вооруженных сил и израсходовать немалые запасы материальных ресурсов. Поляки потерпели поражение, потому что немецкое количественное и качественное превосходство в силах было слишком велико, а впервые примененная немцами тактика массированного применения танков при непрерывной поддержке авиации оказалась для польского командования полной неожиданностью.

Именно танковые и моторизованные соединения, составлявшие менее одной шестой части всех немецких дивизий, задействованных в Польше, в тесном взаимодействии с люфтваффе обеспечили вермахту столь быструю победу. Быстрота была особенно критичной из-за ситуации, в которой оказалась Германия после того, как 3 сентября Франция и Англия объявили войну Германии. Важно было как можно быстрее покончить с сопротивлением поляков и начать переброску войск на запад еще до того момента, когда французская армия завершит мобилизацию и развертывание и будет готова перейти в наступление. Гитлер затеял большую азартную игру и не прогадал. После успеха польской авантюры он настолько уверовал в свою собственную гениальность как политика и полководца, что стал все чаще пренебрегать советами генштаба и высших военачальников.

Наибольших успехов в польской кампании добились 16-й и 19-й моторизованные корпуса, в которых танковые дивизии не разбрасывались по частям на разных направлениях, а использовались в качестве мощных таранов. Особенно отличился 19-й мк под командованием генерала Гейнца Гудериана, который первоначально состоял из 3-й танковой, 2-й и 20-й моторизованных дивизий. После успешного уничтожения сил противника в «польском коридоре» 2-ю мд заменила 10-я тд. С этими силами Гудериан прорвался к Бресту и овладел им уже 14 сентября. За 10 дней активных операций 19-й мк прошел с боями 320 км, потеряв только 2236 человек, включая 650 убитых, 1345 раненных, и 241 пропавших без вести, что составляло менее 4 % всех сил Гудериана [248]. Немцы моментально оценили столь впечатляющие успехи своих подвижных соединений. И в кампании на западе в мае – июне 1940 г. были задействованы уже четыре моторизованных корпуса, которые сыграли решающую роль в победе вермахта во Франции и стали прообразами будущих танковых корпусов.

Но в организации германских танковых войск выявились и серьезные недостатки. В Польше воевали два различных типа их соединений: танковые и легкие дивизии. Легкие дивизии были первоначально задуманы для замены кавалерии, которая теряла свое значение под давлением технического прогресса. Но недостатки легких дивизий были очевидны с самого момента их появления. Еще до польской кампании было принято решение переформировать их в обычные танковые дивизии, заодно увеличив в них количество танков. Уже 12 сентября 1-ю легкую дивизию переименовали в 6-ю танковую, в октябре 1939 г. танковыми стали 2-я и 3-я легкие дивизии, а последнюю, 4-ю легкую, реорганизовали в танковую в январе 1940 г. [249].

Боевые действия танковых войск в Польше показали, что танковые дивизии первоначальной организации были перегружены танками и страдали от недостатка пехоты, необходимой для их поддержки в бою. С учетом полученного боевого опыта их штаты были усовершенствованы, количество танков уменьшено. Так, если в пяти первых немецких танковых дивизиях, воевавших в Польше, насчитывалось в среднем по 340 танков, то к весне 1940 г. в десяти танковых дивизиях, принявших участие в западной кампании, их число в среднем снизилось на четверть – до 258 штук. В дальнейшем процесс поиска наивыгоднейшего соотношения между танковыми и пехотными подразделениями в составе танковых дивизий продолжился уже на основе опыта новых сражений. Немецкие моторизованные дивизии в Польше также зарекомендовали себя слишком громоздкими и трудноуправляемыми для маневренной войны. Поэтому из их штата был выведен один из моторизованных полков. Эти полки передали во вновь формируемые соединения.

В боевой обстановке были выявлены существенные недостатки танков вермахта. Все они первоначально имели только противопульное бронирование, а их главной защитой на поле боя предполагались скорость и маневр. Однако этого оказалось явно недостаточно: в результате боевых действий из строя вышло свыше 30 % немецких танков. Польские противотанковые ружья оказались гораздо более опасным противником для танков, чем это представлялось до войны. Близкое знакомство с ними на поле боя убедило немцев наладить производство собственных противотанковых ружей в Германии и усилить броневую защиту своих танков. Танки Pz.I не имели резервов веса для дополнительного бронирования, поэтому их начали понемногу переделывать в транспортеры боеприпасов и самоходные орудия. На лоб танков Pz.II и штурмовых орудий стали устанавливать дополнительные 20-мм броневые плиты. А толщину брони находящихся в производстве средних танков Pz.HI и Pz.IV немцы довели до 30 мм еще раньше.