Бугай и кум выжидали. Возможно, они что-то знали о замыслах начальства в управлении. Комендант, этот, с точки зрения воров, плюгавенький плотник, узнал от своих коллег в промзоне (гаражи, столярка, кузница, инструменталка, слесарная), что там заказаны из горбылей сорок с лишним ящиков двухметровой длины и один из дубовых досок письменный стол. Спустя некоторое время, приехал с Решеты киномеханик и привез, наконец, фильм, из-за которого работяги с позволения воров объявили забастовку и три дня не выходили в тайгу: требовали, чтобы показали «Девушку моей мечты» с Марикой Рокк.

Как-то вечером после ужина было объявлено: в столовой состоится развлекательное мероприятие. Ну и набилось народу полная столовая. Тут на сцене с важным видом нарисовался (показался или объявился – жарг.). Боксер и стал толкать речь о том, как бороться с насморком: надо, мол, теплее одеваться. Зеки хохотали. Все это придумал капитан Белокуров, чтобы «галочку» заработать. Боксеру же – слава как специалисту! Зеки же думали, что будут показывать фильм «Девушка моей мечты», его давно обещали.

Боксер объяснял: надо больше находиться на свежем воздухе и следить, чтобы обувь не пропускала воду. Главное, необходимо есть больше свежих фруктов. Всем стало ясно: девушкой их мечты и не пахло. А тут еще вторую неделю кормили пшенкой… Утром пшенка, в обед – пшенная размазня, вечером – пшенная бурда… Закормили… И работяги забастовали. Бугай, конечно, метал икру: горел план. Собственно, он горел и без забастовок: воры сами не работали и других не заставляли, лес фактически не столько «заготавливали», сколько приписывали якобы заготовленную кубатуру. Нормировщики фиксировали ее наличие, но… число было – фактуры нет. И нормировщики, и десятники, и мастера – все подкуплены ворами: сплошная туфта (еще одна дыра, в которую уходят деньги из воровского котла – на подкупы). Так что Бугаю было не сладко. А тут еще забастовка… Он – к ворам: посодействуйте, заставьте. Но воры не вмешивались, к тому же и они были не прочь посмотреть «Девушку моей мечты»… Да, были бы на Девятке суки, мечталось Бугаю, тут не забастуешь, такую девушку покажут – только и останется мечтать… о выздоровлении. Бугаю не понятно, почему нельзя воров просто ликвидировать, как саботажников. Зато ему понятно, что нет таких инстанций, которые могли бы что-нибудь санкционировать без разрешения. Каждый разрешающий должен же получить разрешение высшего разрешающего.

Когда в зону проникли слухи о возможном прибытии сук, воровская жизнь оживилась как-то особенно: воры собирались, о чем-то совещались и, что бросалось в глаза даже мало вникающему в «партийную» жизнь, стали заводить дипломатические отношения со «зверями». Зверями воры называли кавказцев. Они не делали разницы в их национальности – все кавказцы без исключения были для них «звери». В истории лагерей известны кровавые стычки между зверями и ворами, ибо звери, которые ни к каким из уголовных мастей не относились, ворам дань не платили и вообще не считались с ними. В зонах кавказцы – грузины, чеченцы, осетины, азербайджанцы, армяне, но больше всего чеченцы – жили сплоченно, в отдельных бараках, обособленно работали в тайге. Среди них не было отказчиков и козлов, и лагерному обывателю было непонятно, почему они – звери. Многие из них, как подметили воры, задницу газетой «Правда», да и вообще никакой бумагой, не вытирали, а носили с собой бутылку с водой и подмывались (козлы же никогда не подмывались ни до, ни после)… Так, может, из-за этого? Разбираться в этом долго. И без того ясно, что воры насчет зверей всегда были начеку, особенно когда на горизонте маячила какая-нибудь опасность. И теперь воры стали подчеркнуто уважительно обращаться с ними. Даже подкинули Мамеду, вожаку зверей, по-дружески килограмма два сала. Наверное, учли, что звери сало не едят по религиозным соображениям, считая свинью близким родственником человека. А жрать родственника, оказывается, не полагается.

Итак, вместе со слухами о возможной доставке на Девятку сук, киномеханик привез, наконец, и этот фильм: «Девушка моей мечты». Но показать его в тот вечер опять нельзя было из-за ученой вороны Боксера, расколотившей десятка два фонарей, ставшей причиной замыкания в электросети.

Суки все не шли. Воры успокоились. Кум заказал еще с десяток ящиков. На всякий случай. Вообще-то он считал, что ни к чему, эти ящики – роскошь! Но мало ли! Комиссия может вдруг нагрянуть, если эксгумировать надо, или еще что… Наконец, суки прибыли. Сытые, самодовольные и уверенные в себе здоровые мужчины, по тем временам и условиям хорошо одетые. Их мешки несли на себе шестерки. Ведь и суки – как же иначе! – не могли без шестерок. В мешках, как и у воров, постели: ватные матрацы, одеяла, подушки с вышитыми мулине наволочками. В подушках, как бывает и у воров, пики. Если пики найдут при шмоне, ответят за это шестерки: мешки несут они. В данном случае, прямо удивительно, сук даже не шмонали – была лишь видимость шмона.

Постель в лагере – предмет престижа, по ней судят о жизнеспособности владельца. Постель – последнее, что вор проиграет, то же и сука, ибо, как уже отмечено, воры и суки – одна публика, только в каждом случае вывернутая наизнанку. Уважающий себя вор старается обзавестись как можно более шикарной постелью. Наволочки и пододеяльники часто вышивают сами: нитки мулине ценятся дорого.

И вот они шагают тяжелой поступью, поскрипывая валенками в подмороженном снегу, двадцать восемь сук. Сзади, как всегда, люди с автоматами и собаки. Их лица – галерея жестоких, хитрых, коварных, подлых портретов, от колонны веяло безжалостным духом уничтожения: где угодно на земле пойдут, готовые убивать, брать, душить и крушить, об этом красноречиво говорил даже их шаг, от которого по сторонам разлетались каскады снега.

К воротам зоны их не повели, а усадили на снегу за пирамидами пней ждать, пока из зоны в тайгу не уйдут рабочие бригады. Затем пройдет проверка численности оставшихся в зоне и облава на мужественных отказчиков. Погода испортилась, поднялась метель. Суки сбились в кучу у пирамид, значение которых осмыслить даже не пробовали.

В это время в зоне Боксер и Враль заканчивали утренний «спортивный» бег у санчасти, где их дожидался Самурай.

– Сегодня приема не делать! Сам из санчасти тоже… уходи, – объявил он Боксеру.

Это было уже непривычно. Самурай спросил, есть ли больные в стационаре – в двух небольших палатах, каждая на четыре кровати. В настоящее время здесь отлеживались три симулянта. Самурай посоветовал гнать их в шею. Он отвел лепилу в сторону и о чем-то с ним недолго шептался. Затем Боксер распрощался с Вралем и вместе с Самураем направился в санчасть. На двери санчасти он прикрепил записку, уведомляющую, что «приема больных не будет». Этой запиской всем отказчикам от работы была объявлена амнистия.

Сумкин выбивал искры из подвешенной у вахты рельсы – и Враль вскочил. Еще не рассвело, небо над зоной сохраняло черноту, но в 37-й королевской, как всегда по утрам, воры отыскивали во что бы обуться: вся обувь валялась у нар, как с вечера скидывалась. Проснувшиеся пораньше без стеснения надевали что получше. Из-за этого хамства немало лаялись: отсюда и пошла поговорка: «кто раньше встал, тому и сапоги».

Сегодня все вставали рано – тоже и центровые воры, а их амбалы всю ночь глаз не сомкнули. Воры к чему-то готовились, шестерки извлекали притыренные пики (припрятанные ножи – жарг.), чтобы вручить обладателям. Обычно воры пики при себе не носили, вручали их шестеркам (у каждого вора свой «оруженосец») – прятать, и те отвечали за сохранность воровского ножа. Так удобнее: вдруг внезапный шмон…

Воры со всей зоны собрались в секции 37-й бригады, в центре внимания – Петро Ханадей и Самурай. Оба авторитета были вечером у Мора, он что-то им долго внушал. Однако считалось, что именно Самураю принадлежит идея обыграть сук за счет их всем известной тенденции к симулированию какого угодно заболевания, когда прибывших доставят в баню, где и происходят обычно всевозможные неожиданности. Теперь Самурай считал правильным изменить программу, чтобы суки ни о чем не заподозрили, чтобы не приготовились к защите. Воры словно были уверены, что менты сук уже несколько раз обыскали и ножи изъяли. Но они не знали больше, чем имели право знать по замыслу Главного кума.

Закончился развод – зона опустела. Тишина. Никакого движения. Как будто даже демонстративно после проверки ушли на вахту все мусора во главе с Сумкиным, Плюшкиным, Ухтомским. Отказчики настороже – будет ли облава? С другой стороны, санчасть «больных» не принимала… Значит, и облаве не быть… Тишина…

Придурки попрятались, закрылись в своих «точках».

– Ты пока никуда не ходи, – заявил Мор Скиту, – кажется, этап приведут.

В секции 37-й королевской Самурай послал Треску за Боксером…

А за воротами зоны, едва бригады работяг скрылись из виду, началось движение: сук подвели к воротам. Суки уже не смотрелись самоуверенными, в их лицах, кроме жестокости и подлости, добавился затаенный страх, в глазах – настороженность. Они не могли установить, куда их привели. И теперь стояли… люди из разной среды: сбежавшие когда-то с фронта офицеры и солдаты, бывшие воры, предавшие воровские законы, и просто обыкновенные мокрушники из амбалов, которым на 13-м было так сладостно убивать воров, мстить им за то, что считали они сук мразью.

Кто все-таки в зоне? Они всю дорогу старались выяснить, куда их поведут. Им намекали, будто на Паканаевку, где, если не суки, то «поляки» или даже «беспредел». Беспредел – плохо, но для сук все же лучше, чем воры. К ворам суки не ходоки, они попросту не войдут в зону, любую кару примут, на землю улягутся, и тащите хоть волоком. Такое во многих местах случалось.

Сук не обыскивали, это их успокоило. Им казалось, что начальнички избегают резни – значит, их не обыскали потому, что резни не опасаются. Суки старались рассмотреть сквозь щели в заборе, есть ли в зоне движение, – в зоне тишина. Сидя за пирамидами, они видели, как бригады ушли в тайгу. Значит, подумали суки, в зоне остались одни придурки, а в таком случае зона скорее всего ничья, в том смысле, что в ней не правит ни одна уголовная масть.

– В зоне есть кто?! – изо всех сил проорал Россомаха. Безответно. Только один лишь начальник стерегущего их конвоя облаял его:

– Здесь такие же паразиты, как и вы! Так что не ори!

Наконец из вахты вышли начальник спецчасти с папками пухлых личных дел, кум, Режим и… Боксер в белом халате, как и подобает медику; он-то первым и обратился к прибывшим с вопросом, не давая времени даже рта открыть:

– Больные есть?

Такая забота удивила сук, и они, решив, что в каждом монастыре свои порядки, загалдели все сразу: выяснилось, все они очень больные, даже инвалиды есть, а некоторым необходимо срочно в больницу. Другие стали требовать, чтобы им пересмотрели категорию.

– Будет!.. – остановил лепила поток жалоб и обернулся к начальникам: – Как в зону войдут, сразу всех в санчасть, скажите коменданту. В баню потом.

И Боксер удалился через вахту в зону: он свое дело сделал. Такой аванс еще больше создал у сук благодушное настроение, даже самые осторожные – Полковник и Хрипатый – вздохнули облегченно. Полковник, по его словам, на войне бывал, но Полковником его прозвали из-за татуировки полковничьих погон. Силач – в 13-й зоне штангой занимался, вернее, не штангой, а куском рельса; долговязого Хрипатого с удлиненным лицом раньше звали лошадью, за хриплый голос приобрел теперешнюю кличку. «Полковника» Скит узнал бы: ему довелось слушать его хвастливые рассказы о военных приключениях.

Начальник спецчасти проверил всех по данным в «делах»: год рождения, статья, срок. И только «масть» прибывших его не интересовала, он ее знал. Покончив с этой процедурой, начальники удалились кто куда: начальник спецчасти – на вахту, приводить «дела» в надлежащий порядок, скоро их отправлять обратно в управление, поскольку уже сегодня к обеду «наблюдать» из прибывших некого станет. Идти с кумом и Режимом с вышки любоваться на всё ему было противно: он считал себя глубоко интеллигентным человеком. Кум и Режим отправились к одной из вышек, которая ближе к бане, санчасть отсюда тоже просматривалась.

Дежурный открыл ворота настежь, и надзиратель Плюшкин принялся считать входивших в зону сук: «Один… два… три… десять… двадцать… двадцать семь…» Но куда девался двадцать восьмой? Конвой орет там на кого-то. Плюшкин в недоумении. Дежурный по вахте, молодой розовощекий парень с сержантскими лычками на погонах, что-то кричит на Хрипатого:

– Не пойду! – орет Хрипатый. – В зону не войду! Будете силу применять – вены вскрою.

Сержант, наконец, закрывает ворота, а то и остальные суки того и гляди обратно выбегут. Остальные суки, встреченные комендантом, даже не поняли толком, что там случилось, а кто понял, тем не верилось:

– Что там?

– Хрипатый…

– Неужели сквозанул?

Комендант – сама доброта:

– Здорово, хлопцы! Давайте к санчасти. Велено к врачам… И зашагал. Суки гурьбой за ним. Но насторожились. Из окон бараков за ними следили злорадные взгляды сотен глаз воров и их амбалов.

– Чего там у вас стряслось? – начальник спецчасти, услышав шум и крики Хрипатого, расспрашивал сержанта, доложившего ему, что вот один гад не вошел-таки в зону. Начальник спецчасти поморщился и, махнув рукою, спросил фамилию. Он велел закрыть его в изолятор, сам пошел искать «дело» этого «гада», чтобы от остальных отделить.

Суки подошли к санчасти. Комендант сказал, чтобы ждали в палисаднике. Здесь из-под таявших сугробов выглядывали скамейки. Сам ушел, якобы проверить, в каком состоянии баня. А врачи, сейчас, мол, начнут прием (он так и сказал – врачи), вот-вот подойдут. Действительно, едва скрылся комендант, они и подошли… Хирурги…

На всех вышках народу добавилось: то ли часовых прибавили, то ли просто зрители, пришедшие, как в древнем Риме, смотреть бой гладиаторов. Надежно защищенные, они могли сейчас воочию видеть, как происходит самоуничтожение уголовного мира.

От вида подходившей толпы, вооруженной ломами, лопатами, ножами, сукам стало, надо полагать, жарко. Они застыли. Затем сплотились вокруг «Полковника», ставшего теперь центровой фигурой. Суки имели достаточно известные клички и славу – как и у воров, славу, оцениваемую по-разному. Суки поняли: сейчас их будут убивать. И догадались: на этот раз именно им уготована роль покойников.

Они ринулись в санчасть, но столкнулись с запертой дверью этого обычно милосердного заведения.

– Вышибать! – проорал Полковник, и несколько тяжелых тел с треском выбили дверь. Суки торопливо втискивались в приемную, торопливо извлекали из подушек ножи, отчего и воздержались воры от атаки в лоб: у сук – ножи!.. Неожиданность. А еще не был доведен до нужного подъема их собственный боевой ажиотаж.

Внутренние двери санчасти тоже оказались заперты, суки их разбили. Они крушили и ломали скамьи, столы, чтобы использовать в качестве оружия; кровати, тумбочки, шкафы натаскали к входной двери, забаррикадировали ее, и как же хорошо, что на окнах решетки! Но их снаружи стали уже выламывать ломами, воры уже входили в раж, в этом им помогали Петро Ханадей, Самурай и другие старые воры, поднимавшие молчаливыми ценными указаниями их боевой дух, подначивая главным образом амбалов, которые и старались отличиться больше самих воров. Единственно Мор не присутствовал.

Зрители на вышках обиженно ворчали: они-то полагали, что гладиаторские игры совершатся на виду перед санчастью, а теперь, поскольку суки забаррикадировались изнутри, главное от их глаз будет скрыто…

Санчасть окружили со всех сторон: Бастилия! Воровское войско подходило к санчасти с двух сторон – и от бараков, и со стороны пищеблока, чтобы таким маневром отрезать сук от запретной зоны, простреливаемой с вышек, а то они станут прыгать в «запретку», – там преследовать уже невозможно.

Всё нарастал яростный рев, злобные звериные голоса выкрикивали в адрес осажденных непереводимые эпитеты, изнутри в ответ раздавались такие же: это уже был не воровской лай – вой.

Из секции 37-й «королевской» все ушли. Остался один Враль. Он знал, что у санчасти сейчас зарежут сук. Он знал, что это явление в тайге, в зонах, везде распространено, что имя этому «резня». Враль решил идти в КВЧ. Он был уверен, что Скиталец там. Скит как раз хотел забраться на чердак, оттуда санчасть была не видна, но как-то ориентироваться в происходящем можно было – отчетливо доносились рев, вой, рычание. Они залезли на чердак вместе. Метель прекратилась. Даже солнце выглянуло. Мимо открытого чердачного люка пропорхнули воробьи. Враль и Скиталец встали у люка чердака, прислушивались, молчали.

– Война, – сказал Враль, – натуральная война.

– Нет, – ответил Скит, – на войне хуже. Война – другое. Но похоже. На войне лично противника вовсе не ненавидишь, война потому и страшнее. – Прислушиваясь к крикам в зоне, он добавил: – На войне убивают потому, что так положено и приказано – убивай. И ты стреляешь. Один снайпер говорил: «Я его вижу, он у меня на мушке, но ничего к нему не чувствую, соседа по квартире презираю, а этого… Стреляю, понимаешь, потому, что надо; шлепнул, как муху, хотя понимаю – не муха».

– Ну что?! Слышно? – раздался снизу крик Мора. Скит крикнул в ответ, что да, слышно. Еще бы не слышно! Над зоной стоял такой рев, словно в зверинце шла битва между хищными зверями. Раздавались крики, ругательства, но они слились в единый рык. Такого адского крика Вралю еще не доводилось в жизни слышать. От этого он весь похолодел, хотя на чердаке и так жарко не было. Внизу хлопнула дверь: значит, Мор вернулся к себе в библиотеку. Затем они услышали, как там затренькали на мандолине, стараясь вывести мелодию «Санта Лючия». Скоро, не доведя мелодию до конца, Мор вышел в коридор и крикнул на чердак Скитальцу, чтоб сбегал на кухню к Ваньке Быдло и принес что-нибудь пожрать.

У санчасти тем временем воры соображали, а может, уже ничего не соображали – они почти перестали выть, что надо штурмовать санчасть с чердака.

Ханадей с несколькими старыми ворами стояли в стороне как символ воровской идеи, как групповой монумент, олицетворявший зло. Некоторые центровые воры, словно комиссары на фронте, «заводили» амбалов, рвущихся в санчасть, чтобы доказать свою преданность. Они и впрямь сейчас, в горячке, считали этот бой святым делом – у них или не было никогда, или сейчас потерялось чувство реальности. Распаляясь все более, они вряд ли понимали, во имя чего им надо достать других людей и убить. Воры взобрались на чердак. Здесь ломами, колунами, взятыми из кухни, принялись разбивать потолочное покрытие. Ломали в разных местах, чтобы, свалив потолок на головы сук, тут же самим ринуться вслед.

А на вышках за происходящим наблюдали с интересом. Этим парням на уроках политвоспитания тоже какой-нибудь идеолог наверняка объяснял, что данное событие прогнозировал (или запрограммировал) сам товарищ Ленин.

В битве за санчасть активно участвовали, конечно же, и Самурай и молодой вор Вася Котик. Воров не награждают орденами, но за удаль будут относиться с уважением, можно заработать авторитет. Для Васи это был первый крупный бой с суками. Самурай, конечно, бывал в разных переделках. На чердаке от пыли плохо видно, воры едва узнавали друг друга, но в этом и не было нужды – они слились в единый порыв бешенства, стали одним кровожадным организмом. Они обоюдно воспалялись азартом убийства, загипнотизировались коллективной жаждой уничтожения, потеряли страх, рубили покрытие потолка остервенело, и оно, наконец, рухнуло.

Когда потолок провалился, Самурай, падая вниз вместе с мусором, досками, услышал крик вора Витьки Стального:

– Смерть сукам!

Крик этот оборвался не потому, что Стального зарезали, – на голову ему рухнуло бревно: Васька видел – потом рассказывал.

Суки, конечно, растерялись, прежде всего потому что их было мало, и они это знали; это знание и внушило им, что они обречены. К тому же среди них были бывшие дезертиры, значит, трусы, другие же – в большинстве грабители – тоже трусы: грабитель только на силу или оружие рассчитывает, не нападает, если знает, что объект силен или вооружен. Он предпочитает беззащитных жертв. Вор тоже не герой, но все-таки чаще идет на дело, не зная, что его ждет. Если среди защитников санчасти и встречались храбрецы, то они скорее всего они стали таковыми от безнаказанности, не встретив еще нигде сопротивления своей наглости. К тому же здесь им прятаться было некуда, только и оставалось обороняться.

С потолка валил песок, падали доски, кругом все в густой пыли, видимости никакой. Все кричали – кто, умирая, кто от боли, кто от ярости. Там, где людей полагалось лечить, их убивали. Очень скоро многие валялись с пробитыми черепами, в том числе и из воровского войска. Песок и штукатурка на полах превратились в кровавое месиво.

Самурай весь в крови походил на… самурая. Он ловко полосовал острым ножом животы несчастным сукам. Люди обезумели и, спрашивается, во имя какой истины им все это понадобилось? Вася тоже сражался за воровское дело, не зря его приняли однажды в закон. Он освоился с мыслью, что на воле ему жить от случая к случаю, а если сегодня не убьют, так в другой раз. Это входило в особенности его жизни по закону. В пыльной серой мгле он тем не менее ясно видел, как вонзил свою пику в горло какому-то парню, который, заливаясь кровью, задыхаясь, упал, а Вася Котик рванулся дальше. Но на его долю больше жертв не хватило – слишком много было желающих убивать, слишком много воров.

Перебив сук, воры в азарте по инерции чуть было своих не принялись резать, но остыли, зарыскали по помещениям с окровавленными топорами, выискивая недобитых и безжалостно приканчивая, раздалбливая головы.

Всё кончилось, воцарилась относительная тишина, если не учитывать сторожевых собак, непрестанно подвывающих за забором. В разгромленном здании пыль улеглась, во всех комнатах валялись недвижимые тела. Когда Вася с другими ворами обходил покойников, чтобы опознать своих, он увидел труп Трески в углу. Подойдя, чтобы получше его рассмотреть, застыл от неожиданно громкого вороньего крика «кар-ра-ул?» и обнаружил там самодельную деревянную клетку с ученой вороной Боксера. Помещение оказалось спальней «доктора». Надо же… такая резня, а ворона уцелела… «за решетками».

Постепенно в зоне совсем стихло. В библиотеке тоже перестала тренькать мандолина. Вышел Мор, сказал:

– Там, кажется, стало тише, пойдем посмотрим.

Воры, убедившись, что в живых остались только свои, отправились в баню. Мор, Скит и Враль подошли к окнам санчасти, из которых все еще, будто дым, тучей выходила пыль. Они посмотрели внутрь: на полу лежали трупы, мало приятные для созерцания. Искаженные звериной злобой или изуродованные страхом лица – застывшее на лицах мгновение, когда оборвалась жизнь. Вдруг представились они все – и живые, и мертвые – Вралю детьми, ему представилось, что он видит их детские глаза, свежие лица, не искаженные никакими страстями, пороками, вопрошающие и удивленные взоры: как прекрасен этот огромный светлый мир, как он добр и интересен, ласкает руками матери, кормит!..

Когда же и куда это в человеке девается? Почему? Когда они дети, в них уже был или еще не был Бог? Когда он из них ушел? Когда на их лицах и в душах возникло то выражение, как у этих на полу санчасти?

С вышек уже спускались зрители. Они, пристально наблюдавшие за происходящим в зоне, видели, как шли в баню воры, и решили, что в зону заходить еще рано. Когда же воры разошлись по своим баракам, настало время Сумкину, Плюшкину, Ухтомскому и офицерскому составу войти в зону, узнать, что там за шум, почему беспорядок.

А «беспорядок» отличался здесь от такого же беспорядка в 13-й зоне сук лишь тем, что суки оставляли в живых тех из воров, кого «согнули», превратили в сук, что было им выгодно, даже лестно. Во всем остальном никакой разницы. С суками, в сущности, поступили так же, как поступали они сами в своей зоне. На войне как на войне.

И вот вошли они теперь в зону – специалисты по промыванию мозгов. Что же они здесь нашли?.. Прежде всего – тишина…

Падал снег, два кота пробирались к кухонной помойке, пролетели две вороны и к ним присоединилась третья – та, которую Вася выпустил на волю: он не симпатизировал Боксеру и использовал возможность насолить.

Тишина…

Полный покой. Все воры в бараках, там же и амбалы, шестерки. Придурки заняты кто чем. Обычные мирные будни обыкновенного воровского отделения Института промывания мозгов.

Воры в бараках чифирят… Конечно, еще возбуждены, во власти впечатлений от только что содеянного, вторят друг другу, как кололи, резали, тыкали, рубали, как жертвы орали, умоляли, умирая или обезумев, как кровь где-то струей билась, рассказывают, стараясь подчеркнуть свою ловкость, бесстрашие: дескать, куда сукам супротив нас – воров.

А Плюшкин, Сумкин и Ухтомский, кум, Режим и сам Бугай подошли к так называемой санчасти, подсчитывая убытки, – не убитых: они их не считали, приблизительное количество жмуриков знали еще до их прихода на Девятку, – прикидывали, сколько и что понадобится сделать, чтобы можно было сие строение опять превратить в нечто похожее на нормальный барак, санчасть с решетками. Надо, конечно же, прежде всего вывезти покойничков. Этот вопрос они утрясли тоже заблаговременно, зная, что носилками, как обычно, теперь не обойтись. Уже с утра было дано распоряжение приготовить подводы. Всех сразу, калькулировали начальники, не вывезти, предстоит несколько заходов, даже если нагружать на подводу сразу пять, ну шесть туш. Ящики готовы. Можно бы и в общую яму, но вдруг комиссия какая-нибудь зачем-то объявится и потребует отчетность – где есть кто?

А за зоной, на «кладбище» для контингента, в зарослях молодых осин, тоже до рассвета, расконвоированные зеки из Малой зоны копали большие ямы, каждая этак ящиков на десять. Они копали уже тогда, когда суки за пирамидой пней дожидались. Здесь же были свалены колья метровой длины с плоскими верхними торцами, – потом на сточенной плоскости напишут номера личных наблюдательных дел, а то зарастет место травою и не узнаешь, где и кого… наблюдать.

В промзоне же в столярке стоял новый письменный стол для Бугая. Но он оказался короток и скрипел, а Бугая раздражало, когда во время работы стол скрипит.

Глава шестая