Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Записки Серого Волка

ModernLib.Net / Современная проза / Леви Ахто / Записки Серого Волка - Чтение (стр. 2)
Автор: Леви Ахто
Жанр: Современная проза

 

 


На пятый день показывается земля. Волны медленно, но уверенно несут к ней шлюпку с усталым капитаном. Уже отчетливо видны высокие прибрежные скалы, и стаи птиц шумным гомоном приветствуют капитана. Но где же пристать? Кругом скалы, острые камни, смерть грозит капитану, а как хочется жить… Тут он видит в ровной стене отвесных скал темное отверстие, словно вход в туннель. Работая изо всех сил веслами, капитан направляет туда шлюпку и въезжает в окруженную со всех сторон высокими крутыми скалами маленькую бухту. Вода в этой бухте черная, спокойная, будто в колодце. Это даже не бухта, а скорее пещера, каменные стены которой обросли столетним мхом. Здесь капитан замечает еще одно отверстие, а рядом с ним большое железное кольцо, вделанное в стену. С удивлением видит он еще много таких колец, и ему становится ясно… Это и есть гавань пиратов. Значит, он на острове Абрука. …Опять кто-то зовет. Это мама.
* * *

Как хорошо в старой яхте в камышах. Здесь еще порядком воды, но яхта стоит на небольшом бугорке уже совсем сухая. Я снова переселился сюда, перенес свои книги, и тетради, и кошкин череп, и оружие. Дома, на чердаке, никогда ничем по-настоящему не займешься, потому что это мое логово всем известно. Только начнешь читать – мама зовет, а там еще Велло залезет. А я не люблю, когда в мое логово ходят посторонние, особенно Велло. Он все высмеивает: и револьверы ненастоящие – чепуха, и кошкин череп – ерунда, а ятаган, по его мнению, вовсе бесполезный предмет, которым даже капусты не нарубишь. Он говорит, что надо захватить какую-нибудь моторку, перейти в ней Рижский залив и высадиться где-нибудь в Курляндии. Потом перебраться в Литву, а оттуда – в Польшу, и дальше – в Германию. Можно, наконец, и до самой Африки добраться. Он говорит, что, если я не хочу, он один пойдет. Потом мне завидно станет, но будет поздно. Тебе, говорит он, кошкин череп жалко бросить и все такое. Но кошкин череп тут ни при чем, мне маму жалко. Отца теперь нет, а от Лейно никакого толку. Маме тяжело – и в очередях надо стоять, и вязать, и за Кадри смотреть. А тут еще дрова заготовлять на зиму. Мало еще что. И все же было бы здорово смотаться в Африку. Там всегда тепло, зверье всякое, можно жить и в джунглях, как Тарзан. Если бы не Кадри… И для чего она родилась!

* * *

Ну вот… Опять я дома. Еще хорошо, что не на дне морском. Подвел мотор. Это была лодка Жоржа Вебера, всегда стоявшая на самом конце старой пристани. Мы с Велло забрались в нее, перерубили трос, и ветер тут же погнал нас в море. Нам это и надо было. Из дому я захватил хлеба, стащил у мамы кусок сала и еще печеной картошки. У Велло тоже был мешок с едой. Прихватил я и будильник: нам нужно было знать время, потому что к утру мы должны были быть где-то у берегов Латвии. Велло начал возиться с мотором, но он, сколько мы ни бились, не заводился. Бензин был, и вроде всё было в порядке, но мотор лишь иногда слабо чихал. Наверно, старый Жорж какую-нибудь деталь на ночь отвинчивал. Ветер нас все гнал да гнал, и неизвестно, чем бы это все кончилось, если бы мы не наткнулись на островок Лаямадала. С одной стороны, он совсем близко был от берега. И глубина там небольшая. Оставили лодку, наши мешки и вплавь пустились к берегу.

Решили переночевать здесь, хотя было холодно и хотелось есть. Пошли в мое логово в камышах, где хранилась половина одеяла и, завернувшись в это тряпье, заснули. Утром мы рассчитывали добраться до полуострова Сырве и там похитить другую лодку. Но это было далеко, к тому же мы очень устали. Однако утром мы проспали. Днем никуда носа не показывали, боялись, что нас разыскивают, а к вечеру приуныли – умирали от голода. Велло решил пойти к одному другу, который живет где-то недалеко от парка. Он строго приказал мне сидеть в логове и ждать его возвращения. Прошло много времени, и я не вытерпел. Когда совсем стемнело, я пошел навстречу ему. Едва я успел войти в парк, как наткнулся на маму. Я бросился наутек, мама бежала за мной следом и кричала:

– Вернись! Остановись!

Она плакала, а я изо всех сил продолжал бежать. Потом она как-то страшно крикнула, и я остановился. А у нее ведь больные ноги… Я подошел к ней и тоже заплакал. Домой шли вместе. Она дрожала и все время молча гладила мою голову. Три дня она не разрешала выходить мне из дому, теперь разрешила. А старому Веберу рыбаки на буксире пригнали его лодку. Никто так и не узнал, как она очутилась на Лаямадале. С Велло мы еще не повидались, но Лейно сказал, что он тоже пришел домой.

* * *

«Маленькое отверстие оказалось дверью в узкую пещеру. Капитан ощупью двигается вперед. Он вооружен до зубов и не боится никого. В пещере сыро и холодно, узкий ход сначала все поднимается, затем спускается вниз, он все тянется и тянется, капитану кажется порой, что конца ему нет. Но вот впереди показывается слабый свет, и тут же стена из-под рук его исчезает. Он оказывается в другой пещере, освещенной светом, поступающим через квадратную дыру где-то высоко под сводом пещеры. Эта пещера не пустая, в ней тысячи гадюк, которые, извиваясь, шипя, расползаются по всем углам, исчезая в темноте. Сжимая сильнее рукоятку пистолета, капитан стремительно идет вперед, но скоро опять становится темно, и пещера снова тянется узким, темным коридором, в котором можно продвигаться лишь ощупью. Шагов не слышно – под ногами толстый слой вековой пыли. Долго он так идет или недолго – неизвестно. Наконец снова показывается слабый свет, он с каждым его шагом возрастает. Постепенно пещера становится шире. Вдруг капитан ударяется обо что-то ногой, и что-то мягко катится перед ним. Он нагибается и видит в слабом свете настоящий человеческий череп. Сделав еще несколько шагов, он чувствует, как что-то хватает его за ноги, цепляется за руки, за голову. Придя в себя от испуга, видит, что это корни деревьев и лианы, свисавшие со стен. Узкий тоннель, по которому шел капитан, закончился здесь большой круглой пещерой. Снаружи в нее через громадное, словно раскрытый рот лягушки, отверстие, вползла всякая растительность – кусты и, словно гадюки, извивающиеся по полу корни больших деревьев, растущих тут же у входа. Капитан смотрит по углам и вдруг видит большой сундук, покрытый пылью, сухими ветками. Очистив сундук от веток, он пытается подвинуть его поближе к свету, но не может – сундук из железа. И открыть его не удается, замок прочный. Возможно, это и есть сокровища пиратов?»

* * *

Нет на Абруке пиратов – просто там живут рыбаки. И обезьян нет и пальм. Никаких хищных птиц тоже нет. Я знал, что это просто маленький остров, где живут обыкновенные рыбаки, но было так интересно думать, что это прибежище пиратов, и я так к этому привык, что мне казалось, будто это так и есть. А вот доктор говорит, что это фантазия. Он говорит, что xopoшo, когда у человека есть фантазия, но плохо, если ее чересчур много. Он сказал, что у меня – чересчур. Но это ладно. Вот Свен и Вальдур… Ух! Предатели. Трусы ничтожные. Всегда так: храбрые индейцы до тех пор, пока не дойдет до дела.

Это была плоскодонка Андреса Мальгарда, отца Вииве. А Вииве – это само собой понятно – девчонка. Когда я еще совсем ничего не соображал, мы иногда с ней играли. Потом больше дрались. Паршивая девчонка. Ее отец – старый капитан Мальгард – не рыбак, но корчит из себя морского волка, ни с кем из рыбаков и знаться не хочет. Живут эти Мальгарды в большом красивом доме. У них есть две большие яхты и ещё моторки. Мы-то стащили захудалую лодчонку, да к тому же она оказалась дырявой. Стащить лодку я поручил им – Свену и Вальдуру, команде. Они пригнали плоскодонку в камыши у Каменной Дороги. Стянули и весла. Я забрал все оружие – ятаган и два пистолета, на всякий случай веревку и большую банку из-под килек. Вальдур принес компас, Свен – бинокль. Это мы приготовили еще с вечера, договорились отплыть утром.

Пришел я утром на место – их нет. Ждал, пока не посинел от холода. Как назло, такой поднялся ветер – жуть. Волны вздыбились и шипели. Небо затянуло большими черными тучами. Наконец гаврики появились. Но Вальдур, опасливо косясь на меня, тут же заявил, что у него мама заболела и ему велено идти в аптеку, так что… Извини, мол. А Свен сказал, что если Вальдур, не пойдет, то и он тоже не пойдет.

– Не хотите, трусы ничтожные, я один пойду, – сказал я им. Они тут же поспешили смыться, унося с собой и бинокль и компас. Компас был мне не нужен, да и бинокль тоже, потому что остров Абрука и так хорошо виден. Забрался я в лодку, сел на весла. Лодку сразу начало кидать, как скорлупку, и ветер погнал ее в открытое море.

Поначалу я кое-как справлялся, но через пару часов устал, пытался обратно грести, но ветер дул так сильно, что я вертелся на одном месте.

Тогда, чтобы не унесло совсем в открытое море, я начал лавировать: против волны и ветра вверх – и снова по течению вниз, ближе к острову. Вдруг в лодке появилась вода. Она быстро-быстро прибавлялась. Забрав в лодку весла, я банкой из-под килек стал вычерпывать воду. И тогда заметил в дне большущие щели. Эти собачьи души и дыр не заделали! Затыкать их было нечем и некогда, потому что, пока я вычерпывал воду, ветер понес меня черт знает куда. Схватил весла и изо всех сил стал тянуть лодку опять вверх. А руки так устали… Большие волдыри на ладонях начали лопаться, было больно, а грести надо, не то утонешь. Страшно стало. Чем заткнуть щели? Разорвал рубашку – мало. Одну дыру заделал, а их еще три. Разорвал и брюки, и трусы, и майку. Вода перестала прибывать.

Взялся за весла и давай тянуть обратно. Так устал, так устал, а остров вроде и не приближался.

Ветер подул сильнее, и тут я уже ничего не соображал. Только и понимал, вот идет волна, и мне нужно держать лодку к ней носом, иначе опрокинет. И надо что есть сил тянуть ее против ветра, чтобы не унесло в море. Уже стало совсем темно, сколько прошло времени – я не знал. Однако я заметил, что остров стал виден отчетливее, и от этого силы вроде прибавились. Я уже совсем не чувствовал рук, греб механически. Прошло еще много-много часов, и вдруг мне показалось, что волны стали меньше, а остров Абрука уже совсем близко. Из последних сил я налег на весла, и вот лодку выбросило на песчаный берег.

Я вылез из лодки. Ноги дрожали, и сам я дрожал. Голова кружилась, перед глазами маячили какие-то тени, какие-то нити. Недалеко темнел лес, обыкновенный, ореховый. Конечно, никаких пальм и обезьян на острове не оказалось. Но это мне и так было известно. Только сейчас мне не до пальм было. Я побрел, еле передвигая ноги, в лес. Было страшно жарко. Я все шел, шел, ветки меня царапали, голого, кольнуло чем-то в ногу. Потом я вроде споткнулся и упал. А потом появились эти страшные птицы и начали бить меня клювами. Я закричал. Кричал долго и очень сильно, но птицы не испугались, все били меня по голове. Я заплакал. И тогда пришли они, пираты. С бородами, в шкурах – страшные. Но они мне ничего не сделали плохого. Один большой пират поднял меня и понес куда-то. Затем все куда-то пропали, и я не помню, что было дальше.

Когда я проснулся, было светло. Светило солнце. Я лежал на старой деревянной кровати, укрытый овчиной. Но мне было теперь очень холодно. Я дрожал. Так болели ладони, словно я держал в руках горящие угли. Ко мне подошли пираты, но они были вовсе не пираты, а обыкновенные рыбаки. Мне дали пить.

Я лежал много дней в этом доме, и одна старенькая, совсем седая старушка все время сидела около меня. Потом за мной пришли незнакомые люди с носилками, понесли меня на большой мотобот и привезли домой. Теперь у меня температура очень высокая. Каждый день приходит доктор, тот самый, который говорил, что, когда у человека есть фантазия, – это хорошо. А Лейно теперь тоже достанется – смотреть за мной и за Кадри. Мама меня простила, она хорошая.

* * *

Я, конечно, помогаю маме, все делаю, что она велит, но все-таки из-за меня ей много приходится плакать. А ведь я не назло это делаю. Как-то само собой получается. Недавно с Морским Козлом подрались. Он здоровее меня намного, и мне крепко досталось, но он толстый и не очень ловкий – ему тоже перепало. Я пришел домой в порванных брюках и в синяках. Мама плакала. Ходили с Оленьим Рогом за яблоками к Иосифу Канарику. Сад у него большой, яблок – какие хочешь. Попались. Канарик пригласил мать и выпорол нас при ней, и она опять плакала. Вчера собрали в роще за Тори-рекой сходку вождей, а тут нас атаковали ребята из банды «Зеленый Змей». У нас с ними постоянная война. Они атаковали, начали бросать камни, и мы тоже. Мне в голову угодил камень. По шее потекло что-то теплое, и я прибежал домой. Мама, конечно, опять плакала. Она не ругается, только сразу в слезы, а это еще хуже. Лучше бы уж ругалась.

Скоро осень. Опять в школу. Опять в третий класс… Ах, как не хочется в школу. Велло гово-рит: «Неужели не надоели тебе все эти склонения, спряжения, деления, умножения, без которых умному человеку прожить намного проще? Надоело. Еще как! Только немецкий, говорит Велло, заслуживает внимания – может пригодиться. Но и немецкий мне тоже надоел. Терпеть не могу. Как войдет наша «немка» в класс, в очках, толстая, вся черная, голос у нее низкий, и хрипит она к тому же; как проквакает своим низким, лягушачьим голосом: «Гутен тааг, киндер», – так весь класс фыркнет и, стараясь подражать ей, растягивает слова: «Гутен та-а-г». А некоторые нарочно при этом говорят не «тааг», как положено, а «кваак», и все трясутся в беззвучном смехе. Надоело все это. Единственное, что мне нравится, – это сочинения. За них у меня всегда пятерки. Учителя читают их вслух всему классу. Остальное же – арифметические задачки и все прочее – мура, не то чтобы уж очень трудно, но скучно. Самая скучная писанина на свете. Велло говорит, что у него есть великолепный план. Он, разумеется, предлагает удрать в Германию.

– Не вечно же тебе торчать, – говорит он, – у маминой юбки.

И он вроде прав. К тому же есть у него на примете еще один подходящий парень – будет нас трое. Удерем, наверное.

Тетрадь вторая

<p>Год 1944</p>

В день отъезда.


Мы пришли в порт за три часа до отхода баржи и, дожидаясь ее, разгуливали по пристани, глазея на суда, стоявшие на рейде. Нас трое: Велло, Эндл и я. Из нас самый сильный Велло, самый образованный Эндл и самый ловкий я.

Через год мне исполнится четырнадцать лет. Но нам ждать некогда, и мы изменили немного одну цифру в моей метрике. Сделал это Эндл. Он, оказывается, мастак на такие дела. И теперь меня отпускают в Германию. Собственно, отпускает лишь комендатура, а мама ничего не знает. Когда я подал ей чистый лист бумаги и попросил показать, как она расписывается – просто так, любопытства ради, – она не подозревала, что мы потом на этом листе напишем заявление от ее имени. В заявлении она мне, своему сыну, разрешает уехать в Германию, к «проживающим там родственникам»… Такие же заявления сделали себе Эндл и Велло. Вместе с метриками мы понесли эти заявления в комендатуру и получили там необходимые для выезда документы. Потом с рюкзаками собрались у старого пруда в парке и оттуда зашагали в порт Роомассааре.

По дороге к пруду я встретил Лейно. Он шел мне навстречу с маминой сумкой, полной разных пакетиков. Должно быть, стоял в очередях за продуктами. Я сказал ему, что ухожу совсем. Лейно грустно заморгал, потом достал бумажный мешочек с сахаром и дал мне немножко полизать сахару. Я пошел дальше, а он долго смотрел мне вслед, и уже издали я крикнул ему, чтобы он помогал маме и хорошо смотрел за Кадри, точно так же, как отец мне, когда уезжал на фронт. Лейно остается теперь единственным мужчиной в доме. Я просил его, чтобы он ничего не говорил маме. И знаю, он не скажет, он не такой. Но от Свена и Альберта он, конечно, не станет скрывать, и тогда все узнают, что мы с Велло уехали.

На этот раз нас не поймают, не вернут. Скоро придет баржа и доставит нас на один из стоявших на рейде огромных кораблей. До этого еще по нескольку слов о моих друзьях.

Велло шестнадцать лет. Он очень сильный, здорово бегает и плавает, как дельфин. Он, конечно, не такой образованный, как Эндл, но хороший товарищ, смелый, решительный. У него остаются дома мама, брат, бабушка и целая орава теток. Он мой давний друг, мечтает о приключениях и тоже обожает книги про Шерлока Холмса и Пинкертона.

Эндл. Этого длинного, худого типа привел Велло и сказал, что он нам необходим. Он совсем не умеет плавать и боится воды как черт ладана, и бегать тоже не умеет. Но он говорит по-немецки и имеет кое-какие понятия о географии, а нам это очень нужно. Особого интереса к приключениям я у него не заметил и, что его гонит на чужбину, не понимаю. К тому же он труслив, даже яблоки боится красть. И, видно, маменькин сынок: вечно говорит о своей маме.

В Германию мы едем для того, чтобы оттуда двинуться в Австрию. Там перейдем Альпы и – в Швейцарию. Из Швейцарии – в Африку, а оттуда в Америку.

Куда дальше, еще не знаю, там видно будет. А пока прощай, Сааремаа – остров мой родной. И ты, мама, прощай. Еще увидимся.

* * *

Садоводством я интересуюсь только осенью, когда созревают яблоки и другие фрукты. Все остальное, что связано с этим, не очень меня занимает. И все-таки мне и Велло сейчас приходится заниматься именно «остальным», то есть рыться в земле и возиться с тачками. Глупая история! Ведь не для того же я тонул в море, чтобы сделаться паршивым навозным жуком. Что-то мне наши дорогие союзники не нравятся: где это видано – я, сын эстонского легионера, который сражается за новую Европу и свободу Эстонии на Восточном фронте, должен рыться в земле, как последний раб, у какого-то противного желтоглазого немца?! Где же справедливость?! Но он, еще не знает, с кем имеет дело, этот желтоглазый индюк, возомнивший себя великим плантатором. Мы еще зададим ему!

Вместе с моими ногами на территорию Германии ступили еще ноги Велло. Длинные же ноги Эндла остались на родине вместе с ним.

Еще на рейде, на палубе огромного океанского парохода с нашим образованным другом стало твориться что-то непонятное: он вдруг стал кружить по палубе, словно одержимый. Мы с Велло, любуясь морем, посматривая на родной город, сначала не обращали на это внимания, думали – он просто гуляет. Но прогулка эта не прекращалась и стала казаться подозрительной. Стемнело. В городе, в порту и на корабле зажглись огни. А он все бегал. Мы подумали – не сошел ли он с ума? Но нет, он просто струсил. Попав на палубу парохода, сообразил, что это вовсе не шутка, что пароход уплывает и увезет его черт знает куда. Быть может, налетят самолеты и пароход потопят, а он не умеет плавать и тогда, бедняга, никогда больше не увидит маму. Он был в отчаянии, а мы не знали, что с ним делать.

Всех нас выручила его мама, каким-то образом узнавшая о намерении любимого сыночка и вовремя прибывшая в порт разыскивать его. К пароходу прислали катер, и Эндла сняли. Он ушел, не попрощавшись с нами, и, видимо, здорово был рад, что так легко отделался. И мы тоже, хотя потеряли единственного знатока немецкого языка, остались довольны. Спуститься на катер он должен был по штормтрапу, то есть по веревочной лестнице. Это было нелегко – пароход сильно качало в темноте. Он вылез за борт, немного спустился и, судорожно вцепившись в лестницу, остановился. Никакие уговоры не помогли. Тогда к нему с катера поднялся матрос и потащил его, скулящего, вниз. Я не уважаю трусливых людей, как бы образованны они ни были.

Становилось холодно. Немного потолкавшись среди пассажиров, мы спустились в общую каюту, или попросту в трюм, и завалились спать. Я долго не мог уснуть, вспоминались мать, Лейно, Кадри и… отец тоже. Утром рано снялись с якоря, а затем взорвались.

Это была какая-то бродячая мина. По-видимому, наша, то есть немецкая. Пароход попал на нее и взорвался. Я и Велло в это время весьма уютно устроились на металлических сетках, словно на качелях, наблюдали за всем вокруг и мечтали о том, как примерно через двадцать лет вернемся на родину, конечно, на своей яхте, богатые, изъездив весь мир, пережив уйму замечательных приключений. По палубе сновали пассажиры – военные, гражданские, взрослые и дети; около грузовых машин, что рядами стояли на палубе, копошились шоферы; матрос-немец наигрывал на аккордеоне какую-то чувствительную мелодию. Спереди и сзади нашего парохода ровной линией шли корабли – все было совершенно нормально. Но вдруг автомобили поднялись на дыбы, и я увидел в воздухе людей вверх ногами… Тут же заметил, что и сам нахожусь в воздухе, и тогда раздался страшный грохот.

Через мгновенье я очутился под водой. Вынырнув, сообразил, что от тонущего корабля надо держаться подальше (так учил еще капитан Андрее с Рухну), и изо всех сил поплыл в сторону от него. А когда обернулся, чтобы взглянуть на пароход, его уже не было. В море были видны барахтающиеся люди и много всякого хлама – ящиков, досок, даже какая-то собака скулила где-то в волнах. Вдали стояли корабли. Увидев шлюпки, подбирающие утопающих, я стал кричать. Меня заметили и подобрали. На корабле, куда доставляли спасенных, я встретил Велло. Мы были мокрые, дрожали от холода, но нам вовсе не было страшно. В большой каюте на горячих трубах высушили одежду и записные книжки, получившие вместе с нами морское крещение.

В Данциг прибыли рано утром. Все пассажиры, помилованные богом, собрались на палубе и приветствовали Германию. Они пели: «Deutschland, Deutschland uber alles!» – «Германия, Германия превыше всего!». Мы тоже пели, как умели. В порту, в длинном сером здании, всем приезжим выдали продовольственные карточки и произвели обмен оккупационных марок на рейхсмарки.

В Аугсбург мы приехали с пустыми карманами и желудками. На двоих знали по-немецки три слова: их вайс нихт (я не знаю). И совершенно не представляли, куда податься. Поэтому околачивались на вокзале. Вечерами промышляли в садах, а спали в зале ожидания. Но в Аугсбург мы приехали не отсыпаться: отсюда мы должны начать штурм Альп, перелезть через них и очутиться в Швейцарии. Перейти Альпы, питаясь лишь яблоками, разумеется, невозможно. Мы решили что-то где-то раздобыть.

Однажды, когда, толкаясь среди пассажиров, я высматривал, нельзя ли что-нибудь приобрести, ко мне подошли два человека в серо-зеленых шинелях и что-то у меня спросили по-немецки. Я, разумеется, сказал: «Их вайс нихт». Это, по-видимому, не удовлетворило их, они взяли меня за руки и повели. В пути нам встретился Велло, он пошел за мной. Нас привели в полицию, проверили документы, задавая бесчисленные вопросы, на которые мы однообразно отвечали «их вайс нихт». Кое-как выяснили, кто мы такие. Затем повели в другое заведение и там продали в рабство этому желтоглазому «плантатору».

Заведение, где нас продали, называется «Арбайтсамт». Нас привели в зал, где за маленькими столиками выстукивали на машинках раскрашенные девицы, посадили на скамью и при помощи мимики, как глухонемым, объяснили, чтобы мы сидели и ждали. Просидели мы на этой дурацкой скамье битых два часа, потом в зал стали заходить разные господа. Они рассматривали нас, выясняли возраст и совещались о чем-то с толстым человеком, который подводил их к нам. Потом они ушли, а толстый человек позвонил куда-то по телефону и, посматривая на нас, долго о чем-то говорил. А потом пришли другие господа и опять нам задавали разные вопросы, и опять мы говорили: «Их вайс нихт».

Одним за большой рост и явную силу нравился Велло; другим, неизвестно за что, – я. Мы же решили не расставаться и соглашались продаваться лишь оптом.

Пришел военный, офицер, пожелавший приобрести меня; господин с брюшком захотел Велло, худюсенькая черная дама пожелала меня, другая захотела Велло; и потом был ряд покупателей, но все хотели приобрести Велло, а я никому не был нужен. Наконец к вечеру, когда мы всем надоели бесконечными «их вайс нихт», основательно проголодались и устали сами, пришел господин с рыжей бородой и желтыми глазами. Он, не торгуясь, забрал нас обоих. Нам было все равно, хоть к черту в зубы. Господин живет на окраине города, он садовник. Мы не единственные рабы этого «плантатора». Остальные ребята – семеро поляков, трое не то русских, не то украинцев и двое азиатов – работают здесь уже давно. Как они сюда попали, не знаю.

С утра до вечера работаем в садах. Распорядок дня таков: утром, в шесть часов, встаем, умыва-емся, завтракаем – хлеб, кусочек сыра, черный кофе. Потом получаем инструменты и работу; потом труд до вечера; потом полоскаем наши морды, поедим «гемюзе» (овощи) и ложимся спать. Так было до нас и, вероятно, будет после нас.

* * *

Ах, как хочется что-нибудь погрызть, хоть черненьких сухариков… Сидим в зале ожидания на вокзале. Вокруг на столах лежит еда, от звона ложек, от чавканья жующих вокруг людей моему желудку делается больно. Напротив меня сидит Велло. Мы два дня ничего не ели. Яблок в садах уже нет, милостыню просить мы не хотим, да и вряд ли кто даст. От садовника мы сбежали.. Иначе и быть не могло. Вместе с нами ушли и остальные ребята, только они пошли куда-то на север. Перед уходом всей оравой нагрянули в кладовую «плантатора» и опустошили ее. Утром я и Велло бодро шагали по тропинке, рядом с весело плещущимся о берег Дунаем, к Альпам. В наших мешках было много вкусных вещей, животы набиты до отказа, и настроение, следовательно, хорошее. Впереди синели горы, и мы прикидывали, за сколько времени доберемся до них. Ночевали в кустах, завернувшись в одно одеяло. Прошагав так два дня, заблудились, стали искать проход через буреломы и трясины. Блуждали неделю, но никакого прохода не нашли. Ободранные, усталые и злые вернулись кое-как в Аугсбург, так и не побывав в горах…

Мы, конечно, не вернулись к садовнику и продаваться в «Арбайтсамт» тоже не пошли. Ночью на товарняке выехали в Берлин, оттуда под вагонами – грязные, голодные – добрались до Данцига. Честно говоря, мы приехали сюда, чтобы любыми путями уехать домой. Только уехать мы не можем. Порт окружен колючей проволокой и охраняется так, что не проскользнет даже мышь. Бродили мы вокруг порта, словно голодные собаки, и, убедившись, что уехать обратно невозможно, засели на вокзале, чтобы подумать о том, как жить дальше.

Находимся в лагере беженцев. Но завтра отсюда куда-то уедем. Куда – не знаем. Встретил здесь знакомую семью из Тори, семью капитана Мальгарда, с дочерью которого, Вииве, не раз дрались. Только сейчас мне почему-то кажется, что она вообще-то ничего. Стоим с ней в очередях за супом, за хлебом, и она говорит, что они, Мальгарды, приехали сюда на всякий случай, русских на острове еще нет.

Мы с Велло вступили добровольцами в армию – в Люфтваффе. Завербовались. Это вспомогательные части авиации. Отсюда нас куда-то повезут, там получим красивые серые мундиры, оружие, научат воевать, возможно, будем летать. Всех нас отсюда поедет тридцать человек. Остальные ребята почти такая же мелюзга, как мы, но есть и старики – за двадцать лет. Кто знает, может, это и есть маленькое начало большого дела? Мне немного грустно, что скоро придется расстаться с Вииве.

* * *

Прошел месяц с тех пор, как я приехал в лагерь люфтваффе. Не стану описывать, как нас, группу голодранцев, вывели из готенхафенского лагеря беженцев, привели на вокзал и посадили в вагон. Перед тем нам выдали по буханке хлеба и мясные консервы. Мы их сразу же съели, так что в Эгерь прибыли голодными как волки. Эгерь – городишко в Чехословакии. Приехали ночью. Построившись в колонну, шли по пустым темным улицам города. Потом вышли за город, еще километра четыре по шоссе. Из полосатой будки у ворот вышел вооруженный солдат, пересчитал нас и пропустил на территорию спящего лагеря. Нас привели в пустой барак и сказали, что это блок и что в нем мы должны дожидаться утра. Мы завопили, что голодные, на это никто не обратил внимания. Но, когда стали ложиться спать, два маленьких солдата принесли большой деревянный ушат вареной картошки в мундире и сказали, что это «абендэссен». Мы дружно, словно поросята, зачавкали. Затем разместились на полу и уснули крепким солдатским сном. Утром нас повели в баню, потом в столовую, где выдали ложки и котелки. Столовая – большой блок с вывеской: «Столовая № 6». За столовой – склад, где после завтрака нам начали выдавать мундиры. Полетели наши гражданские тряпки, и нате вам брюки, френчи, фуражки, сапоги… Здесь обнаружилось, что для моей персоны мундира нет. Мундиры вообще были, но в каждый из них можно было вместить двух таких, как я. Пришлось смириться – меньшего не нашли. Сапоги тоже достались огромные, зато такие крепкие, что, думаю, они дождутся того времени, когда будут впору. Засучив штаны, я обулся, затем стал размышлять, что делать, с рукавами, и в это время завыла сирена.

Вой сирены – явление обычное, было бы удивительно, если бы хоть один день прошел без него. Нас погнали к воротам, через них совершенно спокойно выходил, колонна за колонной, весь лагерь. Зрелище мы представляли, вероятно, комичное – ремней получить не успели, и встретили нас взрывом безудержного смеха. Дальше нас погнали в поле, причем неизвестно зачем то и дело заставляли ложиться где попало, вскакивать, бежать и снова ложиться. И так без конца. Самолеты гудели в невидимой высоте, и до нас им не было никакого дела. А нас все гоняли и гоняли… Очевидно, это делалось для того, чтобы запачкать наши новенькие мундиры. Не понимая команды на немецком языке, я вел себя настоящим ослом: когда приказывали ложиться – бежал, и, наоборот, когда нужно было бежать – падал. За это на мою голову посыпались проклятия, но я их, к счастью, не понимал тоже. И еще пинки в казенную часть, которые я, к сожалению, ощущал. Но еще большие мучения ждали нас в лагере, когда после тревоги и чистки мундиров мы построились на проверку. Мы очень спешили и, конечно, плохо почистили мундиры. И снова нас гоняли, теперь вокруг блоков, заставляя бегать и падать. А потом опять чистили мундиры, а потом опять бегали и падали, и так бесконечно. Когда наконец вечером я добрался до постели, моей последней мыслью было: чертовски нелегко быть военным.

Тяжелая служба. Ну а как же иначе! Разве может солдатская служба быть легкой? С этим надо мириться. Только вот с харчами плоховато, и мы крадем потихоньку, где что можем. Занятия пока несложные: маршируем, бегаем, падаем. С Велло меня разлучили. Его, как старшего, определили в другую группу, а я попал к маленьким. Тоже мне определили… В моей группе сорок человек – все эстонцы. Вообще здесь всех распределяют по национальностям, а сколько их тут – не берусь сказать. Есть киргизы и монголы, узбеки и татары, латыши, литовцы и еще много ребят, о которых я не знаю, кто они.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14