Личный опыт
      Уж как-то заведено, что всякое путешествие в любое неизвестное всегда влечет стилистическую вычурность и оказывается слишком придуманным. Корабль, например, плывет - но куда ж нам плыть? И это заставляет подозревать, что жажда приключений всего-то связана с периодическим отсутствием в государстве не ограниченного до горизонта морского пространства.
      Но внутри каждого живого существа зашит простой и оттого ужасный инструмент прямого отождествления. Нет ничего проще, чем что-либо понять, надо лишь стать этим. Пусть и не получится, зато - поймешь отчего.
      Отлично, - решил я. Раз уже тут все время крутятся хлысты, скопцы и проч., то надо попробовать ими стать. Переместиться в этот, постоянно чем-то булькающий род жизни: "сунься в чан, - говорили хлысты Блоку, - будешь нашим королем", а Блоку-то хотелось, но он отнекивался, дескать, что ж такое будет тогда с моей личностью и рассуждал о каком-то "клише силы". Но потом согласился и написал "12", списав их окончание с пришвинского "Голубого знамени", так что все же сунулся в большой чан, успев перед смертью разбить кочергой гипсовый бюст Аполлона, который стоял у него в комнате. Но зато перестал сочинять про Небесных Баб.
      Я и попробовал отождествиться. "Так вот оно как", - тут же начав отождествляться, подумал я. Ибо небо не то, чтобы померкло, - и так были сумерки, - но начало пахнуть каким-то непривычным мне жилым запахом, а в темных прогалах домов принялись зажигаться разноцветные окна, что было вполне по сумеркам, но зажигаться они стали, прослаиваясь друг сквозь друга.
      Не считая непривычного утяжеления походки, первое замеченное отличие состояло в том, что почему-то захотелось в распивочную: предпочтение общества небольшому уединенному пятничному питью водки среди городской природы или же просто дома, было внятно существенным. Вот из дальнейшего процесса я уже помню не все и списать на алкоголь эту забывчивость нельзя. То есть, опыт удался.
      Сначала была подвальная распивочная на Старой площади, где группа прилично одетых мужчин и женщин пила водку и пиво, разгадывая при этом кроссворд, мучаясь автором "Иркутской истории" из семи букв, первая "а", пятая "з". В этом не было ничего особенного. Но, скажем, громыхающая на все Чистые пруды из пивной под навесом "Шизгара" была уже схожа с хлыстовским "Хлыщу, хлыщу, Христа ищу" и уже предполагала другую фракцию существования, но я бы не назвал ее общим телом - учитывая то, что сама эта хлыстовская фракция если и булькала в тамошних людях (а куда бы ей деться?), то в разбавленном виде.
      Единственно, о чем можно было судить наверняка, так о том, что все это - такое тяжелое и надежное - соответствовало некоему органу, почти второму мозгу, который и давал жить этой тяжелой жизнью. Понятно, своей внутренней телепатией связывая всех, этим органом - осознавая того или нет обладавших. Не хуже, чем это делали слова для их мозга. Этот анатомический орган позволял ощущать апофатическую пустоту, чуять приближение абсолютного духа и жить им наперекор.
      Этот орган входил в сношения с органами других людей, но для того, чтобы полностью ощутить удовольствие от подобных связей, требовалось быть совсем своим, а вот чтобы стать своим необходимо было привыкнуть использовать этот орган постоянно, даже и не зная о его наличии. И этот хлыстовский телесный мозг не имел прямого отношения к гениталиям - жизнь, им производимая, отличалась от конкретной похоти.
      Из него как бы вываливались, исходили всякие волосинки, с как бы бегающими по ним разноцветными огоньками - если издали, а вблизи он казался теплым как фуфайка, набухающая к вечеру мягким жирком, толкающим к новому роду действий. Невнятно понятному.
      Ему соответствовала, например, сияющая сбоку от люминесцентных засаленных уличных фонарей прихожая милицейского учреждения - не участок, какой-нибудь "опорный пункт охраны порядка". Яркий свет скручивал чувства в ощущения, настоятельно требовавшие действия вплоть до поножовщины. Конечно, эти милицейские заведения существовали для того, чтобы обозначить собой эту грань, отчего скопцы на свете и берутся.
      Сквозь окна были проницаемы разные пространства, там имелся сложный путь соединения всех органов живущих там - они были у всех, в них накапливался жирный белый кайф, который созреет и заставит отрезать себе все лишнее и лететь. А нутро в этот миг прорвется гнойником, а в голову входит крутится вертится шар голубой, шар голубой, побудь ты со мной, крутится вертится, хочет упасть, кавалер барышню хочет украсть/обнять/ять/ть.
      Лампочка
      Раз уж пытаться что-либо объяснить невозможно, значит - надо просто ставить друг за другом истории, которые представляются поочередно уместными. Эту я обнаружил в Интернете, не помню уже точно, где именно. У Вернера в "Историях", скорее всего. Впрочем, она вполне каноническая. Несмотря на косноязычность документа, надо оставить его почти в первобытном виде.
      "Как-то раз, в Москве проходил слет, чего-то типа заслуженных преподавателей, среди огромного их количества оказалось всего три мужика. Ну, они собрались у одного из них в номере, и давай отмечать. Тут в люстре перегорает стоваттная лампочка. Они зовут ответственную за лампочки бабушку, эта бабушка меняет им лампочку, а перегоревшую оставляет на столике.
      Преподаватели уже изрядно наотмечались, и один, смотря на эту лампочку, говорит, что, если стоваттную лампочку засунуть в рот, то обратно ее уже не вытащить. Завязывается спор. Один из оппонентов - преподаватель физики, говорит: "Как так?! Я - кандидат наук, со всей ответственностью заявляю, что если можно засунуть, то можно и вытащить!", и сует себе лампочку в рот, пытается вытащить, а она не высовывается. Они ее тянули, по-разному пробовали, не выходит. Ладно, едут в травмпункт.
      Поймали такси, приехали, нашли медсестру. "Вот - говорят - мужик с лампочкой во рту. Что делать?". Медсестра думает: "Во прикольщики!", начинает их посылать... Ей показывают потерпевшего, и она в испуге бежит за хирургом. Тот приходит, смотрит и - бьет ребром ладони по месту в котором нижняя челюсть соединяется с черепом. У физика рот открывается еще шире, лампочка выскакивает, а он так и остается с разинутым ртом. Хирург говорит, что это нормально, просто мышцы были изрядно напряженны, а теперь наоборот, сильно расслаблены и сокращаться пока не будут, но часа через три все должно восстановиться.
      Заслуженные преподаватели благодарят врача и едут в гостиницу. На такси. Физик спереди, остальные сзади. Биолог говорит: "Не могу понять, почему лампочка не выходит!". Химик ему: "Такого просто не может быть". "Ну - на!" - с трудом мычит физик, и передает лампочку, которую с собой так и унес. Химик засовывает ее в рот, пытается вытащить, не вытаскивается... Едут назад. Ловят медсестру. Та в истерике бежит за хирургом. Хирург успокаивает медсестру, долго смеется, но лампочку извлекает. Ловят частника.
      Едут в гостиницу. Двое сидят с открытыми ртами. Водила спрашивает: "Что, дебилов везешь?". Биолог: "Какие дебилы, это кандидаты наук. Просто они лампочку в рот сунули, а вытащить не смогли". Водила не верит, его убеждают, он не убеждается, ему дают лампочку, он сует ее в рот, она не вытаскивается. Разворачиваются, едут в травмпункт. Ловят медсестру. Она в шоке. Ее откачивают, успокаивают и посылают за хирургом. Приходит хирург, долго и обильно матерится, проводит процедуру излечения и разбивает лампочку о стол: "чтоб не повторялось!"
      Садятся снова в машину. Благодарный водила с открытым ртом везет их в гостиницу. Машину останавливает гаишник. Начинает докапываться, в чем дело три дебила и один алкаш в одной машине. Водила ему жестами пытается объяснить, у него не получается. Единственный нормальный, но изрядно уже подвыпивший биолог, объясняет гаишнику в чем дело. Тот молча разворачивается и идет в свою будку. Там гаснет свет. Гаишник возвращается, открывает заднюю дверь и жестами просит подвинуться. Садится, изо рта торчит цоколь лампочки.
      Едут в травмпункт. Ловят медсестру. С трудом приводят ее в чувство. На не слушающихся ногах она направляется в сторону кабинета хирурга. Оттуда раздается женский вопль и грохот. Выходит хирург с неестественно открытым и не закрывающимся ртом..."
      Тантра
      Тантры у нас тут не хватает, - понял я. У каждого по отдельности и в государстве. Мало у нас национальной тантры, вообще нет. То есть, такой штуки, чтобы в ее ходе душа отделялась постоянно легко от тела, как мясо от костей в супе примерно харчо.
      Занятия, предполагавшиеся для балансировки между душой и телом, лишь запутывали взаимоотношения души и тела: что выпивка, то охота, не говоря уже о рыбалке, работе на садовом участке или половых излишествах. Пожалуй, во всех этих занятиях именно что предполагалась полная запутанность отношений двух указанных составляющих.
      Так уж, видимо, нам и было положено. Таким, значит, было и наше Божественное задание, которое успешно и выполняется. И все это - в обстоятельствах, когда прозрачность духовных пространств ощущается постоянно, неизбежно вызывая приступы грусти, тяжелой хандры или неожиданного умиления по поводу дебильных, казалось бы, явлений и фактов жизни - это все от того, что Дух, который дышит как хочет, то и дело показывает нам из-под полы чистую бритвочку.
      В этот момент (я шел по 1-му Хвостову переулку) меня ударил в лоб криво взлетевший воробей, отчего я утерял ход этой мысли, решив, при этом, что они, мысли, были несомненно правильными - раз уж были пресечены таким образом. После чего свернул в продуктовый магазин "Кураре" в Бродниковом переулке, где купил сухой суп Ramen в теплоизоляционном стаканчике, с сухими креветками, который далее съел.
      Письма власти
      В тот момент жизни, которому еще только предстояло стать историческим, я подрабатывал на издание, которое было одновременно интернетовским, и бумажным, то есть - продающимся в киосках. Интернетовское называлось "Русский журнал", бумажное - "Пушкин". В бумажную версию я писал страшные истории о том, как Интернет выволакивает из людей все их подсознание, делая это для них незаметно. А в РЖ я писал рецензии: журнал выдавал книжки, на которые ему рецензию получить как бы хотелось, а мне - было любопытно прочитать ту или иную книжку, а чего ж тогда не написать, еще и за деньги.
      Так у меня оказалась книга: "Письма во власть 1917-1927. Заявления, жалобы, доносы, письма в государственные структуры и большевистским вождям" (М.: РОССПЭН, 1998). Книгу составляли послания граждан к государству, сделанные от революции до конца нэпа. Понятно, что снять массовое сознание соответствующих времен такая книга не может - и объем, в общем, не велик, и пишут начальству люди специальные. Но обнаружилась другая история. Сообразим, что подобные письма всегда связаны либо с желанием отыскать некие места государственной силы (с тем, чтобы эта сила сделала нечто полезное автору), либо с сообщением о соответствующей находке (авторская гордость плюс желание общественного признания).
      Несовершенства мира, о которых также сообщается в посланиях, могут быть сочтены за препятствия, не позволяющие достичь подобных мест (хотя путь к ним уже известен - именно, через эти препятствия). Кроме того, собственно тип и форма власти для авторов вторичны - они воспринимают все тот же государственный абсолют. Конечно, большая часть авторов либо стукачи, либо идиоты, но историческое время они свидетельствуют вполне неплохо.
      "Проживающий нелегально является дезертиром, бежавшим из Киева, где за контрреволюционную пропаганду и организацию был приговорен к расстрелу. Сосунов ходит в статском плате и в настоящее время не занимается контрреволюционной деятельностью", - декабрь 1917 года. Есть вещи вполне вневременные: "Вперед братья и Сестры, за святые идеалы: Свободу, Любовь и Красоту", но это пишут какие-то новые сектанты, требующие революционной церкви на основе свободной любви. Еще: "Мы, солдаты Революционной армии Демократической России, не можем быть в покое, ибо мы люди, т.е. солдаты, уволенные по домам без оружия, а поэтому кому-либо помощь на защиту свободы не будем иметь возможности подать таковую вовремя... Матрос Павел Сущих". "Просим с этим разобраться и чтоб солдат возвращался на родину вооруженным".
      Лирика: "Ранен в окопах попал в лазарет, приехал в Россию лечиться скорей. Мне больше в больнице пришлося страдать, чем было в окопах сидеть голодать... лучше в окопах мне было сидеть, чем ехать в Россию к сестре в лазарет. Господи Боже, Россию спаси, Сколько сестер развелось на Руси: в желтых ботинках, ажурных чулках, с красных крестом на груди и руках. Нежные взгляды на солнце похожи... всем без отказа дает лазарет, скорей бы дождаться угла потемней. А после соблазна на сестрины глазки дней через пять пришел в перевязке. Теперь я болею, себе я не рад, скорее бы ехать отсюда назад".
      "Товарищи, печальные известия получаем, к чему оно и что получится", слогом Феофана Прокоповича некто из провинции. "Эти буржуи паразиты живут вовсю, от массы свободного времени сидят в Ресторанах и Кафе, пьют и едят за десятерых, платят за все бешеные деньги и тем самым заставляют рестораторов запрещенными способами добывать провизию и преподносить под пикантными соусами обжорам буржуям", - январь 1918 года.
      В сумме же косноязычие настолько скатывается в войлок, что представляется уже не только приметой соответствующих речевого и умственного поведения, но здесь ключ и основа нового государства: да какой Платонов, тогда же все так писали, в пространстве этого косноязычия, на территории того государства.
      "Уважаемый товарищ Михаил Иванович (Калинин). В той ли реальной степени отражается Вам жизнь, как она есть? Все ли явления, происходящие на жизненной сцене, отражаются Вам в натуральной их степени? Можете ли вы быть свидетелем момента тяжелых переживаний трудящихся, не всех, конечно... а почему только некоторых? Можете ли Вы в них убедиться?", - письмо 15 августа 1926 году крестьянина А. Меркулова, а кончается оно: "Жить можно только за деньги. Неужели, жизнь-то проститутка?"
      Во всех этих словах, просьбах и воплях объявляется нечто, что не извлекаемо из истории аналитическими способами: не генотип, вирус, код - но все же фермент, вещество, почти неуловимое, но проступающее в этих текстах, их определяя. Или не вещество, а наоборот - его отсутствие, или некий газ, который заставляет людей быть косноязычными - и не просто косноязычными, а косноязычными на особенно какой-то проникновенный манер. Это к тому, что этот фермент всегда разный, поэтому время и имеет свой запах. "Товарищи, если я ошибаюсь в постановке этого вопроса, прошу убедить меня в моей ошибке" (А.Губанов, 1927 год, апрель).
      Необходимость деконструкции
      В конце июля начале августа в 1-ом Хвостовом переулке все время горел торф: его насыпали вдоль травянистого прямоугольника с несколькими деревьями, чтобы... уж я и не знаю зачем, а он и начал тлеть. Это в том конце Хвостова, где заканчивается дом, в котором магазин "Молодая гвардия", а сбоку от этого небольшого сквера стоит маленькая будочка, которая торгует лимонадом-пивом, сухой-консервной едой и т.п. Там же рядом пара-тройка белых пластмассовых столов-стульев. А из коричневой полоски торфа вдоль травы выбивались кривые струйки дыма.
      Между тем, за столиком возле будки сидел литератор Ку, который пил пиво "Балтика", #3" и ел орешки. Ку уже второй месяц рассказывал два анекдота про Лужкова в жопе у Годзиллы, вывезенных им почему-то из Екатеринбурга, при этом - все два месяца ни на сантиметр не менял интонации, куда уж слова, что было правильно. Я, скорее от скуки жаркой погоды, чем реально о чем-то беспокоясь, начал выяснять у него (он тоже перебрался, но раньше, в Москву), о том, какие проблемы могут возникнуть у нелегала, которым я оставался. Сам я эти проблемы не ощущал и это несколько тревожило, потому что проблемы должны были все-таки быть.
      Ку резонно отметил, что таковые проблемы могут возникнуть а) при начислении пенсии, б) с поликлиникой - по крайней мере, у детей. Тем самым он возвратил меня в правильное, бдительное состояние духа, но я, увы, тут же подумал о том, что раз уж детей можно в школу пристроить, то и с поликлиникой обойдется, а уж про пенсию думать... и бдительность снова утратил. Ку дал мне верстку своего рассказа в "Плейбое" о том как новый русский влюбился в наркоманку, ее лечил, а потом бросил все свое дело, стащил у компаньонов деньги и улетел с ней за границу, но вот самолет разбился, они-то выжили, но у него сломалась его кредитная карточка, а бумага, на которой был записан банковский код-шифр сгорела вместе с портфелем, на обломках самолета они нашли только мешочек кокаина и часы "Ролекс" на трупе другого нового русского, и вот так они отправились неизвестно куда далее начинать следующую новую жизнь, но это я уже прочел позже. Еще Ку рассказал, что Эргали Гер написал свой второй, после "Электрической Лизы", хороший текст и тоже про новых русских, но в чем там у него было дело, я слушать не стал.
      Когда я, зайдя в книжный и поменяв доллары, возвращался на работу, на месте Ку за столиком был уже другой литератор, специалист по онанизму г-н Я-ич, подходить к которому я не стал, тем более что Я-ич сильно близорук и все равно вряд ли меня заметил. Я купил сигарет на углу, Я-ич за это время ушел, зато навстречу шел г-н Шульц, сетевой художник, работавший в той же, что и я, конторе, шедший в сторону галереи Гельмана, где у него было художественное дело. Собственно, там конкретно была акция по развенчиванию авторитетов, среди прочих развенчивали и Шульца, чем он, хотя и стесняясь, гордился (там на человек двадцать Главных Артистов составили вопросники по пунктам - и подрастающие Артисты их оценивали, выставляя крайне низкие баллы за гениальность, колорит, значимость и т.д. Развенчание происходило и публично, фиксируясь на видео - что и должно было там сейчас произойти).
      Шульц делал разные разности с тем, чтобы сломать среду, в которой его искусство и производилось, в чем, собственно, и состояло. Он героически направлял движение своего творческого разума на искажение обстановки места его действия. Последним из его проектов была "Деконструкция мон амур", состоящая из занудного текста, объясняющего сидящему за компьютером, насколько человечеству необходима хорошенькая разборка. Каждая фраза - при нажатии на кнопочку с рисунком репродуктора - произносилась гнусавым голосом звукогенератора. Еще он перевел на тот же звукогенератор изрядное количество знаменитых песен, ставших тут же одновременно бесчувственными и надрывными (особенно продирала "Шизгара"), а чуть ранее он запустил сетевой проект "Когда я сойду с ума?" и всем, кто этим заинтересовался, на e-mail тут же приходило письмо от третьего лица, в котором говорилось, что при окончательном схождении Шульца с ума адресат будет уведомлен.
      Сей ход мыслей Шульца был как нельзя уместен для моей печали - потому что мои отличия, как человека недавно здешнего, окончательно стушевывались. Теперь они уже почти насильно извлекались откуда-то даже не из памяти, а из памяти о том, что было какое-то отличие - что меня расстраивало, потому что никакого главного вывода я так и не сделал, тайна оставалось тайной, и, соответственно, знанием ее нельзя было возместить отсутствие собственной жилплощади. Возможно, конечно, что она и состояла в необходимости наличия жилплощади. Впрочем, даже это не сильно беспокоило, расстраивало другое то, что это врастание происходило (или уже произошло) совершенно непонятно как.
      Я начинал не понимать отличий жизни здесь от жизни в иных местах. Точнее, мне стало наплевать на то, как принято жить в иных местностях. Кажется, через пару недель я забыл бы навсегда, что было время, когда я ощущал себя здесь иначе. Но тут я уехал в отпуск, жизни достаточно нелепо проболтался в прежнем месте дней десять и, не вполне понимая, что мне там теперь делать, уже в третьей трети августа вернулся.
      А вернувшись тут же все вспомнил, как тут что бывает и есть: потихоньку начиналась осень с сырыми потеками на стенах домов и мягким от влаги ветром, пахнущим землей больше, чем листвой и травой; медленно стекали по оконному стеклу капли дождя. Рассуждать в целом уже не получалось. Общих оснований жизни видно уже не было, и, верно, не будет. Теперь будут только частные истории и отдельные люди.
      Черный четверг
      В воскресенье 23 августа он, некто, вернулся с дачи, а вечером сняли премьера Кириенко. Но об этом он узнал в понедельник и то, как бы даже и косвенно, кто-то сказал - хотя его работа предполагала прямое общение с новостями, государством и прессой - он занимался ее мониторингом для кого-то из "Усадьбы". А не въехал в события он потому, что после двух дней деревни въезжать ни во что не хотел. Да в понедельник по этому поводу никто еще и не раскачался, всем уже надоела история недельной давности, когда Кириенко развел коридор баксу до 9 с полтиной к концу года, к пятнице все как бы утряслось, во всяком случае отставки никто особо не предполагал. А если и предполагал, то делал вид, что не предполагает, чтобы выходные не портить.
      Сел он за компьютер и уныло взглянул в сторону компьютера жены - они в одном месте работали - тот был выключен: жена осталась в деревне еще на неделю. Сидела там с сыном и отцом, дожидаясь, когда через неделю ее подменит старшая сестра. Раньше-то они с ней отпуска совместить не могли, женаты были едва месяц. И не женаты, собственно... какая разница. Но были уже не в том возрасте, чтобы взять и похерить обязательства перед юными и пожилыми близкими. Да и взрослые люди, чего уж.
      В этот момент ЦБ опустил рубль до 7,1400 за $1 - сразу на 1350 пунктов: запахло великим потрясением. Нехотя пришлось начать соображать, что именно началось. Постепенно разгоняясь, пошли обыкновенные в подобных историях, но в этот раз - отчего-то совершенно уж невнятные и противоречащие друг другу сообщения о чьих-то высказываниях, несуразные заявления. Все рассуждали о ГКО и реструктуризации, все почему-то искали пропавшего куда-то банкира Смоленского, к вечеру обнаружив его в Лондоне, выбивающим кредиты у англичан, которые давали СБСу раньше. Выяснить, что говорит кандидат в премьеры и когда его будут утверждать, не удавалось, а новости были какие-то колченогие, вроде того, что вся биржа падает, а вот акции "Газпрома" растут с нечеловеческой силой.
      Как-то вот так резко свалившись в город, на рабочее место, да еще в такие дела, он так и не приехал еще, а как бы оказался в каком-то что ли кинофильме, очерченном стенами конторы. Он помнил еще какие-то хорошие вещи. Расплывчато, без деталей. Просто в какой-то момент ему становилось хорошо, но из этого следовало, что хорошо, значит, было все время - спокойно, беспричинно хорошо. Кто же привык, что хорошо бывает просто так?
      Причина была, конечно. Она была тихой, - не запуганной, а тихой. То ли славной, то ли уже усталой. С возрастом все, наверное, кто не стервы и не дуры, становятся лучше. Они не знакомились вовсе, а как-то просто столкнулись в конторе - и, не ощутив ровным счетом никаких чувств, не удивившись, пошли что ли вместе курить. Как-то вот раз - и все. Никто и слова не сказал, вопроса не задал, а другой на него не ответил. Никто не мигнул и другой не подмигивал. Раз - и все. И все.
      Об их отношениях еще почти никто не знал, даже на службе. Но там что, компьютеры жужжат, она в контору пришла недавно, у коллег свои дела, лето, да в не изменилось ничего, кто бы что мог заметить, если бы и заинтересовался. Разве что оба повеселели телом от прекращения холостячества - но и то: лето, отпуска и эту легкую веселость коллеги могли списать на погоду. Народная какая-то история: мужик, баба, средних лет, встретились - давай жить вместе, а что еще делать? Не похоть, не одиночество, а просто проснулись рядом - будто как всегда.
      Во вторник смута продолжилась, рассказывали, что поздним вечером накануне Немцов и Кириенко сдали дела и пошли с бутылкой водки к шахтерам-пикетчикам на Горбатый мостик - выпить вместе, а вот шахтеры - не то выпили, то ли нет или вообще бутылку разбили. Как там было - выяснять не стали, потому что некто из окрестностей ЦБ сообщил, что ЦБ больше не может удерживать курс, ибо комбанки пустили денежку, выделенную им для расчетов с народом, на скупку валюты, но сажать никого еще не стали и вряд ли начнут, поскольку к тому времени разница между спросом и предложением на ММВБ была уже более $427 млн., а доллар покупали уже за 7,8600 руб., то есть котировка подскочила на 0,72 руб. за торги, чего не бывало уже несколько лет и все это означало уже нечто совсем конкретное.
      На интернет-странице "Демвыбора России" на синем фоне горела золотая надпись: "Не слушали Гайдара - получили кризис", хотя было решительно непонятно, когда и что в последний раз говорил Гайдар, а ближе к вечеру "ОНЭКСИМ", "Мост-банк" и "Менатеп" объявили о слиянии, поверить во что было невозможно, но вот - заявили.
      Среда оказалась еще суматошнее - начались слухи о запрете долларов, банки выдавали западные деньги только в банкоматах, там они быстро кончились - люди принялись тратить деньги на что угодно (западники уже тоже отказались выплачивать русским по VISA): один мелкий джинсовый журналист, например, бегал, перепуганный судьбой долларов в банке, по городу и скупал все, что попадалось - два холодильника уже купил, сам рассказывал переживая, что по карточке не продают машин и все его двузначное количество штук приходится рассовывать так мелко.
      По телевизору - с мешками под глазами и смахивающий на вампира выступал нижний спикер, требовавший немедленной эмиссии, национализации, отставки президента, перераспределения его полномочий, изменения конституции и немедленных выборов.
      Дойчмарка на ММВБ остановилась на 7,6 рублях и была зафиксирована (кажется, зафиксирована: полной уверенности не было); торги же по долларам были аннулированы на 8,253 и теперь получалось, что реальный курс бакса через марку оказывался примерно 13,68. Тут ЦБ заявил, что официальный курс рубля не меняет, тот так и остался 7,86, то есть - то ли день как бы и не существовал или курс доллара в стране исчез. ЧВС заявил, что "крайне недоволен" работой ЦБ и намерен сейчас же говорить об этом с Дубининым, но вместо этого улетел в Крым к Кучме, Лукашенко и Камдессю, а в Кизылюрте на центральной площади собрались боевики, стволов пятьсот.
      А ему все это нравилось: суета отвлекала. Сильных денежных запасов у него не было, по этому поводу беспокоиться особо не приходилось. То есть, он понимал, что все это будет иметь последствия лично для него, для них, но выглядели эти последствия, сущей ерундой - при любых, пожалуй, вариантах. Да и не в первый же раз меняется власть. К вечеру прикрыли банк "Империал", ухнувший, значит со всей его Всемирной историей, и куда-то уже совсем далеко, в какую-то предыдущую жизнь упали все камешки Тамерлана и звезда Суворова, и прочая их давнишняя цветная ахинея, которую уже и не вспомнить, хотя она и была сладенькой такой.
      На четвертый день кризиса все стало уже совсем непонятным: внешне не происходило ничего, а ЦБ заявил, что торгов не будет и завтра - уже никому ничего не было ясно, жизнь остановилась - финансовая, во всяком случае. Одни только спекулянты резвились где-то в полный рост, в кое-каких кабинетах быстро размышляли олигархи, ну а коммунисты строчили свои воззвания, полагая, что их час настал. Агентства сообщали о некой политической трехсторонней согласительной комиссии, которая обсуждала какой-то совсем уже мистический документ - про что? Президент медленно двигался по направлению примерно к столице, уже остановившись на ночевку в "Руси", то есть переставал существовать вообще, а "Серебряный дождь" транслировал классику, предполагавшую уже революционную серьезность момента.
      По слухам, возможен был запрет конвертации рубля и вообще хождение чужих денег в стране. Г-н Шохин заявил, что во второй половине дня будет заявление Думы с рядом "революционных идей" - так и сказал, но никакого заявления не появлялось, зато французы из "Либерасьон" сказали: "На прошлой неделе все были уверены в том, что ситуация в России улучшается. Потому, что там, несомненно, было достигнуто абсолютное дно ситуации. Но русские оказались азартными ребятами - они копают дальше". Что и было достигнуто, в 16.00 на фондовой бирже установлен новый локальный исторический минимум 66.46 по RTSI, предыдущий держался с 6 октября 1996 года.
      Уже мнилось, что ситуация кем-то намеренно оставляется в неопределенности, постепенно переходящей из неопределенности финансовой в политическую, но, кажется, никто эту историю специально неопределеннее не делал, просто никто ничем не управлял, видимо - массово спасались и прятались большие деньги, ну а выступавшие по ящику несли социалистически-пубертатную чушь.
      Начинался какой-то очередной распад, после которого что-то да будет, вот только непонятно - как и что после такой небольшой смерти сохранится: задаваться этим вопросом теперь было примерно как выяснять сохраняются на небесах ли отношения между близкими или же люди будут проходить друг мимо друга, не заметив и не узнав.
      Народ в конторе валял дурака и переживал оттого, что в этом году отчего-то никто не стал сеять-сажать морковку-картошку на участках, а тут ведь получается, что еще придется ехать в сельскую местность и выращивать кур, которых время от времени есть. Паники при этом не отмечалось, видимо сказывался исторический опыт. Все даже рассмеялись, когда из факса вылезла бумажка, в которой билетное агентство ОМ приглашало в Большой театр на балеты "Лебединое озеро" и др. "Лебединое" давали 11 сентября, из чего следовало, что именно в этот день что-нибудь окончательное, да произойдет.
      После работы он сел в каком-то дворике на лавочке, продышаться после конторской духоты. Небо было сереньким, ветер то был, то нет, и делалось то холодно, то даже и тепло. Неопределенный такой кусочек между летом и осенью. Ошеломительным образом пахли цветы на треугольной клумбе, построенной неким дворовым безумцем. Они были серебристые, ультрамариново-синие, алые, бродовые, голубые, оранжевые. Но тут он сообразил, что пахнуть-то они не могут - потому, что пахнут они обычно к ночи, не дневные это цветы. Он просто запомнил их запах по тем вечерам, когда задерживался на работе и возвращался поздно.