Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Серебряные яйцеглаы

ModernLib.Net / Лейбер Фриц Ройтер / Серебряные яйцеглаы - Чтение (стр. 5)
Автор: Лейбер Фриц Ройтер
Жанр:

 

 


      — Разрешите пригласить вас и вашу даму в межпланетный ресторан Энгстранда «Космическая кухня».

19

      Ресторан Энгстранда был далеко не таким пустым и холодным, как космическое пространство, и в его меню не значилось блюд из экзотических ящериц. Тем не менее ода была довольно-таки своеобразной. Однако напитки оказались достаточно традиционными, и вскоре няня Бишоп уже рассказывала, как, когда была еще совсем маленькой девочкой, она заинтересовалась яйцеглавами — ее тетя работала няней в «Мудрости Веков»и однажды взяла ее с собой. Гаспар в свою очередь рассказал, что еще мальчиком хотел стать писателем, потому что очень любил словопомол, тогда как большинство его коллег попадали в писатели, проработав несколько лет на телевидении, в стерео, манекенщицами или агентами по рекламе. Он принялся объяснять тонкую прелесть словопомола — особенно продукта некоторых словомельниц — и, увлекшись, повысил голос, чем воспользовался худой старик за соседним столиком, все время беспокойно дергавшийся.
      — Вы совершенно правы, молодой человек! — крикнул старик. — Важна словомельница, а не писатель. Я читаю все до единой книги, смолотые на первом агрегате издательства Скрибнер, независимо от того, какую фамилию они потом ставят на обложке. Эта машина придает своей продукции особую сочность. Иногда приходится немало потрудиться, прежде чем найдешь книгу с маркой АС — 1, но оно того стоит. Только книги с маркой АС — 1 создают полный и восхитительный вакуум у меня в голове, ощущение теплого непроницаемого безмыслия.
      — Я в этом не уверена, милый, — вмешалась пышная седовласая дама, сидевшая рядом с ним. — Мне всегда казалось, что в книгах Элоизы Ибсен есть свой особый оттенок, независимо от того, на какой машине они смолоты.
      — Чепуха! — насмешливо воскликнул старик. — Все ее Эрототомики смалываются по одной и той же программе, однако в каждом ощущается особый вкус данной словомельницы, и, стоит ли на обложке фамилия Ибсен или любая другая, их вкус от этого не меняется ни на йоту. Писатели! — Лицо старика потемнело, и морщины стали более резкими. — После того, что они сделали сегодня утром, их всех нужно расстрелять! Вы слышали, что эти мерзавцы сделали с АС — 1? Азотная кислота! Виновным следовало бы вставить в рот воронки и вылить им…
      Гаспар, пережевывая дрожжевой бифштекс, улыбнулся, виновато пожал плечами и показал вилкой на свои раздутые щеки.
      — Между прочим, Гаспар, как вы попали в писательский союз? — громко спросила няня Бишоп. — Через Элоизу Ибсен?
      Старик смерил его свирепым взглядом и отвернулся.
      В автокэбе Гаспар долго обиженно молчал и заговорил, только когда возле дома няни Бишоп такси остановилось.
      — Я стал писателем через своего дядю, специалиста-волнопроводчика, — объявил он и принялся опускать монеты в счетчик автокэба.
      — Я так и думала, — сказала няня Бишоп, когда последняя монета провалилась в счетчик и кузов поднялся. — Спасибо за приятный ужин. Не могу сказать того же про разговор, но вы во всяком случае старались.
      Она вышла, но у двери, пока ее осматривал электронный сторож, обернулась и сказала:
      — Не вешайте носа, Гаспар! Какая женщина сравнится по тонкости со словопомолом?
      Вопрос повис в воздухе подобно миниатюрной рекламной надписи. Он очень расстроил Гаспара — главным образом потому, что он так и не купил книгу на ночь, а теперь у него не было ни сил, ни желания искать открытый киоск.
      Автокэб прошептал:
      — Куда, мистер, или вы выходите?
      Может быть, пойти домой пешком? Недалеко, всего десять кварталов. Прогулка перед сном укрепляет нервы. Впрочем, он еще не спал после ночной смены… Его вдруг охватило чувство невыносимого одиночества.
      — Куда, мистер, или вы выходите?
      Может быть, позвонить Зейну Горту? Гаспар вынул из кармана телефон и произнес номер Зейна. Во всяком случае, можно не опасаться, что поднимешь робота с постели!
      — Куда, мистер, или вы выходите? — настойчиво осведомился автокэб.
      Из телефона донесся голос, похожий на медовый голос мисс Румянчик:
      — Это записанное на пленку сообщение. Зейн Горт сожалеет, что он не может поговорить с вами. Он выступает сейчас в ночном робоклубе с докладом «Антигравитация в литературе и действительности». Он освободится через два часа. Это записанное на пленку сооб…
      — КУДА, МИСТЕР, ИЛИ ВЫ ВЫХОДИТЕ?
      Гаспар выскочил из автокэба за мгновенье до того, как кузов опустился, вновь включая счетчик.

20

      Огромный зал «Слова» был переполнен. Между столиками сновали роботы-официанты и литературные подмастерья, которые по традиции обслуживали только писателей высшей квалификации. Это создавало особый эффект — толпы Шекспиров, Вольтеров, Вергилиев и Цицеронов прислуживали модным ничтожествам, не умевшим даже писать.
      Сегодня писателей было не так уж много — большинство из них все еще продолжало бесплодные попытки обрести способность к творчеству. Но других клиентов было столько, что роботы-официанты бегали на максимальной скорости. В этот вечер тут ужинали не только завсегдатаи, регулярно приходившие в «Слово» наблюдать диких писателей в их естественной среде, но и любители сенсаций, рвавшиеся взглянуть на маньяков, учинивших такой погром на Читательской улице. А в центре зала за лучшими столиками сидели в одиночестве и небольшими группами посетители, которых явно привели сюда не погоня за острыми ощущениями, но какие-то тайные и даже, возможно, зловещие цели.
      В самом центре зала, за зеленым столиком восседали Элоиза Ибсен и Гомер Дос-Пассос, которых обслуживала юная авторша в костюме французской субретки.
      — Детка, может быть, нам хватит тут сидеть? — заныл силач писатель, и блики света скользнули по его бритому затылку, который опускался все ниже. — Я хочу спать!
      — Нет, Гомер, — безжалостно ответила Элоиза. — Тут мы находимся в самом центре паутины, и я намерена нащупать все ее нити, но пока мне это еще не удалось. — Она окинула пронзительным взглядом соседние столики. — А ты должен демонстрировать себя своим читателям или твой волевой оскал совсем выйдет из моды.
      Гомер оскорбленно взглянул на нее и подозвал официантку.
      — Малышка, — прогремел он мужественным басом, — принеси мне бокал двойного стерилизованного молока 150 градусов по Фаренгейту! Э-эй, да я, кажется, тебя где-то видел!
      — Да, мсье Дос-Пассос, — ответила девочка (ей было по больше шестнадцати лет), кокетливо хихикнув. — Я с Тулузой ла Рембо стою на обложке «Секретов французской кухни», — и она удалилась, пикантно виляя узкими бедрами.
      — Я сегодня в мистическом настрое, — сказал Гомер, мечтательно глядя ей вслед. — Ощущаю свое родство со всем что ни есть. Вот люди кругом. О чем они думают? Или роботы? Скажем, бывает ли им больно, как нам? Вон на того робота, к примеру, только что плеснули кипящим кофе, — так ощущает ли он боль? Я даже слышал, что они и любить умеют почти совсем как мы, только при помощи электричества. А боль? Было ли больно той розовой, когда я ударил по ней из огнемета? Из-за этих мыслей как-то серьезнее смотришь на жизнь.
      Элоиза захохотала.
      — Вряд ли она сохранила приятные воспоминания о вашем знакомстве! Не то с какой стати она принялась бы поливать тебя пеной из огнетушителя?
      — Не смейся, детка! — оскорбленно потребовал Гомер. — Погиб мой лучший костюм. Тот, который приносил мне удачу!
      — Но ты был просто уморителен — точно горка взбитых сливок!
      — Ты и сама была хороша, когда пряталась от струи то за меня, то за своих подручных. И кстати, детка, я что-то не понимаю. Мы пошли в «Рокет-Хаус» потому, что ты сказала, что они там тайком используют писателей-скэбов. Но ты с ними про это и говорить не стала. Сначала ты выпытывала у них какой-то секрет, а потом принялась расспрашивать про мстителей. Что это еще такое?
      — Ах, да замолчи ты! Просто жалкий обманщик Гаспар пытался направить меня по ложному следу. Мне еще самой нужно разобраться, что тут вранье, а что правда.
      — Детка, я хочу знать все. Раз уж мне не дают спать, я буду в мистическом настрое, буду размышлять о жизни и искать ответа на все вопросы.
      — Ну ладно, — сердито сдалась Элоиза и заговорила резким шепотом, который постепенно становился все громче. — Флаксмен и Каллингем ведут какую-то тайную игру. Они подослали к нам своего шпика — Гаспара. Они связаны с роботами-писателями, а кроме того, и с властями — недаром у них все время толкутся Зейн Горт и мисс Румянчик. Когда мы их накрыли, они вели себя так, словно им есть, что терять. Флаксмен дрожал, точно кролик, которого поймали с краденой капустой. Он рисовал на бумаге яйца и подписывал под ними фамилии — явно писательские, только я их не знаю. Бьюсь об заклад, что это все неспроста…
      — Яйца? — переспросил Гомер. — Детка, ты хочешь сказать — кружочки?
      — Нет, именно яйца! — отрезала Элоиза и продолжала все тем же отрывистым шепотом. — Каллингем, наоборот, держался слишком уж спокойно, когда я задала ему жару.
      — Когда ты его гладила по щекам? — ревниво перебил ее Гомер. — Я сразу заметил, что ты была с ним что-то очень нежна.
      — А если бы и так? Он хладнокровен и умен, а не глуп, как Гаспар, и не мистический дурак вроде тебя. Тем не менее я вырву у него секрет «Рокет-Хауса», если мы его похитим!
      — Детка, уж не воображаешь ли ты, что я буду похищать для тебя новых любовников…
      — Заткнись! — Элоиза увлеклась и не замечала, что разговоры за соседними столиками давно уже смолкли. — Я тебе говорю о деле. Пойми же, Гомер, в «Рокет-Хаусе» нечисто, а похитить кого-нибудь из издателей совсем нетрудно!

21

      «В» Рокет-Хаусе» нечисто, а похитить кого-нибудь из издателей совсем нетрудно «.
      Топкий слух тех, кто сидел поближе, и микрофоны направленного действия у тех, кто сидел подальше, отчетливо уловили эту фразу Элоизы, хотя прежде до них доносились только отрывочные слова.
      Посетители, которые пришли в» Слово»в надежде разжиться ценной информацией, тотчас поняли, что это она и есть.
      Приводные ремни многочисленных скрытых механизмов пришли в движение. Шестеренки и колеса начали вращаться с фигуральным скрипом и скрежетом.
      Главные действующие лица назревающей драмы были типичными представителями той части человечества, которая и в космический век помышляла только о деньгах.
      Уинстон П.Мерс, крупная фигура в Федеральном Бюро Юстиции, мысленно направил себе следующий меморандум: «В» Рокет-Хаусе» много мусора. Яичная скорлупа? Кроличий пух? Капустные кочерыжки? Связаться с мисс Румянчик «. Фантастические аспекты» Дела о словомельницах» Мерса не беспокоили. Он служил обществу, в котором почти любой поступок индивида можно было истолковать как преступление, а любое преступление, совершенное деловым объединением или учреждением, можно было легализовать десятком способов. Даже бессмысленное разрушение словомельниц казалось естественным в обществе, привыкшем поддерживать свою экономику путем периодического уничтожения избытка товаров. Толстенький и краснощекий Мере спокойно продолжал пить кофе, по-прежнему маскируясь под добряка Хогена, владельца калифорнийских заводов по переработке планктона и водорослей.
      Гил Харт, ветеран промышленного шпионажа, мысленно потер руки — теперь он сможет сообщить владельцам «Протон-Пресс», что они не напрасно подозревали своих конкурентов в темных махинациях. Его отливающие синевой щеки тронула довольная улыбка. Похищение? А почему бы ему самому не заняться этим? Вдруг удастся узнать секрет «Рокет-Хауса»? Похищение конкурентов давно стало будничным явлением в обществе, где правительство уже двести лет само подавало пример того, как можно организованно чистить чужие карманы и убирать ненужных свидетелей.
      Филиппо Феникья, межпланетный гангстер по кличке Гаррота, иронически улыбнулся и закрыл глаза — единственное, что слегка оживляло его длинное бледное лицо. Он был одним из завсегдатаев «Слова»и приходил сюда наблюдать потешных писателишек, и сейчас его позабавила мысль, что и тут он столкнулся с возможностью прибыльного дельца — или с необходимостью исполнять свой профессиональный долг, как смотрел на это он сам. Гарроте было свойственно безмятежное спокойствие, которое питалось твердым убеждением, что главное и постоянное чувство любого человека — это страх и что, играя на этом чувстве, можно прожить безбедно, будь то во времена Милона и Клодия, Цезаря Борджиа или Аль-Капоне. Он вспомнил, что писательница в начале разговора упоминала про яйца и проконсультировался с памятными машинами синдиката.
      Клэнси Гольдфарб, профессиональный грабитель книжных складов столь высокой квалификации, что в списке крупнейших книгопоставщиков он занимал четвертое место, пришел к следующему выводу: в «Рокет-Хаусе» нечисто потому, что они намололи там большой запас книг в обход квоты. Раскурив тонкую, длиною в фут, венерианскую чируту, Клэнси Гольдфарб принялся обдумывать план нового безупречного ограбления.
      Каин Бринкс был робописателем, автором приключенческих романов. Его мадам Иридий была главной соперницей доктора Вольфрама, созданного Зейном Гортом. Его последний шедевр «Мадам Иридий и Кислотная Бестия» расходился лучше, чем «Доктор Вольфрам закручивает гайки»— последний опус Зейна. Расслышав резкий шепот Элоизы, Каин Бринкс едва не уронил поднос с марсианским мартини. Чтобы проникнуть в «Слово» незамеченным, Каин Бринкс не побрезговал перекраситься в официанта, в результате чего его корпус пошел крохотными оспинками, но теперь эта стратегическая хитрость принесла свои плоды. В мгновенье ока он понял, почему в «Рокет-Хаусе» нечисто — Зейн Горт решил стать королем человеческой литературы. И Каин тотчас принялся строить планы, как его опередить.
      Тем временем в «Слово» вступила странная процессия, которая, извиваясь между столиками, приближалась к центру зала. Процессия эта состояла из шести стройных надменного вида молодых людей, которые вели под руку шесть тощих надменного вида пожилых дам. Шествие замыкал инкрустированный драгоценными камнями робот, который катил небольшую тележку. Молодые люди были подчеркнуто длинноволосы и одеты в черные свитера и черные тренировочные брюки в обтяжку, напоминавшие цирковые трико. Тощие пожилые дамы были в вечерних облегающих платьях из золотой или серебряной парчи и блистали бесчисленными бриллиантовыми ожерельями, браслетами, брошами и диадемами.
      — Черт побери, детка! Погляди-ка на этот парад богатых стерв и смазливых альфонсов! — одной фразой исчерпал ситуацию Гомер Дос-Пассос.
      Процессия остановилась почти перед их столиком. Предводительница, чьи бриллианты были столь многочисленны, что слепили глаза, высокомерно оглядела зал и произнесла тоном, каким отчитывают коридорного:
      — Нам нужен председатель писательского союза!
      Элоиза, не терявшаяся ни при каких обстоятельствах, тотчас же вскочила:
      — Я ответственный член правления!
      Дама смерила ее взглядом:
      — Что ж, вы, пожалуй, сойдете, — сказала она и дважды хлопнула в ладоши. — Паркинс!
      Инкрустированный драгоценными камнями робот подкатил к столику свою тележку. На ней были аккуратно составлены двадцать стопок тоненьких книжечек — все в твердых, отлично тонированных обложках с зернистой фактурой переплета, которая сама словно отливала алмазным блеском. Высота каждой стопки составляла четыре фута, и на этом пьедестале покоилось нечто неправильной формы, задрапированное белым шелком.
      — Мы — Пишущая Братия! — уставившись на Элоизу, провозгласила дама тем властным и пронзительным голосом, каким объясняется императрица на шумной рыночной площади. — Больше столетия мы хранили в нашем избранном кругу традиции подлинно художественного творчества в предвидении дня, когда чудовищные машины, поработившие наш дух, будут уничтожены и литература будет возвращена ее единственным подлинным друзьям — самоотверженным любителям. В течение многих лет мы жестоко поносили ваш союз за то, что он способствовал гнусному замыслу превратить металлических чудовищ в наших духовных наставников, и теперь мы хотели бы выразить вам признательность за мужество, с которым вы уничтожили тиранок-словомельниц. Посему я вручаю вам этот знак нашего уважения. Паркинс!
      Сверкающий робот, зримо воплощавший несметные богатства своей владелицы, сдернул шелковое покрывало, открыв всем взглядам зеркально отполированную золотую статуэтку обнаженного юноши, который вонзал обоюдоострый меч в самое средостение поверженной словомельницы.
      — Узрите! — воскликнула дама. — Это творение Горгия Снеллигрю, задуманное, отлитое и отполированное в течение одного дня! Оно покоится на полном собрании литературной продукции Пишущей Братии за прошедшее столетие. Эти миниатюрные светильники в пастельных обложках, покрытых алмазной пылью, хранили пламя литературы в мрачную эру машин, ныне миновавшую. Перед вами тысяча семьсот томов наших бессмертных стихотворений!
      Именно в этот момент Сюзетта, виляя бедрами, внесла хрустальный бокал с белой жидкостью, над которой на высоту в два фута поднимался язык синего пламени, и поставила его перед Гомером. Затем она на мгновенье накрыла бокал серебряным подносом. Пламя тотчас погасло, и вокруг разлилось отвратительное зловоние жженого казеина.
      Ее бойкие бедра вычертили последнюю завитушку, и она провозгласила:
      — Пожалуйста, мсье! Ваше огненное молоко самой надлежащей температуры.

22

      Флаксмен и Каллингем сидели бок о бок в своем наспех прибранном кабинете.
      Джо Вахтера, который всю ночь подметал без передышки, отправили отсыпаться. Теперь он храпел на койке в мужском туалете, а под подушкой у него покоился скунсовый пистолет и брикет «Антивонина», предусмотрительно сунутый туда Зейном Гортом. Зейну и Гаспару, явившимся на дежурство с рассветом, было ведено уложить Джо, а затем проверить противовзломные устройства складов, где хранились бесценные запасы свежесмолотых книг.
      Партнеры были одни. Наступил тот безмятежный час делового дня, когда неприятности еще не начались.
      Но Флаксмен его испортил.
      — Калли, — уныло сказал он, — я знаю, что мы сумеем уговорить яйцеглавов, но от этой затеи у меня мурашки по коже бегают!
      — Объясни мне, почему, Флакси, — вкрадчиво произнес Каллингем. — Я, кажется, догадываюсь.
      — Видишь ли, благодаря моему дражайшему родителю у меня в отношении этих яйцеглавов возник настоящий комплекс. Подлинная фобия — я до сих пор даже не представлял, до чего я их боюсь! Опеку над яйцеглавами он рассматривал как священный долг, возложенный на род Флаксменов. Мы были в его глазах, так сказать, наследственными яйцеблюстителями. Наподобие древних английских родов — ну, ты знаешь! Скажем, где-то в глухом подземелье замка хранится древняя корона первых английских королей, которую охраняет чудовищная жаба. Или это не корона, а бессмертный дядюшка, который сошел с ума во время крестового похода, покрылся чешуей и каждое полнолуние требует крови невинной девушки. Или это нечто вроде помеси короля и дядюшки. В самом дальнем подземелье обитает законный английский король времен крестовых походов, но только он превратился в чудовищную жабу и требует бочку девственной крови всякий раз, как рак свистнет. Но что бы это ни было, они поклялись охранять и оберегать его во веки веков и, когда старшему сыну исполняется тринадцать лет, отец обязан посвятить его в священную тайну с помощью кучи ритуальных вопросов и ответов вроде: «Что Кричит в Ночи?»— «То, что Мы Храним!» «Что Мы должны Ему Дать?»— «То, чего Он Желает.»— «Чего же Он Желает?»— «Лохань Крови»… ну и так далее. Калли, ты понимаешь, что я имею в виду?
      — Более или менее, — осторожно ответил тот.
      — Короче говоря, мой дражайший родитель именно так относился к своей обязанности опекать яйцеглавов. Я с трех лет чувствовал, что над нашей семьей нависает какая-то зловещая тень. Отец не только есть яиц, но и видеть их не мог. Серебряные ложки и любые изделия из серебра в нашем доме не допускались. Однажды его чуть удар не хватил, когда робот в ресторане подал ему вареное яйцо в серебряной подставочке. А таинственные телефонные разговоры о какой-то Детской! К тому же он был очень нетерпелив. Какие там тринадцать лет! — мне еще и девяти не исполнилось, когда он потащил меня в Детскую и познакомил со всей компанией. Сначала я подумал, что эти яйца — какие-то особые мыслящие роботы, но, когда он мне объяснил, что там внутри находится самый настоящий живой мозг, меня стошнило и я чуть не умер на месте. Отец заставил меня пройти все до конца — он был человек старой закалки. Один яйцеглав сказал мне: «Мальчик, ты удивительно похож на моего маленького племянника, который умер сто семь лет назад, когда ему было восемьдесят восемь». А другой засмеялся мертвенным голосом, вот так — хе! хе! хе! — и сказал: «Хочешь ко мне сюда, сынок?» Бр-р-р, после атого каждую ночь мне снилось, будто я лежу в своей комнате, и тут вдруг дверь тихо-тихо открывается и влетает серебряное яйцо, а глаза у него как раскаленные угли…
      И тут дверь кабинета стала тихо-тихо открываться.
      Флаксмен перегнулся в своем кресле под углом в сорок пять градусов, глаза у него закрылись, по телу пробежала легкая, но явственная дрожь.
      На пороге стоял робот, весь в мельчайших оспинках.
      — Кто ты такой, любезный? — невозмутимо спросил Каллингем.
      — Электрик, сэр, — после краткой заминки ответил робот, почтительно поднеся правую клешню к своему коричневому квадратному черепу.
      Флаксмен открыл глаза.
      — В таком случае исправь электрозамок в этой двери! — рявкнул он.
      — Будет сделано, сэр! — сказал робот, еще раз лихо отдав честь. — Как только закончу с эскалатором, сэр, — и он поспешно захлопнул дверь.
      — Странно! — сказал Каллингем. — Если не считать того, что он весь в гнусных рябинах, этот робот — точная копия конкурента нашего Зейна — помнишь, того, который служил рассыльным в банке? Каин Бринкс, автор цикла «Мадам Иридий». Вероятно, эта модель встречается чаще, чем я думал. Итак, Флакси, ты утверждаешь, что боишься яйцеглавов, а между прочим, ты очень браво держался вчера, когда тут был Ржавчик.
      — Так-то оно так, — уныло сказал Флаксмен, — но боюсь, что меня надолго не хватит. Я же думал, что все будет просто: «К следующему четвергу нам требуется тридцать захватывающих гипнотично-приключенческих романов!»— «Будет сделано, мистер Флаксмен!» Но если нам придется вести с ними переговоры, убеждать их и уламывать…
      И тут дверь вновь тихонько приоткрылась.
      Теперь Флаксмен почти не отклонился от вертикали, и все-таки казалось, что он испугался не меньше, чем в первый раз.
      Дюжий мужчина с синеватыми щеками, одетый в защитного цвета комбинезон, оглядел издателей и отрывисто произнес:
      — Компания электроосвещения и электроэнергии. Произвожу профилактический осмотр. У вас испорчен электрозамок. Я сделаю пометку.
      И он вытащил из заднего кармана блокнот.
      — Этим замком собирался заняться робот, который чинит эскалатор, — сказал Каллингем, внимательно разглядывая человека в комбинезоне.
      — Я не видел никакого робота, — ответил тот. — Если хотите знать мое мнение, все роботы — либо жестяные мошенники, либо жестяные бездельники. Я только вчера выгнал одного. В рабочие часы нализался казенным током как свинья! Успел набрать пятьсот ампер, не меньше! Через две недели допьется до белого каления, если будет продолжать в том же духе.
      Флаксмен открыл глаза.
      — Послушайте, — проникновенно сказал он, — окажите мне любезность. Я знаю, что вы государственный инспектор, но, бога ради, почините этот электрозамок сами, и сейчас!
      — Рад буду вам услужить, — подмигнул человек в комбинезоне. — Вот только принесу инструменты, — и он торопливо притворил за собой дверь.
      — Странно, — сказал Каллингем. — Этот человек — вылитая копия Гила Харта. Частный сыщик, специализирующийся на промышленном шпионаже. Я познакомился с ним пять лет назад. Либо у него есть брат-близнец, либо его многообещающей карьере пришел конец. Впрочем, если это яйцо и протухло, горевать не стоит.
      Услышав слово «яйцо», Флаксмен вздрогнул, подозрительно уставился на дверь, но потом пожал плечами.
      — Кажется, ты что-то говорил о яйцеглавах? — спросил он.
      — Пока еще я о них не упоминал, — мягко сказал Каллингем. — Однако вчера вечером я кое-что придумал. Мы пригласим в контору два-три яйца, но только не Ржавчика! Гаспар может их принести, но присутствовать при дальнейшем ему не обязательно, да и няне тоже, это отвлекает. Пусть Гаспар проводит ее обратно, а мы тем временем часика два-три потолкуем с яйцами, подумаем — я им кое-что объясню, а может быть, даже продемонстрирую, и соблазню, так сказать. Теперь я знаю, что тебе будет трудно, Флакси, но если станет уж очень плохо, ты ведь в любую минуту сможешь выйти и передохнуть.
      — Пожалуй, ничего другого нам не остается, — с горькой покорностью судьбе сказал Флаксмен. — Мы должны добиться книг от этих страшилищ, или нас ждет разорение. Пусть уж сидят здесь и таращатся на меня. Во всяком случае это не страшнее, чем самому сидеть и вспоминать, как они тихо открывают дверь и…
      На этот раз дверь начала открываться так тихо и так плавно, что они заметили это, только когда она уже совсем распахнулась. Теперь Флаксмен только закрыл глаза, однако в последний момент у него между веками мелькнула белая полоска, словно он завел их к небу.
      На пороге стоял высокий тощий человек, цвет лица которого больше всего напоминал его пепельно-серый костюм. Провалившиеся глаза, длинное худое лицо, сутулые плечи и впалая грудь придавали ему удивительное сходство с бледной коброй, которая вдруг высунулась из плетеной корзины.
      — Что вам нужно, сэр? — спросил Каллингем.
      Флаксмен, не открывая глаз, добавил устало:
      — Если вы по поводу электричества, то нам ничего не нужно.
      Пепельный человек бледно улыбнулся и от этого стал еще больше похож на кобру. Однако он только сказал (правда, с легким шипением в голосе):
      — Нет, я просто прогуливаюсь. Я решил, что этот дом продается — все двери открыты настежь, никого нет…
      — Разве вы не видели монтеров, которые работают снаружи? — спросил Каллингем.
      — Там нет никаких монтеров, — ответил пепельный человек. — Итак, господа, я удаляюсь. Мое предложение с указанием суммы вы получите послезавтра.
      — Но здесь ничего не продается! — сообщил ему Флаксмен.
      Пепельный человек улыбнулся.
      — Тем не менее послезавтра вы получите мое предложение. Я очень настойчив, господа, и, боюсь, вам придется с этим считаться.
      — Да кто вы такой, в конце концов? — воскликнул Флаксмен.
      Пепельный человек улыбнулся в третий раз.
      — Мои друзья зовут меня Гарротой. Вероятно, за мою стальную волю, — сказал он и медленно прикрыл за собой дверь.
      — Странно, — сказал Каллингем. — И этот человек мне тоже кого-то напоминает. Только кого же?
      — Что такое «гаррота»? — спросил Флаксмен.
      — Завинчивающийся стальной ошейник, — хладнокровно объяснил Каллингем, — чтобы душить и ломать шею. Средневековое изобретение весельчаков испанцев. А еще гарротой пользовались так называемые «Сицилианские мстители».
      Тут его брови прыгнули вверх. Партнеры молча уставились друг на друга.

23

      Песня Шумана пронизана ощущением величественного и страшного одиночества, которое казалось еще более торжественным, потому что эти слова лились из двадцати семи динамиков, подключенных к двадцати семи серебристым овоидам. Когда отзвучало последнее низкое «nicht», Гаспар тихонько похлопал в ладоши. Его волосы были коротко острижены, синяки на лице стали перламутрово-лиловыми. Он вытащил из кармана пачку сигарет и закурил.
      Тем временем няня Бишоп металась по Детской, отключая динамики с поистине беличьим проворством, и все же недостаточно быстро, чтобы заглушить хор воплей, свиста и возгласов, которыми яйцеглавы выражали свои эмоции.
      — Они ведут себя, как студенты в общежитии, — заметил Гаспар.
      — Бросьте сигарету, здесь нельзя курить, — сказала няня Бишоп, выключая последний динамик. — А в остальном вы правы. Капризы, прихоти, нелепые увлечения. Сейчас, например, на очереди история Византии и цветовой язык. А ссоры, обиды, свары! Иногда какие-нибудь двое вдруг наотрез откажутся подключаться друг к другу — и так неделями. Придирки, жалобы, упреки — с Полпинтой я говорю дольше, чем с другими. Завожу себе любимчика! Забыла включить глаза-уши Зеленушки. Не желаю поставить глаз Большого так, как ему нужно. И так без конца. Или на целых три минуты семнадцать секунд опоздала сделать Чесунчику звуко-визуальный массаж. А их настроения! То один, то другой замолкнет на месяц, и приходится без конца его уговаривать или делать вид, будто мне все равно, что гораздо труднее, но в конечном счете действует лучше. И эта их манера обезьянничать! Стоит одному выкинуть какую-нибудь глупость, и готово — в два счета все ему начинают подражать. Мисс Джексон — она увлекается историей — называет их не иначе как Тридцать Тиранов — были такие в древних Афинах. Иной раз мне кажется, что я всю жизнь только тем и занимаюсь, что меняю им диски.
      — Совсем как пеленки, — заметил Гаспар.
      — Вам смешно, но в те дни, когда они ссорятся друг с другом больше обычного, диски начинают вонять. Доктор Кранц говорит, что мне это только кажется, но я-то чувствую! От этой работы у человека все чувства обостряются. И интуиция тоже. Впрочем, может быть, это и не интуиция, а просто привычка все время тревожиться. Например, я что-то беспокоюсь за тех троих, которых мы отнесли в «Рокет-Хаус».
      — Но почему? Флаксмен и Каллингем, хоть и издатели, но на опасных маньяков не похожи. А кроме того, с ними там Зейн Горт, а уж на него можно положиться.
      — Это вы так говорите. А если судить по романам, все роботы свихнутые. Отправляются ловить взбесившиеся автокэбы именно в ту минуту, когда они тебе нужны, а потом через десять дней являются и принимаются логически доказывать, что иначе они поступить не могли. Роботессы надежнее. Но, может быть, Зейн Горт и не такой. Просто я нервничаю…
      — Боитесь, что яйцеглавы в новой обстановке начнут волноваться или испугаются?
      — Наоборот. Они могут устроить представление и довести непривычного человека до того, что он швырнет их об стену. У меня и то такое желание возникает раз десять на день. У нас ведь не хватает обслуживающего персонала — всего три няни, кроме меня и мисс Джексон. Доктор Кранц приходит всего два раза в неделю, а папаша Зангвелл — опора весьма шаткая.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9