Я не стала спорить, тем более что он, пожалуй, был прав. По крайней мере, в тот момент.
      Моя радость была его радостью. Дура я была, когда говорила, что он не умеет любить. Он может любить всех. Он и есть любовь.
      Утром мы вместе встали под душ.
      – Тебе это действительно нужно?
      – Городская грязь ни для кого не делает исключений, - сказал он, намыливая волосы под зеленым водопадом. - Не беспокойся. Я абсолютно нержавеющий.
      Он позавтракал вместе со мной, чтобы доставить мне удовольствие. Ел он совсем как молодой парень, который, экономя время, глотает, не прожевав.
      – Ты можешь чувствовать вкус?
      – Могу, если приведу в действие нужные схемы.
      – Забавно, - сказала я и хихикнула.
      Мой смех его заинтриговал, и он пустился во все тяжкие. Подражал каким-то идиотским голосам, пел нелепые песни, отпускал игривые шуточки, и я ничего не могла с этим поделать.
      Один из космонавтов пришел прибраться на столе, и я в смущении замолчала: они были так непохожи. Космонавт подал мне маленький поднос с витаминами и капсулами физического совершенства. Я должна была их принять. Но забыла.
      Мы вернулись в постель. Когда экстаз схлынул, я снова заплакала.
      – Тебе должно быть так противно, - рыдала я.
      – Разве я выгляжу так, будто мне противно?
      – Ты играешь. Это часть твоей роли. И еще говоришь, будто я красивая.
      – Ты красивая. У тебя кожа, как крем.
      – Ну да.
      – А глаза - как раковины каури, в них все цвета моря.
      – Нет, я некрасивая.
      – Красивая.
      – Ты это всем говоришь.
      – Каждый красив по-своему.
      Я вылезла из постели, подошла к зеркалу и принялась рассматривать себя, поднимая над головой волосы, широко открывая глаза. Он лежал на простынях, улыбаясь, как сонный лис.
      – А с Египтией, - нахально спросила я, - ты изображал оргазм?
      – Много-много раз, - ответил он таким уныло-ироничным тоном, что я опять рассмеялась.
      В следующий раз, когда мы занимались любовью, экстаз пронзил меня, как копье, я закричала и была этим поражена.
      Телефон возле моей кровати замурлыкал около полудня. Я отключила видео и сняла трубку. Видео в данном случае совершенно ни к чему.
      – Плохие новости, - сказал Кловис.
      – Это не я. Здесь таких нет.
      – Джейн, не остри. Когда возвращается Деметра?
      – Завтра.
      – Сожалею, что приходится так рано прервать твой amor impropre, но Египтия решила предъявить свои права. Она говорит, что отдавала тебе своего металлического партнера всего на шесть часов. И только. Ты хочешь его, я платил за него, но мы ничего не можем поделать. Ей восемнадцать, и он записан на ее имя.
      – Ну наплел бы ей что-нибудь...
      – Нет. Мне что, делать больше нечего? Или ты думаешь, что моя жизненная миссия - быть твоей нянькой?
      В его голосе слышалось раздражение. Потому что ему не удалось помочь мне. Это грызло его. К тому же он видел Сильвера.
      – Что мне делать, Кловис?
      – Пошли его на Остров скоростным паромом. А то она поставит на уши адвоката. И свою мать в этой канаве.
      – Но...
      – Ты что, считала ее своей подругой?
      Все в комнате замерло. Смешно. Ничего, конечно, и не двигалось, но раньше казалось живым, а теперь - нет.
      – Хорошо, - сказала я.
      – Или можешь послать его сюда, если хочешь. Египтия придет его забирать, и, может быть, мне удастся ее уговорить.
      – В твою квартиру? - переспросила я.
      – В мою квартиру. А ты думала, я имел в виду середину реки?
      – Я верну тебе деньги, - проговорила я, завязывая в тугой узел конец простыни.
      – О, пустяки.
      Я отключила телефон.
      – Ну что ж, - сказал мой любовник.
      – Ты слышал?
      – Да.
      – Кловис тебя хочет. И Египтия тоже тебя хочет.
      – Это понятно, ведь официально я принадлежу им.
      – Тебе это все равно?
      – Ты желаешь, чтобы сказал, что мне жаль расставаться с тобой.
      Я позволила себя обнять. Хотя знала, что это бесполезно, все прошло, все мертво, как бурые листья, падающие с деревьев.
      – Мне очень жаль расставаться с тобой, Джейн.
      – Но с ними ты останешься тем же самым.
      – Я буду тем, чем они захотят.
      Я встала с кровати и отправилась в ванную. Там я открыла все краны, подставила руки под струи воды и держала так непонятно зачем. А когда вернулась, он был уже готов и надевал тутовые ботинки.
      – Я желаю, чтобы ты хотел остаться со мной, - сказала я.
      – Я хочу.
      – Только со мной.
      – Ты не можешь меня изменить. Ты должна принять меня таким, какой я есть.
      – Может, я больше тебя не увижу.
      Он придвинулся ко мне, и я снова оказалась в его объятиях. Я теперь знала наощупь ткань его одежды, она отличалась от его кожи и волос. Даже в таком горе его прикосновения меня успокаивали.
      – Если ты меня больше не увидишь, я все равно останусь в тебе. Или ты жалеешь, что мы провели это время вместе?
      – Нет.
      – Так радуйся же. Даже если все кончено.
      – Я не позволю этому так кончиться, - сказала я и неистово прижалась к нему, но он поцеловал меня и отстранил - осторожно и окончательно.
      – Флаер через десять минут, - сказал он.
      – Как же ты...
      – Бегом. Я бегаю так, как ни одному мужчине не снилось.
      – А деньги?
      – Роботы ездят бесплатно. Стукнешь по щели, и она засчитает монету. Электронные волны.
      – Чему ты радуешься? Когда ты уйдешь, у меня ничего не останется.
      – У тебя останется весь мир, - сказал он. - И еще, Джейн, - он остановился в дверях, - не забывай об одной вещи. Ты, - он приглушил голос и одними губами произнес: красивая.
      Он вышел, и все краски дня осыпались и свет его померк.

5

      Нужно ли описывать этот день? Я все время думала о них. Представляла себе, как он приходит в квартиру Кловиса. Вот они разговаривают, сыплются бесчисленные намеки, он отвечает остроумно, все той же улыбкой, как будто излучающей свет. Я представила их в постели. Почти. Как в испорченном видео - расплывающиеся движения рук, сверкание плоти. Разум отказывался это воображать. И все же я не могла перестать об этом думать. Я готова была убить Кловиса, взять нож и убить. И Египтию. И убежать. В надвигающуюся темноту. В другую страну, в другой мир.
      Около семи вечера словно перевернулась страница. Прямая, как стрела, я села на скомканной постели и стала вырабатывать план. Безумный план, дурацкий план. Как будто он сам внушил мне такой образ мыслей. Совершенно новый, необычный для меня - логический.
      Я не помнила, где идет конференция физиков, пришлось узнавать у оператора информации. Пока он наводил справки, я чувствовала, как во мне растет чувство вины.
      Потом я вызвала конференцию и держала линию двадцать минут, пока не нашли, наконец, мать. Чувство вины по-прежнему мучило меня.
      – Что случилось, дорогая? - спросила мать.
      – Мама, я сделала ужасно дорогую покупку, и мне не хватило моей карточки.
      – Джейн, у меня через пять минут заседание, я председатель. Может быть, это подождет?
      – Нет, мама. Извини, но ждать нельзя. Понимаешь, заплатил-то Кловис.
      – Ты виделась с Кловисом после того, как мне о нем рассказала? Дорогая, нужно быть осторожнее.
      – У меня это прошло, - кратко сказала я.
      – Дорогая, - сказала мать, - включи, пожалуйста, видео.
      Я включила. Это было несколько вызывающе, так как она увидела меня раздетую в постели, в моей любовной постели, с кремовой кожей и глазами, похожими на раковины каури, о чем я никогда не подозревала. И она, казалось, тоже каким-то образом поняла, что разговаривает с совершенно новым человеком, которого раньше не знала.
      – Так-то лучше, - сказала она, хотя я в этом вовсе не уверена. - Я рада, что ты отдыхаешь.
      Она никогда не уставала мне повторять, чтобы я изучала свое тело. Не надо стесняться его. Теперь, казалось, это ее мнение перестало быть столь категоричным.
      – Мама, Кловис заплатил за эту вещь, а теперь я не могу ей пользоваться. Ты не могла бы послать ему сегодня денежный ордер?
      – Сколько это стоит?
      Я развернула квитанцию и бесстрастно назвала сумму.
      Голос матери тоже стал бесстрастным.
      – Это слишком дорого, милая.
      – Боюсь, что да. Но мы же можем заплатить, разве нет? Или мы не богатые люди?
      – Раньше ты такого не делала, Джейн. Что это за вещь? Машина?
      – Это усложненный особый образец робота.
      – Понятно. Робот.
      – Он умеет играть на пианино.
      – При такой цене следует ожидать чего-то подобного.
      – И еще, мама, дело в том... я уже давно об этом думаю... я бы хотела... ну, в общем... - Не надо раздувать, Джейн, Джеен, Джеин. - Мне бы хотелось иметь собственную квартиру в городе. Хотя бы на несколько месяцев.
      – Еще и квартиру.
      – Я же не ребенок, мама. У всех моих друзей есть свое жилье.
      – У тебя есть собственные комнаты.
      – Это не одно и то же.
      – Эти комнаты и все, что в них находится, принадлежат тебе, Джейн, как если бы это была твоя квартира. Ты можешь делать в них все, что хочешь. Полная свобода. Даже лучше, чем если бы ты имела свою, где пришлось бы выполнять обязанности по дому.
      – О... я...
      – Ты ведь действительно еще дитя. Как ты собираешься справляться с повседневной домашней работой? Ты хоть понимаешь, что от нее никуда не деться? Даже в полностью автоматизированной квартире нужно за всем следить. А ты не... Джейн, мы обсудим это, когда я вернусь домой.
      – Я купила робота, чтобы он мне помогал.
      – Да. Ты очень последовательна в своих поступках.
      – Как ты заплатишь Кловису?
      – Дорогая, ты, кажется, пытаешься мной командовать. И сама, я уверена, понимаешь, что это не очень умно с твоей стороны.
      – Мама, ну пожалуйста.
      – Я должна идти, дорогая. Увидимся завтра вечером и обо всем поговорим. Почему бы тебе не записать все на пленку? Ты выражаешься гораздо яснее, когда успокоишься и поразмыслишь. Спокойной ночи, дорогая, спи крепче.
      Линия отсоединилась, и видео погасло.
      Я дрожала, сыпала проклятиями и грызла простыню.
      Завтра придется снова через все это пройти, и она одержит верх. Все так глупо. С матерью же невозможно воевать. Египтия с пятнадцати лет имеет полный доступ к состоянию своей матери, а месячный лимит установлен ей только потому, что иначе бы она перерасходовала и не накопленные еще средства. Но лимит-то ее - двадцать тысяч И.М.У. в месяц. У Кловиса, насколько я знаю, вообще нет никакого лимита. У Хлои и Дэвидида тоже, хотя они довольно бережливы. А у Джейсона и Медеи, которые все еще живут вместе с родителями, есть собственный дом на морском берегу в Кейп-Энджеле и Ролле-Амада с кнопочным щитком. А деньги они достают либо подделывая подпись отца, который еще не разу этого не заметил, либо используя одну из шести своих кредитных карточек, каждая с двухнедельным тысячным лимитом, а то и в магазине прихватят, что плохо лежит.
      А у меня? Тысяча в месяц. Хотя раньше этого хватало с лихвой.
      С лихвой, потому что всю одежду мне покупала мать. Даже постельное белье, даже мыло... я дико озиралась по сторонам. У меня было все, что могло понадобиться, и даже больше. Я должна быть ей благодарна. Мой взгляд остановился на вульгарной - с моей точки зрения - антикварной лампе, пятнистой, как пантера. Мать не жалела на меня денег. Одни ковры стоят многие тысячи...
      По коже поползли мурашки. Что-то щелкнуло в голове.
      – Нет, - громко сказала я. - Нет, нет...
      Я представила Сильвера, которому я хотела дать другое имя, да так и не дала. Он шел по тротуару, оборачиваясь и провожая взглядом пролетевший флаер. Я вспомнила его лицо на фоне темного неба, когда он стоял на балконе перед тем, как во второй раз меня поцеловал. Я почувствовала, что он держит меня в объятиях, а меня пронзает копье. Я вспомнила камеру, его обнаженные механические нервы. Я будто наяву видела, как Кловис и Египтия не могут его поделить между собой.
      Я встала с кровати, как лунатик. Вспомнив о матери, я хотела было надушиться "Лаверте", но моя кожа до сих пор пахла только им, его запах заглушил бы даже аромат духов.
      – Хорошо, - сказала я. - Почему бы и нет? Раз это все мое.
      Нужно самой принимать решения, сказала она однажды, когда я спросила у нее, что мне делать.
      – Да, мама. Я как раз собираюсь сама принимать решение.
      Самоохлаждающийся графин снова был полон вина, и я выпила немного, а потом позвонила в Каза-Бьянку, самый большой и дорогой комиссионный магазин в городе.
      Едва сознавая, что делаю, я пригласила их представителя в Чез-Стратос, чтобы оценить содержимое моих комнат. И у богачей бывают трудные времена, когда они распродают вещи, но ассистенты-люди в Казе, с которыми я говорила, все же немало удивились - и оживились, предвкушая наживу. Конечно, они надуют меня. Я смотрела на квитанцию Э.М. на буквы С.И.Л.В.Э.Р. и на цену. Ничего, хватит. И еще останется на какую-нибудь захудалую квартирку. А на тысячу в месяц худо-бедно проживу, если экономить.
      Сознавала ли я, что делаю? По спине катился ледяной пот, в голове стучало, слегка подташнивало. Но я выпила еще вина, оделась и напудрила лицо, чтобы установить барьер между собой и тем, кто придет из Казы. Потом я проинструктировала лифт, и он сказал: "Привет, Джейн. Да, Джейн, я понял".
      Представительница явилась через час, очень проворная, лет сорока без омоложения. У нее были длинные кроваво-красные ногти - явный просчет при ее работе. Или это для устрашения. Когда она вышла из лифта в фойе, у нее жадно забегали глаза.
      – Добрый вечер, - сказала она. - Я Джеральдина из Каза-Бьянки.
      – Проходите, пожалуйста. - Я вела себя, как будто она пришла ко мне на вечеринку. Что ж, я часто чувствую на вечеринках такую же скованность.
      Птичья клетка подняла нас в Перспективу.
      – Простите, - заговорила Джеральдина, - а остальную часть дома вы не включаете?
      – Нет. Только мои комнаты.
      – Жаль.
      Проходя по Перспективе, она ахала от восхищения. Сквозь облака цвета индиго мерцали звезды. Астероид горел на востоке, как неземная неоновая реклама.
      – Боже мой! - воскликнула при виде его Джеральдина. - Кстати, добавила она, когда мы поднимались по боковой лестнице, - боюсь, что нам потребуется подтверждение вашего права на владение имуществом, которое вы собираетесь продать. Вы знаете об этом?
      Она думала, что я десятилетняя девочка и мне можно заморочить голову. А что - она может. Я прочувствовала к ней отвращение. Мне уже хотелось, чтобы внезапно приехала мать и положила всему этому конец. Что я делаю?!
      – Вот, - показала я свои апартаменты, где успел уже прибраться один из космонавтов.
      – Ага, - сказала Джеральдина. - По телефону вы говорили, что идет абсолютно все.
      – Если вы можете дать приемлемую цену, - мой голос дрожал.
      – Какого же дьявола вам отсюда уезжать? - удивилась Джеральдина.
      – Я собираюсь жить с любовником, - объяснила я. - И мама хочет сменить обстановку.
      Джеральдина открыла свою большую сумку, вытащила оттуда портативный мини-компьютер и пристроила его на столике.
      – Я только посмотрю ваше право владения, если не возражаете.
      Я протянула ей ленту с описью. На ней был мой личный код и устное описание всего, что находится в комнатах. Верность описания должен проверить компьютер. Опись Деметра хранила у себя, но я послала за ней космонавта.
      Пока компьютер занимался своим делом, Джеральдина кружила по комнате, колдуя с маленьким калькулятором над каждой вещью.
      – Компьютер сейчас закончит, - сказала она. - А у вас есть очень хорошие вещи. Я думаю, большинство из них Каза-Бьянка сможет взять.
      – Еще одежда. Шкафчик с косметикой. Парикмахерский узел. Все ленты. Можете забрать, если хотите, все, что найдете в ванной, в уборной.
      – Ну, я сама этого делать не буду, - одернула она меня.
      Я стушевалась и едва удержалась от извинений.
      – Что ж, - проговорила Джеральдина, - очень надеюсь, что ваш любовник сумеет вас всем этим обеспечить.
      На этот раз я промолчала. Это уж мое дело. И дело моего любовника, моего возлюбленного. А чем он мог меня обеспечить?
      Я отворила кукольный шкафчик.
      – Ого! - воскликнула Джеральдина. - Да некоторые из них... - она осеклась. - Конечно, подержанные игрушки продать труднее. Но эти, кажется, сохранились хорошо. Вы вообще-то играли в них?
      – Они долговечные.
      Мать не хотела, чтобы моя агрессивность по отношению к игрушкам отражались на них, и поэтому покупала только такие, у которых не выпадали волосы и не отваливались уши. Там был единорог-качалка без единой царапины, медведь с блестящей угольно-черной шерстью.
      "Вот видите, - мысленно сказала я им, - вас все-таки купят, полюбят, будут с вами играть." Плакать перед Джеральдиной было нельзя. И я не стала.
      Я налила себе вина, а ей не предложила. Все равно она меня ненавидит.
      Компьютер зажег белую лампочку и выдал клочок бумаги. Джеральдина внимательно прочитала его.
      – Да, все в порядке. Я включаю сканирование. Вот. Сменный отдел доводит до вашего сведения, что завтра же мы готовы начать. Или сегодня поздно вечером, если хотите.
      – Боюсь, что мне нужно до завтра уже все закончить. И потом деньги. Или я договариваюсь с другой фирмой.
      – О, что вы, - сказала Джеральдина. - Обслуживание у нас быстрое, но не настолько же. Да у вас нигде и не получится быстрее.
      – Тогда простите, что отняла у вас время. Она взирала на меня с удивлением.
      – Ну хорошо, - сказала она. - А что за спешка? Ваша мать об этом знает?
      – Компьютер же вам ясно сказал, что эти комнаты - моя собственность.
      – Так. А мама и не знает, что птичка собралась улететь из гнезда. Верно?
      Мать знала. Я же сказала ей.
      Джеральдина посмотрела на белый кожаный саквояж.
      – Что в нем? Можете не говорить. Немного одежды, коробка любимой косметики и фото дружка. Ваш юноша тоже состоятельный?
      Компьютер зажег желтую лампочку и отключился. Сканирование было закончено.
      – А ванная и спальня? - спросила я.
      – О. Фред видит сквозь стены. А вы?
      Я заставила себя обернуться и взглянуть на нее. Глаза увлажнились, но я не мигала. Зрачки были твердыми и жесткими. Мое лицо как будто стало серебряным.
      – Я хочу, чтобы мне позвонили не позже, чем через два часа. Если условия меня устроят, то машина для перевозки должна прибыть через час после этого.
      – Да, мадам, - сказала Джеральдина. - Я передам ваши требования.
      – Если мне не позвонят до десяти часов, я обращусь куда-нибудь еще.
      – Да кто же будет этим заниматься на ночь глядя, - возразила она, запаковывая компьютер и убирая калькулятор. - Я могла бы вам это устроить, - сказала она и взяла в руки пятнистую пантеру. - Могла бы.
      Я туго соображаю. Она целую вечность простояла с пантерой в руках, пока до меня дошло, на что она намекает. Я перепугалась, будто нарушила этикет. Я не знала, как поступить. Пока я собиралась с мыслями, Джеральдина поставила пантеру обратно и твердыми шагами вышла из комнаты.
      Я догнала ее у лифта и сама нажала кнопку. Она смотрела мимо меня печальными густо накрашенными глазами. Мне было очень интересно, у всех ли она вымогает ценные вещи. Если да, то, наверное, ее квартира загромождена этим барахлом, его уже накопилось столько, что скоро она сможет бросить работу. Мне стало жаль ее, женщину с дряблой кожей и плотоядными ногтями.
      Выйдя в фойе, она сразу направилась к нижнему лифту, но у дверей задержалась, обернулась и посмотрела на меня.
      – Жить в бедности, - сказала она, - будет для вас очень тяжело. Но мне кажется, что у вас должно получиться.
      Я была потрясена.
      – Джеральдина, - закричала я, оставив смущение, потому что мне очень захотелось подарить ей эту пантеру и недомолвки стали неуместны, - куда мне послать...
      – Бросьте, - перебила она. - Вам пригодится любая ценность, за которую можно получить деньги.
      Двери закрылись. Я плюхнулась на полу в фойе, размышляя, не оказывалась ли она в свое время в такой же ситуации, и встала, только когда зазвонил телефон. Это была Каза-Бьянка. Они подъедут к полуночи и выплатят мне такую сумму, какой я в руках никогда не держала. Ее должно было хватить.
      Угадайте, что я сделала, когда фургон из Каза-Бьянки увез все мои вещи? Конечно, заплакала. Уходила вся моя старая жизнь. Странно, но я вряд ли когда-то всерьез о ней задумывалась, а когда, наконец, задумалась, она стала казаться совсем не моей. Я бродила по быстро пустеющим комнатам, увертываясь от автоматов, и плакала. Прощайте, книги, прощайте, мои ожерелья, прощайте, шахматы из слоновой кости. Прощай, мой черный мишка.
      Прощай, мое детство, мои корни, прощайте, вчерашние дни. Прощай, Джейн.
      Кто же ты теперь?
      Я сделала записи для матери и оставила ленту на консоли, чтобы та, войдя и включив свет, сразу увидела ее. Я старалась изъясниться, хотя вряд ли это у меня получилось. Я сказала, что очень люблю ее и скоро обязательно позвоню. Я попыталась объяснить, что я сделала. О Сильвере я не сказала ничего. Ни слова. Хотя говорила я только о нем. Наверное, просто повторяла его имя без конца. Я знала, что она поймет. Мудрая, добрая, самая лучшая мама на свете. Я ничего не могла от нее скрыть.
      Я взяла свой белый саквояж с чеком Каза-Бьянки на предъявителя и в четыре часа утра полетела в город на флаере. Там сидела шумная компания, в мой адрес летели грязные шуточки - на большее они не решались, не без основания опасаясь полицкода. Но я все равно боялась их. Я никогда близко не сталкивалась с такими людьми: в позднее время брала такси, ходила только по ярко освещенным улицам, а если замечала что-то подобное, то всегда переходила на другую сторону. Меня, наверное, защищала аура матери, а теперь, в добровольном изгнании, я уже не имела этой защиты.
      Сейчас мне страшно все это вспоминать. Я до сих пор еще не верю, что сделала это. Из будки у подножия Лео-Энджес Бридж я позвонила в бюро срочной аренды, подала заявку и поехала на такси по адресу, который мне там дали.
      Смотритель был человек - он жутко ругался, что я подняла его с постели. Было еще темно. Ближайший фонарь горел в пятистах футах. Мое окно выходило на развалившееся кирпичное здание с торчащими железными балками. Не знаю, что там было до землетрясения, но рядом все поросло сорняками. Все это я увидела, когда сквозь грязное окно пробился дневной свет: осенние краски поросшего сухой травой пустыря привели меня в уныние.
      Я, конечно, не могла заснуть, съежившись вместе со своим саквояжем на старой тахте возле окна. Я понимала, что оставаться здесь нельзя, что я должна идти домой. Но где мой дом?
      Когда наступил день, я сидела все на том же месте. Я понимала, что должна отправиться сначала к Египтии, а потом к Кловису. Отдать деньги Кловису, уговорить Египтию. И забрать Сильвера. Теперь я могу купить его, как Каза-Бьянка купила мою мебель. Он принадлежал бы мне. И все же я была не в состоянии ни купить его, ни владеть им. Не могла привести его в это страшное место.
      Я задремала, а когда проснулась, день уже догорал между железными балками. Живот подвело от голода, ведь я ничего не ела, кроме сэндвича, который сделала на кухне. Еще выпила воды из крана в замызганной ванной, которая все же имелась в снятой мной квартире. Вода пахла химией и, наверное, кишила микробами.
      Скоро мать вернется домой. Что она станет делать? Я едва не обезумела, представив себе ее потрясение, когда она увидит комнаты без мебели и без меня. Только сейчас я начинала понимать, что натворила. Я хотела было срочно бежать вниз, к платному телефону в фойе по разбитым цементным ступеням: лифт здесь вообще не работал. Но не сделала этого - я боялась, ужасно, дико боялась Деметры, которая хотела мне только добра.
      Наконец, я вынула блокнот, который положила в саквояж вместе с деньгами и одеждой, и начала записывать вторую часть того, что со мной приключилось.
      Когда стало совсем темно, я включила голую лампочку, которая давала мало света, но стоила денег, и это меня очень беспокоило. До конца месяца у меня осталось три сотни. На что мне их потратить? Ночью я замерзла, мне хотелось включить радиатор. Или еще можно потерпеть?
      Между балок зажглись звезды. Эта улица так и называется - улица Терпимости.
      Сильвер, ты нужен мне. Все это я затеяла ради тебя, так как же я могу упрекать тебя в чем-либо? Я для тебя - ничто. (Кто знает, не противно ли тебе прикосновение настоящей плоти?) Но с тобой я была красивой. Всю ночь и утро, когда ты был со мной: красивой я никогда раньше не была.
      Я так устала. Завтра я должна принять окончательное решение.
      Пролетел флаер. Здесь тихо, и слышны свист воздушных линий и шум города, который никогда не ложится спать.

Часть 3