Лето накрыло Москву теплой шапкой дневной жары, смога и духоты. Солнце, еще недавно, весной, радовавшее всех, раздражало, пешеходы укрывались от него в тени домов и поредевших в центре города деревьев. По вечерам где-то в стороне громыхали громы и мелькали зарницы. Но гроза, настоящая московская гроза, в несколько минут затопляющая улицы бурным потоком воды, смывающая все – и грязь, и пыль, и усталость с лиц людей, еще ни разу не ворвалась в город. А редкие поливальные машины только вызывали ностальгию по далекому детскому прошлому, когда можно было искупаться под щедрой струей и бежать за ней, и пританцовывать, и что-то невразумительно кричать...
      Ресторан «У Ариши» прятался в паутине переулков, сбегающих к прославленным Патриаршим прудам в их старомосковской тишине и неторопливости, и не верилось, что в каком-нибудь полукилометре отсюда бурлит вечно перегруженное Садовое кольцо, суетятся люди, устремляясь в подземные переходы и метро, а торговцы нахально навязывают прохожим ненужные им вещи.
      Ресторан был известен лишь постоянным клиентам. Шесть столиков на четыре, как принято говорить, посадочных места и шесть столиков на двоих давали за вечер небольшой, но устойчивый доход его владелице Арине, что позволяло ей время от времени летать в Европу за ресторанными новостями. Правда, главной фишкой ресторана была не кухня, хотя и отличная, а живая музыка: пять раз в неделю здесь играла, а точнее было бы сказать, импровизировала на скрипке по заказам посетителей Каролина Сенчковская, для близких Лина. В ней удивительно сочеталась тихая мечтательная прелесть в грустных глазах и вспышки яркого темперамента, а то и откровенной взбалмошности. Тогда она совершала необдуманные, порой нелепые поступки, ставя в тупик друзей, а подчас и себя. Если прибавить к этому любовь к стихам, которые Каролина вдруг, ни к селу ни к городу, начинала декламировать, а также привычку мысленно иронизировать и комментировать события, что иногда прорывалось в язвительных репликах, то можно понять – такой характер не всякому был по душе. Но ближайшая подруга Сенчковской, Ариша любила ее, а не просто терпела, как говорили злые языки, поскольку была Каролина редкостной ресторанной музыкантшей. В наше время уже стали забывать, что это такое. Искусство кабацкой музыки, игры между столиками, за которыми едят и пьют случайные люди, пришло к нам с цыганами и стало уходить вместе с ними, когда таборы начали потихоньку, незаметно распадаться на ансамбли, а затем на трио и дуэты. Каролина была, что называется, слухачка от Бога, запоминала с лету огромные куски мелодий и обладала великолепным звуком. Но Московскую консерваторию не закончила, ибо ей приспичило рожать на втором курсе, а потом и на четвертом. Она так и осталась лауреатом какого-то студенческого конкурса в одной из европейских стран, без диплома об образовании и без перспектив. Характер у нее, при всем при том, был мягкий, хотя и взрывной. Так получилось, что ее мужчины, отцы ее детей, быстро догадывались, что могут переложить на нее заботу о своих отпрысках, и один за другим истаивали в загадочной дали, а если выражаться современным языком, попросту сваливали... Каролина безропотно тащила на себе груз содержания семьи из троих детей. Да, уже троих, потому что как только она собралась сдавать экстерном за полный курс, преодолев невероятные препоны, у нее опять случился роман и опять беременность. Словом, трое детей: Мишка, Дина и Андрей, если по ранжиру, все от разных мужчин – назовем их, из уважения к Лине, мужьями, – сидели на ее шее. Отцы помогали по возможности, от случая к случаю, так сказать, спорадически, ибо эту помощь иначе как пародией назвать было трудно. Много лет назад, когда Каролина залетела в третий раз, Арина спросила, почему бы ей не сделать аборт. Та возмутилась, ответила, что с ее точки зрения аборты противны человеческой природе, Богу и безнравственны и что она любит детей...
      Сегодня, перед работой, она зашла в ОВИР получить заграничный паспорт. Отдел располагался недалеко от ресторана, но она уже два месяца никак не могла набраться мужества туда зайти: знающие люди говорили ей, что там очереди, а она их не любила, больше того, даже боялась, так как в очередях терялась и от закомплексованности хамила, начинала бороться за справедливость. Солидную толику в нерешительность добавляло еще и то, что у нее была постоянная виза в Италию, чудом полученная во время белой Олимпиады благодаря Арине и Союзу рестораторов. Тогда, по рекомендации подруги, итальянцы пригласили ее на неделю, она понравилась, и приглашение продлили, потом сделали визу аж на целых два года. Почему два? А кто их знает, спасибо и за это. И вот теперь она жутко боялась, что при смене паспорта что-то там не так переклеят или переложат и драгоценная виза не сохранится. Каролина никогда не могла понять всех овировских тонкостей, но визой дорожила: она собиралась еще не раз побывать в Италии. Помимо того, что это помогало в финансовом отношении, итальянцы ей нравились, хотя некоторые скептики и говорили, что туринцы и вообще пьемонтцы замкнуты, высокомерны, не впускают в свой мир. Чушь! Очень обаятельные и доброжелательные, говорила она всюду. Каролина даже начала учить язык, что было легко, ибо, как она сообщила подруге, половина итальянского языка состоит из музыкальных терминов. А остальное можно спеть и показать на пальцах. И потом она, хотя и ездила в Италию уже два раза, нигде, кроме Турина, еще не побывала, а так хотелось! Ей все говорили, что Турин совсем не типичный итальянский город и что обязательно нужно поехать в Тоскану, во Флоренцию – Фиренце, как произносили здесь название всемирно известного города. И еще оставалась вечной мечтой Венеция. Боже, как ей хотелось побывать там, вдохнуть воздух лагуны, чуть гнилостный, сырой, пронизанный запахом водорослей...
 
Тяжелы твои, Венеция, уборы.
В кипарисных рамках зеркала.
Воздух твой граненый. В спальне тают горы
Голубого дряхлого стекла.
 
      Почему вспомнился Осип Мандельштам, когда, на ее взгляд, о Венеции лучше написал другой Иосиф, Бродский?
 
      В ОВИРе очередей не было, Каролина управилась за полчаса, страшно удивилась и обнаружила, что у нее масса свободного времени. До начала работы в ресторане оставалось еще несколько часов. Ехать на это время домой не имело смысла, тащиться на пруды, кормить лебедей, что она часто делала в перерыв, не хотелось. Она вздохнула и побрела в ресторан – так старая лошадь привычно сворачивает к конюшне, вместо того чтобы побегать по травке. Скрипка в твердом футляре удобно висела на плече, похлопывая ее по аппетитным ягодицам, обтянутым выцветшими джинсами. Туфли на высоких каблуках цокали – ничто не могло заставить ее отказаться от шпилек, хотя, казалось бы, при ее вполне приличном росте пять лишних сантиметров не столь уж и важны. Но, как она искренне считала, слишком длинных ног не бывает. От ног – она ими гордилась – мысли привычно перешли к безнадежности ее положения. Сорок лет, куча детей, нет определенной работы, хотя по нынешним временам, когда стало вовсе не столь уж необходимо иметь диплом, ее взяли бы в оркестр, но... Она не могла себе позволить сидеть в оркестре, ездить на гастроли и получать пристойную, но все же скудную, ограниченную контрактом зарплату. На такие шиши содержать троих детей невозможно. Вот и приходилось суетиться, играть в ресторане и, смирив гордость, брать щедрые чаевые – футляр от скрипки, приглашающе распахнутый, всегда лежал рядом с ней на пандусе, – а затем мчаться с цыганами куда-то за город, на всю ночь, к очередному олигарху, возжаждавшему тоски и песен... К счастью, цыгане ее не забывали, приглашали часто. Она гордилась тем, что именно ее эти гениальные природные музыканты, рождающиеся со скрипкой или гитарой в руках, выделяли и признавали за свою, равную им в искусстве импровизации. И потом у цыган все было честно: если твоя доля составляла сто долларов, то ты получала именно сто, а не так, как нередко бывало, когда работаешь с каким-нибудь российским жуликоватым продюсером, приехавшим завоевывать столицу из Козлодранска – даже все оговорив, при расчете такой деятель норовил урвать еще десяточку...
      В дверях ресторана ее встретил улыбкой охранник Валера, коренастый качок из бывших десантников, о чем говорил уголок тельняшки, выглядывающий из ворота его куртки. Их взаимная симпатия объяснялась во многом тем, что Михаил, старший сын Каролины, бугай под метр восемьдесят три ростом, служил срочную в ВДВ, о чем мечтал с пятнадцатилетнего возраста. Валера говорил, что Мишке повезло, он успел попасть в элитные войска до того, как их перевели на контрактную основу. Каролина первый год все спрашивала Валеру, как там обстоит с дедовщиной. Охранник смеялся и успокаивал ее, мол, «в ВДВ дедовщины не бывает, не по штатному расписанию дедовщина в десантуре». Во второй год службы Михаил вошел сержантом, и Валера с улыбкой превосходства объяснил ей, что сержант в хорошей части даже выше, чем прапорщик...
      –?Вы сегодня раненько, Каролина Андреевна.
      –?Образовалось окошко, Валера.
      –?Когда сын возвращается?
      –?Послезавтра, если ничего не случится.
      –?А что может случиться?
      Действительно, что может случиться?
      «Да все что угодно», – подумала Каролина.
      –?В армии как часы: приказ подписан, и все. – Валера с явным сожалением вздохнул.
      Гражданская жизнь была не по нему, и если бы не семья – он женился в первый же год по возвращении из армии, – то скорее всего стал бы контрактником.
      Треп был пустым, необязательным, но Валера излучал доброжелательность, от него веяло теплой, здоровой силой и надежностью, и еще Каролина женским безошибочным чутьем ощущала, что она, сорокалетняя баба, ему, двадцатипятилетнему мужику, симпатична. А это всегда приятно, хотя и бессмысленно.
      –?Хозяйка явилась? – спросила Каролина, завершая разговор.
      –?Пришла, – отредактировал ее амикошонское словцо «явилась» охранник. – С мужиком, – заговорщицки подмигнул он.
      Арина, красивая молодая разведенка, веселая, добрая и умелая хозяйка ресторана, в личной жизни была до удивления несчастлива. «Видно, в понедельник меня мама родила», – говаривала она. Несложившаяся женская судьба. Правда, за Арину все в ресторане переживали, радовались ее романам, огорчались, когда они заканчивались раньше, чем, по мнению общественности, следовало бы. В смысле, не следовало предложение руки и сердца. А Лину любили, но считали счастливой, самодостаточной женщиной, у которой все есть. Что – все? Куча детей, сорок необратимых годов, крохотная квартирка, где одна комната наполовину занята двухэтажной кроватью, а на вторую половину – стареньким пианино, и другая комнатенка, где она спала с Диной. Именно это обстоятельство до известной степени способствовало высоте ее «облико морале», говаривала она Арине со смехом – пойди разберись, правда это или только привычная шутка. И даже эта крохотная комната вдобавок была перегорожена книжным шкафом, словно сертификатом интеллектуальности, из-за присутствия которого не пригласишь гостей и не повернешься. И никаких перспектив на получение квартиры. Где она, бесплатная жилплощадь по количеству прописанных членов семьи, что была обещана при Софье Власьевне почти каждому москвичу и надо было только ждать? Сгинула вместе с Горби? О Софье Власьевне Лина не жалела – она почти и не успела пожить при ней и знала только, что в стипендию можно было уложиться, если, конечно, решительно перейти на кефир и макароны. Теоретически. Практически же ей помогала мать, работавшая до последнего часа своей жизни. И была еще пенсия за отца, кадрового офицера, погибшего в Афганистане. Хоть маленькая, но она регулярно поступала на сберегательную книжку при жизни матери...
      Да, рожала Каролина бездумно, но не колеблясь, хотя иногда и называла себя крольчихой. Мать не отговаривала. Единственное, что она категорически не разрешала, – прописывать очередного папашу в их двухкомнатной квартире. И оказалась права. Каролина иногда представляла себе, что было бы, если бы она не послушалась матери и прописала вначале одного, а потом и второго, промелькнувшего метеором мужа в их квартире? Слава богу, хоть квадратные метры сохранила для детей, хотя что для них, четверых, жалких тридцать два квадратных метра жилой, к счастью, довоенной, то есть с высоким потолком, площади? Ей лично уже ничего не светит – многодетность, как основа для требования улучшения жилищных условий, отпала, да и дети выросли, ну а купить за безумные деньги что-нибудь даже на окраине, там, где метры числом поболе, ценою подешевле, она и не мечтала. И вообще, что она будет делать, когда иссякнут силы и уже не будет возможности играть весь вечер перед пьющим и жующим залом, приплясывая, перекидываясь шутками с клиентами и кося глазом на медленно наполняющийся зелененькими бумажками футляр скрипки? Лучшая подруга, Арина, платила ей номинальную зарплату, да и ту называла зряплатой, и ее семейный бюджет во многом зависел от чаевых. Правда, последнее время дети вдруг стали сами прирабатывать. Дина как-то снисходительно объяснила ей, что студент может, если не дурак, зарабатывать в Москве чуть ли не полтысячи в месяц – зеленых, естественно, и потому не торопится заканчивать вуз. Да, за каких-то пятнадцать лет все изменилось...
      Каролина вошла в малый зал.
      Можно было пройти кружным путем, через служебный коридор и через подсобку за кухню, туда, где располагалась ее гримерная, как громко именовалась каморка с зеркалом и шкафчиком. А можно было пройти через большой зал и прямо проследовать к себе.
      Она так и сделала.
      В большом зале, за столиком на двоих, рядом с крохотным подиумом сидела Арина в изящном французском дневном костюмчике и при полном макияже, а рядом причина этого не совсем уместного днем «намаза» – мужчина в замшевой куртке изумительного, светло-серого цвета. Он оглянулся, и Каролина с ужасом поняла, что пропала.
      Высокий, седой, с моложавым лицом, светлоглазый, – да, Господи, при чем здесь отдельные черты? Это было как удар молнии. Мгновенно она все про себя поняла и, заглянув на века вперед, узнала, что жизнь ее безнадежна, что она нелепая, привязанная к земле курица, и вообще старая дура, коль позволяет себе такую роскошь, как влюбляться с первого взгляда...
      –?Познакомьтесь, это моя скрипачка, Каролина Сенчковская, – донесся до нее, как через вату, голос Ариши.
      –?Алекс, – представился мужчина. Голос у него оказался сочным, звучным, что-то вроде баритонального баса, как раз такой, как надо, чтобы внушать доверие глупым курицам, вроде нее, и демонстрировать мужественность обладателя. – Вы носите скрипку, как омоновец свой «калашников», – улыбнулся он.
      Почему сотни людей видели это и никому в голову не пришло такое простое сравнение? А ведь ей всегда казалось, что оно лежит на поверхности.
      –?У каждого свое оружие, – ответила она.
      –?У вас есть польские корни?
      –?Почему вы так решили?
      –?По звучанию вашего имени.
      –?Я не люблю свое имя. Друзья называют меня просто Лина, – сказала она и пунцово покраснела. Получилось как приглашение в друзья.
      Он так и понял.
      –?Я был бы рад услышать вашу игру, Лина.
      –?Так за чем дело стало? Пять дней в неделю, кроме понедельника и вторника. – Боже, она ли это? Когда она так смело и отвязно разговаривала с мужчиной, если в этот момент не играла на скрипке? Каролина наткнулась взглядом на ставшие вдруг злыми, сузившиеся глаза лучшей подруги и поспешила распрощаться.
      «Ничего, – подумала она, – отсижусь в своей конуре, оклемаюсь от шока, почитаю что-нибудь, кстати, там у меня Улицкая недочитанная валяется... А вечером со скрипкой наперевес в зал... И никаких Алексов».

      К счастью, Алекс в этот вечер в ресторане не появился. Ни он, ни Арина. Каролина играла вяло, никак не могла поймать то вдохновение, когда чувствуешь, что весь зал в твоих руках и повинуется малейшему движению твоей души, переданному смычком. И как сигнал, что играет она плохо, нарастал шум голосов...
      К двенадцати, к закрытию, появилась дочь Дина. Она считала себя обязанной провожать мать домой после того, как какие-то пятнадцатилетние отморозки напали на Каролину и чуть было не отняли скрипку – к счастью, мимо проезжал милицейский патруль...
      В ресторане Динку все обожали – от шеф-повара и до старенькой уборщицы. Впрочем, ничего удивительного – Динка выросла здесь и даже, бывало, уроки делала за разделочным столом, консультируясь со всеми на кухне.
      Она чмокнула мать в щеку, шепнула: «Ты бы им еще Чайковского забацала, смотри, спят все», – и села за столик для персонала. Завсегдатаи к ней привыкли, несколько лет назад наиболее активные начали подбивать клинья к смазливой девчонке, но дитё продолжало расти и когда вымахало за метр восемьдесят и получило какой-то пояс по карате, «активисты» отвалились – что-то было в Динкином поведении такое, что не располагало к заигрываниям. Дикая собака Динка... Вообще, стремительно выросшее дитё оставалось для матери сплошной загадкой. Когда она успевала учиться, где, в какие секции ходила, как умудрялась не только грызть молодыми зубами гранит науки, но и приглядывать за двумя братьями – старшим Михаилом, младшим Андреем, – мать не представляла. Когда старшего призвали в армию, Дина все свои необузданные заботы и немереные силы обрушила на младшего, Андрея...
      Каролина продолжала играть что-то сентиментальное, поглядывая на дочь, и размышляла: как же так получилось, что, несмотря на вереницу приходящих нянек, глупых, вороватых, иногда пьющих втихую, но обязательно недорогих, по ее бюджету, – таких только и могла она себе позволить, – вопреки всем продленкам и спортивным секциям, где гнали результат и не думали о воспитании, все трое ее детей выросли такими замечательными?
      Она удивилась своим мыслям, но потом поняла, что смотрит на детей глазами мужчины, точнее, Алекса. Стало тоскливо, скрипка в ее руках заплакала, жалуясь, она поймала на себе удивленный взгляд дочери и без паузы нырнула в зажигательный ритм чардаша.
 
      ...Младший, Андрей, уже спал. У него в школе шли экзамены, и, как дисциплинированный человек, он ходил на все консультации, хотя в них не нуждался. Его одежда была аккуратно сложена на тумбочке у двухъярусной кровати, школьный рюкзак стоял у двери – протяни руку перед выходом и возьми, на кухне все прибрано, чай заварен и накрыт допотопной ватной бабой, унаследованной от дедов, замоскворецких водохлебов. Андрей, шестнадцатилетний крепыш, уступающий ростом и старшему и даже Динке, мечтал пойти служить в десантники и потому с десяти лет занимался в секции боевых искусств, хорошо бегал на лыжах, стрелял, увлекся армрестлингом и теперь страшно переживал, что с этого года срочного призыва в десантные войска не будет и части перейдут на контрактную систему комплектования.
      –?Так что сегодня у тебя произошло? – спросила дочь, разливая чай по толстостенным кружкам. – Не отмалчивайся, мать. Я тебя насквозь вижу.
      –?Ничего не случилось, дитё. Не настырничай. Лучше расскажи, как день прошел.
      –?Замечательно.
      У Дины все дни проходили только замечательно. Она перешла на второй курс Плехановского, куда поступила сама, без репетиторов и блата, чем страшно гордилась, училась легко, так же легко «свалила» сессию, сейчас подрабатывала секретаршей в небольшом, но твердо стоящем на ногах банке, летом, подкопив денег, собиралась смотаться во Францию, в Мон Сен-Мишель – была у нее такая мечта, посмотреть на увенчанный замком остров, где располагались самые дорогие в Европе отели.
      –?Шеф строил глазки.
      –?А ты?
      –?А я подошла к нему – он мне как раз по ключицу, погладила по головке и сказала, что я слишком его уважаю, чтобы омрачить нашу дружбу примитивной койкой.
      Каролину уже года два не особенно сильно коробил современный язык дочери.
      –?А он?
      –?А что он? Сказал, что мог бы взять меня в Мон Сен-Мишель.
      –?Откуда он знает о твоей мечте?
      –?Сдуру как-то спикнула, в смысле болтанула.
      –?Ну и что?
      –?А ничего. Не поеду я в Мон Сен-Мишель. Ни с ним, ни сама. А пойду завтра искать новую работу...
      –?Он тебя выгнал? – не сразу сообразила мать.
      –?Я сама ушла. Не люблю, когда меня лапают.
      –?Даже так?
      –?Угу. Усадил, жирная скотина, стал плечики оглаживать, потом по спинке эдак, будто массаж расслабляющий делает, а ручонки горячие и сам сопит. Как он целый месяц держался, виду не показывал, ума не приложу.
      Дина давно не была девственницей, как, вероятно, большинство ее сверстниц. Первым ее мужчиной был тренер по карате, сорокалетний красавец-тяжеловес, знавший, как мать подозревала, все приемы не только в карате, но и в камасутре. Каролина предпочитала об этом не задумываться, но все равно, иногда ее лицо при разговоре с дочерью заливала горячая волна необъяснимого смущения... Два с половиной года назад тренер сломал ногу, что называется, на ровном месте, перелом оказался сложным, что-то не срасталось, не утешали и именитые консультанты, словом, ему пришлось уйти с тренерской работы, и он стал массажистом. Динка не пожелала работать с другим тренером и тоже ушла из секции. С Никичем она сохранила чисто дружеские отношения и иногда заглядывала к нему в массажный кабинет – посплетничать о знакомых спортсменах.
      После Никича, как догадывалась по некоторым признакам Каролина, у дочери было несколько мужчин, и все значительно старше ее...
      –?Жаль, конечно, больно место хорошее, – сказала Динка. – И бабки приличные, и люди в целом человекообразные. Ладно, мать, ты не отвлекайся, рассказывай, что с тобой сегодня?
      –?Ничего. Давай спать...
      –?Давай... Кстати, я сегодня сразу же и расчет полностью получила, на Европу не хватит, так что давай с тобой устроим Мишке шикарную встречу.
      –?В смысле?
      –?Ну, купим фенечки кое-какие. Он же небось ни во что не влезет. Джинсы реальные, тишотку... И встречу в кабаке. Не за столиком для персонала, а за столом на четверых, и чтобы ты не играла. А еще лучше – в другом ресторане.
      –?Ты вначале на работу устройся.
      –?Это-то не волнуйся, устроюсь. Значит, договорились?
      Сопротивляться напору дочери Каролина не умела. И вообще, она несколько терялась перед своим дитём, смотрела на нее, как на чудо, и про себя называла иногда инопланетянкой.
      –?Договорились. Ложись спать, неугомонная. Ничего со мной сегодня не произошло, не выдумывай.
      Они легли. Дина подсунула ладошку под щеку, протяжно и сладко вздохнула, и через минуту Каролина с завистью услышала равномерное дыхание дочери.
      А на нее навалились мысли.
      Она не обманывала себя. Прекрасно понимала, что влюбилась с первого взгляда, безнадежно, так, как никогда еще не влюблялась. Она подумала и честно поправила себя – так, как влюбилась двадцать лет назад в Мишкиного отца... Вспоминать об этом не хотелось, ибо тогда разочарование наступило через год, прорвалось через три года, когда Мишке было уже полтора, а расставание длилось еще год, мучительно, с надрывами, унижениями, просьбами матери не спешить, подумать... Мать сама прошла все круги мучений матери-одиночки, так как отец, красавец-майор, погиб в Афганистане в самом начале этой нелепой, никому не нужной, заранее проигранной войны. Мать, вольнонаемный врач полевого госпиталя, после гибели отца села на иглу. И хотя говорили, что для врача сие нетипично, мать опровергла утверждение своим страшным примером. В Москве она излечилась от пагубной страсти, но восстановить подорванное здоровье уже не могла, да и не хотела, благо Каролина благополучно росла под присмотром бабушки, особых хлопот не требовала, успехами в Центральной музыкальной школе радовала, поступила в консерваторию и вдруг – бац! – роман на первом курсе, рождение ребенка, академический отпуск, треволнения... Потом развод...
      «Боже, сколько же я горя принесла маме, – подумала Каролина. – Счастье еще, что она с Мишкой успела поняньчиться, нацеловаться, наиграться перед тем, как вдруг, неожиданно, умерла от остановки сердца во сне. Вот так: шла, шла и остановилась...»
      Мысли начали путаться, но все чаще возвращались к Алексу. Странно, его лица она не помнила, только серую великолепную замшевую куртку. А вместо лица – седые виски. И еще злые глаза Ариши. Так она и заснула, невнятно оправдываясь перед лучшей подругой – в чем, и сама не могла бы объяснить в полусне.
 
      Проснулась Каролина поздно.
      Детей не было. На кухонном столе лежала записка. Четким почерком Дины было написано, что матери надлежит подготовиться к приезду Мишки и что деньги на праздник она оставила на кухне, в ящике стола. Там и доля Андрея.
      Каролина не удивилась. Последний год Андрей время от времени вносил в семейный бюджет заметные суммы. Сам отмалчивался, но Динка призналась, что он стал ходить в одно место, где тусуются любители армрестлинга – потягаться на локотках. Армрестлингом он увлекся недавно, и неожиданно у него пошло. Многие, покупаясь на его юношеское, покрытое нежным пушком лицо с пунцовым румянцем, выходили против него, закладываясь на солидные суммы. Он часто выигрывал. Но случались и проигрыши. Правда, по словам Дины, баланс получался в его пользу. Каролина тогда разволновалась, решила провести воспитательную беседу, но дочь ее отговорила, пообещав, что будет сопровождать брата в качестве телохранителя и наставника.
      –?Какой из тебя телохранитель, дитё? – воскликнула Каролина.
      –?Мать, может быть, пояс у меня и не черный, но ребром ладони я любого мужика, если он не каратист, положу.
      –?Боже мой, этого мне только не хватало!
      Словом, с детьми было одновременно и спокойно – росли хорошими, без особых хлопот, – и в то же время беспокойно – уж больно один в одного, все оказались боевыми, словно не от разных отцов, а от какого-то бойцовского петуха появились на свет. Она жаловалась подруге, но Ариша успокаивала, говорила, что время такое, когда лучше быть агрессивным, сильным, напористым, чем интеллигентной мямлей, хотя агрессию Каролина ни в ком не одобряла.
      Она приняла душ, позавтракала, посчитала свои деньги в ящике тумбочки и те, что оставила Дина. Должно хватить и на подарки старшему, и на пристойную встречу в ресторане. Подумала, что, может быть, не стоит идти в чужой, незнакомый и шикарный, но как-то так получалось в последние годы, что она привыкла прислушиваться к советам дочери...
 
      По пути в гримерку Каролина заглянула в зал. Алекса в ресторане не было.
      Каролина уселась перед зеркалом и, оглядев себя критически, выпила рюмочку коньяка, закусив дешевенькой шоколадкой «Аленка». Одна-одинёшенька, словно алкоголик, подумала она. А может, надо говорить алкоголичка? Ну нет, к ней это слово категорически не подходит. Она пила редко, предпочитала красное вино, а коньяк держала, как лекарство. Точнее, как валерьянку – иногда вдруг накатывала на нее боязнь подиума. Откуда, после почти пятнадцати лет выступлений? Однокурсники, среди которых были и лауреаты конкурсов, успокаивали, говорили, что это в порядке вещей.
      Сегодня набросали ей в футляр от скрипки много, – кстати, она так и не решила для себя, что это: чаевые или гонорар? – так что она вызвала такси.

      Ночью Каролина спала на удивление спокойно. Проснулась против обыкновения рано, когда дети еще дрыхли, приняла контрастный душ, почувствовала себя на десять лет моложе и замешала любимые Андрюшины оладушки с ломтиками яблок. Он проснулся от запаха, высунул голову в кухню, не здороваясь, спросил: «Мишка звонил?» И узнав, что еще нет, исчез в ванной комнате. Потом умял целую миску оладушек, чмокнул мать в щеку, сказал, что все очень вкусно, и спустился во двор с гантелями.
      Старший позвонил с вокзала в Рязани в десять и сказал, что едет одиннадцатичасовой электричкой. Каролина вдруг разволновалась. Почему электричкой? А не в купейном, классным поездом? И почему не сказал, когда прибывает? А вдруг опоздает? Ужасно долго ждать... Что, если с друзьями сразу же пойдет куда-нибудь отмечать, как ей тогда быть? Динка, пылесосившая и без того вылизанную квартиру, цыкнула на нее:
      –?Мать, что с тобой. Два года ждала, не психовала, подожди еще несколько часов. Займись делом.
      Каролина послушно отправилась на кухню готовить праздничный обед, благо продукты дочь закупила еще вчера. Кухню свою она любила. Там было все старенькое, но с тщанием выбранное, испытанное, притертое, как пробка в старом хрустальном флаконе для духов. Она поставила бульон – Динка купила отличную мозговую косточку, умеет выбирать или мясники к ней неравнодушны? И стала шинковать капусту, так, как любит Михаил, мелко-мелко.
      Андрей вернулся, снова принял душ и умчался, сказал, что приедет прямо на вокзал.
      –?Да ты знаешь на какой? – крикнула вдогонку мать.
      –?Знаю, знаю...
      Дочь добродушно рассмеялась:
      –?Ну, мать, и вопросики же задаешь... Ты бы на себя посмотрела.
      Взъерошенная какая-то!
      –?Вот будешь ждать старшего сына из армии, я на тебя посмотрю...
      –?Когда у меня вырастет сын-призывник, никаких армий не будет!
      –?Твоими бы устами...
      Скоро по квартире стал расползаться оглушительно вкусный запах борща, который должен был успеть настояться до обеда, и нафаршированного чесноком мяса с черносливом. Ему надлежало томиться с зеленью в горшочках до самого появления на столе.
 
      ...Видимо, Алекс больше не появится в ресторане потому, что и тогда это был лишь случайный визит... Вот так всегда... Ну и ладно, больше она о нем не думает.
 
      На вокзале, расцеловавшись с матерью, братом и сестрой, Мишка стал оглядываться, крутить головой, беспокойно хмуриться. Ехавшие с ним дембели таращились на Динку с нескрываемым восторгом.
      –?Что с ним? – спросила заволновавшаяся Каролина у дочери.
      –?Думаю, девушка его не пришла, – шепнула ей на ухо дочь.
      Андрей ничего не замечал. Он снял с Мишки краповый берет, надел на себя, как маленький, вцепился в рукав куртки старшего брата, закинув его тяжеленный вещмешок за плечо, и все требовал рассказать, какой значок из целой коллекции на груди отставного сержанта что означает.
      В такси Мишка успокоился, смирился, что никто, кроме родных, встречать его не пришел, и принялся с жаром рассказывать какие-то смешные пустяки из последних перед дембелем дней.
      В ванной он долго плескался, наслаждаясь пенным гелем, потом вышел в новом, специально к этому дню купленном Каролиной банном махровом халате, покрутился перед зеркалом в коридоре, с удовольствием натянул тесноватые (по словам Динки – самый кайф) джинсы Levis 501, выбранную братом синюю тишотку, черную безрукавку тончайшей кожи с кучей кармашков на молнии, хотя было жарко, сел по требованию матери во главе стола, налил всем из запотевшей в фризере бутылки густую, как гель, водку, объявил, что вообще-то он не пьет, но на три дня взял time out, лихо опрокинул рюмку и навалился на борщ...
      Каролина смотрела на него, и что-то плавилось у нее в груди – Боже, до чего же красивый парень получился. Даже и не парень, а мужчина. Волевое лицо, твердые скулы, могучая шея. Руки бугрятся мышцами. А глаза остались мальчишескими, голубыми и в белесых ресницах.
      Томленое мясо в горшочках вызвало бурю восторга. Потом был кофе с «опрокинутой шарлоткой», любимым сладким блюдом ребят. Когда-то у матери не получился пирог с яблоками, они провалились сквозь недостаточно крутое тесто, она расстроилась, а дети придумали опрокинуть противень на блюдо так, чтобы яблоки оказались сверху. Быстро и с удовольствием умяли пирог, без конца нахваливая, и заказали навечно впредь для семейных торжеств это лакомство, «опрокинутую шарлотку», – название тут же придумал восьмилетний Андрюша. Вообще, странно – дети трех разных отцов обладали удивительно схожими вкусами. И даже внешне походили: светловолосые, светлоглазые, крутолобые, с прямыми короткими носами английских аристократов, на Каролину совершенно не похожие. У той в бесспорно славянском лице пряталась неуловимая ориентальность, а в серых глазах часто туманилась грусть. Дина говорила со свойственной ей категоричностью, что у матери внешность не для бала, а для будуара. Каролина так и не решила для себя, хорошо ли это.
 
      В начале восьмого Мишка встал, поблагодарил, извинился, чмокнул мать в щеку и сказал, что хотел бы пройтись по Москве, а может быть, и встретиться с друзьями детства. По своим делам быстро ушел и младший. Динка уселась читать английский детектив.
      Каролина растерялась, оказалось, что ей нечего делать. В ресторане она договорилась, что сегодня будет весь вечер играть на пианино Рита, ее постоянная аккомпаниаторша, талантливая девочка, окончившая в прошлом году Гнесинскую академию. Можно, конечно, присоединиться к дочери и сесть рядом с ней читать под торшером. Дома лежал новый журнал с новым романом Курчаткина, добротным, традиционным, многословным, достаточно интересным, чтобы скоротать вечер, но недостаточно, чтобы примириться с мыслью, что сын, которого она ждала два года, в первый же вечер ушел из дома...
      На книжных полках теснились поэты. Но что-то сегодня на поэзию не тянуло. А может, коль мальчишки разбежались, пойти в ресторан, поработать?
      Она долго мучилась, не зная, как ей поступить, потом решилась, подошла к зеркалу, причесалась, поправила макияж, взяла скрипку и небрежно бросила Динке:
      –?Я на работу.
      Дина, не поднимая головы от книжки, так же небрежно ответила:
      –?Я приду за тобой.
      Каролина даже немного обиделась – она терзалась, не знала, идти – не идти, а дочь восприняла все как обычно... Ну, да ладно. Она ее все равно очень часто не понимала, инопланетянку эдакую...
      –?Возьми такси! – крикнула ей вдогонку Дина.
      «Раскомандовалась», – подумала Каролина, однако такси взяла.
 
      Встретили ее тепло. Расспросили, как Мишка, сообщили, что клиенты Риту плохо слушают, разговаривают, она пошутила в ответ, сказав: если плохо слушают, значит, много кушают, пошла к себе переодеваться и попросила сообщить Рите о своем приходе.
      Алекса в зале не было.
      Не было в ресторане и Ариши.
 
      Стало грустно, но странным образом она успокоилась, неторопливо переоделась. Длинное синее закрытое платье ей очень шло. Каролина вышла в зал, положила футляр со скрипкой на привычное, известное всем завсегдатаям место на подиуме, раскрыла его, извлекла скрипку. Рита приветственно помахала ей рукой и сыграла несколько бравурных пассажей, нечто вроде выходного марша.
      Несколько верных поклонников зааплодировали. Она улыбнулась, послала залу воздушный поцелуй и заиграла хабанеру...
      Алекс появился около одиннадцати, когда Каролина, по просьбе знакомой пары, играла около их столика любимую ими мелодию.
      Он был один.
      Сердце екнуло и заколотилось так сильно, что она даже сфальшивила, поймала удивленный взгляд Риты, побледнела и пошла на ватных от волнения ногах на подиум, к пианино, словно к спасительному берегу.
      Алекс был в смокинге и белой бабочке, выделяясь на фоне демократично одевающейся публики Аришиного ресторана. Не думая, она почти без паузы заиграла популярную классическую мелодию в цыганской обработке. Алекс поднял голову от меню, уставился на нее, приподняв правую бровь, отчего на лице появилось выражение недоумения и одновременно заинтересованности.
      Ближе к двенадцати из-за углового столика поднялся незнакомый ей молодой мужчина в кожаной куртке, подошел к подиуму, бросил в футляр крупную зеленую купюру и сиплым голосом попросил не очень вразумительно:
      –?Сыграйте танец, знаете, такой грустный... вы в прошлый раз играли, я не успел спросить название, но очень печальный такой...
      Полонез Огинского, догадалась Каролина и взяла первую ноту, уверенная, что Рита поймет с первых тактов... Мужчина расплылся в улыбке и к столику не вернулся, а встал рядом с подиумом, покачиваясь в такт и всем своим видом показывая, что в этой конкретно жизни ему больше ничего не нужно...
      Когда она закончила, ей долго хлопали, словно дело происходило не в ресторане, а в концертном зале. Алекс тоже аплодировал, но Каролине показалось, что как-то снисходительно.
      Вошла Дина, тихонько пробралась к столику для персонала. Каролина взглянула на часы: без четверти двенадцать, а кончает она обычно ровно в двенадцать – дочь, как всегда, точна.
      На прощание она сыграла свою шуточную композицию – немного нахальное сплетение «Сентиментального вальса» Чайковского и центральной темы из музыки Дунаевского к довоенному кинофильму «Дети капитана Гранта». Ценители обычно слушали с улыбкой. Улыбнулся и Алекс...
 
      Они вышли с Динкой из служебного входа, помахали прощально дежурящему сегодня Валере и двинулись в сторону Патриарших прудов – там обычно легче поймать такси в это время. Не успели они сделать несколько шагов, как услышали мужской голос:
      –?Мадам Каролина!
      Она обернулась. Их быстрыми шагами догонял Алекс. От двери вразвалку двигался в их сторону Валера. На всякий случай...
      –?Лина! Позвольте предложить подвезти вас, – сказал Алекс торопливо, поравнявшись с ними.
      «Запомнил, что для своих я Лина, – подумала она, отмечая легкую неправильность построения фразы. – Значит, волнуется», – решила она удовлетворенно.
      –?Я обычно хожу пешком, – сказала она, как бы отклоняя предложение. – Или беру такси. Познакомьтесь, моя дочь Надежда, – почему она представила ее не как Дину? – Она мой телохранитель.
      –?Дочь? – Удивление было слегка картинным. – Я думал, сестра.
      –?А вы льстец, – с категоричностью молодости объявила Динка. Она была в туфлях на каблуках и слегка возвышалась даже над рослым Алексом.
      –?В отличие от современных молодых людей, нас учили быть вежливыми.
      –?Нас тоже учили вежливости и, между прочим, внушили, что к незнакомым женщинам, не будучи представленным, не подходят с сомнительными предложениями.
      –?Не сомнительными, а с совершенно добропорядочным – подвезти до дома.
      –?Дина, кончай буффонить. Где ваша машина? – вмешалась Каролина в грозивший затянуться шутливый спор.
      Темно-синий «BMW» с тонированными стеклами стоял в стороне от входа в ресторан. Чуть слышно мяукнула снятая охрана, Алекс предупредительно распахнул переднюю дверцу, Каролина села, бережно положив футляр со скрипкой на колени, машина чуть качнулась на рессорах – она догадалась, что это влезла ее дочь-акселератка, рядом опустился на сиденье Алекс, повозился, пристегиваясь, и Каролина упустила момент, когда автомобиль бесшумно тронулся с места, стремительно набирая скорость.
      –?Вы замечательно играли сегодня, – сказал Алекс.
      –?Спасибо...
      –?Вы где учились?
      –?В консерватории.
      В машине повисла пауза. Каролина отлично представляла, какие вопросы проносятся сейчас в голове Алекса. Люди обычно с удивительной бестактностью задавали их, возможно, полагая, что проявляют участие. Как получилось, что она, с ее бесспорной одаренностью, не стала концертирующей скрипачкой? Почему не сидит в оркестре? Почему не попыталась участвовать в каком-нибудь конкурсе, что вывело бы ее на сцену... и так далее. На каждый из них существовал ответ. Сложный и болезненный, ибо так или иначе надо было говорить о несложившейся судьбе. Но Алекс молчал, и Каролина была благодарна ему за это. Машина Алекса неторопливо катилась в редком потоке полуночных автомобилей по Садовому кольцу от Бронной, мимо подъезда дома, где располагалась «нехорошая квартира» из «Мастера и Маргариты», свернула в туннель под Тверской, вынырнула из туннеля за Воротниковским переулком.
      –?Нам надо до Оружейного переулка, – не выдержала Динка и принялась давать указания, как ехать. – Из Оружейного мы повернем на 3-ю Тверскую-Ямскую улицу. Вообще-то это тут, напротив, но, к сожалению, придется ехать до первого разворота. Это который под виадуком у начала Цветного бульвара, знаете?
      –?Смутно представляю.
      –?Сейчас по левую руку покажется театр Образцова, – оживилась Дина, не уловившая иронии. – Нам на виадук не нужно, а нужно под него, где разворот. Я эти места с закрытыми глазами знаю, здесь, в музыкальной школе училась.
      –?Тоже на скрипке?
      –?Фоно...
      –?А сейчас – в училище? Или уже в консерватории?
      –?Сейчас в Плехановском, только что на второй курс переползла.
      –?А мать в каком качестве сопровождаете?
      –?Бодигарда. У меня почти черный пояс по карате.
      –?Почти черный? Это что-то новенькое.
      –?Ну, я должна была получить черный после еще одних квалификационных соревнований, но я ушла. Правее, правее! – закричала вдруг Дина. – Ну, что вы наделали? Я же говорила... А вы на виадук въехали... Я же вас предупреждала, как увидите кукольный театр, так вправо прижимайтесь. Теперь до Склифа никаких разворотов. Вы хоть знаете, где там разворот?
      –?Смутно представляю...
      –?Да как же вы по Москве ездите? – возмутилась Дина, опять не уловившая иронию в словах Алекса. – Что, недавно за рулем?
      –?Недавно... – покорно согласился он, тяжело вздохнув. – А почему вы в консерваторию не стали поступать?
      –?Талантом не в маму пошла... Бренчать могу, играть – нет.
      –?А почему именно в Плехановский? Вас, думаю, в любое модельное агентство взяли бы с удовольствием.
      –?Не мой путь. Десять лет ходить по подиуму «от бедра», а потом сидеть перед зеркалом и думать: «Как хороши, как свежи были розы».
      Алекс рассмеялся и поглядел в зеркало на Дину.
      –?Ну а что вам даст Плехановка? – Он плавно развернулся, точно вписываясь в поворот, и поехал по кольцу обратно к Самотеке.
      –?Вы меня разыгрывали? – воскликнула Динка. – Отлично машину водите...
      –?Что делать – четверть века за рулем, – притворно вздохнул он. – Но вернемся к вам. Что вам даст Плехановка?
      –?Профессию.
      –?А вам известно, что в Москве уже сегодня перепроизводство экономистов, бухгалтеров и плановиков?
      –?Во-первых, я не собираюсь быть экономистом или тем более не дай бог бухгалтером.
      –?А кем?
      –?Менеджером.
      –?А вы уверены, что менеджер из вас получится?
      –?Уверена. Я... словом, мне удалось один месяц поработать секретарем в одной фирме, и я успела кое-что там изменить к лучшему в организации...
      –?А почему только один месяц?
      –?Вам правду сказать или вкусную лапшу на уши повесить?
      –?Правду, только правду, ничего, кроме правды.
      –?Мой шеф, когда я поступала, показался мне человеком, но через две недели стало ясно, что он типичный козел.
      Алекс опять рассмеялся:
      –?И вы ему рога обломали?
      –?Можно и так сформулировать...
      Они миновали поворот на улицу Фадеева, и Динка снова взяла руководство в свои руки.
      –?Вот здесь, за троллейбусной остановкой, поворот направо, а там дальше я покажу. Здесь перемешались старые и новые дома, а когда-то весь микрорайон относился к храму. На его месте построили Дворец пионеров, а теперь я даже не знаю, что там... Нам туда, во двор!
 
      От предложенного чая Алекс отказался, поцеловал дамам ручки, сказал, что всегда будет рад услужить, – он так и выразился, употребив старомодное слово, – если нужно подвезти, и уехал. Дома их ждали оба брата за накрытым к чаю столом. Остатки шарлотки, маковый рулет из булочной, конфеты – просто пиршество. Каролина пытливо посмотрела на старшего. Он улыбался, но глаза были грустными. Значит, уже узнал, что его девушка не дождалась его. Мать поняла это еще полгода назад, когда та перестала звонить.
      –?А мы познакомились с одним очень любопытным дедом, – объявила Динка, плюхаясь за стол и подвигая к себе маковый рулет.
      –?Какой же он дед, Динуш? – встала на защиту Алекса мать.
      –?Реальный. Он же сам сказал, что четверть века за рулем.
      –?А я четверть века со скрипкой в руках. Значит, получается, что я бабушка?
      –?Нет, правда, чего он ко мне в машине прицепился? Вечер вопросов и ответов...
      –?Кто прицепился? – спросил Миша.
      –?Тип один, из Арининых клиентов. Нас с мамой подвозил. «Почему не в модельном бизнесе, почему в Плехановский...»
      Каролину тоже немного насторожил интерес, проявленный Алексом к ее дочери. Но Дине она объяснила все, как ей показалось, очень логично:
      –?Понимаешь, он тонкий, деликатный человек, насколько я могу судить. Он уловил, что мне неприятно говорить о своей жизни и несложившейся судьбе. Вот он и взялся за тебя...
      –?Разве у тебя не сложилась судьба? – вдруг заинтересовался Андрей.
      –?Сложилась, не сложилась... – отмахнулась от младшего брата Динка. – Вопрос взгляда. Я, например, буду счастлива, если у меня вырастет два таких сына и такая дочь, как я.
      –?Не вырастет, а вырастут, – назидательно произнес Мишка.
      –?Есть – вырастут, товарищ сержант!
      Долго шутливо препирались. Каролина со счастливой улыбкой смотрела на своих отпрысков, веселых, здоровых, жизнерадостных – Боже, как ей удалось вытянуть их, как сумела она преодолеть ту страшную, многолетнюю полосу безденежья, когда бросалась на любую халтуру, а в самые трудные моменты выходила со скрипкой в метро, в переходы, иногда даже брала с собой маленького Андрюшу. Молоденький милиционер, видимо, проникся симпатией или чувством сострадания к ней и не гонял ее, больше того, – охранял от наглых парней, требовавших платить за место...
      –?Миш, ты послезавтра вечер не занимай, – сказала вдруг Дина.
      –?А что?
      –?Будет сюрприз.
      –?Хорошо, не буду занимать, – покладисто согласился Мишка и улыбнулся, но в его глазах мать уловила тоску. – Сюрпризы я люблю.
      Перед тем как заснуть, она шепотом договорилась с Диной, что завтра днем сходят в ресторан «Трианон», где работал знакомый мэтр, закажут столик на шесть персон. По уровню этот ресторан, конечно, не тянул до «Мередит-Отель», но значительно превосходил родной «У Ариши», и, главное, там танцевали.
      –?Почему на шесть фейсов? – вдруг спросила Динка.
      –?Нас четверо, плюс Арина и Рита.
      –?Рита? Она-то при чем?
      –?Она пять лет со мной работает, Мишку с седьмого класса знает...
      –?Тетя Таня из раздаточной Мишку тоже с седьмого класса помнит, – протянула Динка.
      –?Рита тебе не нравится или ты из соображений экономии?
      –?Она мне лису напоминает.
      –?Не выдумывай, Рита красивая, яркая.
      –?Разве лисы не могут быть красивыми? – перебила ее дочь. – Один хвост чего стоит. Ладно, оставляем в списке. Но ты сказала, что Арина уехала куда-то.
      –?На два дня в Нарву за угрями. Завтра вернется.
      Покупку угрей Арина не доверяла никому. В Усть-Нарве – теперь она называлась Нарва-Йыэсуу, язык сломишь – они впервые побывали еще студентками, видели, как рыбаки ставят плетеные из лозы кубари на угрей в быстрые воды не очень широкой реки Нарвы, впадающей примерно через километр в Финский залив Балтийского несоленого мелководного моря. По утрам, когда туман слоился над быстрой водой, извлекали кубари, отмеченные небольшими буйками, проверяли, угрей вынимали, укладывали в специальную цистерну с колотым льдом и отвозили за четырнадцать километров в город Нарву. Там, как помнила Лина, на Петре-плаце, Петровской площади, сдавали оптовику. Часть улова брал местный ресторан, и девочки тогда на всю жизнь полюбили эту удивительно вкусную рыбу, похожую на змею и в первый момент вызывающую неприятие. Теперь у Арины имелся специальный пикап с морозильником, она сама отбирала угрей, весело торговалась с рыбаками, вспоминала прошлое, лихо вставляла крепкие эстонские словечки куда надо и не надо – как известно, мат на чужом языке не мат, а так, фиоритура – и очень любила эти поездки. Рыбаки ее тоже из всех русских выделяли, может быть, еще и потому, что была она грудастой натуральной блондинкой с голубыми глазами и неистребимыми веснушками на носу и чем-то напоминала известную эстонскую певицу.
 
      На следующий день Каролина, выходя на подиум, привычно оглядела зал. Алекса не было. Каролина загрустила и весь вечер скрипка в ее руках плакалась о горькой женской судьбе.

      Алекс относился к числу мужчин, которые любят покопаться в себе. Он посмеивался – одни копаются в машине, другие в своей душе. Лина произвела на него сильное впечатление. Он пытался понять, в чем причина ее обаяния, шарма, воздействия на мужчин? Может быть, это извечный эффект красивой женщины на подиуме? Каких-нибудь тридцать сантиметров, а как много это дает. Она как бы приподнимается над всеми и делается недостижимой и одновременно загадочной. Судя по тому, что они подруги с Аришей, ей должно быть лет около сорока. Это его не беспокоило. Он никогда не гонялся за молодыми, их кратковременное – пока лежишь в постели – преимущество за счет упругой попки и вкусной грудки очень быстро улетучивалось, как только начинался разговор. И не потому, что большинство девиц оказывалась поразительно малокультурными. Встречались и умные, образованные, даже такие, кого можно было бы назвать интеллектуалками. Не в том дело. Просто разделяющие годы, а как правило, это было не менее четверти века, оказывались непреодолимыми – все, что волновало Алекса, находилось там, в прошлом, все, что волновало девиц, – в настоящем. Поколение пепси... Разговаривая с молоденькими девушками, он часто ловил себя на том, что начинал, сам того не замечая, читать им лекции, то есть рассказывать о прошлом, которое для них было историей, а для него живым воспоминанием. Порой он углублялся и в далекое прошлое, что казалось ему наиболее интересным – Алекс очень много читал, обладал отличной памятью, в истории любил то, что Пушкин и его современники называли «анекдотом», то есть яркие короткие рассказы, основанные на фактах и замешанные на фантазии последующих повествователей.
      Иногда он признавался себе, что мечтал встретить умудренную жизнью, умную, талантливую женщину бальзаковского возраста, обладающую телом двадцатилетней... нет, двадцатипятилетней девушки. И не сухой, мускулистой, поджарой спортсменки, жесткой, как бойцовский петух, с накаченными в фитнес-клубах мышцами, а... Он задумался. Почему-то в голову лезло с юных лет облюбованное благодаря французским романам слово «пулярдка». Именно с «д», как транскрибировали его в старые времена.
      А она, кроме всего прочего, была музыкант от Бога. Это он сразу понял...
 
      Алекс позвонил Арине. Дома ее не было, по сотовому сообщили, что абонент недоступен, в ресторане ответили, что мадам уехала на два дня в Эстонию.
      Судьба, подумал он и поехал в ресторан.
      Зал поразил его: какой-то глухой, как ему показалось, полутемный и полупустой. Никто не играл. Он спросил миловидную официантку, будет ли сегодня играть Каролина Сенчковская, та не сразу сообразила, переспросила: «Лина?», а когда он кивнул, ответила, что Лины сегодня не будет.
      «Так вот почему так пусто и темно», – подумал он.
      Вышел, постоял у входа рядом с молчаливым охранником, крепышом с уголком тельняшки в вороте пятнистой куртки, медленно подошел к свой машине, припаркованной в стороне, сел, не торопясь закрыть дверь, задумался, как убить вечер.
      Подошел охранник, поглядел внимательно. Алекс приветливо улыбнулся ему. Так улыбаются на всякий случай собаке, которая может укусить.
      –?Вы приходили пару раз с нашей хозяйкой, Ариной Васильевной? – спросил утвердительно охранник.
      –?Я.
      –?А позавчера Лину подвозили на машине? – уточнил парень.
      –?Да, точно. У вас хорошая память.
      –?Ее сегодня не будет.
      –?Я знаю, мне сказали.
      Охранник о чем-то задумался, словно решал трудную проблему. Возможно, так оно и было, ибо, подумав, он сообщил:
      –?У Лины сын вернулся из армии. Они решили отметить почему-то в чужом ресторане. И хозяйки не будет...
      –?Не знаете случайно, в каком?
      –?Кажется, в «Трианоне». Впрочем, не уверен.
      –?Спасибо. До встречи...
 
      «Интересно, – подумал Алекс, усаживаясь в машину, – она сказала, что Линой ее зовут друзья. Значит, молоденький охранник друг? Или это обычная для таких качков бесцеремонность? Но почему он тогда посчитал возможным подсказать, где искать Лину?»
      «Трианон» не входил в число тех ресторанов, которые обычно посещал Алекс. Во-первых, его клиентуру составляли молодые бизнесмены, самонадеянно относившие себя к «upper middle classes», по блестящему определению, введенному в обиход замечательным писателем конца позапрошлого и начала прошлого века Джоном Голсуорси. Впрочем, Алекс не был уверен, что посетители этого шикарного ресторана читали популярную когда-то «Сагу о Форсайтах». А вот об определении слышали. Во-вторых, там танцевали, и потому было немного шумно, бестолково и амикошонисто.
      В первом зале, с большой эстрадой, перед которой тряслись пары, Каролины и Арины не было. Алекс в сопровождении мэтра прошел во второй зал, поменьше, с неудовольствием отметил, что и здесь есть пятачок для танцев, и, наконец, увидел Лину. Она была в вечернем платье с глубоким декольте, светлые волосы подняты вверх, открывая высокую красивую шею, плечи покатые, как на портрете Авдотьи Панаевой, одной из красивейших женщин Петербурга второй половины девятнадцатого века.
      Алекс поблагодарил мэтра и уверенно направился к столику. Первой его заметила Арина и толкнула подругу локтем. Каролина подняла глаза от тарелки, увидела Алекса и в ее глазах метнулся испуг, смущение, радость, еще что-то, что он сразу не разобрал. Он подошел и поздоровался.
      –?А мы отмечаем возвращение Миши из армии, – улыбнулась ему Дина, как бы узаконивая тем самым его право подойти к ним.
      –?Позвольте представить вам моих детей, – сказала Каролина церемонно. – Старший – Михаил, виновник торжества.
      Здоровенный широкоплечий светловолосый молодец в эдаком былинном стиле поднялся со стула и первым протянул руку.
      –?Очень приятно, – пожал ее Алекс и чуть не охнул. Ему вспомнилась строка из Пушкина: «Тяжело пожатье каменной десницы».
      –?Он пошел в армию не потому, что не смог поступить в университет, – пояснила Динка, – а из принципа. Миша считает, что мужчины должны пройти армию.
      –?Угу, – прогудел басом Миша.
      «Любопытно, – подумал Алекс, вглядываясь в правильные черты Михаила. – И совсем не современно».
      –?Я приветствую такие принципы.
      –?Младший, Андрей, – продолжила представление своих детей Каролина.
      –?Очень приятно, – сказал младший, поднялся, но руку протягивать первым не стал, а подождал, пока ему подаст руку Алекс, и пожал ее почти так же крепко, как и старший.
      –?Надежду вы знаете.
      Алекс улыбнулся и заметил, что при этих словах Арина удивленно поглядела на подругу.
      –?А это Рита, моя аккомпаниаторша и коллега, вы ее, конечно, видели.
      Рита приятно улыбнулась ему. Она сидела рядом с Михаилом, и, как отметил Алекс, их стулья стояли немного ближе друг к другу, чем это требовалось.
      –?Какой счастливый случай занес тебя именно в «Трианон»? – не утерпела Арина и задала вопрос, который, видимо, вертелся у нее на языке с первого момента появления Алекса.
      –?Действительно, счастливый... Даже не могу сообразить.
      Наступила неловкая пауза. Все, кроме занятого соседкой Миши, отметили дважды повторенное слово «счастливый» и не знали, как реагировать.
      –?Лина, почему ты задерживаешь Алекса? Он, наверное, шел к своей компании? – спросила Арина.
      –?Я не задерживаю.
      –?Я здесь один.
      Они ответили одновременно и, улыбнувшись этому, так же разом умолкли.
      –?Тогда садитесь к нам, – сказала Каролина и покраснела под взглядом подруги.
      Динка тут же подозвала официанта и распорядилась. Когда Алекс сел перед чистым прибором, она окончательно взяла инициативу в свои руки:
      –?Мы заказали примитивный шашлык из баранины и баклажаны с помидорами на вертеле. Вы как, присоединитесь или станете изучать этот проспект? – В слове «проспект» она неожиданно для себя почему-то подчеркнула раскатистое «р».
      –?Присоединюсь. И... минуточку, – обратился он к официанту, – я читал в рекламном буклете, что у вас есть голицинское шампанское.
      Официант кивнул.
      Алекс посмотрел на Каролину. Она хмурилась, но он все же продолжил:
      –?Вы разрешите, одну бутылку? – Вопрос прозвучал как просьба. Затем добавил: – От меня. – И, не дожидаясь ее ответа, бросил повелительно официанту: – Бутылку шампанского!
      –?Зачем это гусарство, Алекс? – укоризненно спросила Каролина, когда официант бесшумно исчез.
      –?Разве это гусарство? Вот если бы я предложил вам ванну из шампанского или стал бы пить из вашей туфельки...
      –?Так бы я вам и разрешила.
      –?У Лины туфельки итальянские, мы покупали их вместе. Сто лет назад, – уточнила с плохо скрываемой язвительностью Арина.
      Чисто женская шпилька не осталась не замеченной Алексом.
      –?Кариссима, – вкрадчиво произнес он, – а ты знаешь, как пьют из женской туфельки?
      По его тону Арина заподозрила подвох, но какой, догадаться не смогла и только пожала плечами.
      –?Как? – немедленно заинтересовалась Динка.
      –?Снимают с ножки дамы собственноручно туфельку, ставят в нее полный фужер и пьют. Надо выпить, не пролив ни капли, чтобы можно было вернуть туфлю на ногу даме.
      –?Фи, как примитивно, – протянула Динка. – А я всегда думала, что наполняют пенистым напитком, произносят тост и лихо выпивают, держа за каблук.
      –?Это правда? – спросила Каролина.
      –?Да он только сейчас все придумал. Он вообще выдумщик, ни одному его слову верить нельзя! – воскликнула обиженная Арина.
      –?Как жалко... – протянула Динка.
      –?Почему?
      –?Я хотела спросить, что это за голицинское шампанское. Голицинские кондиции – что-то смутно помню со школы, а шампанское – нет. Но раз человек выдумщик, то стоит ли его спрашивать?
      –?Я с удовольствием заполню лакуны в советизированной школьной программе. В отличие от голицинских кондиций, то есть специально оговоренных и перечисленных условий, которые обязана была подписать Анна Иоановна, курляндская герцогиня, и только после этого сесть на русский трон, внезапно освободившийся после безвременной смерти внука Петра Великого, юного императора Петра Второго, голицинское шампанское называется так в честь другого князя Голицина, заложившего в Старом Свете в Крыму великолепную винотеку...
      Но исторический экскурс на этом прервался, потому что заиграл оркестр в первом зале, из невидимых динамиков полилась музыка, Михаил встал и церемонно пригласил Риту. Тогда вслед за ним поднялся и Алекс и столь же церемонно пригласил Каролину. Она испуганно глянула на Арину, наткнулась на ее злой взгляд, но Алекс невозмутимо стоял с протянутой рукой, и она поднялась со своего места.
      Танцевать с ним было легко. Он вел уверенно, и Каролина с наслаждением отдалась его крепким рукам, испытывая почти забытое удовольствие от танца вообще и от объятий партнера. Последние годы она танцевала только с одной партнершей – своей скрипкой. Почему так получилось, она и сама бы не могла сказать, просто в череде мужчин, пытавшихся подойти к ней как в ресторане, так и после, когда она ехала домой, не нашлось ни одного, кто хотя бы ненадолго заинтересовал ее. Она опять наткнулась глазами на взгляд Арины, злой и затуманенный ревностью. «Господи, – подумала она, – надо же такому случиться, единственный мужик за столько лет, и тот Аринин...»
      Когда после третьего подряд танца они вернулись к столику, ни Арины, ни Миши с Ритой не было. Зато стоял сервер на колесиках с серебряным ведерком со льдом, и в нем пряталась бутылка шампанского.
      –?А где Арина? – спросила Каролина Динку.
      –?Ушла по-англицки. А Рита увела Мишку. Ну, прям тебе, как бычка на убой.
      Андрей фыркнул.
      Каролина растерянно посмотрела на Алекса.
      –?Что же делать?
      –?Пить шампанское!
      Официант мастерски открыл бутылку так, что она громко выстрелила, но ни капли драгоценной влаги не пролилось, Алекс предложил тост за отсутствующих, и когда Динка со свойственной ей категоричностью заявила, что за Мишку, как первопричину, она выпьет, а за раскапризничавшуюся тетю Арину пить не станет, пояснил:
      –?Видите ли, великовозрастное дитя, Миша, конечно, первопричина, зато Арина второпричина.
      –?Вроде как вторсырье? – вдруг скаламбурил Андрей.
      –?Совершенно верно. И все же именно она вторая причина, потому что, не приди я с ней несколько дней назад в ее ресторан, не послушай, как твоя мать играет на скрипке, я, наверное, и дальше жил бы спокойно, не зная, что существует Каролина Сенчковская и ее прелестные дети. Посему – за Мишу и за тетю Арину!
      –?Ладно, так и быть, – строптиво согласилась Динка, ей не терпелось попробовать это какое-то особенное шампанское. – Но зачем в один тост все сваливать?
      –?Затем, что потом последует второй тост. Особый.
      Глазастое дитё заметило, что при этих словах ее мать покраснела. Динка с удовольствием сделала глоток и подумала, что в принципе никакой разницы – что советское, что голицинское, только пузырьков больше... Но тут ей вдруг стало весело, она расхохоталась, а когда Алекс спросил, чему она смеется, сказала, что вспомнила Пушкина. За точность не ручается, но примерно звучит так: «Вели открыть шампанского бутылку иль перечти „Женитьбу Фигаро“».
      –?Так что извольте быть нашим Бомарше.
      –?С удовольствием, но прежде выпьем за вашу маму, дети, за прекрасную скрипачку, чья скрипка столь выразительно поет о любви, что ее слушают даже в кабаке, за очаровательную женщину и милую хозяйку стола!
      Каролина выпила, закашлялась, смутилась, опять покраснела, словно девушка на первой вечеринке, и от смущения вдруг выпалила:
      –?И все же она гадина!
      –?Арина?
      –?Да нет, при чем здесь Ариша... Рита. Как она посмела увести Мишку с его торжества, его вечера?
      –?Вы уверены, что она увела, а не он?
      –?Уверена.
      –?Я маму предупреждала, еще когда думали, приглашать ли ее. А мама боялась, что Мишке будет скучно сидеть с двумя старыми тетками. Вот и посидел недолго...
      –?Я сразу заметила, – перебила дочь Каролина, – что у нее глаза после первой же рюмки стали блудливыми и она притулилась к Мишке. Лиса... Мальчик на пять лет моложе ее... Сказала бы я, кто она, только вот перед нашим Бомарше неудобно.
      –?Почему же, – с преувеличенной серьезностью заявил Алекс. – Бомарше не чурался крепкого слова. И в совершенстве владел простонародным языком. Он ведь и сам был сыном часового мастера и в юности работал подмастерьем... Кстати, вы знаете, что именно он изобрел такую важную деталь в часах, как якорь.
      Никто, естественно, этого не знал.
      –?Благодаря этому часы приобрели современный вид... Он вообще был очень талантливым человеком. Сделал многомиллионное состояние, был послом Франции в Англии, получил орден, дающий право на дворянство. Иногда его имя пишут с полным правом «де Бомарше». Сидел в тюрьме, разорился, снова сделал состояние, предсказывал революцию и даже давал советы, как избежать ее, – кстати, очень разумные...
      Пока Алекс произносил свой краткий спич о Бомарше, Каролина немного успокоилась и отошла от обиды, которую нанес ей Мишка. Этому способствовало и то, что она вдруг задумалась – как понимать слова Алекса, что он бы и дальше жил спокойно... Уловив смену в настроении, Алекс пригласил ее танцевать.
      –?Он маме нравится? – спросил сестру Андрей, когда старшие ушли в большой зал.
      –?Кажется, да...
      –?Хорошо бы. Нормальный мэн. И много знает.
      Динка не была уверена, что это так уже хорошо – много знать и немедленно выкладывать эти знания слушателям, но кивнула.
 
      Возвратившись к столику после пятого танца, Каролина заметила, что дети откровенно скучают. И, собрав всю силу воли, заставила себя сказать, что пора и честь знать, надо собираться домой. Тут произошла маленькая перепалка, Алекс нацелился расплатиться по всему счету, а не только за оговоренное им при заказе шампанское, но Каролина была непреклонна и конец вечера оказался слегка скомканным ненужным препирательством, как будто мало было демонстративного ухода Арины и наглого поведения Риты, осмелившейся увести Мишку с его праздника...
      В уютной машине они помирились и весело болтали всю дорогу, Динка заспорила с Алексом, что он не запомнил дорогу, а тот подыграл и утверждал, что найдет дорогу к дому Лины с закрытыми глазами, и при этом свернул не в Тихвинский, а чуть раньше, у перекрестка под светофором на Палиху. Динка возликовала и стала объяснять, как можно повернуть на Тихвинскую улицу, а оттуда рукой подать до Тихвинского переулка, но оказалось, что в переулке одностороннее движение и им пришлось ехать до Вадковского переулка и затем до Савеловского вокзала, где только и имелся разворот, чтобы ехать обратно. Каролина все смотрела на чеканный в полумраке машины профиль Алекса, не вслушиваясь в болтовню дочери, и мучительно думала, как ей понять поведение этого интересного, яркого, необычного мужчины, свалившегося в ее жизнь из каких-то заоблачных высот, и если интуиция ее не обманывает, то как ей теперь разговаривать с Ариной. Мысли были все больше мрачными, хотя и Алекс и Динка непрерывно смеялись, и даже сонный Андрей вдруг оживился и подавал реплики...

      Каролину разбудил звонок подруги.
      –?Как я должна все это понимать? – спросила Арина, не здороваясь.
      Поскольку именно об этом Каролина думала ночью, и ни к какому выводу не пришла, она невнятно ответила:
      –?Я сама ничего не понимаю... я ничего не делала...
      –?Ты ничего не делала? Ты кокетничала, как никогда в жизни...
      –?Я не кокетничала, не выдумывай.
      –?Будто я тебя не знаю. Глазки опускала, как святоша, и со скрипочкой своей извертелась...
      –?Не было у меня вчера никакой скрипки.
      –?Не вчера, не изображай дурочку. Ты поступила, как самая последняя дрянь. И то, что ты пытаешься оправдаться, говорит об одном только – что ты сама все понимаешь. А я... в кои веки... Да как только ты посмела! Даже если ты не навязывалась ему... как только ты увидела, что он на тебя запал, ты обязана была, как моя подруга, как моя скрипачка, бежать от него...
      Выражение «моя скрипачка» больно резануло слух Каролины. А подруга продолжала кричать в трубку, распаляясь:
      –?Но не вешаться ему на шею со всеми своими замечательными отпрысками. И Динку втравила. Ты что, не понимаешь, что он с тобой поиграет, а потом на Динку перекинется?
      Эти слова больно резанули Каролину.
      Почему?
      –?Не смей Дину сюда впутывать! – крикнула она в трубку.
      –?Ах, значит, ты смеешь, а я молчи? Она простая душа, проговорилась, что он вас катал на машине после того, как ты для него играла, когда я, дура старя, доверчивая, наивная, слепая, уехала в Усть-Нарву за этими угрями, будь они прокляты! А ты воспользовалась моментом... как последняя шлюха... Как была шлюха, так и осталась!
      –?Я не для него играла, я каждый вечер... – продолжала с разгона оправдываться Каролина, и тут до нее дошло последнее, что выкрикнула Арина, и она умолкла на полуслове, ошалело соображая – когда она была шлюхой?
      А лучшая подруга закончила:
      –?Так вот, ты больше не будешь у меня играть!
      Некоторое время обе молчали. И только электрические разряды доносились из трубки. Потом Каролина спокойным, размеренным голосом промолвила:
      –?Рите вам придется самой сообщить.
      –?Мое дело! – выкрикнула Арина и бросила трубку.
      Каролина долго сидела неподвижно, не отпуская трубку.
      Мысли путались. Метались от Алекса к загулявшему Мишке и к этой наглой девчонке, Рите, так беспардонно уведшей сына с устроенного ему матерью праздника, но неизменно возвращались к словам Арины.
      Значит, шлюха... Как была, так и осталась... Никогда она не была шлюхой, никогда! Какая невероятная злость могла подсказать эти невыносимо оскорбительные слова лучшей подруге?
 
      ...Арина была на год младше Каролины и училась в Гнесинке. Ее педагог по флейте говорил, что у нее блестящие данные, но короткое дыхание и его нужно тренировать, предложил целый комплекс физических упражнений, но Арина была девицей ленивой и вполне удовлетворялась теми успехами, которых уже добилась. Они с Каролиной подружились на каком-то молодежном фестивале, где обе стали лауреатами. А потом у Лины начался первый роман, родился Мишка, она некоторое время не встречалась с Ариной и вдруг с удивлением узнала, что та ушла из Гнесинки, тогда еще института, и ударилась в бизнес. В те времена как раз началась горбачевская бестолковая перестройка, различные кооперативы стали расти как грибы, к бизнесу рванулись розовощекие правильные комсомольцы, получившие отличную корпоративную тренировку на межсобойчиках в своих райкомах. Арина, как сообщили общие знакомые, через своего бойфренда вложилась в один ресторанный кооператив. Лина позвонила ей, Арина забежала, пришла в восторг от Мишки – он как раз начал самостоятельно садиться, всем улыбался, был как старинный целлулоидный пупс с почти белым непокорным вихром над выпуклым большим лбом и огромными голубыми глазами. Молодая кооператорша запала на Мишку, часто прибегала с небольшими подарочками, в основном съедобными, – начался период пустых полок в магазинах и горбачевских продовольственных карточек – и все говорила, что хочет такого же. Но у нее что-то не получалось. Бойфренд уехал в Сибирь, где все отчетливее ощущался запах нефти и шальных денег. А Арина при первых же тактах торжествующего марша победившего под руководством Гайдара капитализма приватизировала с партнером кооперативный ресторан, выгодно продала свою долю и купила помещение под кафе, которое через пару лет стало ресторанчиком «У Ариши». В стране менялись премьеры, менялись курсы валют, менялись мужья у Каролины, но ресторанчик подружки процветал, и время от времени Лина играла там, презрев свою гордость и собирая щедрые чаевые – надо было кормить детей. А у Ариши мелькали поклонники, некоторые иногда втихаря клеились к грустной, большеглазой скрипачке, но подруги, не мучаясь ревностью, со смехом их отшивали. Но свой, собственный «Мишка» у Арины все не получался, и она, забегая накоротке, нянчилась вначале с Мишей, потом с Динкой, дитем совершенно гламурным, а потом и с таким же лобастым, как брат, Андреем.
      Значит, шлюха...
      Одним хлестким, как пощечина, словом, перечеркнуто двадцать лет. Каролина бросила трубку, прошлепала в ванную комнату, напустила воды, выплеснула пару крышечек дорогой пены для ванн, купленной специально для Мишки, – как он посмел уйти с этой? – Каролина хотела сказать «шлюшкой», но вспомнила, что именно так ее обозвала лучшая подруга, и сменила на смягченную «шалаву»...
      Из осевшей и остывшей пены она вылезла с четким и ясным намерением, как всегда неожиданным и необдуманным, уехать к чертям собачьим на юг, бросить детей, тем более что Мишка пристроился, отмокает после армейской монашеской жизни, Андрей едет в летний лагерь воспитателем в младшую группу, а Динку она вызовет, как только решит вопрос с заработком. Лина даже знала теперь, куда поедет...
      Она набросила махровый халат, вернулась в комнату, открыла старинный кованый сундук со звоном, в котором держала скрипку. Этот сундук вскоре после смерти матери стал предметом бесконечных споров, которые при жизни матери и возникнуть-то не могли: он занимал слишком большое место в их маленькой квартире, и дети единогласно постановили выкинуть его. Тогда Каролина набралась мужества и встала на защиту этой реликвии с такой решимостью, которая вообще не была ей свойственна. Сундук был не просто памятью о матери, а живым – именно так она сказала – свидетелем истории многих поколений их предков, к тому же надежной защитой скрипки от всяких случайностей. «Господи, сказали тогда дети чуть ли не хором, какие случайности могут быть в нашем доме!» Каролина, не задумываясь, выпалила: «Пожар, залив соседями сверху, наконец, воровство!» Аргумент оказался беспроигрышным. Споры прекратились, а сундук так и остался жить дальше на своем привычном месте.
      Каролина вытащила футляр со скрипкой, положила на стул, затем открыла маленьким ключиком длинную шкатулку из карельской березы, лежащую на дне сундука. Там хранились ее сокровища: перстень прадедушки, светлоглазого вальяжного обрусевшего поляка, предки которого оказались в России после поражения очередного восстания за независимость Польши. Ценность перстень имел в основном как семейная реликвия. Купленное в Праге широкое колье с такими великолепно сделанными стразами, что даже специалисты издалека принимали их за бриллианты. Серьги... Все не то. А вот и сверток, в нем три кинжала, единственный сохранившийся трофей отца, привезенный из Афганистана. Два в замшевых, расшитых самоцветами ножнах, один в ножнах из змеиной кожи. Все хищно изогнутые, острые, как бритва, не потемневшие за четверть века. Каролина прятала их тщательно, потому что боялась – мало ли кому взбредет в голову накапать, появится милиция, обвинят ее в хранении «холодного» оружия. Да и мальчишкам давать в руки такую игрушку рано... А когда – не рано? Она тяжело вздохнула. Выбрала тот кинжал, что в змеиной коже, зачем-то внимательно пересчитала мелкие рубины на рукояти, хотя отлично помнила, сколько их, еще раз вздохнула, отложила кинжал в сторону, закрыла шкатулку на ключ, вернула на место скрипку и заперла сундук.
      Скрипка Каролины была необычная. Ее купил в годы Гражданской войны прадед в солнечном городе Ростове-на-Дону, где он жил в ту пору. Вернее, не купил, а выменял на часы с репетицией у какого-то ошалелого от тогдашнего революционного «бартера» мужика. Прадед немного играл на скрипке, и его привлекла изящность ее форм и прекрасный звук. Придя домой, он внимательно осмотрел приобретение. Каково же было его удивление, когда на внутренней части деки он обнаружил приклеенную полоску пожелтевшей бумаги с надписью, выполненной старинным шрифтом, гласящую, что скрипка сделана мастером из Кремоны Антонио Страдивари в 1723 году. Прадед разволновался, стал хранить инструмент в сундуке, иногда извлекал его, играл, получая невероятное, какое-то сексуальное удовольствие от обладания такой скрипкой с чудесным сильным звуком. В 1923 году его постигло разочарование. Переехав в Москву, он в первый же год не утерпел, отнес инструмент в мастерскую Большого театра, где у него были знакомые, и выяснил, что он владел скрипкой не Страдивари, а очень хорошей подделкой немецкого мастера середины девятнадцатого столетия. Будучи умным человеком, мастер не увлекался количеством, а выпускал на рынок одну скрипку в год, а то и реже. Прадед расстроился, хотя эксперт и убеждал его, что такая подделка в наше время не многим отличается от именных инструментов. Он предлагал купить ее, прадед не согласился. Так скрипка, вместе с сундуком, оказалась одной из немногих ценных наследственных вещей, оставшихся от Cенчковских и попавших в руки Каролине.