Пахнет вечер сыром и духами

в маленьком кафе полупустом.

Мой забытый чай остыл в стакане.

День упал увянувшим листом.

Я сижу одна.

                   Я всем – чужая.

Как в лесу.

                 Как дома.

                                 Как в толпе.

Вопреки всему – ещё живая.

Главное, что вопреки себе. —

Семь дорог

из-под ног

– веером.

Мне нужна

одна

– та, что глянется.

А что выберу

– то и станется,

что останется

– то утеряно.

Посижу,

погожу…

Надо ли

поспешать,

решать

нерешённое?

Что в конце пути

– дело тёмное.

Тьма бездонная

не порадует.

Оглянусь,

помолюсь

– боязно…

Не найти

пути

возвращения.

Заблудившимся

– нет прощения,

без прощения

– жить мне совестно.

На лугу,

да в стогу

– светел сон!

Для красы

– росы

зачерпну рукой.

Подождёт судьба

– на душе покой,

и течёт рекой

колокольный звон.

Начало долгого пути

лежит у самого порога.

Неосторожно наступил

– и увела тебя дорога.

Через цветник, за огород,

потом вдоль улицы знакомой,

по полю, через речку вброд,

– и вот уже не видно дома,

и только трав медвяный дух,

берёз серебряные струны,

туманов тополиный пух,

извилистых тропинок руны.

Идёшь, куда уводит путь

– через луга, леса и веси.

Укажет он, где повернуть,

с кем хлеб делить,

               о чём петь песни.

А ты вращаешь шар земной,

ступая по нему упруго,

весь белый свет

              – как дом родной

среди светил небесных круга.

На месте разучившись жить,

не измеряя расстояний,

дороги скручиваешь нить

в клубок своих воспоминаний.

Слова – лишь шелуха,

                        не отражают сути.

Она – в движенье, взгляде.

                                 В темноте,

в молчании свободна мысль от мути

– в невысказанной наготе.

Я слушаю шаги.

                       На улицах пустынных

их торопливый дробный перестук,

их старческое шарканье в гостиных,

в аллеях тёмных робкий звук.

Я всё хочу понять,

                         но всё нельзя расчислить.

Есть в тихих звуках нечто больше слов.

Во снах, воспоминаниях и мыслях

как пульс – прибой чужих шагов.

Рисует время мелом на доске,

бессильно бьёмся мы в его руке:

сотрутся судьбы – знаки на песке.

Жизнь – наважденье. Глаз зелёных свет.

Луч встречных фар:

                            ночь прочертил – и нет.

Недолговечна, как весенний снег.

Как на Земле оставить мне свой след?

Так путник, что к костру присел на миг:

пришёл – юнец, ушёл – уже старик.

Из тьмы – во тьму…

                          Что этим он достиг?

Пахнет вечер сыром и духами

в маленьком кафе полупустом.

Мой забытый чай остыл в стакане.

День упал увянувшим листом.

Я сижу одна.

                   Я всем – чужая.

Как в лесу.

                Как дома.

                             Как в толпе.

Вопреки всему – ещё живая.

Главное, что вопреки себе.

Это безнадёжно и забавно:

жизнь как вивисекция души.

День за днём

                    – не думаем о главном.

Лишь дерёмся, плачем и спешим!

Словно карусельные лошадки

мы уныло бегаем гурьбой.

Скучно, резво, в заданном порядке

и всегда кончаем – темнотой.

Бог – любовь? На это не похоже.

Бог – закон? Но кто законы чтит!

Раньше Он, наверно, был моложе.

И любил.

             Теперь Он просто спит.

Цепко руку ухватит старуха

– посулит всё как есть рассказать.

Поднимусь к небесам – или рухну,

как и где мне дорогу искать.

Не раскидывай карты, гадалка.

Мне о будущем знать – ни к чему.

Крутят прялку угрюмые Парки,

а зачем – никогда не пойму.

Я пляшу цирковой Коломбиной

по натянутой нитке-судьбе

с вечно светлой и радостной миной,

как дурацкий фонарь на столбе.

Пусть наточен кинжал у паяца

и от ужаса пусто в груди

– представленье

                    должно продолжаться,

я должна танцевать и смеяться,

что бы ни было там, впереди!

Дождь льёт как из ведра.

               По крыше капли пляшут,

как будто черти там

колотят в барабан.

Пройдёт, пройдёт, пройдёт!

               И будет только краше

умытый новый мир,

когда сойдёт туман.

Что – непогода?

               Да, порою так бывает:

и дождь стучит в окно,

и в форточку – сквозняк.

Пройдёт, пройдёт, пройдёт!

               Дождь скверну отмывает:

кто убоится здесь

его смешных атак?

Зарницы в небесах

               – далёких молний блики,

и где-то далеко

рычит усталый гром.

Пройдёт, пройдёт, пройдёт!

               Пусть беды многолики,

но должен устоять

надёжный крепкий дом.

Ведь строили его

               не на день, а навеки!

Ведь каждый, кто здесь жил

или живёт теперь,

был не временщиком

               – и добрым человеком.

И для него всегда

открыта эта дверь.

Давным-давно,

совсем ещё дитя,

я перед зеркалом,

шутя,

кружилась, прыгала

и разводила руки,

не ради дела,

а от скуки.

Вдруг сразу,

вспышкой,

мне

на ум

пришло,

что зеркало

– обычное стекло,

что за стеклом

– сама же я!

движенья

покорно

повторяю

в отраженье.

И всё не так, как видится.

Иначе:

я там живу!

Дышу,

смеюсь

и плачу,

и за стеклом

– единственный герой!

А здесь лишь копия

– и номер тут второй…

И

тутошня —

              я

                 Я

– не я!

Ил —

    лю —

        зи —

            я…

И значит,

вся моя свобода

– предрешена!

Привычный мир

– как блик на водах,

и я вольна

лишь отражать.

Мне не сбежать.

Я руку протянула,

трепеща:

в стеклянной призме

место всем вещам

– и неживым,

и полным жизни!

Весь мир – попарно

рассечён

клинком,

божественным мечом…

И только грань,

одна,

неразделима

на…

Живу.

Молчу.

Но в доме нет зеркал.

Я не хочу,

чтоб кто-то в них упал!

Довольно и того,

что я сама не знаю:

живу?

И двигаюсь?

…А может, повторяю?

Потные улыбки

в сигаретной мгле,

голубые рыбки

в розовом стекле.

Воплощённым ноликом

в плоскостях зеркал

за соседним столиком

шепчет, что устал.

Пьяная и грустная,

распустив лицо,

тянет с пальца узкое

жёлтое кольцо.

Музыка бессмысленно

бьётся в витражи.

Не заплакать искренне,

не спастись во лжи!

Реквием вызванивают

рюмки на столе.

Плачут рыбки маленькие

в розовом стекле.

Ты не стой у окна, не смотри на прохожих.

Это может для них обернуться тоской.

Промелькнёт этот миг, ни на что не похожий,

заберёт навсегда призрак счастья – покой.

Кто-то станет молить, пряча слёзы в подушку,

иронически бровь приподнимет другой…

Вдаль поманит мираж невозможной игрушкой

и растает, смутив их напрасной мечтой.

Нет, не стой у окна, улыбаясь прохожим,

не бери их покой, грусть давая взамен!

День за днём полетят, безотрадно похожи,

а они будут верить

                             – и ждать перемен.

Позабыв о весне, можно дней не считать.

И в покое наркоза, расслабленно-белом,

снов бездумных пустые страницы листать,

не стремясь никуда ни душою, ни телом.

Позабыв о весне, можно долго прожить,

тихо-тихо дыша, никому не мешая.

Ничего не хотеть, никого не любить,

ни друзей, ни врагов узнавать не желая.

А когда ты уйдёшь, словно камень на дно,

не заплачет никто – и остынет планета.

Потому что душою ты умер давно.

Позабыв о весне.

                          Не надеясь на лето.

В пачке больше нет сигарет,

окна

        чужие

                 пусты.

Тихо ложится на землю снег,

слабый,

            как я

                    и ты.

Ночь, как дорога, тоскливо-длинна,

если

       всё время

                      ждать,

зная: никто не придёт сюда,

глупо

        в дверях

                     стоять.

Мёртвый и зябкий неоновый свет

– мутный

               сон

                    фонарей…

Снежному городу дела нет,

кто там

           просит:

                      «Cогрей!»

Дым сигаретный горчит и жжёт,

болью

          в висках

                       стучит.

В окнах бесцветных стекло – как лёд.

Сонный

           город

                    молчит.

Вечор опять судили да рядили

под окнами,

нисколько не стыдясь…

Наотмашь, зло кувалды слов лупили,

меня легко затаптывая в грязь.

Всё знает он,

всё судит ядовито

скамеечных старух ареопаг.

И льётся клевета, их «аква вита»,

лаская благодарный слух зевак.

А завтра,

как всегда,

под перекрестье

прицельных злобных взглядов…

Не впервой:

блесну клыками квочкам на насесте,

и – шаг сквозь строй!

Мой друг уехал в Эквадор

и пишет мне, что там тепло.

Ему с погодой повезло

– там нет московских снежных гор.

Там пахнет морем свежий бриз,

и шумно дышит океан,

а в небесах аэроплан

кружит – должно быть, смотрит вниз.

Мой друг там счастлив в первый раз

– он ненавидел снег и лёд,

бессильно он твердил: «Пройдёт,

зима пройдёт, уйдёт от нас…»

Он счастлив – и к несчастью глух!

Застыло сердце – вот беда.

Мой дом засыплет без следа

надежд умерших белый пух.

– Алё, это служба спасения?

Хочу я солнца весеннего!

Ручьёв хочу, и корабликов,

и звонко свистящих зябликов!

В стыни снежно-безжалостной

замёрзла душа, не тает.

Мне так тепла не хватает

– спасите меня, пожалуйста!

Чертят шины по асфальту непонятные узоры,

в лабиринте улиц гулких заблудившись в темноте,

шепчут странные заклятья под мурлыканье мотора,

светофора зрак зелёный их пугает в пустоте.

В переулках ветер бьётся,

дребезжит в оконных стёклах,

как бездомная собака прижимается к домам,

и, сосульками играя, словно девочка смеётся,

озорным стеклянным звоном не даёт покоя нам.

Погляди в глаза.

Это не слеза.

Это не гроза – и не грёзы.

Это два окна,

где душа видна,

там одна она.

                  И серьёзно

никого не ждёт,

песен не поёт,

имя той души – Холод.

Что тебе она,

если взор без дна

сквозь тебя – как злой

                   голод…

Пустота внутри.

И себе не ври,

и не говори:

                  «Двери

не открыть никак»!

Как же ты, чудак,

не поймёшь: «за так»

там не верят!

За стеклом темно.

Для чего окно,

если там ни лика, ни света?

В путах немоты

– лишь зеркальный ты,

сам себе не давший

                         ответа.

В наряде шёлковом

длинном

с каймою узорной

узкой,

себе пред тобой,

невинным,

кажусь я шлюхой

французской.

С тобой – как на поле

минном,

в потопе не зная

русла,

измученным пили —

гримом,

сквозь время глядящим

пусто.

За привкус губ пряно —

винный,

за профиль сухой

этрусский

доступной стану,